— Вы гляньте, на монете живой Ленин, что ли? Это что же за монеты пошли, новые? А тяжёлая... Из чего такая? Вить, иди подержи хоть в руке-то.
К Зоиньке, всегда незамужней и потому от комариного зуда возбуждавшейся аптекарше с заразным равнодушием к профессии (после двадцати лет в ней путавшей на слух физраствор с антифризом, который тоже почему-то продавался в местной фармацее, пугая синюшными баклажками покупателей нежных ампул: "вроде в тот раз другой был..."), стянулась элита посёлка.
Почта, библиотека, универсам, салон красоты, учётчик с тока и сварщик шестого разряда. Все в количестве по одному, все работают в упразднённой овчарне, в одном длинном коридоре с перегородками. (Новую перегородку, металлическую, вроде для банковского отделения, "сварной" холостяк Витёк только делает. Облизываясь на металл.) При осмотре тяжеленной вдавленной, как между кирпичами жатой, монеты команда выглядела так, будто набрела на Макдональдс в джунглях, где не ступала нога белого человека.
Устаканили одно — отчеканен на кругляше без суммы не Ленин, этот волосатей и моложе. Да и вместо орла нашего (или уж серпа с молотом) какие-то змейки перекручены. Вроде небольшие, типа полозов, но с маракасами на перекрестии. "С погремушками такими, трещотками для танцев", — отметил познавший мир учётчик, бывший хлебороб и аграрий, спалившийся на конопле средь колосьев могучих..
Он же объяснил, что денег без достоинства не бывает, хоть рупь, хоть пятак возьми. И год не проставлен, не монета это, подсунули тебе, Зой, наверняка заезжий кто, за антифриз.
Нехотя Зоинька раскололась: был с утра один городской, умнищий, как Ленин, но очень неженатый, что и столкнуло их на почву общих интересов... Народ бы послушал про интересы ещё, но по кассе "не билось" всего десять рублей. Со стоном опять одинокой и снова обманутой женщины Зоинька доложила десюнтик и закрыла богоспасаемую аптеку, голубевшую пластиком, наставленным на днём и ночью, с сентября по май, включённый масляный обогреватель античной конструкции.
2. Явно импозантный и очень плечистый мужчина выпустил из квадратного контейнера много мелких змеек и бросил тару в багажник неразличимого в темноте автомобиля, здорового, как странствующее шапито. Чем-то потрясывая в руках, издавая трескучие звуки, пошёл вперёд, светя фонарями со лба и из петлиц люксовой кожанки. Змейки шелестели за ним по жухлой листве-падалице, шокируя незаснувших ежей.
Инкогнито, родственная душа Зои-аптекарши, повторял утренний променад. Но вот и аптека, это длинное здание. Он обшарил старое крыльцо, обделанное в складчину от сырости картонными коробками салона красоты и универсама. Клейма нет... Верные спутники, видящие всё внизу, тоже с пустыми руками. (Не нашли, точнее.)
Мужчина выключил фонарики и щёлкнул погремушками коротко, пронзительно; змейки сразу застыли, подняв головки. Он прилёг пластом на картон и всмотрелся в значительную щель между развалюшным крыльцом и входной дверью. Привстав, дал команду "вперёд!", как костяшками хрустнул, своим тишайшим подружкам. Змейки свободно заползли внутрь и растворились в этом странном торговом центре.
3. Горевшее синим огнём разливного антифриза, клеймо извивалось в центре прогорклого чёрного пятна на кукурузном поле. Там, где дети после случайной искры ещё месяц собирали готовый попкорн, перерождалась озабоченная счастьем Зоя. Она, не заслужившая встречи с чистым сердцем, заслужила чистое прощание с участью, что мертвее самой смерти, — стареющей поселковой крали. На треск, который, словно сухое поленце, издавало шипящее в своём огне клеймо, стекались маленькие змейки. Они обвивали аптекаршу так туго и так долго, пока она не затрещала сама. И её высушенная головка оттенка "шмель во хмелю" не превратилась в дребезжащий маракас...
Спортивно раздвигая чёрные стебли, на естественное капище прорвался импозантный незнакомец. Без куртки, растрёпанный и — напуганный. Он приближался к светящемуся клейму в одной футболке, щёлкая руками изо всех сил, но змейки не реагировали. Вытянув ладони к голубоватому сиянию, как к камину, вдруг в секунду остановился, не завершив шага.
На сухих руках его, почерневших и безжизненных уже до локтей, исчезал оттиск со змейками. Редкая татуха, как он с хохотком трепал девицам, обозначает такого факира, что змей заговаривает.
А позади клейма, из свежезеленеющих вдруг стеблей, восставала новая Зоя. Враждебная, зомбическая, страшная не только на первый взгляд. Дёргая звенящей головой, будто глиняной свинкой-копилкой с катучей мелочью, она несла на себе полчище змеек. Гадов земных, приговорённых к иллюзии управления ими. И на клейме, которое на самом деле — тавро, хозяина метящее, сам собой выдавливался её обыкновенный курносенький профиль.
А рассыпающийся по полю мужчина, правда, стал сильно похож на официозного Ленина, со статно-волевым чеканным ликом, не лишённым любовного прищура.. Когда-то он крутил как с неба посыпавшихся змеек руками, чистый циркач, не пускавший рептилий выше и превративший свои кисти не в маракасы — в кастаньеты.
Щёлкнуть бы сейчас, подумала ненадолго задержавшаяся над кукурузой голова вождя-факира, да ведь нечем, пальцев-то нет. Новой хозяйке в этом смысле поудобнее будет..
4. Зоя-Горгона, извиваясь гибким чудищем, танцующим шагом под музыку, лившуюся сверху (с — а не из — собственной головы), передвигалась по ультрамариновым лужам. Изображая и дальше пазл от Дали, она психоделически растекалась на сбегающих змеек. Потёкшая из расплавившихся уже баклажек незамерзайка пучилась по всему центру поселка, треща как-то иначе. Скромный проводок, отпавший от щитовой сзади аптеки, заставил маракас исполнить свою последнюю мелодию.
Клеймо, не шевелясь, остывало в луже, теряя очертания владелицы. Десятки глазок пристально следили за манким фетишем из кисловатого перегноя.
Прищёлкивая пальчиками и присвистывая, на расползавшуюся синевой площадь вышел пьяненький и залюбленный сварщик Витёк. В лиственной прели началось великое движение.
Клеймо забилось гремучей сердечной жилкой опытного хищника.
