Он шагнул к алтарю, когти рассекали воздух, плащ из теней развевался за спиной, словно крылья ночной птицы. Камень был холодным, но живым — его поверхность вздрагивала, как шкура зверя перед прыжком. У ног Даромира лежал человек — бородатый мужик, пойманный Велемиром в одной из деревень и принесённый сюда, к подножию гор, как подношение. Глаза пленника блестели от ужаса, тело дрожало в полумраке. Даромир взглянул на него, уголки губ дрогнули в холодной, почти звериной улыбке. Схватив его за волосы, он резко запрокинул ему голову.
— Твоя кровь разбудит его, — шепнул он, и голос его прокатился по ночи, как далёкий раскат грома. — Боги гаснут. Наш час близок.
Коготь полоснул по горлу — кровь хлынула, тёплая, алая, пахнущая жизнью, что угасала в его руках. Даромир направил её на алтарь: капли падали на камень, впитывались в трещины. Он шептал слова — древние, как звёзды, слова, что гасили свет и будили тьму. Человек дёрнулся, захрипел, но Даромир держал его, пока кровь не иссякла, пока взгляд не потух.
Алтарь вздрогнул, по нему побежали трещины, и земля под ногами содрогнулась. Тени сгустились, их шёпот стал воем. Из глубины камня поднялась фигура — худая, серая, с кожей, что обвисла, как старый плащ. Кровь стекала по алтарю, капала ей в рот. Глаза её, красные, как угли в золе, мигнули, когти шевельнулись — слабо, словно у старика, что разучился держать меч. Это был Карел — второй из Древних, спавший века, пока боги правили миром.
Даромир отшвырнул тело пленника в сторону — оно рухнуло в тень, как пустой мешок, — и взглянул на Карела. Улыбка его была холодной, как зимняя ночь. Карел был тенью былого: высокий, с лицом, высеченным резцом мастера, с волосами, что вились, точно дым. Но тело его дрожало, кости скрипели, сила его истаяла за века сна — как и у Каравана, что очнулся раньше. Кровь стекала по его губам, он лизнул её, глаза вспыхнули, но тускло. Голос его, хриплый, как шорох листвы, нарушил тишину.
— Ты… — выдохнул он, когти слабо царапнули камень. — Почему… сейчас?
— Боги ослабли, — ответил Даромир, голос его был твёрд, как скала. — Их песни стихают, их знаки рушатся. Мир трещит, Карел. Люди — это пища, что идёт к нам, а те, кто рвёт их, — лишь тени на нашей службе. Час пробил.
Карел вздрогнул, попытался встать, но ноги подломились, и он рухнул, вцепившись в алтарь. Кровь дала ему искру, но не жизнь — он был пуст, как и Караван, что лежал неподалёку, слабый и бесплотный.
— Слаб… — прошептал Карел, красное в его глазах меркло. — Я спал… слишком долго…
— Ты очнулся, — сказал Даромир, шагнув ближе. — Как и Караван. Века выпили вас, как я пил их. Эта кровь — лишь начало. Люди идут — их страх, их тепло, их жизнь. Они близко.
Карел поднял голову, ноздри дрогнули, как у зверя, почуявшего добычу. Он лизнул губы, где кровь ещё блестела, и хрип его стал глубже.
— Люди… — прошептал он, когти шевельнулись, но без силы. — Я чую их… их тепло…
— Они идут, — кивнул Даромир, голос его звучал в ночи, как зов. — Велемир разоряет их деревни, Лада бежит за ним, а за ней — охотники. Они — ничто, лишь инструменты, что ломают мир для нас. Их кровь ляжет к нашим ногам.
Карел издал слабый рык, звук тут же растворился в ветре. Он снова попытался встать — кожа трескалась, тело дрожало, но глаза горели, голод рвал его изнутри.
— Я помню… — прошептал он, когти задрожали. — Когда мы рвали их… когда кровь текла реками…
— Ты будешь снова, — оборвал его Даромир, шагнув к краю холма. — Как и Караван. Но не сейчас. Одной жизни мало. Спи, Карел, пока они не придут. Велемир — мой клинок, что режет их, Лада — приманка, что гонит добычу сюда. А за ней идут те, кто думает, что охотится на нас.
Он повернулся к лесу, глаза его горели. Он чуял их: Велемира, что разорял деревни, Ладу, что бежала в ночи, и Всеслава с его дружиной, что шли по их следам, полагая, что несут возмездие. Велемир думал, что служит себе, Лада боялась своей тьмы, Всеслав верил, что спасает мир, но все они были пешками, что вели кровь к его алтарю. Даромир усмехнулся, остро и холодно.
— Идите ко мне, — шепнул он, и голос его разнёсся по горам, как далёкий гром. — Принесите мне жизнь. Разбудите нас.
Он взмахнул рукой, и из теней поднялись волки — не простые звери, а создания тьмы, с глазами, горящими красным, как раскалённые угли. Их клыки блестели в ночи, когти оставляли следы на камне. Даромир указал в сторону леса, туда, где Всеслав и его дружина шли по следам Лады и Велемира.
— Найдите их, — приказал он, голос его был низким, как рокот земли. — Гоните их сюда. Пусть их мечи и их кровь лягут к моим ногам.
Волки сорвались с места, растворившись в ночи, их вой эхом отразился от гор. Караван и Карел спали у алтаря, слабые, но живые, их голод рос с каждой каплей крови. Даромир стоял, тени вились у его ног, и он ждал — ждал, когда Всеслав, его дружина, Лада и Велемир принесут ему то, что нужно, чтобы тьма поднялась вновь.
Всеслав шагал впереди, сапоги хрустели по снегу, топор лежал в руке — холодный, но тяжёлый, готовый к делу. Ночь сгущалась, луна пряталась за облаками, лес молчал — тихо, как перед бедой. За ним шли его люди: Ярослав, Гордей, Владко, Радомир и Станимир — остальные дружинники были отправлены за подкреплением от князя. Копья дружины блестели в слабом свете, щиты дрожали в руках. Тело Миши и других сгорело в деревне вместе с избами, пепел смешался с пеплом, и Всеслав вёл своих дальше — по следам той, что пила кровь мальчика. Следы Лады — слабые, босые, дрожащие — тянулись к ручью, где в тени зияла пещера, словно чёрная пасть. Рунный камень на шее грел грудь, тепло Перуна текло в него, делая сильнее, чем любой смертный. Он чувствовал эту силу — она бурлила в крови, острая, как молния.
— Она там, — сказал он, кивнув на пещеру. Голос его был низким, спокойным. — Следы свежие. Возьмём её.
Гордей сплюнул в снег, сжал копьё. — Тварь эта… красивая, как девка, но глаза — смерть. А если она нас перехитрит?
— Не перехитрит, — отрезал Всеслав, шагнув вперёд. Топор в руке чуть дрогнул от силы, что текла в нём. — Она не главная. Та, что рвала деревню, ушла к горам. Эта — её отголосок.
Владко дрожал, щит блестел в полумраке, голос его был тонким.
— Тогда держись крепче, — буркнул Радмир, широкоплечий, с бородой, что вилась, как лесной мох. — Мы не бабы у очага.
Ярослав шагнул ближе, меч в руке, глаза прищурены. — Сколько их, Всеслав? Две или больше?
— Пока не знаю, — ответил он, глядя на пещеру. — Но эта — начало пути.
Они подошли к пещере. Тьма дышала холодом, слабый запах крови бил в нос. Всеслав тронул рунный камень — он запылал ярче, сила Перуна текла в него. Он шагнул внутрь, глаза ловили каждый намёк. Следы Лады вели к стене, где кровь пятнала камень, а клочья её сорочки — рваные, обгоревшие — валялись в грязи. Он присел, взял их в руки — ещё тёплые, свежие. Рядом на камне дрожащей рукой было выцарапано: "к горам".
— Она бежит туда, — сказал он, поднимаясь. — К тому, кто её создал.
— Тогда идём, — бросил Станимир, голос твёрдый, как железо. — Кончим её, пока не окрепла.
Но лес заговорил раньше. Вой — низкий, глубокий — разорвал ночь, и красные глаза вспыхнули в темноте. Волки — не волки, а твари с когтями и клыками — рванулись из теней, шерсть их вилась, как дым, голод гудел в их рыке.
— К бою! — крикнул Всеслав. Топор блеснул, руны на копье вспыхнули, как молнии, и он шагнул навстречу, сила Перуна делала его быстрым и твёрдым.
Первая тварь бросилась на Радима, когти рванули кольчугу, клыки вцепились в шею. Он закричал, кровь хлынула на снег, алая и тёплая. Гордей ударил копьём, попал в бок зверя, но вторая тварь сбила его с ног, челюсти сомкнулись на плече, хруст костей разнёсся в ночи. Владко попятился, щит дрожал, копьё упало, и он вскрикнул, как мальчишка.
Всеслав рванулся вперёд. Топор врезался в череп первой твари, сила Перуна хлынула в удар, чёрная кровь брызнула на снег, и зверь рухнул. Вторая прыгнула на него, но он был быстрее — древко копья ударило в бок, руны вспыхнули, и тварь отлетела, мертва ещё в воздухе.
Ярослав рубил рядом, меч рассёк шею третьей твари, но четвёртая вцепилась ему в руку, и он упал на колено, кровь текла по снегу. Станимир пронзил бок зверя копьём, но пятая тварь рванула ему грудь, и он рухнул, крик оборвался.
Радмир и Станимир лежали мёртвыми, Гордей хрипел, Ярослав поднимался, сжимая меч, Владко дрожал за щитом. Три волка ещё кружили, глаза их горели, как угли. Всеслав стоял, рунный камень пылал, сила Перуна текла в нём. Эти твари были из гор — от той тьмы, что звала Ладу.
— Идите сюда, — прорычал он, и первая тварь бросилась. Топор разрубил её череп, чёрная кровь брызнула в лицо. Вторая прыгнула сбоку, но он уклонился, копьё вонзилось в грудь, и она рухнула. Третья метнулась к нему, но топор рассёк её шею — голова отлетела, тело упало в снег.
Он стоял невредимый, сила Перуна гудела в нём, как река. Дружина пострадала: Радим и Станимир мертвы, Гордей хрипел, Ярослав поднимался, Владко дрожал, но жил. Без него тьма бы их всех забрала.
Лада вылетела из пещеры, почти нагая. Сорочка — рваная, обгоревшая после пожара в деревне — едва держалась на ней, лохмотья цеплялись за кожу, открывая больше, чем скрывая. Всеслав замер, топор дрогнул в руке. Она была прекрасна, как видение из старых сказаний. Кожа её, белая, как первый снег, сияла в лунном свете, гладкая и безупречная. Длинные ноги, стройные и сильные, двигались с грацией дикой кошки, бёдра плавно изгибались, маня, как песня ветра. Грудь, высокая и полная, поднималась с каждым вздохом под обрывками ткани, а тёмные волосы, растрёпанные и дикие, падали на плечи, обрамляя лицо, слишком совершенное для смертной. Она была идеальна — слишком красива для той, что пила кровь мальчика. Глаза её горели красным, но в них дрожал страх — живой, человеческий.
Она бросилась к волку, что рвал Гордея. Пальцы её стали когтями, зубы — клыками, и она вцепилась в зверя, рвала его, как хищница. Чёрная кровь залила её, и она отбросила тварь, мёртвую, в снег. Последний волк прыгнул на неё, но Лада увернулась, когти полоснули его бок, и он рухнул, чёрная кровь текла рекой.
Тишина накрыла лес. Кровь — алая и чёрная — остывала в снегу. Всеслав смотрел на неё, сила Перуна гудела в нём. Лада поднялась, когти и клыки пропали, глаза её горели красным. Она дрожала, почти голая, лохмотья сорочки едва прикрывали тело.
— Почему? — спросил он, голос твёрдый, как камень. — Ты… помогла?
Она сжалась, руки прикрыли грудь, кровь твари капала с пальцев. Голос её был слабым, как шёпот.
— Я… не хотела… их смерти… — она взглянула на Радмира и Станимира, лежащих в снегу, и глаза её мигнули, словно слёзы рвались наружу. — Я не хочу… убивать…
Всеслав шагнул к ней. Сила Перуна текла в нём — он знал, что сильнее её, сильнее всех, кто ходил по этой земле. Он снял плащ — тёплый, шерстяной — и бросил ей.
— Накройся, — сказал он ровно, но глаза невольно скользнули по её телу, такому совершенному, что оно манило, как огонь в ночи.
Она поймала плащ, закуталась, дрожа, и посмотрела на него — в глазах мелькнули страх и что-то ещё.
— Кто они? — спросил он, кивнув на мёртвых волков, чья чёрная кровь блестела, как смола. — Откуда?
— Не знаю… — прошептала она, отступив. — Они… зовут… к горам… он зовёт…
— Кто он? — Всеслав шагнул ближе, топор дрогнул, но она рванулась назад. Плащ развевался за ней, и она исчезла в тенях леса.
Всеслав стоял, рунный камень пылал, сила Перуна гудела в нём. Он оглядел дружину: Ярослав поднимался, Гордей хрипел, Владко дрожал, Радмир и Станимир лежали мёртвыми. Эти волки были не её — они пришли из гор, от того, кто звал Ладу, кто был сильнее и старше.
— К горам, — тихо сказал он, сжимая топор. — Я найду его.
Лес молчал, кровь стыла в снегу. Всеслав знал: тьма глубже, чем он думал, но он сломает её — с благословением Перуна, что делал его сильнее всех.
