Страсть

Дело пошло даже лучше, чем планировали.

Свекровь

Свекровь жила в своем мире, где время текло не вперед, а по кругу. То ей казалось, что она девушка, и она искала своих давно умерших родителей. То вдруг решала, что Марина – соседка, которая украла у нее курицу.

Однажды утром Марина зашла к ней в комнату – и едва успела отпрыгнуть. Свекровь, скрюченная, как сухая ветка, сидела на кровати с кухонным ножом в руке.

– Ты за мной пришла? – прошипела она. – Я тебя знаю. Ты из гестапо.

Марина застыла. Нож блестел в солнечном луче.

– Мама, это я, Марина, – осторожно сказала она.

– Врешь! – Свекровь вскочила, замахнулась.

В этот момент дверь распахнулась, и вошел Марат.

– Мам, – сказал он спокойно. – Отдай нож.

Она замерла, потом вдруг заплакала:

– Они пришли за мной...

– Никто не пришел, – он осторожно взял нож. – Это Марина. Моя жена.

Свекровь уставилась на Марину, будто видела ее впервые. Потом махнула рукой:

– Ладно. Но если украдешь яйца – выгоню.

Деменция была как дикий зверь, который жил в их доме. Иногда она дремала, иногда рычала.

Когда Марат уезжал в город за семенами, Марина прятала все ножи. Но свекровь находила другие способы напасть – могла замахнуться палкой, царапаться, кусаться. Однажды схватила чугунную сковороду и запустила в Марину. Та едва увернулась.

Но стоило вернуться Марату – и свекровь превращалась в тихую старушку.

– Она меня боится, – объяснял он. – Я для нее все еще маленький, а мать должна быть строгой.

Он умел ее успокоить. Говорил твердо, но без злости. Кормил с ложки, когда она отказывалась есть. Обнимал, когда она плакала ночами, уверенная, что ее родители ждут ее в соседней деревне.

И Марина видела – он не просто терпит. Он защищает. И ее, и мать.

Теплицы

Их спасало общее дело. Утром – полив теплицы. Днем – сбор урожая. Вечером – подсчет денег.

Свекровь иногда приходила к теплицам и сидела на лавочке, наблюдая.

– Что это у вас растет? – спрашивала она.

– Помидоры, мама, – отвечал Марат.

– А... правильно.

И в эти редкие моменты она была почти собой.

Дети

Когда родился первый сын, Марат неделю ходил по селу с дурацкой улыбкой и раздавал соседям помидоры из своих теплиц – «На счастье!»

– Ну что, папаша, теперь тебе покоя не будет, – смеялись мужики.

– Да мне его и не надо, – хвастался он. – У меня теперь настоящая жизнь началась!

И это была правда.

Как они появлялись

1. Амир – первый, громкий, с сердитыми бровями, как у отца. Родился в тот самый год, когда теплицы наконец начали приносить доход. Марат тогда сказал: «Он нам удачу принес».

2. Лейла – тихая, с глазами, как у Марины.

Появилась на свет в страшную метель, когда свет в доме гаснул каждые полчаса, и Марат топил печь, чтобы жена и сын не замерзли.

3. Рамиль – родился недоношенным, и первые месяцы Марина не спала, проверяя его дыхание. Марат тогда впервые заплакал при людях – когда врач сказал, что малыш окреп.

4. Алина – младшая, неожиданная. Когда Марина узнала о четвертой беременности, она сначала испугалась: «Нам же не прокормить...». Но Марат рассмеялся: «Раз пришла – значит, место в семье для нее есть!».

Денег всегда было впритык, но дети не знали, что такое «нет». У них было всё: огромный батут во дворе, качели, велосипеды, машинки на пульте управления. Сладости – только по праздникам. Зато свои ягоды и мед ели круглый год.

А еще они все вместе собирали урожай. Даже маленькая Алина таскала огурцы в своей крошечной корзинке. Грелись зимой у печки, слушая, как Марат рассказывает сказки (он умел делать это так, что даже Марина заслушивалась). Бегали по лужам после дождя, несмотря на крики Марины: «Простудитесь!».

Марат часто повторял, глядя на них:

– Я самый богатый человек на свете. У меня есть вы.

Пандемия. Свекровь умерла. Марат... изменился

Когда свекровь умерла, Марат три дня молчал, принимал соболезнования. Потом сказал:

– Теперь только мы.

И Марина поняла – их семья склеена не только любовью, но и этой заботой о свекрови, которую они вели бок о бок.

Марат начал молиться дольше обычного, смотрел в телефоне религиозные ролики – что женщины должны полностью повиноваться мужчинам. Что за любые провинности можно даже побить, появились странные знакомые.

Потом начал говорить, что женщина должна носить хиджаб. Потом – что посторонние мужчины не должны видеть ее волос.

– Ты что, сектант? – спросила Марина.

Он впервые ударил ее. Несильно. «Просто толкнул», – оправдывалась она потом перед зеркалом, разглядывая синяк.

Потом пришел тот страшный день, когда он поднял руку на Марину уже основательно.

Дети спрятались под кроватью, пока отец орал. Амир, самый старший, зажимал ладонью рот Алине, чтобы та не плакала.

– Наденешь хиджаб?

– Нет.  Марина понимала, что если прогнется сейчас, то завтра будут другие требования, возможно даже и вторая жена. Она не хотела делать вещи, о которых точно пожалеет. Хиджаб – не одежда мусульман на Кавказе, это веяния новой моды.

Он избил ее. Кулаками. Ногами. Потом схватил нож:

– Если ты не наденешь хиджаб, я перережу тебе горло.

Она побежала. Он догнал у забора, бил по почкам, по копчику, кричал:

– Вернешься за детьми – убью! Убью всех, кто переступит порог этого дома!

А когда Марина убежала, Марат сказал детям:

– Мама вас бросила. Она больше не вернется.

Но они не поверили.

Марат рассказывал всем, что она «шлюха». Что таким женщинам нельзя доверить детей, она воспитает их непокорными Аллаху.

Пока Марина лежала в больнице Амир кормил младших тем, что смог найти в доме: хлебом, вареньем, яйцами. Лейла стирала в тазике их одежду, потому что папа забывал. Рамиль прятал ножи, когда отец начинал кричать, а Алина плакала во сне и звала маму.

Они тайком звонили Марине и шептали в трубку:

– «Мама, мы тебя ждем».

Марина вышла из больницы и вернулась домой к родителям. Она не знала как жить дальше. Уже знакомая и спокойная жизнь в селе сильно отличалась от городской суеты.

Новая жизнь

Марина лежала на диване в родительском доме, а мама осторожно гладила ее волосы, как в детстве.

– Жизнь наладится, – шептала она. Аллах не дает испытаний, которые человек не сможет вынести.

Дети вернулись. Марат привез их сам.

Он стоял на пороге, бледный, с опущенными глазами, а дети молча жались к косяку, будто боялись, что он передумает.

– Забирай, – пробормотал он. – Они... без тебя не могут.

И ушел, не обернувшись.

А потом...

– Мама! – закричала Алина и бросилась к ней, обвивая тонкими ручками шею.

Амир, обычно такой серьезный, заплакал, уткнувшись лицом в ее плечо. Лейла и Рамиль просто прижались к бокам, будто хотели убедиться, что она настоящая.

Ночные страхи

Первые недели дети просыпались среди ночи и трогали ее лицо, волосы, руки – проверяли, не исчезла ли.

– Мама, ты никуда не уйдешь? – шептал Рамиль.

– Никуда, – отвечала она, целуя его в макушку.

Только спустя полгода они наконец начали отпускать ее – хотя бы в другую комнату.

Дети пошли в городскую школу, вскоре появились новые друзья и они начали щебетать как раньше. Как хорошо, что детская психика многое сразу забывает.

Марат иногда звонил. Говорил, что скучает. Но дети брали трубку только на минуту – им было нечего сказать.

Она вспомнила, кто она

Однажды ночью, когда дети наконец крепко спали, Марина села у окна и поняла.

Она не слабачка.

У нее два высших образования. Она работала в банке и знала финансы лучше половины своих бывших коллег. Она могла писать – еще в университете ее статьи хвалили преподаватели.

Но как работать, если дети боятся отпустить ее даже в магазин? Ответ пришел сам – фриланс.

Она прошла курсы, научилась писать статьи для сайтов (финансы, медицина – то, в чем разбиралась) и… начала зарабатывать.

Теперь она могла быть рядом с детьми, платить за квартиру, наконец-то дышать без страха.

Иногда жизнь ломает тебя, чтобы ты собралась заново. Стала сильнее. Марина думала, что потеряла всё – но обрела себя. Она боялась, что не справится – но дети дали ей силы.

Она верила, что сломана навсегда – но оказалось, что сломанным был только ее брак.

Любовь не должна требовать жертв, а вера не должна оправдывать жестокость. Если религия становится поводом для кулаков и угроз – это не вера, а инструмент контроля.

Марина могла остаться.

Могла простить.

Могла сказать себе: «Бьет — значит, любит».

Но она выбрала бежать.

Не потому что была слабой.

А потому что у любви не должно быть синяков.

Задумайтесь: сколько раз вы закрывали глаза на то, что ранит?

Сколько раз вы оправдывали тех, кто не заслуживает прощения?

И главное – когда наступит ваш момент сказать «хватит»?

Потому что жизнь – не теплица.

Хрупкие вещи в ней не всегда вырастают заново.

Иногда их надо просто вовремя спасти.

Вот и её уже нет...

Дворник только скребет лопатой снег. Разговаривают, идя по асфальту, прохожие. Об обеде, вчерашнем заседании, ценах на хлеб.

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Я чувствую, как кто-то перевязывает мои руки. Лицо греется в лучах солнца. Вставать совсем не хочется, послевкусие сна прибивает к уютной кровати.
— Максим, ты с нами? — слышу я справа от себя, это Валерия.
— Я с вами до конца, — я не открыл глаза.
— Вадим всю ночь откисал в туалете, когда шел к дому, увидел, что ты у забора лежишь без сознания, весь в крови, — она продолжила перевязывать мои рукию.
— Мы тебя сюда принесли, я всю ночь не могла остановить кровь. Попросили в деревне вызвать доктора. Федор сказал, что вызвал, но никто так и не приехал.
— Все в порядке.

Пришло время вставать. Я сел на кровать и осмотрелся, даже не удивился, что это бывшая комната бабушки. За окном наш поселок, вдали я увидел несколько машин. На подоконнике лежала кукла Леры, не хватало только трупа старушки внизу.
— На кого похожа? —показываю я Валерии на куклу.
— Точно все в порядке? Мне кажется тебе лучше не вставать, — она не сводит с меня глаз.
— На кого? — повысил я голос. Валерия все-таки посмотрела в сторону окна, но куклы там уже не было.
— Что на кого? – она повернулась ко мне с ярко выраженным волнением. Я непроизвольно выдохнул смешок.
— Валерия, собирайте вещи прямо сейчас. Сегодня до вечера нужно уехать.
— Максим, я же тебя попросила, — на ее глазах начали появляться слезы.
— Я возмещу, сниму вам квартиру для семьи.
Она изменились в лице.
— В городе?
— В городе, любом, еще на три года.

Она отвела глаза и сложила руки, в ее голове начались мыслительные процессы.
— Я просто так должна поверить тебе? И где мы сегодня остановимся?
— Любые расписки подпишу. Но ночуем сегодня не здесь!
— Я не смогу так быстро уговорить мужа. У него здесь, видите ли, вдохновение.
— Валерия, либо сегодня уезжаем и я снимаю вам квартиру. Либо я вас выселю.

Он прищурилась, ее брови опустились. Лицо приняло то самое недовольное выражение, когда она язвила своему мужу.
— Это что, шантаж?
— Можно и так сказать. В любом случае, Валерия, я тебя умоляю. Вам надо всем уехать сегодня же.
— Максим, никак не смогу мужа уговорить, он говорит, что к нему тут муза приходит.
— Муза?
— Ну, он часто выпивает, я не знаю, как это сказать, – она задумалась. – Говорит, что иногда по ночам к нему приходит прекрасная девушка в белом платье. Она шепчет ему новые идеи, смотрит на его картины. А наутро он начинает рисовать с новой силой.
— Какого цвета ее глаза?
— Я не спрашивала. Я вообще думаю, что он не в себе.

Эта сволочь позволяет себе общаться с ней? В моем доме и без моего разрешения. Она же просто играет с ним, я докажу ей, что она принадлежит только мне, как и все в этом поселке. Это не мои мысли. Это наши мысли, Максим.
Я подошел к Лере и стиснул руками ее плечи, она испугалась моих шрамов.

— Лера, слушай меня внимательно, собирай с дочкой все вещи. Я приду к вечеру за вами. С мужем поговори, постарайся убедить, как можешь. Если не согласится, уедем без него и дедушки. Потом разберемся, как их уговорить, ты поняла?
После минутного замешательства она выдохнула: «Хорошо». Мне почему-то показалось, что идея уехать без мужа привлекла ее больше.
Я направился на второй этаж, на кухне спорили Федор и Вадим, они обернулись на меня и замолчали.
«Вот видишь, живчик наш Хозяин, как я и говорил», — показал Федор на меня. Вадим уже набрал в легкие воздуха для продолжения спора, я дал знак тишины рукой. Они уставились на меня.
— Федор, через 15 минут, чтоб ждал в машине.
— Но, Максим Игоревич, ведь праздник сегодня, гостей принимать надо.
Знаю я ваши праздники.
— Федор, — я посмотрел ему прямо в глаза и спокойно произнес. — 15 минут. Машина.
— Хорошо, Максим Игоревич, — услышал я за спиной, пока поднимался по лестнице. За мной кто-то следовал.
«Эту дверь вообще никак не открыть, – сказал мне Вадим. — Да и на второй этаж нас не пускали никогда, сказали, там конструкция хрупкая уже». Я положил руку на ручку, меня первый раз в этом доме обдало теплом. Мне просто нужно приказать ей, хозяину не нужны ключи, хозяину нужно повиновение. «Открывай!» — сказал я двери. «Да говорю ж, нет у меня ключей», — пробормотал за спиной Федор. Я повернул ручку, и она послушно открылась.

Я рывком вошел в комнату, все окна были закрыты черным шелком. Но темнота помещения не падала на нас с Вадимом. Вокруг стояли свечи, они горели во всех углах комнаты, на всех столах, у всех картин. В конце висел ее портрет. Больше человеческого роста, она гордо стояла на лугу, за ней была наша усадьба, ее лицо не выражало улыбки. Вадим ахнул и затрясся в истерике. «Это она, Максим, это моя муза», — заскулил он, не в силах стоять на месте, он начал на коленях двигаться к музе. Я пошел проверять другие комнаты, они также были полны картин, некоторые из них были портретами в полный рост разных людей из разных эпох. Я вышел к Вадиму, он стоял перед ней на коленях, порываясь прикоснуться к ногам. Если он это сделает, я зарежу его прямо здесь. «Максим, ты же понимаешь, что он тебе не конкурент», – прошептала моя хозяйка у меня в голове. Я взял Вадима за плечо, в его глазах были слезы. Через минуту мы подошли к двери, и я силой вытолкнул его кувыркаться по лестнице. После этого обернулся к картине и сказал ей: «Ты не имеешь власти надо мной, хозяин тут я». Она улыбнулась, провожая меня. Захлопнув дверь, я провернул ручку – стоит на месте будто влитая.
Внизу Валерия помогала мужу встать, он плакал.
— Максим, что ...? — начала она.
— Сегодня, к вечеру, здесь с сумками, поняла?
— Поняла, — смиренно произнесла она.

Выбежав из дома, я понесся к машине. У калитки стоял какой-то человек в черном костюме, он смотрел на мой пейзаж, одна рука у него была в кармане, а другой он почесывал свою бородку. На выходе он обратился ко мне:
— Максим Игоревич? Приятно снова увидеться, — он достал руку из кармана.
Нашим ладоням не суждено было соприкоснуться. Посмотрев на свою пустую руку, он кинул взгляд на забор и сказал: «Определенно есть талант, но его нужно обрамлять мастерством, – он улыбнулся. - Ну хоть запомнил, как нужно вести линию горизонта». Я тоже ответил улыбкой и с предостережением ему сказал: «Да-да, линии рек я тоже кстати хорошо запомнил». Я поправил рукой свои волосы, мы еще немного друг на друга посмотрели, и я побежал вниз.
Машины все прибывали, люди, выходя из них, здоровались со мной. Федор стоял у своей на самом краю дороги, я сел без слов:
— Куда?
— На кладбище.

Мы ехали в молчании. Перед самим кладбищем он начал рассказывать мне, как хоронили его отца, потом перешел на похороны другой семьи из нашего поселка и уже не мог остановиться. Я прервал его на Даниловых. Выйдя из машины, он бросил мне в спину: «Всегда похвально отдать дань уважения предкам перед праздником». За воротами я закрыл глаза и вдохнул затхлый запах кладбищенской земли. Я знаю, что она будет лежать в правом конце кладбища, мы все там будем лежать. Я смотрел на надгробия по правую сторону. Много разных фамилий сменяли друг друга, все разные, но такие знакомые. Пошла череда Тищевых, практически в конце я дошел до Тищевой Евдокии. Несмотря на то, что на меня смотрела молодая и статная девушка, в ее взгляде без труда угадывался суровый нрав моей бабушки. Еще чуть дальше на меня смотрела моя Аня. У нее было самое старое надгробие, а вместо фотографии стояла ее маленькая статуэтка. Черты ее лица давно стерлись, но я как будто видел, как она наблюдает за мной.
— Дальше в город за керосином? —она вышла из-за моей спины. В дневном свете Аня выглядела еще прекраснее.
— Почему бабушка вообще меняла фамилию, все равно в конце осталась Тищевой?
— Я тоже не понимаю, настоящие Тищевы не знают, что такое смерть.
Аня подошла ближе.
— Ты больше не увидишь меня, если сожжешь картину, — сказал она и добавила после сладкой паузы, - я больше не увижу тебя.
— Я могу забрать ее с собой, — надеялся я.
— Ты же знаешь, что она связана с этой землей, тем более там не только я. Там еще десятки сильнейших из нашего рода.
— Рода, которым вы так беспечно разбрасываетесь? – я опять нашел в себе ту ярость.
Она игриво засмеялась, кружась вокруг меня, завораживая своим изящным танцем.
— Это закон природы, что сильный пожирает слабого. Тищевы делали это веками. Вырывали из рода слабые корни, чтобы напитать сильные.
Она кружилась, практически касаясь моего тела, дразнила меня.
— Чем более сильные и меньше слабых, тем могущественнее род, тем живее наша земля, — она остановилась и кокетливо наклонила голову, — а в это время нам нужны сильнейшие во главе.
Время остановилось, она смотрела на меня снизу своими страстными глазами, ее губы были приоткрыты, она видела, что я смотрю на них.
— Ты уже победил смерть один раз, я могу показать тебе, как разгромить ее полностью, — она пододвинулась ко мне, я так хотел почувствовать ее теплое дыхание. — Я покажу тебе, как творить, открою тебе все краски жизни.
Я вот-вот соприкоснусь с ее кончиком носа. Повисло молчание, наши глаза были настолько близко, что появлялось ощущение, что я ослепну от этих двух больших красных солнц. Мне просто хочется поцеловать ее, ощутить тепло, раствориться в ней.
— Тогда ты знаешь, что делать, —сказала она и тут же исчезла.

Где-то вдали люди собирают в охапку травы, они связывают их пирамидами, расставляют по всему поселку, ждут, когда зайдет солнце. Земля тоже в ожидании, мне кажется, если я приложу ухо к серой почве кладбища, то почувствую, как она что-то шепчет. Ветер перестал раздвигать воздух, ощущение, что скоро мне будет нечем дышать. Я понимаю, что мне нужно сделать, чтобы увидеть ее. Мне нужно нарисовать ей картину, которая перечеркнет прошлое, настоящее и будущее. В голове маленькие руки Леры. Солнце на горизонте запускает время заново, вместе с его движением начинают утекать минуты. За керосином я уже не успею, но Леру смогу спасти.

Я присаживаюсь на влажную землю, закрываю глаза. И вижу раннее утро, как я выхожу, потягиваясь спросонья. Кричу кому-то на кухню, чтобы несли чай. Вдалеке стоит Аня у мольберта, на ней мое любимое белое платье. Она повадилась вставать до рассвета, чтобы поймать восход. Я подхожу к ней с чаем, она чувствует, что я рядом.
— Смотри, как надо вести градиент.
Я смотрю только на ее шею.
— Ну, Макс, я серьезно.
Чувствую ее улыбку.
— Конечно, конечно, — мои губы встречаются с ее шеей.
Запах травы дошел до кладбища. Они зажгли все пирамиды из трав. Я открыл глаза, солнце практически исчезло за горизонтом. Меня потянуло домой. Федор сидел за рулем, тишину нарушал только мотор машины. Я сел на заднее сиденье и сразу уставился в окно. Федор без слов повез меня домой.

При подъезде к поселку я увидел эту башню, практически в каждом доме были зажжены охапки травы. Издали это выглядело как будто наш холмик — это какая- то елка, а эти горящие охапки обвивают ее словно гирлянда. Ну и конечно на самой верхушке – звезда этого места – мое поместье. Я все яснее начинал слышать вопли радости, какие-то возгласы людей, их крики. Мы проехали арку поселка, и машина остановилась. Я вышел и в последний раз посмотрел в темную даль, в другую сторону от этого поселка. Как будто у меня был выбор просто уйти и никогда сюда больше не возвращаться.

Я шел к поместью и не хотел торопиться, наслаждался этой ночью, смаковал каждый шаг. Вокруг меня танцевали люди. Уже чуть ли не начинали собираться в хоровод. Я открыл калитку, сразу услышал плач Валерии. Она билась руками в закрытую дверь усадьбы, ее руки уже были в крови от бесконечных ударов по двери. Я, наверное, поставлю новую потом, перекрашивать эту уже нет смысла. Я подошел к ней, положил руку на плечо, от страха она ударила меня локтем. Когда она поняла, что это я, Валерия заскулила, захлебываясь соплями и слезами.
— Максим, Максим. Они заперли ее там, мою Лерочку. Максим..
Она повисла на мне руками.
— Максим, сделай что-нибудь!
Я галантно и нежно взял ее руки и тихо сказал:
— Все будет хорошо, я сейчас ее приведу.
Дверь открылась сама собой, Лера сразу порвалась бежать внутрь, но я ее не выпустил.
— Лер, стой здесь, мы сейчас придем.

Она плакала или кричала, уже сложно было разобрать. Я толкнул ее к забору и быстро вошел в дверь, закрыв ее за собой. Она опять начала долбиться в нее. На кухне сидел глухой дед с бутылкой водки и какой-то газетой, видимо, он вообще не понимает, что происходит.
«Максим!» — крикнули со второго этажа. Я вошел в комнату, в ней было не меньше десятка людей. Анину картину сняли и расположили на алтаре. Над алтарем рыдал ребенок, его держало сразу три человека. Два из них фиксировали ее руки прямо над картиной, третий затыкал рот. Вадим стоял в углу комнаты и плакал, смотря на свою Лерочку. Я не видел сейчас Аню, но чувствовал, что она стоит прямо за Вадимом, я улыбнулся ей в ответ. Мужчина с бородкой вложил мне нож в руку. Я знал, как рисовать реки крови. Я знал это с рождения, а потом мне еще раз показали в этой же комнате и на этом же месте. Я хотел посмотреть на свои руки, чтобы точно убедиться в том, как их повести, но быстро отбросил эту идею, настоящий творец должен добавить что-то в свое в картину. Я подошел к маленькой Лере и не смог разглядеть ужаса в ее глазах, ее взгляд перекрывала пелена слез. Я начну с будущего: нож с радостью вошел в детскую плоть, река начинает разливаться, перечеркивая ее будущее. Ребенок пытается вырваться, но после происшествия со мной ее на всякий случай держат три человека, вместо двух. На правой руке нужно зачеркивать прошлое, после левой вести нож намного привычнее. Ребенок давно потерял сознание от шока. Я отхожу, облизывая нож, со стороны смотрю на свое творение – крайне неплохо для первого раза. Я вижу восхищение в глазах мужчины с бородкой. Картина Ани впитывает кровь, текущую из рук ребенка. Я смотрю на Вадима, ему уже передают нож в руки.
— Ань, в этот раз начинаем с ребенка.
Ее пока никто не видит, но я знаю, что она начинает шептать на ухо Вадиму, он начинает рыдать еще больше, но послушно двигается к своей дочке.
Все затихли в ожидании, в комнате слышен каждый вдох и выдох, внизу мама продолжает биться в дверь. Леру положили к ногам отца, он занес над ней нож. Девочка с криком очнулась и подняла голову, она пытается встать. Лера начинает, что-то кричать отцу, умолять его о чем-то. Я киваю, и Вадим вставляет нож прямо в сердце своей дочери. Будущее не свершится. Моя Аня дьявольски хорошо убеждает людей. Я открываю двери и приказываю всем стоять, сначала должен пройти Вадим, его все сложнее контролировать после убийства дочери. Мы спускаемся вниз, я чувствую, как Аня толкает его на кухню. Дед широко раскрывает глаза при виде его сына всего в крови. Он не может быстро встать от опьянения, в суматохе пытается как-то помочь. Так и не успев подняться, дед получает нож в шею от своего сына. Вадим стоит в оцепенении, пока кровь брызжет ему на руки. «Еще раз», – говорю я Ане, в этот раз хочется действовать наверняка. Вадим еще три раза вонзает нож в шею, из глаз деда уходит последний намек на жизнь. Прошлое забыто. Люди вокруг меня начинают смеяться, я тоже позволяю себе улыбнуться. Жена все так же колотится в дверь, я показываю людям знак, чтобы они открыли. «Только аккуратнее», – бросаю я вдогонку.

Дверь тихо открывают между стуками. Лера врывается в гостиную и замирает. Все смотрят на нее в ожидании, она находит взглядом своего мужа, начинает орать от страха. От всей этой кровавой картины она теряет рассудок. Пытается промямлить имя дочери, но у нее не получается. Слева на нее с остервенением набрасывается Вадим, он начинает кромсать ее ножом. «С женами почему-то всегда легче всего», – я чувствую, как говорит Аня возле. Он режет жену с какой-то первобытной яростью, мы все смотрим, как умирает настоящее. Вадим останавливается с одышкой, он забыл дышать между ударами. Он смотрит на свою работу и молча вставляет себе нож в шею, падая на свою жену. Их кровь смешивается. Люди начинают ликовать, меня обнимают и целуют, кто-то гладит меня, я вижу, как праздник движется на улицу. Кто-то радостно кричит: «Получилось! Получилось!»

Я прорываюсь через сборище людей на второй этаж, каждый пытается дотронуться до меня, поблагодарить. Три поколения принесены в жертву, будущее, настоящее и прошлое целого рода уничтожено, чтобы мой род стал сильнее. На втором этаже я закрываю за собой дверь. Портрет Ани сочится кровью на алтаре, я не могу дышать, мне страшно. Но вот, ее белоснежная рука нежно обхватывает рамку. По моей груди расплывается блаженство. Вместе со второй рукой Аня медленно вытаскивает себя из картины. Я вижу ее тело, она голая. Ей нравится мой взгляд. Она улыбается. «Ну же, Максим. Последний рывок», – она протягивает ко мне руки. Наши ладони соприкасаются, я никогда не испытывал чего-то настолько родного в прикосновении. Я пытаюсь потянуть ее нежно, с трудом подавляя рывок своей страсти. Она полностью вылезает из картины, опирается руками о мои плечи и тихо, практически бесшумно, спрыгивает с алтаря. Я теряюсь в ее красных глазах, прикасаюсь к ее щеке, мои пальцы нежно размазывают кровь маленькой Леры по ее лицу. Время замирает, этого мгновения я ждал всю свою жизнь. Она дарит мне поцелуй. Поцелуй, наполненный силой, такой, какой хозяйка дарит хозяину. Мы растворяемся в объятьях друг друга.

На улице слышны крики людей, кто-то начал запускать салют. Мы лежим с Аней голые на алтаре, все в крови, в грязи, в радости. Я обнимаю Аню и думаю с улыбкой о своем поселке. Тищево ждут крайне плодородные времена.

Машина с семьей остановилась у арки поселка, дедушка сразу вышел размять ноги. Алексей Петрович начал покашливать от ударившего в нос запаха травы. К нему подбежал внук с телефоном в руках и недовольно пробурчал: «Деда, тут реально интернета не будет?»

«Женя, помоги маме с сумками», – остановил его отец. Через несколько минут семья продвигалась к усадьбе на вершине холма, вокруг с ними радостно здоровались люди. «У нас тут все дружные, живем как одна большая семья», – рассказывал Алексею староста поселка.
— Максим Игоревич за всеми тут смотрит, никому ни в чем не отказывает.
— Мама, смотри! — прервал рассказы старосты ребенок, ребенок бросил сумки и побежал к поместью. Полотно забора как зеркало отражало весь поселок, там по кругу располагались поля и дома, солнце с луной, вся картина дышала жизнью. Отец уже пошел ловить сына. «Вадь, успокойся, — жена взяла его за руку, — хоть 10 минут нас трогать не будет». Мальчик побежал вдоль забора, следуя течению рек на картине.

Староста открыл калитку, поместье молчаливо поприветствовало семью. На террасе сидела молодая девушка, она была в черных очках и белом платье. Девушка улыбнулась и подняла руку в знак приветствия, отец мальчика ответил взаимностью. Алексей тем временем искал старого друга.

— Идите располагайтесь, —бросил он сыну и пошел в сторону старика у мольберта.
Максим Игоревич стоял с палитрой и выводил что-то с краю своего портрета.
— Ну, что? Начнем с лет и зим? — крикнул Леша за его спиной. Максим обернулся посмотреть на него, положил кисточки и с улыбкой обнял старого друга. Им принесли чая, и они долго сидели и заново знакомились друг с другом, пока снова не смогли заговорить с дружеской искренностью.
— Спасибо тебе Максим за все, спасибо, что не забыл нас, — начал после молчания Леша. — Нам с Катей те деньги очень помогли в свое время, особенно как Паша родился.
— Да будет с тебя, у меня дело пошло, а я и так тебе должен был, — отвечал Максим.
— Да вижу я, как ты разрисовался, — радостно ответил ему Леша. — Вон, какую фифу у себя приютил.
Он показал в сторону жены Максима, она сидела и что-то со смехом рассказывала сыну Алексея.
— Никак лет 20 разницы.
Максим улыбнулся.
— Ну, хорошему художнику нужна самая прекрасная муза.
Друзья залились хохотом.
— А это ты себя что ли рисуешь? — он показал на картину Максима. — Ну талантище, ты ж таким от нас и уезжал лет 30 назад, только шрамы забыл. Леша ткнул в руки на картине, потом резко отвернулся и сказал:
— Извини, давно не общались.
— Да ничего, — улыбнулся Максим. — Некоторые шрамы все-таки можно залечить, если знаешь как.
— Мне кажется только темный какой-то портрет, — продолжил Алексей.
— Много ты понимаешь, Леш, — Максим развернулся к картине и после небольшой паузы сказал. — Иногда, чтобы картина обрела краски, в нее надо вложить душу, порой не одну.
— Ой, как заговорил, ну поэтище, — залился Леша, делая глоток чая.
— Спасибо тебе, что позвал нас, хоть внуку настоящую деревню успею показать.
— Ладно тебе, я бы без тебя сюда бы не приехал.
— Это да, кто ж мог предположить, что ты здесь жить останешься, — Леша опять показал на Аню.
— Хотя с такими фифами тут бы любой остался, — он опять начал подтрунивать над другом.
Максим в этот раз не улыбнулся..
— Ой, устал я за сегодня, уже спать клонит, — Леша начал подниматься, — говорят, у вас праздник какой-то через две недели, завтра все о нем расскажешь. Максим только ответил: «Спокойной ночи, Леш».

Он остался сидеть у своей картины. Прибывшая семья улеглась по своим комнатам, слуги тоже ушли спать. Аня вышла из дома, сняла очки, ее глаза светились красным в темноте. Она подошла к своему мужу и села возле него.
— Паша такой милый, предложил мне помочь переставить картины на втором этаже.
Максим посмотрел на жену и кивнул ей, за столько лет вместе они могли понимать друг друга без слов. Муж и жена просидели в тишине еще какое-то время, потом Аня встала, и напоследок сказала:

— Вот здесь не хватает красного, – она показала на глаза с портрета Максима. Тот кивнул и подумал: «Действительно, пора и мне увидеть этот мир в новых красках».

Если вы здесь, то смею надеяться, что вы со мной с первой части данной повести. Безмерно Вам благодарен, что вы уделили время моему письму. Хочу попросить выделить еще пару минут, и написать комментарий, дать какую-то оценку моему излиянию в сеть. Всем еще раз спасибо! Пошел дальше плеваться мыслями в бумагу.
С уважением, Владимир Бард.

Они смеются надо мною ,связанным , что-то там болтают жуткое и доверчиво смотрят в моё лицо, и тут меня простреливает током:

- Говори правду!

...Пытают? Или лечат? Это психушка? Ааааа…

Сижу в кровати, озираюсь, я вновь в 2025, внутри всего трясет, но классный сон, я улыбаюсь …

А какой с ней был кекс, а объятия, а поцелуи! Блин , как же у нее фамилия ?! Надо в ВК поискать . Посмотреть как выглядит сейчас . Как же ее фамилия ?! Бурина что ли?! Два хвостика как у первоклассницы, глаза зеленые. Я таял от ее взгляда, хитрющего и нежного.

… Это произошло в родном городе. Зима, весело шагаю по знакомым местам. До этого в баре тусил, с телкой какой-то мутил. Прикольно так, обменялись гормонами, в общем.

Иду по скверу, там много стоит разных кофеен - ларьков.

Прохожу мимо одной - там дверь открылась, мужики сидят выпивают. Прохожу чуть дальше - девочка навстречу с рюкзаком , ей лет 10-12 . И спрашивает такая - тут всё закрыто ?

- Нет, отвечаю я. Ну и иду дальше

Делаю пару шагов и оборачиваюсь, и тут до меня доходит, что на самом деле она спросила - Не могли бы вы помочь?!

Я, обернувшись, вижу, что рюкзак на снегу, бросила его в снег и говорит - Мог бы и помочь (обиженно как-то)…

А я-то иду дальше и уже зашел за следующий ларек и девочки уже не видно.

На следующей аллейке стоят 3 чела со знакомыми лицами из детства, уже постаревшие. 30 лет прошло всё-таки.

С одним мы вроде в одну школу ходили, тот в борьбу ходил, с третьим тоже пересекались не раз, город то небольшой.

Ну они идут и чет угарают, мол девочка подумала что мы маньяки и убежала вперед от нас, а мы то хотели ей помочь. Ахаха испугалась.

И спрашивают меня - видел девочку? Я говорю да, видел.

Дорога шла мимо туалета, он на развилке дорожек стоял. Открывается дверь и появляется четвертый и говорит мне что-то ….

И вдруг я понимаю, что они тут далеко неслучайно, специально ищут кого-то ….девочку догнать хотели! Точно!

И улыбаются вроде,а в глазах злость и радость что встретили одиночку …

Я это осознал и что-то внутри меня булькнуло.

Начинаем подрываться вместе, я от них, они на меня, тот что был в туалете ставит мне подножку, я падаю, и чувствую укол в районе спины от ножа и темнота …

Блин, да как же ее фамилия?!

Мы вместе. Ходим везде обнявшись, за руку, бегаем, дурачимся , живем . Осознание того что нашел свою половинку - настолько ценно , что хочешь запомнить каждый миг , каждую секунду… Была у меня в гостях, выпили шампанского, то сё, выходим из квартиры на улицу, а она давай нажимать в соседские звонки и бежать. Бегу за ней и смеюсь. Как школьники ей богу.

Зима. С напарником наблюдаем несколько человек, уводящих гражданских, вроде женщины и дети, через пойму, высотой метра 4, в которой расположена железная дорога. Мы на БЗ, но кто же это оставит вот так. Нас вроде никто не видел и, незаметно передвигаясь, следуем за ними. Поднялись по противоположному обрыву, высовываем головы, навстречу девушка бежит, рыдает. Противника не обнаружено. Машем ей руками, на нас беги, мол.. ей остается десять метров … И тут раздается сбоку - ПРИВЕТ. Враг с чужой повязкой, глушитель на винтовке, направленной на нас - Винторез. Услышав два плевка из нее - сваливаюсь в темноту …

Да, это сны. Такие невообразимые и интересные. Страшные и смешные. Про любовь и войну, про отношения и жизнь, про шпионов, про всё. Иногда несколько серий за ночь, иногда повторы. Где-то встречал такое, чтобы приснился кошмар - надо немного замерзнуть, без одеяла засыпать. Получалось, кстати. Только потом, проснувшись, накидывал одеяло со словами - Да Ну Его Нафиг!!! Читал, чтобы сон стал осмысленный - надо посмотреть в нем на себя в зеркало. Может я вампир?! И в них не отражаюсь?! Да и не до зеркал чет было)))

P.s. Анна, Аня

если тебе приснился такой же сон - напиши и напомни фамилию пожалуйста .

P.p.s может Устина, … пойду в ВК гляну)

Хотя, по сути, живут они лишь в нашем (писателей, поэтов, художников, композиторов) воображении, в мечтах. Они живут, мучаются не по настоящему, а понарошку. У них там не столько жизнь, сколько один сплошной театр воплощений и перевоплощений. Им же за это деньги (в том числе славу, почёт, внимание, уважение) платят.

Там же они все сплошь - лицедеи и лицемеры, игроки. У них там спорт (состязание, веселье, сабантуй), олимпийские игры, чемпионат мира. Они - типичные гладиаторы, противоборствующие рабы божьи. А мы - их благодарные зрители, наслаждающиеся (в безделье) их поединками - их игрой, искусством, лицедейством, притворством.

Наслаждение бездельем похоже на наслаждение какой-нибудь порнухой (эротикой, "красотой тела") - наслаждение тленом, растлением, развратом неразумных живых.

"Бесконечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течёт вода и как работают (умирают от делания дел) другие люди."

Как мы относимся к людям, не умеющим наслаждаться безделием? Мы к ним не относимся. Мы на них просто бесконечно смотрим нашим остановившимся взглядом - мы на них медитируем.