Серия «Между светом и тьмой. Легенда о ловце душ.»

Теперь Моргенхейм стал могилой — огромной, зияющей раной на теле королевства. Огонь пожарищ еще тлел, распространяя едкий, удушливый дым, который стелился над землей, как саван из серого тумана, заволакивая все вокруг. Разрушенные дома, обугленные и полуобрушившиеся, зияли пустыми проемами окон, словно мертвецы с вырванными глазами, их стены скрипели под порывами ветра, издавая жалобный стон и оплакивая ушедшую жизнь. Грунтовые дороги превратились в месиво из грязи, пепла и крови, их поверхность была изрыта следами ног, копыт и чем-то еще — длинными, когтистыми отпечатками, которые не принадлежали ни человеку, ни зверю, а тянулись в глубину руин, как следы неведомого хищника. Ветер, холодный и резкий, шевелил обугленные балки, стонал в проломленных стенах и кружил в воздухе пепел — последние останки того, что когда-то было домом для сотен душ. Он выл между домов, словно голоса потерянных, и нес с собой запах гари и тлена, оседающий на языке горьким привкусом. Опустившаяся на деревню тишина была тяжелой, гнетущей, нарушаемой лишь редким треском угасающих очагов да завываниями ветра, они звучали как плач блуждающих душ, не нашедших покоя.

Лишь одна церковь Люминора стояла почти нетронутой среди этого хаоса. Ее белые каменные стены, покрытые резьбой в виде солнечных лучей и листьев, возвышались над развалинами, как последний маяк надежды в море тьмы. Камень, выточенный руками мастеров столетия назад, все еще хранил следы их веры — тонкие линии, которые складывались в символы света, теперь покрытые сажей и трещинами. Витражные окна, изображавшие сцены из легенд о Светлом боге — его битвы с тьмой, его милость к смертным, — все еще переливались слабыми красками: золотыми, синими, алыми, хотя многие стекла треснули или были выбиты, оставляя зазубренные края, блестевшие в тусклом свете закатного неба. Колокол на башне молчал, его язык застыл в неподвижности, словно даже он отказался звать на помощь в этом проклятом месте, где свет казался далеким воспоминанием, а тени двигались в углах, как живые существа.

Король Всеволод вел отряд из восемнадцати воинов и священника Андрея через безмолвные руины. Его высокая фигура в бордовом плаще, отороченном мехом, возвышалась над остальными, но даже он казался маленьким в этом море разрушений, где каждый шаг отдавался эхом в пустоте. Лошади нервничали, поводья натягивались в руках всадников, копыта вязли в грязи, оставляя глубокие борозды, а дыхание вырывалось клубами пара, дрожащего в холодном воздухе. Животные фыркали, мотали головами, их глаза блестели от страха, и даже самые закаленные воины ощущали пробиравший до костей холод — не от осеннего ветра, а от чего-то иного, невидимого, но осязаемого, как дыхание смерти, следовавшего за ними по пятам. Всеволод сжал рукоять меча, его пальцы побелели от напряжения, металл впился в ладонь, оставляя следы. Он вспомнил Эльзу — ее голубые глаза, умоляющие: «Сохрани Альгард, Всеволод. Не дай ему пасть». Тогда он поклялся ей на их свадьбе, стоя перед алтарем Люминора, что защитит королевство любой ценой, его голос был тверд, как сталь, а ее улыбка — светом, согревающим его душу. Теперь Моргенхейм рушился, дома горели, а люди исчезли, и он чувствовал, как предает ее память, как холодная и цепкая тьма подбирается к его сердцу. «Диана», — подумал он, вспоминая ее последнее письмо: «Тени зовут меня, папа. Я боюсь». Он не мог позволить этой тьме дотянуться до нее, но каждый шаг в Моргенхейме заставлял его сомневаться — сможет ли он сдержать свои клятвы?

— Где все тела? — хрипло спросил Гримар, тяжело сглатывая ком в горле. Его голос дрожал, хотя он был ветераном множества сражений, видел города, павшие под мечами и стрелами, знал запах крови, гниющей плоти и паленого дерева, пропитывающий воздух после битв. Но здесь не было привычного смрада смерти, лишь едкий дым и тонкий, едва уловимый аромат тлена, который не принадлежал этому миру, а витал в воздухе, как шепот из преисподней, проникающий в легкие и оседающий на коже.

— Они должны быть повсюду… Но улицы пусты, — пробормотал Всеволод, его взгляд, острый и внимательный, скользил по руинам, выискивая хоть какой-то намек на жизнь или смерть. Его голос оставался твердым, как и подобает королю, но внутри он ощущал возрастающий страх, и он, как черная волна, грозил поглотить его разум, оставив лишь пустоту. Он сжал зубы, заставляя себя дышать ровно, не показывать слабости перед своими людьми, перед памятью Эльзы, образ которой стоял перед его глазами, как призрак.

Священник Андрей медленно перекрестился, его губы шевелились, шепча молитву к Люминору; ее слова он повторял сотни раз, но теперь они звучали глухо, как эхо в пустом храме. Его ряса, обычно чистая и аккуратная, теперь была покрыта грязью и пеплом, подол волочился по земле, оставляя следы в месиве. Рука, сжимавшая символ Люминора — деревянный диск с вырезанным солнцем, — дрожала от напряжения, пальцы впились в дерево так, что оно скрипело.

Он вспомнил ночь, когда свет Люминора вырвал его из лап болезни, ослепительный и теплый. Он не знал материнской заботы — еще младенцем его отдали в церковь на служение богам, — но этот свет, обволакивающий и нежный, был словно объятия, которых он никогда не ведал. Словно сама мать, невидимая и давно потерянная, заключила его в свои руки, даря покой и исцеление.

Тогда он был молодым послушником, лежал в лихорадке, его тело горело, а душа уходила в темноту, но свет снизошел с небес, наполнив его жизнью, вернув дыхание в легкие. Теперь этот свет молчал, и Андрей спрашивал себя: «Был ли я достоин той милости? Или это наказание за мою слабость, за то, что я не смог предвидеть эту тьму?» В этом месте он ощущал нечто чуждое, как будто воздух был пропитан присутствием силы, она глушила его молитвы, давила на грудь, как невидимая рука.

И тогда они вышли на главную площадь. И увидели их.

Кладбище под открытым небом раскинулось перед церковью. Сотни тел лежали на каменной мостовой, их силуэты проступали в тусклом свете закатного неба, окрашенного багровыми и серыми тонами, которые смешивались в зловещий полумрак. Мужчины, женщины, дети — все они были здесь, распростертые в неестественных позах, как марионетки, чьи нити оборвались в один миг. Их лица застыли в гримасах ужаса, рты открыты в безмолвных криках, глаза широко распахнуты, но пусты, как выжженные угли. На телах не было ран от мечей или стрел, только кожа, иссохшая до хрупкости пергамента, обтягивала кости, ломкие и тонкие, а пальцы, скрюченные в предсмертной агонии, цеплялись за воздух, будто пытались ухватиться за уходящую жизнь. Кровь, залившая мостовую, была темной, почти черной, густой, как смола, и казалось, что она не просто пролилась — она вытекла изнутри, как будто сами тела исторгли ее в безумной агонии, оставив после себя лишь оболочки.

— Боги… — прошептал Аден, молодой воин с короткими светлыми волосами, дрожащими на ветру. Его лицо побледнело, рука невольно сжала рукоять меча, пальцы задрожали, а глаза округлились от ужаса, отражая багровый свет неба.

— Они… как будто высохли. — Гримар наклонился к одному из тел, его голос дрогнул, выдавая страх, который он не мог скрыть. Он протянул руку, но остановился, не решаясь коснуться иссохшей кожи, она трескалась, как старая бумага, готовая рассыпаться под малейшим давлением. Его взгляд замер на теле старика, чьи пальцы сжимали деревянную ложку — последнюю память о жизни, которая оборвалась.

— Это не война, — голос Андрея дрожал, но в нем чувствовалась смесь страха и понимания, медленно пробивавшаяся сквозь пелену ужаса. Он поднял взгляд к небу, где облака сгущались, закрывая последние лучи солнца, оставляя лишь тени. — Их души… они не ушли. Они все еще здесь, пойманные в этой тьме.

— Что ты хочешь сказать? — Всеволод повернулся к нему, его глаза сузились, и в них мелькнула тень тревоги. Его голос был резким, требовательным, но внутри он чувствовал, как сердце сжимается от предчувствия, от мысли о том, что эта тьма может дотянуться до Вальдхейма, до Дианы.

Андрей опустил голову, его пальцы сжали символ Люминора так сильно, что дерево скрипнуло, а в груди закололо от боли. «Почему ты молчишь, Светлый?» — подумал он, чувствуя, как вера — опора всей его жизни — трещит под напором сомнений, словно старый мост под тяжестью бури. Он видел перед собой не просто смерть — он видел пустоту, пожирающую все человеческое.

— Их забрал Некрос, — сказал он тихо, но имя бога разложения прозвучало как удар грома в этой мертвой тишине, отражаясь от стен церкви и растворяясь в вое ветра.

Воины застыли, их дыхание сбилось, воздух стал тяжелым, будто само имя вытягивало душу из их тел. Некрос — имя, которое редко произносилось вслух даже в самых мрачных легендах, он был олицетворением смерти — она пожирает не только тела, но и души, оставляя после себя лишь пустоту и тлен. Говорили, что его дыхание обращало плоть в прах, а прикосновение вырывало жизнь из самых сильных сердец, оставляя лишь эхо их криков в бесконечной тьме.

— Мы должны найти выживших, — приказал Всеволод, стараясь сохранить твердость в голосе, хотя его разум боролся с нарастающим ужасом. Он не мог позволить страху овладеть собой — не перед своими людьми, не перед Дианой, чей образ всплыл в его памяти, как свет в темноте. Он вспомнил ее, маленькую, в саду Вальдхейма, бегущую к нему с цветком в руках, ее волосы развевались на ветру, а голос звенел: «Папа, ты всегда сможешь защитить меня?» Он ответил тогда: «Всегда», — и обнял ее, чувствуя тепло ее маленького тела. Теперь он не знал, сможет ли сдержать это обещание, но отступить означало предать ее, предать Эльзу, предать всех, кто верил в него.

Аден шагнул вперед и медленно опустился на колено возле тела молодой женщины. Ее лицо, искаженное предсмертным криком, было знакомым — он вспомнил, как видел ее на ярмарке год назад, с корзиной яблок и улыбкой, освещающей ее лицо, как солнечный свет. Теперь ее кожа была серой, глаза пустыми, а руки застыли в жесте, будто она пыталась защититься от невидимого врага. Аден осторожно коснулся ее холодного лба, его губы беззвучно шептали молитву, но в следующий миг черные когти впились ему в шею.

Он закричал, его голос разорвал тишину, кровь брызнула на камни, окрашивая их алым ярким пятном на фоне серого пепла. Мертвая женщина рванулась к нему, ее пальцы, сухие и хрупкие, вцепились в плоть с неестественной силой, раздирая кожу и мясо. Аден рухнул на колени, пытаясь отбиться, его руки дрожали, но она рвала его, даже когда три меча вонзились в ее тело — Гримар, Валрик и еще один воин ударили одновременно, их клинки сверкнули в багровом свете. Труп не остановился, продолжая двигаться, пока Валрик не отсек ей голову одним резким ударом, и ее тело рухнуло, как сломанная кукла.

— Что это? — прохрипел Валрик, отступая назад, его меч дрожал в руках, капли крови стекали с лезвия на мостовую.

Трупы… двигались. Один из них дернулся, его тело хрустнуло, как сухие ветки под ногами. Затем второй. Затем сотни. Суставы выгибались в неестественных позах, сухие конечности поднимались с земли, а пустые глаза загорались мерцающим багровым светом, как угли в глубине бездны. Из их ран вырывался черный дым, извиваясь, как змеи, а в тенях между телами мелькнуло голубое пламя, холодное и зловещее, как дыхание Моргаса. Их шепот слился в гул, давивший на разум: «Для него… для меча…»

Валрик упал на землю, отшатываясь, его лицо побелело еще сильнее, дыхание стало прерывистым, как у загнанного зверя.

— Этого не может быть… — прохрипел Гримар, его голос сорвался, меч в руке дрогнул, впервые за годы сражений.

— В строй! — рявкнул Всеволод, выхватывая меч из ножен. Его голос прогремел над площадью, как раскат грома, заставляя воинов встрепенуться, вырваться из оцепенения. Он сжал рукоять так сильно, что боль пронзила ладонь, но это помогло ему сосредоточиться, отогнать образ Дианы, зовущей его из темноты.

Но воины застыли в ужасе, их ноги словно приросли к земле, сердца колотились в груди, заглушая все звуки. Трупы вставали — медленно, неуклюже, но с ужасающей неотвратимостью. Дряхлые руки тянулись к живым, сухие губы шевелились, шепча нечеловеческие слова, которые звучали как хор из глубин преисподней, хриплый и надломленный. Их движения были рваными, но в них чувствовалась сила, не подчиняющаяся законам природы, как будто невидимые нити поднимали их из могил.

И тогда нежить атаковала.

Первым удар отразил Гримар, его топор с хрустом рассек шею ближайшего мертвеца, но тот не остановился — голова повисла на обрывках кожи, а тело продолжило двигаться, хватая воина за доспехи, когти скребли металл с визгом. Гримар закричал, его голос был полон ярости и страха:

— Они не умирают!

Воины сомкнули ряды, мечи сверкнули в багровом свете неба, окрашенного закатом и дымом. Удары посыпались в грудь мертвецов, их иссохшие тела крошились под клинками, как сухая глина, но они не отступали, напирая с нечеловеческой яростью, их пальцы цеплялись за ноги, руки, лица. Из их тел вырывался черный дым, он клубился в воздухе, а шепот становился громче: «Ключ близко…»

— В голову! Бейте в голову! — крикнул Андрей, его голос перекрыл шум боя, дрожащий, но полный решимости.

Мечи засверкали быстрее, отсекая головы, раскалывая черепа. Осколки костей разлетались по мостовой, багровый свет в глазах мертвецов угасал, но даже обезглавленные тела продолжали двигаться, их руки цеплялись за доспехи, ноги ковыляли вперед, пока не падали от полного разрушения. Кровь — их собственная, черная и густая — смешивалась с алой кровью из ран воинов, нанесенных когтями.

Их было слишком много. Сотни тел поднимались с площади, их шепот превращался в гул, он давил на разум, заставляя сердце биться быстрее, а мысли путаться. Воины отступали, шаг за шагом, их силы таяли под натиском неумолимой нежити, дыхание становилось хриплым, руки дрожали от усталости.

— В церковь! — скомандовал Всеволод хриплым от напряжения голосом. Он рубанул очередного мертвеца, его меч рассек грудь, но тварь продолжала идти, пока он не ударил снова, отсекая голову. «Диана», — подумал он, и ее образ придал ему сил. Он не мог умереть здесь, не теперь, когда она ждала его в Вальдхейме.

— Они уничтожили наших лошадей! — крикнул Ярослав, его лицо было перепачкано кровью товарища, глаза дико блестели.

Отряд начал отступать, пробиваясь сквозь ряды мертвецов к церкви Люминора. Клинки сверкали, отсекая конечности, но нежить наступала, ее число не убывало. Лошади лежали в стороне, их тела были разорваны, внутренности вывалены на землю, а глаза остекленели в ужасе, гривы пропитались кровью и грязью.

И тогда появилось нечто иное.

Из тени разрушенного дома вышла фигура — высокий силуэт в рваном черном плаще, он развевался, словно крылья ворона, изорванные и трепещущие на ветру. Лицо скрывал капюшон, но под ним не было глаз, рта или черт — лишь пустота, черная, как сама бездна, в которой мелькали слабые искры голубого пламени. От фигуры исходил ледяной холод, и воздух вокруг нее дрожал, как от жара, искажая очертания руин.

— Вы опоздали, смертные, — раздался голос, похожий на сотни шепчущих голосов, сливающихся в зловещий хор, он резал слух и проникал в разум. — Ключ близко, смертные. Меч ждет ее.

Андрей поднял руку с символом Люминора, его пальцы дрожали, но взгляд оставался твердым, хотя внутри он чувствовал, как вера рушится. «Светлый, дай мне сил», — подумал он, вспоминая тепло того света, что спас его когда-то.

— Кто ты? — крикнул он, его голос дрогнул, но в нем была сила, рожденная отчаянием.

— Посланник, — ответило существо, и в тот же миг тьма поглотила улицы.

Мрак сгустился, как живое существо, обволакивая площадь. Тени двигались, извивались, тянулись к живым, их когти царапали доспехи с визгом, оставляя глубокие борозды. Крик раздался в темноте — еще один воин упал, его шея была разорвана черными когтями, кровь хлынула на землю, смешиваясь с пеплом. Всеволод отбросил мертвеца, его меч рассек воздух, но тени уже тянулись к нему, холодные и цепкие, как ледяные руки, сжимающие его сердце.

И тогда Андрей поднял руки к небу.

— Люминор, освети нас! — прогремел его голос, полный отчаяния и веры, все еще теплившейся в его душе. Когда он взмолился, витражи церкви вспыхнули слабым золотым светом, их краски ожили, отбрасывая лучи на площадь, и тени отпрянули от стен, шипя, как рассерженные змеи.

Ослепительный всплеск света разорвал тьму, вырвавшись из символа в его руках. Мертвецы взвизгнули, их тела рассыпались в прах, как сухие листья под ветром, черный дым растворился в воздухе. Посланник Некроса отшатнулся, капюшон его дернулся, словно от боли, и из-под него вырвался низкий гневный вой, что сотряс землю под ногами.

— Ты совершил ошибку, священник, — прогремел голос, от которого задрожали камни мостовой.

Всеволод рванулся вперед и нанес удар. Его меч вошел в темную плоть посланника, металл встретил сопротивление, как будто вонзился в густую смолу, липкую и холодную. Существо завыло, его тело дрогнуло, и посланник исчез, растворившись в тенях, как дым на ветру, оставив после себя лишь запах серы и слабое эхо голубого пламени.

Тьма рассеялась, мертвецы попадали на землю, их багровый свет угас. Тела ближайших мертвецов рассыпались в серый прах, который ветер унес прочь. Воины тяжело дышали, окруженные упавшими останками, их мечи дрожали в руках, лезвия покрылись черной грязью. Но они знали — это лишь начало. Посланник вернется, и эта тьма не отступит так легко.

— Нужно бежать к храму! — рявкнул Андрей, его голос был хриплым, но решительным, глаза блестели от слез и надежды.

Они побежали к церкви Люминора, единственному уцелевшему на вид зданию. Ее высокие стены, покрытые резьбой, все еще стояли, а витражи отражали слабый свет угасающего дня, бросая золотые блики на землю. Но даже здесь, в этом оплоте света, чувствовалась тьма, затаившаяся в углах, шепчущая слова, которые Андрей не мог разобрать.

Когда они приблизились к дверям, раздался звук — глухой, как стук каблуков по каменному полу, но громче, настойчивее. Все обернулись. Трупы на площади снова начали двигаться. Их руки дергались, кости скрипели, а пустые глаза загорелись багровым светом, ярким и жгучим. Они поднимались, их движения были медленными, но уверенными, как у хищников, почуявших добычу, их шепот становился громче: «Для него… для меча…»

— К оружию! — крикнул Всеволод, выхватывая меч. Его голос был полон ярости, но внутри он чувствовал, как отчаяние сжимает грудь. «Диана, я вернусь к тебе», — подумал он, и эта мысль стала его щитом.

— За Люминора! — крикнул Гримар, врезаясь в толпу нежити. Его меч рассекал воздух, отрубая головы и конечности, но мертвецы не останавливались. Они падали, но поднимались снова, двигаясь даже после смертельных ран, их шепот сливался в гул, что давил на разум, как тяжелый камень.

— В церковь! — крикнул Всеволод, его голос перекрыл шум боя. — Быстро!

Они отступили к дверям, сражаясь на ходу. Мертвецы преследовали, их багровые глаза горели в темноте, когти вытягивались, как лезвия. Когда отряд достиг входа, Ярослав и Валрик схватили тяжелые деревянные брусья и заперли двери, прижав их спинами к створкам. Преследование мертвецов прекратилось, как только они оказались за дверьми храма, тьма не могла попасть в святое место, пока витражи светились слабым светом, отгоняя ее.

Внутри было темно, но свет символа Люминора в руках Андрея осветил помещение, бросая золотые блики на каменный пол. На полу сидели несколько человек — изможденных, испуганных, но живых. Их одежда была изорвана, лица покрыты грязью и сажей, а глаза широко раскрылись, когда они увидели короля и его отряд, смесь надежды и неверия мелькнула в их взглядах.

— Вы… вы живы? — прошептала женщина с темными волосами, ее лицо было бледным, а руки дрожали, сжимая край рваного плаща. Она прижимала к себе мальчика лет десяти, его глаза были красными от слез, а пальцы впились в ее руку. — Отец Томаса… он разорвал мою дочь, мою Нору, на куски у меня на глазах, — добавила она, ее голос дрогнул, слезы потекли по щекам, оставляя дорожки в грязи. — Я звала его, но он… он уже не слышал.

— Мы здесь, чтобы помочь, — сказал Всеволод, опускаясь на колени рядом с ней. Его голос был твердым, но в нем чувствовалась усталость, а взгляд смягчился, когда он посмотрел на мальчика. Внутри он чувствовал тяжесть: «Я не смог защитить их. Сколько еще семей я потеряю?»

— Я Марта, — ответила женщина, ее голос дрожал, но она старалась держаться. — А это мой сын Томас. — Она указала на мальчика, смотревшего на Всеволода с немым ужасом. — И еще… — Она оглянулась на остальных. — Это Лора, Эдгар и Финн. Мы единственные, кто выжил.

Андрей подошел к ним, его ряса шуршала по каменному полу. Он заметил древний символ Люминора на алтаре, его резьба была покрыта пылью, но под ней угадывались солнечные лучи. Он схватил его, и символ засветился слабым светом, отгоняя тени и мертвецов от дверей. Мертвецы снаружи затихли, но не исчезли. Глаза Андрея были полны боли и сострадания, но в них горела искра надежды, за которую он цеплялся, как за последнюю нить.

— Что произошло здесь? — спросил он тихо, его голос был мягким, но в нем чувствовалась тревога. «Светлый, дай мне ответ», — уже подумал он, чувствуя, как сомнения грызут его душу.

Марта глубоко вздохнула, ее пальцы впились в плечо сына, оставляя красные следы на его коже.

— Это началось три дня назад, — сказала она, ее голос дрожал, как лист на ветру. — Люди начали сходить с ума. Сначала это были крики, потом… они нападали друг на друга. Их глаза… их глаза стали пустыми, черными, как ночь. Мой муж… он схватил топор и пошел на нас. Томас кричал, а я… я схватила его и побежала сюда. Мы спрятались в церкви. Они не могли войти. Свет Люминора защищал нас.

— Я видел, как тень вырвалась из колодца и вошла в кузнеца, — прошептал Эдгар, старик с седыми волосами и кривым посохом в руках. Его глаза, мутные от возраста, смотрели куда-то вдаль, но в них мелькнул ужас. — Его глаза почернели первыми. Он повернулся к своей дочери и… задушил ее. А потом тени вошли в других. Это были не люди — это было безумие.

— Церковь — наше спасение, — добавила Лора, молодая женщина с короткими волосами, ее голос дрожал от надежды, но руки тряслись, когда она сжимала рваный подол платья. — Когда мы вошли, они остановились у дверей. Свет не пускает их.

— Вы… король? — спросил Финн, худой мужчина с впалыми щеками, его голос был полон недоверия. — Вы пришли спасти нас?

Всеволод кивнул, но его взгляд был тяжелым. «Спасу ли я вас?» — подумал он, чувствуя, как ответственность давит на плечи, словно камень, что он не мог сбросить.

Прошло несколько часов. Мертвецы стояли у дверей церкви, их когти скребли дерево, но внутрь не входили, их шепот доносился сквозь стены: «Для него… для меча…» Воцарившаяся внутри тишина была не умиротворенной, а напряженной, как натянутая струна перед разрывом. Выжившие в церкви понимали всю безвыходность ситуации. Они жили, но уже не были теми, кем были до этого кошмара, — их души были изранены, их вера подточена страхом, а глаза смотрели в пустоту.

Моргенхейм все еще стоял, окутанный тенью разложения, его улицы и дома стали немыми свидетелями того, что случилось, и предвестниками того, что еще предстояло. Посланника Некроса не было видно, но его присутствие ощущалось в каждом шорохе, в каждой тени, притаившейся за углом, в каждом ударе когтей по дверям. Король Всеволод, его отряд и священник Андрей знали: мир еще не видел всей силы того, что пробудилось в этой мертвой тени.

Андрей опустился на колени перед алтарем, его руки сжали символ Люминора, свет которого пульсировал, как слабое сердцебиение. Он молился, как всегда в моменты темных испытаний, на грани отчаяния и бездны: «О Светлый Люминор, Владыка Света, услышь нас в этот тяжелый час. Мы не в силах бороться с тем, что встало против нас. Освети наш путь, вразуми нас, покажи нам хотя бы слабый свет, который ведет через тьму». Его слова, искренние и полные надежды, поднимались к небесам, как тихая река, текущая через бескрайние пространства, до самых отдаленных уголков вселенной. Но ответа не было, и это молчание раскалывало его душу на куски.

***

Люминор восседал на своем троне в чертоге света, возвышаясь над бескрайним сиянием. Трон, выкованный из чистого золота, был усыпан драгоценными камнями, мерцающими, как звезды на ночном небе, их свет отражался в золотых стенах, создавая бесконечное сияние. Из спинки трона поднимались резные солнечные лучи, расходясь в стороны и озаряя все вокруг мягким теплым светом, и он согревал даже самые холодные уголки этого небесного зала. Но сам Люминор сиял ярче любого камня, ярче солнца. Его фигура была источником чистой энергии — ослепительной и нежной, дарующей жизнь всему сущему. Воздух вокруг него искрился, наполняясь теплом и силой, а одежды переливались оттенками золота и белого огня, струясь, как жидкий свет. Его лицо, прекрасное и вечное, словно высеченное из мрамора, хранило бесконечную мудрость и печаль, которые отражались в его глазах — глубоких, как небеса, и сияющих, как звезды. Длинные волосы, сотканные из света, струились по плечам, а вокруг него кружились частицы энергии, как звездная пыль, танцующая в бесконечности.

Молитва Андрея дошла до него, пронзая его душу, как раскаленный клинок, каждый слог отзывался болью в его сердце. Он ощущал страх священника, его отчаяние, его веру, пошатнувшуюся под напором тьмы, и это заставляло его страдать. Его руки впились в подлокотники трона, пальцы сжали драгоценные камни так сильно, что те начали плавиться, оставляя следы на золоте. Лицо, обычно спокойное и величественное, теперь было искажено мукой, брови сдвинулись, а губы сжались в тонкую линию. Он вспомнил Диану, ее сны — он видел их в отражениях света, — ее голос, зовущий его сквозь тьму, и сжал в ладони крошечную искру, в которой мелькнул образ Ловца Душ, окруженного тенями. «Если они узнают о моем плане…» — подумал он, чувствуя, как страх темных богов смешивается с его собственным.

Вокруг него стояли дети света — существа, рожденные из его силы, их формы переливались, как солнечные лучи на воде, их глаза, полные мудрости, наблюдали за своим создателем с тревогой, отражавшейся в их сиянии.

— Еще рано, — прошептал Люминор, но его голос был напряжен, выдавая внутреннюю борьбу. — Еще рано…

Внезапно по залу прошла вспышка света, ослепительная и мощная, как удар молнии. Золотые стены отразили ее, и на мгновение весь мир оказался погруженным в сияние, ослепившее даже детей света. Они отшатнулись, их формы задрожали, как пламя на ветру, их голоса зазвенели, как хрусталь.

— Отец, — произнес один из них, его голос был чистым, как звон колокола. — Ты почти явил себя.

Люминор закрыл глаза, его дыхание стало тяжелым, словно он нес на плечах всю тяжесть мира, его грудь поднималась и опускалась медленно, с трудом.

— Я не могу вмешаться, — сказал он, и его голос, тихий, но полный власти, разнесся по залу, отражаясь от стен. — Еще не время. Если я явлюсь сейчас, тьма узнает о моих планах. Она подготовится. И тогда… тогда я не смогу защитить их.

Он поднял руку, и свет, еще не угасший, сконцентрировался в его ладони, превратившись в крошечную искру, дрожащую, как последняя надежда. Он смотрел на нее, его взгляд был полон боли и любви.

— Дети мои, — прошептал он, его голос стал мягче, но в нем чувствовалась бесконечная печаль. — Вы должны пройти через тьму, чтобы понять ценность света. Я не могу лишить вас этого испытания. Но я с вами. Всегда.

Искра погасла, и зал погрузился в тишину, нарушаемую лишь слабым звоном энергии, витавшей вокруг него. Люминор опустил голову, его сила на миг ослабла, как будто даже он, бог света, чувствовал усталость от этой борьбы.

— Если я сделаю это снова, они всё поймут, — подумал он, его разум боролся с желанием вмешаться, спасти тех, кто звал его. — И тогда не только мир, но и я сам могу пасть перед их мощью.

Но молитва Андрея не осталась незамеченной. В клубившихся у границ мира тенях, у гробницы, где хранился Ловец Душ, титаны — гиганты из камня и стали, созданные Эоном для охраны равновесия, — открыли глаза. Их взоры, пылающие белым светом, обратились к Моргенхейму, и земля под ними дрогнула, как от тяжелых шагов. Их голоса прогремели в глубине, низкие и древние, как сама вечность: «Свет… тьма… равновесие…» Камень треснул под их ногами, и слабое эхо их движений достигло Моргенхейма, заставив стены церкви задрожать.
***

Он сделал шаг вперед, и тяжелые двери храма, украшенные черепами и рунами, с грохотом распахнулись перед ним, словно подчиняясь невидимой воле. Внутри царила тьма, густая и осязаемая, нарушаемая лишь слабым свечением багровых рун, вырезанных на стенах. Их свет дрожал, отбрасывая длинные тени, которые казались живыми, шевелящимися в такт дыханию храма.

В центре зала возвышался круглый стол, высеченный из черного мрамора. Его поверхность была покрыта сетью древних трещин, словно он впитал боль и ярость ушедших эпох. Вокруг стола сгущались тени — смутные фигуры темных богов, полускрытые мраком вечности. Их безмолвное присутствие искажало само мироздание: воздух сгустился, пропитанный предгрозовой тяжестью, и звенел от их сокрытой мощи, готовой разорвать ткань реальности.

— Моргас, — раздался низкий, зловещий голос, хриплый и полный силы. Это был Некрос, бог разложения. Его тело, закутанное в гниющие бинты, источало смрад, а из-под них сочилась черная слизь, оставляя на полу темные дымящиеся пятна. Его лицо было скрыто под капюшоном, но глаза, похожие на тлеющие угли в глубине черепа, смотрели на Моргаса с холодным, почти насмешливым интересом. — Ты позвал нас. Говори.

— Да, — прошипел Заркун, бог зависти, его голос был резким, как удар хлыста. Его фигура была тонкой и извилистой, как змея, готовая ужалить, а черная кожа отливала ядовитым блеском. Его глаза сверкали, как раскаленные лезвия, а длинные, костлявые пальцы нервно перебирали край плаща, сотканного из теней. — Мы не любим, когда нас отвлекают от наших дел. Я уже почти сломал волю Хротгара, отвлекаешь меня от моей любимой игрушки. Ты уже однажды подводил нас, Моргас. Помнишь, как ты бросил Арта в его последней битве? Ты обещал поддержку, но предпочел наблюдать со стороны, пока его уничтожали.

Моргас холодно улыбнулся, его облик на миг замер в образе воина, и багровый свет вспыхнул в его глазах, как далекая буря.

— Арт был слишком самоуверен, — ответил он, голос звучал низко, с ноткой презрения. — Он думал, что сможет победить в одиночку, что его сила выше света Люминора. Я лишь дал ему урок смирения.

— Смирение? — засмеялся Некрос, его смех напоминал скрип ржавых петель и хруст ломающихся костей. — Ты предал его, Моргас. Оставил его одного против светлых богов, и теперь он заперт в Ловце Душ. А мы должны верить, что ты не предашь нас?

Моргас медленно перевел взгляд на Тенебрис.

Богиня тьмы молчала, сидя в самом темном углу зала. Ее фигура растворялась в тенях, словно была частью самой ночи, и только слабое движение капюшона выдавало ее присутствие. Она была воплощением тьмы — не просто разрушительной, но глубокой, сложной, как безлунное небо. Ее молчание было красноречивее любых слов, оно давило на всех, заставляя чувствовать ее силу даже без единого жеста. Когда она наконец подняла голову, капюшон слегка сдвинулся, и в свете рун на мгновение мелькнуло ее лицо.

Тенебрис была пугающе красива. Ее черты казались высеченными из мрамора: высокие скулы, тонкий нос, губы, окрашенные в глубокий багровый оттенок, словно кровью. Кожа ее была бледной, почти прозрачной, сквозь нее проступали тонкие вены, как серебряные нити. Глаза — бездонные, как ночное небо, усыпанное звездами, — смотрели с холодной ясностью, проникая в самую суть. Но в ее красоте таилась опасность, как в цветке, манящем ароматом, но скрывающем яд. Ее сущность была сложной: она несла не только страх и хаос, но и покой, смерть и неизбежность. Когда она заговорила, ее голос был мягким, как шепот ветра в ночи, но в нем чувствовалась сила, способная сокрушать миры.

— Зачем ты нас собрал, брат? — прошептала она.

Моргас подошел к столу и положил на него руку. Вокруг его пальцев закружились тени, сгущаясь и образуя карту мира — призрачную, мерцающую, сотканную из мрака. На ней проступали земли Альгарда: золотые пятна, где власть светлых богов была сильна, и темные провалы, где их свет ослаб.

— Братья и сестра, — начал он, голос звучал как гул далекой грозы, нарастающий и глубокий, — мы долго терпели их правление. Светлые боги — Люминор, Аэлис, Валериус — считают, что их время вечно, что их порядок непоколебим. Они смотрят на нас сверху вниз, уверенные в своей победе. Но они ошибаются. Их время подходит к концу.

Некрос хрипло засмеялся, слизь с его бинтов капнула на стол, оставив едкий след.

— Ты говоришь так, будто у тебя есть план, — прошипел он, склонив голову. — Но мы уже слышали это раньше. И чем это закончилось? Арт повержен, его душа заточена, а мы вынуждены скрываться в тенях, питаясь объедками их мира.

— Арт был силен, — вмешалась Тенебрис, ее голос был тихим, но каждое слово звучало как приговор. — Но он действовал в одиночку. Он не понимал, что только вместе мы можем победить. Его гордыня стала ключом к его падению.

— Именно поэтому я собрал вас здесь, — сказал Моргас, его глаза вспыхнули багровым светом, отражая пламя его амбиций. — Арт ошибался, но его сила была неоспорима. Мы можем вернуть его, освободить из Ловца Душ и использовать его мощь, чтобы уничтожить светлых богов раз и навсегда.

Заркун прищурился, его пальцы сжались в кулак, когти демона впились в мраморный стол, оставляя тонкие царапины.

— Ловец Душ запечатан в храме, охраняемом титанами и светом Люминора, — прошипел он. — Даже мы не сможем просто так проникнуть туда незамеченными. Ты предлагаешь самоубийство.

— Именно поэтому нам нужен план, — ответил Моргас, его голос стал тверже, как сталь. — И я его разработал. Ловец Душ — это не просто оружие. Это подарок Эона Арту, первому из сотворенных им богов, сильнейшему из всех нас. Изначально Арт был создан чистым и светлым, он помогал Эону творить вселенную — звезды, миры, жизнь. Но когда Эон исчез, оставив мир в наших руках, Арт разочаровался. Он увидел слабость света, его хрупкость, его ложь. Он решил уничтожить все, что было дорого Эону, — светлых богов, людей, порядок. Его сила была велика, и, даже объединившись, Люминор и другие светлые боги не смогли его уничтожить. Они лишь заточили его в мече, связав с Ловцом Душ.

Моргас сделал паузу, позволяя словам осесть в сознании богов, его взгляд скользил по их лицам, изучая реакции.

— Но Ловец Душ — это не просто тюрьма, — продолжил он. — Это ключ. Ключ, который может освободить Арта, но только если его использует тот, кто обладает чистотой души и силой воли. Тот, кто сможет противостоять тьме, но при этом будет готов принять ее.

— И кто же это? — спросил Некрос, его голос был полон скепсиса, а пальцы постукивали по столу, оставляя влажные следы.

— Принцесса Диана, — ответил Моргас, его голос стал ниже, почти шепотом, но в нем чувствовалась уверенность. — Она — ключ. Ее душа чиста, но в ней есть скрытая сила, которую она сама не осознает. Она должна по своей воле освободить Арта. Только тогда его сила будет полностью восстановлена.

Тенебрис наклонила голову, ее глаза сверкнули в темноте, как звезды в безлунную ночь.

— И как ты собираешься заставить ее сделать это? — спросила она, ее тон был мягким, но опасным. — Она не станет служить тьме.

— Ей не нужно служить тьме, — ответил Моргас, его губы дрогнули в легкой улыбке. — Ей нужно лишь поверить, что это единственный способ спасти мир. Совикус уже работает над этим. Он внушает ей сомнения, страх, неуверенность. Он заставит ее поверить, что только Арт может остановить хаос, который грядет.

Моргас поднял руку, и перед богами возникло видение: Диана бежала по темным коридорам замка, ее черные волосы развевались, глаза были полны страха. Тени гнались за ней, их когти цеплялись за подол ее платья. Внезапно перед ней появился Арт — высокий, величественный, в доспехах из ночи, но не как бог смерти, а как герой. Он поднял руку, и тени исчезли, растворяясь в воздухе. Диана остановилась, ее дыхание сбилось, а в глазах мелькнула надежда.

Заркун засмеялся, его смех был сухим, как шелест осенних листьев.

— Ты играешь с огнем, Моргас, — сказал он, скрестив руки. — Если она поймет, что ее используют, все пойдет прахом.

Некрос задумался, его гниющие пальцы замерли на столе, оставив лужицу слизи.

— А если светлые боги узнают о наших планах? — спросил он. — Люминор не дремлет. Его свет проникает даже сюда.

— Люминор после пленения Арта стал слишком уверен в себе, — ответил Моргас, его голос стал резче. — Он считает, что мы разобщены и не способны объединиться. Но он ошибается. Мы сильнее, чем он думает. Когда Диана освободит Арта, он станет нашей главной силой. Его мощь, объединенная с нашей, уничтожит светлых богов.

Тенебрис подняла голову, ее глаза встретились со взглядом Моргаса, и в зале стало холоднее, как будто сама тьма сгустилась вокруг нее.

— Ты говоришь о союзе, — прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась угроза. — Но союз требует жертв. Что ты готов отдать ради этого?

Моргас улыбнулся, и его улыбка была ледяной, полной скрытого обещания.

— Все, что потребуется, — ответил он. — Моя сила, мои ресурсы, моя сущность. Я готов стать орудием хаоса, если это приведет нас к победе.

Заркун засмеялся снова, его смех напоминал шелест змеиной кожи, скользкой и ядовитой.

— Ты всегда был амбициозен, Моргас, — сказал он, склонив голову. — Но что если мы не хотим следовать за тобой? Что если мы предпочитаем оставаться в тени, питаясь крохами их мира?

Моргас шагнул вперед, тени вокруг него сгустились, образуя подобие крыльев, чьи края дрожали от сдерживаемой мощи.

— Тогда вы останетесь в тени навсегда, — ответил он, голос стал глубже, как раскат грома. — Но, если вы присоединитесь ко мне, мы сможем свергнуть светлых богов и установить новый порядок. Порядок, где хаос и тьма будут править безраздельно над всеми мирами.

Некрос задумался, его глаза сверкали, как угли в ночи.

— Ты говоришь красиво, Моргас, — произнес он медленно. — Но слова — это одно, а действия — другое. Докажи, что ты достоин вести нас.

Моргас кивнул, его взгляд стал тверже.

— Скоро вы увидите, — сказал он. — Совикус уже начал действовать. Моя сила проникает в мир смертных через его руки, через его слова. Хаотики забирают души людей, подготавливая почву для нашего триумфа. Моргенхейм — лишь начало.

Тенебрис встала, ее фигура растворилась в тенях, а затем появилась рядом с Моргасом, ее присутствие было как холодный ветер, пробирающий до костей.

— Я присоединюсь к тебе, — прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась огромная сила. — Но помни: если ты предашь нас, я уничтожу тебя. Моя тьма поглотит даже твой хаос.

Моргас улыбнулся, его глаза блеснули.

— Я не предам, — ответил он. — Мы идем к одной цели.

Некрос и Заркун переглянулись, их взгляды были полны сомнений, но затем они медленно кивнули.

— Хорошо, — сказал Некрос, его голос был хриплым. — Мы с тобой. Но если мы освободим Арта, вместе с ним будет свободна и душа Алекса.

Глаза Моргаса вспыхнули синим огнем, его голос загремел, как раскат грома в пустоте.

— Душа Алекса тысячи лет была заперта с Артом, — произнес он. — Она будет слаба, истощена, лишена былой силы. После освобождения я лично поглощу ее. Она не станет помехой.

Моргас взмахнул рукой, и окружающие тени сформировали призрачный образ другой карты. На ней ярко выделялся храм — словно пылающий маяк — где заключен Ловец Душ, окутанный светом Люминора.

— Мои хаотики обыскивают мир в поисках этого места. Но даже если они его найдут — внутрь не попасть. Вход заперт силой Люминора и открывается лишь изнутри. Однако вместе мы найдем способ преодолеть это препятствие. Скоро… — прошептал он, его голос был полон предвкушения. — Скоро мы освободим Арта, и тогда ничто не остановит нас.

Тени в зале зашевелились, закружились вихрем, и боги тьмы исчезли, оставив Моргаса одного.

Когда храм опустел, Моргас остался стоять в центре зала. Его тени все еще извивались вокруг, как живые существа, их шепот наполнял воздух древними словами, но их не понимал даже он. Внезапно воздух перед ним сгустился, стал плотнее, и из тьмы выступила фигура Совикуса. Его худое тело было закутано в черную мантию, глаза сверкали холодным светом, как у хищника, почуявшего добычу.

— Ты слышал все? — спросил Моргас, не поворачиваясь, его голос был низким, но в нем чувствовалась скрытая угроза.

— Да, мой господин, — ответил Совикус твердым голосом, в котором все же мелькнула тень сомнения. — Твой план гениален. Но Диана… Она сильна духом. Ее волю не так легко сломить.

Моргас повернулся, его глаза вспыхнули багровым светом, и улыбка, ледяная и острая, тронула его губы.

— Ее воля — это лишь иллюзия, Совикус, — сказал он. — Ты знаешь, как действовать. Внушай ей сомнения, страх, неуверенность. Играй с ее разумом, уничтожай все, что ей дорого. Пусть она видит сны о мальчишке, которого послала следить за тобой, — о том, как он мучается в моих тенях, как зовет ее на помощь. Пусть она поверит, что только она может остановить надвигающуюся на мир тьму.

Совикус кивнул, но его взгляд стал отстраненным, как будто что-то внутри него дрогнуло. Он вспомнил тот день — день, когда впервые стал орудием Моргаса. Королева Эльза лежала на узкой кровати в своих покоях, ее лицо было бледным, как снег, а губы дрожали от слабости. Лекари суетились вокруг, их руки опускались от бессилия, а король Всеволод стоял на коленях у ее изголовья, его лицо было искажено отчаянием. Она была на грани смерти, ее тело пожирала болезнь, которую никто не мог исцелить. И тогда появился он, Совикус, — молодой, худощавый, с горящими глазами и обещанием чуда. Он склонился над ней, глядя в ее голубые глаза, такие же, как у Дианы, но уже подернутые дымкой смерти.

Моргас даровал ему силу — лишь настолько, чтобы исцелить ее ровно на время, достаточное для вынашивания ребенка. Принцесса родилась. «Позаботьтесь о Диане», — прошептала королева тогда, ее голос был слабым, дрожащим, но полным мольбы. Совикус кивнул, скрывая улыбку, ведь ее жизнь уже в его руках. И Эльза, вопреки всему, прожила еще пять лет, цепляясь за жизнь ради дочери, озаряя ее своим светом и теплом.

Но тьма не забыла о ней.

В роковую ночь, когда звезды скрылись за пеленой туч, Совикус вернулся. Его пальцы сжали тонкое запястье Эльзы — и тьма, повинуясь воле Моргаса, вырвала ее душу, оставив лишь пустую оболочку.

Всеволод рыдал, думая, что это судьба отняла его жену, а Совикус стоял в тени, пряча холодный блеск в глазах.

Теперь эти слова возвращались, как эхо, каждый раз, когда он видел Диану. Ее голубые глаза, такие же, как у матери, смотрели на него с недоверием, с тревогой, и где-то в глубине его души что-то шевелилось — уколы совести, которые он гнал прочь, но они становились все сильнее. Он ломал ее волю, шаг за шагом, как велел Моргас, но каждый раз, когда она сопротивлялась, он слышал голос Эльзы: «Позаботьтесь о Диане». Это было не просто воспоминание, как нож, оно вонзалось в его разум, напоминая, что он предает не только принцессу, но и ту, чья мольба когда-то дала ему власть. Он стиснул зубы, прогоняя эти мысли, но они цеплялись, как тени, окружающие его в этом храме.

— А если она поймет, что мы ее используем? — спросил он, его голос стал тише, почти дрожащим, выдавая тень сомнения, которую он пытался скрыть.

— Если она поймет, то может начать сопротивляться, — ответил Моргас, его тон был уверенным, почти насмешливым. — Но у нас будет способ заставить ее продолжать. Ты уже доказал свою способность манипулировать умами. Помнишь, как ты впервые появился в замке? Как спас королеву от гибели, когда она носила Диану? Никто не знал, что она выжила благодаря моей силе… А затем ты сам забрал ее жизнь, и никто не заподозрил тебя.

Совикус замер — дыхание сбилось. Он вспомнил ту ночь так отчетливо, будто она происходила прямо сейчас. Покои были пропитаны запахом трав и свечей, их пламя дрожало, отбрасывая пляшущие тени на стены. Эльза лежала, ее грудь едва поднималась, а кожа была холодной, как лед. Рядом на коленях сидел Всеволод, сжимая ее руку. Его голос срывался на крик:

— Сделай что-нибудь!

Лекари отступили — их лица были серыми от усталости и страха.

Тогда он шагнул вперед. Мантия зашуршала по полу, а в руках он держал флакон с черной жидкостью — дар Моргаса. Он склонился над Эльзой и влил зелье ей в рот. Ее глаза на миг прояснились. Она посмотрела на него с благодарностью, с надеждой.

— Спасибо… — прошептала она. Ее голос был слаб, как дуновение ветра.

Он улыбнулся. Но в груди было пусто.

Прошли годы. Диане исполнилось пять. И по воле Моргаса он вернулся.

Эльза спала. Лицо ее было спокойным — впервые за долгое время. Совикус опустился рядом, провел рукой по ее волосам, легко, почти с нежностью. Затем взял ее за запястье. Королева удивленно открыла глаза — и в тот же миг тьма вырвалась из его пальцев. Тихо, незаметно, она унесла ее дыхание. Эльза умерла без звука.

Он встал и ушел, оставив Всеволода с малолетней дочерью. Это был его первый шаг к власти, его первый договор с хаосом.

Но теперь в городе, смотря в глаза Дианы, он чувствовал, как тот шаг, сделанный когда-то, тянет его назад, словно тяжелая цепь, обвитая вокруг его шеи.

— Я сделаю все, что потребуется, — сказал Совикус, его голос стал тверже, но в груди шевельнулось что-то похожее на тень вины, которую он не мог назвать.

Моргас улыбнулся шире, его глаза блеснули.

— Ты уже доказал, что можешь играть с умами смертных, — сказал он. — Я не жалею, что спас тебя ребенком, когда твоя деревня пылала, а ты кричал среди огня. Ты был слаб, но я увидел в тебе потенциал. Иди, Совикус. Сломи ее волю. И помни: когда Арт будет освобожден, я дам тебе силу, которая тебе и не снилась.

Совикус склонил голову, его мантия дрогнула, и он отступил в темноту, исчезнув без следа. Моргас остался один, его глаза горели багровым светом, а на губах играла улыбка — холодная, торжествующая.

Совикус шагнул в тень, но вдруг почувствовал, как его коснулось нечто холодное, словно призрачная рука легла на плечо. Он резко обернулся, сердце пропустило удар, но за ним была лишь пустота — черная, непроглядная, как бездна. Только тени, извиваясь, шептали на древнем языке, но их слова ускользали от понимания и оставляли ощущение угрозы. И все же это касание было не тенью, а чем-то другим — слабым, но теплым, как луч света, пробившийся сквозь мрак. Совикус стиснул зубы, прогоняя мысль, что это мог быть Люминор, что светлые боги уже знают, уже следят. Его пальцы сжались в кулаки, но он не мог избавиться от этого ощущения. Он ускорил шаг, тени сомкнулись за его спиной, но тепло этого касания все еще жгло его кожу, как напоминание: тьма не так всесильна, как кажется.

Он остановился в узком коридоре храма, где стены были покрыты трещинами, а воздух дрожал от шепота теней. Его дыхание сбилось, он прижал руку к груди, пытаясь унять сердце, которое билось слишком громко. «Это ничего», — прошептал он себе, но голос дрогнул. Он вспомнил Диану — ее упрямый взгляд, ее голос, полный отчаяния, когда она умоляла отца остаться. И снова голос Эльзы: «Позаботьтесь о Диане». Совикус тряхнул головой, прогоняя эти мысли, но они возвращались, как волны, накатывающие на скалы. Он должен был сломить ее, должен был довести план Моргаса до конца, но где-то в глубине его души росло сомнение: что если он ошибается? что если свет и надежда, которую он видел в ее глазах, сильнее, чем хаос Моргаса? Он сжал кулаки крепче, кровь капнула на пол, и он шагнул вперед, растворяясь в тенях, но ощущение чужого взгляда не покидало его. Где-то в глубине тьмы, за пределами храма, что-то шевельнулось — невидимое, древнее, ждущее своего часа.

Крестьяне метались по узким улочкам, обезумевшие, с лицами, искаженными смесью страха и ярости, которая не должна жить в человеческой душе. Они бросались друг на друга, как стая собак, рвали всех, кто попадался им на пути, кусали зубами, хохотали и выли одновременно, их голоса и вопли умирающих сливались в один безумный хор. Глаза, в которых прежде светились жажда жизни, усталость, доброта или просто надежда, стали черными ямами — бездонными, глухими, не отражающими ни света, ни тепла. Даже огонь, пылавший рядом, не находил в них отклика. Женщина в рваной рубахе ползала по грязи, ее окровавленные пальцы царапали землю, оставляя глубокие борозды, а губы шептали что-то бессвязное — то ли молитву, то ли проклятье. Ее сын, худенький мальчик лет десяти, с ножом в руке, прыгнул на нее сверху. Его лицо сияло жуткой детской ухмылкой, будто он играл в догонялки, а не вонзал лезвие в тело своей матери. Высокий мужчина в лохмотьях стоял чуть дальше, напевая колыбельную, знакомую всем в деревне, но его голос был хриплым, а руки нежно, почти ласково вынимали внутренности из еще живого старика. Тот хрипел, цеплялся за землю слабеющими пальцами, но сопротивление таяло с каждым его вздохом.

Над всем этим висел смех — громкий, чужой, нечеловеческий. Он катился эхом по улицам, проникал в уши, в кости, отравлял душу, как яд, от которого нет спасения. Это были хаотики — твари, рожденные из чистого хаоса и питавшиеся им, как дети, которые ломают игрушки от скуки.

Они овладевали людьми, разрушая их рассудок, нашептывая в сознание, пока не угасала последняя искра жизни. Их присутствие было невидимым, но ощущалось в безумных взглядах, в конвульсиях тел и в хохоте, раздирающем ночь на части.

К утру все стихло. Огонь догорел, оставив черные скелеты домов и горы пепла, которые ветер теперь лениво разносил по земле. Дым поднимался к серому небу, клубясь в холодном рассвете, а среди тел бродили длинные тени, извиваясь, как змеи, в поиске новой добычи. Где-то в лесу снова раздался тот смех — тихий, зловещий, как обещание вернуться с новыми дарами смерти.

Через три дня слухи доползли до Вальдхейма, принеся с собой холодный, липкий страх. Всеволод стоял у окна в своих покоях, глядя на утреннее небо, где солнце боролось с тучами, но проигрывало. Его бордовый плащ с меховым воротником висел на плечах, тяжелый и теплый, а пальцы сжимали кинжал на поясе, будто он мог отогнать тревогу, неустанно растущую внутри. Король выглядел старше — морщины на лбу стали глубже, а глаза цвета морской воды потускнели, словно их заволокло туманом. Он слышал обрывки вестей: Моргенхейм, город, где он когда-то пил эль с охотниками и смеялся над их байками, теперь был мертв. Что-то страшное случилось там, и оно тянуло к себе, как пропасть, манящая прыгнуть.

— Ваше Величество, — голос Совикуса, мягкий и скользкий, как шелк, вырвал его из раздумий.

Всеволод обернулся. Советник стоял в дверях, худой и темный, будто тень, которая оторвалась от стены и ожила. Его черный плащ слегка колыхнулся, когда он шагнул вперед, а глаза — узкие, острые, как лезвия — блеснули в полумраке. Лицо было спокойным, но в нем таилось что-то хищное, едва уловимое.

— Что случилось, Совикус? — спросил король, стараясь держать голос ровным, хотя внутри все сжималось, как перед боем.

— Гонец пришел, — ответил советник, подходя ближе. Его шаги были почти бесшумными, только ткань шуршала по каменному полу, как змея по траве. — Из Моргенхейма. Говорит, там беда. Люди пропадают, тени бродят по ночам, и никто не возвращается. Это не слухи, мой король. Это правда, тяжелая, как камень.

Всеволод нахмурился, глядя в сад за окном, где голые ветки дрожали под ветром, будто просили о помощи. Тревога холодной рукой сжала грудь, пальцы крепче стиснули кинжал.

— Нужно узнать, что там, — сказал он тихо, больше себе, чем Совикусу. — Отправлю отряд.

Советник склонил голову, его губы дрогнули в легкой, почти незаметной улыбке.

— Отряд? Они не вернутся, Ваше Величество, — сказал он, и в его голосе мелькнула фальшивая забота. — Вы же слышали слухи. Это не разбойники, и не просто пожар. Это нечто большее, нечто, что ждет вас. Только вы можете понять, что там случилось. Только вы можете остановить это.

Всеволод стиснул зубы. Слова Совикуса звучали разумно, но что-то в них цепляло, как заноза под ногтем.

— Я подумаю, — буркнул он, отворачиваясь к окну, где облака сгущались, словно готовились к буре.

— Подумайте, мой король, — продолжал Совикус, его голос стал ниже, вкрадчивее. — Если вы не пойдете, кто защитит Альгард? Тьма не ждет — она уже проникла повсюду, тихо и незаметно. Вы — опора королевства, его сердце. Без вас мы потеряны. А Диана… она сильная. Она останется здесь Ей не впервой.

Имя дочери ударило, как звон колокола. Всеволод резко обернулся, его глаза сузились, в них мелькнула искра гнева.

— Диана останется одна? — спросил он, голос стал жестче.

— Она не одна, — спокойно ответил Совикус, разведя руками. — Я буду рядом, чтобы помочь, присмотреть за ней. Принцессе нужно привыкать править. Я думаю, она хорошо справится без вас. — Он сделал паузу, затем добавил, глядя прямо в глаза: — Но вы… вы нужны там. Моргенхейм — это знак, вызов. Если вы не пойдете, люди скажут, что король бросил их на милость тьмы. Ваша честь, ваша сила — всё под ударом. Вы не можете остаться.

Всеволод молчал, глядя на советника. Слова жгли, как угли, впиваясь в разум, разрывая его на куски. Он не хотел идти — его инстинкты кричали: это ловушка, Совикус играет с ним, как с марионеткой. Но что-то в его тоне, в этих холодных глазах заставляло сомневаться. Если он останется, слухи разнесутся по королевству, страх охватит народ, а тьма, поглотившая Моргенхейм, поползет дальше, к стенам Вальдхейма. И все же мысль оставить Диану одну с этим человеком резала сердце острее любого клинка. Он вспомнил ее глаза — голубые, огромные, полные тревоги, — и сжал кулаки.

— Я подумаю, — повторил он, но голос дрогнул, выдавая смятение.

Совикус кивнул, отступая с легкой улыбкой, казавшейся ядовитой.

— Я подготовлю все, если решите, — сказал он и растворился в тенях зала, оставив короля с тяжелыми мыслями, гудевшими в голове, как рой пчел.

Чуть позже в тронный зал втащили гонца — худого, сломленного человека, больше похожего на призрака, чем на живого. Его лицо было покрыто дорожной пылью и запекшейся кровью, волосы слиплись от пота и грязи, темные круги обрамляли глаза, делая лицо мертвенно-бледным, почти неживым. Он дрожал, стоя на коленях, сжимая окровавленный лоскут ткани, будто это было его последнее спасение. Огонь в камине трещал, бросая теплый свет на стены, но тепло не могло прогнать холод, шедший от этого человека, будто он принес с собой дыхание смерти.

— Ваша милость… Моргенхейм… он… — выдохнул он, словно каждое слово резало его изнутри; голос угасал, теряя надежду, унося с собой последние остатки жизни.Всеволод встал с трона, его плащ колыхнулся за спиной, как крылья огромной птицы. Он шагнул к гонцу, стараясь держать лицо суровым, но в груди рос ком тревоги и душил его.

— Говори! — рявкнул он, надеясь, что резкость скроет страх, уже пустивший корни в его сердце.

Гонец сглотнул, его пальцы стиснули ткань, оставляя новые пятна крови.

— Они… убивали друг друга… до последнего… Я убивал… — прошептал он, его голос дрожал, как осенний лист. Он рухнул на пол, закрыв лицо руками, плечи затряслись от рыданий, вырывавшихся из него, как вой. — Это… страшное… там… что-то… оно жило в нас…

И тут кожа гонца начала трескаться, словно сухая глина под солнцем. Синеватые жилы проступили под ней, зрачки вспыхнули, как раскаленные угли в ночи, а изо рта потекла черная слизь, капая на пол густыми нитями. Он больше не был человеком — лишь оболочкой, в которой жила тьма, чужая и голодная. С диким криком он выхватил нож из-за пояса и бросился на короля, его лицо исказилось безумной злобой, глаза горели нечеловеческим огнем.

Гримар среагировал первым — седой, но быстрый, как молния. Он схватил запястье гонца, вывернул его с хрустом, выбив нож. Валрик и Аден подскочили с боков, повалив одержимого на пол, их руки держали крепко, не давая ему шевельнуться. Он выл и извивался, но его силы таяли.

Андрей шагнул вперед, его лицо было спокойным, но пальцы, сжимавшие деревянный диск с солнцем, побелели от напряжения. Он прижал символ к груди гонца, и тварь внутри взвыла — резкий, нечеловеческий крик разорвал тишину. Гонец отшвырнул стражу с неожиданной силой, рухнул и забился в судорогах, его тело выгибалось, как сломанная ветка. Из груди вырвался черный вихрь — тени и дым, которые унеслись в воздух и пропали, оставив смрад и шепот.

Гонец обмяк, его глаза остекленели. Он был мертв — пустая оболочка, лишившаяся хозяина. В зале повисла тишина, только огонь потрескивал в камине. Андрей шептал молитву, его губы дрожали, но голос оставался твердым.

Всеволод смотрел на тело, его лицо окаменело.

— Я иду туда, — сказал он тихо, но твердо, словно решение пришло само, а не было спровоцировано словами Совикуса, что все еще звучали в голове. Советник стоял в углу, его тень дрогнула, но он промолчал.

— Вы сами, Ваше Величество? — Гримар шагнул вперед, его голос был хриплым от тревоги. — Это опасно.

— Я должен увидеть, — ответил король, глядя на стражника. — Возьму небольшой отряд. Чем меньше, тем лучше.

Он повернулся к Андрею:

— Ты со мной.

Священник кивнул, его глаза светились спокойной силой.

— Да. Но сначала — в храм. Нам нужна молитва.

Через час они стояли в храме Люминора — высоком, белом, с витражами, сияющими даже в сером свете осени. Внутри пахло воском и ладаном, свечи мерцали перед статуей бога в белых одеждах, чьи золотые волосы струились, как солнечные лучи. Король, Андрей и стражники опустились на колени, их голоса сливались в тихой молитве, полной надежды. Всеволод шептал слова, но мысли путались — он чувствовал, как Совикус незримо стоит за его спиной, толкая его вперед.

Двери скрипнули, и вошла Диана. Ее шаги были легкими, почти бесшумными, но лицо — бледным, а голубые глаза полны страха. Она подошла к отцу и положила руку на его плечо, ее пальцы слегка дрожали.

— Отец, не ходи, — сказала она тихо, но в голосе звенела мольба. — Это ловушка. Я знаю. Я чувствую.

Всеволод посмотрел на нее, его суровое лицо смягчилось.

— Диана, я должен, — ответил он, стараясь говорить спокойно, хотя сердце сжималось от ее слов. — Если я останусь, тьма придет сюда. Я не могу это допустить.

— Тогда возьми больше людей! — воскликнула она, ее голос сорвался, глаза заблестели от слез. — Стражу, рыцарей, меня! Не ходи один!

— Это разведка, — сказал он мягко, сжимая ее плечо. — Маленький отряд пройдет тихо. Я вернусь, обещаю.

Диана отвернулась, смахивая слезы тыльной стороной ладони.

— Совикус останется здесь? — спросила она, ее голос дрожал, выдавая страх.

— Да, — кивнул король. — Он будет управлять замком.

— Нет! — Она резко обернулась, глаза расширились от ужаса. — Не оставляй его! Назначь Эверину, Гарольда, кого угодно, только не его!

— Диана, хватит, — отрезал Всеволод, его голос стал холоднее, но в нем мелькнула тень сомнения. — Я доверяю ему. Он знает, что делать.

— Ты не понимаешь… — начала она, но замолчала, увидев, как отец нахмурился. Ее руки дрожали, ногти впились в ладони, оставляя красные следы.

— Все будет хорошо, принцесса, — вмешался Совикус, его голос был ласковым, но в нем сквозила насмешка. Он стоял у колонны, склонив голову, тени падали на его лицо, делая его похожим на призрака.

Диана сжала кулаки, ее взгляд пылал гневом. Она хотела крикнуть, рассказать о своих снах, о тенях, которые шептались в темноте, пропаже своего пажа, о холоде, что шел от этого человека, но слова застряли в горле. Король вздохнул и мягко сжал ее плечо.

— Я вернусь, — повторил он тихо, но в его голосе уже не было прежней уверенности.

Принцесса молчала, отступив, чтобы дать отцу пройти. Ее сердце громко отбивало такт, словно барабан перед битвой.

Двери храма распахнулись, впуская холодный ветер, пропитанный сыростью и запахом леса. У порога лежал мертвый ворон — крылья его были неестественно вывернуты, кровь сочилась из глаз, оставляя темные пятна на белом камне.

Диана ахнула, прикрыв рот ладонью. Ее глаза расширились от ужаса.

Но вдруг, против всех законов естества, ворон вздрогнул. Его тело, еще мгновение назад безжизненное, ожило в зловещем порыве. С хриплым шелестом крылья расправились, и он взмыл в воздух, черный, как сама ночь.

Его клюв раскрылся, и оттуда вырвался смех — леденящий, нечеловеческий, будто эхо из бездны, заставивший кровь застыть в жилах у всех присутствующих.

Но так же внезапно, как ожил, ворон замер в полете, крылья дрогнули, и он рухнул на камни с глухим стуком, вновь безжизненный, словно сама смерть вернула его себе.

— Знак, — прошептал Андрей, осеняя себя символом. — Тьма близко.

Совикус кашлянул, прикрыв рот рукой. В его рукаве мелькнул алый блик — будто что-то спрятанное впитало свет свечей и отразило его кровавым отсветом. Диана заметила это, ее сердце замерло. Она открыла рот, чтобы крикнуть, но король уже шагнул вперед, переступив через птицу. Тень от его плаща скрыла кровавое перо, прилипшее к сапогу.

Двери закрылись с тяжелым стуком, оставив принцессу одну с ее страхом и тенью советника, стоящей за спиной, молчаливой и зловещей.

Она осталась в храме, глядя на закрытые двери, ее дыхание сбилось. Ветер за стенами выл, как зверь, а свечи дрожали, бросая тени на стены. Диана сжала кулаки, ее ногти впились в ладони, но она не чувствовала боли. Совикус добился своего: отец ушел, а она осталась одна, как он и хотел. И теперь тьма, что жила в его глазах, повернется к ней.

«Теперь ты моя», — подумал Совикус, с ухмылкой посмотрев на принцессу.

В один из дней, когда солнце стояло в зените, заливая город золотистым светом, они вышли на центральную площадь. Здесь развернулась ярмарка — яркое, шумное действо, от которого рябило в глазах. Повсюду царило оживление: торговцы зазывали покупателей громкими голосами, предлагая ткани, глиняную посуду и корзины с сушеными травами; музыканты, сидя на перевернутых бочках, играли на лютнях и дудках веселые мелодии, от которых ноги сами пускались в пляс; дети сновали между палатками, смеясь и крича, их волосы развевались на ветру, а руки были перепачканы липким медом от сладостей.

— Помнишь, как ты в детстве любила эти гуляния? — спросил Всеволод, слегка улыбнувшись. Он остановился у края площади, наблюдая, как Диана с любопытством разглядывает пестрые палатки, украшенные лентами и цветами.

— Конечно, помню, отец, — рассмеялась она, ее голос зазвенел, как колокольчик, перекрывая шум толпы. — Я бегала между лавками, тащила тебя за руку и мечтала, чтобы ты купил мне все сразу.

— И ты всегда выбирала что-то странное, — покачал он головой, в его тоне мелькнула нежная насмешка. — То деревянную лошадку с одним глазом, то старый амулет, который торговец выдавал за артефакт великого мага, обещающий удачу.

— Но ведь ты все равно покупал! — Диана шутливо ткнула отца локтем в бок, и король неожиданно рассмеялся — глубоким, теплым смехом, который давно не звучал из его уст.

— Как я мог отказать своей маленькой принцессе? — ответил он, глядя на нее с такой любовью, отчего ее сердце сжалось от нахлынувших воспоминаний.

Они остановились у ряда лавок, где воздух был пропитан ароматами специй, свежих медовых лепешек и жареного мяса, шипящего на углях. Торговцы, заметив королевскую пару, начали раскланиваться, их голоса сливались в гул приветствий. За Всеволодом и Дианой незаметно следовали трое стражников, одетых в скромные серые доспехи без гербов, чтобы не привлекать лишнего внимания. Их лица оставались бесстрастными, но осанка выдавала выучку, а руки лежали на рукоятях мечей, готовые к любому движению в толпе.

Горожане постепенно начали замечать присутствие короля и принцессы. Некоторые опускали головы в знак почтения, другие, осмелев, подходили ближе, чтобы поприветствовать своего правителя или просто взглянуть на него. Пекарь, толстый мужчина с красными щеками, выскочил из-за прилавка, держа в руках горячую медовую лепешку, только что снятую с противня.

— Ваше Величество! — воскликнул он, кланяясь так низко, что чуть не уронил угощение. — Какая честь видеть вас здесь! Позвольте подарить вам это — лучшее, что я испек сегодня!

Всеволод принял лепешку с благодарной улыбкой, отломил кусочек и попробовал, чем вызвал восторженный шепоток в толпе. Диана, стоя рядом, не могла сдержать улыбки — отец редко позволял себе такие простые жесты, но сегодня он казался частью этого мира, а не недосягаемой фигурой на троне.

Внимание привлекала и сама принцесса. Женщины, собравшись в кружок, обсуждали с ней украшения, расхваливая ее вкус, мужчины улыбались, снимая шляпы, а дети смотрели на нее широко раскрытыми глазами, словно на героиню из сказки. Молодая девушка, с тонкими руками и светлыми косами, робко подошла к Диане, держа в руках платок, сотканный из мягкой шерсти.

— Принцесса Диана, — сказала она, ее голос дрожал от волнения, — позвольте мне подарить вам это. Он сделан из лучшей шерсти нашего края, согреет вас в холодные зимние ночи.

Диана приняла подарок, коснувшись ткани пальцами — она была мягкой, теплой, с едва уловимым запахом луговых трав. Она поблагодарила девушку, и та, покраснев от счастья, отступила в толпу.

Но не все встречали их с радостью. В стороне, у деревянной телеги, несколько мужчин наблюдали за королевской парой с напряженными лицами. Их взгляды выражали смесь тревоги и недоверия, пальцы нервно теребили края одежды. Один из них, с длинной бородой и шрамом на виске, что-то шепнул своему товарищу, и тот кивнул, бросив быстрый взгляд на стражников. Охранники это заметили — их плечи напряглись, руки чуть сильнее сжали оружие, хотя лица оставались непроницаемыми.

— Вы только посмотрите, кто у нас здесь! — раздался громкий знакомый голос, перекрывая шум ярмарки. Из толпы вышел седовласый торговец в ярком кафтане, расшитом золотыми нитями. Его борода была аккуратно подстрижена, а хитрые зеленые глаза блестели, как у старого лиса. — Принцесса Диана и сам король! Благодарю светлых богов за такую встречу!

— Сальвио! — воскликнула Диана, узнав его сразу. Этот торговец бывал на ярмарках сколько она себя помнила, привозя редкие товары из дальних земель — от резных шкатулок до загадочных амулетов.

Сальвио поклонился с театральной грацией, затем выпрямился и хитро улыбнулся.

— Как же вы выросли, принцесса, — сказал он, прищурившись. — Помню, как вы в последний раз купили у меня куклу с кривым швом, а теперь передо мной стоит настоящая красавица, достойная легенд.

Король с нежностью посмотрел на дочь, но в его глазах мелькнула тень грусти. Диана заметила это и тихо спросила:

— Ты вспоминаешь мать, да?

Всеволод кивнул, его голос стал ниже, и он произнес почти шепотом:

— Ты очень похожа на нее. Особенно когда улыбаешься так, как сейчас.

Диана сжала его руку, чувствуя тепло его ладони сквозь перчатку.

— Я бы хотела, чтобы она была здесь, с нами, — призналась она.

— Она здесь, — Всеволод коснулся своей груди там, где билось сердце. — Она всегда рядом, Диана.

После прогулки они вернулись во дворец, усталые, но согретые теплом этого дня. Вечером Диана вышла в сад, где воздух был прохладным и пах снегом, хотя зима еще не вступила в свои права. В руках она держала маленькое зеркало — подарок от Сальвио, круглое, с резной деревянной рамой, покрытой узорами из листьев и птиц. Она поднесла его к лицу, глядя в свое отражение: бледная кожа, огромные голубые глаза, черные волосы, выбившиеся из косы. Ей показалось, что в глубине зеркала мелькнула тень — нечеткая, словно дым, но она исчезла, едва Диана моргнула.

— Истина… — прошептала она, вспомнив слова Сальвио, когда он вручал ей подарок: «Оно покажет тебе истину, если ты осмелишься заглянуть глубже».

Но ее тревожила другая мысль, куда более тяжелая.

— Где Теодор?

Мальчик, ее верный паж, которого она отправила следить за Совикусом, исчез. Он должен был вернуться через день-два, принести вести, но его не было ни среди слуг, ни во дворе, ни в казармах. Диана расспросила стражников, обошла конюшни, даже заглянула в людскую, где слуги ужинали после работы.

— Никто не видел его? — спросила она у капитана стражи, высокого мужчины с седыми висками.

— Нет, принцесса, — ответил тот, качая головой. — Он ушел несколько дней назад и не вернулся. Мы можем отправить людей на поиски, если прикажете.

Диана сжала кулаки, ногти впились в ладони.

— Глупый мальчишка… — прошептала она, глядя в окно своей спальни, за которым темнело небо. — Куда ты пропал?

В ту ночь ей приснился страшный сон. В нем она стояла в темном лесу, где деревья, голые и черные, тянули к небу изломанные ветви. Вокруг дрожали тени, ветер гнал серый туман, холодный и липкий, как дыхание смерти. Вдалеке мелькала тонкая фигурка — Теодор, его растрепанные каштановые волосы были видны даже в полумраке.

— Эй! — крикнула она, но голос прозвучал приглушенно, будто ее окружала вода, а не воздух.

Мальчик не обернулся. Он шел вперед, шаг за шагом, все дальше в глубину леса.

— Подожди! — Диана бросилась за ним, но чем быстрее она бежала, тем дальше он становился. Земля под ногами превратилась в вязкую грязь, цепляющуюся за подол платья, а ветви деревьев тянулись к ней, царапая кожу.

А потом он просто исчез — растворился в тумане, как призрак. Диана резко проснулась, ее грудь тяжело вздымалась, волосы прилипли ко лбу от пота. В комнате было темно, лишь лунный свет пробивался сквозь ставни, бросая на пол бледные полосы.

На следующий день во дворец пришла весть: Совикус возвращается.

— Пойду встречу его, — сказал король, поднимаясь с кресла в своих покоях. Диана заметила, как тень легла на его лицо, словно невидимая рука стерла тепло, что он излучал последние дни.

Она осталась в саду, сжимая зеркало в руках.

— Что ты скрываешь, Совикус? — прошептала она, глядя в свое отражение. Зеркало казалось темным, глубже, чем должно быть, словно за стеклом клубилась ночь.

Совикус вернулся на закате. Он не вошел через главные ворота, как ожидали стражники, а словно материализовался из сумерек, его черный плащ не шелестел на ветру, а тени под ногами извивались, как живые змеи. Диана наблюдала из окна своей спальни, как он пересек двор. Когда его фигура появилась в саду, розы, обычно яркие и гордые, свернули бутоны, будто прячась от его взгляда. Птицы, еще недавно щебетавшие на ветках, внезапно замолкли, сорвались с мест и исчезли в вечернем небе, оставив голые ветви дрожать на ветру.

Конюшни, находившиеся недалеко от главного зала, наполнились тревожным ржанием. Лошади били копытами о деревянные перегородки, их глаза лихорадочно блестели в сумерках. Одна из кобыл в дальнем стойле встала на дыбы, хрипло заржав, и едва не опрокинула кормушку, разбросав сено по полу. Слуги, выбежавшие успокоить животных, замерли, увидев фигуру советника в отдалении.

Во дворце домашние кошки — обычно ленивые, дремлющие на подоконниках, — распушили хвосты, выгнули спины и с приглушенным шипением скрылись в темных углах. Черная кошка с янтарными глазами, любимица кухарки, замерла у лестницы, ведущей к королевским покоям. Ее шерсть встала дыбом, зрачки расширились до предела, а затем она стремительно убежала, будто спасаясь от невидимого хищника. Даже псы, которые сторожили внутренний двор, прижали уши и поджали хвосты. Огромный кобель с серой шерстью зарычал, обнажив клыки, но затем опустил голову, заскулил и попятился в свою будку, дрожа всем телом.

Возвращение советника наполнило не только людей, но и саму природу необъяснимым ужасом. Будто с ним во дворец вернулась не просто тьма, а нечто древнее, что чувствовали даже те, кто не мог произнести ни слова.

Атмосфера во дворце начала меняться стремительно. Слуги, еще недавно болтавшие у очагов, теперь молчали, торопливо опуская головы, завидев фигуру Совикуса в коридорах. Стражники стояли прямее, их броня звенела от напряжения, а пальцы крепче сжимали рукояти мечей. Даже свечи, ярко горевшие в канделябрах, теперь едва мерцали, их пламя дрожало, словно боялось светить слишком сильно.

Диана замечала эти перемены. Казалось, тьма сгустилась в коридорах, стала плотнее, тяжелее. В покоях, где раньше было тепло и уютно, теперь стоял гнетущий холод, пробирающий до костей. Окна отражали не только лица людей, но и что-то еще — неясные силуэты, которые исчезали, стоило приглядеться внимательнее.

Король встретил советника в главном зале. Всеволод восседал на троне, его взгляд был тяжелым, словно он ощущал, как с возвращением Совикуса на плечи вновь легла старая ноша. Пурпурный плащ струился по каменным ступеням, а пальцы с силой сжимали подлокотники.

— Мой король, — склонил голову Совикус, его голос был мягким, почти вкрадчивым, но в нем звучало что-то новое, сильное, отчего у всех присутствующих в зале по спине бежали мурашки.

Всеволод молчал, изучая его. Диана, стоя в тени колонны, заметила, как отец напрягся. Ей показалось, что он видит перед собой не только слугу, но нечто большее — угрозу, от которой не так легко избавиться. Но затем король выдохнул, выпрямился, и его черты снова стали суровыми, голос — твердым, как сталь:

— Твоя поездка была полезной?

Совикус улыбнулся — тонкой, холодной улыбкой, от которой воздух в зале стал еще тяжелее.

— Бесценной, Ваше Величество, — ответил он, и в его глазах мелькнуло что-то темное, непроницаемое.

Всеволод кивнул, медленно. В его лице промелькнуло напряжение, но тут же исчезло.

— Надеюсь, ты вернулся с хорошими новостями.

— Разумеется, Ваше Величество, — мягко улыбнулся Совикус. — Я начал с того, что мы обсуждали. План устранения Хротгара вступает в первую фазу.

— Убийство? — переспросил он глухо. — Ты серьезно?

— Да, — спокойно сказал Совикус. — Прямой удар по нему невозможен, вы это знаете. Но я нашел другой путь. Люди, которые близко. Которые уже хотят перемен. Я лишь подтолкнул их, дал им зелье. Показал им, что жить без Хротгара — не такая уж и страшная перспектива.

Король чуть подался вперед, одобрительно прищурился.

— Совикус, я знал, что могу на тебя положиться.

— Благодарю, — склонил голову советник. — Все будет сделано без лишнего шума.

Всеволод поднялся и вышел.

Совикус молча кивнул, в глубине его взгляда сверкнула тьма, король был уже почти в его власти, все проходило тихо, незаметно.  Скоро это все станет началом, началом конца Альтгарда.

Диана видела, как в глазах отца вновь появилась та усталость, которая исчезла с отъездом советника. Словно бремя, которое он сбросил, вернулось, обретя новую силу.

Позже, в коридоре, Совикус нашел ее. Она не слышала его шагов — он появился внезапно, словно тень, отделившаяся от стены.

— Принцесса, — его голос прозвучал за ее спиной, слишком близко. Диана вздрогнула и резко обернулась. Совикус стоял в шаге от нее, его темные глаза смотрели прямо в душу. В вытянутой руке он держал деревянный амулет — тот самый, который она дала Теодору перед его уходом. Его поверхность была покрыта тонкими трещинами, а по краям запеклась темная, почти черная жидкость, похожая на смолу.

Сердце Дианы сжалось. Холод, пробежавший по спине, превратился в ледяные иглы, вонзившиеся в кожу.

— Где он? — ее голос дрогнул, выдав страх, который она пыталась скрыть.

Советник склонил голову набок, его губы растянулись в легкой, почти насмешливой улыбке.

— Он сделал выбор, — мягко, почти ласково произнес он. — Как и вы, принцесса.

В этот момент свет в коридоре угас. Пламя свечей вытянулось в тонкие, колеблющиеся нити, а тени на стенах начали извиваться, будто обрели собственную волю. Диана сделала шаг назад. Амулет в руке Совикуса выглядел странно — живым. Ей показалось, что в его трещинах проскользнул алый свет, как тлеющие угли в глубине костра.

— Ты… — слова застряли в горле, отказываясь складываться в связную мысль.

Совикус шагнул ближе, поднося амулет к ее глазам.

— Истина — это зеркало, — прошептал он, и его голос стал ниже, глубже, словно эхо из бездны. — Но сможешь ли ты вынести то, что увидишь?

Диана почувствовала, как что-то холодное скользнуло по ее запястью, будто невидимые пальцы сжали кожу. Воздух сгустился, дыхание стало тяжелым, грудь стянуло невидимыми путами. Она вырвала взгляд из этой черноты и бросилась прочь, чувствуя на себе его насмешливый, ледяной взгляд, и это ужасное ощущение пристального взгляда провожало ее до самого поворота.

В ту ночь ей опять приснился лес. Туман клубился вокруг черных деревьев, чьи ветви тянулись к ней, как когти. Холм возвышался вдалеке, окутанный дымкой, а перед ним шел Теодор, его худые плечи сутулились под плащом. Она бежала за ним, кричала, но земля уходила из-под ног, а ветви цеплялись за платье, царапая кожу до крови.

— Стой! — крикнула она, но мальчик рассыпался в прах, как угасающий мираж. Из темноты выступила фигура в плаще, ее глаза горели багровым светом.

Диана проснулась с криком, сжимая в руке зеркало Сальвио. Грудь вздымалась, сердце колотилось так, будто хотело вырваться наружу. В комнате было тихо, но тишина эта давила, словно нечто невидимое сидело в углу, затаив дыхание. Лунный свет, пробиваясь сквозь узкие витражные окна, бросал на стены длинные узорчатые тени. Они казались живыми, шевелящимися в такт ее дыханию.

Диана села на кровати, вглядываясь в полумрак. Что-то было не так. На полу, у порога, лежала ее тень. Но она не повторяла ее движений. Диана резко встала — тень осталась неподвижной. Сердце гулко забилось в груди. Она медленно подняла руку, но черный силуэт не шелохнулся. Сделала шаг назад — тень не последовала.

В этот момент за дверью раздался едва слышный шорох. Диана затаила дыхание. Тонкий, протяжный звук — словно ногти царапали камень — пронзил тишину. Затем послышался легкий стук, будто кто-то медленно, с ленивым любопытством, постучал в дверь. Тень у порога дернулась, и Диана ахнула, отступив к стене. Темнота в комнате сгустилась, стены словно придвинулись ближе.

Царапанье стало настойчивее, ближе, звук резал слух, как нож по стеклу. А затем все стихло — долгая, мучительная тишина повисла в воздухе. Диана осмелилась сделать шаг к двери, сердце стучало в висках. Ей показалось, что это был просто сон, и все это плод ее усталого воображения. Но когда она опустила взгляд, тень снова двигалась — с опозданием, будто кто-то другой пытался повторить ее жесты. В этом повторении было нечто жуткое, неестественное.

Диана выскочила из комнаты, босые ноги шлепали по холодному каменному полу. Коридор был темным и казался бесконечным, воздух казался густым, пропитанным чем-то гнетущим, словно сам замок дышал вместе с ней. На этаже не было ни одного стражника, слуги спали или исчезли в своих комнатах. Она обернулась — по коридору клубилась тьма, извиваясь, как живой зверь, и оттуда доносился шепот:

— Ты не убежишь…

Диана сделала шаг назад, но за спиной раздался спокойный голос:

— Принцесса?

Она резко обернулась и встретилась взглядом с отцом Андреем. Священник стоял в конце коридора, в руках он держал символ Люминора — маленький деревянный диск с вырезанным солнцем. На его лице не было тревоги, лишь легкое недоумение.

Диана обернулась снова… и застыла. Коридор был пуст. Факелы на стенах горели ровно, их свет отражался на полированном камне. Никакой тьмы, никаких шепотов. Все выглядело так, будто ничего не происходило.

— Что вы здесь делаете? — ее голос предательски дрожал.

Отец Андрей прищурился, но в его тоне была только мягкая отцовская забота:

— Я мог бы задать тот же вопрос. Почему вы одна бродите по замку в столь поздний час?

Диана хотела рассказать правду — про тень, шепот, страх, который сжимал ее сердце, — но слова застряли в горле. Все, что она видела, исчезло, как страшный сон. Она снова взглянула в сторону своей комнаты. Тишина. Никаких следов.

— Мне… показалось, — прошептала она, чувствуя, как холодок на коже медленно отступает.

Отец Андрей посмотрел на нее долго и внимательно, затем кивнул:

— Бывает. Но, думаю, вам лучше вернуться в свои покои.

Диана кивнула, дрожь в руках постепенно утихала. Они двинулись по коридору, шаги священника были размеренными, успокаивающими. Но в углу, за их спинами, тень с алыми глазами стояла неподвижно, ее контуры растворялись в полумраке, а шепот, едва слышный, повторял ее имя:

— Диана...М

Совикус не оглядывался, но память о мальчишке, который следовал за ним, осталась в его разуме. Он узнал его. Теодор — паж Дианы. Именно его шаги он слышал до самого холма, и его крик оборвался в тенях Моргаса. Он не жалел о его судьбе — любопытство всегда имело цену, а мальчик выбрал свой путь. Но его присутствие напомнило Совикусу о том, как близко принцесса подобралась к его тайнам. Диана, с ее острым взглядом и неугасающей надеждой, могла стать проблемой, если бы узнала правду. Он стиснул металл в руке сильнее, холод пронзил кожу, и мысль о принцессе растворилась в вихре хаоса, сила этого хаоса теперь была частью его.

Дубовая роща появилась из тьмы внезапно, ее стволы, толстые и узловатые, поднимались к небу, как стражи, которые охраняли древние тайны. Листья, еще не опавшие, шуршали под слабым ветром, а между деревьями мелькали силуэты — не хаотики, а люди, чьи движения были резкими, но выверенными. Совикус остановился у края рощи, его взгляд скользнул по фигурам, они ждали его. Три воина вышли из-за деревьев, их доспехи из кожи и железа блестели в лунном свете, а лица были скрыты шлемами с волчьими мордами — знак Эрденвальда, где Хротгар правил железной рукой. Один из них, самый высокий, шагнул вперед, его рука лежала на рукояти меча, висевшим  на поясе.

— Ты Совикус? — голос воина был грубым, но в нем звучала осторожность.

Советник кивнул, его глаза сузились, изучая посланников.

— Я тот, кого вы ждете, — ответил он, голос его был ровным, но холодным, как лед. — Где Хротгар?

Высокий воин указал вглубь рощи, где между деревьями горел слабый свет костра.

— Он здесь. Идем.

Совикус последовал за ними, его мантия шуршала по земле, а металл в руке пульсировал, как живое сердце, отзываясь на каждый шаг. Посланники шли молча, их взгляды скользили по нему, но никто не осмелился заговорить снова. Они знали, кто он, или, по крайней мере, чувствовали, что его присутствие несет нечто большее, чем просто слова.

Костер горел в центре небольшой поляны, окруженной дубами, и ветви сплетались над головой, образуя подобие купола. Пламя трещало, отбрасывая длинные тени на землю, а дым поднимался вверх, растворяясь в ночном воздухе. У огня сидел Хротгар, король Эрденвальда, чья фигура внушала страх даже в покое. Он был широкоплеч, с длинными волосами, заплетенными в косы — они падали на его грудь, покрытую меховым плащом из шкуры бурого медведя. Лицо его было суровым, а серые, как сталь, глаза смотрели с холодной уверенностью человека, который видел слишком много битв. На поясе висел топор с широким лезвием, чья рукоять была вырезана из кости какого-то зверя, а рядом лежал щит, украшенный волчьими когтями. Он поднялся, когда Совикус приблизился, его рост заставил тени вокруг казаться меньше.

— Совикус, — голос Хротгара был низким, раскатистым. — Ты опоздал.

— Я пришел, именно тогда, когда это было нужно, — ответил советник, в его тоне чувствовалась скрытая угроза. Он остановился у костра, позволяя свету осветить его лицо, но капюшон оставил тень над глазами.

Хротгар хмыкнул, его губы искривились в усмешке.

— Твои ритуалы, твои боги… Они не заставят меня ждать вечно. Говори, зачем ты здесь. — Он скрестил руки на груди, его пальцы сжали мех плаща, выдавая нетерпение.

Совикус шагнул ближе, его взгляд встретился с глазами короля, и на миг пламя костра дрогнуло, словно почувствовав напряжение между ними.

— Нападать на Альгард сейчас — безумие, — сказал он, голос его стал тверже, как металл в его руке. — Всеволод слаб, но не сломлен. Хаотики только начали свою работу. Если ударить сейчас, ты потеряешь все — людей, земли, надежду на победу.

Хротгар нахмурился, его шрамы углубились, делая лицо еще суровее.

— Слаб? Его войска стоят у границ, его советники кричат о войне. Ты обещал мне королевство, Совикус, а я вижу только слова.

— Я обещал тебе победу, — оборвал его советник, его глаза вспыхнули холодным светом— И я дам ее. Но время еще не пришло. Хаос должен укорениться глубже — в сердце Всеволода, в его людях, в его дочери. Когда я дам знак, Альгард падет сам, как дерево, подточенное изнутри. До тех пор жди.

Воины за спиной Хротгара переглянулись, их руки сжали оружие, но вождь поднял ладонь, останавливая их. Он долго смотрел на Совикуса, его серые глаза изучали советника, словно искали ложь в его словах. Наконец он кивнул, медленно, но твердо.

— Хорошо. Я подожду твоего знака. Но если ты солгал, Совикус, мой топор найдет твою голову раньше, чем твоя магия найдет меня.

Совикус не ответил, его губы дрогнули в слабой улыбке, но взгляд остался холодным. Он знал: Хротгар не отступит от своих слов — вождь был жесток, но практичен, и его жажда власти была сильнее его гнева. Но в этот момент что-то изменилось. Совикус почувствовал взгляд — не Хротгара, не его воинов, а кого-то еще. Его глаза скользнули в сторону, и он замер.

Рядом с Хротгаром стоял человек, которого он не заметил сразу. Невысокий, худощавый, с длинными темными волосами, которые падали на плечи. Он был одет в простой плащ из серой шерсти, скрывающий его фигуру. Лицо его было бледным, почти болезненно белым, с острыми чертами и тонкими губами, что кривились в насмешливой улыбке. Глаза — зеленые, яркие, как ядовитый плющ, — смотрели на Совикуса с легким презрением, но в них было нечто большее, чем человеческая насмешка. Совикус почувствовал, как холод пробежал по спине — не от металла в руке, а от того, кого он узнал за этим взглядом. Это был не человек. Это был Заркун, бог зависти, принявший человеческий облик, но не сумевший скрыть свою суть от того, кто уже вкусил силу хаоса Моргаса.

Заркун склонил голову, и его улыбка, хищная и холодная, растянулась шире, обнажая зубы — слишком острые, чтобы принадлежать человеку.

— Удивлен, советник? — голос его был мягким, почти шелковым, но в нем звучала насмешка. Он шагнул ближе, его движения были плавными, как у змеи. — Не ожидал встретить меня здесь, среди этих… смертных?

Совикус стиснул металл сильнее, его пальцы ощутили, как хаос отозвался на присутствие другого бога — легкой дрожью, прошедшей  по руке.

— Заркун, — произнес он тихо, его голос был ровным, но в нем мелькнула тревога. — Что ты делаешь с Хротгаром?

Бог зависти рассмеялся, звук был резким, и эхом отозвался в роще.

— О, я не с ним, Совикус. Я рядом. Наблюдаю. Жду. Ты ведь знаешь, как сладка зависть — она горит в сердце Хротгара, в его воинах, даже в тебе. Ты хочешь власти Моргаса, а я… я хочу посмотреть, как вы все пожираете друг друга ради нее.

Хротгар повернулся к Заркуну, его брови нахмурились, но он промолчал. Король не знал, кто перед ним, — для него это был просто советник, один из тех многих сидящих у костра. Но Совикус видел правду: Заркун не был союзником Хротгара, он был паразитом, который питался его амбициями, его жаждой отнять Альгард у Всеволода. И все же присутствие бога зависти здесь, в эту ночь, после ритуала Моргаса, не могло быть случайностью.

— Ты играешь в опасную игру, — сказал Совикус, его взгляд встретился с зелеными глазами Заркуна, и на миг пламя костра вспыхнуло ярче, отражая их противостояние.

— А ты нет? — парировал Заркун, его улыбка не исчезла, но в ней мелькнула угроза. — Твой хаос — ничто против моих сил, Совикус. Не забывай об этом.

Советник промолчал, его разум работал быстро, перебирая варианты. Заркун был угрозой, но не прямой — он не вмешивался, пока зависть питала его силу. Хротгар, стоявший рядом, был пешкой в их играх, но пешкой опасной, чья сила могла обрушиться на Альгард раньше времени. Совикус повернулся к королю, его голос стал тверже:

— Держи своих людей в узде, Хротгар. Когда я дам знак, ты получишь все, чего хочешь. Но не раньше.

Хротгар кивнул снова, его взгляд скользнул к Заркуну, но он не задал вопросов.

— Я жду, — сказал он просто, и это было все, что ему нужно было сказать.

Совикус резко развернулся, и его мантия взметнулась за спиной, подобно тени Моргаса, неотступно следовавшей за ним сквозь ночь. Он покинул рощу, оставив Хротгара и его воинов у мерцающего костра, а Заркуна — с его насмешливой улыбкой, провожавшей его до кромки леса. Металл в руке Совикуса пульсировал, его холод сливался с жаром крови, бурлящей в его венах. Ритуал был завершен, а союз с Хротгаром укреплен, но тень Заркуна легла на его путь — зловещее предвестие новой игры, уже зарождавшейся в сумраке Альгарда.