Его от руки заботливо заполнял Александр Васильевич - единственный сотрудник деревянного аэропорта в Лопшеньге. Это в Архангельской области, на Белом море.

У нас на севере много мест, где до сих пор только малая авиация и спасает. Либо ты три дня едешь на снегоходе по льду и волчьим следам, либо грузишься вот в такой дрындулет и долетаешь до цивилизации за два часа:

Такой самолет тут вместо маршрутки. Летает пару раз в неделю и делает остановки везде, где не лень. Так что если вы возьмете билет примерно за 3000 рублей и пролетите от Архангельска два часа на кукурузнике, то попадете на край Земли. Ну то есть в Лопшеньгу. И встретите Александра Васильевича:

Он расскажет, как переправлял сбежавшего теленка на кукурузнике в соседнее село вместе с пассажирами. И как в сложные времена заводил Ан-2 с веревки. Александр Васильевич жутко душевный, и он тут отвечает примерно за все. По утрам зимой сам чистит полосу от снега лопатой, весь год выписывает билеты и заполняет посадочные, взвешивает багаж, ведет рейс как диспетчер, помогает всем погрузиться в самолет-маршрутку.

А, еще же печку топит! Это вообще-то едва ли не самая важная задача. А то за ночь зимой ручка примерзает к письменному столу и заполнять посадочные становится нечем.

Ну, давайте пробежимся по аэропорту. Вот тут вы будете ждать свой рейс:

Билет вообще-то можно купить и онлайн, но тут привыкли приходить в аэропорт и бронировать место физически за две недели. А потом в день вылета выкупать его рано утром. За билетами обычно приходят в 8 утра, а вылетают в 12. Обычно все расходятся по домам пить чай до рейса, но кто-то остается погреться у печки прямо в аэропорту:

Где-то за полчаса до рейса начинает заполняться парковка:

Местные приезжают в основном на Буранах: машины тут, в целом, бесполезны - далеко на них все равно не уедешь. Деревянные сани-волокуши - вместо багажника. Их тут делают сами.

Вот комната забытых вещей:

Вот багажные весы - с их помощью вы узнаете, посадят ли вас на рейс. И это уже НЕ часть музея.

Как такового предполетного досмотра нет. Но собак-помогаторов ходит много.

Этот "карманный" аэропорт построили в прошлом веке, после того, как роженице в Лопшеньге потребовалась срочная санитарная помощь. К ней прилетел "скорый" кукурузник, который сел прям на побережье. А потом там решили забацать целый аэропорт. Жители деревни лично оттаскивали камни с будущей взлетно-посадочной. А чуть позже, как на праздник, бежали смотреть первый "настоящий" рейс. Школьники - прямо с уроков. Одним из тех учеников был Александр Васильевич, которого вы уже знаете:

А теперь представим, что мы уже летим в Ан-2. Вот так с высоты выглядит сама Лопшеньга:

Это красивейшая поморская деревня: можно гонять на снегоходе, гулять по берегу Белого моря, рыбу ловить с разрешения нацпарка, в музей зайти в конце концов. Кафешек и клубов там нет, зато есть условная тетя Лена, которая готовит как богиня. Звоните по номеру, просите просто "ужин" без уточнений и получаете вот это:

В общем, тут идеальное сочетание дичи и теплой душевности. Как дома - только на краю Земли. Если вам нужен незабываемый опыт, это оно самое.

Ну а я ездила к Александру Васильевичу по работе брать интервью. В конце он сказал, что ему на меня зла не хватает. Но сказал это, знаете, так, очень по-доброму. Вот еще офигительные истории оттуда у меня в Оленегонке.

В основанном на реальных событиях рассказе «В относе морском» архангельского писателя Бориса Ше́ргина льдину с тремя поморами-зверобоями уносит ветром-побережником в море.

Ужас вмиг охватывает несчастных, но на протяжении каждого из последующих мучительных дней они отважно борются за выживание и стараются не падать духом.

Когда же спустя две недели льдину выносит в Ледовитый океан, и никакой надежды на спасение не остается, наступает самый зловещий и торжественный момент рассказа. Один из зверобоев достает из сумки три свертка и произносит:

— Брат, племянник!.. Смерточка пришла!

В каждом из раскрытых онемевшими от холода пальцами свертков — рубаха смертная долгая, саван с кукулем, венец на голову, лестовка полотняная. Это погребальная одежда, которую поморы «по вековечному обычаю» брали с собой на промысел. Пока герои умываются, расчесывают бороды и прощаются с желанными, по спине читателя бежит крупная дрожь.

Я прочитал этот рассказ во время своего прошлогоднего путешествия по архангельскому Кенозерью, и он произвел на меня сильное впечатление. Будто бы он точно зеркалил дух мест, по которым я перемещался.

Уже в этом году в Поонежье — более северном регионе области — от одной девушки с повышенным уровнем поэтичности и мистичности в крови я услышал историю об архангельском художнике и сказочнике Степане Писахове. Тот, воротившись из длительного путешествия по южноевропейским странам к родной северной природе, воскликнул в восторге: «Как будто глаза прополоскались!» Фраза врезалась в память, вновь точно описав какое-то мое подспудное ощущение от здешних мест.

Спустя два визита на Русский Север и еще некоторое время на рефлексию мне кажется, что я наконец понял, какое.

И в Кенозерье, и в Поонежье я наблюдал за тем, как Север — величественный, спокойный, отрешенный — смотрит на суету южан. Конечно же, видит, замечает ее, но во взгляде его нет удивления, снисходительности или насмешки. Равно как нет и сочувствия или сожаления о бессмысленности этой суеты. Север просто равнодушно и безмолвно передает всем готовым внимать свое сообщение.

О чем же оно?

В английском языке есть емкое слово Sublime, обозначающее нечто несоизмеримо большее нас, непостижимое для человеческого уровня сознания и непередаваемое словами. Мистическое, запредельное. Бесконечно-вечное, если хотите.

С саблаймом можно столкнуться, попав в бескрайние снега, безбрежные окияны, разглядывая бесконечное звездное небо или пребывая в измененных состояниях сознания. Возвышенный и грандиозный в своей запредельности, саблайм вызывает одновременно и восторг, и животный страх перед неизведанным. От него хочется бежать, но в то же время к нему таинственным образом тянет.

Почему? Все просто: столкновение с саблаймом эффективно и эффектно показывает человеку его истинный масштаб. А вместе с ним — истинную значимость всех его дел и забот. Мгновенно расставляет приоритеты и вносит ясность — дефицитный ресурс современности.

Какая же тут связь со смерточкой, как ее ласково величают поморы?

А переход-от изящный: смерть — как самое непостижимое и запредельное в жизни — это абсолют саблайма. Это точка, в которой для каждого из нас бесконечность разделит себя на ноль, схлопнет время и пространство, и все мирское мгновенно потеряет свое значение. Соприкоснувшись даже в мысли с этим хтоническим ужасом, как тут же не возрадоваться самому факту жизни с ее простыми радостями?

Ощущая близость антонима бытия, юный сын главного героя запричитает о навеки уходящих простых радостях человеческой близости:

— Мила моя матушка, знаешь ли, что сына во гроб наладили? Желанная невеста Катенька, осталась у нас с тобой игра не доиграна! Дорогой подруг Герман Олегович, песенка наша не допета!

Интересно, что унесенные в море зверобои получают опыт столкновения с тотальным, мультиканальным саблаймом: они не только потеряны в грандиозном пространстве и времени, не только в буквальном смысле ходят по отделяющему их от смерти «тонкому льду», но от холода и голода их также начинает «блазнить» — в измененном состоянии сознания они слышат несуществующие звуки и запахи.

Вряд ли бы мы в здравом уме и рассудке хотели попасть в такую ситуацию, как наши герои-поморы. Мы хотели бы ощущать остроту жизни, при этом ей не рискуя.

Но как?

К счастью, для этого в безопасной части саблайм-спектра и есть Север, который позволяет прополаскивать глаза без риска для жизни. Своим масштабом и безвременьем он транслирует нам классическое сообщение memento mori, но без южного пафоса и единого слова.

Иронично, что хотя концепция memento mori и была разработана античными философами в знойном средиземноморском регионе, но как будто бы специально для экспорта на Север. Ведь в пестрой веренице событий, среди буйной растительности и будоражащих ароматов южной dolce vita мысль о том, что когда-то все это навеки закончится, кажется до абсурдности неправдоподобной.

А вот на Севере напоминание о смерти органично и ненавязчиво физически разлито по всему пространству: оно и в походной в сумке помора, и в каждом элементе величественной природы, которой так восхищался Писахов. Оно позволяет той самой мысли, которую мы всю жизнь от себя бессознательно гоним, незаметно преодолевать мембрану человеческого сопротивления и по капле проникать в сознание. Одновременно изгоняя раба.

Север гомеопатическими дозами дает нам телесное предвкусие смерти, которое вмиг делает все вокруг ярче, четче, яснее. Без пестрых шоу, лишь одним своим присутствием он обостряет ощущение ценности и скоротечности жизни тогда, когда мы еще вовсю готовы ей насладиться.

За это я его и люблю.

UPD

Исходя из тех крох конструктива, которые всё же появились в комментариях, хотя не все они были вежливыми, считаю нужным дополнить.

Итак. Из литературных источников о персонаже Велес мы знаем:

1. Его зовут Велес. Или Волос... Или Вельнус... Или Вила... (представитель женской части "пантеона").Или это вовсе калька с духов, прозываемых вилы. Или Влас... Но точно как-то так его зовут. Вполне определённо его зовут (нет).

2. Он бог животноводства. Или медведей... Или богатства... Или удачи... Или воинов... Или мира мёртвых... Или поэзии... Или не бог, а ведун...

3. Символ у него медведь. Или змея... Или сноп колосьев... Или цветущая ветка... Или дракон...

4. Обратите внимание на фото стартового поста. А именно на рогатку у персонажа в руках. Руну видите? Это славянская руна "Велес". Вернее, это могла бы быть славянская руна "Велес", если бы у славян было руническое письмо. Но у славян его не было.