Философия

В основанном на реальных событиях рассказе «В относе морском» архангельского писателя Бориса Ше́ргина льдину с тремя поморами-зверобоями уносит ветром-побережником в море.

Ужас вмиг охватывает несчастных, но на протяжении каждого из последующих мучительных дней они отважно борются за выживание и стараются не падать духом.

Когда же спустя две недели льдину выносит в Ледовитый океан, и никакой надежды на спасение не остается, наступает самый зловещий и торжественный момент рассказа. Один из зверобоев достает из сумки три свертка и произносит:

— Брат, племянник!.. Смерточка пришла!

В каждом из раскрытых онемевшими от холода пальцами свертков — рубаха смертная долгая, саван с кукулем, венец на голову, лестовка полотняная. Это погребальная одежда, которую поморы «по вековечному обычаю» брали с собой на промысел. Пока герои умываются, расчесывают бороды и прощаются с желанными, по спине читателя бежит крупная дрожь.

Я прочитал этот рассказ во время своего прошлогоднего путешествия по архангельскому Кенозерью, и он произвел на меня сильное впечатление. Будто бы он точно зеркалил дух мест, по которым я перемещался.

Уже в этом году в Поонежье — более северном регионе области — от одной девушки с повышенным уровнем поэтичности и мистичности в крови я услышал историю об архангельском художнике и сказочнике Степане Писахове. Тот, воротившись из длительного путешествия по южноевропейским странам к родной северной природе, воскликнул в восторге: «Как будто глаза прополоскались!» Фраза врезалась в память, вновь точно описав какое-то мое подспудное ощущение от здешних мест.

Спустя два визита на Русский Север и еще некоторое время на рефлексию мне кажется, что я наконец понял, какое.

И в Кенозерье, и в Поонежье я наблюдал за тем, как Север — величественный, спокойный, отрешенный — смотрит на суету южан. Конечно же, видит, замечает ее, но во взгляде его нет удивления, снисходительности или насмешки. Равно как нет и сочувствия или сожаления о бессмысленности этой суеты. Север просто равнодушно и безмолвно передает всем готовым внимать свое сообщение.

О чем же оно?

В английском языке есть емкое слово Sublime, обозначающее нечто несоизмеримо большее нас, непостижимое для человеческого уровня сознания и непередаваемое словами. Мистическое, запредельное. Бесконечно-вечное, если хотите.

С саблаймом можно столкнуться, попав в бескрайние снега, безбрежные окияны, разглядывая бесконечное звездное небо или пребывая в измененных состояниях сознания. Возвышенный и грандиозный в своей запредельности, саблайм вызывает одновременно и восторг, и животный страх перед неизведанным. От него хочется бежать, но в то же время к нему таинственным образом тянет.

Почему? Все просто: столкновение с саблаймом эффективно и эффектно показывает человеку его истинный масштаб. А вместе с ним — истинную значимость всех его дел и забот. Мгновенно расставляет приоритеты и вносит ясность — дефицитный ресурс современности.

Какая же тут связь со смерточкой, как ее ласково величают поморы?

А переход-от изящный: смерть — как самое непостижимое и запредельное в жизни — это абсолют саблайма. Это точка, в которой для каждого из нас бесконечность разделит себя на ноль, схлопнет время и пространство, и все мирское мгновенно потеряет свое значение. Соприкоснувшись даже в мысли с этим хтоническим ужасом, как тут же не возрадоваться самому факту жизни с ее простыми радостями?

Ощущая близость антонима бытия, юный сын главного героя запричитает о навеки уходящих простых радостях человеческой близости:

— Мила моя матушка, знаешь ли, что сына во гроб наладили? Желанная невеста Катенька, осталась у нас с тобой игра не доиграна! Дорогой подруг Герман Олегович, песенка наша не допета!

Интересно, что унесенные в море зверобои получают опыт столкновения с тотальным, мультиканальным саблаймом: они не только потеряны в грандиозном пространстве и времени, не только в буквальном смысле ходят по отделяющему их от смерти «тонкому льду», но от холода и голода их также начинает «блазнить» — в измененном состоянии сознания они слышат несуществующие звуки и запахи.

Вряд ли бы мы в здравом уме и рассудке хотели попасть в такую ситуацию, как наши герои-поморы. Мы хотели бы ощущать остроту жизни, при этом ей не рискуя.

Но как?

К счастью, для этого в безопасной части саблайм-спектра и есть Север, который позволяет прополаскивать глаза без риска для жизни. Своим масштабом и безвременьем он транслирует нам классическое сообщение memento mori, но без южного пафоса и единого слова.

Иронично, что хотя концепция memento mori и была разработана античными философами в знойном средиземноморском регионе, но как будто бы специально для экспорта на Север. Ведь в пестрой веренице событий, среди буйной растительности и будоражащих ароматов южной dolce vita мысль о том, что когда-то все это навеки закончится, кажется до абсурдности неправдоподобной.

А вот на Севере напоминание о смерти органично и ненавязчиво физически разлито по всему пространству: оно и в походной в сумке помора, и в каждом элементе величественной природы, которой так восхищался Писахов. Оно позволяет той самой мысли, которую мы всю жизнь от себя бессознательно гоним, незаметно преодолевать мембрану человеческого сопротивления и по капле проникать в сознание. Одновременно изгоняя раба.

Север гомеопатическими дозами дает нам телесное предвкусие смерти, которое вмиг делает все вокруг ярче, четче, яснее. Без пестрых шоу, лишь одним своим присутствием он обостряет ощущение ценности и скоротечности жизни тогда, когда мы еще вовсю готовы ей насладиться.

За это я его и люблю.

Северный морской путь нормально действующей магистралью не стал до сих пор. Мероприятия по поддержанию уровня Каспийского моря (дамба в горле залива Кара-Богаз-Гол) были успешно реализованы в 70-х годах. Вскоре после чего их (мероприятия) пришлось взрывать, потому что страшилки с падением уровня Каспия обернулись страшилками с его неожиданным подъемом. Правило тут то же самое, что с Великим Октябрем: если не очень понимаешь, как система работает, лучше воздержись от ее революционных усовершенствований. Чтобы потом не пришлось взрывать. Что же касается «внутренних судоходных водных путей», то с точки зрения развития транспортной инфраструктуры это была грубая стратегическая ошибка.

А.И. Солженицын не поленился посчитать идущие по Беломорканалу суда (с мелкой осадкой, другие там не проходят) и по итогам пришел к разочаровывающему выводу: транспортное значение канала никак не соответствует пропагандистскому замаху и принесенным жертвам. Есть свидетельства, что и сам Сталин, прокатившись на катере, каналом остался недоволен: мелкий и узкий. А иначе и быть не могло: уже в процессе строительства, осознав потенциальные затраты и реальные технические возможности, разработчики были вынуждены отказаться от запланированной глубины в 5–5,5 м и согласиться на 3–3,5.

Это убивало экономический пафос затеи: морские суда так и не смогли прямиком ходить из моря в море. Грузы приходилось по старинке переваливать на мелкотоннажный речной флот. Сделать канал немного глубже и немного шире значило резко увеличить расход материалов и сроки строительства. Это же не линию рельсов рядом положить. Не зря во всем развитом мире от сооружения крупных внутриконтинентальных каналов отказались за два-три поколения до большевиков. Зато сохранялся и вовсю функционировал идеологический пафос — а это для бренда «СССР» главное.

Аналогичный случай с Волго-Доном. Глубина 3,5 м, сегодня суда (главным образом нефтеналивные) идут загруженными наполовину, чтобы не шаркать по дну. За 200 с небольшим дней навигации канал пропускает около 5 тыс. судов — менее 25 в сутки. По штуке в час, тот еще трафик. Хотя лучше натурных наблюдений Солженицына. Чтобы убедиться, сегодня на пленэр выезжать не надо — достаточно заглянуть хоть в Википедию. Там сказано, что объем грузоперевозок по Беломорканалу достиг максимума в 1985 г. и составил скромные 7,3 млн тонн. В наши дни на порядок меньше — от 300 до 500 тыс. тонн в год. Возить грузы по железной или автомобильной дороге значительно быстрей и удобней. Что несложно было предусмотреть заранее, потому что это азы.

/Дмитрий Орешкин - Джугафилия и советский статистический эпос/