Лига историков

L'Obéissant — первое дорожное транспортное средство с паровым двигателем, 1873 год.

История с предыдущим мечем всем понравилась, да как собственно и мне, в детстве как и все обожал бить крапиву, да и вообще в деревне была куча врагов в виде различной зелени. Для борьбы с таким опасным противником строгал мечи из деревяшек, а для увеличения урона обматывал рукоять черной изолентой, время было прекрасное..

Меч, изначально покрытый толстым слоем песка и ракушек после веков пребывания под водой, был найден у берегов Израиля в 2021 году и изучен с помощью рентгеновских снимков, не нарушая защитный слой конкреции. Этот слой замедлил процесс окисления и предотвратил разрушение оружия. Длина меча составляет примерно 89 см, а ширина клинка - около 4,6 см. Он был найден без ножен, что предполагает, что оружие могло упасть в море во время морского сражения. Возраст меча составил около 800 лет, что соответствует XII–XIII векам

Исследователи Яков Шарвит и Йоппе Госкер из IAA, считают, что меч принадлежал воину-крестоносцу, поселившемуся в регионе после Первого крестового похода в 1099 году. Этот поход привел к созданию Иерусалимского королевства после завоевания Иерусалима у Фатимидского халифата.

Рентгеновские изображения показали, что клинок меча слегка искривлен, что указывает на его использование в бою - в те времена мечи в ожесточенных боях часто деформировались, но после сражения их выправляли обратно. Находка по настоящему ценна, поскольку целые мечи той эпохи редки: в Израиле найдено всего семь целых подобных мечей, большинство из которых найдены в море. Это связано с тем,что мечи не выбрасывали, а перерабатывали для чего-нибудь нового.

Шломи Кацин - дайвер, что нашел меч и передал его для изучения, получил сертификат благодарности за то, что сообщил о своей находке.

Всем спасибо, кто прочитал. Подписывайтесь будет интересно.

Еще есть группа в вк https://vk.com/club230098140 - где статьи выходят чуть раньше, есть короткие посты, и просто исторические фотографии.

Так же сообщество в телеграмме https://t.me/+Y-znwBrdDJlhMTIy тут выходит, дополнительный контент 18+ и самые кровавые и ужасные истории

Задумывались ли вы, что самый мужественный и народный суп современности всего пару сотен лет назад всерьёз считался едой женщин и простолюдинов? Да, тот самый наваристый борщ с чесноком и салом, который сегодня ассоциируется с богатырской силой, в глазах аристократии и даже самих крестьян был не более чем бабьей едой. Но для начала как всегда стоит разобраться, во-первых, откуда борщ вообще взялся.

А его родина (кто бы не спорил) это территории современного российско-украинского приграничья в широком смысле слова (у себя на канале я писала про различия в культуре этого региона), т.е. от Тулы и до Карпат. В словаре В. И. Даля борщ определяется как род щей, или похлёбка из квашеной свёклы, на говядине и свинине, или со свиным салом. Сегодня (само-собой) это блюдо прочно ассоциируется с Незалежной и считается основным первым блюдом украинской кухни и вообще национальным украинским блюдом. Хотя это же блюдо есть у белорусов (боршч), поляков (баршч), литовцев (барщчяй), румын и молдован (борш) и даже у евреев.

По данным этимологических словарей славянских языков, само слово «борщ» произошло от названия растения: первоначально «борщом» назывался борщевик (не путать с заносным видом борщевик Сосновского, заполонившим всю матушку-Россию), съедобные листья которого использовались в пищу. Вероятнее всего, борщ появился на территории, которую занимала ранее Киевская Русь, откуда и получил наибольшее распространение и разнообразие. Первое блюдо в те времена было похоже на сегодняшний зеленый борщ – было, вероятно, сварено из листьев борщевика со свеклой и капустой. В XV–XVII веках борщ, как описывает его Энциклопедия истории Украины, уже существовал «как национальное блюдо в близком к сегодняшнему виде». В XIX веке и ранее борщ был повседневным, широко распространенным и популярным блюдом.

Ключевой момент тут в том, что основа классического борща того времени – это свекла и капуста (картошка и помидоры в борщ попали намного, намного позже). Это были одни из самых дешёвых и доступных овощей, которые прекрасно хранились всю зиму. Борщ был блюдом экономным, его можно было сварить в огромном котле на всю семью на несколько дней. Он решал вопрос пропитания и не требовал дорогих ингредиентов.

Ну, после того как мы мало-мальски разобрались с происхождением борща (вангую, кстати, споры в комментах), осталось понять, почему этот обычный вроде бы суп получил такой специфический ярлык («бабский суп»). Для этого нужно опять же сделать шаг в сторону, и взглянуть на разделение труда и пищи в патриархальном крестьянском обществе.

Традиционно еда делилась на «мужскую» и «женскую». К первой категории относилось то, что добывалось. Рыба, мясо (особенно дичь, добытая на охоте), и вообще, мясо в том смысле, что скотину резали и разделывали как правило мужчины. Мужчина, как главная рабочая сила (наряду с лошадью) должен был питаться основательно. К этой категории по народным представлениям как раз и относилось мясо, особенно жирное. К «женской еде» относилось всё то, что выращивалось и готовилось. В первую очередь хлеб, а также супы и каши. Всё это воспринималось как повседневная, рутинная еда, которая просто наполняет брюхо. Борщ, несмотря на свою питательность, был именно что сваренным блюдом из выращенных на огороде овощей. Мясо в него клали далеко не всегда, а если и клали, то самое дешёвое — обрезки, кости, требуху, а чаще всего – сало. Борщ был символом не добычи, а домашнего хозяйства, которым целиком и полностью ведала женщина.

В XVIII веке русская аристократия смотрела на Европу, в первую очередь на Францию. На столах знати царили французские супы-пюре, прозрачные консоме и утончённые крем-велуте. А что же борщ? Для просвещённого дворянина это был грубый, «мужицкий» (крестьянский) суп. Ярко-красный, наваристый, с крупными кусками овощей и мяса, часто с чесноком – борщ казался варварским на фоне изысканных европейских блюд. Конечно, его готовили в поместьях (особенно в южнорусских), но чаще для прислуги или как часть экзотического деревенского меню, когда баре приезжали в свои имения. Показательно, что борщ почти не встречается в поваренных книгах той эпохи, предназначенных для высшего света.

Всё изменилось в XIX веке. После победы над корсиканским карликом появилась мода на всё народное, национальное. Писатели-славянофилы и этнографы начали изучать и воспевать крестьянскую культуру. Борщ, как самый яркий и вкусный её представитель, начал своё восхождение. Его заново открыли рестораны, хотя вначале он попал в трактиры для простого люда, а затем, адаптированный и облагороженный (с говядиной, телятиной, сметаной и свежей зеленью), проник и в меню более высокого класса.

Но настоящий бум популярности для борща настал после введения в России всеобщей воинской повинности в 1874 году. С того момента и по сей день армия в нашей стране является огромным плавильным котлом, где две сотни народов обмениваются в том числе кулинарными изысками. И борщ идеально подходил для армейской кухни, он был сытный, дешёвый, калорийный, его легко готовить большими порциями. Солдаты со всей страны распробовали его и понесли знание о нём по домам. С этого момента борщ перестал быть чисто домашним (женским) блюдом, и превратился в аналог «казённых» щей, однако в отличие от главное блюда русской кухни, борщ так и не перешёл в этот раздел окончательно. Борщ как бы завис между домашней кухней, где правят мамы, бабушки и жёны (любой мужик знает, чей борщ самый вкусный), и кухней государственной - столовыми, ресторанами, судовыми и армейскими кухнями, попав даже в космос.

Так как же история с «бабским супом» связана с нами сегодня? Оказалось, что ярлыки с борща сняты не до конца. Он просто сменил полярность и из сугубо домашней еды превратился в главное поле для гипермаскулинных политических споров и мемов. Причём появилась такая категория, как «правильный» (каноничный) борщ. В современных соцсетях и на форумах самые жаркие баталии разгораются не вокруг политики, а вокруг единственно верного рецепта борща. Споры о том, как пассеровать свеклу, на каких рёбрышках варить и когда класть картошку, ведутся с серьезностью, достойной генштаба.

Ирония в том, что блюдо, которое когда-то было символом женского труда, сегодня стало поводом для мужского кулинарного снобизма и соревнования. Доказать, что твой борщ аутентичнее и наваристее это новый способ продемонстрировать экспертность и традиционность. В свете последних лет борщ из простого домашнего супа превратился также в мощный политический и культурный символ.

Если статья Вам понравилась - можете поблагодарить меня рублём здесь, или подписаться на телеграм и бусти. Там я выкладываю эксклюзивный контент (в т.ч. о политике), которого нет и не будет больше ни на одной площадке.

Спасибо @acethelittle , @Cruiser777 и @Fss71 за донаты, отправленные в поддержку моего блога!

Предыдущая часть лежит здесь - Томас де Торквемада и заговор евреев против инквизиции

Об открытии Америки можно почитать в данном цикле - Окрытие Америки.

7 января 1519 года генеральный инквизитор Испании Алонсо Манрике официально уполномочил первого епископа Пуэрто-Рико Алонсо Монсо и вице-провинциала доминиканского ордена в Индиях Педро де Кордоба выполнять по совместительству обязанности "апостолических инквизиторов во всех городах, селениях и местах островов Моря-океана с правом назначать нотариусов, приставов, следователей и других чиновников, необходимых для организации деятельности "святой" службы". Данный документ свидетельствовал о том, что длинные руки испанской инквизиции теперь дотянулись и до Нового Света.

Кого же преследовали первые инквизиторы в "Индиях"? Как бы странно это не звучало, но основными их "клиентами" стали все те же евреи... Многие марраны, как испанцы называли новообращенных в христианство евреев, в надежде укрыться в далеких землях от беспощадных преследований инквизиции, устремились в Новый Свет. В 1507 году испанские власти официально разрешили марранам проживать и заниматься торговлей в "Индиях" при условии уплаты в испанскую казну крупной суммы. Многие марраны воспользовались данным предложением и перебрались за океан на постоянное жительство. В 1522 году специальным распоряжением короля Испании и императора Священной Римской империи Карла V въезд "новым христианам" в "Индии" был строжайше запрещен, тем не менее, евреи продолжали прибывать в колонии, в частности через Португалию, куда в конце XV века бежали многие испанские иудеи, не принявшие католичество. Оседая сначала в португальской Бразилии, иудеи под видом "христиан - португальцев" перекочевывали оттуда в испанские колонии Америки. Вылавливание, разоблачение и наказание этих "врагов католической веры" и было главным занятием "индийских" инквизиторов.

Как и в метрополии, в колониальных застенках инквизиции самых упорных псевдо-христиан ждали мучительные пытки, а в качестве окончательного наказания к ним применялись конфискация всего имущества и долголетная каторга. В случае же, если обвиняемый в ереси человек до конца отстаивал свои убеждения, ему была уготована дорога на костер. Стоит отметить, что труд инквизиторов оплачивался напрямую из средств конфискованных у преступников, а значит, они были не только профессионально, но и материально заинтересованы в преследовании еретиков.

Помимо евреев, инквизиция также преследовала протестантов из разных стран Европы, волею судеб оказавшихся в Новом Свете. Хотя въезд неиспанцам в "Индии" был строго запрещен, все-таки некоторые из них, ведомые неудержимым желанием разбогатеть, ухитрялись преодолеть все препятствия и попасть в запретную для них зону нового дивного мира. Многие из иностранцев проникли в колонии под видом матросов или пассажиров, подкупив испанских чиновников. Эти непрошенные в колониях гости считались местными властями и действовавшими по их указаниям инквизиторами ненадежными и враждебными элементами. Их зачастую подозревали в симпатии к протестантизму, в результате чего многие из них оказывались в инквизиторских застенках. Впрочем, в начальный период своей деятельности в Новом Свете инквизиторы зверствовали не сильно. Так, до 1569 года по обвинению в ереси в Новой Испании было осуждено всего 19 иностранцев. Все они признали себя виновными в отступничестве и отделались сравнительно легкими наказаниями: публичным покаянием на аутодафе, тюрьмой, высылкой в Испанию или ношением позорного одеяния - санбенито.

Санбенито - это прямоугольный кусок жёлтой ткани с отверстием для головы в центре и рисунками красного цвета. Для осуждённых к лёгким наказаниям на одежде спереди и сзади рисовался красный крест. Одежда осуждённых на смерть "украшалась" изображениями костра с горящей головой или бюстом и карикатурными бесами и демонами. На голову смертникам надевался высокий бумажный колпак, также разрисованный бесами. Слово "Санбенито" произошло от испанского "San Benito" - "Святой Бенито", так как первоначально похожие накидки с крестами носили монахи бенедиктинского ордена в знак покаяния. После исполнения наказания санбенито с именами и преступлениями осуждённых вывешивались в церквях. Это считалось большим позором и приводило к попиранию прав не только осуждённых, но также их родственников и потомков, которые отныне не могли занимать государственные должности.

Карала инквизиция и индейцев, перешедших в христианство, обвиняя их в тайной приверженности к прежней вере. В испанских колониях был обнародован королевский указ, угрожавший расправой индейцам за отступничество от католической веры. Индейцы были обязаны "верить и почитать только одного настоящего бога и должны забыть и забросить идолов, принимавшихся ранее за богов, должны перестать поклоняться камням, солнцу и луне или какому-либо другому существу. Запрещается совершать в их честь жертвоприношения и давать им обещания. Если кто-либо вопреки данному указу совершит, будучи христианином, нечто похожее, то в первый раз получит в качестве наказания публично сто ударов плетью и будет пострижен наголо, а во второй раз будет предан сжиганию на костре".

До нас дошло несколько сотен приговоров по делам индейцев, обвиненных в ереси. Так, индеец по имени Такастекле и его дочь Мария были обвинены в идолопоклонстве. Как сказано в приговоре, "суд учел, что обвиняемые проявили на следствии податливость и раскаяние, а также то, что они впервые совершили свое преступление, поэтому он отнесся к ним с милосердием". Такастекле и его дочь, обнаженных до поясницы, привязали к мулам и стали возить их по городу, где их секли плетьми специально раставленные для этого люди. После этого на одной из площадей Мехико палач остриг их головы под виселицей и сжег их идолов. Там они публично покаялись и были предупреждены, что "в случае повторного преступления им нечего рассчитывать на такое же "милосердие", и в следующий раз власти отнесутся к ним со всей строгостью".

Индейцу по имени Карлос Ометочтцина, обвиненному в распространении ереси, повезло гораздо меньше. Подвергнутый пыткам Карлос отказался сознаваться в своем преступлении и просить снисхождения, хотя, как сказано в приговоре, "мы предупредили дона Карлоса, что его признание в идолопоклонстве, совершенных ошибках и эксцессах позволит нам отнестись к нему с милосердием". Инквизиция признала его виновным в ереси и передала светским властям, которые, в свою очередь, постановили сжечь Карлоса на костре "за совершенные им злодеяния", что и было исполнено в 1539 году. Для назидания и устрашения местных жителей силой заставляли смотреть, как в муках погибает их соотечественник.

Вскоре стало понятно, что инквизиторы чересчур стараются в преследовании индейцев, и что в конечном итоге это может привести к полному истреблению "индийских" подданных испанского монарха, а в таком случае колонии лишились бы бесплатной рабочей силы. В результате декретом короля Филиппа II от 23 февраля 1575 года индейцы изымались из-под юрисдикции инквизиции. Впредь наблюдать за ними и привлекать их к суду за преступления против веры поручалось генеральным викариям епископов, которых называли также "провизорами". Провизоры смотрели сквозь пальцы на прегрешения индейцев, накладывая на них лишь духовные наказания.

Стоит отметить, что инквизиция долгое время пыталась скрыть масштаб репрессий в испанских колониях. Когда в Европе стал распространяться памфлет испанского священника Бартоломе де Лас Касаса "О разрушении Индий", в котором автор подробно описал, как проходила колонизация Нового Света, приведшая к опустошению этих земель и убийству тысячей индейцев из-за неуёмной алчности и жестокости конкистадоров, инквизиция запретила его чтение. В решении инквизиционного трибунала по этому вопросу говорится, что книга Лас Касаса "содержит описание ужасных и диких преступлений, которых нельзя встретить в истории других народов, совершенных, по словам автора, испанскими солдатами, поселенцами и священниками католического короля в Индиях. Советуем запретить это повествование как оскорбительное для испанского народа, ибо, даже соответствуй оно истине, было бы достаточно доложить об этом его католическому величеству, а не сообщать всему миру к удовлетворению еретиков и врагов Испании".

Также в "Новой Испании" проживали свободные негры, мулаты и самбо (горожане - потомки индейцев), однако они мало интересовали инквизиторов, ведь большинство из них были ремесленниками или слугами самих инквизиторов, которые без их услуг вряд ли могли бы обойтись. В тех редких случаях, когда над ними все же устраивались трибуналы, подсудимые обычно отделывались "мягкими" наказаниями - поркой или ссылкой на галеры. Так, 16 апреля 1646 года за "пакт с дьяволом" был публично выпорот на аутодафе в Мехико 43-летний самбо Франсиско Родригес. Он признался, что на 9 лет продал душу дьяволу, который в награду наделил его способностью "драться с тысячью человек, пользоваться всеми женщинами по своему желанию, переноситься по воздуху ночью из одного места в другое независимо от расстояния, участвовать в боях с быками и укрощать лошадей, не рискуя попасть быку на рога или сломать себе шею". За такое признание Родригес получил 200 ударов розгами, хотя в Испании за подобное без раздумий сжигали на костре.

Расцвет же инквизиции в Новом Свете произошел во время правления Филиппа II. Будучи фанатичным католиком, Филипп всю свою жизнь вел неустанную борьбу против протестантской ереси, и дабы не допустить ее распространения в своих заокеанских владениях, 25 января 1569 года издал декрет, в котором наградил инквизицию в Новом Свете неограниченными правами и властью над всеми учреждениями и чиновниками колоний, включая вице-королей. На основании этого декрета генеральный инквизитор кардинал Диего де Эспиноса учредил три трибунала в американских владениях Испании и направил туда новую партию инквизиторов, снабдив их подробной инструкцией о том, как им следует организовать делопроизводство, как вести протоколы допросов, в какие книги заносить доносы, каким образом содержать личные дела служащих трибунала, как отчитываться перед Мадридом и т. д. Также инквизиторам предписывалось строжайше следить за тем, чтобы в колонии не проникала "еретическая" литература, для борьбы с ней иметь во всех портах своих комиссариев для тщательной проверки корабельных грузов, периодически публично вывешивать списки запрещенных книг и строго наказывать читателей таких книг.

Прибывшие в колонии инквизиторы стали активно призывать население подвластных им территорий доносить на своих знакомых, которых они подозревают в ереси. Надо сказать, что народ на такое предложение радостно откликался. Так, в филиал инквизиции в Мехико только в 1650 году поступило 500 доносов: 112 из них сообщали о случаях колдовства и предсказаниях, 41 донос разоблачал "тайных иудеев", 14 доносчиков обвиняли священников в использовании исповедальни в сексуальных целях, 6 сообщали о еретических богохульниках, 5 - о несоблюдении религиозных обрядов, 7 - о противниках инквизиции, 6 - об оскорблениях, нанесенных изображениям святых; 1 донос сообщал о маленькой девочке, отломавшей руку Христа на распятии, другой - о 6-летнем мальчике, преступление которого заключалось в том, что он рисовал на земле крест, прыгал на него и называл себя в шутку еретиком.

После получения доноса инквизиторы собирали против обвиняемого в ереси показания других лиц и прочие компрометирующие его материалы. При наличии двух доносчиков обвиняемый считался виновным, и спасти его от смерти в таком случае могло только полное добровольное признание в инкриминируемых ему преступлениях. Если же обвиняемый отказывался признавать себя виновным и сознавался в своих преступлениях только под пыткой, то это считалось отягчающим его вину обстоятельством.

Как и в самой Испании, в ее колониях проходили аутодафе, которые приурочивались к большим праздникам. Работы по устройству помоста, на которых сжигали еретиков, оплачивались из конфискованного имущества жертв, которых и должны были сжечь на костре, что иногда вызывало иронию у самих приговоренных. Так, например, признанный виновным в ереси Томас Бревиньо де Собремонте во время своей казни говорил палачам: "Не скупитесь на дрова, они мне обошлись слишком дорого, чтобы мне их еще жалели".

О том, как происходило аутодафе в Мексике, рассказал англичанин Майлс Филиппе в своих воспоминаниях, опубликованных в Лондоне в 1589 году. Филиппе принадлежал к группе пленных английских и французских корсаров, в 1571 году осужденных инквизицией в Новой Испании за принадлежность к протестантским сектам. Майлс Филиппе оставил следующее описание: "После того, как инквизиторы при помощи пыток смогли получить от нас признания, дававшие им основания осудить нас, они приказали построить в центре рыночной площади напротив кафедрального собора огромный помост и призвали всех жителей явиться туда в день аутодафе, с тем чтобы присутствовать при оглашении приговора священной инквизиции против английских еретиков и при его исполнении. Утром перед церемонией нам дали завтрак - чашку вина и кусок хлеба с медом, после чего нас вывели из тюрьмы. Каждый из нас шел отдельно от других, одетый в санбенито, с петлей из толстой веревки на шее, держа в руке потухшую зеленую свечу. На площади мы взошли по двум лестницам на помост, где нас усадили на лавки в том порядке, в каком потом вызывали для объявления приговора. Первым вызвали некоего Роджера, артиллериста с корабля "Иисус". Он был осужден на триста ударов плетью и 10 лет галер. Затем вызвали Джона Грея, Джона Броуна, Джона Райдера, Джона Муна, Жоржа Колье и Томаса Броуна. Каждый из них был осужден на двести ударов плетью и 8 лет галер. Всего было вызвано 53 человека, которых приговорили к 100-200 ударов плетью и к ссылке на галеры сроком от 6 до 10 лет. Меня, Майлса Филиппса, приговорили к работам в монастыре сроком на 5 лет без плетей и на ношение санбенито все это время.

Когда над площадью уже спустилась ночь, вызвали Джорджа Раблея, Пьера Монфри и ирландца Корнелиуса и всех их приговорили к смертной казни на костре. Их немедленно потащили на место экзекуции на той же базарной площади вблизи помоста, и там их быстро сожгли. Нас же, приговоренных к другим видам наказания, вернули в ту же ночь в тюрьму на ночлег. Утром следующего дня нас вывели во двор дворца инквизитора, и всех, кто был приговорен к порке и работам на галерах, раздели до половины тела, заставили сесть на ослов и погнали по главным улицам города на осмеяние народа. По дороге люди, специально предназначенные для этого, пороли их длинными кнутами по голому телу и с огромной жестокостью. Впереди осужденных шли два глашатая, возвещавшие громким голосом: "Смотрите на этих английских собак, лютеран, врагов бога! " После этого ужасного спектакля на улицах города осужденных вернули во дворец инквизиции. Спины несчастных были покрыты кровью и синяками. Их вновь посадили в тюрьму. Там они находились вплоть до отправки в Испанию, где их ждали галеры. Меня и других осужденных на каторжные работы в монастырях немедленно отправили в соответствующие места наказания".

Обычным явлением в застенках колониальной инквизиции были пытки. До наших дней дошло дело 26-летней Менсии де Луна, обвиненной в участии в так называемом "великом заговоре", якобы раскрытом инквизицией в Лиме в 1635 году. Вместе с ней было арестовано несколько десятков португальцев, проживавших в то время в столице перуанского вице-королевства. Все они подозревались в иудаизме и были подвергнуты пыткам. Многие признали свою вину, но некоторых истязания не сломили. Двое из арестованных, не выдержав пыток, покончили с собой. Менсия де Луна была арестована вместе с родными. Сестра и племянница под пыткой признали, что исповедуют иудаизм, и показали на Менсию как на свою единоверку, которая "почитала субботу за праздник, одевала в этот день чистое белье и платье, на ужин вместо мяса ела рыбу и фрукты, а посты соблюдала, как это делала королева Эсфирь".

Муж Менсии под пыткой категорически отрицал обвинения в иудаизме как в свой адрес, так и в адрес жены. Сама Менсия настаивала на своей невиновности. Учитывая обстоятельства дела, инквизиторы решили подвергнуть ее пыткам "до тех пор, пока это сочтем необходимым, с тем чтобы получить от нее истинные показания по выдвинутому против нее обвинению, предупредив ее, что если во время указанных пыток она умрет или лишится частей своего тела, то повинными в этом будем не мы, а она сама, так как отказалась говорить правду". В ответ на это предупреждение Менсия де Луна заявила, что считает себя невиновной. Как гласит протокол, последующий пытки, записанный нотариусом инквизиции: "Обвиняемую раздели и привязали к "испанскому ослу". Несмотря на это, она продолжала настаивать на своей невиновности и заявила, что если не выдержит пытки и начнет говорить, то сказанное ею будет неправдой, ибо это будет сказано под страхом упомянутой пытки. Инквизиторы начали пытку, и после первого поворота рычага Менсия закричала: "Я еврейка, я еврейка! " Однако, как только пытка была остановлена, обвиняемая отказалась от своих слов и вновь стала отрицать все обвинения. Инквизиторы дали второй поворот рычага. Обвиняемая крикнула "Ай, ай! ", а потом умолкла и потеряла сознание. Ей выплеснули немного воды на лицо, однако она не приходила в себя. Менсию сняли с "осла" и бросили на стоящую поблизости койку. Мы ожидали, что она очнется, однако она не приходила в себя. Пульса у нее не было, глаза потускнели, лицо и ноги были холодные, и хотя ей трижды прикладывали ко рту зеркало, поверхность его пребывала такой же чистой, как и до этого. Менсия де Луна скончалась".

Со смертью подозреваемой ее дело не было прекращено. Трибунал инквизиции отлучил ее от церкви, конфисковал имущество и приговорил к сожжению на костре "в изображении". 23 января 1639 года в Лиме кукла Менсии была предана костру, на котором нашли мученическую смерть еще 11 "нераскаявшихся грешников".

Особенно жестоко расправлялись инквизиторы с теми, кто покушался на их авторитет. Мексиканский инквизитор Алонсо Гранеро как-то раз очутился проездом в Никарагуа, где местный нотариус Родриго де Эвора сочинил на него сатирические стишки. Разгневанный инквизитор приказал заковать Эвору в цепи, подвергнуть пытке, в результате чего у бедного стихоплета оказались вывихнутыми руки и ноги. Но кровожадному Гранеро этого было мало. Он присудил своего недруга к 300 ударам плетью, 6 годам каторжных работ на галерах и конфискации имущества.

При отсутствии "серьезных" дел инквизиторы не гнушались сочинять обвинения, буквально высосанные из пальца, против ни в чем не повинных людей. Вот что пришлось испытать не в меру болтливому французу Франсуа Моиену, путешествовавшему по своим делам с попутным караваном мулов из Буэнос-Айреса в Чили в 1750 году. Погонщик мулов, с которым не поладил француз, донес инквизиции, что тот в пути вел "подозрительные" разговоры: называл мула "божьим созданием", говорил, смотря на ночное небо, что "такое обилие звезд - сплошная бессмыслица", критиковал местное духовенство за вольготный образ жизни. По приказу инквизиции француза арестовали и обвинили в ереси. Следствие по его делу длилось 13 лет! В конце концов, палачи добились своего - француз покаялся в своих грехах и был присужден к 10 годам каторжных работ и 200 ударам плетью.

Инквизиция в испанских владениях Америки действовала вплоть до начала XIX века. В 1813 году кадисские кортесы приняли решение о запрещении трибуналов инквизиции как в Испании, так и в ее колониях, но в 1814 году король Фердинанд VII отменил кадисскую конституцию и восстановил деятельность ненавистного трибунала, который с удвоенной энергией стал преследовать своих противников. Только с завоеванием независимости народы Латинской Америки смогли, наконец, избавиться навсегда от инквизиции с помощью, которой испанцы утверждали свою власть в Новом Свете.

Продолжение следует.

С 25 июля по 13 августа (да, мы немного отклоняемся от плана) проходил девятый месяц, который я уже упоминал, рассказывая про истоки Дня Мёртвых — Тлашочимáко (Tlaxochimaco, «подношение цветов» ) или Миккаилуитóнтли (Miccailhuitontli, «маленький праздник мёртвых»).

🌵 На протяжении целых двух дней до начала месяца люди разбегались по сельской местности и кукурузным полям в поисках самых разных цветов. Из них делались гирлянды, которыми бережно украшались дома, храмы, изображения богов. К собранным цветам относились с уважением и почтением. А в ночь перед первым днём Тлашочимако люди готовили тамалес, лепёшки, ощипывали индеек и забивали собак. Ну, и не спали всю ночь, разумеется.

👩‍🦰 Наутро цветы в разных сочетаниях подносили Уицилопочтли, главному виновнику торжества, а затем всем остальным богам во всех храмах и домах. «А потом были еда, питьё», переходящие в танцы до упаду. Танцы вели самые храбрые и матёрые воины, а между ними танцевали женщины — «не дочери, а куртизанки, девушки для удовольствия. Каждая из них шла между [парами мужчин], взявшись за руки; их держали за талию». Вели что-то вроде хоровода, как я понимаю из описания:

👀 После захода солнца танцы заканчивались, и все расходились по домам. Везде в домах пели богам: Шочикетцаль, Шилонен / Чикомекоатль, Эекатлю и другим.

«И только почитаемые старики пили пульке. А тот, кто действительно опьянел, кричал на людей или хвастался своими мужественными поступками в молодости»

И вы представляете, Саагун не пишет ни слова о жертвоприношениях в этот месяц!

Продолжаю цикл рассказов об интересных бытовых подробностях в литературных произведениях. На очереди «Шинель» Н. В. Гоголя. Комментарии выделены курсивом, чтобы отделить от авторского текста.

В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде.

Капитан-исправник – начальник полиции в уезде, избиравшийся дворянами из своей среды. Автор не так уж сгущает краски. В то время не раз бывали случаи, когда поступали подобные жалобы. Актёр Каратыгин в мемуарах вспоминал, что на его популярную пьесу про немца-булочника жаловались дважды. Реальный немец-булочник жаловался, что автор издевается лично над ним. А столичного полицейского возмутила сцена, где страж правопорядка заходит в булочную и говорит, что хочет взять булку, но при этом не показано, что он за неё платит – намёк на коррупцию. В итоге по требованию полиции текст скорректировали.

Итак, в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным...

Гемороидальный цвет лица – жёлто-серый.

Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться.

В табеле о рангах было 14 классов, где 14-й – самый низший. Титулярный советник – 9-й.

Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого не известно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки.

Тут косвенно упоминается «противостояние» башмаков и сапог. В целом башмаки/ботинки в городе считались, если так можно сказать, более «цивильной» обувью. Некоторые чиновники предпочитали ботинки, особенно в тёплое время года. Но некоторые всё-таки ходили в сапогах. При этом, как в случае с нашим героем, одних и тех же весь год. Заменить подмётки старых сапог стоило значительно дешевле, чем заказывать новую обувь.

Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. «Нет, — подумала покойница, — имена-то все такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание, — проговорила старуха, — какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий». Еще переворотили страницу — вышли: Павсикахий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу, — сказала старуха, — что, видно, его такая судьба. Уже если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий».

Раньше социальный статус женщины определялся по мужу, соответственно, чиновница – жена чиновника. Столоначальник – должностное лицо, возглавлявшее стол — низшую структурную часть центральных и местных государственных учреждений, обычно был чиновником 7-го класса. Квартальный офицер – квартальный надзиратель – офицер полиции, который отвечающий за правопорядок в конкретном квартале. Раньше детей старались крестить как можно раньше, часто это происходило на следующий день после рождения. Детская смертность была высокой, и суеверные люди верили, что умершие некрещёнными младенцы пополняют ряды нечисти, а крещение наоборот защищает. Часто для выбора имени использовали святцы. Автор намеренно выбрал максимально нелепые для русского уха имена, дни памяти этих святых на самом деле приходятся на другие даты. Имя Акакий тоже не самое ходовое.

Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели всё на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове.

Вицмундир – форменная одежда гражданских чиновников в виде фрака. Примечательно, что вицмундиры появились только в 1834 году, так как Николаю I не нравилась разносортица в одежде чиновников, а повесть написана в 1842 году. Поэтому герой носил униформу не так уж долго.

Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже «перепишите», или «вот интересное, хорошенькое дельце», или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним…

Раньше к субординации относились очень трепетно, и она проявлялась буквально во всём, даже том, как человеку давали задания. К герою не относились даже покровительственно, его просто считали пустым местом. Коллеги видели это, поэтому его задирала даже молодёжь ниже по чину. При этом герой очень любил свою работу и не стремился к продвижению по карьерной лестнице.

Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу.

Титулярный советник носил погоны или петлицы с одним просветом (узкой полосой) и эмблемой ведомства — «пряжкой». Но герой к большему и не стремился.

Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, простирающий до того проницательность своего бойкого взгляда, что заметит даже, у кого на другой стороне тротуара отпоролась внизу панталон стремешка, — что вызывает всегда лукавую усмешку на лице его.

Стремешка – деталь внизу брюк, которая надевалась на обувь, чтобы брюки не задирались.

… когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда все стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере.

В прежние времена социальная жизнь людей была насыщеннее, чем сейчас. Поддерживать связи, регулярно ходить в гости было нормой (и наоборот сторониться людей было дурным тоном, понятия интроверт в современном смысле не было, таких просто считали  чудиками). С любимыми и не очень коллегами люди общались и на работе, и в нерабочее время. Чем выше этаж – тем обычно дешевле квартира. До появления лифтов самым хорошим считался второй этаж. Соответственно, четвёртый – обычно удел небогатых горожан. Вист – карточная игра, появилась в 18 веке, предшественница преферанса. Фальконетов монумент – конная статуя Петру I, известная как Медный всадник. Под комендантом имеется ввиду П. Я. Башуцкий, который считался исполнительным, но не очень умным человеком. Про него ходило много анекдотов. Например такой: Александр I вызвал Башуцкого и возмутился, что в городе непорядок, украли хвост (или укоротили) у Медного всадника. Надо немедленно разыскать похищенное. Башуцкий уехал, потом вернулся довольный и сообщил, что хвост на месте. А чтобы и позже не украли, он велел поставить часового возле памятника. Оказалось, что это была первоапрельская шутка. На следующий год ночью Башуцкий разбудил государя и сказал, что в городе пожар, а потом заявил, что это тоже первоапрельская шутка. На это император ответил, что комендант – дурак, и это не шутка, а правда.

Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз, хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров… В это время, когда даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах, бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны… Акакий Акакиевич с некоторого времени начал чувствовать, что его как-то особенно сильно стало пропекать в спину и плечо, несмотря на то что он старался перебежать как можно скорее законное пространство. Он подумал наконец, не заключается ли каких грехов в его шинели. Рассмотрев ее хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух-трех местах, именно на спине и на плечах, она сделалась точная серпянка; сукно до того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась. Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновникам; от нее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом.

Серпянка – токая льняная ткань, изготовленная кустарным способом, обычно использовалась в деревнях для занавесок, пологов и тд. Капот – вид домашней одежды на подобие халата, носился обычно нараспашку и без пояса.

Увидевши, в чем дело, Акакий Акакиевич решил, что шинель нужно будет снести к Петровичу, портному, жившему где-то в четвертом этаже по черной лестнице, который, несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков…  Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он начал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом, без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик. С этой стороны он был верен дедовским обычаям, и, споря с женой, называл ее мирскою женщиной и немкой.

Квартира на четвёртом этаже и со входом с чёрной лестницы – максимально дешёвое жильё. Рябое лицо – с неровностями (иногда постакне, но в то время чаще от оспы). Мирская женщина – любящая мирские удовольствия, противовес воцерковлённой (увлечённой религией и духовной жизнью). К иностранцам вообще и к немцам в частности крестьяне относились настороженно, часто негативно. Жена по-простому звала портного одноглазым чёртом.

Так как мы уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать слова два; но, к сожалению, о ней не много было известно, разве только то, что у Петровича есть жена, носит даже чепчик, а не платок; но красотою, как кажется, она не могла похвастаться; по крайней мере, при встрече с нею одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и испустивши какой-то особый голос.

Замужние женщины, как правило, носили головные уборы. Крестьянки в повседневной жизни носили простые платки. Горожанки носили чепцы. Эта мода сначала была среди дворян, затем её переняли и остальные. Соответственно, упоминание чепчика показывает своего рода эволюцию. Женщина хоть и была женой бывшего крепостного крестьянина, но не относила себя к крестьянам и ориентировалась на городскую моду.

Взбираясь по лестнице, ведшей к Петровичу, которая, надобно отдать справедливость, была вся умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах петербургских домов, — взбираясь по лестнице, Акакий Акакиевич уже подумывал о том, сколько запросит Петрович, и мысленно положил не давать больше двух рублей.

Герой явно рассчитывал отделаться минимальной суммой. Далее колоритное описание портного и торг. А в итоге новая шинель стоила 150 рублей, но позже удалось снизить цену до 80.

— Нет, — сказал Петрович решительно, — ничего нельзя сделать. Дело совсем плохое. Уж вы лучше, как придет зимнее холодное время, наделайте из нее себе онучек, потому что чулок не греет. Это немцы выдумали, чтобы побольше себе денег забирать (Петрович любил при случае кольнуть немцев); а шинель уж, видно, вам придется новую делать.

Онучи – ткань, которую оборачивали вокруг ноги под обувь вместо чулок.

Дорогою задел его всем нечистым своим боком трубочист и вычернил все плечо ему; целая шапка извести высыпалась на него с верхушки строившегося дома. Он ничего этого не заметил, и потом уже, когда натолкнулся на будочника, который, поставя около себя свою алебарду, натряхивал из рожка на мозолистый кулак табаку, тогда только немного очнулся, и то потому, что будочник сказал: «Чего лезешь в самое рыло, разве нет тебе трухтуара?» Это заставило его оглянуться и поворотить домой.

Будочник – страж правопорядка, низшее звено. Будочники дежурили возле специальных полосатых будок. Обычно их набирали из числа отставных солдат, а большинство солдат были выходцами из крестьян. Поэтому будочники обычно были малограмотными людьми, которые с прохожими не церемонились. «Табельным оружием» будочника была алебарда.

Акакий Акакиевич думал, думал и решил, что нужно будет уменьшить обыкновенные издержки, хотя, по крайней мере, в продолжение одного года: изгнать употребление чаю по вечерам, не зажигать по вечерам свечи, а если что понадобится делать, идти в комнату к хозяйке и работать при ее свечке; ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее, по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок; как можно реже отдавать прачке мыть белье, а чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем.

Чтобы скопить на шинель, герой отказался практически ото всех радостей жизни. Напомню, герой получал 400 руб в год, то есть примерно 33 рубля в месяц. Сколько стоил чай в 1830-х, точных сведений мне найти не удалось. В современных источниках где-то пишут про 1 руб за за фунт дешёвого чая и 10 за дорогого, где-то указывают 4.50 руб в среднем. Вероятно, последняя цифра близка к истине. Демикотон –  плотная и жёсткая двойная хлопчатобумажная ткань атласного переплетения, часто шла на дешёвые сюртуки.

Купили сукна очень хорошего — и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применяться к ценам; зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает. На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, по словам Петровича, был еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей. Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо ее выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу.

Коленкор – в то время плотная хлопчатобумажная ткань. И обычные кошки в качестве меха тоже использовались. Для тех, кто забыл дальнейшие детали сюжета: получив новую шинель, в первый же день Акакий Акакиевич пошёл в гости вместе с коллегами, засиделся допоздна, и по дороге домой его ограбили.

Отчаянный, не уставая кричать, пустился он бежать через площадь прямо к будке, подле которой стоял будочник и, опершись на свою алебарду, глядел, кажется, с любопытством, желая знать, какого черта бежит к нему издали и кричит человек. Акакий Акакиевич, прибежав к нему, начал задыхающимся голосом кричать, что он спит и ни за чем не смотрит, не видит, как грабят человека. Будочник отвечал, что он не видал ничего, что видел, как остановили его среди площади какие-то два человека, да думал, что то были его приятеля; а что пусть он, вместо того чтобы понапрасну браниться, сходит завтра к надзирателю, так надзиратель отыщет, кто взял шинель.

Будочники славились наплевательским отношением к своей работе и в целом пользовались в народе сомнительной репутацией. С преступниками они бороться не спешили.

Старуха, хозяйка квартиры его, услыша страшный стук в дверь, поспешно вскочила с постели и с башмаком на одной только ноге побежала отворять дверь, придерживая на груди своей, из скромности, рукою рубашку; но, отворив, отступила назад, увидя в таком виде Акакия Акакиевича. Когда же рассказал он, в чем дело, она всплеснула руками и сказала, что нужно идти прямо к частному, что квартальный надует, пообещается и станет водить; а лучше всего идти прямо к частному, что он даже ей знаком, потому что Анна, чухонка, служившая прежде у нее в кухарках, определилась теперь к частному в няньки, что она часто видит его самого, как он проезжает мимо их дома, и что он бывает также всякое воскресенье в церкви, молится, а в то же время весело смотрит на всех, и что, стало быть, по всему видно, должен быть добрый человек.

Квартальный надзиратель отвечал за квартал, кварталы объединялись в части, частный пристав отвечал за полицейскую часть. То есть, по современным меркам, хозяцка советовала обратиться к начальнику районной полиции. В то время между гражданами и полицией были более тесные отношения. С одной стороны полиция выполняла и многие административные функции, поэтому людям часто приходилось к ней обращаться. С другой стороны жители сами старались иметь с полицейскими хорошие отношения, особенно в небольших городах, где все тем более друг друга знают. По праздникам  часто дарили подарки, и это не считалось взяткой, зато помогало ускорять решение вопросов. При этом границы служебного времени и частной жизни квартальных надзирателей и частных приставов были размыты, поэтому граждане иногда могли прийти к ним домой. В данном случае поход был неудачен, заниматься розыском шинели полиция не спешила. Далее по совету коллег герой пошёл к «значительному лицу», которое стало таковым совсем недавно.

Впрочем, он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив, но генеральский чин совершенно сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как-то спутался, сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть. Если ему случалось быть с ровными себе, он был еще человек как следует, человек очень порядочный, во многих отношениях даже не глупый человек; но как только случалось ему быть в обществе, где были люди хоть одним чином пониже его, там он был просто хоть из рук вон: молчал, и положение его возбуждало жалость, тем более что он сам даже чувствовал, что мог бы провести время несравненно лучше. В глазах его иногда видно было сильное желание присоединиться к какому-нибудь интересному разговору и кружку, но останавливала его мысль: не будет ли это уж очень много с его стороны, не будет ли фамилиярно, и не уронит ли он чрез то своего значения?

Здесь Гоголь очень тонко показал поведение подобных персонажей в обществе, ориентированном на субординацию и «чинопочитание».

Значительное лицо находился в своем кабинете и разговорился очень-очень весело с одним недавно приехавшим старинным знакомым и товарищем детства, с которым несколько лет не видался. В это время доложили ему, что пришел какой-то Башмачкин. Он спросил отрывисто: «Кто такой?» Ему отвечали: «Какой-то чиновник». — «А! может подождать, теперь не время», — сказал значительный человек. Здесь надобно сказать, что значительный человек совершенно прилгнул: ему было время, они давно уже с приятелем переговорили обо всем и уже давно перекладывали разговор весьма длинными молчаньями, слегка только потрепливая друг друга по ляжке и приговаривая: «Так-то, Иван Абрамович!» — «Этак-то, Степан Варламович!» Но при всем том, однако же, велел он чиновнику подождать, чтобы показать приятелю, человеку давно не служившему и зажившемуся дома в деревне, сколько времени чиновники дожидаются у него в передней.

Раньше граница между личным и служебным была размыта, поэтому подчинённых и просто просителей часто принимали дома в своём кабинете. При этом посетителей нередко умышленно заставляли ждать. Передняя – небольшое помещение в барских квартирах, которое отделяло  входную дверь от коридора. Там гости оставляли верхнюю одежду, и там же ждали посетители, которых не считали нужным сразу пускать в квартиру и встречать как полноценных гостей.

Акакий Акакиевич уже заблаговременно почувствовал надлежащую робость, несколько смутился и, как мог, сколько могла позволить ему свобода языка, изъяснил с прибавлением даже чаще, чем в другое время, частиц «того», что была-де шинель совершенно новая, и теперь ограблен бесчеловечным образом, и что он обращается к нему, чтоб он ходатайством своим как-нибудь того, списался бы с господином обер-полицмейстером или другим кем и отыскал шинель. Генералу, неизвестно почему, показалось такое обхождение фамилиярным.

— Что вы, милостивый государь, — продолжал он отрывисто, — не знаете порядка? куда вы зашли? не знаете, как водятся дела? Об этом вы должны были прежде подать просьбу в канцелярию; она пошла бы к столоначальнику, к начальнику отделения, потом передана была бы секретарю, а секретарь доставил бы ее уже мне...

— Но, ваше превосходительство, — сказал Акакий Акакиевич, стараясь собрать всю небольшую горсть присутствия духа, какая только в нем была, и чувствуя в то же время, что он вспотел ужасным образом, — я ваше превосходительство осмелился утрудить потому, что секретари того... ненадежный народ...

— Что, что, что? — сказал значительное лицо.

— Откуда вы набрались такого духу? откуда вы мыслей таких набрались? что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших!

Значительное лицо, кажется, не заметил, что Акакию Акакиевичу забралось уже за пятьдесят лет.

Обер-полицмейстер – начальник столичной городской полиции. Обращение «милостивый государь» во времена Гоголя было весьма неоднозначным. В 18 веке – начале 19 века это было стандартное вежливое обращение между дворянами, особенно когда точно не знали чина человека. Со временем к нему добавился привкус казёнщины, вроде «дорогого товарища». Затем добавились ноты подчёркнутого дистанцирования (по аналогии с СССР, не товарищ, а гражданин). Чтобы произвести впечатление на приятеля, значительное лицо требует обращаться через канцелярию, что в данном случае было бы странно. Башмачкин искал помощи в деле личном, а не служебном. Обращение «Ваше превосходительство» соответствует третьему или четвёртому классу. Значительное лицо называет Башмачкина молодёжью. В то время возраст наоборот добавлял солидности, поэтому назвать 50-летнего человека молодым было подчёркнуто пренебрежительно. Финал, вероятно, все помнят: потрясённый герой умер и стал привидением.

Другие посты о быте в литературе:

Интересные детали в повести "Барышня-крестьянка"

Интересные детали в "Невском проспекте" Гоголя

Немного о приятных дамах ("Мёртвые души")

Интересные детали в «Мёртвых душах» (в гостях у Ноздрева)

Интересные детали в «Мёртвых душах» (в гостях у Коробочки)

Интересные детали в романе "Анна Каренина" (Долли в гостях у Анны Карениной и Вронского)

Интересные штрихи на примере романа "Анна Каренина"