CreepyStory

5. Ведьмы и ведьмаки, фамильяры, домовые.

6. Темные ритуалы. Обряды. Ритуалы и запреты. Старинные обряды, найденные записи, книги, дневники.

7. Детективное агентство. Мистические расследования.

8. Призрачный автобус.  Транспорт, который увезет в странные места. Поезда и дорожная мистика.

9. Охотники на нечисть.

10. Коллекция странных вещей. Поиск и добыча артефактов.

11. Архивы КГБ, НКВД  — мистические расследования.

12. Мистика и ужасы в сеттинге СССР. Ужасы в пионерском лагере, советской школе, комсомольцы, пионеры, строители БАМа, следствие ведут ЗНАТОКи— можно использовать все

В этом конкурсе наших авторов поддерживают:

Обширная библиотека аудиокниг Книга в ухе , где вы можете найти аудиокнигу на любой вкус, в любом жанре - обучение, беллетристика, лекции, и конечно же страшные истории  от лучших чтецов, и слушать, не отрываясь от своих дел - в дороге, при занятиях спортом, делая ремонт или домашние дела. Поможет скрасить ваш досуг, обрести новые знания, интеллектуально развиваться.

Призы:
1 место  12500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории, которая ему понравится больше всего.

Озвучка от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС всем призовым историям, а так же тем, кто в призовые не попал, но сделал годноту. Вашу историю услышат десятки тысяч людей.

В истории вы можете замешать все, что вам угодно: колдуны и ведьмы, городское фэнтези с крипотой типа “Тайного города” и “Дозоров”, команды искателей артефактов, поиск и ликвидация нечисти различной, коллекции странных вещей,
Архивы КГБ, НКВД, мистика в СССР,  деревенские, лесные ужасы, охотничьи байки, оборотни,  городские легенды, любую славянскую мифологию, легенды севера, шаманы. Была бы интересна детективная составляющая в такой истории. Мистика, крипота, но, пожалуйста, без излишних живописаний "кровькишки и далее по тексту", так же не надо политики, педофилии, и обсценной лексики.

И не забывайте про юмор. Порадуйте ваших читателей и слушателей.

Непременные условия:
Главный герой мужского пола, от 18 лет.

Частый вопрос- почему такая гендерная дискриминация? Отвечаю. Потому что чтец - взрослый мужчина с низким голосом, а так же у героя такого возраста больше возможностей действовать и развиваться в сюжете, учитывая наше правовое поле.

Локация - территория России, бывшие страны СНГ, Сербия, Польша. Если выбираете время происходящего в истории - современность или времена СССР.

Заметка новичкам. Один пост на Пикабу вмещает в себя до 30 тыс знаков с пробелами. Если вы превысите заданное кол-во знаков, пост не пройдет на публикацию. Длинные истории делите на несколько постов

Условия участия:
1.В конкурсе могут участвовать произведения (рассказы), как написанные одним автором, так и в соавторстве. От одного автора (соавторов) принимается не более трех текстов. Текст должен быть вычитан, отредактирован!

2. Опубликовать историю постом в сообществе CreepyStory , проставив тег "конкурс крипистори”

3. Скинуть ссылку в комментарии к этому посту с заданием. Это будет ваша заявка на участие. Пост будет закреплен в сообществе на первой позиции. Обязательно.

4. Делить текст на абзацы-блоки при публикации на Пикабу.

5. Принимаются только законченные произведения, отрывки из романов и повестей не принимаются.

6. На конкурс допускаются произведения нигде ранее не озвученные.

7. Не допускаются произведения разжигающие межнациональную и межрелигиозную рознь и противоречащие законам РФ. Не принимаются политизированные рассказы.

8.Объем от 35 000 до 80 тысяч знаков с пробелами. Незначительные отклонения в плюс и минус возможны.

9. Все присланные на конкурс работы оцениваются организатором, но и учитывается рейтинг, данный читателями.

10. Не принимаются работы с низким качеством текста — графомания, тексты с большим количеством грамматических и стилистических ошибок. Написанные с использованием ИИ, нейросети.

11. Отправляя работу на конкурс, участник автоматически соглашается со всеми условиями конкурса.

12. Участие в конкурсе априори означает согласие на первоочередную озвучку рассказа каналом ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС

13. Организатор имеет право снять любой текст на любом этапе с конкурса в связи с деструктивным поведением автора, а так же за мультиаккаунты на ресурсе.

Так же принимаются к рассмотрению уже готовые произведения, нигде не озвученные, опубликованные на других ресурсах, с условием, что публикация будет сделана и в нашем сообществе CreepyStory

Подписчики сообщества, поддержите авторов, ставьте плюсы, или минусы, если вам не понравилось, комментируйте активно, я буду читать все, и чтобы выбрать достойных, буду тоже ориентироваться на ваши комменты.

Обнимаю, удачи! Ваша Джурич.

Маленькая памятка от меня для авторов, от души душевно, без всякого принуждения.

КАК НАПИСАТЬ РАССКАЗ ПОД ОЗВУЧКУ?

1. Помните про правила первых трех абзацев. Начинайте рассказ с того, что зацепит читателя ( далее, и слушателя) и заставит его прочесть вашу историю. Классический пример - " Все смешалось в доме Облонских..." И каждый, кто прочел, задался вопросом, что же там происходит? Читает дальше.

Не берите в начало штампы. Например, "... он проснулся, потянулся, пошел ставить чайник..", никаких описаний погоды-природы за окном, и вообще, старайтесь быть оригинальными. Про природу-погоду пишут миллионы в начале своих историй. Чем вы будете отличаться от остальных?

Не начинайте рассказ с диалогов. Это просто, да. Но слушатель не поймет, кто разговаривает, зачем говорит и почему. Для него это голоса из ниоткуда. Скорее всего, слушатель подумает, что пропустил начало рассказа, и просто выключит неинтересное аудио. Да, и как сказал один писатель :  «Болтовня для завязки хороша только в порнухе».

2. Не берите множество персонажей в "один кадр". В диалоге участвуют двое, третий молчит, совершает какие-то действия ( может быть). Помните, что чтец не вывезет одним голосом озвучить мальчика, девочку и еще одного мальчика, например, и чтобы слушатель не запутался - кто что говорит. Объяснение происходящего на диалогах - тоже в топку.

3. Всегда помните, что в истории должны быть задействованы запахи, звуки и тактильные ощущения персонажей. Одевайте своих персов. Это можно даже подать через комментарии к диалогам, не обязательно тщательно прописывать это в тексте.

" — Да, — Мишка нахмурился, и задергал пуговицу на своей клетчатой рубашке. "

4. Всегда думайте, на каком моменте слушателю станет неинтересно, и он выключит ваш рассказ. Конкуренции море . Поэтому - не растягивайте, не размазывайте не интересное никому самокопание Главного Героя, или какие-то факты из его жизни, которые можно описать в двух предложениях. Не описывайте длительные поездки, унылую жизнь Главного Героя в деталях.

5. Саспенс. Нагнетайте обстановку. Иногда это страшнее, чем то, что происходит в экшене.

6. Логика. Должна незыблемо присутствовать в сюжете, в действиях всех персонажей.

7. Факты. История. Оружие. Ройте инфу. У вас есть Гугл. Информация по месторасположению локации , которую вы выбрали, километраж дороги, по которой едет Главный Герой, населенные пункты, все должно быть как в реале. Внезапно может появиться в комментах чел, который там живет, и заорать, что "вы все врёте, не так у нас".

8. Старайтесь не слить концовку)

9. Добавьте шуточек. Дайте людям отдохнуть, читая и слушая вас. И так все напряжены до предела.

10. Фразы в диалогах и комментарии к ним. … — сказал он, ответила она, воскликнул он (после восклицательного знака), спросил он (после вопросительного). В озвучке частые комменты подобного типа звучат навязчивым повтором, лучше использовать комменты, отображающие либо действия персонажей, либо их эмоции. Как пример - можно послушать озвучку “Понедельник начинается в субботу”, и с 5 минуты посчитать слово “сказал”. Что в чтении приемлемо, в озвучке не очень хорошо.

11. Не надо называть Главного Героя только одним именем в тексте. При озвучке частые повторы имени вызывают раздражение у слушателя. Он в какой-то момент начнет считать повторы, и писать комментарии под видео, сколько было Викторов или Максов за полчаса.

В озвучке это будет выглядеть : макс, макс, макс , макс, макс пошел, макс сел, макс бежал. Через каждые две минуты. Надо найти замену имени, например, называть его по фамилии, профессии, парень, имя уменьшительное, он, мужчина, может кличка у него есть, еще как-то, и, стараться чередовать.

12. Про слова специфические, редко используемые, техническую инфу и англицизмы. Читателю, как и слушателю, должно понятно быть каждое ваше слово в тексте. Писать надо как для детей, чтобы любое слово было понятно даже Ирине Борисовне из деревни Волчехвост, Хтонического района, 65 лет, пенсионерка, всю жизнь на скотобойне проработала. Это непременное правило. И тогда слушатель будет вам благодарен. Выкручивайтесь, объясняйте. Даже если очень не хочется.

13. Еще хочу посоветовать навесить на Гуглдок программу "свежий взгляд". Отличная вещь, на проверку близких повторов однокоренных, чтобы не пропустить. Вы улучшите свой текст, это 100%.

14. То, что правильно и логично сложилось в вашей голове, может быть непонятно читателю, а уж слушателю тем более. У каждого свой опыт жизни, образование. Им все надо объяснять, как детям. Какие-то понятные вещи для вас, могут быть просто недоступны пониманию других людей. Допустим, автор пишет “в метро включилось тревожное аварийное освещение”. Вот это читает пятнадцатилетний мальчик, из села в Челябинской области. Никогда он метро не видел, кроме как в интернете видео и фото. Аварийку там не демонстрируют. Как он сможет вообразить, почему оно тревожное? Чем тревожит? Он свет такой никогда не видел. Свет зеленый? Синий? Красный? Какой? Внимание к деталям.

15. Ничего не бойтесь, пишите! Ваш читатель вас найдет. А слушатель будет благодарен за нескучно проведенное время.

И в прошлый раз просили “прозрачнее объяснить условия участия и победы”.
Ребят, просто напишите интересную историю, с учетом того, чтобы интересна она была не только вам лично, как автору, а и большинству людей. От себя лично прошу, не надо никаких розовых соплей любовных, лавкрафтовщины и “одноногих собачек”. Кто не знает что это:
Одноногая собачка — условное обозначение чего-то очень жалостливого, нарочито долженствующего вызвать в зрителе приступ немотивированных едва сдерживаемых рыданий, спекулирующего на жалости.
Изначально происходит вот из такого боянистого анекдота:

Бежала одноногая собачка, подняла ножку чтобы пописать. И упала на животик.

Да будет свет, мир, и крипота!)

Наутро после той странной ночи жизнь Святозара перевернулась с ног на голову. Дядя Гордей, едва солнце поднялось над крышами, рявкнул на весь дом: "Хватит дрыхнуть, сирота! Работай, коли жрать хочешь!" Ярослава, стоя у очага, швырнула ему краюху черствого хлеба, да так, что та ударила мальчика в грудь. "Дров наколи, воды натаскай, да поживее шевелись," — прошипела она, а глаза её блестели жадностью. Святозар молча проглотил обиду, сжал хлеб в ладонях и побрел во двор. Дом, что раньше был полон тепла и смеха, теперь гудел чужими голосами, а каждый угол будто смотрел на него с укором.

День тянулся долго. Святозар таскал воду от реки в тяжелом деревянном ведре, пока плечи не заныли, а потом стоял у колоды, размахивая топором, что был ему почти по росту. Дядя Гордей сидел на лавке, попивая квас из глиняной кружки, и время от времени покрикивал: "Не ленись, малец, а то плеткой научу!" Ярослава же шныряла по дому, перебирая сундуки матери Святозара. Мальчик видел, как она вытащила вышитый пояс с серебряными бляхами и сунула за пазуху, будто своё добро.

К вечеру Святозар, уставший и голодный, рухнул на солому в углу горницы. Родственники, наевшись каши с салом, что сами же сварили из припасов отца, улеглись на широкую лавку у печи, а мальчику оставили лишь холодный пол да тонкий кожух. Он лежал, слушая, как трещит сверчок за стеной, и думал о том старичке из ночи. "Привиделось, поди," — шептал он себе, но в груди теплилась надежда.

А потом началось странное. Сперва Ярослава, уже задремавшая, вдруг вскрикнула и вскочила, держась за ногу. "Кто-то укусил меня!" — завопила она, но в полутьме ничего не было видно. Гордей буркнул что-то про крыс и перевернулся на другой бок. Через час дядя сам заорал — его кружка, что стояла у изголовья, опрокинулась прямо ему на лицо, залив остатками кваса бороду. "Проклятье какое-то!" — прорычал он, вытираясь рукавом. Святозар, лежа в своем углу, прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Он заметил, как в тени у печи мелькнул маленький силуэт и тут же пропал.

На следующий день всё стало еще чуднее. Ярослава, решившая с утра испечь лепешек, вдруг заголосила: горшок с мукой, что она только что поставила на стол, оказался полон золы. "Это ты, гаденыш?" — набросилась она на Святозара, но мальчик лишь покачал головой, сам не понимая, что творится. А когда Гордей пошел во двор за топором, то вернулся красный от злости: лезвие было воткнуто в колоду так глубоко, что вытащить его не смог даже он, здоровенный мужик. "Будто леший шутит," — пробормотал дядя, оглядываясь по сторонам.

Святозар молчал, но в душе его росло теплое чувство. Он вспомнил слова старичка: "Последний из рода остался." И той ночью, когда дом затих, мальчик тихонько отломил кусок хлеба, что припрятал от ужина, налил в плошку молока из кувшина и поставил у очага. "Если ты тут, дедушка, — прошептал он, — спасибо тебе." Утром плошка была пуста, а на соломе рядом лежал маленький круглый камешек с вырезанным знаком — словно подпись от невидимого друга.

Прошло несколько дней, и дом, что когда-то был для Святозара родным гнездом, превратился в холодную клетку. Гордей и Ярослава словно состязались, кто из них сумеет выжать из мальчика больше работы. Дядя заставлял его таскать тяжелые мешки с зерном, что остались в амбаре отца, а Ярослава гоняла то за дровами, то за водой, то велела чистить котлы, пока руки не покраснели от ледяной реки. "Неча сироте жировать," — цедила она сквозь зубы, а Гордей лишь посмеивался, глядя, как Святозар надрывается. Ночами мальчик падал на солому, дрожа от холода, и шептал в темноту имена отца и матери, будто они могли его услышать.

Родственники же не только мучили Святозара, но и разоряли дом. Гордей продал отцовский резной ларь за полцены какому-то проезжему купцу, а Ярослава перерыла все сундуки, присвоив себе материны украшения — янтарные бусы и серебряные кольца. Однажды Святозар застал её, как она примеряла перед медным зеркальцем нарядный сарафан Лады, и в горле у него встал ком. "Не твое это," — вырвалось у него, но Ярослава лишь хлестнула его по щеке так, что в ушах зазвенело. "Молчи, щенок, а то в лесу сгниешь," — прошипела она, и в её глазах мелькнула тень чего-то злого, почти звериного.

Но чем хуже становилась жизнь, тем чаще вмешивался невидимый хранитель. После той ночи с хлебом и молоком Святозар каждую ночь оставлял подношение у очага — то кусок лепешки, то ложку меда, что удавалось утаить от жадных глаз Ярославы. И домовой отвечал. Однажды утром Гордей, собравшийся идти к соседям, обнаружил, что его лучшие сапоги, сшитые из мягкой кожи, разорваны в клочья, будто собака их грызла. "Это ты, паршивец?" — заревел он, схватив Святозара за шиворот, но мальчик только мотал головой, а в углу горницы послышался тихий смешок. В другой раз Ярослава, решившая сварить похлебку, выронила горшок от неожиданности — из-под крышки полезли не зерна, а жуки, десятки черных жуков, что разбежались по полу. Она визжала, топая ногами, а Гордей, прибежавший на крик, поскользнулся на рассыпанном масле, которого там быть не могло.

Святозар начал замечать закономерность: стоило родственникам ударить его или особливо зло обойтись, как в доме тут же что-то шло наперекосяк. И однажды ночью он решился заговорить с домовым снова. Дождавшись, пока Гордей захрапит, а Ярослава перестанет ворочаться, мальчик сел у очага, подложив под себя кожух, и шепотом позвал: "Дедушка, ты тут? Я знаю, это ты мне помогаешь. Покажись, прошу." Тишина была долгой, и Святозар уже подумал, что всё ему мерещится, но вдруг в углу зашуршало, и перед ним возник тот самый старичок — маленький, лохматый, с бородой, что вилась, как дым. Глаза его блестели, как угольки в золе.

"Зови меня Дедко," — прошелестел он, присаживаясь на край очага. "Давно я тут, еще с деда твоего деда. Дом стерегу, да семью вашу. А эти," — он кивнул в сторону спящих родственников, — "воры да лихо. Не по нраву мне их дела." Святозар смотрел на него, затаив дыхание. "Они меня убить хотят," — выдохнул он наконец, и голос дрогнул. Дедко нахмурился, потеребил бороду. "Знаю, малец. Чую их черные думы. Но не дам я тебя в обиду. Ты только верь мне да слушай."

Утром Святозар проснулся с легкостью в груди, какой не чувствовал с той поры, как родители ушли. А когда Гордей велел ему идти в амбар за очередным мешком, мальчик заметил, как дядя споткнулся о порог и рухнул лицом в грязь прямо у крыльца. Из дома донесся тихий хрипящий смешок, и Святозар понял: Дедко с ним.

После той ночи, когда Дедко впервые заговорил со Святозаром, мальчик стал смелее. Он больше не опускал глаза, когда Гордей орал на него, и не вздрагивал от резких слов Ярославы. Внутри него росла тихая уверенность: он не один. Дедко был рядом — в шорохе соломы, в тени у печи, в том, как ветер вдруг хлопал ставней, стоило родственникам задумать очередную гадость. Но Гордей и Ярослава тоже не были слепыми. Странности в доме множились, и их жадность начала сменяться тревогой.

Однажды вечером, когда Святозар чистил котел у реки, он услышал, как дядя с женой шептались в горнице. Мальчик тихонько подкрался к приоткрытой двери, притаившись за бревенчатой стеной. "Слишком много бед от этого дома," — ворчал Гордей, хрустя пальцами. "Сапоги рвутся, еда портится, вчера топор в руках раскололся. Нечистое тут что-то." Ярослава шикнула на него, но голос её дрожал: "А я тебе говорила — мальчишка проклятый. Не зря его родители сгинули. Продать его надо, да поскорее. В Киеве купцы берут таких для работы, дадут серебра." Гордей помолчал, потом хлопнул ладонью по столу. "Так и сделаем. Завтра скажу, что идем к реке за рыбой, а там передам его людям Харальда. Пусть забирают."

Святозар замер, сердце заколотилось так, что казалось, его услышат. Продать в рабство? Он знал истории о тех, кого увозили на чужие земли — они редко возвращались. Мальчик попятился, споткнулся о ведро и чуть не упал, но успел юркнуть во двор, притворившись, что только вернулся. Гордей выглянул, подозрительно прищурился, но ничего не сказал. Ночью Святозар лежал на соломе, глядя в темноту, и шептал: "Дедко, они меня продать хотят. Что мне делать?" Ответа не было, но у очага что-то звякнуло, и плошка с молоком, что он оставил, опрокинулась сама собой. Мальчик понял: Дедко слышал.

Наутро Гордей разбудил Святозара пинком. "Собирайся, малец, к реке пойдем. Рыбы наловим." Голос его звучал слишком ласково, и это пугало больше, чем крик. Ярослава суетилась, пряча ухмылку, а Святозар заметил, как она сунула в узелок что-то блестящее — поди, опять что то мамкино продать хочет купцами. Мальчик молча накинул кожух и побрел за дядей, но в груди его колотился страх. Они вышли к реке, где уже покачивалась ладья с двумя чужаками — бородатыми, в меховых шапках, с цепкими взглядами. "Вот он," — буркнул Гордей, толкнув Святозара вперед. "Забирайте, да серебро гоните."

Но не успел один из купцов протянуть руку, как ладья вдруг качнулась, будто кто-то ударил по днищу. Мужик выругался, а второй закричал — весло, что лежало у борта, взлетело в воздух и шлепнуло его по спине. Гордей попятился, озираясь. "Что за чертовщина?" — прорычал он, но тут же споткнулся о корягу, что секунду назад не была под ногами, и рухнул в грязь. Святозар стоял, не шевелясь, и вдруг услышал знакомый хриплый шепот у самого уха: "Беги, малец. В лес." Он не стал ждать — рванул прочь, пока купцы орали друг на друга, а Гордей барахтался в прибрежной жиже.

Лес встретил его сыростью и шорохом ветвей. Святозар бежал, пока дыхание не стало рвать грудь, и наконец упал под старым дубом, задыхаясь. Вокруг сомкнулась тишина, нарушаемая лишь стуком дятла где-то вдали. "Дедко?" — позвал он, оглядываясь. Маленький старичок появился из-за ствола, будто соткался из теней. "Тут я, Святозар," — сказал он, прищурившись. "Добрался ты, молодец. Но не конец это. Они за тобой пойдут, злоба их сильна." Мальчик сжал кулаки. "Что же мне делать, Дедко? Один я против них." Домовой усмехнулся, потеребив бороду. "Один, да не один. Лес тебе поможет, коли попросишь. А я с тобой останусь. Род твой мне дорог."

И в тот же миг где-то неподалеку хрустнула ветка, и послышался низкий вой — то ли зверь, то ли ветер. Святозар вздрогнул, но Дедко лишь кивнул: "Слушай лес, малец. Он живой."

Святозар сидел под дубом, прислушиваясь к лесу. Сердце еще колотилось от бега, но Дедко рядом придавал ему смелости. Старичок стоял, опираясь на кривую палочку, и смотрел куда-то в чащу, будто видел то, что было скрыто от глаз мальчика. "Слышишь, малец?" — прошелестел он, и Святозар кивнул. Где-то вдали хрустели ветки, слышались приглушенные голоса — злые, резкие. Гордей не собирался так просто отпускать добычу, а купцы, видно, тоже не хотели терять серебро, что им обещали.

"Идут за мной," — прошептал Святозар, вжимаясь в шершавую кору дуба. Дедко кивнул, прищурив глаза-угольки. "Идут, да не одни леса хозяева тут. Я их позову, коли надо будет. Ты только не бойся, что увидишь." Он постучал палочкой по земле трижды, и от стука по лесу пробежала дрожь — листья зашуршали, ветер завыл громче, а где-то в глубине чащи ухнул филин, хотя день еще не угас.

Святозар не успел спросить, что задумал Дедко, — из-за деревьев донесся голос Гордея: "Где этот щенок? Найду — шкуру спущу!" Следом послышался топот, скрип кожаных сапог и брань купцов. Мальчик втянул голову в плечи, но Дедко лишь хмыкнул и махнул рукой в сторону тропы, по которой они шли. В тот же миг лес ожил.

Сперва Гордей, шагавший впереди, зацепился ногой за корень, что вылез из земли прямо у него под сапогом. Он рухнул, выругавшись так, что вороны взлетели с веток. Купцы, шедшие следом, остановились, но не успели помочь — над ними закружился ветер, срывая листья и хлеща их по лицам. "Проклятое место!" — крикнул один из них, Харальд, тот, что был повыше, но тут же осекся: из кустов выступила тень. Высокая, сутулая, с ветвистыми рогами на голове и глазами, что горели зеленым светом. Леший.

Святозар замер, глядя на духа. Он слышал о лешем от матери — тот стережет лес, путает тропы, а с недобрыми людьми и вовсе не церемонится. Леший шагнул вперед, и земля под ним загудела. "Кто в моем доме шумит?" — пророкотал он голосом, похожим на треск старого дерева. Гордей, вставший было на ноги, побледнел и попятился. "Мы... это... за мальцом идем," — выдавил он, но голос его дрогнул. Леший наклонил голову, рога качнулись, и вдруг лес вокруг загудел — деревья заскрипели, ветви опустились ниже, будто живые.

Купцы бросились бежать, но тропа под ними исчезла — мох и трава сомкнулись, а деревья словно сдвинулись, отрезая путь. Харальд взмахнул мечом, пытаясь прорубить дорогу, но клинок застрял в стволе, а из-под коры брызнула черная жижа, от которой он закашлялся. "Леший нас не пустит," — шепнул Святозар, глядя на Дедко. Домовой кивнул. "Я его позвал. Он мне должок должен был, еще с тех пор, как дед твой ему угодил."

Но Гордей не сдавался. "Прочь, нечисть!" — заорал он, выхватив нож, и ринулся туда, где, как ему казалось, мелькнул кожух Святозара. Леший шагнул навстречу, и земля под дядей разверзлась — не глубоко, но достаточно, чтобы он провалился по колено и застрял, воя от злости. А потом из реки, что текла неподалеку, поднялась тень — тонкая, с длинными волосами, что вились, как водоросли. Русалка. Она запела, и голос её был сладким, как мед, но купцы, услышав его, побросали оружие и побрели к воде, словно завороженные.

Святозар смотрел на это, не веря глазам. Леший, русалка, Дедко — лес встал на его защиту. Гордей всё еще барахтался в яме, но силы его таяли. "Уходи, лихо," — прогудел леший, и дядя затих, глядя на него с ужасом. Дедко подошел к Святозару, положил маленькую ладонь ему на плечо. "Пока отстали они. Но злоба их не уймется. Надо думать, малец, что дальше."

Лес затих, но эхо песни русалки всё еще дрожало в воздухе. Святозар выдохнул: "Спасибо, Дедко. И им." Домовой усмехнулся. "Лес помнит добро. А теперь — идем, укроемся."

Лес затих, оставив позади Гордея, что барахтался в грязи, и купцов, что брели к реке под чары русалки. Святозар стоял рядом с Дедко, чувствуя, как дрожь в ногах сменяется решимостью. "Надо идти, Дедко," — сказал он, сжимая кулаки. "В поселение. Они не остановятся, пока меня не найдут. А я не хочу бегать всю жизнь." Домовой посмотрел на него, прищурив глаза, и кивнул. "Дело говоришь, малец. Но один ты не пойдешь. Со мной вернешься, да с правдой."

Путь обратно занял полдня. Лес расступался перед ними, будто леший всё еще стерег тропу, а Дедко шел рядом, шурша листвой своей бородой. Святозар думал о том, что скажет людям. Поселение у реки жило по старым законам: если кто-то творил зло, община судила. Но Гордей был силен и хитер, а Ярослава умела сладко говорить. Без доказательств мальчику не поверят. "Дедко, как мне их уличить?" — спросил он, когда впереди показались бревенчатые крыши. Домовой хмыкнул. "Правда сама себя покажет, коли я помогу. Ты только начни, а я подскажу."

Когда они вошли в поселение, солнце уже клонилось к закату. Святозар шагал прямо к дому старейшины, Велеслава, чей двор стоял в центре. Люди глазели на мальчика — грязного, в рваном кожухе, но с горящими глазами. "Велеслав! Выходи!" — крикнул он, и голос его, хоть и дрожал, разнесся по улице. Старейшина, седой, но крепкий, как дуб, вышел на крыльцо, опираясь на посох. За ним потянулись другие — кузнец Боян, ткачиха Милана, рыбаки. "Что шумишь, Святозар?" — прогудел Велеслав. "Где дядя твой?"

"Дядя мой хотел меня продать," — выпалил мальчик, и толпа ахнула. "В рабство, купцам заморским. А добро отца моего они с Ярославой разворовали." Велеслав нахмурился, а из-за спин людей послышался злой голос Гордея: "Ложь! Щенок сбежал, а теперь клевещет!" Дядя протолкался вперед, весь в грязи, с красным лицом. Следом вышла Ярослава, бледная, но с ядовитой улыбкой. "Бедный сирота, разум помутился от горя," — пропела она, и кто-то в толпе зашептался.

Святозар почувствовал, как страх сжимает горло, но тут у его ног мелькнул Дедко — невидимый для других, но ясный ему. "Говори, малец. Я начну," — шепнул домовой и исчез. Мальчик набрал воздуха. "Не вру я! Они били меня, голодом морили, а сегодня увели к реке, чтобы Харальду отдать. Спросите их, где отцовские меха, где материны бусы!"

Гордей шагнул к нему, занеся руку, но вдруг споткнулся — прямо из-под земли вылез корень, которого там не было. Толпа загудела. Ярослава открыла рот, чтобы возразить, но тут из её узелка, что висел на поясе, вылетели янтарные бусы Лады и покатились по земле. "Это ж Ладино!" — крикнула Милана, подбирая их. Ярослава побледнела еще сильнее, а Дедко, хихикнув, шепнул Святозару: "Дальше."

"Они в лесу застряли, когда я бежал," — продолжил мальчик. "Леший их не пустил, потому что правда за мной!" Гордей зарычал: "Бредишь, мальчишка! Какой леший?" Но тут из толпы вышел старый рыбак Радомир, что часто хаживал в лес. "А ведь прав он, — сказал он, почесав бороду. — Я видел их у реки утром, с чужаками. А потом лес загудел, будто живой. Нечисто тут дело."

Велеслав поднял руку, призывая к тишине. "Гордей, Ярослава, что скажете?" Дядя открыл было рот, но в тот же миг из дома Святозара, что стоял неподалеку, донесся грохот. Все обернулись — и увидели, как из дверей вылетел сундук, тот самый, что Гордей продал, и рухнул прямо у ног старейшины. Крышка распахнулась, явив меха Доброгнева, что должны были давно уйти купцу. Толпа загомонила, а Дедко, сидя на крыше, подмигнул Святозару.

"Всё ясно," — прогудел Велеслав. "Вы, Гордей с Ярославой, изгнаны из поселения. Добро Доброгнева вернется к сыну его." Гордей взревел, но кузнец Боян и другие уже двинулись к нему, не слушая. Ярослава попыталась бежать, но споткнулась о тот же корень и упала, визжа. Их увели, а Святозар стоял, глядя, как люди расходятся, и чувствуя, как тяжесть спадает с плеч.

Ночью он сидел у очага в своем доме — снова своем. Дедко появился, как всегда, из тени. "Ну что, малец, доволен?" — спросил он, грея руки у огня. Святозар улыбнулся. "Спасибо, Дедко. Ты дом мой спас. И меня." Домовой хмыкнул. "Не я, а ты. Смелый вырос. А я останусь, стеречь буду. Род твой жив, пока ты жив."

Святозар кивнул, поставил у очага плошку с молоком и лег спать. Впервые за много лун сон его был спокоен.

Прошли годы с той ночи, когда Святозар обрел свободу и дом свой назад. Поселение у реки росло, ладьи с товарами приходили всё чаще, а имя Доброгнева, отца Святозара, не забылось — теперь его дело жил в сыне. Мальчик, что когда-то дрожал под гнетом жадных родственников, вырос в крепкого юношу, а потом в мужчину, чьи глаза светились той же решимостью, что и у деда его деда. Дедко, верный домовой, никуда не делся — шуршал по углам, стерег очаг и порой ворчал, если Святозар забывал оставить ему молока или меда.

Святозар не просто выжил — он расцвел. Сперва он выучился торговать, как отец. Соседи помогли: кузнец Боян выковал ему ножи и топоры на продажу, ткачиха Милана научила разбираться в тканях, а старый рыбак Радомир показал, как ладить с рекой. Святозар собирал меха у охотников, воск и мед у бортников, грузил всё это в ладью, что сам построил из крепкого дуба, и отправлялся вниз по Днепру, к большим торгам. Люди в поселении шептались: "Доброгнев бы гордился." А Дедко, сидя у очага, хмыкал: "Дело знает, малец. Род не угас."

Когда Святозару стукнуло двадцать зим, он встретил Злату — дочку купца из соседнего городища. Она была светловолосая, с руками ловкими, как у ткачихи, и смехом, что звенел, как колокольчик. Приехала она с отцом на торг, а уехала с обетом — Святозар попросил её руки у очага, под взглядом Дедко, который одобрительно кивнул из угла. Свадьбу сыграли по старинке: с костром, что горел до утра, с песнями под гусли и хлебом, что Злата испекла сама. Дедко, невидимый для гостей, швырнул горсть зерна на молодых — на счастье, как он потом шепнул Святозару.

Годы шли, и дом Святозара наполнился детским смехом. Первой родилась дочка, Лада, названная в честь бабки. За ней — сын, Добран, крепкий и громкоголосый, как дед. А потом еще двое — Милана и Велеслав, в честь тех, кто помог Святозару в трудный час. Злата оказалась хозяйкой прилежной: ткала полотно, шила рубахи, варила медовуху, что славилась на всю округу. Святозар же стал купцом, чьё слово ценилось на торгу, а ладьи его ходили до самого Киева и дальше. Добро, что когда-то пытались украсть Гордей с Ярославой, приумножилось — сундуки ломились от серебра, мехов и янтаря.

Дедко был везде. Он любил возиться с детьми: то подкинет потерянную игрушку, то зашепчет колыбельную, если малыш плакал ночью. Лада, едва научившись говорить, однажды заявила: "Дедушка маленький живет у печки!" Злата посмеялась, решив, что дочка выдумывает, но Святозар только подмигнул Дедко, что сидел на лавке, грея ноги. Домовой стал частью семьи, хоть и невидимой для всех, кроме Святозара. Он стерег дом, как и обещал: если ветер ломал ставню, она сама собой чинилась к утру; если в амбаре заводились мыши, они исчезали, будто их и не было.

Однажды, когда Святозар уже поседел, а дети его подросли, он сидел у очага, глядя на огонь. Лада с Миланой ткали полотно, Добран чинил сеть, Велеслав точил нож — каждый при деле. Злата хлопотала у стола, готовя ужин, и дом гудел теплом, какого Святозар не знал в детстве. Дедко появился рядом, как всегда неожиданно, и присел на край очага. "Ну что, малец, доволен жизнью?" — спросил он, теребя бороду. Святозар улыбнулся. "Доволен, Дедко. Спасибо тебе. Без тебя бы не выстоял." Домовой хмыкнул. "Не мне спасибо, а себе. Смелый ты был, а смелым судьба благоволит. А я так, помогал малость."

Святозар кивнул, поставил у огня плошку с молоком — как в старые дни. "Останешься с нами?" — спросил он тихо. Дедко усмехнулся. "Куда ж я денусь? Род твой жив, дети твои растут. Стеречь буду, пока нужен." И исчез, оставив за собой легкий запах дыма и хлеба.

Годы текли, как река за окном. Святозар состарился, но дело его не угасло — Добран перенял торговлю, Лада вышла за сына кузнеца, а Милана с Велеславом остались в доме, продолжая хозяйство. Внуки бегали по двору, крича и смеясь, а Дедко, всё тот же маленький старичок, следил за ними из тени. Святозар знал: пока жив его род, домовой будет рядом, храня очаг и память о тех, кто был до.

И в последний свой день, лёжа на лавке под шкурами, он услышал знакомый шорох. Дедко стоял у изголовья, глядя на него добрыми глазами. "Пора, малец?" — спросил он. Святозар улыбнулся. "Пора, Дедко. Береги их." И домовой кивнул, а потом всё стихло.

Но дом не опустел. Дети, внуки, правнуки — род Святозара жил, и с ним жил Дедко, вечный хранитель очага.

— Я уже родился, — рыкнул я. — Я — Кровяной князь.

Он смеялся, тихо, холодно.

— Ты — щенок, что грызёт кости. Я научу тебя брать мясо.

Первый урок был молчаливым. Он ушёл, оставив меня у алтаря. Ночь легла тяжёлая, холод сжимал кости, голод грыз меня, как волк грызёт падаль. Я чуял зверей — оленей, медведей, — но он сказал: «Не пей». Я ждал, сидел у камня, когти скребли его, но кровь не текла. Годы в железе научили меня терпеть, но это было хуже. Слабость от яда Лады ещё жила во мне, тени её глаз мелькали в темноте. Я рычал, бил камень, но он молчал.

Ночь за ночью он оставлял меня. Я учился слушать — ветер, шаги зверей, шепот тьмы в алтаре. Она говорила со мной, как тогда, когда я стал таким. «Пей, и будешь жить», — шептала она. Но теперь она молчала, ждала. Он возвращался на рассвете, смотрел, молчал. Однажды я бросился на него, когти рвали воздух, но он поймал меня, швырнул в снег.

— Ты слаб, — сказал он. — Сила не в гневе, а в тени. Слушай её.

Годы текли, как вода в реке. Я сидел у алтаря, учился ждать. Холод стал другом, голод — учителем. Он приходил, бил меня, когти его рвали кожу, но я вставал. Он учил меня видеть — не глазами, а тенями. Я чуял их, как чую кровь, — они шевелились вокруг, слабые, но живые. Он показал мне, как тянуть их, как делать их своими. Я поднимал руку, тени дрожали, но не слушались. Он смеялся, бил меня снова.

Первая охота пришла через зиму. Он повёл меня к пастухам, что жили у скал. Их костры горели в ночи, овцы блеяли, люди спали. Он кивнул мне.

— Бери, — сказал он. — Но не как зверь.

Я крался, тень среди теней. Ветер нёс мой шепот: «Идите… ко мне…». Первый — старик, что стерёг овец, — встал, глаза его помутнели, шаги шатались. Я схватил его, зубы нашли шею, кровь текла, горячая, простая. Он учил меня пить медленно, чувствовать её. Я пил, и что-то шевельнулось — не сила, а память его, запах овец, холод его рук. Я брал не только кровь, но его суть.

Он смотрел, стоял в тени. Второй — мальчишка, что спал у костра. Я шептал, он шёл, я пил. Кровь его была сладкой, молодой, но я чуял его страх, его сны. Тени вокруг дрожали, слабые, но живые. Он кивнул.

— Ты учишься, — сказал он. — Но это крохи.

Я вернулся к алтарю, кровь пастухов текла во мне, тени шевелились у ног. Лада мелькала в мыслях — её яд, её голос. Я ненавидел её, но она была далеко. Он учил меня, ломал меня, и я рос. Годы шли, и я ждал. Сила алтаря звала, тьма шептала. Я стану больше, чем был. И когда я вернусь, мир узнает, что Кровяной князь — не щенок.

Я вижу его — мальчишку, что зовёт себя Кровяным князем. Велемир сидит у алтаря, когти скребут чёрный камень, глаза горят гневом и жадностью. Он пошёл за мной, сломленный, но не сдавшийся. Его гордость — тлеющий уголь, что я разожгу в пламя. Горы — мой дом, алтарь — моё сердце, и здесь он узнает тьму, что старше его железа, старше его жажды. Я учу его, ломаю его, делаю его моим. Он — щенок, но я выкую из него волка.

Он терпит мои уроки — холод, голод, боль. Я оставлял его без крови, заставлял слушать шепот теней, что дрожат у его ног. Он тянет их, слабые, рвёт их, как дитя рвёт траву. Я бью его, когти рвут кожу, он рычит, но встаёт. Годы текут, как реки, и он растёт — медленно, слепо, но упрямо. Его шепот — ветер перед бурей, его сила — искры перед моим огнём. Я старше их богов, старше их песен, и мои дары — больше, чем он может понять.

Я могу стать волком — серым, быстрым, когти рвут землю, глаза видят ночь. Я могу стать мышью — малой, незримой, что крадётся в их дома, слушает их дыхание. Туман — мой щит, я насылаю его, густой, холодный, что гасит их свет, ломает их разум. Скорость моя — молния, что бьёт в скалы, быстрее их стрел, быстрее их страха. Он увидит это, вдохновится, но не возьмёт. Пока. Я учу его теням, шепоту, но моя сила — урок, что он запомнит.

Он показал мне первую охоту — пастухи у скал, жалкие, с их овцами и кострами. Он шептал, брал их кровь, учился их сути. Я смотрел, молчал. Он пьёт жадно, как зверь, но я учу его пить медленно, брать их жизнь, их память. Он слаб, но растёт. Теперь я покажу ему, что такое охота. Он сидит у алтаря, глаза его блестят, голод грызёт его. Пусть смотрит. Пусть вдохновляется.

Дружина пришла через горы — пятнадцать воинов, крепких, в кольчугах, с мечами и щитами. Они шли к перевалу, искали добычу, говорили о князе, что платит за головы. Я чуял их — кровь их горячая, запах железа острый. Они остановились у ручья, жгли костёр, смеялись, пили мёд. Я стоял на скале, выше их, тень моя длинная, глаза белые, как смерть. Велемир смотрел с алтаря, когти сжимались, дыхание его было тяжёлым. Я поднял руку, туман пополз с гор, густой, белый, как молоко. Он лился вниз, глушил их костёр, гасил их смех.

Они кричали, махали мечами, но видели только тень. Я спрыгнул, скорость моя — молния, что режет ночь. Первый поднял щит, меч его блеснул, но я был быстрее — когти рвали горло, кровь хлынула, горячая, солёная. Он упал, крик его утонул в тумане. Они окружили меня, мечи блестели, щиты гремели. Я шептал — тихо, глубоко, голос мой ломал их разум. Второй замер, меч выпал, глаза его видели кошмары, что я дал ему. Я схватил его, зубы нашли шею, кровь текла, я пил, смакуя его страх.

Третий махнул мечом, широкий удар, я стал волком — серым, быстрым, ушёл в тень, уклоняясь. Вырос снова человеком, когти рвали грудь, кольчуга трещала, кровь брызнула. Четвёртый и пятый стояли спина к спине, щиты вверх. Я рванулся, скорость моя размазала меня в тумане, когти ломали щит одного, зубы рвали шею другого. Они падали, крики гасли, кровь текла рекой. Велемир смотрел, я чуял его — глаза его горели, дыхание стало глубже. Он видел мою силу, мою тьму.

Шестой бежал, споткнулся, я был за ним — быстрее его шагов, когти рвали спину, хребет ломался, как ветка. Седьмой махнул мечом, я стал мышью — малой, незримой, скользнул под его ногами, вырос за спиной, рука сдавила горло, кровь капала, я пил. Восьмой и девятый кричали, мечи били туман, я рвался к ним, скорость моя гнала меня, когти рвали лица, шеи, кровь текла, горячая, горькая. Десятый стоял, меч дрожал, я шептал, он упал, разум его сломался, я пил его медленно, чувствуя его веру, что гасла.

Одиннадцатый спрятался за камнем, шептал молитвы. Я рванулся, быстрее ветра, когти рвали грудь, кровь брызнула на камни. Двенадцатый и тринадцатый бежали к ручью, я гнал туман за ними, скорость моя била их, когти рвали ноги, зубы пили их, пока крики не стихли. Четырнадцатый махал мечом, слепой в моём тумане, я стал волком, ушёл от удара, вырос за ним, когти рвали шею, кровь хлынула.

Последний — вождь их, с бородой, с топором. Он кричал, звал дружину, топор его бил воздух. Я стал мышью, скользнул к нему, вырос за спиной, туман сгустился, скорость моя ударила — когти рвали горло, топор упал, кровь текла, как река. Он пал, глаза его гасли, я пил, смакуя его ярость, его силу. Пятнадцать тел лежали у ручья, кровь их текла в воду, туман рассеивался, ночь молчала.

Я вернулся к алтарю, кровь дружинников грела меня, сила их текла в моих венах. Велемир стоял, смотрел, когти его сжимались, глаза горели ярче, чем раньше. Он видел — мою скорость, мой туман, мой шепот, что ломает разум. Он вдохновлялся, я чуял его жадность, его восторг. Я улыбнулся, зубы мои блестели в ночи.

— Это сила, щенок, — сказал я, голос мой гудел, как ветер в горах. — Учись, или сгинь.

Он кивнул, молча, впервые без рыка. Его глаза были живыми, голодными. Я показал ему тьму, что старше его, силу, что он возьмёт. Он станет моим клинком, но сперва — моим учеником. Горы молчали, алтарь шептал, и я ждал. Его путь начался.

Я видел его силу, его тьму, и она жгла меня глубже, чем огонь той девки из первой деревни. Он стоял над пятнадцатью дружинниками, кровь их текла в ручей, туман его гасил их крики, скорость его рвала их, как ветер рвёт листву. Я смотрел с алтаря, когти мои сжимались, голод грыз меня, но я не двигался. Его глаза — белые, как смерть — глянули на меня, и я понял: я слаб. Но я стану сильнее. Его уроки — боль, его путь — тьма, и я иду по нему, шаг за шагом, год за годом.

Горы стали моим домом, алтарь — моим учителем, он — моим мучителем. Он ломал меня, как ломал их. Первая зима была холодной, но он бил меня когтями, пока я не научился вставать. Его скорость была молнией, я — камнем, что падает под ней. Я бросался на него, когти рвали воздух, но он уклонялся — становился волком, серым, быстрым, или мышью, что исчезала в тени. Я рычал, падал, вставал, кровь моя текла на снег, но он смеялся, голос его гудел, как ветер в ущельях.

— Ты медлителен, щенок, — говорил он. — Скорость — жизнь.

Годы шли, я учился. Он бил меня, пока я не стал быстрее — не как он, но быстрее, чем был. Я рвался к нему, когти мои росли, зубы искали его шею, но он был тенью, что уходит от света. Однажды я задел его — когти рвали его серую кожу, кровь его, чёрная, как смола, капнула на камень. Он улыбнулся, впервые без насмешки, но ударил меня снова, швырнул в скалу.

— Стойкость, — сказал он. — Ты слаб, пока ломаешься.

Я вставал, кости трещали, но держали. Он учил меня терпеть — холод, боль, голод. Я дрался с ним, проигрывал, но рос. Его туман слепил меня, его шепот ломал мой разум, но я учился держать свой. Годы текли, как реки, зима сменяла зиму, и я становился твёрже. Лада мелькала в мыслях — её яд, её голос, — но я гнал её прочь. Она — тень прошлого, он — сила настоящего.

Он учил меня не только телом, но тьмой. Тени мои росли — я тянул их, как он показал, и они слушались, дрожащие, но живые. Шепот мой стал глубже — я говорил, и звери в горах падали, разум их гас. Он смотрел, кивал, но бил меня снова.

— Ты берёшь крохи, — говорил он. — Научись ломать их суть.

Охота стала моим испытанием. Он повёл меня через степи, где кочевники жгли костры и пели про коней. Становище их было большим — десяток шатров, кони фыркали, люди смеялись. Я чуял их — кровь их горячая, терпкая, запах их жизни манил меня. Он стоял в тени, глаза его белели, когти блестели.

— Бери их, — сказал он. — Но не как зверь. Ломай их разум, пей их суть.

Я крался к ним, ночь укрывала меня, как плащ. Костры их горели, тени плясали на шатрах. Я поднял руку, тени мои поползли — слабые, но цепкие, — гасили свет, шевелились у ног спящих. Я шептал, тихо, глубоко: «Идите… ко мне…». Первый — воин, что стерёг коней, — встал, копьё выпало, глаза его помутнели. Он шёл, шатаясь, я схватил его, зубы нашли шею, кровь текла, горячая, солёная. Я пил медленно, как он учил, чувствовал его — его силу, его память о степи, его ярость.

Второй — женщина, что пела детям, — услышала мой шепот. Она встала, песня её оборвалась, глаза её видели кошмары, что я дал ей. Тени мои обвивали её, держали, пока я пил. Кровь её была сладкой, мягкой, я брал её тепло, её голос, её страх. Становище ожило — крики, топот, копья блестели. Я шептал громче, голос мой стал глубже, чем ветер, — он ломал их разум, гнал их ко мне. Третий — мальчишка, что бежал к шатру, — упал, кричал, видя тени, что я дал ему. Я пил его, кровь его молодая, живая, текла в меня, сила его детства грела меня.

Они окружили меня, копья рвались к груди, но я был быстрее. Его уроки — скорость, стойкость — держали меня. Я рванулся, когти рвали горло четвёртого, кровь брызнула, тени мои гасили костёр. Пятый махнул копьём, я уклонился, как он учил, — не волком, а тенью, что уходит от света. Зубы мои нашли его шею, кровь текла, я брал его гнев, его крик. Шестой и седьмой бежали, но шепот мой догнал их — они упали, разум их сломался, я пил их, чувствуя их песни, их степь.

Вождь их вышел, топор в руках, голос его гремел. Я шептал, тени мои рвались к нему, но он держался, разум его был твёрд. Я рванулся, скорость моя била его, когти рвали грудь, кровь хлынула, я пил, смакуя его силу, его волю. Становище стихло, шатры горели, кони ржали, но люди лежали — белые, с улыбками, что я оставлял. Я стоял над ними, кровь их текла во мне, тени вились, шепот мой гудел в ночи.

Он вышел из тени, смотрел, молчал. Глаза его белели, улыбка его была острой, как нож.

— Ты учишься, — сказал он, голос его гудел, как камни в глубине. — Но ты всё ещё слаб.

Я кивнул, кровь кочевников грела меня, сила их текла в моих венах. Я видел его — туман его, скорость его, шепот его — и знал: я далёк. Но я рос. Лада и её яд, Гордей и его травы — они были ничем перед тем, кем я становлюсь. Годы шли, он ломал меня, учил меня, и я вставал.

Я вернулся к алтарю, тени мои следовали за мной, шепот мой гудел в камне. Он стоял, смотрел, ждал. Его сила — буря, моя — искры, но я горел ярче, чем раньше. Я — Кровяной князь, и я стану больше. Его уроки — боль, его охота — урок, и я иду дальше. Он учил меня ломать, брать, быть тенью. И я учился.

Годы ломали меня, как ветер ломает скалы, но я вставал — сильнее, твёрже, острее. Его когти рвали мою кожу, его шепот гудел в моих костях, его глаза — белые, как смерть — смотрели сквозь меня. Я учился у него — скорости, стойкости, теням, что шевелились у моих ног, шепоту, что ломал разум. Он был тенью, старше гор, старше моей жажды, и я пил его уроки, как кровь. Кочевники падали подо мной, их суть текла в меня, но он говорил: «Ты берёшь крохи». Я хотел больше. Я хотел стать бурей, как он.

Горы молчали, алтарь шептал. Он привёл меня к нему в ночь, когда луна была тонкой, как коготь. Чёрный камень стоял в ущелье, холодный, гладкий, борозды его пахли кровью — старой, но живой. Я чуял её, как зверь чует добычу. Он стоял рядом, тень его длинная, глаза белели в темноте.

— Здесь ты родился, — сказал он, голос его гудел, как ветер в пещерах. — Здесь тьма дала тебе жизнь. Но ты не взял её дары.

— Я взял кровь, — рыкнул я. — Я — Кровяной князь.

Он смеялся, тихо, холодно.

— Ты жрал, как зверь. Я научу тебя брать их суть — память, страх, душу. Алтарь даст тебе это.

Он шагнул к камню, когти его рвали воздух, тени его рвались к небу, густые, живые. Я видел их — не слабые, как мои, а твёрдые, как железо. Он шепнул, и камень задрожал, борозды вспыхнули, кровь — старая, сухая — потекла, как река. Я чуял её, она звала меня, как тогда, когда я стал таким. Он смотрел на меня, глаза его горели.

— Пей, — сказал он. — И слушай.

Я шагнул к алтарю, когти мои коснулись камня, кровь текла под пальцами, горячая, живая. Я пил, зубы рвали её, как плоть, и тьма шептала мне — глубже, чем раньше. Она не просто давала силу — она давала память, страх, гнев тех, чья кровь текла здесь до меня. Я видел их — воинов, что резали друг друга, ведунов, что пели свои песни, их крики, их слёзы. Я брал их, как брал кочевников, но глубже — их суть становилась моей.

Он учил меня дальше. Годы шли, я сидел у алтаря, пил его кровь, слушал его тьму. Тени мои росли — я тянул их, и они становились гуще, длиннее, твёрже. Они ломали камни, гасили ветер, рвали воздух. Шепот мой стал громом — я говорил, и звери в горах падали, разум их гас, память их текла ко мне. Он смотрел, бил меня, когти его рвали кожу, но я вставал, тени мои били в ответ.

— Ты учишься, — говорил он. — Но ты всё ещё слаб. Бери их души, ломай их дома.

Охота стала моим испытанием. Он повёл меня в долину, где деревня жила у реки — избы из дерева, амбары с зерном, люди, что пели про урожай. Я чуял их — кровь их горячая, мягкая, запах их жизни манил меня. Он стоял в тени, глаза его белели, когти блестели.

— Бери их, — сказал он. — Ломай их дома, пей их суть. Покажи мне силу.

Я шёл к ним, ночь укрывала меня, как плащ. Костры их горели, тени плясали на стенах. Я поднял руку, тени мои рванулись — не слабые, как раньше, а твёрдые, как копья. Они били в избы, дерево трещало, крыши ломались, пыль поднималась к небу. Я шептал, глубоко, громко: «Идите… ко мне…». Первый — мужик, что чинил сеть у реки, — встал, глаза его помутнели, шаги шатались. Я схватил его, зубы нашли шею, кровь текла, горячая, солёная. Я пил медленно, брал его — его память о реке, его усталость, его гнев.

Второй — женщина, что ткала у очага, — услышала мой шепот. Изба её трещала, тени мои рвали стены, она вышла, глаза её видели кошмары, что я дал ей. Я пил её, кровь её была мягкой, сладкой, я брал её песни, её тепло, её страх. Деревня оживала — крики, топот, топоры блестели в руках мужиков. Я шептал громче, голос мой ломал их разум, тени рвались к ним, ломали двери, гасили очаги. Третий — мальчишка, что бежал к амбару, — упал, кричал, тени держали его, я пил его, кровь его молодая, живая, текла в меня, память его игр грела меня.

Они окружили меня, топоры рвались к груди, но я был быстрее. Его уроки — скорость, стойкость — держали меня. Я рванулся, тени били в них, как копья, ломали руки, гасили факелы. Четвёртый махнул топором, я уклонился, тени рвали его ноги, зубы мои нашли шею, кровь текла, я брал его силу, его крик. Пятый и шестой бежали, но тени мои догнали их — ломали стены, что падали на них, я пил их, чувствуя их страх, их боль.

Старейшина вышел, посох в руках, голос его гремел. Я шептал, тени мои рвались к нему, ломали избу за его спиной, но он держался, разум его был твёрд. Я рванулся, скорость моя била его, тени рвали посох, когти рвали грудь, кровь хлынула, я пил, смакуя его память — годы его, песни его, его волю. Деревня горела, избы падали, люди кричали, но лежали — белые, с улыбками, что я оставлял. Тени мои вились, как плащ, шепот мой гудел в ночи, кровь их текла во мне.

Он вышел из тени, смотрел, молчал. Глаза его белели, улыбка его была острой, как нож.

— Ты берёшь их суть, — сказал он, голос его гудел, как камни в глубине. — Но ты всё ещё не буря.

Я кивнул, кровь деревни грела меня, память их текла в моих венах, тени мои стояли, как стражи. Я видел его — туман его, скорость его, шепот его — и знал: я далёк. Но я стал больше. Лада и её яд, Гордей и его травы — они были ничем перед тем, кем я становлюсь. Годы шли, он учил меня, и я рос.

Я вернулся к алтарю, тени мои следовали за мной, шепот мой гудел в камне, память деревни жила во мне. Он стоял, смотрел, ждал. Его сила — буря, моя — огонь, что растёт. Я — Кровяной князь, и я становлюсь больше. Его уроки — тьма, его охота — сила, и я беру её. Алтарь шептал, кровь его текла, и я знал: я готов к большему.

Тридцать лет прошли, как тени в ночи — долгие, холодные, полные боли и крови. Он ломал меня, как кузнец ломает железо, и я рос под его когтями. Даромир — так он назвал себя в ту ночь у алтаря, когда луна была тонкой, как коготь, и кровь камня текла под моими пальцами. Тридцать зим я учился у него — скорости, что резала ветер, стойкости, что держала меня под его ударами, теням, что ломали дома, шепоту, что гасил разум. Он был буря, я — огонь, что разгорался под его тенью. Я стал больше, чем был, но он всё ещё смотрел на меня, как на щенка.

Горы стали моим домом, алтарь — моим учителем. Его уроки были жестоки — он бил меня, когти рвали кожу, пока я не научился бить в ответ. Я дрался с ним, тени мои росли, как копья, шепот мой ломал камни, но он был быстрее, сильнее, старше. Я задел его однажды — когти мои рвали его серую кожу, кровь его, чёрная, как смола, капнула на снег. Он улыбнулся, швырнул меня в скалу, но в глазах его было что-то новое — не насмешка, а тень признания.

— Ты учишься, — сказал он, голос его гудел, как ветер в ущельях. — Но ты всё ещё слаб.

Тридцать лет он учил меня, и я стал другим. Тени мои были оружием — я ломал ими деревья, гасил очаги, рвал плоть. Шепот мой стал глубже — я говорил, и люди падали, разум их гас, память их текла ко мне. Я пил их кровь, брал их суть — их страх, их песни, их гнев. Он смотрел, кивал, но бил меня снова. Я вставал, когти мои росли, скорость моя резала ночь, и я знал: я близок. Лада и её яд, первая деревня с её огнём — они ждали меня, и я чувствовал их в каждом ударе, что он наносил.

Однажды он сел у алтаря, глаза его белели, как снег, когти блестели в ночи.

— Я — Даромир, — сказал он, голос его был скрежетом камней. — Я старше тысячи лет, щенок. Я видел, как горы росли, как реки текли красным, как их боги падали под тенью. Ты думаешь, ты один? Нас много — тени, что ходят в ночи, что пьют кровь, что ломают их мир. Я — лишь один из древних, но я старше их всех.

Я смотрел на него, когти сжимались, гнев кипел во мне.

— Почему я не видел других? — рыкнул я.

— Они спят, — ответил он. — Или охотятся далеко — в лесах, за морями, в песках. Но они есть. Ты — искра перед нами, но я выкую из тебя пламя.

Он встал, тень его легла на меня, глаза горели.

— Покажи мне, — сказал он. — Сразись со мной.

Я бросился на него, тени мои рванулись, как копья, шепот мой гудел, как гром. Он был быстрее — стал волком, серым, быстрым, ушёл от теней, вырос за мной, когти рвали спину. Я рычал, вставал, тени мои били снова, ломали камни, гасили ветер. Он шептал, голос его ломал мой разум, но я держался — его уроки стойкости держали меня. Я рванулся, скорость моя резала ночь, когти мои нашли его грудь, кровь его, чёрная, текла на землю. Он смеялся, швырнул меня в скалу, но я встал, тени мои вились, как плащ.

— Ты ранил меня, — сказал он, голос его был холодным, как лёд. — Ты готов.

Я стоял, кровь его капала с моих когтей, сердце моё гудело. Он смотрел на меня, глаза его белели, улыбка была острой, как нож.

— Иди, Велемир, — сказал он. — Ты стал больше, чем был. Отомсти той девке, Ладе, и людям из первой деревни, что жгли тебя. Их кровь — твоя награда. Но помни: ты — мой клинок, и я позову тебя, когда придёт время.

Я кивнул, тени мои шевелились, шепот мой гудел в ночи. Тридцать лет он учил меня, ломал меня, и я стал огнём, что горит под его бурей. Лада и её яд, первая деревня с её огнём — они ждали меня, и я шёл к ним. Он, Даромир, старше тысячи лет, отпустил меня, но я знал: его тень будет за мной. Я — Кровяной князь, и я готов.

Охота стала моим прощанием. Он повёл меня к перевалу, где купцы шли с караваном — телеги с мехами, кони, люди, что пели про золото. Я чуял их — кровь их горячая, терпкая, запах их жизни манил меня. Он стоял в тени, глаза его белели.

— Бери их, — сказал он. — Покажи мне всё.

Я шёл к ним, ночь укрывала меня. Костры их горели, тени плясали на телегах. Я поднял руку, тени мои рванулись — твёрдые, как копья, ломали колёса, рвали шкуры. Я шептал, глубоко, громко: «Идите… ко мне…». Первый — купец, что считал монеты, — встал, глаза его помутнели, шаги шатались. Я схватил его, зубы нашли шею, кровь текла, я брал его память о дорогах, его жадность. Второй — страж, что махнул мечом, — упал, тени мои рвали его, я пил его силу, его гнев. Они кричали, бежали, но тени мои ломали телеги, шепот мой гасил их разум, и я брал их — их страх, их песни, их души.

Даромир смотрел, молчал. Я вернулся к нему, кровь купцов текла во мне, тени мои вились, как плащ. Он кивнул.

— Иди, — сказал он. — Их кровь ждёт тебя.

Я повернулся, горы остались позади. Лада и первая деревня звали меня, и я шёл к ним, огонь во мне горел ярче, чем когда-либо.

Продолжение следует…

Тени приготовились впитывать любые звуки.

СУДЬЯ (холодно, отточенно): Представитель административного надзора, изложите суть дела.

СВИДЕТЕЛЬ № 1 (без эмоций): Обвиняемый, управляя транспортным средством, допустил нарушение на нерегулируемом пешеходном переходе.

(Кто-то неловко шевелится. Кресло не издаёт ни звука.)

СУДЬЯ (почти механически): Пешеход пострадал?

СВИДЕТЕЛЬ № 1 (кивает): Нет. Он даже не заметил.

(Пауза. Судья медлит. В дальнем ряду – шорох сжатой газеты Правда. Никто не реагирует.)

СУДЬЯ (ровно): Тогда каким образом нарушение было зафиксировано?

Тени на стенах опять шевелятся. Возможно, это просто свет. Может, нет.

СВИДЕТЕЛЬ № 1: Инспектор дорожного контроля наблюдал ситуацию и счёл поведение обвиняемого небезупречным.

(Где-то хлопает дверь.)

СУДЬЯ (слышит, но игнорирует шум): Штраф был оплачен?

ОБВИНЯЕМЫЙ (с надеждой в голосе): Да.

(Он повторяет это в сотый, тысячный, миллионный раз. И каждый раз его «Да» звучит всё тише.)

СУДЬЯ (ставит штамп): Суд принимает это к сведению.

(Глухой стук. Бумага желтеет прямо на глазах.)

СЕКРЕТАРЬ (монотонно): Вызывается Свидетель № 2.

(Судья перелистывает бумаги — их страницы кажутся толще, чем должны быть. В углу зала чей-то слабый вздох, но тут же подавленный.)

СУДЬЯ (ровно): Следующий эпизод. Служащий финансового контроля, изложите суть нарушения.

СВИДЕТЕЛЬ № 2 (отчётливо и безжалостно): Обвиняемый пересёк проезжую часть в неположенном месте.

СУДЬЯ (сухо): Обстоятельства?

СВИДЕТЕЛЬ № 2: Улицу можно было перейти в 50 метрах дальше. Однако обвиняемый выбрал более удобный маршрут.

(Головы присутствующих поворачиваются к обвиняемому. Синхронно. Плавно. Как по команде.)

СУДЬЯ (неспешно): Подтверждаете?

ОБВИНЯЕМЫЙ (шансы на спасение стремительно тают): Да.

(Температура в зале снижается. Возможно, кондиционер. Может, нет. Губа инспектора дрожит от невыразимого возмущения.)

СУДЬЯ: Штраф?

ОБВИНЯЕМЫЙ (коротко): Оплачен.

(Секретарь фиксирует данные. В воздухе сгущается чувство неизбежности.)

СУДЬЯ (опомнившись): Согласно внутреннему уставу, после семи минут заседания наступает юридическая усталость. А у нас она уже пошла восьмая минута заседания. Перерыв.

(В зале — лёгкое шевеление. Кажется, что кто-то хочет что-то сказать. Но скорее всего, передумывает.)

СУДЬЯ (добавляет, сухо): А поскольку уважаемый прокурор уже третий раз пытается упасть в голодный обморок, объявляю перерыв на обед.

(На галёрке кто-то дёргается, но быстро берёт себя в руки.)

СЕКРЕТАРЬ (с долей сомнения): То есть… три минуты?

(Он вдруг осознаёт, что такой регламент был всегда. Но он никогда о нём не слышал.)

СУДЬЯ (спокойно): Именно.

ПРОКУРОР (открывает контейнер с едой, задумчиво смотрит на бутерброд): А если я просто… не буду жевать?
СУДЬЯ (поднимает взгляд): Вам нравится рисковать, прокурор?

(Кто-то тянется к стакану воды, но отдёргивает руку, словно опомнившись.)

Тени на стенах тоже неспокойны. Их никто не видит, но ощущение, что они здесь, невозможно игнорировать.

(Суд уходит на перерыв.)

ЧАСТЬ II

СЕКРЕТАРЬ: Встать, суд идёт.

(Присутствующие нехотя встают. Судья неспешно делает глоток кофе из чашки с надписью: «Правосудие неподкупно. В отличие от вас.» Затем отставляет её, занимает место. В зале всё возвращается на прежние позиции.)

СУДЬЯ (стучит молотком): Возобновляем разбирательство.

(Кто-то вздохнул. Но может это просто эхо.)

СЕКРЕТАРЬ (встаёт, зачитывает): Вызывается Свидетель № 3.

(Судья нервно листает документы)

СУДЬЯ: Следующий эпизод. О просрочке платежа за жилищно-коммунальные услуги.

(Где-то за пределами зала суда что-то щёлкает.)

СВИДЕТЕЛЬ № 3 (обличающе): Оплата не была произведена в установленный срок, что привело к наложению штрафных пенни.

СУДЬЯ (пристально смотрит на обвиняемого): Обвиняемый, признаёте?

ОБВИНЯЕМЫЙ (вздыхает, кивает): Да.

СУДЬЯ: Штраф был оплачен?

ОБВИНЯЕМЫЙ: Да.

(Секретарь, прижимая бумагу, осторожно заносит данные. Ручка неторопливо царапает бумагу. Ощущение, что воздух в зале стал чуть гуще.)

СУДЬЯ (переводит взгляд на Свидетеля № 2): Представитель инспекции общественного порядка, поясните следующее нарушение.

СЕКРЕТАРЬ (вскакивает, скороговоркой): Повторно вызывается Свидетель № 2.

СВИДЕТЕЛЬ № 2 (чётко, без эмоций): Обвиняемый выбросил использованный табачный продукт на тротуар.

СУДЬЯ (с нажимом): Обвиняемый, подтверждаете?

ОБВИНЯЕМЫЙ (безразлично): Подтверждаю.

СУДЬЯ: Штраф?

ОБВИНЯЕМЫЙ (едва заметный кивок): Оплачен.

(В зале кто-то тихо кашляет, нарушая напряжённую тишину. Судья снова не реагирует.)

СУДЬЯ (без выражения): Следующий эпизод. Сообщается о факте использования нецензурной лексики в общественном месте.

СВИДЕТЕЛЬ № 2: В транспорте обвиняемый произнёс выражение, нарушающее нормы общественной этики.

(Кто-то в зале незаметно меняет позу, но тут же замирает.)

СУДЬЯ (возмущенно): Вы сказали…
(он смотрит в бумаги, затем вскидывает возмущённый взгляд.)
… «Чёрт возьми»?
(Пауза. Все замирают.)
ОБВИНЯЕМЫЙ (осторожно): Да…
(Судья резко закрывает папку. В воздухе страшное напряжение.)
СУДЬЯ (вдруг): Честное выражение! Вынужденное или умышленное действие?
(Тишина. Никто не двигается.)

ОБВИНЯЕМЫЙ (пожимает плечами): Эмоциональная реакция.

СУДЬЯ (коротко): Штраф?

ОБВИНЯЕМЫЙ (безразлично): Оплачен.

(Секретарь фиксирует данные. Почерк становится напряжённым.)

СУДЬЯ (глядит на часы): В связи с тем, что заседание затянулось, суд объявляет паузу.

СЕКРЕТАРЬ (удивлённо): Причина?

СУДЬЯ (невозмутимо): Согласно санитарным нормам, после обсуждения пяти нарушений подряд требуется проветривание зала.

СЕКРЕТАРЬ (бросает взгляд на работающий кондиционер): Но кондиционер включён.

СУДЬЯ (твёрдо): Это ничего не меняет. Перерыв.

(Суд объявляет перерыв. В зале слышится тихий вздох облегчения. Или отчаяния.)

Тени на стенах становятся толстыми и короткими. Возможно, от ламп. Может, нет.

ЧАСТЬ III

СЕКРЕТАРЬ (поднимаясь): Встать, суд идёт.

(Присутствующие нехотя встают. Судья возвращается, сжимая в руке яблоко, откусывает кусочек.)

СУДЬЯ (прожёвывая): Продолжаем разбирательство.

СУДЬЯ (уточняет в бумагах): Следующий инцидент имел место в метро 8 марта.

СВИДЕТЕЛЬ №2 (безэмоционально): Обвиняемый находился на эскалаторе в сопровождении лица женского пола.

СУДЬЯ (нахмурившись): В чём выражалось нарушение?

СВИДЕТЕЛЬ №2 (деловито): Имел место поцелуй.

СУДЬЯ (смотрит поверх очков): Согласие сторон было?

ОБВИНЯЕМЫЙ (спокойно): Это моя жена.

СУДЬЯ (вздыхает): Штраф?

ОБВИНЯЕМЫЙ (сухо): Оплачен.

(Секретарь фиксирует данные, судья делает ещё один укус яблока.)

СУДЬЯ (слегка наклоняет голову, с любопытством смотрит на обвиняемого): Вам… нравится платить?
(Пауза. В зале опять невыносимое напряжение.)
ОБВИНЯЕМЫЙ (моргает, не понимая): …Что?
СУДЬЯ (бесстрастно смотрит в бумаги.): В системе зарегистрировано 87 штрафов. 87 оплат. Без просрочек. Без жалоб. Почти… добровольно.
(Он поднимает глаза. Их блеск напоминает стекло камеры наблюдения.)
СУДЬЯ (опять склоняет голову): Может быть… вам просто это нравится?

ОБВИНЯЕМЫЙ (хмурится, лихорадочно ищет внутри себя ответ, который не штрафуется).

СЕКРЕТАРЬ (переглядывается с судьёй, затем утвердительно кивает, поднимаясь): Суд переносится на неопределённое время в связи с необходимостью уточнения деталей обстоятельств дела.

(Судья резко встаёт, собирает бумаги и, не теряя ни секунды, покидает зал заседаний. Присутствующие остаются на местах, пытаются осознать произошедшее.)

Тени на стенах слегка вытягиваются.

ЧАСТЬ IV

СЕКРЕТАРЬ: Встать. Суд идёт.

(Присутствующие устало встают. Судья возвращается. Что-то опять жует. Занимает место.)

СУДЬЯ (смотрит в бумаги, не торопясь, затем поднимает взгляд на обвиняемого): Продолжаем разбирательство.

СЕКРЕТАРЬ (ровным голосом, глядя в документы): Вызывается преступник.

(Обвиняемый тяжело поднимает голову. В зале воцаряется юридическая тишина, воздух кажется тяжёлым.)

СУДЬЯ (спокойно, но с долей суровости): Согласно материалам дела, оплатив часть штрафов, вы оказались в сложном финансовом положении. Это так?

ОБВИНЯЕМЫЙ (мучительно вздыхает, слабо кивает): Так и есть.

СУДЬЯ (наклоняется вперёд, внимательно всматриваясь в обвиняемого): Поэтому вы пришли к кредитованию?

ОБВИНЯЕМЫЙ (смиренным голосом): Да.

СУДЬЯ (пристально): Один кредит?

ОБВИНЯЕМЫЙ (с дрожью в голосе): Первый брал на оплату штрафов. Второй — чтобы закрыть первый. Третий…
СУДЬЯ (сурово): Достаточно.
(В зале слышится слабый смешок. Кто-то быстро осекается.)

ОБВИНЯЕМЫЙ (отводит взгляд, с явным отчаяньем): Несколько.

СУДЬЯ (делает пометку в своих бумагах): Вам был выписан штраф за избыточное количество кредитов.

ОБВИНЯЕМЫЙ (коротко, с трудом сглатывая): Да.

СУДЬЯ (холодно): Оплачено?

ОБВИНЯЕМЫЙ: Да.

(Тишина. Движения замедляются. Всё замирает, кроме секундной стрелки часов.)

СУДЬЯ (не меняя выражения лица): Суд принимает во внимание все свидетельские показания и удаляется для выяснения окончательного вердикта.

СЕКРЕТАРЬ: Встать. Суд удаляется для вынесения приговора.

(В зале никто не двигается. Только судья и секретарь уходят.)

ЧАСТЬ V

СЕКРЕТАРЬ: Встать. Суд идёт.

(Все поднимаются. Судья занимает место.)

СУДЬЯ: Суд, рассмотрев обстоятельства дела, установляет:

— Обвиняемый неоднократно совершал нарушения, предусмотренные административным кодексом.
— Все штрафы были оплачены в полном объёме.
— Избыточная нагрузка на личный бюджет обвиняемого привела к необходимости кредитования.
— Финансовая безответственность была расценена как отдельное правонарушение.

(Пауза. Судья неторопливо ставит штамп на документ.)

СУДЬЯ: Суд постановляет:

Признать обвиняемого исправным налогоплательщиком.

Закрыть дело за отсутствием задолженностей.

Направить обвиняемого в Центр Финансового Перевоспитания для интеграции в систему штрафного донорства.

(Тишина.)

ОБВИНЯЕМЫЙ (моргает): Это что ещё значит?

СУДЬЯ (торжественно): Теперь вы будете оплачивать штрафы других граждан.

(Пауза. Атмосфера накаляется до предела.)

ОБВИНЯЕМЫЙ (опять моргает, пытается осмыслить только что сказанное судьей): Это… как?

(В его глазах — ни протеста, ни страха. Нет. Конечно нет. Только смертельная усталость.)

СУДЬЯ (уткнувшись в бумаги, отрешённо): Вам будет приходить уведомление. Регулярные списания. Ваша карта уже привязана.
(Пауза. Тишина.)
ОБВИНЯЕМЫЙ (почти по слогам, словно пробуя буквы на вкус): То есть… мне даже не скажут, за кого я оплачиваю?
СЕКРЕТАРЬ (ровно): Разумеется, нет. Личная информация граждан защищена законом.

(В дальнем ряду кто-то криво усмехается.)

СЕКРЕТАРЬ: Суд объявляет заседание закрытым.

(Штамп. Подписи. Архивное дело № 08/03 отправляется в хранилище.)

Из динамиков раздаётся ровный, бесстрастный голос.

(Он не звучит. Он просто есть.)
«Вы сделали правильный выбор.»
На экране вспыхивает: «Оплаченные штрафы: 1»…

Цифры начинают быстро меняться. 2. 5. 11. 43. 87…
Обвиняемый не отводит взгляд.

Руки медленно соскальзывают с колен.

Он больше не сопротивляется.

Тени на стенах дергаются, как старые кадры немого кино.

Возможно, нет.

Мёртвый лес оказался обычным: со звериными тропами, ключиками, бьющими из-под земли. Только темно было в нём, потому что кроны громадных сосен и елей закрывали небо. Зверьё молодца с гробом на спине обходило стороной, потому что не могло распознать в нём добычу.

Скоро Вящеслава стала одолевать жажда, но он не мог придумать, как снять туесок и не уронить домовину. А рядом так заманчиво зазвенели струйки источника. Вящеслав глянул в его сторону и увидел такое, что заставило его забыть о жажде: у русла ручейка, который выбегал из-под камня, лежала рассыпавшаяся домовина, а из-под неё виднелись кости!..

Знать, один из прежних ходоков к Кокоре решил лёжа напиться, но как только отнял руки от гроба, он его и придавил. Вздохнул тяжко Вящеслав и дальше потащил ношу. Только теперь его терзал ещё и голод: не только жёг нутро, но и лишал сил. Колени подгибались, руки дрожали — вот-вот выскользнут из них дубовые бока домовины. У ствола ели Вящеслав увидел гнездо из веточек, а в нём — яйца лесной пичуги. Вот бы дотянуться да схватить их зубами!  Но над головой заметалась в страхе птица, закричала жалобно. И парень решил, что лучше уж перетерпеть голод, чем убийцей стать.

Тут на него набросился третий враг — страх пасть в лесу бездыханным, как другие. Так захотелось сбросить со спины груз, да и бежать домой, к отцу-матери и престарелой бабке. Авось, как-нибудь всем селом справятся с бедами… А не справятся — на миру и смерть красна. Это ж не костями в лесной глуши валяться.

Но защебетала над ним птаха, гнездо которой он пощадил, словно позвала за собой. Разве может помочь пичуга человеку? И всё же Вящеслав поверил в благодарность птицы, пошёл следом. И добрался-таки до тёмного зева пещеры у подножия горы! Вошёл и увидел рассыпавшуюся старую домовину, а в ней прах ведьмы.

Как же так получилось, что он не успел добраться до Кокоры?.. И что теперь делать? Но лесная птица уселась без всякого страха на черепную кость с остатками волос и пропищала что-то. «Эх, была не была!» — сказал себе молодец, сбросил с плеч домовину, протянул руки к мёртвой ведьме и осторожно переложил её в новый гроб. Ещё миг постоял над отвратными останками, как вдруг дрогнули ввалившиеся веки, похожие на сухую кору, и на него глянули болотными гнилушками ведьмины глаза!

Вящеслав хотел было попросить её освободить от беды село, но раскрылись зубастые челюсти без плоти, раздался хриплый смех, а потом слова:

— Ты думаешь, домовину принёс и подвиг совершил? Нет уж, сначала справься с моими слугами, выдержи три испытания.

Тут же из глубины пещеры выполз Огненный Змей, про которого Вящеслав слышал от бабки. От громадной твари тянуло нестерпимым жаром, из её пасти вырывались языки огня, и каждая чешуйка на теле пылала, как раскалённый металл. Как одолеть чудище, ведь огонь пожирает всё?.. Но есть то, что может уничтожить пламя! Вящеслав сорвал с груди туесок с водой, да и выплеснул её в пасть Змею. Он тотчас взвился, зашипел, изошёл паром и рассыпался камешками. Парень отскочил от них, потому что Змей ядовит живым и мёртвым.

— Неплохо придумал! — прозвучал приятный голос.

Вящеслав перевёл глаза на домовину. В ней сидела обычная женщина средних лет, в платке, рубахе и понёве.

— Посмотрим, как справишься со вторым испытанием. Сейчас я вызову Птицу-Дива. И она разорвёт тебя, — обидно засмеялась ведьма.

Перед входом в пещеру послышался ужасающий рёв, с треском переломились огромные стволы деревьев и рухнули на землю. Против такой силищи не устоять человеку… Вящеслав понял, что сейчас он умрёт и уйдёт к предкам, а на следующий год прорастёт в священной дубовой роще тонким ростком. Так чего же жалеть себя?! Он выхватил из-за пояса нож, одним махом распорол себе руку и окропил кровью камешки, в которые превратился Огненный Змей.

Гора вздрогнула, когда Птица-Див опустилась на исполинские лапы возле пещеры, сунула между камнями башку с громадным смертоносным клювом. Глаза, похожие на плошки, радостно полыхнули, когда она почуяла человеческую кровь на камешках. Тут же чудовище принялось жадно заглатывать их. Но вскоре поперхнулось, захрипело... А потом сдохло, пустив из пасти вонючий поток пены.

— Ты мой богатырь, мой герой непобедимый… — ласково пропел чей-то голос. — Иди же ко мне, обними и поцелуй. Я сделаю всё для своего возлюбленного.

Из домовины выбралась девушка невиданной красы. Её глаза блистали звёздами, а густые косы падали к ногам. И даже чудесный наряд, расшитый самоцветами, не затмевал сияние её лица.

Вящеслав сразу позабыл про беды своего края, про Змея и Птицу-Дива, про жгучую рану.

Красавица протянула к нему руки, похожие на лебединые крылья.

Вящеслав уже шагнул к ней, уже собрался прижать её к горячо и часто стучавшему сердцу, но в голове мелькнула мысль: «А как же третье испытание?.. Я ведь выдержал только два…» Однако парень не смог сопротивляться тому, чему противостоять невозможно — силе красоты. Левой рукой он обнял тонкий стан. Красавица сомкнула пышнейшие ресницы, приоткрыла коралловые губы для поцелуя… А парень правой рукой сунул между жемчужной белизны зубов кусочек домашнего хлеба. Таков был обычай в его селе — угощать избранницу родительским караваем.

Лицо красавицы исказила судорога, оно потемнело, сморщилось. И ведьма снова стала сама собой — гадким отвратным прахом. Она упала в домовину и хрипло сказала:

— Проклятие с твоего села я сниму. Но ты…

Договорить она не успела, заснула.

Вящеслав помчался к селу, не чуя под собой ног от радости, что справился с ведьмой, избавил село от бед на долгие годы. Навстречу ему попался медведь, поднялся на дыбы и яростно зарычал. Но вдруг опустился на лапы и помчался прочь в страхе. Мелькнула было стая серых лесных разбойников — злобных и беспощадных волков — и тут же пропала за деревьями.

А самом селе народ, завидев Вящеслава, разбежался с воплями: «Лихожить идёт на нас! Спасайтесь!» Но парень не обратил внимания на крики, его сердце рвалось к отцовской избе, порадовать всех, что вернулся с победой. Матушка как раз достала ведро из колодца, обернулась… И вдруг вскрикнула, упала замертво. Вящеслав схватил ведро, чтобы облить её, и вдруг увидел себя на поверхности воды…

На него смотрел Лихожить, дух самой смерти. Так вот кем сделала его Кокора за победу над ней! Зарыдал Вящеслав, но из его рта донёсся рёв пострашнее звериного. Он понял, что не примут его люди, даже если вернётся к нему человеческая речь и он расскажет, что справился с ведьмой и село может жить спокойно.

Пришлось ему странствовать в облике Лихожити. Но Вящеслав всё равно оставался самим собой — защитником людей. Один разметал ватагу разбойников, которые подбирались к богатому селу. Но люди не признали в нём заступника, убежали в лес и попрятались. Отбил у волка-оборотня мальчишку-пастушка, но спасённый с воплями помчался в село, крича, что Лихожить идёт, чтобы поубивать всех.

Худая молва побежала впереди Вящеслава. Все боялись его. Он, как волк, выл на луну ночами, чтобы выплеснуть горе-обиду. А потом понял, что его судьба оказалась не предательским колдовством ведьмы, а третьим, главным испытанием — творить добро без ответа.

Ещё Вящеслав был обречён на скитания, всё шёл и не мог остановиться. Только однажды удалось ему прилечь и заснуть. Во сне он увидел Кокору, которая сказала ему: «Если ты умён, то лучше не просыпайся, спи здесь спокойно, пока землёй не станешь. Если глуп, иди дальше, но славы так и не сыщешь». Проснулся Вящеслав и со словами: «Я не славы ищу» — пошёл дальше.

***

Этой ночью Умила проснулась, точно ее толкнули под бок. Слюдяное оконце бледным оком глянуло на хозяйку. Душная темнота избы зашевелилась от гулявшего сквозняка – балбес Богша позабыл закрыть дверь в сени. Всё как всегда, но что-то не позволило девушке снова закрыть глаза. Тревога за семью червяком заворочалась в сердце. На руках Умилы теперь куча детей: полоумный Богша, Зорица-помощница да малой Стоян.

Ранней весной, ещё до схода снега, мать пошла с обозом в торговое село — менять рукоделье на семена для посева. Не пожалела себя, хотя пузо уже на нос полезло – вот-вот пора родить. И не вернулась. Староста передал Умиле три гроша, собранных с миру для детей покойницы, да грязную тряпицу с младенцем, худенькую шейку которого обвивал шнурок с кусочком кожи.  На нём был вытравлен богатырь, поражавший копьём Змея.

Сейчас трёхмесячный Стоянко сопел на печи среди овчин, а летом Умила проверяла его много раз за ночь – дышит ли, жив ли.

Умила разбудила сестрёнку Зорицу, наказала ей подоить коровку, коз, накормить братиков и прибрать в избе, а сама пошла жать рожь на поле. Хоть и лился под жарким солнцем пот с жниц, капал на жирную землю, но радовались они: кончились годы недородов, и урожай должен быть больше, чем сам-шест.

А когда возвращались бабы да девки с поля, над избами послышались собачий вой и вопли ребятни. Женщины бросились стремглав по дороге, а впереди всех — Умила. Не зря же её с утра грызла тревога. Но скоро ноги сами остановились, будто их верёвкой спутали, потому что впереди ковыляло чудище в рваном рубище — громадное, чёрное, покрытое нарывами.

Оно словно выглядывало нужное прясло, избу или человека. Умила ясно увидела, как поворачивается чёрная безносая и безглазая голова, открывается в беззвучных проклятиях безобразный рот. Это же Лихожить, вестник смерти!

Девушка взмолилась Роду: пусть зло ступает дальше, не останавливается возле её избёнки, в которой и так хватало горя! Но чудище, которым старухи пугали ребятню и взрослых, свернуло прямо к ней. На крыльцо выскочил полоумный брат Богша.

Умила не удержалась и завопила, хотя знала, что брат не услышит:

– Богша, не впускай Лихожить!

И помчалась, чтобы своим телом закрыть дверь в избу.

Позади ей что-то закричали бабы, но она их не услышала.

И тут её ноги запутались на ровном месте, и обычно ловкая Умила рухнула в дорожную пыль.

Она приподняла голову: Богша вынес маленького Стояна и передал его чудищу.

Горький протяжный крик Умилы слился с собачьим воем. Она поднялась и побежала за Лихожитью, чтобы отнять братика, пусть даже ценой своей жизни. И Богша устремился за нею, что-то мыча и размахивая руками, словно стараясь удержать сестру.

Но странное дело, чем быстрее мчалась Умила, тем ловчее от неё ускользал Лихожить. Погоня длилась весь вечер, и ночь, и утро. Сердце девушки разрывалось, а сбитые и раненые ноги кровоточили. И всё же Умила ухитрилась переломить на бегу сухой стволик осинки. Она серпом отсекла свою косу и волосами примотала его к древку.

И тут Лихожить оказался поблизости от лесной поляны, где разбила лагерь княжеская дружина. Умила поняла, что удобнее случая не будет. Как птица, защищающая птенца, бросилась сзади на духа смерти и раскроила ему голову и шею.

Вскоре Богша догнал их, задыхаясь и мыча. Лихожить упал на колени, прижимая младенца к груди. Но Умила выхватила из чёрных рук, напоминавших лапы, младенца, передала его Богше и крикнула:

— Ступай под защиту князя!

Богша послушался её и побежал прямо к шатрам.

А Умила почувствовала, что её сердце сейчас остановится, столько сил она потеряла и крови из разбитых ног пролила. Но всё равно сказала:

— Прежде, чем умереть, я убью тебя, дух смерти… Больше не сможешь причинять людям зло…

Упал навзничь Лихожить и прошептал:

— Это дитя — не твой брат. Ваша мать родила сына, которого украла вражья лазутчица, Змеева дочь. Она укусила его в шею, и сейчас он умирает. Им она подменила княжьего сына. Богша один понял меня и сейчас несёт князю его ребёнка.

— Лжёшь! — вскричала Умила.

Но вокруг чудища заалела праведная человечья кровь. И тогда Умила поняла ошибку, которую ей уже не суждено исправить. Из последних сил, при слабых ударах затихающего сердца, она опустилась на колени и запела песнь, которой всегда провожают к предкам героев.

Богша показал подбежавшим дружинникам младенца, и его провели к князю, который страдал от великой кручины, ожидая гибели сына. Он сразу признал по голубым глазам, по знаку, повешенному ведуном младенцу на шею, что перед ним его дитя.

— Идём со мной! — сказал он Богше и зашагал к шатру княгини. Воевода отправился следом.

Княгиня лежала без чувств от горя, а нянька-лазутчица держала ребёнка с огромным нарывом на шее. Богша вырвал из рук Змеевой дочери дитя, которое уже не дышало; приник ртом к ужасной опухоли и высосал ядовитый зуб. Ребёнок тут же открыл карие глаза и заплакал. А лазутчица обернулась гадюкой и скользнула прочь.

Разгневанный князь выхватил у воеводы копьё и пронзил им Змееву дочь.

И только тут Богша сказал свои первые в жизни слова:

— Вот мой брат Стоян.

Так у счастливого князя появились сразу два сына с одинаковым именем и новый ведун Богша. Для княжичей сыскалась добрая заботливая нянюшка Зорица.

Вящеслава и Умилу похоронили на том же месте, где наши. Очень скоро там выросли два прекрасных дерева — дуб и берёза. Их листья шепчут на ветру пожелания счастья всем людям края. А когда случаются бури и ветви деревьев переплетаются, можно услышать славу великим князьям и воинам, песнь любви и отваги. А ещё под этими деревьями людям, отдыхающим от боёв или труда, ведун Богша врачует раны и рассказывает о сути жизни. Княжичи теперь сызмальства знают, в чём она. В служении праву и вере своего народа!

Февраль 2025 года

Он буркнул что-то невнятное, но не стал спорить, сел рядом, вытянув ноги к огню. Тишина легла между ними, но в ней было тепло, как от близости старого друга. Диана смотрела на пламя, пальцы теребили край рукава, и вдруг заговорила:

— У меня был человек… как брат. Роберт. Кузнец. Сделал мне кинжал, — она коснулась пустого места на поясе. — Сильный был, добрый. Смеялся громко. Его убили в ту ночь, когда всё началось. Я не успела попрощаться.

Святослав поднял взгляд, его серые глаза смягчились. Он помолчал, потом сказал:

— У меня тоже была семья. Жена, сын. Маленький, только ходить начал. Война забрала их — деревню сожгли. Я выжил. Один. С тех пор хожу, где ноги несут.

Диана посмотрела на него, её сердце сжалось. Она видела его боль — знакомую, острую.

— Почему ты не остановился? — спросила она, голос дрогнул. — Не нашёл новый дом?

Он покачал головой, глядя в огонь.

— Дом — это люди, а их больше нет. А ты? Почему бежишь?

Она отвела взгляд, пальцы стиснули ткань платья.

— Потому что иначе всё потеряю, — сказала она тихо. — Тот, кого я ищу… он всё, что у меня осталось.

Святослав кивнул, рука легла на меч рядом.

— Тогда надо поесть. Силы нужны. Пойдём, рыбу наловим.

Он встал, пошёл к реке, Диана поднялась следом, её шаги были неуверенными.

— Я не умею, — сказала она, глядя на воду. — Никогда не пробовала.

Святослав обернулся, уголки губ дрогнули в слабой улыбке.

— Ничего сложного. Смотри, — он вытащил из сумки короткую палку и верёвку с крючком, привязал её. — Бери в руки. Бросай в воду, держи крепко, жди, пока дёрнет. Потом тяни быстро, но не резко.

Диана взяла удочку, пальцы дрожали, но она кивнула.

— А если не клюнет? — спросила она, садясь рядом с ним на берегу.

— Клюнет, — хмыкнул он. — Рыба перед ночью голодная. Только не шуми.

Они опустили верёвки в воду, их удочки покачивались на поверхности. Диана смотрела на поплавок, дыхание выровнялось.

— Ты всегда так спокоен? — спросила она, не отрывая глаз от реки.

— Нет, — ответил он, голос стал тише. — Просто привык держать себя в руках. А ты? Вечно дерёшься, даже когда сил нет.

Она улыбнулась, чуть заметно.

— Привыкла, — сказала она. — Если не драться, кто за меня будет?

Он кивнул, глядя на воду.

— А тот, кого ты ищешь, — начал он, — он знает, что ты идёшь за ним?

Диана замялась, пальцы сжали удочку.

— Не знаю, — сказала она наконец. — Надеюсь, что чувствует. Он всегда говорил, что я упрямая.

Святослав хмыкнул.

— Это я уже понял. В таверне чуть не прирезала тех троих.

— Они сами напросились, — бросила она, её голос стал резче. — Ты бы тоже не стоял, если бы тебя схватили.

— Верно, — согласился он. — Но ты молодец. Держалась до конца.

Её поплавок дёрнулся, Диана ахнула, потянула — верёвка натянулась, и она вытащила рыбу, серебристую, трепыхающуюся.

— Получилось! — выдохнула она, её глаза загорелись.

Святослав кивнул, улыбка тронула его губы.

— Говорил же, клюнет. Теперь мою жди.

Его удочка дрогнула, он потянул, вытащил ещё одну рыбу, побольше. Диана засмеялась — тихо, но искренне.

— Кто теперь жарить будет? — спросила она, глядя на трепыхающуюся добычу.

— Ты поймала, ты и жарь, — сказал он, вставая. — Я пока огонь поправлю.

— Не честно! — возразила она, но в голосе мелькнула шутка. — Ты меня учил, ты и готовь.

— Уговорила, — буркнул он, забрав рыбу. — Но с углями поможешь.

Они вернулись к костру, Святослав начал чистить рыбу, Диана подбрасывала ветки в огонь. Их разговор тек легко, как река рядом, и впервые за дни пути она почувствовала тепло — не только от пламени, но и от человека, что сидел напротив.

— Ты когда-нибудь думал остановиться? — спросила она, глядя на него через огонь. — Совсем?

Он помолчал, нож замер в его руке.

— Думал, — сказал он наконец. — Но каждый раз, когда закрываю глаза, вижу их. Жену, сына. И иду дальше.

Диана кивнула, её пальцы сжали ветку.

— Я тоже вижу его, — сказала она тихо. — Каждую ночь.

Святослав посмотрел на неё, его взгляд стал серьёзнее.

— Тогда найди его. И держись меня, пока не найдёшь.

Она улыбнулась, тепло разлилось в груди.

— Спасибо, Святослав.

Но их разговор прервал шум — шорох камней выше по течению, стук сапог. Святослав вскочил, рука легла на меч.

— Прячься, — бросил он, голос стал резким.

Диана метнулась к камышам, сердце заколотилось, дыхание сбилось. Она прижалась к земле, мокрая трава холодила кожу, и схватила Святослава за руку, чтобы он не выдал себя. Они замерли, глядя сквозь стебли. На другом берегу показались фигуры — четверо в тёмных плащах, за ними три знакомых громилы из Кривого Лога. Рагнар шёл впереди, его острые глаза обшаривали берег. Кейра с арбалетом шагала рядом, Бьорн и Сигрид держались сзади, а кривоносый, толстяк и быкообразный плелись следом.

— Здесь были, — рявкнул кривоносый, тыча в следы у воды. — Костёр ещё тёплый.

Рагнар присел, пальцы коснулись земли, он кивнул.

— Они близко, — сказал он, голос хриплый. — Найдём к ночи.

— Я её первый увижу, — хрипло добавил толстяк. — Долг вернуть хочу.

— Заткнись, — оборвала Кейра. — Нашла добычу — молчи и ищи.

Диана стиснула руку Святослава, её ногти впились в его кожу, дыхание замерло. Она слышала их шаги, запах пота. Святослав сжал её пальцы в ответ — тёплые, грубые, как обещание.

Андрей остановил жеребца у поворота реки, грудь тяжело вздымалась. Дым поднимался над деревьями — тонкая струйка, что манила его. Он спешился, ноги дрожали, подошёл к воде, держа символ Люминора.

— Покажи мне, — шепнул он, закрыв глаза.

Вспышка пронзила разум — Диана у реки, её лицо бледное, тени вокруг. Он открыл глаза, пот стекал по вискам, надежда вспыхнула в груди.

— Она там, — сказал он жеребцу, голос дрожал. — Мы близко.

Он повёл коня вдоль берега, шаги были быстрыми. Дым становился ближе, запах горелого дерева смешивался с сыростью. Он не знал, что Диана прячется в камышах, что наёмники рыщут рядом.

На другом берегу Рагнар поднял руку, останавливая отряд.

— Разделимся, — сказал он. — Они где-то здесь. Ты, — он кивнул кривоносому, — вниз по реке. Остальные — со мной.

— Найду её, — оскалился кривоносый. — Она мне должна.

— Докажи, — бросил Сигрид, его голос был сухим. — Иди уже.

Андрей замер, услышав их голоса через воду. Рука сжала символ, дыхание остановилось.

— Люминор, помоги, — шепнул он. — Они близко.

Он шагнул ближе к берегу, не зная, что река разделяет его от Дианы лишь несколькими шагами — и от наёмников тоже.