CreepyStory

5. Ведьмы и ведьмаки, фамильяры, домовые.

6. Темные ритуалы. Обряды. Ритуалы и запреты. Старинные обряды, найденные записи, книги, дневники.

7. Детективное агентство. Мистические расследования.

8. Призрачный автобус.  Транспорт, который увезет в странные места. Поезда и дорожная мистика.

9. Охотники на нечисть.

10. Коллекция странных вещей. Поиск и добыча артефактов.

11. Архивы КГБ, НКВД  — мистические расследования.

12. Мистика и ужасы в сеттинге СССР. Ужасы в пионерском лагере, советской школе, комсомольцы, пионеры, строители БАМа, следствие ведут ЗНАТОКи— можно использовать все

В этом конкурсе наших авторов поддерживают:

Обширная библиотека аудиокниг Книга в ухе , где вы можете найти аудиокнигу на любой вкус, в любом жанре - обучение, беллетристика, лекции, и конечно же страшные истории  от лучших чтецов, и слушать, не отрываясь от своих дел - в дороге, при занятиях спортом, делая ремонт или домашние дела. Поможет скрасить ваш досуг, обрести новые знания, интеллектуально развиваться.

Призы:
1 место  12500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории, которая ему понравится больше всего.

Озвучка от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС всем призовым историям, а так же тем, кто в призовые не попал, но сделал годноту. Вашу историю услышат десятки тысяч людей.

В истории вы можете замешать все, что вам угодно: колдуны и ведьмы, городское фэнтези с крипотой типа “Тайного города” и “Дозоров”, команды искателей артефактов, поиск и ликвидация нечисти различной, коллекции странных вещей,
Архивы КГБ, НКВД, мистика в СССР,  деревенские, лесные ужасы, охотничьи байки, оборотни,  городские легенды, любую славянскую мифологию, легенды севера, шаманы. Была бы интересна детективная составляющая в такой истории. Мистика, крипота, но, пожалуйста, без излишних живописаний "кровькишки и далее по тексту", так же не надо политики, педофилии, и обсценной лексики.

И не забывайте про юмор. Порадуйте ваших читателей и слушателей.

Непременные условия:
Главный герой мужского пола, от 18 лет.

Частый вопрос- почему такая гендерная дискриминация? Отвечаю. Потому что чтец - взрослый мужчина с низким голосом, а так же у героя такого возраста больше возможностей действовать и развиваться в сюжете, учитывая наше правовое поле.

Локация - территория России, бывшие страны СНГ, Сербия, Польша. Если выбираете время происходящего в истории - современность или времена СССР.

Заметка новичкам. Один пост на Пикабу вмещает в себя до 30 тыс знаков с пробелами. Если вы превысите заданное кол-во знаков, пост не пройдет на публикацию. Длинные истории делите на несколько постов

Условия участия:
1.В конкурсе могут участвовать произведения (рассказы), как написанные одним автором, так и в соавторстве. От одного автора (соавторов) принимается не более трех текстов. Текст должен быть вычитан, отредактирован!

2. Опубликовать историю постом в сообществе CreepyStory , проставив тег "конкурс крипистори”

3. Скинуть ссылку в комментарии к этому посту с заданием. Это будет ваша заявка на участие. Пост будет закреплен в сообществе на первой позиции. Обязательно.

4. Делить текст на абзацы-блоки при публикации на Пикабу.

5. Принимаются только законченные произведения, отрывки из романов и повестей не принимаются.

6. На конкурс допускаются произведения нигде ранее не озвученные.

7. Не допускаются произведения разжигающие межнациональную и межрелигиозную рознь и противоречащие законам РФ. Не принимаются политизированные рассказы.

8.Объем от 35 000 до 80 тысяч знаков с пробелами. Незначительные отклонения в плюс и минус возможны.

9. Все присланные на конкурс работы оцениваются организатором, но и учитывается рейтинг, данный читателями.

10. Не принимаются работы с низким качеством текста — графомания, тексты с большим количеством грамматических и стилистических ошибок. Написанные с использованием ИИ, нейросети.

11. Отправляя работу на конкурс, участник автоматически соглашается со всеми условиями конкурса.

12. Участие в конкурсе априори означает согласие на первоочередную озвучку рассказа каналом ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС

13. Организатор имеет право снять любой текст на любом этапе с конкурса в связи с деструктивным поведением автора, а так же за мультиаккаунты на ресурсе.

Так же принимаются к рассмотрению уже готовые произведения, нигде не озвученные, опубликованные на других ресурсах, с условием, что публикация будет сделана и в нашем сообществе CreepyStory

Подписчики сообщества, поддержите авторов, ставьте плюсы, или минусы, если вам не понравилось, комментируйте активно, я буду читать все, и чтобы выбрать достойных, буду тоже ориентироваться на ваши комменты.

Обнимаю, удачи! Ваша Джурич.

Маленькая памятка от меня для авторов, от души душевно, без всякого принуждения.

КАК НАПИСАТЬ РАССКАЗ ПОД ОЗВУЧКУ?

1. Помните про правила первых трех абзацев. Начинайте рассказ с того, что зацепит читателя ( далее, и слушателя) и заставит его прочесть вашу историю. Классический пример - " Все смешалось в доме Облонских..." И каждый, кто прочел, задался вопросом, что же там происходит? Читает дальше.

Не берите в начало штампы. Например, "... он проснулся, потянулся, пошел ставить чайник..", никаких описаний погоды-природы за окном, и вообще, старайтесь быть оригинальными. Про природу-погоду пишут миллионы в начале своих историй. Чем вы будете отличаться от остальных?

Не начинайте рассказ с диалогов. Это просто, да. Но слушатель не поймет, кто разговаривает, зачем говорит и почему. Для него это голоса из ниоткуда. Скорее всего, слушатель подумает, что пропустил начало рассказа, и просто выключит неинтересное аудио. Да, и как сказал один писатель :  «Болтовня для завязки хороша только в порнухе».

2. Не берите множество персонажей в "один кадр". В диалоге участвуют двое, третий молчит, совершает какие-то действия ( может быть). Помните, что чтец не вывезет одним голосом озвучить мальчика, девочку и еще одного мальчика, например, и чтобы слушатель не запутался - кто что говорит. Объяснение происходящего на диалогах - тоже в топку.

3. Всегда помните, что в истории должны быть задействованы запахи, звуки и тактильные ощущения персонажей. Одевайте своих персов. Это можно даже подать через комментарии к диалогам, не обязательно тщательно прописывать это в тексте.

" — Да, — Мишка нахмурился, и задергал пуговицу на своей клетчатой рубашке. "

4. Всегда думайте, на каком моменте слушателю станет неинтересно, и он выключит ваш рассказ. Конкуренции море . Поэтому - не растягивайте, не размазывайте не интересное никому самокопание Главного Героя, или какие-то факты из его жизни, которые можно описать в двух предложениях. Не описывайте длительные поездки, унылую жизнь Главного Героя в деталях.

5. Саспенс. Нагнетайте обстановку. Иногда это страшнее, чем то, что происходит в экшене.

6. Логика. Должна незыблемо присутствовать в сюжете, в действиях всех персонажей.

7. Факты. История. Оружие. Ройте инфу. У вас есть Гугл. Информация по месторасположению локации , которую вы выбрали, километраж дороги, по которой едет Главный Герой, населенные пункты, все должно быть как в реале. Внезапно может появиться в комментах чел, который там живет, и заорать, что "вы все врёте, не так у нас".

8. Старайтесь не слить концовку)

9. Добавьте шуточек. Дайте людям отдохнуть, читая и слушая вас. И так все напряжены до предела.

10. Фразы в диалогах и комментарии к ним. … — сказал он, ответила она, воскликнул он (после восклицательного знака), спросил он (после вопросительного). В озвучке частые комменты подобного типа звучат навязчивым повтором, лучше использовать комменты, отображающие либо действия персонажей, либо их эмоции. Как пример - можно послушать озвучку “Понедельник начинается в субботу”, и с 5 минуты посчитать слово “сказал”. Что в чтении приемлемо, в озвучке не очень хорошо.

11. Не надо называть Главного Героя только одним именем в тексте. При озвучке частые повторы имени вызывают раздражение у слушателя. Он в какой-то момент начнет считать повторы, и писать комментарии под видео, сколько было Викторов или Максов за полчаса.

В озвучке это будет выглядеть : макс, макс, макс , макс, макс пошел, макс сел, макс бежал. Через каждые две минуты. Надо найти замену имени, например, называть его по фамилии, профессии, парень, имя уменьшительное, он, мужчина, может кличка у него есть, еще как-то, и, стараться чередовать.

12. Про слова специфические, редко используемые, техническую инфу и англицизмы. Читателю, как и слушателю, должно понятно быть каждое ваше слово в тексте. Писать надо как для детей, чтобы любое слово было понятно даже Ирине Борисовне из деревни Волчехвост, Хтонического района, 65 лет, пенсионерка, всю жизнь на скотобойне проработала. Это непременное правило. И тогда слушатель будет вам благодарен. Выкручивайтесь, объясняйте. Даже если очень не хочется.

13. Еще хочу посоветовать навесить на Гуглдок программу "свежий взгляд". Отличная вещь, на проверку близких повторов однокоренных, чтобы не пропустить. Вы улучшите свой текст, это 100%.

14. То, что правильно и логично сложилось в вашей голове, может быть непонятно читателю, а уж слушателю тем более. У каждого свой опыт жизни, образование. Им все надо объяснять, как детям. Какие-то понятные вещи для вас, могут быть просто недоступны пониманию других людей. Допустим, автор пишет “в метро включилось тревожное аварийное освещение”. Вот это читает пятнадцатилетний мальчик, из села в Челябинской области. Никогда он метро не видел, кроме как в интернете видео и фото. Аварийку там не демонстрируют. Как он сможет вообразить, почему оно тревожное? Чем тревожит? Он свет такой никогда не видел. Свет зеленый? Синий? Красный? Какой? Внимание к деталям.

15. Ничего не бойтесь, пишите! Ваш читатель вас найдет. А слушатель будет благодарен за нескучно проведенное время.

И в прошлый раз просили “прозрачнее объяснить условия участия и победы”.
Ребят, просто напишите интересную историю, с учетом того, чтобы интересна она была не только вам лично, как автору, а и большинству людей. От себя лично прошу, не надо никаких розовых соплей любовных, лавкрафтовщины и “одноногих собачек”. Кто не знает что это:
Одноногая собачка — условное обозначение чего-то очень жалостливого, нарочито долженствующего вызвать в зрителе приступ немотивированных едва сдерживаемых рыданий, спекулирующего на жалости.
Изначально происходит вот из такого боянистого анекдота:

Бежала одноногая собачка, подняла ножку чтобы пописать. И упала на животик.

Да будет свет, мир, и крипота!)

— Я, почему-то, не удивлён, — хмыкнул Лёха.

Друзья помолчали.

— Ты дозвонился? — спросил Лёха минутой позже.

— Да, — кивнул Жека. — Сообщил по своим каналам о пропаже группы туристов на Алтае.

Лёха молча кивнул. Разлил чай по кружкам и поставил котелок ближе к огню. Ветер усилился. Стало холодать.

— Тебе советую вырубить телефон, — сказал Жека, грея руки о горячую кружку. — Если объявят в розыск, то на тебя выйдут очень быстро.

— Не выйдут, — ухмыльнулся Лёха и кивком указал в сторону склона. — Я выбросил его.

Жека проследил за его взглядом.

— Уверен, что не вернёшься? — спросил блондин.

Лёха внимательно посмотрел на друга: в его голубых глазах отражалось пламя.

— А ты? — спросил Лёха. — Ты же слышал слова Мии: обратного пути нет.

— Ну-у-у… — протянул Жека, поигрывая кистью, будто взвешивал шансы. — Из того места, может быть, и не возвращаются, но она ничего не сказала про то, что ждёт нас за мостом.

Лёха на это лишь покачал головой, в очередной раз удивляясь оптимизму блондина.

— Я, — Жека указал на себя, — по крайней мере, хочу в это верить.

— Твои слова — да богу в уши, — улыбнулся Лёха.

— Э-ка ты заговорил, — хмыкнул блондин. — Неужели дошло наконец?

Лёха несколько секунд изучал лицо друга, но всё же решил промолчать, так как знал, что подобные разговоры у них обычно затягивались на часы. К тому же в глазах блондина промелькнули озорные искорки — верный признак того, что Жека уже приготовился парировать ответ Сумрака.

— Ты придумал, как нам связаться? — спросил Лёха, переводя тему. — И надо бы какое-то кодовое слово.

— Ну верёвкой. — Жека отставил кружку и принялся распутывать тонкий репшнур. — Двойной булинь: одну петлю — тебе на пояс, вторую — мне.

— Ладно, — согласился Лёха. — Что насчёт слова? Или фразы? Я там встречал ваших двойников, и мог бы поклясться, что это вы, если бы…

— Да-да, — Жека вскинул руку в предостерегающем жесте. — Я помню твой рассказ про ухо… А ты уверен, что эти мы, ну другие мы, не будут знать или помнить это слово? Как это вообще работает?

— Если бы я знал, — вздохнул Лёха. — Ладно, тогда другой вариант.

Сумрак подтянул свой рюкзак, раскрыл боковой карман и достал маленькую записную книжку с ручкой. Быстро написал фразу — старое прозвище Жеке и дурную считалочку, которую Лёха тогда придумал про друга.

— Вот, — протянул он листок Жеке. — Напиши и ты что-нибудь. Моё забери себе, а я возьму твой текст. Быть может, это сработает.

— А ты конспиролог, однако, — скривился блондин, и, прочитав Лёхины закорючки, добавил: — Хреновый, скажу я тебе, с не менее хреновым почерком.

— Тем лучше. Свои каракули я точно ни с чем не спутаю.

— Ну-ну, — Жека цокнул языком, но спорить не стал.

Он что-то написал снизу листа, разорвал его пополам и протянул Сумраку кусок со своим текстом, Лёхин же спрятал в карман. Лёха прочитал: «Хреновому конспирологу, от обворожительного блондина».

— Да уж, — Сумрак растянул губы в кривой ухмылке. — Вот тут я спокоен: такой высокопарной слог ни один иной не повторит.

— Ну и отлично, — Жека вернул другу тетрадку. — А зачем тебе она? Будешь дневник вести?

— Не помешает записывать, — Лёха кивнул. — Камера там не работает, а вот всякие тексты порой встречаются, типа загадок.

Жека запахнул куртку и вдруг разом помрачнел.

— Что? — спросил Лёха.

— Что-то мне сыкотно, Лёха. — Друг смотрел в сторону городских огней. — Вот никогда ничего не боялся, а сейчас как будто ледяной водой окатили.

Лёха молчал. У него самого руки слегка подрагивали, и вовсе не от холода. Облака растянуло, а месяц скрылся. Стало темно, хоть глаз коли. Сумрак задрал голову. Нашёл взглядом Кассиопею. Улыбнулся. Небо закрутилось. Перед глазами вспыхнула яркая вспышка, а следом пришла тьма. Холодная, непроглядная тьма.

Просыпаться Лёха не хотел. Ему снилась Алёна: они гуляли по парку, ели мороженое и кормили голубей; звучала музыка, шумели фонтаны, прохаживались парочки и галдела радостная ребятня, кувыркаясь на батуте. Хоть Лёха понимал, что это всего лишь сон, его постоянно отвлекало странное ощущение холода и влаги. По спине словно струился поток воды.

— Лёша, ау, ты со мной? — Алёна дёрнула Лёху за рукав. — Почему, когда я завожу разговор о свадьбе, ты будто улетаешь куда-то?

— Извини, — Лёха провёл рукой по шее — она была сухой, но Сумрак мог бы поклясться, что по его спине бежит вода, причём снизу вверх.

— Я думаю позвать Машу и Вику, они…

Алёна продолжала говорить, но Лёха не мог заставить себя сосредоточиться на словах. Он крутил головой по сторонам, понимая, что это неправильный сон. Впрочем, само осознание собственного сновидения говорило само за себя — так не бывает, это неправильно. Однако вспомнить события, предшествующие сну, у Сумрака не получалось. Словно не было ничего. Он понимал кто он такой, понимал кто такая Алёна, но не помнил о себе ничего.

На лицо упал лучик солнечного света, принося тепло. Лёха отчётливо осознавал это, но никакого солнца не было — парочка шла в тени высокого здания. Алёна вдруг резко закричала, обхватила лицо руками и забилась в судорогах. Мир накренился. Прежде чем приложиться затылком о мостовую Лёха услышал хлопанье крыльев и птичий клёкот, похожий на крик орла.

Где-то журчала вода, а холодный поток проникал под куртку, студил спину и приносил облегчение: затылок саднило, прикушенный язык распухал во рту. Лёха открыл глаза, щурясь на яркое солнце. Он лежал на дне оврага в ручье. По бокам вздымались раскидистые деревья с пышной кроной, снизу рос кустарник дикой малины, но пахло здесь вовсе не малиной. Этот запах был Лёхе смутно знаком, но он соображал туго, а потому просто смотрел прямо перед собой, силясь собрать разрозненные мысли в голове.

Тень упала на лицо. Сумрак лишь в последний момент успел заметить несущийся к нему предмет. Лёха дёрнулся в сторону, откатываясь. Тяжёлая палица с глухим стуком опустилась в ручей, взметнув брызги воды. Сумрак попытался встать, но голова закружилась, и он снова рухнул на спину. Затылок отозвался глухой болью.

Нападавший снова занёс палицу, на этот раз метя в область паха. Лёха, понимая, что не успевает, подставил под удар стопу, отклоняя дубинку в сторону. Хоть удар и пришёлся вскользь, но Сумраку хватило и этого: стопа вспыхнула огнём. Здоровенный мужик с жутким перекошенным лицом, тем не менее, провалился следом за палицей, наклонившись вперёд. Лёха изловчился и пнул противника в живот. Впрочем, тот этого даже не заметил. Он прижал Лёху коленом к земле и занёс кулак для удара. Сумрак крутился, как уж под вилами, силясь вырваться из крепкой хватки, но противник был крупнее и сильнее, так что все потуги лишь вызвали боль в груди — мужик давил всё сильней. Дыханье сперло, а перед глазами заплясали цветные круги, но урод не спешил, явно наслаждаясь моментом.

Лёха шарил рукой пытаясь нащупать хоть что-нибудь. Он понимал, что если ничего не предпримет, то следующий удар для него станет последним или же мужик попросту раздавит ему грудную клетку.

Спасла Сумрака птица: крупный беркут с криком пронёсся над оврагом. Уродливый мужик отвлёкся на птицу, и хватка ослабла. Лёха вывернулся, подобрал ноги и с силой ударил противника в голову — урод отпрянул, а Сумрак бросился бежать.

Беркут кружил над ручьём. Его громкий клёкот пробирал до пят. Мужик Лёху не преследовал. Он схватил палицу и стал крутиться на месте, высматривая птицу. Сумрак, продолжал нестись вверх по оврагу, ища взглядом торчащие корни: если у Лёхи получится забраться по крутому склону, то у него может появиться преимущество над противником. Впрочем, сражаться с этим уродом Лёха не желал. Вверх и дёру!

Птица выпорхнула словно из ниоткуда. Беркут пролетел над Лёхой, заставляя того вжать голову в плечи и прижаться к земле, после чего стремительно атаковал мужчину с палицей. Урод встал боком, занёс дубину для удара и замер, но в глазах его Лёха прочёл испуг. Всё произошло в два быстрых мгновения: мужик ударил — беркут резко взмыл вверх и обрушился на урода выставив острые когти; раздался высокий звук, словно лопнула тонкая гитарная струна, и урод рассыпался мириадами искр, беркут тоже исчез.

Лёха не верил своим глазам. Он тяжело дышал, сплёвывая кровью. Губы его кровоточили, а левая скула саднила — вероятно урод всё-таки попал, но в пылу схватки Сумрак этого не заметил. Болел затылок. Впрочем, негодование Сумрака быстро улетучилось, как дым на ветру: он наконец понял, где очутился. Противный холодок пробежал по спине.

— Твою мать… — выдохнул Лёха.

Он умылся из ручья и ощупал затылок — на руке осталась кровь. Рёбра болели, скула пульсировала — там набухала шишка, но он всё ещё был жив. В прошлый раз в этом месте беркуты Лёхе не встречались, и уж тем более птицы, которые помогали. Скорее напротив: всё, что двигалось, разговаривало и мыслило — пыталось всеми возможными способами помешать или сожрать.

Сумрак осмотрелся. Овраг уходил вниз по склону, и ручей там обрывался небольшим водопадом. Сверху же русло изгибалось. Берега были крутыми и местами скалистыми — так просто не подняться. Лёха только сейчас заметил, что на поясе у него болтался кусок репшнура — вторая петля двойного булиня оказалась разорвана.

«Не получилось», — с досадой подумал Лёха, развязывая узел.

Вернувшись вниз по течению, Сумрак подошёл к палице и попробовал её поднять — дубинка была тяжёлой. Лёха вспомнил, что в прошлый раз уже встречался с любителем помахать «бревном», но тогда им с Алёной помогла вспышка.

— Чёрт, — выругался Лёха.

Он стал внимательно осматривать округу. Должно же быть хоть что-то. Ведь в прошлый раз у него был рюкзак. Но кроме палицы урода на дне оврага не нашлось ничего полезного. Тогда Лёха поднял взгляд и почти сразу заметил то, что искал: его ярко-красный рюкзак висел на дереве, зацепившись лямкой за сухую ветку. Сумрак осмотрел край оврага и обнаружил след, будто там что-то тяжёлое скатилось вниз. Кажется, этим чем-то был сам Лёха. Иначе сложно объяснить, почему рюкзак висел на ветке, а Сумрак оказался на дне оврага. Вероятно, в этот раз его выбросило сюда более жёстко. Хорошо, что он ничего не сломал.

Голова болела. Но Лёха надеялся, что эта не та боль, которая сводила с ума, а всего лишь последствия падения да пара тычков того урода — будь он трижды неладен. Покрутившись на месте, Лёха вернулся за обрывком репшнура и замерил его длину — мало, но до корня может достать.

С пятой попытки Лёхе удалось перекинуть камень с верёвкой через толстый корень. Подёргав репшнур, Сумрак убедился в его надёжности и стал карабкаться вверх, морщась от боли в груди.

Взобравшись, Лёха растянулся на земле и лежал так минут десять. Голова кружилась, но чувствовал он себя более-менее сносно. Солнце висело в зените, что слегка обнадёживало. Однако не стоило забывать про вспышку. В том, что она случиться, Сумрак не сомневался. Раз появился бешеный мужик с палицей и не менее бешенный беркут, то и вспышки не заставят себя долго ждать.

«Хоть какая-то стабильность», — подумал Лёха и вслух добавил, глядя на рюкзак:

— Ну и как тебя доставать?

Применив уже проверенный способ — камень и обвязанный вокруг него репшнур — Лёха смог перекинуть верёвку через сухую ветку. Дело оставалось за малым: навалиться всем весом и сломать сухую ветвь. Это Сумраку удалось, правда рюкзак упал на дно оврага. Выругавшись себе под нос, Лёха снова полез вниз, закрепив верёвку за ствол бука.

«Снова буки, — думал Сумрак, спускаясь. — Следом должен быть сосновый бор».

Но в этот раз всё, конечно, могло быть иначе.

Спустился Лёха быстро. Перетащив рюкзак подальше от воды, он раскрыл нижний клапан и стал вытаскивать вещи: Сумрак переживал, что пакеты с крупами могли порваться, а рюкзак уже успел набрать воды. Разложив пожитки на камнях, Лёха внимательно изучил вещи — как ни странно, но всё, оказалось на месте. В прошлый раз он не досчитался половины снаряжения и запасов еды. Глядя на свои пожитки, Лёха кивнул сам себе: хорошо, что они с Жекой загодя поделили провизию поровну — есть шанс, что у друга осталась вторая половина и блондин сможет протянуть, пока они не встретятся.

«А встретимся ли?»

Лёха окинул овраг взглядом. Дубинка здоровяка не внушала оптимизма. Вряд ли этот мир изменился настолько, что теперь вместо кровожадных сов и филинов, тут встречаются на каждом углу доброжелательные беркуты. Лёха улыбнулся каламбуру, возникшему у него в голове.

Сумрак взглянул на небо: солнце уже перемахнуло зенит и медленно клонилось к горизонту.

«Часа три», — навскидку прикинул Лёха и перевёл стрелки часов.

Действие бесполезное, но так ему казалось правильно, да и успокаивало это: хоть какая-то постоянная в этом мире, пускай и преходящая, но всё же. Что-что, а ход времени тут оставался таким же, как и в родном мире. По крайней мере в перерывах между вспышками наручные часы синхронизировались с солнцем. Лёха это проверял несколько раз за те дни, что он провёл в лагере у пещеры. Собственно, как и компас: прибор всегда показывал точно на север. Зная где север, всегда можно определить время по тени.

Идти Лёхе никуда не хотелось: он всё ещё надеялся, что Жека может быть где-то рядом, но кричать и звать Сумрак опасался — здесь на зов мог выйти кто угодно. Перекусив консервой, Сумрак ощупал затылок — под коркой запёкшейся крови, он нащупал здоровенную шишку. Решил оставить так. Обработал ссадины перекисью и залепил пластырем лопнувшую кожу на щеке.

Те вещи, которые не были упакованы в гермомешок всё-таки промокли, и Лёха решил разложить их на тёплых камнях — просушить. Отломив веточку, Сумрак расчистил участок земли от камней и решил провести эксперимент с тенью и компасом, потому как уходить ему совершенно не хотелось.

Воткнув ветку в землю, Лёха положил рядом компас, так, чтобы север указывал на Сумрака. В такой схеме север — это условный полдень, а юг — шесть часов. Разделив воображаемую окружность на двенадцать равных частей, Сумрак определил, что тень находится между тремя и четырьмя часами. Подвёл стрелки. После решил провести обратный опыт: направил часовую стрелку на солнце, а оставшуюся большую часть окружности — взял грубо от четырёх часов до двенадцати — поделил пополам. Там должен был быть север. Компас указывал в том же направлении. Лёха довольно кивнул. И тут его осенило. Ведь подобный метод работает только в Северном полушарии, в южном нужно делать наоборот: двенадцать на циферблате направлять на солнце и делить пополам меньшую часть окружности — от двенадцати до часовой стрелки. Значит он находился всё ещё в Северном полушарии Земли? А Земли ли? Или это всё очень точная симуляция?

Чтобы закрепить экспериментальную часть, Лёха решил опробовать ещё один метод. Нашёл в ремкомплекте иголку и потёр острый её край о шерстяной носок. Сделал углубление в земле, налил туда воды из ручья, сорвал крупный лист, положил на него иголку и опустил этот кораблик в лужицу. Листик стал медленно поворачиваться и в какой-то момент замер. На всякий случай, для чистоты эксперимента, Сумрак прикрыл ямку с водой ковриком от ветра, но стрелка больше не двигалась и указывала острой частью в том же направлении, что и синяя стрелка компаса.

К пяти часам вещи просохли. Лёха решил, что всё же следует куда-то двигаться. Ночевать в холодном сыром овраге ему не хотелось, так как палатка осталась у Жеки, если она, конечно, переместилась сюда тоже. Покосившись на пояс с ножнами, Сумрак вздохнул. Обнажив клинок, Лёха проверил остроту лезвия. Стукнул пальцем по клинку, прислушиваясь к звону, будто заправский кузнец, определяя по звуку качество стали — естественно не обладая подобными знаниями — и, наконец, надел пояс, убрав мачете в ножны. В отличие от Жеки и Гавра, Лёха фехтовать не умел вовсе, но с клинком на боку он хотя бы чувствовал себя уверенно и, вероятно, мог внушать опасения другим. Впрочем, иные игнорировали эдакую демонстрацию силы и бросались даже на толпу вооружённых самодельными копьями туристов.

Упаковав рюкзак, Лёха ухватился за репшнур и стал карабкаться наверх. С тяжёлой ношей за спиной это оказалось непросто, но он выбрался. Правда взмок как мышь. Хорошо хоть погода здесь стояла майская и прохладный ветерок приятно холодил кожу. Осмотревшись, Сумрак решил не мудрствовать лукаво и взял курс на юг. В прошлый раз это направление вывело его и Алёну к земляничной поляне, где им повстречался странный дед.

Воспоминания обожгли сердце болью. Лёха стиснул зубы, поправил лямки рюкзака и заковылял вниз по склону.

(Поход 2) Там, где кончаются сны. Глава 8

Город походил на Оренбург времён его расцвета как торговой столицы региона — те же широкие улицы, ведущие к центральной площади, те же купеческие особняки и храмы. Но здания словно перетекали друг в друга, меняя архитектурный стиль от классицизма к модерну и обратно. Некоторые строения выглядели полупрозрачными, сквозь них просвечивали другие здания, как если бы несколько версий города были наложены друг на друга.

А между этими зданиями двигались люди — люди всех эпох, от казаков в форме XVIII века до дам в нарядах Серебряного века, от советских граждан 1970-х до современных городских жителей. Все они, казалось, сосуществовали в каком-то странном симбиозе, не замечая анахронизма своего положения.

— Что всё это значит? — прошептал я, останавливаясь на краю площади, где в центре вместо привычного памятника возвышалась конструкция, похожая на гигантские песочные часы, внутри которых переливалась субстанция, напоминающая жидкий свет.

— Стэбэ — это город-перекрёсток, — ответил Хранитель, наблюдая за моей реакцией. — Место, где сходятся все версии Оренбурга, которые когда-либо существовали или могли бы существовать. Многие города имеют свои отражения в других реальностях, но Оренбург особенный. Его основание на границе миров создало аномалию, разлом в ткани бытия. Стэбэ — это эхо всех возможных Оренбургов, собранное воедино.

— Но как… как это возможно?

— Вы историк, Алексей Павлович. Разве вы не задумывались, почему так много странных историй связано с этим городом? Почему именно здесь происходили события, которые не укладываются в рамки обычной логики? Пугачёвское восстание, которое до сих пор полно загадок. Таинственная смерть Хабарова, о которой боятся говорить даже спустя века. Феномен Сакмарского треугольника, где с 1940-х годов пропало более сотни людей. Всё это — проявления влияния Стэбэ на ваш мир.

Меня охватило головокружение. Прямо перед нами остановилась карета, запряжённая лошадьми с удивительно умными глазами. Дверца открылась, и я увидел женщину лет тридцати, одетую в строгое, но элегантное платье начала XX века. Её тёмные волосы были собраны в сложную причёску, а глаза — проницательные, яркие — смотрели на меня так, словно заглядывали в самую душу.

— Елена Сергеевна Волкова, — представил её Хранитель. — Фрейлина императрицы Александры Фёдоровны, физик, математик и первая в истории Хранительница Перехода Оренбург-Стэбэ.

— Рада наконец встретиться с вами, Алексей Павлович, — произнесла она чистым, звонким голосом. — Я следила за вашими исследованиями с большим интересом. Ваша работа о подземных ходах старого Оренбурга особенно впечатлила меня — вы почти нащупали истину, хоть и не могли её полностью осознать.

Я не мог вымолвить ни слова, ошеломлённый этой встречей. Елена Волкова была центральной фигурой моего исследования последние три года. Я собирал крупицы информации о ней из архивов, дневников её современников, официальных отчётов о её исчезновении… И вот она стоит передо мной, живая, настоящая, словно и не прошло больше века с момента её таинственного исчезновения.

— Прошу вас, присоединяйтесь ко мне, — она жестом пригласила меня в карету. — Нам предстоит важный разговор, и лучше провести его в более подходящей обстановке, чем улица.

Я вопросительно взглянул на Хранителя Частот.

— Идите, — кивнул он. — Елена Сергеевна объяснит вам больше, чем могу я. Мы встретимся позже, у Башни Времени.

Я шагнул к карете, чувствуя себя персонажем фантастического романа. Внутри обнаружилось просторное купе с мягкими бархатными сиденьями. Елена села напротив меня. Дверца закрылась сама собой, и карета тронулась, двигаясь по улицам с сюрреалистичной плавностью.

— У вас, должно быть, множество вопросов, — начала Елена, внимательно наблюдая за мной. — Постараюсь ответить на самые важные. Стэбэ существовало всегда, с момента основания Оренбурга, и даже раньше. Этот город — не просто параллельная реальность, это нексус, точка соединения множества миров. В вашем мире распространено представление, что есть только одна реальность, и, возможно, есть какие-то параллельные вселенные, существующие отдельно. Но истина сложнее — миры переплетаются, накладываются друг на друга, создавая узоры, подобные узорам на карте Дагерова.

— Карта… она действительно существует, — пробормотал я, всё ещё не до конца веря происходящему.

— О да, — улыбнулась Елена. — Дагеров был одним из первых, кто смог визуализировать структуру Переходов. Его гениальность заключалась в том, что он использовал не только географические координаты, но и временные, и ещё нечто, что можно назвать резонансными частотами реальностей. Я усовершенствовала его метод, используя знания физики начала XX века и… некоторые другие источники.

Карета свернула на узкую улочку, где здания, казалось, были созданы из цветного стекла — они переливались всеми оттенками спектра, меняя форму при каждом взгляде.

— Вы сказали, что я ваш преемник, — напомнил я. — Что это означает?

Елена аккуратно поправила перчатку на правой руке, и я заметил, что материал перчатки странно мерцает, словно содержит вкрапления микроскопических звёзд.

— Каждый Переход между мирами должен иметь своего Хранителя — человека, который понимает его природу и может… регулировать его работу, если хотите. Я была Хранительницей Перехода Оренбург-Стэбэ почти сто лет по вашему времени. Но теперь мне нужно двигаться дальше. Есть другие Переходы, требующие моего внимания. И Оренбургский Переход не должен остаться без присмотра.

— Но почему я? Я всего лишь историк, я ничего не знаю о… о физике параллельных миров или что это вообще такое.

— Я тоже была просто учёной, когда попала сюда, — мягко ответила Елена. — Хранитель не обязан понимать все механизмы работы Перехода. Важнее другое — способность чувствовать границы между мирами, находить закономерности в кажущемся хаосе, и, главное, хранить равновесие. Не позволять ни одному из миров поглотить другой. У вас есть эта способность, Алексей Павлович. Она в вашей крови — наследие Горностаева. И в вашей душе — ваше стремление к истине, к познанию того, что скрыто за поверхностью видимого мира.

— Но я должен буду остаться здесь? Навсегда покинуть свой мир?

— Не совсем, — Елена покачала головой. — Хранитель существует на границе миров. Вы сможете перемещаться между Оренбургом и Стэбэ, наблюдать за обоими мирами, поддерживать равновесие. Но да, ваша жизнь изменится необратимо. Вы больше не будете полностью принадлежать только одному миру.

Карета остановилась перед зданием, которое я немедленно узнал — это был Караван-Сарай, величественное сооружение, построенное в XIX веке как резиденция башкирского и казахского представительства. Но здешний Караван-Сарай отличался от того, что я знал — он был больше, величественнее, его купол сиял материалом, похожим на перламутр, а стены, казалось, были созданы из вещества, которое одновременно выглядело как камень, металл и живая ткань.

— Здесь находится Архив Переходов, — объяснила Елена, когда мы вышли из кареты. — Место, где хранятся записи о всех путешествиях между мирами, случившихся в районе Оренбурга за последние три столетия. Здесь вы найдёте ответы на многие ваши вопросы, если решите принять роль Хранителя.

— Если решу? То есть, у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда, — серьёзно ответила она. — Вы можете вернуться в свой Оренбург, к своей прежней жизни. Со временем воспоминания о Стэбэ поблекнут, превратятся в странный сон. Вы продолжите свои исследования, возможно, даже напишете какую-нибудь научную работу о городских легендах Оренбурга, но никогда не узнаете всей правды. Это будет… безопасный выбор.

Мы поднимались по широкой лестнице к входу в Караван-Сарай. С каждой ступенью я чувствовал, как что-то внутри меня меняется, словно я приближаюсь к точке невозврата.

— А если я соглашусь?

— Тогда вы станете частью чего-то большего, чем просто человеческая жизнь. Вы будете хранителем границ между мирами, защитником равновесия, летописцем невероятных историй. Это путь, полный чудес и опасностей, знаний и тайн. Это… интересный выбор.

Мы остановились перед массивными дверями, украшенными символами, в которых угадывались элементы разных письменностей — от арабской вязи до рунических знаков, от санскрита до чего-то, напоминающего двоичный код.

— Подумайте хорошо, Алексей Павлович, — Елена смотрела на меня проницательным взглядом. — За этими дверями начинается путь, с которого нельзя просто так свернуть.

Я глубоко вдохнул, чувствуя, как бьётся моё сердце. Всю жизнь я искал ответы, пытался заглянуть за завесу тайны, окутывающую историю моего города. И вот она, правда — более странная, более грандиозная, чем я мог себе представить. Часть меня была напугана, другая — невероятно воодушевлена.

— Чего бы хотел Горностаев? — спросил я тихо.

Елена улыбнулась — тепло, понимающе.

— Он хотел того же, чего хотели все искатели истины во все времена — увидеть мир таким, какой он есть на самом деле, без иллюзий и фильтров. Павел Дмитриевич был храбрым человеком. Он не отступил, когда открыл для себя существование Стэбэ. Он шагнул навстречу неизвестному.

Я взглянул на двери Караван-Сарая, потом оглянулся на причудливый город, раскинувшийся внизу. Стэбэ пульсировал жизнью — странной, не похожей на ту, к которой я привык, но удивительно притягательной. Это был город загадок, город историй, которые никогда не были рассказаны, — по крайней мере, в моём мире.

— Я хочу узнать всё, — твёрдо сказал я. — Я принимаю роль Хранителя.

Елена кивнула, и в её глазах промелькнуло что-то похожее на облегчение.

— Я знала, что вы согласитесь. Все знаки указывали на это. Идёмте, вам многое предстоит узнать.

Она коснулась дверей, и они бесшумно открылись, открывая проход внутрь Караван-Сарая. Из глубины здания лился мягкий золотистый свет, и доносились звуки, похожие на мелодию, которую я слышал из приёмника — ритмичные сигналы, складывающиеся в странную музыку.

— С этого момента начинается ваше настоящее обучение, — сказала Елена, входя внутрь. — Вы познакомитесь с природой Переходов, с законами, которые управляют взаимодействием миров, с опасностями, которые грозят равновесию. Вам предстоит встретиться с другими Хранителями, изучить карты Дагерова-Волковой, научиться настраиваться на частоты разных реальностей. Это будет непростой путь, но я уверена, что вы справитесь.

Я шагнул за ней в золотистое сияние, чувствуя, как меня окутывает энергия этого места — древняя, мудрая, непостижимая. Внутри Караван-Сарай оказался намного больше, чем казался снаружи — огромный зал, уходящий вверх и вдаль, заполненный стеллажами с книгами, свитками, странными артефактами, светящимися сферами и механизмами, назначение которых я не мог даже представить.

— Добро пожаловать в Архив Переходов, — торжественно произнесла Елена. — Добро пожаловать домой, Хранитель.

И в этот момент я почувствовал, что она права. Впервые в жизни я был там, где должен был быть. Среди историй, которые ждали, чтобы их услышали, среди тайн, готовых раскрыться, среди миров, ждущих своего исследователя. Я сделал свой выбор — и этот выбор принесёт мне знания, о которых я даже не мечтал.

А где-то в Оренбурге, в старой квартире в доме, помнящем Пугачёвское восстание, радиоприёмник марки «Урал-авто» 1976 года выпуска продолжал тихо работать, хотя никто не включал его. Из динамика лилась та особая тишина, наполненная едва уловимыми звуками — тишина, которая иногда превращается в голос, рассказывающий удивительные истории для тех, кто умеет слушать.

На стене, под отклеившимися обоями, проступали линии древней карты — карты, которая однажды приведёт сюда нового искателя истины. Потому что некоторые истории никогда не заканчиваются, они лишь находят новых рассказчиков.

И я стал одним из них — Хранителем Частот, летописцем невидимых миров, хранителем равновесия между Оренбургом и Стэбэ, между настоящим и возможным, между историей, которую знают все, и историей, которую знают лишь избранные.

Мой путь только начинался, и впереди лежали миры, ждущие своего открытия.

Осипов ехал, расстегнув тулуп. Внезапное тепло давило, как пар в доброй бане. Хуже была только тоска. Тяжелая, липкая, заползавшая в душу червями сомнений. На Висельную тропу ступило шестеро бойцов. Вернее - пятеро, мальца можно не считать, на Егора он не полагался, этот, хоть и не трус, в чужую драку не полезет. Банда Варнака состояла из пятерых. Минус Юсуп - итого четверо. Но и отряд потерял двоих. Ночью расклад вновь поменялся в пользу налетчиков.

Может, не стоило стрелять Коржа? Стоило погодить, пока не настигнут Варнака? Да откуда комиссар мог догадаться, что Вольскому придет такая блажь - сунуть голову в петлю!

Яшка ехал сгорбившись, вцепившись в гриву лошади. «Браунинг» его больше не радовал - весь восторг от трофея растворился, как кусок сахара в кружке горячего чая. Теперь пистолет казался просто куском железа - холодным, мертвым. После смерти учителя, если б юнец и почувствовал радость трофею - скорее, устыдился бы.

Шелестов всхлипнул и быстро, пока никто не обернулся и не заметил, вытер лицо рукавом.

Мельник шагал впереди. Сегодня он то ускорялся, то замедлял шаг, словно спешил куда-то, но вспоминал об отряде, следовавшем по пятам. Лицо Егора, заросшее бородой, оставалось непроницаемым. Смерть Вольского ничуть не тронула его. Из-за галчонка мельник переживал гораздо больше, чем за людскую душу.

- Ты хоть понимаешь, что это был за человек? - вдруг вырвалось у Чернова, когда тот поравнялся с бирюком.

Проводник на секунду сбавил шаг, медленно поднял глаза. В них не было ни злобы, ни укора - только усталое равнодушие. И, по своему обыкновению, промолчал.

Балтиец скрипнул зубами. В груди под бушлатом что-то клокотало - горячее, колючее, готовое вырваться наружу потоком матерной ругани. Но слова застревали в горле, превращаясь в комок беспомощной ярости. Что он мог сказать этому лесному человеку? Обвинить в черствости? Так бирюк и не притворялся, что ему близки их горести и потери.

- Григорий Иванович, - вдруг тонко пискнул Малой, поднимая руку. - Смотрите!

На поляне, чуть поодаль от тропы, темнело бесформенное пятно. Осипов инстинктивно пригнулся к гриве, нащупывая рукоять «Маузера». Не засада ли? Комиссар оглядел опушку, выискивая в серых иглах хоть малейшее движение.

Лес продолжал давить безразличной тишиной. Ни крика, ни свиста, ни выстрела. Только где-то далеко, в чаще, с тихим скрипом прогнулась под тяжестью мокрого снега еловая ветвь, роняя комья белизны.

- Сходи, проверь, - приказал командир Яшке, не отрывая глаз от подозрительного пятна.

Шелестов уже начал слезать с коня, но его опередил Федор:

- Я пойду.

Щелкнув затвором, загнав патрон в патронник винтовки, он спрыгнул на землю. Движения матроса были осторожными, выверенными - сперва пригнулся, осмотрелся. Потом начал подбираться к темному предмету, перебегая от дерева к дереву.

- Как на том самом авроле, - мелькнуло в голове.

На мгновение ему даже показалось, что пахнет морем, а не этим проклятым, сидящим в печенках лесом.

Запах и был другим - сладковато-прелым, знакомым любому, кто вдыхал смерть.

Последние метры Чернов прополз по-пластунски, цепляясь локтями за раскисшую землю. Его бушлат мгновенно пропитался влагой, но матрос, привыкший к северным штормам, не обращал на это внимания. Приблизившись, он приподнял голову и ткнул предмет, издали похожий на мешок с тряпьем, стволом винтовки.

- На море - штиль, братцы! - крикнул Федор, расслабляясь и поднимаясь во весь рост.

Остальные, с шумом выдыхая затаенное дыхание, начали спешиваться. Кони фыркали, упираясь - животные чуяли смерть раньше людей. Осипов первым подошел к находке, резким жестом отстранив Яшку, который рванулся вперед с глуповатым любопытством молодости.

Вблизи мешок с тряпьем обернулся человеческим телом. Кто-то уже спустил его на землю - не бросил, а аккуратно уложил на спину, даже скрестив руки на груди, словно в гробу. Только шея, перекрученная, как мокрое белье, да обрезок веревки, врезавшейся в синеватую кожу, свидетельствовали о насильственной смерти.

- Васька-Алтын, - выдохнул Григорий, и в его голосе прозвучало нечто среднее между удовлетворением и разочарованием.

Он узнал этого человека сразу, хотя ранее видел эту рожу лишь в розыскных листках. Нос-картошка, рассеченный когда-то саблей шрам через левую щеку, золотой зуб, блеснувший в полуденном свете. Правая рука Варнака. Тот самый Васька-Алтын, что в прошлом году под Кунгуром целый продотряд в землянке заживо сжег - двадцать три человека.

- Свеженький, - процедил Лавр, потыкав носком сапога в руку покойника. - Суток не прошло.

Осипов почувствовал, как в груди вспыхнула радость. Настоящая, пролетарская - острая, как удар штыка. Они нагоняли Варнака! Все эти дни погони, бессонные ночи, замерзшие пальцы - не напрасны. И потери не бессмысленны. Но почти сразу же радость сменилась холодным сомнением. Комиссар мысленно прикинул: с крюком до мельницы, с расстрелом Коржа, с похоронами Вольского - они должны были отстать минимум на день. А вместо этого...

Неужто Варнак заплутал? Мысль мелькнула, но тут же рассыпалась в пепел, как мотылек в огне свечи. Леха-Варнак, который родился и вырос здесь, который знал эти леса как свои пять пальцев? Невозможно.

- Третий висельник! - Федор обернулся к товарищам и провел ладонью по лицу, смахивая несуществующую пыль. - Неспроста это все… ох, чую, неспроста…

- Может, свои? - неуверенно предположил Гущин, но тут же прикусил язык, почувствовав на себе тяжелый взгляд командира.

Осипов едко усмехнулся, крутя в пальцах папиросу, которую так и не решался закурить.

- Свои же вздернули, а потом свои же спустили? Ты, Лавр Аристархович, думай поперед, как сказать собрался.

- Не-не, - замотал головой балтиец, нервно постукивая прикладом трехлинейки по земле. - Юсуп, Вольский, теперь - этот вот… три висельника за два дня! Не верю я в такие совпадения.

Яшка резко икнул - глухо, по-детски нелепо. Все разом повернулись к мельнику, будто ища у того ответа. Великан стоял неподвижно на тропе, его тень, длинная и угловатая, ложилась на снег, как черная трещина.

- Эй, леший! - матрос сорвался на крик. - Ты ж здешний! Ты-то что скажешь?

Бирюк медленно перевел взгляд с тела на чекиста. В его глазах не было ничего - ни дна, ни отражения. Одна пустота.

- Невидаль, - проговорил он после долгой паузы, растягивая слово, словно пробуя его на вкус.

- Ась? - Чернов сделал шаг назад, невольно крепче сжимая винтовку. - Что еще за невидаль такая? Говори толком, черт косматый!

- Да брось ты, - Григорий резко махнул рукой, но в его голосе не было прежней твердости. - Поповские сказки.

- Так ты знал? Знал, да? - Федор рванулся вперед, его глаза бешено блестели. - Знал и молчал!

Яшка беспокойно завертел головой, ища глазами Вольского - того самого учителя, который мог бы сейчас разложить все по полочкам, объяснить все научно, по Марксу. Но, вспомнив, что Иван Захарович лежит заваленный камнями где-то позади, мальчишка тоскливо вздохнул, сжав кобуру с «Браунингом».

Матрос, забыв, что уже дослал патрон, с нервным щелчком передернул затвор. Латунная гильза, выброшенная наружу, описала в воздухе блестящую дугу и бесшумно утонула в рыхлом снегу.

- Эй, морда кулацкая! А ну-ка выкладывай, что за невидаль такая, пока дырок в тебе не наделал!

Мужик не шелохнулся. Только его губы чуть дрогнули. На мгновение даже показалось, что проводник недобро усмехнулся.

- Кто увидел - не расскажет. Кто услышал - не поверит.

Эти слова подействовали на Чернова как удар хлыста. Он закачался на месте, лицо его исказила страшная гримаса, где смешались ярость и животный страх.

- Говори, контра, - завопил балтиец, прикладывая винтовку к плечу.

В этот момент Осипова осенило. Он вдруг понял тех, царских офицеров, кто командовали его ротой на Германской. Солдаты их за это люто ненавидели, а зря. Нет, причин ненавидеть царских офицеров хватало, хотя бы за то, что все они - белая кость, угнетатели и эксплуататоры. Но не за это. Потому что сейчас Григорий поступил точно так же. Потому что иначе никак.

Его удар - быстрый, сильный, выверенный годами - пришелся Федору точно в солнечное сплетение. Матрос ахнул, согнулся пополам, выпуская из рук оружие. Гущин, понимавший, к чему идет дело, уже стоящий наготове, едва успел подхватить падающего Чернова.

- Очухался? - процедил комиссар, попробовав кулак на зуб. В глазах его горел холодный огонь - не гнева, а необходимости. - Или добавить?

Балтиец, задыхаясь, мотал головой. Его лицо постепенно приобретало нормальный цвет, но в глазах еще стоял тот самый животный ужас, что заставляет человека верить в любую нечисть.

Выпустив восстанавливающего дыхание товарища, пулеметчик присел рядом с трупом. Было ясно - свои уже побывали здесь: карманы вывернуты, подкладка порвана в спешке.

- Чертов Варнак, - пробормотал Лавр, вытаскивая из кармана смятую винтовочную гильзу.

Она была пуста - только запах пороха еще держался в латуни. Затем показались коробок спичек с полустертой этикеткой "Заря" и... небольшой медный крестик на оборванной бечевке, позеленевший от времени.

- Ты еще зуб золотой у него забери, - с усмешкой подсказал Федор, оправившийся после удара.

Он стоял поодаль, нервно пощипывая проступившую за время похода бороденку.

Лавр поморщился, будто укусил лимон. Его лицо, изрезанное морщинами, как изюм, выразило отвращение.

- Не мое это, - отрезал он.

- А Корж не побрезговал бы, - продолжал дразнить матрос, явно пытаясь выместить злобу. - Помнишь, как он за пистолем рванул? И как обратно…

- Ты меня с уркой не путай! - зарычал Гущин, резко поднимаясь. Его глаза яростно вспыхнули. - Я к Георгию представлен был! За Мукден! Сам генерал Куропаткин…

- Отставить! А то обоих…

Голос Осипова прозвучал, как выстрел. Он не повышал тона, но в этом одном слове чувствовалась такая угроза, что оба спорщика замолчали. Комиссар не стал заканчивать фразу, но его ладонь, медленно легшая на деревянную кобуру «Маузера», говорила красноречивее любых слов.

Наступила тягостная тишина. Даже Яшка, обычно неугомонный, замер, широко раскрыв глаза. Чернов не выдержал первым. Он шумно выдохнул, плюнул в снег и отвернулся.

- Ладно, командир, - пробормотал матрос, но в голосе еще дрожала обида. - Ты у нас командир.

Лавр же, промолчав, вдруг нагнулся и поднял брошенный крестик.

- Все ж таки… - пробормотал он, протирая находку о рукав. - Негоже святыню в грязи топтать.

Перекрестившись, старый солдат сунул крестик за пазуху.

Григорий видел это, но промолчал. В его глазах мелькнуло что-то, какая-то смесь чувств. Но сейчас было не до того. Тени становились длиннее, а впереди еще был долгий путь...

Кони шли, понуро опустив голову. Их копыта с хлюпающим звуком вязли в раскисшей земле. Люди, облегчая ношу животным, брели рядом, устало переставляя ноги. Снег таял неравномерно - то тут, то там обнажались черные пятна земли, похожие на лишаи бездомного кота.

Вдруг впереди мелькнуло движение - среди деревьев, в пятнистом свете, пробивающемся сквозь хвою, замерла косуля. Животное стояло, подняв изящную голову, уши настороженно поворачивались, улавливая каждый звук. Она смотрела не на людей, а куда-то в чащу, будто высматривала что-то более страшное, чем вооруженный отряд чекистов.

- Глянь… - шепнул балтиец. Его пальцы сами собой сжали винтовку. - Свежее мясцо… командир, дай шмальну?!

Чернов, еще не приставив приклад к плечу, прищурил левый глаз, будто прицеливаясь, прикидывая шансы сразить добычу. Двести саженей с гаком, для трех линий в умелых руках - пустяковое дело.

- Сколько мы ее еще разделывать будем, - медленно произнес Григорий, больше рассуждая вслух, чем возражая. В его голосе звучала усталость - не столько физическая, сколько душевная.

- Командир, Федька дело говорит, - неожиданно поддержал товарища Гущин. Старый солдат облизал пересохшие губы, словно смакуя плывущий по ним горячий жир. - Тушенка да сало - сколько можно-то! Живот пучит, как у дворняги от падали.

- Да никуда твой Варнак не денется, - добавил матрос, не отрывая глаз от косули. - Сам же видел - нагоняем контру!

Осипов вздохнул. Походный рацион - жесткое сало, черствые сухари и противная тушенка с мутным жиром - давно стоял у него поперек глотки. Перед глазами невольно вставали картины из прошлого: дымящаяся уха в чугунке, томленая в печи баранина, мамкины пироги с капустой... Но тут же вспомнилось другое - приказ. Приказ, хоть костьми лечь, но догнать банду Варнака. Причем не просто догнать, уничтожить, но еще и вернуться с грузом.

Было и еще кое-что. Еще одна причина нагнать Варнака. Причина, о которой комиссар пока не решался говорить.

Косуля, почуяв неладное, вдруг встрепенулась. Ее тонкие ноги напряглись, готовые в любой момент рвануть в чащу.

- Решай, командир, - прошептал Чернов. - Сейчас убежит...

Все решил Шелестов. Юнец не смел перебивать старших товарищей, но его глаза - большие, влажные, как у голодного щенка - смотрели на Григория с такой немой мольбой, что комиссар не выдержал. Взгляд мальчишки напомнил ему другую страницу собственной биографии. Как Осипов сбежал из дома, твердо решив воевать против ихэтуани в Манчжурии. Тогда похлебка из лебеды была за счастье, а варево из картофельных очистков - праздником. Но повоевать в Восстании боксеров не довелось. Свои же не приняли - мал был, младше Яшки.

- Давай, не промахнись, Робин Гуд, - сквозь зубы процедил чекист, осторожно поднимая руку в разрешительном жесте. Его пальцы замерли в воздухе, будто боясь спугнуть хрупкое равновесие между голодом и дисциплиной.

- Не нужно, - внезапно прозвучал голос мельника.

Он стоял чуть в стороне, заметно опередив отряд, почти незаметный - серая армячина сливалась с хвоей и стволами деревьев.

- Тебя спросить забыли, - злобно прохрипел Федор. - Все равно постишься! А мешать вздумаешь - я тебя самого шлепну, как курицу на суп!

Егор медленно перевел взгляд с матроса на комиссара. В его глазах - глубоких, как лесные омуты зимой - мелькнуло что-то опасное, словно вспышка молнии за горизонтом. Но он лишь тяжело вздохнул, и этот вздох прозвучал как предостережение - глухое, невысказанное.

Матрос, не дожидаясь дальнейших пререканий, ловко нырнул под брюхо лошади, появившись с другой стороны. Его движения были отработаны до автоматизма - еще бы, сколько раз приходилось стрелять с качающейся палубы! Он положил винтовку на седло, создав импровизированный упор, и аккуратно, чтобы не спугнуть добычу случайным щелчком, потянул шайбу предохранителя.

- Только не дергайся, красавица, - прошептал балтиец не то своей кобыле, не то косуле.

Лошадь, почуяв неладное, замерла, лишь уши ее нервно подрагивали.

В лесу воцарилась звенящая тишина. Даже ветер словно затаил дыхание. Глаза каждого неотрывно следили за косулей. Животное, не подозревающее о смертельной опасности, продолжало щипать прошлогоднюю траву, изредка поднимая изящную голову. Хоть она еще была жива, но в воображении людей уже трещали на углях сочные куски мяса, капал золотистый жир, распространяя по лесу аппетитный аромат. Вопроса о меткости Чернова не возникало - он попадал в бутылку со ста саженей, даже приняв штоф водки на грудь.

Раздался выстрел. Но не тот, хлесткий, раскатистый гром трехлинейки, разносящийся гулким эхом по всему лесу, а сухой, короткий хлопок - будто кто-то резко чихнул.

Косуля вздрогнула всем телом и исчезла в чаще быстрее, чем успела испугаться, оставив после себя лишь шевелящиеся ветки да горсть выбитой копытами земли.

Отряд замер в оцепенении. Даже кони удивились, перестав жевать удила.

Все медленно, словно в дурном сне, повернулись к Федору. Он лежал в грязи, раскинув руки в странном жесте - будто пытался обнять небо, как старинного друга. Лицо балтийца сохраняло безмятежное выражение - та самая лукавая улыбка, с которой он травил анекдоты у костра, от которых у Яшки горели уши.

В правой руке матрос сжимал дымящийся «Наган». А во лбу, чуть выше переносицы, там, где у моряков сходятся морщины от постоянного прищура, зияла маленькая, аккуратная, черная дырка, будто выведенная циркулем.

Кровь еще не успела хлынуть - лишь первая капля медленно сползала по переносице, как слеза.

Невычитанные, но уже написанные главы, можно найти ЗДЕСЬ.

А потом я поймал её — станцию, которой не должно было существовать. Частота на шкале находилась между обычными радиоволнами, в той зоне, которая должна быть пустой. Сначала голос был едва различим — мужской, глубокий, но какой-то отстранённый, словно говорящий находился не в студии, а в каком-то странном месте, лишённом акустики.

— …пятнадцатое продолжение истории Марии Сивоплясовой, той самой, что в 1833 году обнаружила под половицами своего дома на Неплюевской улице предметы, которые, по её словам, «не принадлежали этому миру». Напоминаем, что предыдущие части нашего повествования выходили в эфир с интервалом в двенадцать лет, начиная с 1845 года. Если вы слышите нас впервые, то мы рады приветствовать нового слушателя. Большая редкость в наши дни — обрести того, кто действительно умеет слушать тишину…

Я замер, боясь даже дышать, чтобы не спугнуть этот странный монолог. Голос звучал так, будто вещал специально для меня, зная, что именно в этот момент я настрою приёмник на эту невозможную частоту. Моё сердце колотилось где-то в горле, а пальцы, лежащие на ручке настройки, словно приросли к ней. Самым рациональным объяснением была бы какая-нибудь любительская радиостанция, ведущий которой разыгрывал своих слушателей мистификациями в духе «Войны миров» Уэллса. Голос продолжал, и с каждым словом я всё отчётливее понимал, что никакой актёр не смог бы так говорить — с интонациями, которые, казалось, принадлежали человеку, прожившему несколько веков и утратившему всякое представление о том, как должна звучать современная речь.

— …после того, как Мария сообщила о своей находке местным властям, в её доме провели обыск. Официальная версия гласила, что никаких аномальных предметов обнаружено не было. Однако три члена следственной комиссии впоследствии покончили с собой при странных обстоятельствах. Четвёртый — коллежский асессор Павел Дмитриевич Горностаев — бесследно исчез. Согласно рапорту полицмейстера, он отправился в степь «в поисках места, где небо соприкасается с землей». Интересно, что те же слова были найдены нацарапанными на стене камеры, где содержалась сама Мария перед тем, как…

Передача внезапно прервалась, и приёмник снова окунулся в ту особую тишину, которая, я теперь понял, была не отсутствием сигнала, а чем-то вроде паузы, ожидания. Я лихорадочно начал крутить ручку настройки, пытаясь снова поймать станцию, но она словно растворилась в эфире. Только когда стрелка вернулась точно в то же положение, где я впервые услышал голос, из динамика поступил новый сигнал — но теперь это был не голос, а звук, напоминающий скрип открывающейся двери, заснятый в помещении с сильным эхом. За ним последовали шаги — медленные, тяжёлые, словно кто-то в сапогах с металлическими подковками шёл по каменному полу. Эти звуки были настолько реалистичны и объёмны, что я невольно обернулся, ожидая увидеть за своей спиной того, кто их издавал. Но комната была пуста, если не считать моих книг, разбросанных по полу рукописей и коробок с документами, которые я, как историк-краевед, собирал для своего исследования о забытых страницах Оренбургской губернии.

Шаги продолжались, становясь то громче, то тише, словно их источник перемещался по какому-то большому помещению с высокими потолками. Затем послышался шорох бумаг, звон стекла и, наконец, снова голос — но другой, не тот, что вёл передачу. Этот был выше тоном, с лёгким акцентом, который я не мог идентифицировать.

— Протокол двести семнадцатый, — произнёс новый голос, — Происшествие в доме на Неплюевской. Свидетельства очевидцев указывают на то, что объект временно материализовался в нашем слое реальности. Рекомендую немедленную изоляцию района и введение карантинных мер согласно директиве «Аврора». Повторяю, объект проявляет признаки активности. Запрашиваю подкрепление. Координаты…

Голос снова сменился тишиной, но теперь она была другой — напряжённой, как струна перед тем, как лопнуть. Из динамика приёмника не доносилось ни звука, но мне казалось, что кто-то с другой стороны эфира смотрит на меня, наблюдает, изучает мою реакцию. В комнате стало заметно холоднее, хотя обогреватель работал на полную мощность. Батарейки в приёмнике должны были сесть ещё в восьмидесятых, провод питания не был подключён к розетке — я проверил это несколько раз, прежде чем включить устройство, — но оно продолжало работать, словно питалось от какого-то другого источника энергии.

— Вы всё ещё с нами, Алексей Павлович? — внезапно вернулся первый голос, обращаясь ко мне по имени-отчеству, чего никак не мог знать. — Признаюсь, мы не ожидали найти слушателя так скоро после последнего инцидента. Обычно проходит не менее десятилетия, прежде чем кто-то снова настраивается на нашу волну. Вы человек любопытный, это видно. Историк, краевед, искатель истины в пыльных архивах. Но готовы ли вы к тому, что некоторые истины лучше оставлять похороненными под слоями времени? Что некоторые двери следует держать запертыми? Впрочем, вопрос риторический — вы уже повернули ключ в замке. Теперь остаётся лишь войти.

Я ощутил, как мои волосы буквально встают дыбом. Откуда этот голос мог знать обо мне? О моей профессии? Возможно, это какая-то изощрённая шутка? Розыгрыш коллег? Но никто из них не знал о приобретении приёмника, да и не было среди моих знакомых таких искусных мистификаторов.

— Что вам нужно? — спросил я вслух, чувствуя себя немного нелепо от разговора с радиоприёмником.

— О, это не вопрос, который вам стоит задавать, — ответил голос с нотками, похожими на развлечение. — Правильный вопрос: что нужно вам? Вы ведь что-то ищете, Алексей Павлович. Что-то, что привело вас к нам. Возможно, сами того не осознавая, вы искали именно нашу станцию. Не случайность привела вас на тот блошиный рынок, не случайность заставила купить этот приёмник, созданный в единственном экземпляре мастером, которого официально никогда не существовало. Вы ищете тайны Оренбурга, те, что скрыты за официальными летописями. Истории о подземных ходах под Яиком, о хранилищах казачьих атаманов, о тайных обществах временен Караван-Сарая. Но главное — вы ищете сведения о Переходах. Об особых местах, где граница между мирами истончается до прозрачности. Признайтесь, ведь именно поэтому вы так увлеченно исследуете дело фрейлины Волковой, которая в 1916 году бесследно исчезла по пути из Оренбурга в Стэбэ?

Я замер. Это было невозможно. Информация о моём исследовании дела Елены Волковой была известна лишь узкому кругу специалистов. Более того, буквально вчера я обнаружил в областном архиве упоминание о некоем Стэбэ — месте, которого нет ни на одной карте, но которое фигурировало в дневниках фрейлины как её пункт назначения. Я ещё никому не рассказывал об этой находке.

— Кто вы? — мой голос дрогнул, и я почувствовал, как по спине пробежал холодный пот.

— Мы? Мы — Хранители Частот. Наблюдатели. Летописцы. Многие жители Оренбурга слышали о нас — правда, обычно в виде городских легенд о призрачной радиостанции, которая вещает из ниоткуда и предсказывает смерть своим слушателям. Как и большинство легенд, эта содержит зерно истины, обросшее фантазиями. Мы не предсказываем смерть, Алексей Павлович. Мы лишь документируем то, что происходит на стыке миров. И иногда — очень редко — мы находим тех, кто может помочь нам в нашей миссии.

Динамик приёмника издал резкий треск, и я невольно отшатнулся. На несколько секунд эфир заполнился какофонией звуков — шорохов, постукиваний, отдаленных криков, странных мелодий, которые не могли быть созданы ни одним известным мне музыкальным инструментом. Затем всё стихло, и голос продолжил, теперь более серьёзно:

— В 1837 году военный картограф Николай Дагеров, работая над обновлением карты Оренбургской губернии, обнаружил странное несоответствие. Он многократно измерял расстояние между Оренбургом и Орском, и каждый раз получал разные результаты. Иногда разница составляла всего несколько вёрст, иногда — десятки. Как будто сама степь то сжималась, то растягивалась. Дагеров был педантичным человеком и не мог допустить, чтобы такая аномалия осталась необъяснённой. Он решил пройти весь путь пешком, тщательно измеряя каждый участок. Через два месяца его нашли в степи — живого, но в состоянии глубокого потрясения. Он утверждал, что наткнулся на место, где пространство «сворачивается само в себя», и что, пройдя через эту точку, он оказался в том же Оренбурге, но «не совсем в том». В городе, где всё было почти как здесь, но немного иначе». Там, по словам Дагерова, небо имело чуть заметный лиловый оттенок, а воздух пах металлом и озоном. Жители этого города узнавали его, называли по имени, но глаза их были «странно пусты, словно за ними никого нет».

Оттуда Дагеров сумел вернуться, следуя за бродячим псом, который, как он был убеждён, «знал дорогу между мирами». После возвращения картограф был помещён в лечебницу для душевнобольных, где провёл остаток своих дней, рисуя на стенах палаты странные карты с указанием точек, которые он называл «дверями». Большинство его рисунков было уничтожено санитарами, но три таких карты сохранились. Одна из них сейчас находится в особом фонде Оренбургского краеведческого музея, доступ к которому закрыт. Вторая исчезла вместе с фрейлиной Волковой. А третья… третья ждёт вас, Алексей Павлович.

В комнате стало так холодно, что я видел облачка собственного дыхания. Оконные стёкла покрылись причудливыми морозными узорами, хотя за окном температура была не ниже минус десяти — холодно, но не экстремально для февральского Оренбурга. Я заметил, что стрелка настройки на приёмнике медленно движется сама по себе, хотя я не касался ручки.

— Вы сказали… ждёт меня? Что это значит? — Мой голос звучал глухо, словно заглушённый ватой.

— Это значит именно то, что вы услышали. Карта Дагерова — в вашей квартире, Алексей Павлович. Всё это время она была здесь. Подумайте: почему из всех возможных жилищ в городе вы выбрали именно эту квартиру? Почему странная старушка-хозяйка так настойчиво предупреждала вас «не будить тех, кто спит в стенах»? И почему год за годом в этом доме жили только те, кто так или иначе интересовался тайнами Оренбурга?

Моё сердце гулко билось в груди. Мысли лихорадочно метались: это не может быть правдой, это какая-то мистификация, розыгрыш, возможно даже, я просто заснул за столом и вижу странный, детально проработанный сон… Но холод был настоящим. И приёмник тоже. И этот голос, знающий то, чего не мог знать никто.

— Где? Где именно она находится? — Я удивился своему голосу — он звучал твёрдо, решительно, словно принадлежал другому человеку.

— О, наконец-то правильный вопрос, — в голосе диктора послышалось удовлетворение. — Она там, где проходит граница между тем, что вы видите, и тем, что скрыто. В месте, где один мир соприкасается с другим. Можно сказать, что карта находится одновременно здесь и не здесь. Но доступ к ней откроется только тогда, когда вы будете готовы её принять. Не только увидеть — принять, со всеми последствиями этого знания. Потому что, Алексей Павлович, знание о Переходах не может быть просто академическим интересом. Это знание меняет того, кто им обладает. И не всегда эти изменения… приятны.

Динамик снова затрещал, но на этот раз иначе — словно кто-то пытался прорваться в эфир извне, перебить основную передачу.

— …Немедленно прекратить контакт! — прорезался сквозь помехи новый голос, женский, властный. — Субъект не авторизован для получения информации уровня «Омега». Повторяю, субъект не авторизован! Инициирую протокол очистки…

Треск усилился, превратившись в пронзительный свист, от которого заболели уши. Я инстинктивно прикрыл их руками, но это не помогло — звук, казалось, проникал прямо в голову, минуя органы слуха. Затем так же внезапно, как появился, свист прекратился, и вернулся спокойный голос первого диктора.

— Прошу прощения за это вмешательство, — произнёс он без тени беспокойства. — Не все наши коллеги одобряют контакты с… назовём это «неподготовленными слушателями». Но я считаю, что вы достаточно подготовлены, Алексей Павлович. И что именно вас мы ждали всё это время.

Я обнаружил, что стою посреди комнаты, сжимая кулаки. Когда я успел подняться со стула? Не помню. Моё внимание привлекло лёгкое движение в углу комнаты — там, где обои немного отклеились от стены. Казалось, что под ними что-то шевелится, словно ветер проникает в щель. Но окна были наглухо закрыты, а сквозняка в квартире никогда не было.

— Видите? — произнёс голос из приёмника. — Она уже отзывается на ваше присутствие. Карта Дагерова чувствует, что вы близко. Что вы почти готовы.

Я шагнул к отклеившимся обоям, как под гипнозом, не в силах сопротивляться нараставшему внутри меня любопытству. Что, если это правда? Что, если под этими обоями действительно скрывается то, что я, сам того не осознавая, искал всю свою профессиональную жизнь?

— Подождите, — остановил меня голос. — Не торопитесь. Сначала вы должны понять, с чем имеете дело. Карта Дагерова — не просто схема. Это, если хотите, портал. Прикоснувшись к ней, вы установите связь, которая навсегда изменит ваше восприятие реальности. Вы начнёте видеть Переходы везде — в трещинах асфальта, в разломах льда на реке, в узорах, которые образует пар на оконном стекле морозным утром. И некоторые из этих Переходов будут… звать вас. Манить. Обещать знания и опыт, недоступные обычным людям. Вопрос в том, сумеете ли вы сохранить себя, когда пройдёте через них? Останетесь ли вы Алексеем Павловичем, историком и краеведом, или станете кем-то — или чем-то — иным? Подумайте хорошенько, прежде чем сделаете этот шаг.

Моя рука замерла в нескольких сантиметрах от отклеившегося края обоев. Сомнение проникло в мой разум, разбавляя лихорадочное возбуждение. Что если это какая-то ловушка? Что если этот голос намеренно манипулирует мной, толкая к какому-то необратимому поступку?

— Почему вы обратились именно ко мне? — спросил я, впервые задумавшись об этом.

— А почему люди веками приходят в Оренбург? — вопросом на вопрос ответил голос. — Этот город всегда был перекрёстком. Место, где Европа встречается с Азией, где Русь соприкасается с Великой Степью. А перекрёстки, Алексей Павлович, всегда были местом, где истончаются границы между мирами. Где встречаются странники и заключаются сделки. Где открываются двери, ведущие… куда угодно. Ваши предки знали это. Павел Дмитриевич Горностаев, тот самый коллежский асессор, который исчез после визита к Марии Сивоплясовой, был вашим прапрапрадедом. Разве вы не замечали, что ваш интерес к тайнам Оренбурга похож на… зов крови? На возвращение к чему-то, что знали ваши предки, но что было забыто в суете поколений?

Я отшатнулся от стены. Откуда он мог знать о Горностаеве? Я сам узнал о своём родстве с ним только три недели назад, исследуя генеалогическое древо по архивным записям. Это был малоизвестный, почти забытый предок, сведения о котором я нашёл случайно. Ни в каких документах я это родство пока не зафиксировал, никому не рассказывал…

— Не удивляйтесь, Алексей Павлович, — проговорил голос, словно читая мои мысли. — То, что зовётся случайностью, часто бывает закономерностью, видимой лишь с определённого угла зрения. Вы нашли сведения о Горностаеве не случайно. Карта Дагерова привела вас к этим документам, как до этого привела вас в эту квартиру и к этому приёмнику. Она готовила вас. И теперь вы готовы.

Обои на стене зашевелились сильнее, словно под ними пульсировала какая-то живая сущность. В комнате стало так холодно, что дыхание превращалось в плотные облака пара. Приёмник издал серию странных звуков — не помех, а похожих на код, последовательность сигналов, в которой чувствовался какой-то ритм, почти музыка.

— Выбор за вами, Алексей Павлович, — произнёс голос. — Вы можете отойти от стены, выключить приёмник, убедить себя, что это был просто странный вечер, игра воображения, вызванная усталостью и профессиональным интересом к загадкам прошлого. Вы можете продолжить свои исследования обычным путём — архивы, документы, интервью с краеведами. Но тогда вы никогда не узнаете всей правды о фрейлине Волковой, о Стэбэ, о том, что на самом деле скрывается за легендами о подземном Оренбурге. Вы останетесь в своём мире — безопасном, понятном, ограниченном.

Голос сделал паузу, и в этой тишине я услышал, как где-то в глубине стены раздаётся тихий звук — словно перелистывание страниц древней книги.

— Или вы можете принять своё наследие. Завершить то, что начал ваш предок. Увидеть то, что скрыто за тонкой плёнкой привычной реальности. Но помните: путь назад может оказаться закрыт. Некоторые двери открываются только в одну сторону, Алексей Павлович. Решайте.

Я стоял, парализованный сомнениями. Всю свою жизнь я посвятил поиску исторической правды, изучению тайн и загадок прошлого. И вот передо мной открывалась возможность узнать то, что никогда не попадёт в официальные учебники, что останется за рамками академической науки. Но чего это будет стоить?

— Если я соглашусь… что именно мне нужно сделать? — спросил я, всё ещё не решаясь прикоснуться к стене.

— Просто примите то, что уже происходит, — ответил голос мягко. — Вы стоите на пороге, Алексей Павлович. Переход уже начался в тот момент, когда вы впервые настроились на нашу частоту. Карта Дагерова уже чувствует вас. Она ждёт. Осталось только завершить контакт.

Обои отклеились ещё сильнее, обнажая под собой не штукатурку или кирпич, а что-то похожее на старый пергамент с витиеватыми линиями, которые, казалось, слегка светились внутренним светом. Я мог различить очертания, напоминающие карту — но не обычную географическую карту с реками и городами, а нечто более сложное, многомерное, словно схему, наложенную на схему, наложенную на ещё одну схему.

Мои пальцы сами потянулись к этому пергаменту, как будто между нами существовало какое-то магнитное притяжение. Я чувствовал, как бьётся моё сердце — гулко, медленно, отмеряя последние мгновения перед шагом, который изменит всё.

— Да будет так, — прошептал я, касаясь карты.

В тот же миг комната исчезла. Я стоял посреди Оренбургской степи, но это была не та степь, которую я знал. Небо над головой имело лёгкий лиловый оттенок, воздух пах металлом и озоном. А вдали виднелись очертания города, похожего на Оренбург — и в то же время неуловимо отличающегося от него.

Моя квартира была моей крепостью. Скромная однушка в панельной девятиэтажке, куда я въехала ровно год назад, сбежав от воспоминаний о детдоме и ранней потере родителей. Здесь я сама решала, когда включать свет, что готовить на ужин и как расставлять книги. Здесь был мой порядок. Моя стабильность. Единственный изъян - та проклятая труба в ванной. Небольшая течь, где-то на стыке. Сантехники разводили руками:

- "Ерунда, барышня. Подтянули, капать перестанет".

Но она капала. Методично. Раз в неделю или две под ней появлялось мокрое пятно. Раздражало, но не более. Я ведь рациональный человек. Если проблема решается вызовом мастера и парой сотен рублей - это не проблема, а досадная мелочь.

Первого червя я заметила в среду. Вернулась с работы - бухгалтерия в небольшой логистической фирме, место, за которое я цеплялась зубами после полугода поисков. Устало сняла туфли, потянулась, пошла мыть руки. И увидела его. Обычного, казалось бы, дождевого червяка, медленно извивающегося на кафеле прямо под злополучной капелью.

- "Откуда выполз?" - мелькнуло в голове. Неприятно, конечно, но не страшно. Я аккуратно сгребла его комком туалетной бумаги и отправила в водопроводные недра. Вечер прошел как обычно: ужин, пара серий сериала, сон.

В четверг их было пятеро. Те же серо-розовые, влажные тела, копошащиеся в том же углу. Уже тревожнее. Я снова убрала их бумагой, смыла. Запах сырости и чего-то… землистого висел в воздухе плотнее обычного. Воспользовалась телефоном, нашла службу, занимающуюся не только насекомыми, но и "прочими бытовыми вредителями". Записалась на завтра. На работе старалась не думать об этом. У меня был важный отчет, да и начальник, Игорь Сергеевич, с утра ходил хмурый - не время показывать нервы.

Дезинсекторы приехали в пятницу утром. Двое парней в униформе, с баллонами. Я взяла отгул - Игорь Сергеевич сквозь зубы процедил:

- "Софья, это последний раз. Или работа, или ваши бытовые заморочки". Мужики осмотрели ванную, попшикали чем-то дезинфицирующим возле трубы и слива.

- "Ничего не видим, девушка. Червячки, говорите? Может, с улицы занесло? Или из канализации сифон плохой. Почистите."

- "Но их было пять!" - возразила я.

- "Бывает. Мы обработали. Если что - звоните."

Они ушли. Днем все было чисто. Я даже вздохнула с облегчением. Вечером встретилась с девчонками с работы - Настей и еще парой знакомых. Сидели в кафе, болтали о пустяках. Анастасия, наша "мать-командирша" 36 лет от роду, поучала всех жизни. Я пыталась не думать о ванной. О червях. О пятне под трубой.

Вернулась домой поздно. Свет в ванной щелкнул, и у меня перехватило дыхание.

Червяков не было. Вместо них, прямо на месте протечки, там, где металл трубы уходил в стену, наросло нечто. Розово-красное, влажное и блестящее, с ритмичными ребристыми складками. Оно пульсировало. Слабо, но заметно. Как живое. Как голая спина какого-то гигантского, застрявшего в стене червя. Отвращение скрутило желудок в узел. Я ткнула в нарост шваброй - он был упругим, резиновым. Не отрывался. Паническая мысль позвонить кому-то, крикнуть о помощи, умерла, не родившись. Кому? Насте? Она бы закатила глаза. Сантехникам? Они только вчера были. Арендодателю, Виктору? Его сухой голос в трубке еще звенел в ушах с прошлого раза : "Трубу же поменяли. Больше не капает? И слава богу. Ремонт за ваш счет, если испортите стены". Нет. Я справлюсь сама. Вызову сантехников еще раз.

На следующий день пришел Михаил. Тот же, что подтягивал трубу в первый раз. Заношенный комбинезон, запах пота и перегара.

- "Ну, где тут у тебя монстр?" - хрипло усмехнулся он.

Я показала на пульсирующий нарост. Михаил наклонился, постучал по нему отверткой. Звук был глухим, мясистым.

- "Фигня какая-то," - буркнул он. - "Ржавчина с водой смешалась. Наросло. Видали, как в старых домах трубы обрастают? Вот и у тебя так."

Он с силой ткнул отверткой. Нарост сжался, из трещинки брызнула мутно-розовая жидкость. Я вскрикнула. Михаил лишь фыркнул.

- "Ой, напугали! Думали, труба сожрет?" - Он содрал кусок резиновой массы. Под ней был чистый металл. - "Ладно, поменяю кусок. А ты не парься, девочка. Труба новая – живи спокойно. Лучше парня найди - меньше чепуха в голову лезть будет."

Он поменял участок трубы, забрал старый, с налипшей гадостью. Уходя, бросил:

- "Не выдумывай страшилки".

И я, глупая, почти поверила ему. Весь день субботы я провела вне дома - старалась отвлечься. Но в воскресенье утром, когда я зашла в ванную чистить зубы, меня бросило в ледяной пот.

Наросты вернулись. Но теперь это были не просто бугорки на трубе. Это были жилки. Пульсирующие, красно-розовые, похожие на обнаженные вены или корни какого-то чудовищного растения. Они расходились веером от места протечки по стене и полу, углубляясь в плиточные швы, заполняя угол. Они дышали. Влажно блестели. И пахли. Сыростью подвала, гнилыми грибами и чем-то еще... чем-то странным. Мысли зашевелились : "Плесень. Грибок. Надо купить средства посильнее".

- "Вечером разберусь," - сказала я себе.

Вернувшись вечером, я застыла на пороге коридора. Жилки переползли через порог ванной. Тонкие, но невероятно живучие нити тянулись по линолеуму, ковыляя к входной двери. Они пульсировали в такт моему учащенному сердцебиению. Я не кричала. Не плакала. Внутри все сжалось в холодный, твердый комок. Завтра воскресенье. Завтра я уничтожу эту гадость. Рационально. Методично. Как я всегда делаю.

Воскресенье началось на рассвете. Я надела старые джинсы и кофту, резиновые перчатки. Мой арсенал: ведро с едким "Доместосом", по совету Насти: "Купи "Доместос", залей на ночь - утром грязюку смоешь!", пачка крупной соли , жесткая щетка для ковров и металлический шпатель. Я была хирургом, готовящимся к сложной операции. Хирургом без страха.

Я начала с заливки "Доместоса". Едкий хлорный запах ударил в нос, заставив слезиться глаза. Жилки зашипели, заволновались, как обожженные, и побледнели. Победа? Нет. Они лишь сжались, становясь плотнее. Я щедро сыпала соль, втирая ее щеткой до хруста. Нити сморщивались, покрываясь белесой коркой. Потом в ход пошел шпатель. Я соскребала резиновую массу с кафеля, с линолеума, выковыривала ее из швов. Под ней, на бетоне стены, проступала тончайшая розовая сеточка – словно корневая система. Я работала частями. Сектор за сектором. Ванная. Коридор. Угол у входной двери. Руки ныли, спина гудела. Запах хлора смешивался с тошнотворной сладостью плоти паразита, создавая невыносимую вонь. Я игнорировала все. Только скрести, лить, сыпать.

К пяти вечера я отступила. Ведро пусто. Соль израсходована. Щетка и шпатель покрыты липкой розовой слизью. Я стояла, опершись о косяк ванной, и смотрела на поле боя. Стены были исцарапаны, пол мокрый, но… чистый. Казалось чистым. Я выдохнула. Усталость накрыла меня волной. И тогда я увидела. В самом дальнем углу ванной, у стыка стены и потолка, где я соскоблила все до блеска, пульсировал свежий узелок. Маленький, но невероятно живой. А на полу, там, где я только что прошлась щеткой с солью, проступила капля алой влаги. Потом еще одна. Как кровь из раны. Но рана была в стене. Или в полу.

- "Нет…" - прошептала я, и голос мой прозвучал чужим, надтреснутым. - "Я же все убрала!"

Я ткнула шпателем в новый узелок на потолке. Он лопнул. Теплая, солоноватая жидкость брызнула мне на щеку и в уголок губ. Я почувствовала легкое жжение и странный металлический привкус. Усталость стала абсолютной. Влажность в квартире была такой, что дышать стало тяжело. "Завтра…" - подумала я, вытирая лицо рукавом. - "Завтра куплю что-нибудь посильнее."

Я налила горячую ванну. Хотела смыть с себя эту липкую усталость, этот запах. Погружаясь в воду, я заметила на внутренней стороне запястья тонкую розовую сеточку. Как лопнувшие капилляры. Я терла ее мочалкой - она не исчезала.

- "Усталость," - сказала я себе. - "Просто усталость." Звук капающей из новой трубы воды казался громче обычного. Кап. Кап. Кап. Я заснула почти сразу, как только голова коснулась подушки. Глухо, без снов.

Проснулась я от ощущения… одеревенения. Как будто меня залили бетоном. Я попыталась пошевелить рукой - не получилось. Ногой - то же самое. Паника, острая и слепая, рванула изнутри, но тут же ушла, оставив после себя лишь всепоглощающее недоумение. Я медленно повернула голову на подушке. Зрение было мутным, как будто я смотрела сквозь запотевшее стекло.

Солнечный луч, яркий и беззаботный, пробивался сквозь щель в шторах. Он падал прямо на мою руку, лежащую поверх одеяла. Или то, что от нее осталось. Кожа была полупрозрачной, восковой. Под ней, в глубине тканей, копошились, извивались толстые розовые черви. Они двигались ритмично, методично. Поедали. Мои пальцы были странно распухшими, сросшимися у основания, превращаясь в нелепый, розовый плавник. Я попыталась сглотнуть, но рот был полон теплой, солоноватой жидкости. Язык не слушался.

Я перевела взгляд. Весь потолок надо мной был живым ковром из пульсирующих трубок. Они переплетались, сливались, образовывали узлы, похожие на чудовищные почки. С нескольких свисающих "сталактитов" капала густая, розовая слизь. Одна капля упала мне на лоб. Теплая. Липкая. Я не чувствовала отвращения. Чувства притупились. Я смотрела на луч солнца. Он касался моих склеенных ресниц. За окном, где-то очень далеко, послышался детский смех. Чистый, беззаботный. Мир. Совершенно другой мир.

Потом я почувствовала, как что-то влажное и невесомое опускается на мои глаза. Как теплая, мокрая марля. Она налипала на веки, затягивала их. Я попыталась моргнуть - ресницы слиплись намертво. Сквозь розовую пелену еще не помутненного взгляда я видела искаженный, расплывчатый солнечный круг за массой, покрывавшей окно.

Я вдохнула. Воздух был густым и затхлым. Я почувствовала, как что-то щекотное и холодное поползло по трахее вглубь груди. Как щупальце. Или корень.

- "И ведь труба…" - промелькнула последняя мысль. - "Все еще течет…"

Страха не было. Совсем. Только пустота. Глубже океана. Веки налились свинцом. В ушах стоял тихий, ритмичный звук - то ли чавканье тысяч невидимых ртов под кожей, то ли вечное кап-кап-кап из ванной. Он заполнял все. Становился мной.

Я перестала дышать. Или дыхание стало другим. Не моим. Я не боролась. Просто… растворилась. Мысли о работе, об Анастасии, о сантехнике Михаиле, о злом Игоре Сергеевиче - всплывали пузырями и лопались в густой, теплой темноте. Нет страха. Нет боли. Только тяжесть. И странное, безграничное ощущение растекания. Как будто я становлюсь влажным пятном на потолке. Становлюсь трубой. Становлюсь каплей. Становлюсь липкой паутиной на диване.

Где-то далеко, на краю исчезающего сознания, завибрировал телефон. Звонок оборвался. Потом пришло СМС. Звук был чужим, ненужным. Как смех детей за окном. Как капля, падающая в вечность. Мир сузился до теплой, пульсирующей, вечной темноты. Объятия, из которых не выбраться. И в которых уже нечего бояться.

Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в затянутом массой окне, скользнул по экрану, потом пополз по стене, где когда-то висели фотографии из детдома. Розовые жилки жадно впитывали свет, пульсируя чуть быстрее. Они уже покрывали половину стены, тянулись к потолку, сползали к полу. В дверной щели, ведущей в подъезд, шевельнулся тонкий, упругий росток. Он искал путь наружу. В тишине квартиры, нарушаемой лишь ритмичным кап-кап-кап из ванной, послышался новый звук: тихий, влажный скрежет. Как будто что-то очень большое и голодное пошевелилось за стеной.

Чуть в стороне, на краешке кресла с потертой парчовой обивкой, сидела Диана. Ее светлое платье выделялось в полумраке зала, как луч света в темном лесу, а длинные черные волосы струились по плечам, касаясь спинки кресла. Голубые глаза блестели смесью тревоги и любопытства, ловили каждое движение, каждый звук. Отец впервые позвал ее на совет, бросив утром короткое: «Пора учиться править», и теперь она чувствовала, как воздух дрожит от напряжения, словно натянутая тетива перед выстрелом. Ее пальцы невольно теребили край платья, мягкий лен успокаивал, но сердце билось быстрее обычного. Она смотрела то на отца, пытаясь понять, что скрывается за его усталым взглядом, то на Совикуса, чья тень казалась длиннее, чем должна быть, — как в тот вечер в коридоре.

Советники заняли свои места, их голоса сливались в низкий гул, пока Всеволод не поднял руку, призывая к тишине. Его жест был резким, но в нем не хватало прежней силы, и это не укрылось от внимательных глаз. У стола собрались четверо — те, чьи слова решали судьбу Альгарда.

Лорд Гарольд, старый военачальник, сидел слева от короля. Его седые волосы торчали из-под потертого шлема, который он никогда не снимал, даже в зале, а лицо, покрытое шрамами, напоминало карту битв. Один глаз был мутным от старой раны, другой сверкал гневом. Его руки дрожали от возраста: одна нервно лежала на столе, а пальцы другой все еще сжимали рукоять меча на поясе — память о днях, когда он рубил воинов Эрденвальда на границе. Его голос, хриплый и громкий, резал тишину, как боевой клич:

— Мы не можем ждать, мой король. Хротгар снова собирает армию у наших земель!

В зале было холодно, несмотря на огонь в камине, и леди Эверина невольно запахнула шаль, словно укрываясь от тяжелых мыслей. Ее серое платье цвета стали было строгим, а на шее висел простой медальон — намек на прошлое, о котором она не говорила. Темные волосы, собранные в пучок, слегка растрепались у виска, выдавая усталость. Пальцы нервно перебирали монеты в потертом кошельке, старом, как ее воспоминания.

Ее голос, обычно твердый, дрогнул:

— Я видела, как матери хоронят сыновей, Гарольд. Наши деревни теряют слишком многих из-за этих проклятых стычек с Эрденвальдом. Каждое сражение забирает не только золото — оно забирает наших людей, наше будущее. Что я скажу своему сыну, если мы не остановимся? — Она подняла на военачальника взгляд, полный тихой мольбы. — Мы должны говорить. Договариваться. Найти путь, который не оставит наших детей в руинах.

Ее глаза скользнули к Всеволоду, умоляя о поддержке, но король, опустив голову, молчал, и ее плечи едва заметно опустились.

Гарольд отвел взгляд, его рука сильнее сжала кубок. Он тоже промолчал, словно слова Эверины задели что-то, о чем он не хотел думать.

Мастер Торвин, ученый и картограф, занял место у края стола. Худой, с длинной бородой, испачканной чернилами, он казался чужим среди воинов и казначеев. Его пальцы нервно теребили свернутые карты, а голос, тихий и слегка дрожащий, был едва слышен в гуле зала:

— Разведчики вернулись с новостями, мой король. Это не просто слухи. — Он развернул карту, испещренную линиями границ и точками старых стычек, — свидетельство десятилетий вражды с Эрденвальдом.

Совикус стоял рядом, скрестив руки, а глаза, узкие и холодные, следили за каждым присутствующим. Он молчал, но его молчание было громче слов — оно давило, заставляло советников ерзать в креслах. Диана заметила, как тень от его фигуры падала на стену, длинная и извивающаяся, хотя свет факелов не мог ее так исказить. Ее сердце сжалось — воспоминание о коридоре всплыло в памяти, как холодный шепот.

Всеволод кивнул Торвину, его голос, низкий и усталый, разорвал тишину:

— Говори, что узнали разведчики.

Он выпрямился в кресле, но движение вышло резким, почти судорожным, и Диана невольно сжала подлокотники своего кресла.

Торвин прокашлялся, его пальцы пробежали по карте, указывая на линию границы между Альгардом и Эрденвальдом — узкую полосу земли, что десятилетиями была полем мелких стычек.

— Хротгар, король Эрденвальда, собирает силы у наших рубежей. Его лагеря растут, как грибы после дождя. Воины из его крепостей, наемники с южных пустошей, даже горные кланы с их волчьими всадниками — все стекаются к границе. Разведчики видели дым от их костров и слышали вой волков по ночам. Это не просто набег, мой король. Это подготовка к войне.

Гарольд стукнул кулаком по столу, дерево загудело, а монеты Эверины подпрыгнули в ее руках.

— Я же говорил! Хротгар — старый волк, он не успокоится, пока не вцепится нам в глотку! Эти стычки — его игра. Десятилетия он испытывал нас, а теперь хочет большего. Помните, как он сжигал наши деревни у реки двадцать лет назад? Я потерял там глаз, а он — совесть!

Эверина выпрямилась, ее бровь дрогнула, а голос, хоть и твердый, выдавал затаенную боль:

— Ты помнишь, Гарольд, сколько мы потеряли в тех стычках? Не только золото, но и людей. Целые деревни опустели. — Она на миг замялась, пальцы сжали медальон на шее. — Я потеряла там мужа, Гарольд. И все, что мы строили, рушилось под набегами. Хротгар силен, но не безумен. Дары и слова могут убедить его, что мир выгоднее войны.

— Мир? — Гарольд резко вскинул голову, его шрамы побагровели от гнева. — Хротгар — зверь, Эверина, и его не задобрить дарами. Зверя бьют, пока он не отступит! — Он стиснул кулаки, его голос дрожал от гнева, но он склонил голову в знак почтения: — Мой король, неужели мы станем отправлять дары таким, как Хротгар? Его нужно встретить кинжалом в пузо, а не подарками и переговорами!

Всеволод медленно поднял взгляд, его глаза, темные от тяжелых дум, остановились на Гарольде, затем на Эверине. Пальцы его стиснули рукоять кинжала, но осанка осталась прямой, королевской. Голос, хоть и тихий, нес в себе бремя власти:

— Хротгар… Он всегда был угрозой нашим землям. Постоянные стычки, набеги, разорение приграничных деревень — это все продолжается долгие годы. Но большой войны мы избегали. — Он умолк, его взгляд стал острее. — Что заставило его решиться на нее сейчас?

Его слова повисли в воздухе, и на миг Диане показалось, что он говорит не с советниками, а с кем-то невидимым. Глаза его сузились, как будто он видел что-то за пределами зала.

Торвин кашлянул, разворачивая еще одну карту — детальную, с отметками лагерей Эрденвальда.

— Разведчики говорят, он собрал больше пяти тысяч воинов. Горные кланы — это не просто слухи, их волки уже рыщут у наших застав. Если он двинется, то через перевалы — старый путь, что мы не укрепляли с тех пор, как стычки затихли. Мы уязвимы, мой король.

— Уязвимы? — Гарольд вскочил, его кресло скрипнуло. — Мы — Альгард! Мы не прячемся за стенами, как трусы! Надо ударить первыми, разбить его лагеря, пока он не пересек границу! Хватит ждать, мой король!

Эверина скрестила руки, ее взгляд, полный усталости, остановился на Гарольде:

— Подумай, Гарольд, какой ценой нам обойдется война? Не только казна — припасы, лошади, но главное — жизни людей. Сколько семей лишатся отцов, сколько деревень опустеют? Я предлагаю отправить к Хротгару гонцов с дарами и словами мира. Он не безумен — он отступал прежде и отступит снова, так мы сохраним жизни и избежим войны.

Торвин покачал головой, его борода дрогнула от гнева:

— Отступал? Хротгар отступал, потому что наши клинки были наготове. Ослабим бдительность — и он спалит деревни, оставит семьи без крова. А посланников? Их он казнит, не дав им и слова молвить. Надо укрепить перевалы, поставить гарнизоны, выслать разведчиков. Только так мы защитим наши дома и сохраним жизни людей.

Он сжал карту, его грубые пальцы оставили темные пятна на пергаменте, будто отпечатки его тревоги за судьбу королевства.

Стоящий в стороне Совикус заговорил, его голос, холодный и ровный, звучал так, будто он оценивал людские жизни, не придавая им никакой цены:

— Вы все еще верите в свои мечи, послов и стены? — Его губы дернулись в усмешке. — И что, это, по-вашему, удержит Хротгара? Он может собрать огромную армию и, если пойдет на нас, его ничто не сможет остановить.

Советник шагнул к столу, и его тень накрыла карту Торвина, поглощая свет свечей.

— А если Хротгар давно не тот, кем был? Если его войско — лишь предвестник чего-то большего? — Совикус понизил голос, глаза сузились. — Есть другой путь, о котором вы боитесь даже подумать. У меня есть свои люди среди его приближенных, одно ваше слово мой король — и зелье окажется в его кубке, Хротгар станет тенью самого себя. И не прольется ни капли крови, которую вы так не любите проливать. — Он чуть усмехнулся: — Так мы спасем и людей, и казну. Или можем сидеть и дальше ждать, пока он нас всех уничтожит.

Советники замолчали, переглядываясь. Эверина нахмурилась:

— Совикус прав — нам нужно остановить Хротгара. Если твои люди могут поднести зелье к его кубку и покончить с ним без лишней крови, нужно действовать. — Она сжала кулак, глаза полыхнули. — Я готова пожертвовать честью, лишь бы спасти наш народ.

— Трусливый путь! — пренебрежительно добавил Гарольд.

Торвин нервно свернул карту, его пальцы оставили черные пятна на пергаменте.

Диана, до того молчавшая, вдруг выпрямилась. Ее голос, мягкий, но ясный, прозвучал в тишине:

— А что думает народ? Они живут у границы и знают Хротгара лучше нас. Или… может, у нас есть старые союзники, которые помогут?

Ее слова повисли в воздухе, наивные, но искренние. Совикус повернулся к ней, его усмешка стала шире:

— Народ? Союзники? Мило, принцесса, но это не сказки у камина. Хротгар не боится крестьянских вил, а старые друзья Альгарда давно забыли нас.

Его тон был ядовитым, как ветер с болот.

Эверина, однако, задумалась, ее пальцы замерли на монетах.

— Принцесса права в одном, — сказала она, — союзы могли бы помочь. У нас есть торговые связи с южными городами. Они не любят Эрденвальд больше нашего.

Гарольд фыркнул, но промолчал, его взгляд метнулся к Всеволоду. Король сидел неподвижно, его рука сжала голову, пальцы впились в виски.

— Тени… шепчут… — пробормотал он так тихо, что услышала только Диана. Ее сердце сжалось — это было не впервые. Она вспомнила коридор, его шепот «Не сейчас…», и холод пробежал по спине. Что-то было не так с отцом, и это пугало ее больше, чем слова о Хротгаре.

В этот момент один из факелов мигнул и погас, хотя ветра в зале не было. Тень Совикуса дрогнула, вытянулась к потолку, как живая, и Диана невольно отшатнулась. Ее мысли метнулись к Андрею, урокам о богах — Тенебрис, Моргас, тьма и хаос. Неужели это связано? Она сглотнула, пытаясь прогнать страх.

Всеволод резко поднял голову, его голос стал тверже:

— Довольно споров. Мы укрепим перевалы, как сказал Торвин. Выслать новых разведчиков — пусть следят за каждым шагом Хротгара. Но этого мало.

Он замолчал, его взгляд упал на Совикуса, и тот наклонился, шепча что-то на ухо королю. Диана напряглась, пытаясь уловить слова, но услышала лишь низкий шепот, как шипение змеи. Всеволод выпрямился, его глаза блеснули странным огнем:

— Готовьте тайную операцию. Если Хротгар хочет войны, он ее получит — но не на наших землях. Мы ударим первыми, уничтожим Хротгара, а потом заберем себе его земли. — Его голос был резким, почти чужим, и советники замерли.

— Вот это король, которого я знаю! — довольно кивнул Гарольд.

Эверина нахмурилась, ее пальцы крепко обхватили кошелек.

— Надеюсь, твои агенты не подведут нас, Совикус.

Торвин побледнел, но промолчал, сворачивая оставшиеся карты.

Совикус отступил назад, его тень снова стала обычной, но Диана не могла отвести от него глаз. Что он сказал отцу? Почему его слова меняют всё? Она вспомнила сны — огни, крики, тени, что шептались в темноте. Ее ладони вспотели, платье прилипло к рукам.

Всеволод махнул рукой, заканчивая совет:

— Идите. Делайте, что сказано.

Советники поднялись, их шаги гулко отдавались в зале. Гарольд ушел первым, бормоча о мечах и крови. Эверина задержалась и бросила на Совикуса острый взгляд, прежде чем выйти. Торвин дрожащими руками подхватил свои карты и поспешил следом.

Диана осталась сидеть, глядя на отца. Всеволод не двигался, его взгляд снова ушел в пустоту, а рука сжимала кинжал так, что костяшки побелели. Совикус склонился к нему, что-то шепнув, и король кивнул не глядя. Советник повернулся и ушел, его мантия прошелестела по полу, как крылья ворона.

— Отец? — тихо позвала Диана, ее голос дрогнул. Всеволод медленно повернул голову, его глаза встретились с ее взглядом, но в них было что-то чужое — тень, что не принадлежала ему.

— Иди спать, Диана, — сказал он, и его тон был холодным, как ветер за окном. — Завтра будет новый день.

Принцесса встала, ее ноги дрожали, но она заставила себя идти. У дверей она обернулась — Всеволод сидел один, его фигура в огромном пустом зале теперь казалась меньше, а тени вокруг него шевелились, как живые. За окном сверкнула молния, осветив колонны, и на миг Диане показалось, что резные воины смотрят на нее, их каменные глаза полны тревоги. Она вышла, но сердце билось так громко, что заглушало шаги. Что-то менялось в Альгарде, в ее отце, и она не знала, как это остановить.