Авторские истории

Но однажды она нашла в его кармане чек из ресторана, расположенного в другом конце города, где он "был на деловой встрече". Чек был на двоих, и дата совпадала с его "командировкой". Тогда она устроила ему скандал. Алексей клялся, что это была случайность. Якобы он просто обедал с коллегой. Он умолял её о прощении, стоял на коленях, обещал, что такого больше не повторится. И Вера простила. Она верила, что это был единичный случай, что он изменится.

Но он не изменился. Измены стали частью их жизни, негласным, болезненным фоном. Вера научилась закрывать глаза. Она научилась не спрашивать, не искать доказательств. Она научилась жить с этой болью, пряча её глубоко внутри. Для внешнего мира они были идеальной парой: успешный Алексей, заботливая Вера, их уютный дом. Никто не догадывался, какая трещина пролегла по их браку.

Алексей был мастером манипуляции. Когда Вера пыталась заговорить о своих подозрениях, он тут же переводил разговор, обвинял её в недоверии, в "истериках", в том, что она "не ценит его стараний".

- "Я же для семьи стараюсь, Вера! А ты меня в чем-то подозреваешь! Ты что, хочешь, чтобы я бросил всё и сидел дома?" – говорил он.

А Вера чувствовала себя виноватой. Она замолкала, проглатывая обиду, и снова считала себя слишком подозрительной.

Она находила утешение в работе, в друзьях, в маленьких радостях, которые дарила ей жизнь. Она убеждала себя каждый раз. Говорила, что он все равно возвращается домой. Обеспечивает их. И даже по-своему её любит. Она верила! Годы шли, и эта горькая правда стала для неё привычной, хоть и не менее мучительной.

Иногда, когда Алексей был особенно внимателен, когда он дарил ей цветы или говорил нежные слова, в ней вспыхивала крошечная искорка надежды. Может быть, он одумался? Может быть, это конец его похождений? Но каждый раз эта искорка гасла, когда она снова замечала тени в его глазах, или когда он вдруг становился отстраненным, погруженным в свои мысли, недоступным.

Вера научилась жить в этом подвешенном состоянии, в постоянном ожидании нового удара, новой лжи. Она стала циничной, но продолжала держаться за брак, за привычный уклад жизни. Ей казалось, что это меньшее зло, чем разрушить все и остаться одной, сломленной и униженной. Она думала, что уже ничто не сможет по-настоящему её удивить или ранить сильнее. Она прошла через все стадии боли: отрицание, гнев, торг, депрессию, принятие. Она была уверена, что достигла дна своих страданий.

Но она ошибалась. Дно оказалось намного глубже, чем она могла себе представить. И оно ждало её в тот самый день, когда она случайно, совершенно случайно, наткнулась на фотографию, которая перевернула всю её жизнь. На ней был Алексей. И рядом с ним – молодая женщина. И маленький мальчик. И на безымянном пальце Алексея... блестело обручальное кольцо.

Вера вспомнила, как Алексей всегда избегал разговоров о детях. Когда она, молодая жена, с надеждой заводила эту тему, он отшучивался, говорил, что "еще не время", что "нужно пожить для себя". Позже, когда ей уже было за тридцать, а затем и за сорок, он становился раздражительным, уверял, что "не создан для отцовства", что "наши отношения важнее". Вера верила. Она убеждала себя, что он просто не хочет, что это его право. А теперь… теперь она держала в руках доказательство того, что он хотел. Но не с ней.

Боль от этого открытия была не похожа ни на что, что она испытывала раньше. Измены ранили, унижали, но они были, по сути, лишь "его" частью, не затрагивающей её напрямую. Но ребенок… Ребенок был продолжением его рода, его частью, которую он скрывал от неё. Это было предательство не только её как жены, но и её как женщины, как потенциальной матери. Он лишил её выбора, лишил её возможности иметь семью, о которой она мечтала.

В голове Веры всплывали детали, которые раньше казались незначительными. Его необъяснимые отлучки на выходные, когда он говорил, что едет к "больной тетушке" в другой город. Его внезапные, но короткие периоды "нежности" после таких поездок, словно он пытался загладить какую-то вину. Его странная закрытость в социальных сетях, отсутствие фотографий с родственниками, кроме самых общих. Всё это теперь складывалось в единую, чудовищную картину.

Она вспомнила одну из их последних ссор. Вера тогда, поддавшись минутной слабости, попросила его быть честным, если у него кто-то есть. "Если ты несчастлив, если ты любишь другую… скажи мне. Я справлюсь. Я не хочу жить во лжи". Он тогда обнял её крепко, шептал о своей любви, о том, что "нет никого, кроме тебя, Вера". А она, наивная, верила. Верила его словам, его прикосновениям, его лживым глазам.

Теперь она видела, что он был не просто обманщиком. Он был виртуозом лжи, актером, который годами играл роль любящего мужа, пока за кулисами у него была своя, настоящая жизнь. И в этой жизни появился ребенок, который рос, смеялся, называя его "папой".

Вера встала, её ноги были ватными, но в глазах горел холодный огонь. Она не знала, что будет делать дальше, но одно было ясно: так просто он от этого не отделается. Она не будет молчать. Не будет плакать. Она заставит его ответить за каждую свою ложь, за каждый украденный год её жизни, за каждую разрушенную мечту.

Вера ждала Алексея в гостиной. Часы на стене отсчитывали секунды, каждая из которых казалась вечностью. В её руке лежала та самая фотография – холодное, безжалостное доказательство его двойной жизни.

Когда ключ повернулся в замке, Вера вздрогнула. Она глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь, которая пробежала по телу. Это был не страх, а предвкушение. Предвкушение момента, когда она, наконец, сбросит с себя бремя лжи.

Алексей вошел в гостиную, как всегда, с легкой улыбкой и привычным вопросом:

- "Привет, как день прошел?"

Он начал снимать пиджак, но, увидев её застывшую фигуру и напряженное лицо, замер. Его взгляд скользнул по журналу, лежавшему на столике, затем по фотографии в её руке. Улыбка сползла с его лица, глаза расширились от ужаса.

- "Что это?" – прошептал Алексей, его голос был едва слышен.

Вера медленно подняла фотографию, держа её перед его лицом.

- "Это? – её голос был низким и ровным, без единой дрожи, – это твоя правда. Правда, которую ты так тщательно скрывал. Правда о твоей другой семье. О твоей жене. И о твоем сыне."

Алексей побледнел.

- "Верочка, это... это не то, что ты думаешь!" – он начал судорожно оправдываться, его голос дрожал. "Я могу всё объяснить! Это старая история! Мы давно разошлись!"

- "Разошлись?" – Вера горько усмехнулась. "Ты называешь это "разошлись", когда у тебя есть ребенок и ты постоянно к ним ездишь? А я, дура, ждала тебя дома!"

- "Я собирался тебе всё рассказать! Честно!" – Алексей попытался подойти к ней, но Вера отшатнулась. "Просто не знал, как! Я боялся тебя потерять!"

- "Боялся потерять?" – Вера рассмеялась, и этот смех прозвучал резко и неестественно.

- "Ты уже потерял меня. Давно. В тот момент, когда ты впервые мне изменил. В тот момент, когда ты решил, что можешь жить двойной жизнью. В тот момент, когда у тебя появился этот ребенок, и ты скрыл его от меня. Ты лишил меня выбора, Алексей. Ты лишил меня возможности иметь семью. Ты украл двадцать лет моей жизни!"

Глаза Алексея забегали. Он понял, что его ложь раскрыта, и что на этот раз ему не удастся отделаться простыми оправданиями. В его глазах мелькнул страх, смешанный с отчаянием.

- "Я знаю, я виноват. Я монстр. Но я люблю тебя, Вера! Только тебя! Та женщина... это было давно. А ребенок... так получилось. Я не хотел!"

- "Не хотел?" – Вера почувствовала, как внутри неё закипает ярость. "Ты не хотел? А что же ты хотел? Жить со мной, играть в счастливую семью, пока у тебя где-то растет твой сын? Это твоя "любовь"?"

Она бросила фотографию ему под ноги.

- "Убирайся. Прямо сейчас. И больше никогда не появляйся в моей жизни. Я подаю на развод. И я сделаю всё, чтобы ты ответил за каждый свой шаг."

Алексей стоял еще несколько секунд, словно пытаясь найти хоть какой-то аргумент, хоть одно слово, которое могло бы изменить её решение. Но в глазах Веры он видел лишь холодную решимость. Он понял, что всё кончено. Медленно, словно во сне, он повернулся и вышел из гостиной.

Больше рассказов в дзене https://dzen.ru/id/64944bf6f1fbb107586bb89c

Сидит волк в овраге, слышит шаги. Высунул нос, а по лесу идет… девочка!!!

К счастью, без шапочки, пронесло. Волк подумал-подумал и рискнул опять высунуть нос из оврага. Где наше не пропадало, думает, съем ее. Хотя бы попробую. Если не съем, так и так помирать.

Вышел волк на тропинку и говорит:

— Здравствуй, девочка! Куда ты идешь? — а сам думает: "Только не в бабушке! Только не к бабушке!"

— Я гербарий собираю, — отвечает она. — А ты кто?

— Волк, — говорит волк.

Отличница засмеялась и рукой машет:

— Что за глупости! Ты не серый и не страшный! Я знаю, как волки выглядят, я в книжке читала! Какой же ты волк? Ты белый и пушистый!

Волк растерялся и говорит:

— А это я от старости белый, седой, значит.

— Бедненький! — пожалела девочка. — Ты старенький? Стареньким помогать надо! Ты, наверное, и охотиться уже не можешь? Давай я тебя накормлю! — и скормила волку все бутерброды, которые взяла из дому. — Кушай, кушай! Я ещё принесу.

И стала девочка каждый день ходить в лес и волка подкармливать. Что от школьного обеда оставит, что на кухне соберет или у собак из мисок утащит. Кости ему носила, и пирожки с мясом, и даже с повидлом, печенье сладкое — всё что найдется.

Волка от мучного и сладкого так разнесло, стал он не тощий, а круглый, как шар. И шерсть от бутербродов с маслом ещё больше распушилась и отросла. На зиму он такой жирок нагулял, что даже не мерз совсем. Сидит посреди снежной поляны, вокруг зайцы скачут, а у него даже аппетита на них никакого нет. Зайцы думают, что это за сугроб такой — теплый? Жмутся к нему, а волк их не трогает… Так на пирожках да котлетках и перезимовал.

Весной стала мама девочке говорить: "Раньше ты всё дома сидела, друзей у тебя не было, а теперь постоянно бегаешь где-то, а друзей всё равно нет как нет! Неправильная ты у меня дочка!"

А девочка отвечает: "Почему же неправильная? Я дружу с белым и пушистым!"

— Это хорошо, — одобрил папа. — А ты можешь их на ужин пригласить завтра? Мы тоже с ними хотим познакомиться.

Девочка обещала. И на следующий день пришла в лес с пустыми руками. Вышел волк, а пирожков-то и нет. Удивился…

— Что случилось? — говорит грустно так. — Ты меня больше не любишь?

— Ещё как люблю! — отвечает подружка. — Только я хочу, чтобы и другие тебя полюбили. Пойдем со мной, я тебя с родителями познакомлю. Там и поужинаем. Бабушка курочку зажарила и пирог испекла!

Делать нечего, пошли они к людям.

На окраине селения встретился им один пожилой охотник. И как заорет:

— Волк! Волк! Люди! Спасайся, кто может! Волк!!

Девочка в панике прижалась к белому и пушистому:

— Спрячь меня! Спрячь! Я боюсь! Волк меня съест!

А он ей: "Не бойся, деточка. Я тебя в обиду не дам!"

Девочка спряталась между его передних лап в пушистой белой манишке под волчьей пастью. Так они и пошли.

— Волк!!! — кричит охотник и пальцем на них показывает. А люди смеются.

— Ты совсем, старый, из ума выжил? Где ты видел таких волков? Он же круглый! Это солнышко, а не волк. Белое и пушистое!

Охотник присмотрелся и верно! Совсем не волк. Померещилось.

Отличница поняла, что охотник ошибся, успокоилась и привела гостя домой.

— Вот, — говорит, — это и есть мой друг. Белый и пушистый!

Бабушка строго на волка сквозь очки посмотрела:

— А мы думали, вас двое будет: Белый и Пушистый. Зачем я на двоих-то готовила?

— Не волнуйтесь, бабушка, — говорит белый и пушистый волчара. — Я обычно всегда ем за двоих. Но если вам приятно, я могу и за четверых!

— Если так, проходите. Стол накрыт.

Волк поужинал, да так и остался в доме у девочки жить, в сарае. Ну действительно, сколько можно туда-сюда ребенку каждый день в лес бегать? Когда волк под боком — удобнее.

Вся деревня его полюбила и носила ему угощение. А белый и пушистый всем доказал, что он может есть не только за четверых, но и за шестерых и даже за дюжину! Потому что на самом деле он ведь молодой был, растущий организм ого-го сколько требует! Особенно жирного, мучного и сладкого.

Так с тех пор страшных волков в этой местности больше не видели. И у соседей тоже. Дети совершенно спокойно по лесу гуляли, гербарии собирали или там цветочки-веночки.

Зайцы обнаглели… Даже на зиму серые шубы не снимали, играли в волков. А что, волку можно летом в белой шубе ходить, а нам зимой в серой нельзя?

Белый и пушистый тоже иногда прохаживался по окрестностям. Только по открытому месту. В лесу с пузом откормленным бабушкиными котлетками не развернешься, кусты и деревья кругом!

И однажды случилось ему снова издали увидеть Страшную Шапочку. Так наш волк даже ухом не повел. Подумаешь, гроза волков! Тьфу! Он и пострашнее видал! И потом, ему-то чего беспокоиться? Он ведь вовсе не волк. А белое и пушистое солнышко!

Тут и сказочке конец.

Больше недобрых сказочек у меня тут: https://litnet.com/ru/book/ne-dobrye-skazochki-alligatora-b4...

Стоявший у окна мордоворот с недоумением посмотрел на него:

- В смысле?

Старший отвёл взгляд в сторону:

- «Академик» на эту аферу поставил всё. Если бы я сказал ему, что бабла нет, он подумал бы, что мы с тобой с крысятничали. Ты помнишь, что он с Фомой сделал?

Второй молчал. Его молчание говорило о том, что он не хотел, чтобы с ним повторилось то же самое, что случилось с Фомой. Из-за тысячи украденных баксов «академик» полуживого Фому залил жидким бетонным раствором в железной ванне, дождался пока затвердеет и опустил на дно реки в самой её середине.

- Ты в натуре думаешь, что это прокатит? – произнёс он уже не обращая внимание на Ленку. – У него в банке наверняка есть свой человек.

- Прокатит не прокатит, а на время он затаится.

Ленка, слушая весь их разговор уже точно знала, что ей нужно сказать, чтобы эти двое оставили её в живых. «А там, как бог даст…» - подумала она.

- Ну, что ты встал? – сказал второму старший. – Если «академик» сказал, чтобы мы перерыли весь дом, значит это и нужно сделать. Свяжи этой сучке руки за спинку стула и берёмся за дело.

Через полчаса, Ленка, наблюдая за тем, как они по-варварски выбрасывали из самодельных шкафов её вещи и вещи Николая, тихо плакала от происходящих в её жизни страшных событий. Неожиданно почувствовав в животе слабые толчки, она вдруг поняла, что находящийся в её утробе ребёнок, таким образом успокаивает и даёт своей маме понять, чтобы она немедленно взяла себя в руки. И Ленка послушно замолчала.

Закончив своё дело, мордовороты сели отдышаться.

- Что дальше делать-то будем? – спросил у своего старшего тот, кто предпринимал попытку заступиться за неё.

Тот молча посмотрел на притихшую Ленку и тут же отвёл от неё взгляд.

- Ждать будем. По крайней мере до завтра. Утром опять схожу позвоню ему. Посмотрю, что он ещё придумал.

- А если за это время сюда менты приедут? Или муженька её выпустят?

Старший усмехнулся:

- Менты? Вряд ли. У них есть палёный ствол, им больше ничего не нужно. Что они погонят сюда по бездорожью за тридцать километров свой еле дышащий УАЗик, я также сомневаюсь. А «баклана» её они не отпустят. Он уже обречён. Себя вспомни, когда тебе менты «перо» на вокзале подкинули. Хоть оно было и не твоё, но срок за него ты отмахал по полной. Тебя же никто не отпустил?

- Не отпустили…

Ну вот, то-то же.

- Да тише ты, - предупредил его второй. - Баба-то слышит.

- Пусть слышит. Один хрен живой мы её тут не оставим.

Второй встрепенулся:

- А мне лишняя мокруха не нужна!

- Да какая блядь мокруха? Она сама вздёрнется. – Старший, рассмеявшись бросил студящий взгляд на Ленку.

- Правильно я говорю? – спросил он у неё не пряча ухмылки.

Ленка, сидя на стуле молчала, но своего взгляда от него не отвела.

- Ты только посмотри, братан, сколько в ней злости, - сказал старший.

- Она беременна, - ответил второй.

Старший, услышав это посмотрел ещё раз на Ленку, затем вернул свой взгляд на подельника:

- И что теперь? Мне по барабану.

Только сейчас Ленка осознала, что всё на самом деле куда страшнее. Нет, не за себя она сейчас переживала. За ребёнка. Убьют её, погибнет и он. Измучив себя этими мыслями, она усердно думала о том, как ей выжить в этой ситуации. Быть может подыграть им? Сказать, что да, действительно, договор у мужа и что если она поедет к нему, то непременно заберёт документ и конечно же отдаст его им. Но поверят ли ей эти двое? Она напряглась и решилась попробовать пойти на это.

- Я хочу сказать правду, - неожиданно для себя самой произнесла Ленка. – Я действительно беременна…Ваш товарищ не обманывает вас. Вы правы, деньги лежат в банке на хранении. Я помогу вам, и вы получите эти чёртовы деньги. В обмен на это, ради моего ребёнка, дайте мне слово, что сохраните мне жизнь.

- Опана! – воскликнул старший. – Неужели ты своими куриными мозгами решила, что мы поверим тебе?

- Можете проверить. Правда я не знаю, как вы это сделаете, но…я не вру. Без моего присутствия в банке взять деньги вы не сможете. Я в договоре указана вторым получателем после мужа. Дайте пожалуйста мне попить воды…

Старший кивнул второму. Тот набрал в кружку воды и позволил ей вдоволь напиться. Она жадно выпила всю воду.

— Это же меняет дело! - обрадованно воскликнул старший. Второй мордоворот также обрадовался признанию Ленки.

- Замётано! - сказал старший и обратился к своему

подельнику. – Завтра утром я позвоню «академику». Пусть сам решает, как быть дальше. Если это всё не фуфло, я её не трону.

Девушка сервировала завтрак по тарелкам, разогрела чайник и вынесла блюда в гостиную. Через считанные минуты можно было садиться есть.

- Марихен! - позвала она негромко и прислушалась к шагам наверху, но дом был обуян тишиной.

Тогда Серапия лишний раз вытерла руки о передник и пошла к лестнице. Скользнув тихонько в комнату наверху, она убедилась, что сестра крепко спит и, поохав для приличия, принялась ее будить мягкими, но настырными толчками.

- Сжалься, - простонала Марихен. - Я только легла.

- Вставай, Марихен! - Серапия была неумолима и не собиралась отступать. - Ты пропустишь завтрак.

- И черт с ним, с завтраком! - горько воскликнула младшая сестра, глубже зарываясь лицом в подушку. - Если ты не подмастерье сатаны, пришедший за моей душой, то уходи!

- Там твоя любимая ветчина и тост.

Серапия стянула одеяло с сестры и, убедившись, что она бесповоротно проснулась, вышла из комнаты. Теперь она крадучись приблизилась к двери, ведущей в спальню матери, и прислушалась. Шагов не было слышно.

Тихо, будто опасаясь потревожить сон, она вошла в святая-святых дома. Через неплотно задернутые шторы пробивался рассеянный солнечный свет, и в узком луче его танцевали пылинки. Ненавязчиво тикали часы в полумраке комнаты, будто отмеряя пульс - должно быть, матушкины карманные, памятные, доставшиеся ей от отца девочек. Деревянный комод и бесхитростный письменный стол смотрели угрюмо, серым пятном выделялся на полу истоптанный круглый ковер, в лучшие свои времена послуживший матушке приданным. Здесь стоял пыльный и вместе с тем прелый запах, будто в нагретом солнцем осеннем хлеву.

В углу комнаты на кровати среди белых простыней спала, подоткнув руку под щеку, матушка. Жидкие седые волосы разметались беспорядочно по подушке, закрытые веки походили на смятый желтый пергамент - в моменты наибольшей уязвимости спадала маска, и Клара Грау представала перед миром в своем истинном обличье изнуренной трудом и годами матроны.

- Мама, - шепотом позвала Серапия, - Мама.

Ресницы старушки дрогнули, но спала она все так же крепко.

- Мама, наступило утро, пора завтракать.

Глядя на эту хрупкую увядшую красоту, сердце девушки преисполнилось нежности. Она аккуратно села на край кровати и плавным движением провела рукой по седым волосам, расчесывая пальцами непослушные пряди. Сколько она, мама, провела ночей у постелей девочек, когда они болели? Сколько дней она провела за шитьем, не вставая с кресла с утра и до позднего вечера? Как во многом она отказывала себе, чтобы оплатить нужды и желания дочерей?

Поглаживая сухонькие старушечьи плечики, Серапия ощутила подкативший к горлу ком и подняла глаза к потолку.

- Однажды мне бы очень хотелось стать на тебя похожей, мама, - прошептала она.

Плечи вдруг тряхнулись, и старушка резко открыла глаза, с удивлением воззрившись на сидящую рядом дочь.

- Серапия? Что такое, что случилось? - бормотала она, понемногу сбрасывая сон.

Девушка отвернулась и украдкой смахнула слезу, а потом ответила как можно более веселым голосом:

- Завтрак готов, мама. Я боялась, что ты его пропустишь, поэтому явилась тебя поторопить. Ну же, пойдем, пока ветчина и чай не остыли.

Она помогла матери подняться, одеться, на скорую руку собрала ей волосы в высокий пучок и сопроводила в гостиную, где за столом уже находилась Марихен. Женщины сдержанно приветствовали друг друга и молча принялись за еду, хотя, конечно, обе сестры чувствовали, что в воздухе витал дух серьезного разговора. Когда же мать наконец заговорила, ни одна из девиц Грау не подняла глаз.

- Я не слышала, как ты сегодня вернулась, Марихен, - осипшим голосом произнесла Клара.

- Я пришла поздно, мама. Никто не ожидал, что вечер так затянется.

Клара неодобрительно покачала головой, рассматривая младшую дочь, но вслух сказала:

- Надеюсь, все прошло хорошо, милая?

- Да, мамочка, я прекрасно развлеклась. Такие вечера, как этот - большая редкость.

Разговор снова иссяк, с необычайной четкостью слышно было как звенят вилки да стукаются о блюдца чашки. Не выдержав молчания, Серапия поерзала на стуле и заговорила:

- А я весь вечер просидела за учебниками. Экзамен на носу, и учителя нас стращают, говорят, что конкурс на места большой и возьмут немногих. Но нас и так на курсах учится не много…

- Хорошо, милая, это отрадно слышать. - Слова прозвучали как старая добрая поговорка. - Главное помни, что пути Господни…

- Неисповедимы, - разом докончили обе девушки.

Вдруг у двери раздался звонок, и все семейство Грау вскинуло головы, как потревоженные куропатки.

- Кто бы это мог быть? - спросила старушка, усердно перетирая зубами непокорный кусок ветчины.

- Я никого не жду, - Марихен поднялась и с любопытном вытянула шею к окну.

- А я и подавно, - заметила Серапия.

Тем временем Марихен вышла в переднюю, и до семейства за столом донеслись звуки открываемой входной двери и короткий приглушенный разговор. Перед младшей Грау на пороге стоял деревенский мальчишка с огромным деревянным ящиком из сбитых досок в руках. Ящик был настолько велик, а мальчишка - мал, что за ношей не было видно лица последнего. Однако мальчишка выглянул на Марихен из-за края ящика и вежливо поинтересовался:

- Фройляйн Грау?

- Да, это я, - отвечала она смущенно.

- Меня попросили передать вам это, - и, кряхтя, он тяжело опустил свой груз на порог. - Внутри записка.

Мальчик отсалютовал на прощание и вальяжно пошел обратно к калитке, позвякивая монетами в кармане.

Ничего не понимающая Марихен осторожно двумя пальцами откинула тяжелую крышку ящика, и глазам ее предстали желтоватые наливные бока зимних груш. Поверх округлых плодов изумленная девушка нашла сложенный надвое листок и, быстро развернув его, прочла:

“Кажется, вчера я был с вами неучтив и заслужил вашу немилость. Прошу, примите эти груши в качестве моего чистосердечного раскаяния и знака нашего примирения. Если вы положите их в теплое сухое место, то к апрелю-маю они дозреют, и вкуснее груш вы не найдете во всем крае! Смилуйтесь надо мной, любезная Марихен, будем дружны”.

И ниже в самом конце послания шла приписка: “Эти зимние груши из сада моей тетки, и это самое лучшее, что я смог найти в вашей очаровательной деревне”.

Марихен обуяли чувства. Это был, несомненно, Кристоф. Только ему на ум могла прийти идея отправить деревенского мальчишку с посылкой - все другие явились бы сами. Он не просил о свидании, не излагал навязчиво чувства. Все, чего таким образом добивался Кристоф - мира между ними. И какой простой напрашивался ответ!

Мгновенно пронеслись перед глазами вчерашние сожаления. Что если еще не поздно завоевать и пленить залетного городского? Этот жест как нельзя красноречивее свидетельствовал - он к Марихен неровно дышит, глубоко обеспокоен исходом их мимолетного знакомства и желает оставаться с ней на короткой ноге. По справедливости говоря, это сама Марихен толкнула его в объятия бесчестной Элеонор своим категоричным отказом подыграть ему в невинной сценке. Ведь это к ее рукам тянулись его пальцы…И как только могла она, меряя шагами улицу в ночи, счесть его - такого внимательного и отзывчивого человека - премерзким?!

Пристально глядя в смятый листок, Марихен тряхнула головой и решила его простить. Кристофа, разумеется.

- Марихен, кто там? - не выдержала затянувшегося ожидания мать.

Серапия же невозмутимо допивала чай.

- Посылка! - девушка обернулась через плечо и крикнула в глубины комнаты. - Помогите мне ее дотащить! Тяжелая.

Марихен ухватилась за край ящика и потянула его на себя, перетаскивая ношу через невысокий дверной порог. На зов явилась Серапия, и вдвоем они волоком внесли груши в гостиную.

- Что это? Груши? - мать, держа в руках чашку с чаем, смотрела на фрукты с таким удивлением в глазах и голосе, будто тотчас перед ней на полу в гостиной появился выводок лягушек.

В ответ Марихен вдруг неожиданно для самой себя соврала. Она отвела глаза, пряча от родственниц торжествующий взор, и сдавленно проронила:

- Да. От фрау Манн. Но им еще необходимо дозреть, поэтому давайте определим им место…

Конечно, из всех присутствующих что-то заподозрила только старшая сестра. Она пытливо вгляделась в фигуру младшей, но, не найдя за что уцепиться, оставила эту загадку на потом.

Место для груш выбирали всей семьей. Марихен громко спорила, возражала, шутливо передвигала с место на место тяжелый ящик и в конце концов настояла на том, что самое лучшее и надежное для них место - подле матушкиного кресла. Уж матушка за ними присмотрит! Но Клара старческим своим умом не уразумела шутки и испугалась возлагаемой ответственности. Она запротестовала так жарко, что чашка в ее руках стала отбивать мерные удары о фарфоровое блюдце.

- Мама, Марихен шутит, - укоризненно заметила Серапия. - Давайте водворим их на кухне.

- А там их никто не погрызет? - Марихен спрашивала настороженно, намекая главным образом на домочадцев, нежели на мышей.

- Можешь их для начала пересчитать и проверять каждое утро вместо завтрака, - все так же, только придав себе скучающий вид, отвечала сестра.

Наконец груши обрели свое место в доме, а потревоженное утренним неожиданным событием семейство вернулось к обыденной жизни: Клара села за шитье у окна, Марихен собралась в лавку за покупками, а Серапия намеревалась выйти вместе с сестрой, чтобы попасть на утренние курсы.

Когда обе девушки оказались наедине, Марихен стала подбирать наряд, а Серапия тихонько прикрыла за собой дверь, помедлила, и осторожно спросила:

- Марихен… От кого те груши?

Младшая подскочила, как ужаленная, резко обернулась и на лице ее отразился преувеличенный испуг. Она прижала руку к груди, будто пытаясь успокоить всполошившееся сердце, и взглянула на сестру с укором:

- С ума сошла?! Так ведь и заикой стать недолго!

Серапия выдержала обвинения молча. Ее серьезное лицо в конце концов вынудило Марихен сдать позиции. Девушка всплеснула руками:

- Да, фрау Манн действительно не посылала мне их, но не все ли равно?! Это всего лишь груши и только.

Она фыркнула на сестру, показывая насколько неприятен ей этот допрос, и порывисто вернулась к гардеробу, тогда как Серапию сразил сильнейший, но невидимый удар. Сестра скрывала имя ухажера, а значило это одно: Томас. Пока старшая пропадала за учебниками, взращивала свою душу и лелеяла одни только воспоминания о нем, Марихен сближалась с Томасом без оглядки и теперь, накануне расцвета весны, скрыла от Серапии свою связь.

Девушка прислонилась спиной к двери, чтобы удержаться на ногах, и пьяным взглядом блуждала по согнутой спине сестры. Все было напрасно, все ее старания - ради чего сидела она ночами над книгами, ради чего так стремилась выдержать экзамен? Томас, ее прекрасный образованный и мужественный Томас, предпочел внешнюю красоту прекрасному внутреннему миру.

Она с усилием подавила нарастающий в горле комок и, когда Марихен была готова, вышла вместе с ней из дома, храня угрюмое молчание. Как бы сестра ни пыталась ее разговорить в пути, в душе сожалея о резкости своего тона, Серапия только смотрела вперед остекленевшими глазами, и Марихен скоро сдалась.

У пекарни они разделились. Старшая, не бросив и взгляда на сестру, пошла по улице дальше, но Марихен все равно замешкалась в дверях, озабоченно глядя ей вслед. Как бы она ни размышляла, никак не могла догадаться о том, какую нечаянную боль причинила сестре ее скрытность.

Тем временем через окно в лавке было видно, что в пекарне нынче бойко велась торговля - не одна Марихен поспешила сюда рано утром ради свежей выпечки. Девушка прогнала тяжелые мысли, грозовыми облаками витавшие над ее головой, и поспешно ворвалась в лавку.

Звякнул колокольчик, несколько голов поднялись ей навстречу, но сразу вновь отвернулись, и только один человек будто не заметил ее появления. У прилавка с задумчивым видом стоял Кристоф. Во вчерашнем наряде, со сдвинутым набок котелком, он казался среди деревенских белой вороной. Одной рукой он задумчиво потирал подбородок, а второй подбоченился так, что борт пиджака отогнулся в сторону, словно птичье крыло. Кристоф совершенно не обращал внимания на косые взгляды, будучи полностью увлеченным видом выпечки и собственными мыслями.

Это была их первая встреча после того вечера, и Марихен вдруг затрепетала. Чувство было неприятным, раздражающим, как попавший в нос перец. Тогда девушка разозлилась на саму себя за неожиданное малодушие и встала в очередь, с каждым шагом приближаясь к Кристофу.

Пекарь быстро обслуживал ранних покупателей, отпускал хлеб и крендельки, и, оказавшись лицом к лицу с хозяином лавки, Марихен одновременно встала бок о бок с задумчивым приезжим. Тут только Кристоф ее заметил. Он повернулся к девушке всем телом, широко улыбнулся и чрезмерно громко эмоционально воскликнул:

- Фройляйн Грау, доброе утро! Кто бы мог подумать, что вы - ранняя пташка.

- Доброе утро, - сухой сдержанный ответ самой Марихен показался неуместным, поэтому она добавила: - То же могу сказать и о вас, - а затем обращаясь к пекарю, - Пожалуйста, одну буханку.

Кристоф, вопреки ожиданиям, смутился и нелепо хихикнул, отводя в сторону глаза и потирая шею одной рукой. Девушка же воспользовалась случаем и украдкой его разглядела: чистое свежее лицо и никаких признаков бурной бессонной ночи, которую наверняка обещала ему близость Элеонор. Более того - юноша держался с ней почти неуверенно, что так не походило на его вчерашний колдовской образ.

Внезапно смилостивившись, она кивнула на прилавок и перевела разговор:

- Выбираете выпечку к чаю? Здесь очень хорошие пироги.

Почти сразу Кристоф заметно оживился, согнал с лица смущенное выражение и расправил плечи. Он указала на лежащий перед ним на прилавке фруктовый пирог с корицей, щедро обсыпанный сладкой сахарной пудрой, и сказал:

- Не стану спорить, этот красавец диво как хорош, и я обдумывал стоит ли его купить, но загвоздка в том, что тетушка на дух не переносит сладкую выпечку, а есть без компании я не привык и решительно отказываюсь. А вам, Марихен, нравятся пироги?

Тут он плавно, будто во сне, опустил на нее взгляд из-под прикрытых век, и глаза их встретились. Он смотрел добро, внимательно, на губах застыла мягкая улыбка, и Марихен вновь почувствовала, как стремительно улетучивается показное самообладание. Против воли она покраснела и отвернула лицо.

- Мы едим их иногда.

Внезапно Кристоф громко хлопнул в ладоши, так что девушка аж подскочила от неожиданности, и распорядился подошедшему с буханкой пекарю:

- Отлично! Любезный, заверните, пожалуйста, это великолепие. И используйте разноцветные ленты, чтобы завязать узелок - даме должно быть приятно его нести.

Будто во сне, Марихен отстраненно наблюдала, как Кристоф передает пекарю купюру и принимает от него сверток со сладким пирогом, уплатив сумму во много раз больше ее собственной покупки, берет ее саму под руку и выводит из лавки.

- Марихен, что с вами? - спросил он уже на улице. - Я вас огорчил?

Он наклонился и заглянул девушке в лицо. Марихен снова увидела большие темные глаза, и отметила про себя, что они, такие же глубокие и выразительные, как у ослика, привлекают к себе все внимание, заставляя забыть про острый нос. Она с дрожью в теле ощущала, как уверенно лежит рука этого мужчины на ее локте, и как его тепло забирается к ней под пальто.

Вдруг Кристоф приблизил свое лицо к ней, и Марихен, будто очнувшись от гипноза, сделала неуверенный шаг назад. Юноша рассмеялся:

- Я вас пугаю, Марихен? Не нужно, я добрый малый и девушку не обижу, обещаю. Вы идете домой или другие планы?

Марихен сдавленно буркнула, что было на нее совсем не похоже:

- Домой.

- Можно я вас провожу? Надо сказать, что пирог оказался тяжелее, чем выглядел на прилавке, и, после того, как я купил его для вас, заставить вас еще и нести его будет сущее свинство.

Благодаря его веселому радушному тону, Марихен понемногу приходила в себя, и теперь даже игриво улыбнулась в ответ, как делала это всегда в обществе симпатичных молодых людей:

- Уж не тяжелее посылки с грушами!

В мгновение ока выражение лица Кристофа изменилось, будто на него набежала тень, и молодой мужчина резко спросил:

- Почему вы так говорите? У вас нет прислуги в доме?

И снова ее как обухом ударили по голове. Она испуганно уставилась на Кристофа и медленно покачала головой, словно вменяемое ей было преступлением. Единственный в деревне, кто держал прислугу, был доктор, но весь штат служанок был представлен в лице старушки-домуправши - давней подругой покойной матери врача. Вот и все, вот и весь изыск.

- Какой же я дурак! - раздосадованно воскликнул Кристоф и взмахнул руками. - Мне стоило подумать об этом. Простите, Марихен, я был безобразно невнимателен. Дома отец держит полный штат прислуги, у всех моих друзей есть хотя бы пара таких человек при хозяйстве, а некоторым не помешало бы обзавестись и нянькой, поэтому я даже мысли не допустил… Нет, только не будьте ко мне снисходительны! Я не оправдываюсь ни в коей мере. Теперь я во что бы то ни стало обязан помочь вам добраться до дома благополучно. Может быть давайте зайдем еще в другие лавки за покупками? Пользуйтесь предоставленной вам лошадиной силой, Марихен!

Девушку его слова качали как лодку на волнах - она то ухала вниз, то поднималась высоко на гребне, воображая себе жизнь Кристофа и сравнивая с тем существованием, которое ей доводилось раньше влачить. Тем не менее, его предложение пришлось как нельзя кстати - пара разговорилась и двинулась по улице, заруливая по пути в нужные лавки: матери как раз пришел из города большой короб пряжи, а Серапия ждала учебные пособия.

Через каких-то полчаса городской щегол уже был нагружен доверху: он нес короб с пряжей, прижав его рукой к туловищу, и два пакета с покупками, в то время как узелок с пирогом был в свободной руке. Все это время Кристоф показывал себя весельчаком, приходил в восторг от новой поклажи и без умолку заговаривал Марихен зубы. В конце концов их разговор зашел о личном.

- Что же привело тебя сюда, Кристоф? - они незаметно перешли на ты, и девушка наконец позволила своему любопытству взять бразды правления.

А юноша вдруг помрачнел, неловко потер лоб рукой, удерживая в ней пакет с пирогом, и начал, смущенно улыбаясь:

- Только не говори никому, Марихен, уж тебе я могу доверить. По правде говоря, я впал в немилость у отца и был сослан из дому к тетке. Конечно, не навсегда: я смогу вернуться, когда остынет его праведный пыл, но… Да и тетке по дому помощь нужна, она уже в летах и бедна, как церковная мышь. Гордая при этом - страсть. В общем, порода наша. Денег у нас ни в какую не берет, поэтому каждую зиму папа покупает у нее большую партию груш с сада. Благодаря этом, тетка получает достаточное денежное довольствие, а мы - забитый грушами подвал. В этом году так сошлись звезды, что жребий ехать за грушами выпал мне, и я поначалу был ужасно расстроен…

Он немного помолчал, разглядывая снежок под ногами, и так они прошли несколько домов. Затем вдруг голос его стал тише, глуше:

- Но сейчас… Я очарован.

Марихен потеряла дар речи и уставилась на Кристофа такими глазами, в которых плескались и страх, и волнение. Девичье сердечко учащенно забилось, предвидя скорое признание и одновременно не веря ему, но молодой мужчина вдруг сменил тему:

- Марихен, ты была за границей? Что же, нет? А мне доводилось и не раз. Италия, Лондон… В Англии, кстати, даже для крепкого немецкого мужчины слишком сыро, а в Италии… Рим не замолкает ни днем ни ночью, все гремит, грохочет: как пронесется по улице трамвай, так земля уходит из-под ног, а все тело шатается и дрожит. Но при этом Италия - страна, где среди сочных зеленых лугов рассыпано огромное число маленьких деревушек. Нет, Ахен - не маленькая деревня, отнюдь, я этом убедился уже утром, пока все спали. Итальянские деревушки рядом с ним как собачья конура и хозяйский дом: в каждой не больше десяти домов, семьи живут уединенно, но дружно, и всякий занимается чем-то на общее благо - кто скот пасет, кто возделывает поле. Хотя какое уж там поле, так. Но какой вокруг открывается удивительный вид девственной природы, Марихен, как дышится там свежо. Мне бы очень хотелось, чтобы ты однажды это удивила - этот пейзаж, который я полюбил всем сердцем… - он немного помолчал, глядя себе под ноги и раздумывая о чем-то с серьезным видом, после чего сказал: - Если старик перебесится, то этой весной еще съезжу за границу, мир повидаю, а потом… Пора уже остепенится, осесть. Отец прочит мне место судьи, и я скорее всего так и поступлю, - затем снова замолчал, а Марихен, ошеломленная тем, что разговаривает с будущим судьей, тихо шла рядом.

Они уже подходили к дому семейства Грау, когда Кристоф вновь заговорил самым искренним, берущим за душу, тоном:

- Знаешь, Марихен, деревенские девушки они ведь не такие, как городские. В них нет этого лицемерия, корысти, здесь люди выбирают сердцем, а не умом… И, сдается мне, попасть сюда - была моя судьба.

Он впервые поднял на нее свой ласковый взгляд и неуверенно улыбнулся, от чего Марихен, растроганная откровенным тоном своего нового знакома, не смогла обычным образом шутливо пожурить кавалера, но и ответить ему в тон не могла. Она силой заставила себя обронить пару слов:

- Надеюсь однажды и про Ахен вы будете так же вдохновенно рассказывать, как про деревушки в Италии.

Кристоф шумно вдохнул, так что грудь его напружинилась от свежего февральского воздуха, вновь надел на лицо маску веселья и сказал громко, почти крикнул на всю улицу:

- Я в этом уверен. Ведь здесь живет некто особенный для меня.

Невзирая на то, что Кристоф на нее не глядел, Марихен решила, что он говорит непременно о ней, и густо покраснела. Вопреки этому внутренний голос сварливо твердил, что благородный племянник из простой вежливости не забыл упомянуть тетку.

Тем временем, они подошли к дому, и девушка вдруг сжалась под тяжестью неожиданной мысли: каким, должно быть, жалким и убогим покажется будущему судье и юноше из хорошей семьи ее крестьянское жилище. За много лет дом обветшал, его стены давно никто не белил - мужчин в семье не было, а столько денег мать не зарабатывала - ржавая калитка всякий раз душераздирающе скрипела петлями, а сад в переднем дворике, за которым иногда пыталась ухаживать Серапия, зимой походил на солдатские окопы, опустошенные войной.

Кристоф наверняка будет настолько шокирован, что никакие прелести хозяек больше не привлекут его сюда! И как только она не подумала об этом с самого начала?!

Стыд разрывал девушку на части и запрещал шагать вперед, тогда как юноша все также мчался к цели стрелой, с любопытством блуждая взглядом по окрестностям. Очарованная его речами, возносящими благодетели деревенских девушек, она отказывала себе в попытке соврать и остановилась у ржавой калитки, намереваясь провалиться здесь под землю.

Остановился и кавалер. Беглым взглядом он окинул смущенное лицо спутницы, мельком оглядел калитку и долго внимательно всматривался в мрачный дом. По его лицу ровным счетом ничего нельзя было прочесть, и Марихен молчала, перебирала в голове множество неподходящих слов и только изредка открывала рот, чтобы наконец нарушить молчание, но смыкала губы снова. Как на страшном суде, она ждала вердикта, впервые горько жалея о своем низком неблагородном происхождении.

- Вот, значит, где живет семья Грау, - с расстановкой произнес мужчина. - Уютное гнездышко. А эта встревоженная женщина в окне, должно быть…

Марихен резко подскочила, обернулась и увидела обеспокоенное лицо матери, с неприкрытым испугом разглядывающей незнакомца в котелке.

- Моя матушка, да. - Эта сцена добавила ей только больше смущения. Ну зачем маме понадобилось показаться именно сейчас!

- Что ж, похоже тебя заждались. Я помогу донести вещи до двери.

- Нет-нет! - запротестовала Марихен, беря из рук Кристофа пакет за пакетом. - Спасибо большое, я пойду. Очень любезно было с твоей стороны подарить нам пирог. И я бы пригласила разделить его с нами за вечерним чаем, но боюсь что…

Теперь настал черед Кристофа отпираться.

- Не нужно этих реверансов, я все понимаю! Надеюсь познакомиться с твоей родней при более пристойных обстоятельствах.

Он вежливо улыбался, отдавая ей пакеты, а щеки Марихен пылали от этого не двусмысленного намека. Когда нагруженная доверху девушка скользнула в калитку и неловко стала подниматься по заснеженной лестнице, Кристоф запустил обе руки в карманы брюк и наблюдал за ней с снисходительной ухмылкой. Только после того, как закрылись двери дома, он ушел.

В передней Марихен сразу сбросила короб с пряжей, так что он звучно ударился об пол, положила в ноги несколько пакетов, разулась и прошла в дом как была в пальто, бережно придерживая заветный сверток. В гостиной ее сразу пикировали вопросами.

- Марихен, кто это был? Мужчина? Сослепу лицо мне показалось незнакомым. Что он хотел?

Девушка положила кулек на обеденный стол, сдула прядь волос со лба, перевела дух и сказала:

- Приезжий, мама, племянник фрау Манн. Он здесь тетке помогает, потом уедет.

Клара Грау, все также вглядываясь в окно, недоверчиво покачала головой:

- Не нравится мне он, недобрый какой-то… Держалась бы ты от него подальше, милая.

- Мама! - Марихен, которой досаждали старческие бредни матери, привычно всплеснула руками. - Ты воспринимаешь в штыки все новое, будь то человек или коврик. Не будь такой вредной старушкой, ну же. Посмотри, Кристоф подарил нам фруктовый пирог, который ты так любишь. И Серапия наконец подкрепится сладким - накануне экзаменов это очень для мозга полезно, так что не за что ругать герра Манна, мама.

Но Клара только молча вновь покачала головой. Не встретив возражений, Марихен сняла пальто, в несколько прыжков оказалась в своей спаленке. Здесь она сорвала маску равнодушия и бросилась лицом в подушку, издавая протяжный стон. Кристоф увивается за ней! А она как дура, как недозрелая школьница, краснеет, запинается и не знает что сказать! Так, чего доброго, он потеряет интерес или еще хуже - возомнит себя хозяином положения.

Марихен резко села на кровати и топнула ногой, принудительно нагоняя себе решимости. Ну уж нет! Больше она так не растеряется! В следующий раз, решила девушка, она пленит этого приезжего бесповоротно и окончательно.

Победа будет за ней.

Но как же радостно трепещет сердце…