Лига Писателей

"Аферистка и мошенница, которая высасывает деньги у честных и добрых мужиков. Этих мужиков она ловит следующим образом: Приходит в обшарпаной одежде устраиваться на работу, плачет, какая она одинокая и что все её обижают. Затем, нассав в уши какому ни будь мужику, вызвав у него синдром спасателя и благодетеля, увольняется на фиг, сославшись на здоровье. На самом деле она здорова как бык.

Потом она вытягивает деньги из этого мужика, с комплексом спасателя, ею же мужику привитого (она умеет это, цыганский гипноз, вроде, называется) многие ГОДЫ, вытягивает все деньги у мужиков, разрушая их психику, семьи а иногда и жизнь.

Меня она охмурила, когда я нанимал ее в швейных цех, на следующий день просто "заболела", и я почти два года, эту тварь кормил. Общая сумма отданных ей денег перевалила за пару миллионов. У меня были накопления, теперь я нищий.

Прошу связаться со мной других потерпевших от её мошеннический действий, что бы наказать её в уголовном уже порядке. Гражданские дела не прокатывают, я сам лично платил ЧСИ за её иски."

Такое объявление я решил опубликовать, в знак протеста моей любимой Царице, за то что она, мне назло, стала встречаться с другим. Потому что я мало зарабатываю, представляете? Требует от меня кольцо с бриллиантом.

Могу ссылку на кольцо скинуть, кому интересно. Красивое.

"Одна,

но пламенная страсть!"

Я не была жестокой девочкой. Ладно, не буду врать – была. Ещё какой!

Мне нравилось мучить хомячков.

Только не подумайте, что я душила или травила мелких пушистиков. Совсем нет! Держать их за задние лапки, заливаться хохотом, глядя, как они пытаются сбежать, оборачивая растерянные мохнатые мордочки и недовольно сверкая бусинками глаз – вот всё, что мне было нужно. Мелкие сладкие гаденыши!

Но довольно скоро я поняла, что мучить беззащитных зверёнышей – подло. И такие забавы перестали приносить удовольствие. Мучить хомячков мне по-прежнему нравилось, но на душе потом становилось гадко, будто сердце поливалось ледяной водичкой. Поэтому я не возражала, когда хомячков отдали. Потом в нашем доме жили и рыбки, и кошечки, и собачки, и попугайчики и даже гигантские тараканы, которых папа купил в зоомагазине за кругленькую сумму. Со всеми я жила мирно. Но с тех пор не была счастлива ни одного дня.

Серые дни, сменялись тоскливыми серыми годами. Я пошла в школу, закончила её, поступила в институт. Училась без особых успехов, но и без особых проблем, занималась своими делами. Делала вид, что всё в порядке, но жизнь моя была пуста и бессмысленна. Мои подруги мечтали об удачном замужестве или карьере, я же не мечтала ни о ком и ни о чём, вернее – не позволяла себе мечтать. Только один раз в тот период своей жизни я была счастлива по настоящему – когда пришла в гости к одногруппнице Светке Красновой.

Мы посидели на кухне, попили чаю, поболтали. Потом Светке позвонил ухажер, и она улепетнула секретничать с ним на балкон. Я скучала и грустно жевала печеньки, пока странно знакомые звуки из соседней комнаты не взволновали меня… Шебуршание, будто копошащиеся в газетах мыши, или... Хомяк! Хомяк! Роскошный наглый хомячище изумительного персикового цвета чесал свою попку лапкой и делал это так самозабвенно, будто это было самое важное действо на земле.

Далее со мной приключилось какое-то наваждение. Не помня себя, я взяла со стола то ли острозаточенный карандаш, то ли ручку и ткнула этим предметом в наглую меховую задницу. Думаете, хомяк заплакал и убежал? О, нет! Этот хомяк не был таким беззащитным, как маленькие желтые комочки из моего детства. Этот был боец! Элитный боец сумо, в глазах которого сверкала истинно берсерковская ярость! Он сделал резкий выпад. В сторону моей руки, а не карандаша! Умняшка! Я едва успела отскочить от прозрачного коробка, в котором он жил. Ути-пути!

Я почувствовала, как у меня проходит нажитый за годы учёбы гастрит и уменьшается близорукость. Чёрт, даже очки запотели! Сняла. В моих жилах бурлила кровь от ощущения схватки с достойным противником, но второй раз тюкнуть хомячка у меня не получилось. Зараза…

Вернулась Светка, и стала мне что-то рассказывать. Я привычно натянула на лицо маску заинтересованности и снова надела очки, придающие мне вид умного, спокойного человека. Несмотря на то, что я хомячий маньяк – это еще не повод, чтобы выпадать из социума. Хотя, маньяки так себя обычно и ведут – не как откровенные психи, но как милейшие люди, которым приятно изливать душу, плакаться в жилетку, ездить по ушам и так далее… далее…

Выслушав приятельницу, покивав головой, поахав и поцокав языком в нужных местах её рассказа, я отправилась домой. Несмотря на пережитый катарсис, чувствовала я себя гаденько. Персиковый хомяк несомненно был героической личностью! Мое уважение к его силе духа и самомнению было искренним и неподдельным, но опять… Этот холодок на сердце! Я ведь могла пристукнуть лохматого сумоиста тапком, а ему нечем было противостоять мне, кроме как глупой самоуверенности, будто он самое сильное и важное существо на планете. Эхх…

Прошло ещё пару лет. Я уже ходила на работу, жила в большом доме с родителями, братом, невесткой и племянниками. Они были хорошими людьми, и я старалась им соответствовать. Я полюбила огородничать, вышивала крестиком, смотрела отупляющие сериалы, и… загибалась от тоски. Так бы и существовала, а не жила, если бы, как черт из табакерки, в мою жизнь не ворвалась тётя Жанна.

Ну как ворвалась… Знала я её, конечно, с детства – она была старшей сестрой моего отца, но пересекались мы с ней крайне редко. Жила она в часе езды от нас – в областном центре Нерезиновске, приезжала к нам в Окраинск, когда хотела. Приезжала обычно по теплу, то есть летом, а летом меня – вечно грустную и апатичную, отсылали в санатории и на турбазы. Все наше общение с тетей Жанной сводилось к обмену следующими фразами:

- Ну, как я выгляжу? – спрашивала она меня, вглядываясь при этом в комнатное зеркало или в пудреницу.

- Нормально, - отвечала я, пожимала плечами и отходила погрустить в своей уголок и собрать вещи для поездки.

Когда я повзрослела, видеться мы чаще не стали. Обычно, я уезжала отдыхать, когда тётка приезжала нас навестить. Мои родные были людьми, как вы уже поняли, тихими и неконфликтными, поэтому ничего про тётю худого вслух не говорили, но вот соседи, почему-то называли ее Жанна Ачётакого. Это было странно. Я никогда не слышала, чтоб тетка произносила просторечную фразу «Ачётакого?» Она всегда себя вела так, будто не у нас в Окраинске родилась, а потом переехала в Нерезиновск, а из Парижа туда спустилась по золотой лестнице, устланной красной ковровой дорожкой.

Ну, не суть! В тот год я не поехала на море, потому что отпуск мне поставили в ноябре. И я осталась дома. И столкнулась нос к носу с осчастливившей нас своим визитом родственницей.

Первые три дня прошли спокойно. Мы обменялись с теткой нашим традиционным приветствием:

– «Как я выгляжу?» - «Нормально…». Она отправилась с визитами по родственникам, знакомым и соседям.

- А куда ты идешь? – спросила она меня утром четвертого дня.

- Да вот пошла в магазин за хлебом – всё купила, а хлеб забыла, - улыбнулась я. – Снова идти придётся.

Тётя улыбнулась в ответ. Милейшая женщина.

- А парень у тебя есть? – спросила она вечером четвертого дня.

- Нету.

- Тогда тебе надо ребёночка самой родить.

Стёкла очков помогли моим глазам не вывалиться от удивления.

- Вот ваша дочка и замужем, - смирено ответила я, – и денег зарабатывает много, вот ей бы и рожать.

- Да. Моя Лерочка и умница, и красавица. Не то, что ты. ДАЖЕ ЗА ХЛЕБОМ СХОДИТЬ НОРМАЛЬНО НЕ МОЖЕШЬ.

Не знаю, может, мое лицо в тот момент перекосилось или вытянулось, а может и вытянулось и перекосилось одновременно, но тетка сделала удивленные глаза и произнесла сакраментальную фразу: «Ачётакого? Я же правду сказала».

И тут у меня возникло острое желание ткнуть ей в попу вилкой и стереть с лица эту самодовольную улыбку. Но от ощущения осознания приближающегося счастья, что вот нахлынет, как морская волна, я не могла даже пошевелиться. Как сквозь сон слышала я слова тётки, что у меня круги под глазами и мне надо к врачу, и что зря я юбку с карманами на липучках ношу – такие в Нерезиновске давно уже вышли из моды. А! Контрольный в голову! Оказывается, и постриглась я зря – у меня короткая шея и уши некрасивые.

Я смотрела на маленькое хрупкое старое тельце – а видела мохнатую тушку, вглядывалась в блёклые глазики в обрамлении густо накрашенных ресниц – а видела чёрные бусинки хомячих гляделок. На радостях у меня совсем сдали нервы. Я начала кричать на тетку! Тётка начала кричать на меня! С непривычки я быстро выдохлась, а тётка только разошлась! И тут до меня дошло – не я одна в нашей семье хомячий маньяк. Тётка была такой же, как я, но в разы похлеще. Для неё все люди были хомячки, обязанные покорно слушать колкости, что она говорит, будто ученики, внимающие мудрости гуру.

Следующие три дня были трешем, угаром и сами знаете, чем ещё, но… не для меня и не для тётки. Для других родственников. Я была на седьмом небе от счастья, простите за банальность.

- Ты никому не нужна! – кричала мне тетка. – У тебя ни кола ни двора! Что ты кривишься? Я тебе добра желаю, поэтому и правду говорю!

- Ах, ты ж старая сушеная мумия…

Моя тётушка говорила и говорила, впрочем, говорила и я. Всё накопленное за годы схлынуло водопадом, пробившим каменную стену. Сердце билось совершенно спокойно, а все болячки словно оставляли меня, одна за другой, постоянную сонливость будто снимало нежной рукой - ведь я совершенно спокойно могла говорить всё, что заблагорассудится и мучить, мучить, мучить «хомячка», которого было, нисколечко не жаль! Сколько же лет я молчала! Поди, от того у меня и гастрит, и близорукость, и поперечное плоскостопие.

Ах, любезная тётушка – достойный спарринг-партнёр, как бы я хотела ткнуть в тебя вилкой, но ещё лучше обсудить твою глупую кривую дочурку от слова «чурка» и то, как дядя гонялся за тобой по двору с топором после того, как ты указала ему на некоторые оплошности в его жизни. Нет, и не было ничего приятнее!

Но всё проходит, прошло и это. Тётя уехала, мои родные вздохнули с облегчением. Они провожали её с фальшивой печалью на лицах, но на самом деле искренне горевала об её отъезде только я. Вскоре после этого, тетя Жанна приболела, да так, что никогда больше нас не навещала. Я локти себе кусала за то, что столько лет, да, что там лет – десятилетий, я не замечала, какое сокровище было у меня под самым носом. Мне очень не хватало тёти, единственного существа на земле, которого мне не жаль было «ткнуть в попу вилкой», образно говоря.

Моя жизнь опять потекла унылой рекой меж безрадостных берегов скучных будней и выходных, пока однажды я не услышала из-за двери родной кафедры чей-то незнакомый сладко-противный голос. Не иначе как новой преподавательницы! Голос говорил всем и каждому завуалированные гадости, приправляя их фразочками, типа: «А что такого? Просто я всегда людям правду говорю».

Снова запотели очки.

Сняла… Мило улыбнулась поздоровавшемуся со мной студенту – подхалиму и бездельнику, жизнерадостно кивнула головой проходившей мимо коллеге с соседней кафедры – жуткой зануде, задолбавшей присылать мне на Вацап рецепты сырников и масок для волос. Толкнула дверь и… Вот мы и снова встретились.

Мой хомячок.

Все совпадения случайны, авторы считают и утверждают, что мучить животных аморально и подло.

В добротной, обширной кузнице, что расположилась на южной окраине деревни - кузнец раздувал меха своей кузни. Дневной свет проникал внутрь помещения, через одно небольшое окошко, озаряя инструменты, что висели на стенах; точильные камни и наковальню, что сегодня стояли без дела. Тем не менее, внутри царили свойственные кузне жар и духота.

Красные языки пламени то и дело вырывались из горнила, разгоняя полутьму, царившую внутри. Исходившее из горна тепло, приятно обдавало тело инквизитора.

Марагвейн стоял и курил трубку, выпуская небольшие облачка дыма.

По верх бордовой рубахи, с золотой вышивкой, на нём была добротная кольчуга. Руки покрывали кожаные перчатки, с прорезями для пальцев. К широкому поясу, с одной стороны, был в ножнах висел боевой топор, с другой крепилась шлем-маска.

Секира сразу привлекла внимание кузнеца т.к. уже по одному своему виду отличалась от многих виденных им топоров: если топорище и рукоять представляли, что-то более-менее стандартное, если так можно было выразиться в отношении к боевому оружию, то топор был выполнен из метеоритного железа и на всей его поверхности были выгравированы колдовские руны с обоих сторон.

Проблема существ с повышенной регенерацией – таких как огры, тролли и им подобные, имела в большинстве своём одно решение. Как следует прижарив место разрыва костей и тканей, можно было либо замедлить процесс регенерации, либо остановить начисто. И для того, чтобы какой-нибудь людоед, не присобачил свою отрубленную кисть на место, было создано специальное оружие, которое могло впитывать природную энергию и направлять её.

Рунопись на его секире позволяла металлу впитывать стихию огня и распоряжаться ей. Однако объёмы энергии требовались впечатляющие. Пламени в горниле, должно было хватить. Однако надолго ли?

Очередная вспышка огня, выбросила сноп искр, что осветили задумчивое лицо инквизитора. В чёрных зрачках его миндалевидных глаз, отражались языки пламени.

Кузнец – не высокий, худой, поджарый мужчина с настолько загорелой кожей, насколько то можно было представить, обливался потом, раскочегаривая горн с помощью огромных мехов. Обычно, он работал в паре со своим подмастерьем – меходуем, но, к сожалению, тот заболел, поэтому сегодня пришлось работать одному. Инквизитору требовалась максимальная температура, которую способно было достичь горнило.

Кроме них, в кузне, также, присутствовал староста деревни – Серго. Это был просто огромный, на голову выше Марагвейна, лысый старик с белыми кустистыми бровями, под которым практически не было видно глаз-щёлок. Одетый в добротный, прямо скажем не дешёвый, белый кафтан, он опирался на клюку сидя возле окна и беседовал с инквизитором, устремив на него свой пристальный взор.

Хотя на самом деле это сложно было назвать беседой: старик говорил своим противным скрипучим голосом, а асест лишь изредка кивал или мотал головой, периодически выпуская облачка дыма.

- И вот, когда мы поняли, что своими силами не управимся, нам пришлось обратиться к князю. Скажу я тебе – человек он пропащий-то, вот отец его был достойным, а сынок-то ему и в подмётки не годится.

Инквизитор молча взглянул на него, вынув трубку изо рта и выпустив очередное облачко дыма:

- И что предпринял ваш сюзерен?

- А? Кто? – старик несколько раз удивлённо моргнул, а затем хлопнул себя по голове ладонью, - Князь-то? Так сразу и говори, не надо нам здесь этих ваших столичных словечек-то!

Инквизитор молча нахмурился. Со стороны печи раздалось приглушённое ворчание кузнеца.

- Так вот! Боярин-то прислал к нам несколько своих солдат, из города. – старик наклонился чуть вперёд, - по началу-то они ничего и не нашли, но затем, в один из своих патрулей, на них напало лихо лесное! Одного разорвало пополам, а другого на дерево насадило-то! Эти дураки, сразу бросились прочь, обратно в город, поджав свои хвосты! – старик несколько раз ударил тростью о пол и странно усмехнулся.

- Ну а уже потом-то, княже направил к нам стражниц. Я по началу обрадовался, потому что думал увидеть старых знакомых, но пришли эти две неотёсанные дурёхи-то! – с жаром закончил старик.

Инквизитор стоически, пропустил оскорбление стражей, мимо ушей. В чём-то дед был прав. Затем, он с любопытством взглянул на Серго.

- Что? Осуждаешь меня!? Они уже четвертую неделю сидят у нас на шее и ничего не делают! – с каждым словом старик всё сильнее разгорячался, слюни слетали с его губ, а костыль с каждым ударом о пол поднимала облачка пыли.

Асест иронично усмехнулся, позабавившись реакции старика.

Староста насупил свои суровые брови и строго произнёс:

- Сынок, я как минимум вдвое старше тебя!

Коваль замедлился и теперь с интересом поглядывал в их сторону. Инквизитор молча повернулся к деду и затянулся трубкой так, что тлеющий табак озарил его лицо, отбрасывая странные тени на его чело, а ореол пламени, что бушевал в горниле придавал ему некий жутковато-мистический образ.

- Я за свою повидал столько, что хватило бы на две твои… отец. - выдыхая в сторону старосты дым, холодно ответил Марагвейн.

Позади послышался лёгкий смешок кузнеца. Старик злобно вскинул бровь, из-за чего один его карий глаз показался намного больше другого.

Дум чувствовал, что он и от него не в восторге.

- Как давно, вас беспокоит… лихо?

Этот вопрос смутил Серго, и он начал что-то неуверенно бубнить, чуть ли не себе под нос:

- Ну как беспокоить? То есть опасность так-то есть, если подумать…

- Существо было здесь всегда, господин. Столько, сколько я себя помню. – утирая пот, отозвался коваль.

Старик с новой сил ударил клюкой о пол, так что послышался звук треснутого дерева. Кузнец закатила глаза и что-то пробубнив, продолжил раздувать меха.

Это замечание в корне могло изменить дело.

- Где чаще всего вы могли наблюдать чудище? – докурив и туша трубку, спросил асест.

- В северо-западной части деревне-то, если идти по дороге, никуда не сворачивая, примерно через пол часа можно выйти к мосту, что ведёт к старым шахтам…

- Шахтам? – удивился Марагвейн, - Я что-то не видел здесь по близости гор.

- Ну тогда, ты будешь весьма-то удивлён! – раздражённо буркнул дед.

Дум почувствовал, как рубашка начала прилипать к телу, а на лбу выступили капли пота. Обычно он хорошо переносил высокие температуры, но если было так, то значит оставалось ещё совсем чуть-чуть!

Кузнец надел свои перчатки, взял в руки металлические щипцы с деревянными ручками и извлёк из горнила ярко-рыжий кусок металла. Улыбнувшись, раскрасневшийся кузнец торжественно произнёс:

- Закончил!

По его виду, сразу было понятно, что от такой не очень удобной позы, в которой он провёл большую часть времени, у него вскоре чертовски заболит поясница.

Хмыкнув, инквизитор расстегнул ножны и снял с пояса топор. Подойдя к раскрасневшемуся горнилу, тут же засунул его головой внутрь. Коваль лишь ахнул от удивления, увидев, как пламя тут же померкло и через несколько ударов сердца, совсем сошло на нет.

Лезвие топора, а затем и вся его головка засияли, высвечивая магические руны. Ручка секиры стало слегка тёплой.

Развернувшись, асест двинулся к выходу. Проходя мимо старика, он понял, что тот аккуратно схватил его за руку.

- Инквизитор. – Дум повернул голову к Серго, - Кхм, пойми меня правильно. Я старый человек и к тебе я отношусь так же, как к любому другому жителю моей деревни. Надеюсь, ты-то найдёшь правильный выход из этой ситуации.

Картинка постепенно начала складываться у него в голове.

Молча кивнул, Марагвейн высвободил руку и вышел на улицу.

* * *

Велетьма представляла из себя обычную, среднестатистическую деревню. Одна из многих, в отличии от Пучая, которая была чем-то выдающимся, на памяти инквизитора.

Несколько улочек расходились словно лучи, от обширной центральной площади. Сама деревня была окружена высоким частоколом, что в теории не очень мог бы защитить от какого-нибудь великана, хотя от тварей по меньше точно пригодится.

В Пучае, насколько он помнил, забора не было: те земли считались одними из самых безопасных в стране. Однако в свете последних событий… надолго ли?

Тут и там располагались, слегка архаично расположенные, обычные домики, некоторые из них даже покосились под гнётом времени; ремесленные дома, сделанные более-менее качественно и построенные адекватно, вдоль улицы; также попадались небольшие каменные здания, частично уходящие на пол этажа в землю. Они были жилыми и сделаны по той же технологии, что и таверна. Эти постройки до боли напоминали работу двергов, с некоторой толикой примеси культуры ресайне.

Чуть впереди, на одной из улиц, показалась Заря. Девушка сменила свою дорожную одежду на что-то более повседневное: сейчас её наряд напоминал тот, который был на ней при их первой встрече.

Асест приветливо помахал сестре. Заметив его, та улыбнулась и помахала в ответ. Однако её взгляд, сразу переменился: нахмурившись, травница двинулась к нему на встречу.

- Я надеялась ты будешь более благоразумен! – строгим тоном начала асестка.

Инквизитор удивлённо вскинул брови.

- Дум, после того, что случилось, ты не должен вмешиваться в эту проблему с огром!

- С троллем. – поправил её инквизитор.

Хотя если честно он и сам до конца не был уверен с кем ему придётся иметь дело. Даже стражи покинули деревню ни свет ни заря, и он так и не смог их нормально расспросить. Беседа со старостой тоже не дала должного результата.

Между тем, уткнув кулачки в бока, травница буравила его взглядом:

- Тебе нужен отдых!

В словах девушки была крупица истины, но то, что сделала Белая Лиса, помогло его телу – боль и слабость отступили. Однако рука сама собой потянулась к тому месту, где теперь появился очередной шрам, скрытый под слоем одежды и брони.

- Болит? – обеспокоенно прильнув к нему, спросила Зарина.

- Всё хорошо. С троллем, я уж точно справлюсь. – спокойно ответил он.

- Мне кажется или я слышу слова профессионала? – усмехнулась девушка.

- Совершенно верно.

- Ну раз я не могу отговорить тебя, то позволь составить компанию? – сцепив руки за спиной, слегка покачиваясь, спросила она.

Дум смерил сестру оценивающим взглядом. В этот момент, как раз, пробегавший мимо деревенский пёс, остановился и с интересом начал наблюдать за ними.

Девушка тихо хихикнула, когда собака облокотилась о забор и развалившись, продолжала смотреть, высунув свой длинный язык.

Асест тоже усмехнулся, затем сказал, обращаясь к сестре:

- Тебе, как минимум, надо переобуться.

- Уже готова! – слегка приподняв юбку, асестка продемонстрировала свои походные сапоги и облегающие дорожные штаны.

* * *

Они медленно шли по тропе, о которой говорил Серго, а пёс, увязавшийся следом, радостно носился то тут, то там гоняя мелких лесных обитателей.

- Знаешь, я думала, что ты откажешь мне. – сказала Заря.

- Я не забыл, что путешествую в компании мага. Ведь это ты изгнала Ворожею, тогда в своём доме. – напомнил Дум.

- Зато ты оставил меня в лагере, когда отправился убивать работорговцев. – надув губки, контр аргументировала она.

— Понимаешь – это другое. Одно дело убивать чудовищ и всякого рода нечисть, другое – убивать людей… Да и торговцу нужна была твоя помощь.

- Понимаю… - несмотря на эти слова, весь вид девушки говорил о том, что она не до конца осознала смысл сказанных им слов.

Дум замер, прикрыв собой травницу: откуда-то со стороны послышался шум продираемой листвы. Резко выскочив из пожелтевших кустов - мимо них промчался заяц, а за ним по пятам спешил пёс. Решив помочь собаке, асестка несколько раз громко топнула, но вместо того, чтобы спугнуть зайца, она заставила пса опасливо затормозить и попяться прочь.

Инквизитор засмеялся.

Через какое-то время их взору раскинулись две полуразрушенные фермы, которые уже частично занесло опадавшей листвой. Складывалось такое впечатление, что по зданиям прошёлся настоящий ураган.

Их мохнатый компаньон обеспокоенно заскулил, и шмыгнул в одно из покосившихся строений.

Дум облокотился о изгородь и внимательно изучал дома и прилегающую к ним территорию.

Зарина встала рядом.

- Пойдём и осмотрим?

Марагвейн отрицательно замотал головой:

- Насколько я могу судить – фермы заброшены уже довольно давно, если там и были какие-то следы, то солдаты князя, стражи или мародёры уже давным-давно их уничтожили.

Девушка какое-то время стояла молча, пока наконец понимающе не кивнула, будто бы соглашаясь скорее со своими мыслями, чем со словами брата.

Понурый пёс проскочил в одну из дыр в здании и неспеша побрёл к ним.

- Наверное это, когда был его дом… - печально сказала сестра и когда животина приблизилась к ним, потрепала его за ушком. На что пёс вяло повилял хвостом.

Дум какое-то время молчал, затем произнёс, то, что уже долгое время гложимо его внутри:

- Зэрин. – так её имя правильно звучало на асесе. Услышав его, травница широко раскрыла глаза и посмотрела на него:

- Я знаю, ты благоразумна, но постарайся не использовать свои способности в подобных селениях.

- А как же Лиса?

- Думаю, она достаточно умна, раз столько лет прожила, несмотря на свою эльфийскую натуру. – сказав это, он двинулся дальше по насыпной дороге.

Девушка молча последовала за ним. Он был рад, что она не стала задавать лишних вопрос, да и скорее всего сама осознала, что здесь произошло: двери были разрублены топорами, а крыша обгорела от огня. Скорее всего, местные жители посчитали, что местный колдун, или ведьма виноваты в проблемах с троллем.

* * *

Примерно через пол часа, они наконец оказались возле прекрасного, каменного моста, что пересекал лог, раскинувшийся по долине. Остановившись возле самого края обрыва, асест начал изучать мост и его окрестности.

- Как ты думаешь, почему деревня называется Велетьма? – между делом спросил он.

- М-м-м, что? – отрываясь от своих размышлений, переспросила сестра.

- Название деревни, откуда оно? – на его взгляд постройка выглядела довольно старой, но достаточно надёжной. И в очередной раз – дело рук гномов. Вот правда кто-то ухаживал за мостом и довольно своеобразно: на работу людей это точно не походило.

- Ве-ле-тьма… - растягивая слово, задумалась травница, - Возможно, до исхода ларов, сюда расстилалась тьма Велеса, что защищала эти края?

Инквизитор задумался. Принюхавшись, он так и не смог уловить тех специфичных запахов, которые были свойственным троллям или ограм. Он не чувствовал опасности, но складывалось такое ощущение, что за ними кто-то или что-то наблюдает.

- Велес значит? Хм, интересная мысль, но всё на самом деле гораздо проще. Мне кажется, что эту деревню основали дверги т.к. здесь были огромные залежи драгоценных металлов. Как говорят в народе – великая тьма. Отсюда и пошло название.

Зарина огляделась по сторонам, а пёс подошёл к ней и навалился на ногу девушки, тяжело дыша. Видно, зверь был уже не молод и быстро устал после такой насыщенной прогулки.

- Знаешь брат, мне кажется, ты меня разыгрываюсь. – прищурив глаза, произнесла травница, - Насколько я могу судить, ближайшие горы в нескольких днях пути от нас.

Инквизитор хитро улыбнулся:

- Когда дойдём до конца моста, я тебе кое-что покажу.

* * *

Проходя через мост, в какой-то момент, Марагвейну показалось, что он слышит треск ломающихся деревьев, откуда-то снизу. Подойдя к ограждениям, он посмотрел вниз - сплошные заросли разномастной флоры: ничего нельзя было разглядеть, хотя кое где поваленные деревья действительно выглядели так, как будто через них кто-то продирался.

Пёс тоже подошёл к парапету и закинув передние лапы на парапет, встал рядом с ним, смотря куда-то в даль. Инквизитор потрепал животину за шею, на что тот взглянул на него и радостно завилял хвостом.

Зверь этот был огромным, мощным, с широкой грудью и золотыми глазами. Да и расцветка у него была интересная – чем-то напоминала волчью.

Оттолкнувшись от края, он заметил, что сестра уже достигла середины моста и он поспешил нагнать её.

Пёс стремительно промчался мимо девушки, а она, воспользовавшись моментом, попыталась дотронуться до него, но увы безуспешно. Она посмотрела в его сторону.

- Знаешь. Там на родине, мне всегда хотелось собаку, но даже здесь в Ресакие, моя мечта не осуществилась… - грустно произнесла сестра, - а у тебя была собака, брат?

- У нас была своя псарня. – как бы невзначай бросил он, проходя мимо неё, но потом заметил, что девушка остановилась.

Он внутренне одёрнул себя за такую глупость. В Асесе собаками владели богатые люди, а те, кто принадлежал к знатным родам, имели свои псарни.

Он остановился и взглянул на травницу. Она выглядела слегка ошарашенной.

- Ты… ты из Мужей чести, да? Или нет! Твоя маска – ты из принцев крови!? – в её голосе благоговение перемешалось с тревогой.

- Сестра, - он приблизился к ней попытавшись взять её за руку, но она отстранилась, - сейчас не лучшее время! Прошлое, есть прошлое.

- Я должна знать, просто скажи!

Внезапно, с того края моста, куда они направлялись, послышалось рычание, которое перешло в остервенелый лай. Резко развернувшись, инквизитор увидел, как среди деревьев, стояла огромная фигура с горящими красными глазами, скрытая в тени.

- Дум… это огр? – ахнув прошептала травница.

Инквизитор свистнул псу и крикнул пару команд на асестком языке. Кобель замолчал и удивлённо посмотрел в их сторону. Марагвейн ещё раз свистнул, и зверь тут же бросился к ним.

- В деревню, живо! – менторским тоном скомандовал он, - Если на пути, что-то случится, сможешь выпустить сноп искр или что-то на подобии. В небо?

Девушка заворожено смотрела брату за плечо, изучая стоявшее там существо.

- ЗЭРИН! – он с силой тряхнул сестру за плечи, - Ты меня поняла?

Опомнившись, девушка молча кивнул, затем её губы неожиданно коснулись его губ:

- Только не погибни! – тихо произнесла она, виновато опустив глаза.

Подозвав пса, она поспешила обратно.

Вкус её губ напоминал вкус клубники. Дум любил эту ягоду, однако сейчас было не до этого. Положив руку на обух топора, он медленно двинулся к существу, что стояло в тени. Великан облокотился о дерево.

* * *

В тот момент, когда инквизитор достиг края моста. Тёмная фигура отшатнулась от дерева и сделала жест асесту следовать за ним.

«Это тролль. Уже хоть что-то…» - в нос ударил знакомый запах этих существ - напоминавший собой некое подобие острой смеси специй.

Инквизитор медленно шёл за ним, не убирая руку с топора. Хоть он и не рассчитывал на столкновение столь скоро, в случае чего он сможет уйти т.к. в этот раз, он не использовал письмена. Телу всё-таки нужен был отдых.

Наконец, пробираясь окольными путями за троллем, в какой-то момент он потерял его из виду. Однако продолжая движение по его следу, асест вышел на дорогу, которая буквально в нескольких десятках шагов заканчивалась у входа в шахту - запечатанную гномью шахту. Где-то на поверхности виднелись скудные следы рудных жил.

Тролля ни где не было, даже следов.

Медленно приблизившись к запечатанным вратам, он положил ладонь на холодный камень двери: прошло чуть больше месяца, как он покинул проклятые владения двергов – забытое королевство Мивтасар Арадут.

Он закрыл глаза, погружаясь в воспоминания о глубинных тропах, что испещряли толщи гор и недра земли.

Голод, холод и тьма. Полгода он провёл, скитаясь в них.

Мурашки пробежали по его телу, и он отдёрнул руку, как от раскалённого металла.

Эти воспоминания - он хотел забыть о них, но не сейчас: важные сведения хранились в его памяти. Возможно потом, после встречи с магистром Кулсимиром, он получит такую возможность.

Марагвейн вновь почуял слабый аромат странного букета специй. Иначе он и не смог бы охарактеризовать запах тролля, а затем где-то сбоку от него, послышались звуки ломающихся веток.

Инквизитор медленно повернулся, продолжая держать руку возле секиры.

Раздвигая ветви деревьев, на дорогу вышла огромная фигура в плаще, что был сделан из шкуры деодонта – огромного ужасного кабана, что по своей свирепости мог сравниться с некоторыми чудовищами. Голова кабана была сродни импровизированному капюшону плаща тролля.

Ростом великан был, намного выше инквизитора, около трёх метров, да и в плечах был ширины выдающейся: длинные когтистые руки, что свисали практически до самой земли, оканчивались четырёхпалыми лапами; короткие мощные ноги, чьи стопы были покрыты толстой кожей, которая ближе к четырём пальцам была мягкой и более жилистой, что позволяло цепляться когтями и отталкиваться от поверхностей. Мощная выпирающая вперёд челюсть не для того, чтобы дробить, а скорее справляться с большими объемами еды и огромный крючковатый нос, которые не в силах был скрыть даже такой капюшон.

Большую часть этой информации, инквизитор знал по записям тезариуса.

Откинув полы своего плаща, великан извлёк из ножен огромный костяной топор – одежда тролля была сделана довольно-таки грубо: короткие штаны, которые опоясывала портупея, наручни на руках и обмотки на ногах. Своим видом он больше походил на охотника.

Вонзив кость-секиру в ствол дуба, великан отошёл на несколько шагов назад, сделав предварительно приветственный жест.

Дум повторил этот жест и подойдя к древу, всадил в него свой топор, чуть ниже орудия тролля.

Подобные действия показывали, что обе стороны настроены на мирный диалог. Кто-то мог бы сказать, что это весьма глупо обезоруживать себя перед великаном, но на самом деле тролли, как правило, были существа чести. В отличии от людей.

Однако даже будучи безоружным у Марагвейна было несколько козырей в рукаве.

Слегка сутулый верзила, потёр свой шипастый подбородок. Всё его тело покрывала грубая тёмно-зелёная кожа, с костяными наростами – они тут и там покрывали его шкуру, преимущественно в местах расположения суставов. На коже начали проступать оранжево-бурые пятна, видно меняясь под стать смене года.

Инквизитор сразу понял - перед ним лесной тролль, одна из многих разновидностей. Если верить тому же тезариусу, то к зиме они сбрасывал кожу, а новая была сине-белого оттенка. Свидетелем такого, ему быть не случалось.

Раскинув руки, великан лучезарно улыбнулся своими желтыми зубами. Ну лучезарно скорее по его мнению.

- Наконец! Хоть один, кто знать и что делать! Хоть я конечно и не любить чужаков… – голос тролля был подобен утробному грохочущему рыку, - Как звать тебя?

Ещё одна из разновидностей их проверок. Троллю, ни в коем случае нельзя было называть своего настоящего имени, особенно в первую встречу. Они считали, что в именах скрыт сакральный смысл, а если узнать настоящее имя, то тогда можно будет получить и власть над этим владельцем.

- Я изгнанник из изгнанников. Я тот, кто вечно в пути. Я судья и палач.

Тролль выглядел впечатлённым. Затем ухмыльнувшись, он потряс своим огромным когтистым пальцев:

- Сказать ещё, что ты друг троллей, тогда я быть окончательно обескуражен!

Теперь пришёл черед улыбаться инквизитору:

- Дауди Бйольторн мой славный приятель. Я часто выручал его, - затем наклонив голову в сторону, он лукаво продолжил, - случалось и он меня.

- О-о-о, и как же поживать старый пень и три его брата?

- Ты ошибаешься, у старины Бйольторна два брата и одна сестра, вот правда один из братьев, вот уже несколько лет, как мёртв.

Великан собрался было от радости захлопать в ладоши, но услышав последние слова инквизитора, на мгновение опечалился. Затем быстро взял себя в руки и протянул инквизитору лапу для рукопожатия.

Дум отрицательно замотал головой – последняя проверка. Ухмыльнувшись, верзила, вытащил топор инквизитора и протянул его ему.

Дум улыбнулся, принимая свою секиру. Улыбка была искренняя - он справился.

Тролль с силой выдернул свой топор и взвалив его себе на плечо, поинтересовался:

- Изволить, друг моего старого друга двинуть ко мне и отведать прекрасное жаркое из баранины?

- Не пойми неправильно, но пока я вынужден отказать. Хотя, я думаю нам есть, что обсудить. – краем глаза инквизитор заметил, что из того места, куда было воткнуто лезвие его топора – поднимались струйки дыма, а кора древа слегка обуглилось.

К счастью, великан не заметил этого, или сделал вид, что не заметил и двинувшись мимо шахты, тот поманил асеста следом за собой.

* * *

Как показывает практика, многие люди: будь то крестьяне, князья, даже царские особы, не могли отличить огров от троллей. В целом оно и так понятно почему. Рыцари Длани Хорса и наёмники, что избрали своим ремеслом охоту на чудовищ, спокойно отличали одних от других.

Владельцы магического искусства, что были больше заинтересованы в развитии своих знаний, а также некоторые учёные и алхимики – предполагали, что огры и тролли были родственными видами. Это суждение имело право на существование т.к. порой некоторых великанов и людоедов, издалека было вполне возможно спутать.

Так или иначе, инквизитору хватало записей в кодексе и своего личного опыта: тролли были разумны и преимущественно спокойно шли на контакт. Они занимались рукоделием, охотились, некоторые виды даже пытались заниматься садоводством и скотоводством. Старые предания гласили, что много сотен лет назад, великаны прославились, как прекрасные мастера кузнечного дела.

Порой, в мире, попадались особи, которые могли похвастаться прекрасными доспехами и чудесным оружием.

Они старались избегать людей, без надобности. Если у них и случались конфронтации, то до последнего пытались решить дело миром, к сожалению, не всегда успешно. В виду того, что люди порой применяли самое простое решение своих проблем – огнём и мечом.

Огры же были более тупыми, злыми и опасными созданиями. Им было свойственно только чревоугодие, разрушение, размножение и снова разрушение. Они были больше великанов, сильнее, но медлительнее.

Старшее поколение троллей считает своим долгом вычищать мир от своей «родни».

Оба этих вида обладали потрясающей регенерацией и их кровь пытались использовать, как в алхимии, так и в медицине. Единственным верным оружием против них, являлся огонь, который замедлял и иногда препятствовал процессу регенерации.

Дум Марагвейн всегда старался решать проблемы с троллями миром. Несмотря на их нелюбовь к чужакам, ему даже удалось подружиться с некоторыми из них. Он выучил необходимый, замысловатый ритуал, зная который человек мог вполне рассчитывать на добродушных приём этих потрясающих созданий. В нынешние времена, мало кто знал эти обычаи, да и он сам старался не распространяться о своих знаниях. Ибо боялся, что их могут использовать во вред.

Многие из его товарищей по цеху были бы не согласны с ним, но искусство погружения в чужую память доказывало обратное – порой рыцари, упиваясь своей властью, изменяли память людей с выгодой для себя. Именно после подобных действий народ и начал отдаляться от Длани Хорса.

По одной из традиций великанов, было правилом плохого тона, если гость откушает вместе с хозяином до того, как тот представится. Этот здоровяк пока не спешил представляться. Он всячески предлагал асесту своё причудливое блюдо, которое было квинтэссенцией всевозможных специй, аромат которых давал понять, насколько гармонично они дополняли блюдо. Однако выпивать не возбранялось - они испили вместе с инквизитором особой настойки на лесных ягодах, после чего погрузились в беседу.

В ходе переговоров, асест выяснил: несмотря на то что тролли ведут преимущественно кочевой образ жизни, этот осел в здешних краях, ещё в те времена, когда гномы основали здесь шахту и добывали руду. В целом дверги более адекватно относились к соседству с ним, нежели сменившие их люди.

После ухода гномов, тролль развлекал себя тем, что поддерживал мост в хорошем состоянии и изредка, забавы ради пугал путников, что пересекали его. Поэтому через мост мало кто ходил, но местные знали о существовании великана и не очень стремились идти с ним на контакт, что его вполне устраивало.

Правда в один момент всё изменилось: этим летом, в одну из ночей, откуда ни возьмись появились огры и начали разорять отдалённые фермы. Великан пытался защитить людей от этой напасти и даже смог убить одного из людоедов чей скелет теперь покоился на дне лога под мостом.

Оставшиеся были гораздо опаснее и хитрее, они продолжали кружить в округе, изредка наводя ужас на местных и других путешественников. Тролль надеялся, что может к зиме эти создания покинут здешние места и уберутся туда, откуда пришли.

Однако жители Велетьмы не оценили его альтруистические наклонности и в свою очередь попытались натравить на него солдат, которых в конце концов ему пришлось убить. Это была вынужденная мера. Для защиты своей жизни.

В целом всё было именно так, как и думал асест. Обычно тролли убивали только в случае самозащиты. Впадая в ярость, они были страшны и свирепы.

В конце концов, было решено, что тролль поможет инквизитору расправиться с ограми, а Дум постарается наладить мир с велетьмавцами или хотя бы предупредит его том, если те потребуют, чтобы он сменил своё место дислокации.

Так же, он поинтересовался – встречал ли здоровяк Стражей.

После того, как Марагвейн описал великану девушек, тот подтвердил, что видел их раз или два, около месяца назад.

Пригубив ещё немного спиртного, верзила предложил Марагвейну проводить его до моста, на что тот, великодушно согласился.

Во время пути, тролль сообщил ему, что в свете последних событий, он всё же решил на долго в здешних краях не задерживаться и вскоре будет вынужден двинуться в более безопасные места. Дум лишь молча цокнул языком – в понимании троллей скоро могло быть, как через несколько месяцев, так и через несколько лет.

- Эх, а ведь когда-то у нас быть своё королевство. – пророкотал великан.

- Королевство? – удивился инквизитор.

- Да! Ещё до войны Свейтовита с Темновитом… Эх, а ведь всё из-за того, что наш владыка совершить глупость, довериться не той стороне. Надо было воздержать и остаться в тени. – с досадой в голосе проурчал тролль, - А ведь какое раньше величие мы творить! Наши доспехи и оружие быть лучшими на весь свет, а сейчас мы лишь довольствовать остатками былого величия.

Марагвейн знал, что у некоторых из них имеются прекрасные наборы оружия и брони – реликвии давно минувших времён, сокровища о которых они бахвалились при каждом удобном случае. И порой, у великанов случались стычки за право обладать ими. В дуэли, на кону было всё – награду получал сильнейший.

- Хм-м-м… - задумчиво протянул инквизитор, - мне знакомо подобное, когда мой народ. Погоди! Твои слова звучат так, будто ты был свидетелем тех событий!?

- Так и быть!

Обычно я в любой компании чувствую себя уверенно. Дело в том, что когда раздавали скромность, я за колбасой занимал. Мне не досталось, в общем. Скромности в смысле, с колбасой все нормально получилось.

Это мое качество многократно помогало мне в переговорах, да и на первую свою официальную работу я тоже устроился благодаря уверенности и выключенному с рождения режиму "стеснительный".

Так бы и прожил всю жизнь не зная, что такое волнение перед встречей, но со мной произошло невероятное - я стал писателем. Мой первый роман был издан микротиражом в 500 экземпляров, он попал в несколько книжных магазинов в пяти городах Сибири и вполне успешно там продавался. Но в Новосибирске все обстояло не так радужно. Здесь за публикой нужно походить, народ у нас привычен к презентациям книг и общению с писателями. И когда издатель намекнул мне, что, дескать, неплохо было бы провести встречу с читателями на площадке самого модного в тот момент книжного магазина в городе с говорящим названием "Капиталъ", я уверенно кивнул. Никаких сложностей не ожидалось. Ну встреча, ну с читателями. Не делал я разве презентаций на большие аудитории? Делал. Разве лопотал я беспомощно, смущаясь и краснея? Да нет же, вполне себе увренно вещал и даже апплодисменты были (нет, не такие, как у Малахова в студии, искренние).

В общем, началась подготовка к встрече. мы с супругой придумали поить всех вкусным Иван-чаем (роман о тайге) и кормить кедровыми орешками, медом и конфетами со вкусом елки. Все вполне концептуальненько. Согласование формата с магазином много времени не заняло, день был назначен, оставалось только ждать.

Вот здесь-то и началось самое интересное. Вроде бы все было хорошо, но по мере приближения моего звездного часа я начал... Как бы это половчее сказать... В общем, мне стало страшновато. А вдруг никто не придет? А если я от волнения неинтересно расскажу о книге? А если?... Этих "если" каждый божий день добавлялось по нескольку штук, и я бы, наверное, сбежал в пампасы, если бы не природная неспособность мириться со страхами. "Иди туда, где страшно" - вот мое золотое правило. И я пошел. Пришел в "Капиталъ" на встречу с каким-то другим автором. Уселся на стульчик и внимательно наблюдал. Как говорит? Как смотрит? Какие вопросы задают? Как отвечает?

Понаблюдав недолго, я успокоился - я точо смогу не хуже. А если учесть чай на входе и живую очень красивую фортепьянную музыку...

Чтобы не растекаться мыслью по древу, скажу - встреча прошла замечательно! Пришли читатели, пили чай с заедками, слушали сначала музыку, потом меня, задавали разные вопросы. А потом раскупили весь имевшийся в магазине запас моей книги. И была автограф-сессия, и сотрудникам магазина пришлось нас выгонять, ибо им хотелось домой, а нам хотелось поговорить.

С тех пор я и с читателями встречаться не боюсь.

А как у вас? Встречались уже с читателями? Страшно было? Как побеждали себя?

Давеча обнаружил интересный рассказ. Публикую с разрешения автора. Там про гуманизм, человечность. Может слегка оскорбить чувства верующих. Поднимается интересный вопрос о моральном выборе.

Отец Михаил неуклюже перешагнул порог и зашел в келью архимандрита. Тот сидел на табурете и неподвижно смотрел в окошко. В глазах его отражалось серое зимнее небо, а на губах блуждала счастливая улыбка. Длинная белая борода вальяжно лежала на подоконнике словно сонный кот. В келье было тепло и уютно. Архимандриту Иоанну перевалило за семьдесят, но выглядел он живее некоторых послушников. Старец излучал какую-то особую благостную энергию, настраивающую встречного на позитивные эмоции. Впрочем, за этим и тянулся к старцу народ со всех концов страны. Большой удачей было застать его одного, да еще в приемные часы.

Иоанн медленно повернул голову и расплылся в широкой улыбке.

- Мишенька! – воскликнул он, - заходи, дорогой мой!

Отец Михаил бросился целовать руку обитателя кельи, но тот отмахнулся.

- Да виделись ужо сегодня перед службой, проходи, пока все эти танцы исполняем, и поговорить не удастся! – рассмеялся Иоанн. – Садись-ка, милый друг.

Он резво вскочил с табурета, а сам переместился на идеально застеленное домотканым покрывалом ложе с положенным сверху образком в серебряном окладе.

- Как твои дела, Мишенька, рассказывай уже, - архимандрит поудобнее устроился на постели, - ты же только до вечерней к нам?

Отец Михаил кивнул, разглядывая своего старого духовника. Отец Иоанн словно не изменился за последние десять лет – с тех времен, когда выпускник педагогического института Миша Окунев пришел трудником в Свято-Плесовский монастырь. За детским добродушием, Михаил это прекрасно знал, скрывалась большая мудрость и непоколебимая строгость к окружающим и самому себе. Именно таких людей народная молва называла старцами. Только такие прозорливцы как отец Иоанн могли дать финальный совет, утешить любую боль или наоборот метко обличить порок. Поэтому диакон Михаил не обманывался беззаботной внешностью старика и его напускным инфантильным поведением.

- Да вот, отче, - решился ответить он, - помаленьку живём, радуемся… В Боголюбском ремонт звонницы затеяли, семнадцатый век, памятник архитектуры.

- Ай, молодцы, - восхитился Иоанн, - помню эту звонницу, двухпролетная, высокая, верно? Ах, как она взлетает над озерной долиной, словно лебедь белый. Думается мне, надо было Левитану твой храм рисовать, а не тот ивановский. Такие просторы, эээх. Как помыслю о твоей синеглавой Никольской, так и плывут перед глазами холмы с березками, и луковка меж ними, и покой такой на душе, успокоение такое.

- Купол-то перекрасили в зеленый в прошлом году, - осмелился перебить Михаил.

- Ну, вы это зря, - старик как будто расстроился, - зеленых много, а синие, они как зерцало небес. Это ж с чьего позволения-то перекрасили?

- Архиепископ велел, он как-то проезжал по автостраде, издалека разглядел, говорит, на синем звезды должны быть золотые, а для деревни и зеленый сойдет. – Отец Михаил развел руками.

- Ишь, это Володька-то? Ему порядок подавай, все по полочкам чтобы было, по канону чтобы, а жаль купол, жаль. Меж березок да над озером… На компьютеры с интернетами у них деньги есть, а на звезды позолоченные – нема! - архимандрит хмыкнул и ненадолго задумался, уставившись слезящимися, но ясными голубыми глазами сквозь стену кельи. Отец Михаил почтительно молчал.

- Знаешь, - встрепенулся старец,- попрошу у настоятеля авто выделить с шофером, так и приеду туда по весне, как листочки на березках проклюнутся, по двору погуляю, на озеро посмотрю. Проведешь?

- Отче, со всем радушием, очень ждем и надеемся. Было бы здоровье ваше…

- Бог подаст, - снова отмахнулся архимандрит, главное душу здоровой содержать.

И вдруг как переменился, строго уставившись на гостя:

- Я зачем тебя пригласил-то, Мишенька! Видел я твою статью в Вестнике, принесли мне ее «доброжелатели», сам понимаешь. Говорят, смотри, Иоанн, что там твой экуменист пишет.

Отец Михаил ссутулился и опустил голову. Похоже, знакомства старца со статьей он никак не ожидал.

- Ну, я, там публикую иногда мнения, - невнятно пробормотал он и добавил: - с благословения архиепископа!

-Радость моя! - воскликнул старец. - Это прекрасная статья, хоть и заумная, не без того. Я и не дочитал по правде, уж, не обессудь, сам через это проходил, сам метался и сжигал душу размышлениями по молодости, критиковали и меня, жаловались. А вот нынче жалуются на тебя, мол, говоришь много, либеральничаешь, слова иерархов переиначиваешь.

Диакон открыл было рот, но промолчал.

- Это твое светское образование, хех, высшее. Ума-то то оно, конечно, прибавляет, но от сердца отнимает. Я тебе, Мишенька, давно не указ, помнишь, как всё книжки твои отнимал, умудрялся же читать между послушаниями, хитрец, - архимандрит шутливо погрозил пальцем. – А книжки, они ведь, стойкому не интересны, а слабого лишь укрепляют в сомнениях. В слабости то я тебя никогда не упрекал. В глупости – когда-то возможно! Сомнения же как тараканы, заводятся там, где намусорено. И там, где беспорядок!

- Что же, я хоть и не провидец, - заключил он, - однако чувствую, терзает тебя что-то. Доверишь старенькому наставнику свои помыслы или дальше будешь смущать себя и других?

Отец Михаил замялся, видно было, что какая-то проблема в самом деле мучает его и довольно давно. Он потрогал нательный крест, провел рукой по лбу и подпер кулаком челюсть.

- Да что ты, дружок, - отец Иоанн ободряюще потянулся к гостю и похлопал его ладонью по щеке, - что стряслось? Никак обижает тебя этот, как его? Со Скудельниц… Серафим? Так он гэбешник бывший, раскаяться-то раскаялся, а замашки остались. Не суди его строго, исповедовался он мне не единожды…

Михаил покачал головой и, вздохнув, сказал:

- Нет, отче, я бы тоже хотел вроде как исповедаться в одном деле.

- Вроде как? – удивился Иоанн и прищурился. - Ты уж давай подробнее, что натворил. К девкам бегал, небось? Или к потиру прикладываешься помногу?

Диакон снова покачал головой, терпеливо слушая упреки старца.

- Прошу, отче, выслушайте и рассудите! Уповаю на ваш опыт и мудрость.

Убедившись, что старец, удобно устроившись на ложе, готов внимательно слушать, отец Михаил задумчиво спросил:

- Терзает меня, батюшка, вопрос о границах милосердия! Есть ли для христианина черта, когда ценность жизни Божьего творения ниже обстоятельств?

- Нет-нет, - он предупредил ответ собиравшегося что-то сказать старца, - я сейчас говорю не о самопожертвовании и даже не о защите близких от врагов или бедствий. Как поступить христианину, если для спасения чьей-то жизни придется пожертвовать чем-то невероятно ценным в плоскости духовной или даже моральной?

Отец Иоанн заерзал на кровати:

- Я не очень тебя не понимаю, Мишенька, ходишь вокруг да около всё. Любовь к ближнему превыше всего, а это значит, что спасение ближнего – наиважнейшая задача. Чего тут думать? Не каждый решится, и не мое дело осуждать, но решение твоей задачки очевидно.

- Но если к такому ближнему и любви-то особой нет? – пытливо спросил диакон, глядя исподлобья. – И если альтернатива жизни такого ближнего невероятно высока, чиста и привлекательна? А на жизнь ближнего, может, сам Господь рукой махнул.

- Что-то ты мне ерунду несешь? – рассердился архимандрит. – Аль-тер-на-ти-ва! Опять начитался своих философов с их выдуманными проблемами? Я тебя умоляю, друже, ибо мир сложен и без твоих допущений, постарайся быть проще в нём, не искушая высших сил. В конце концов, поступай, как велит сердце, и будет тебе покой.

Диакон отвел взгляд и возразил:

- Отче, я бы и выдумать такое не смог, пока не случилось со мной одно происшествие. И с тех пор покоя не дает, возвращается в голову и сводит живот. И сердце тут не советчик, да и ум не помощник. И не совета я уже ищу, а суда от мудрейших. Хотелось бы знать, что ждет от меня Господь, вводящий в искушение.

- Но-но! Ты чего тут удумал, чего такое говоришь-то? - прикрикнул Иоанн. – По миру пойдешь, коль за языком следить не будешь. Ты или рассказывай уже, либо не пытай меня. Развлекаешься никак?

Диакон вздохнул и задумчиво посмотрел в окошко. Монастырский двор замело снегом. Одинокий послушник в шапке-ушанке и с деревянной лопатой стоял по колено в снегу и не мог решить, с какого края начать расчистку. Помощь ему не предусматривалось, послушание значит послушание. Только сам, своими силами, во славу Божью.

Стараясь не смотреть на ласковую улыбку старца, которая сейчас казалась насмешливой, Михаил начал повествование.

Дело было прошлым летом, спустя пару-тройку дней после петропавлова дня. Я приехал в Боголюбское по хозяйственным делам – осмотреть ветхий иконостас, который обещал скоро рухнуть. Несмотря на то, что о приезде было оповещено заранее, на обедницу никто не пришел, все подопечные, похоже, сидели в огородах, пололи картошку и дергали лук. Я оставил необходимые указания приходскому старосте и собрался ехать в районный центр. Но перед тем, как сесть в свою колымагу, все-таки надумал спуститься к реке, чтобы искупаться. Погода стояла чудесная, да еще и москиты куда-то попрятались, а от воды несло, знаете, такой свежестью и пряностями.

В этом месте архимандрит одобрительно крякнул, мечтательно представляя среднерусский холмистый пейзаж с диким пляжем в устье реки.

Так вот, - продолжил тем временем отец Михаил, - я спустился с горки, там у нас подобие лесенки, ступеньки вырыты в суглинке, и уже предвкушал купание, как вдруг увидел, что у воды кто-то сидит. Гостя моего Федьку я сразу узнал, хотя знакомы с ним очно не были. Его жена Евфросинья Петровна из Забугорья весьма набожна и усердна, уж трудно ее не заприметить на службах. Активистка, дай Бог каждому. А Федька, по батюшке не знаю, значит, ни разу не появлялся в церкви. Бывало, встречал я их парочку в деревне у райпо. Он во хмелю постоянно, она его как-то даже хворостиной гоняла, меня увидела, застеснялась. Что тут скажешь: сельский быт меняется медленно.

- Работу во приходе проводить надобно, - назидательно прокомментировал Иоанн.

Отец Михаил растерянно кивнул, мысли его были далеки от проблем села первой четверти двадцать первого века.

Пока я застыл в нерешительности, думая, искупаться или нет, этот пьянчужка заприметил меня и помахал бутылкой. Рядом валялась еще одна. Вот, подумал я, кто мне тут пустую тару оставляет – не первый раз замечаю и прибираюсь. И чего ж я его тут раньше не встречал? А Фёдор и кричит мне, эй, святой отец, рыбки пришли половить, да еще и предлагает мне от бутылки хлебнуть.

- Что ж ты, Фёдор, тут безобразничаешь, - спросил я, - мусоришь и жене не помогаешь по хозяйству?

А он расхохотался так мерзенько, ответил, мол, на пенсии, отдыхает заслуженно, и даже справка у него есть о законном тунеядстве.

- Рано еще отдыхать, - заметил ему, - хоть и на пенсии, вон здоровый мужик, а бездельничаешь, пьянствуешь.

Ответил мне язва:

- Святой отец, или как там вас, пардоньте, но бездельник это вы, песни у себя в церкви поете, стихи читаете, а пользы от вас с гулькин нос. Вот я на тракторах да комбайнах сорок лет отпахал, страну кормил, колхоз поднимал, а вы чем тут занимались? Конца света ждете? Тьфу, - говорит.

Ну, думаю, попался мне тут в глуши доморощенный атеист. И спорить с ним не хотелось с пьяным, и развернуться и уйти было неловко. В конце концов, не мы ли терапевты душ людских, как говаривал ваш преподобный игумен Онуфрий.

- А что, - вставил Иоанн, поглаживая бороду, - действительно и нечего с таким связываться. Он поскандалить хочет, а не душу спасать. Ему терапию уже поздно, ему принудительное лечение надобно. Вытрезвляющее! С санитарами!

Старец рассмеялся собственной шутке. Но отец Михаил оставался серьезен. История явно имела какое-то серьезное беспокоящее продолжение.

- Ну, ладно, - успокоился Иоанн, - ты рассказывай дальше, а то я не пойму, в чем тут дело.

Диакон продолжил.

Видя, что я помалкиваю, пьянчужка примирительно сказал:

- Да не кисни ты, служка, все мы, вестимо, промысел Божий. Ты вот в церкви сидишь, оборону держишь. А я пьянствую за казенный счет. Между прочим, пенсия моя вся в ваших ящиках оседает. Прекрасно знаете, сколько бумажек вам моя благоверная носит? Так что могу себе позволить привилегии.

Надо сказать, Евфросинья Петровна действительно жертвовала часто и прилично, и, похоже, пенсия мужа была не малой долей в ее пожертвованиях. Но мне нужно было что-то ответить на все эти обвинения. Пришлось вступить в диспут с сельским алкоголиком, прошу у Господа и у вас, отче, прощения за неподобающий эпитет.

Архимандрит махнул рукой:

- Не бросайте жемчуга перед свиньями!

Отец Михаил c недоумением взглянул на наставника.

- Се человек, - сказал он и пожал плечами.

Иоанн прищурился и стал поглаживать бороду, что по мнению людей знающих, не предвещало у батюшки доброго настроения.

Диакон ничего не заметил и вернулся к рассказу.

Возразил я ему:

-Помилуйте, Фёдор, ваша жена считает церковь чем-то нужным, раз участвует в церковной жизни и жертвует средства. Значит, есть и другие люди, кто не считает церковь бесполезной. Имеют право на привилегии, как вы говорите.

Пьянчужка осклабился.

- Я и не считаю церковь бесполезной, - говорит. - По молодости моей тут клуб колхозный был, и довелось мне однажды сразу двух доярок развлечь. Одну за другой. Вон прямо за приделом – там еще ложбинка удобная, видели, наверняка. Согласитесь, батюшка, чем не чудеса? Искренне благодарен церкви и высшим силам за ту ночь. Так что нет, не бесполезна. А вот вы и вся ваша братия – бесполезна.

И он довольный донельзя приложился к бутылке.

- Пожалуй, нам с вами не о чем говорить, Фёдор, - решил я, - мне печально, что ваше мнение настолько категорично. Но я был бы рад увидеть вас среди прихожан, может, на службе вы каким-то неисповедимым образом найдете опровержение своих слов. Я искренне вас приглашаю.

Старик зашелся диавольским ненатуральным хохотом и продолжил изрекать какие-то гадости и оскорбления, приносящие ему одному радость, но я уже его не слушал. Мое внимание еще раньше зацепило нечто, плывущее вдоль берега Чертовки. Издалека я не мог разобрать, что там такое. Однако к описываемому мной моменту непонятный объект почти вплотную приблизился к берегу. На первый взгляд - мусор, наполовину затопленный в воде. Какие-то черные обгоревшие доски: то ли кусок стены, то ли двери. Кое-где обмотанные истлевшими тряпками, с торчащими ржавыми гвоздями и рваной острой проволокой, буксирующие за собой гнилые водоросли и поломанные ветки. Растерянно я сделал шаг к берегу, к самой воде, чтобы рассмотреть поближе этот корабль. Ибо мне показалось, кое-что нелепое находилось в этой куче. Что-то, чего там быть никак не должно.

Пока этот безбожник втолковывал мне своё абсурдное видение церковного устройства, я наклонился над водой. И тут разглядел…

У отца Михаила сбилось дыхание. Он слегка вспотел и выглядел неважно. Переживание задевало его за живое, и архимандрит невольно подался вперед, ожидая продолжения.

Может, река подмыла старые фундаменты на берегу Чертовки, может, кто сбросил хлам в воду – я не знаю. Это была икона, отче. Наполовину заляпанная водорослями, в верхнем углу проткнутая гвоздем, но в очень приличном состоянии. Словно только что вынутая из оклада.

- Чудно, - произнес отец Иоанн.

- Нет, не чудно, отче. Это еще не чудно. - Отец Михаил как будто задыхался, еле сдерживая секрет, пытаясь не сорваться на беспорядочный и путаный монолог. Он сделал паузу и шумно выдохнул, успокаиваясь.

- Ну чего же ты, - рявкнул старец, - не томи!

Отец Михаил вперился глазами в архимандрита и тихо спросил:

- Помните Боголюбскую Чудотворную? Утраченную при отступлении Юденича?

- Млекопитательница? – восторженно прошептал Иоанн.

- Да, отче! – горячо прошептал в ответ Михаил и встал. – Это была она. Я сразу узнал. Синий марфорий, луна и солнце в византийской традиции, младенец… И даже отверстие от той пули большевистской, которую сама Богородица отвела от младенца, я разглядел. Все по описанию.

Архимандрит вскочил и, преклонив главу, тихонько запел, а следом кондак подхватил и отец Михаил.

- Взбранной Воеводе, Владычице нашей Богородице, похвальная пения приносим Тираби Твои о явлении чудотворныя иконы Твоея. Ты же, яко имущая милосердие неизреченное, соблюди и спаси от всяких бед рабы Твоя, с верою и любовию вопиющия Ти: Радуйся, Богородице Дево, милостию Твоею присно нас питюющая.

Закончив стих, отцы уставились друг на друга. Но если архимандрит смотрел на свое духовное чадо с удивлением и гордостью, то в глазах диакона читался ужас. Отец Иоанн не смог это не заметить и напомнил:

- Мишенька, дружок, если это Боголюбская, она же царица среди чудотворных! Молвят, исцеляла даже маловерных. Родственницу царя, княгиню, как там ее… ну бог с ней, не помню… вылечила. Схимник Мардарий велел Шуйскому кланяться иконе, а тот не послушал и был полонен поляками, а послушался бы, кто знает. А плакала то она часто, в книгах монастырских несколько записей, и всё о сбывшихся пророчествах и знамениях. Из-за Урала шли поклониться млекопитательнице, и раскольники, и еретики – всем помогала. Мы с покойным Саввой Меньшиковым, реставратором, в восьмидесятые все урочища облазали вокруг Чертовки, на месте монастыря взорванного копали втихаря от колхозников, тайник искали. Ты не ошибаешься, Мишенька? Точно ли это та самая?

- Точно, она, - подтвердил отец Михаил, - там еще буквы полууставом…

- Боже, помилуй, - всплеснул руками отец Иоанн, - цела и явилась диакону. Дела Твои, Господи! От всех хворей лечит: и глаза, и ноги, и живот, и женщинам в помощь для деторождения. Чахотку и ту исцеляла. Рассказывай, Мишенька, дружок, дальше-то что? Новость распрекрасная, но скорблю отчего-то. Говоришь, летом это было?

Диакон тяжело вздохнул, отчего у архимандрита по спине пробежала дрожь.

Увидел я икону и стал размышлять, как ее достать, чтобы в воду не окунуть и не потревожить лишний раз. Подцепить нечем – кругом трава да молодые кусты, ни ветки, ни палки. А тут еще и Фёдор заметил, что я на него внимания не обращаю, и спросил, чего это я вытаращился на воду.

- Да вон, - как можно спокойнее отвечаю, а у самого руки трясутся, - икона плывет, никак намек свыше на ваше, Фёдор, поведение беспокойное.

Тот пригляделся, икону тоже рассмотрел и как-то примолк. Потрясло его происшествие, видать.

- Настоящая что ли? - спросил с любопытством, и поближе к берегу подобрался. А там не пологий спуск, а обрывом, сразу глубоко, по шейку, купаться удобно – окунайся и вылезай.

Я как раз и решил, что надо в воду лезть, да поскорее. Чертовка – речушка резвая – что схватит, то мигом в озеро утащит.

Отец Михаил прикрыл рот ладонью. Словно боясь рассказывать дальше. Но через мгновение продолжил.

И пока я скидывал подрясник, замешкавшись, нехристь этот, Федором названный, наклонился поближе, то ли рассмотреть хотел, то ли дотянуться. Только слышу – бултых! – до меня только брызги долетели.

Вот же, окаянный, подумал я, бросил облаченье на траву, подбегаю, а он в воде плавает, спиною вверх. Не двигается.

- Фёдор, - закричал я ему, - вылазьте, вы что там делаете?

Молчит, не шевелится, только на волнах качается. Голова моя быстрее сообразила: утоп, пьянчужка! А ковчег с иконой его падением-то откинуло от бережка, и они в течение попали. И поплыли себе курсом на озеро. Надо за ней бросаться и вплавь догонять, может даже и пешком по дну успел бы.

Успел бы…

- И что же, Мишенька? – спросил потрясенный отец Иоанн не своим голосом. Отец Михаил поднял на него глаза полные глубокой печали.

- А что же я? Забежал в воду, одной рукой тянусь к иконе, да куда там, а другой переворачиваю этого гада. Смотрю на его лицо мокрое грязное, и аж выть хочется. Вытащил я тело на берег кое-как, словно мешок с костями, чудом ничего ему не сломал. Лежит, не дышит, бледный как смерть. Посмотрел на икону, а кораблик мой за камыш уходит – секунда и не вижу ничего. Поплыла она дальше.

- Так-так, Мишенька, ты же понимаешь всю значимость обретения чудотворной? Это не образ из церковной лавки по тыще рублей, это, Мишенька, не только тринадцатый век и музейный экспонат! Это же исцеление страждущих, доказательство для маловерных и награда воцерквленным.

- Отче, но там был Фёдор!

- Так он же утоп? – удивился архимандрит.

- Нет, не утоп, - снова вздохнул Михаил, - нас еще на втором курсе в педагогическом учили скорой помощи. Мы друг на друге тренировались, смешно было. И вот пригодилось… Стал я Фёдора реанимировать.

В этот момент отец Иоанн издал непроизвольный звук, похожий одновременно на стон и на крик раненной утки. Диакон повторил тверже и громче.

Начал я его реанимировать, отче! Все как по науке. Дыхание рот в рот, массаж сердца. Вода из него льется, чувствую, дышать начал. Останавливаться нельзя, спасаю дальше. Порозовел, а потом закашлял, заерзал. Материться начал, как чёрт из преисподней. Прямо на меня и вытошнил всё, что выпил с утра.

- О, как, - сказал, как очухался, - повело что-то над водою, голова закружилась!

Потом посмотрел на меня чумазого и спросил:

- А где икона-то твоя?

- Уплыла, - ответил я великом унынии.

- Чего ж не хватал, повесил бы у себя в церкви. На халяву-то! - потом почувствовал, что я расстроен и попытался меня утешить - Да не куксись, батюшка, сейчас мы сходим к Валерке в деревню, у него лодка моторная и найдем твою икону. А если Валерка в запое, так на Спиридоновой надувной на веслах нагоним.

Потом он попытался встать и тут же свалился. Пришлось бежать за старостой, слава богу, тот еще не ушел. Вместе с великим трудом загрузили утопца в машину, и отвез я его в районную больницу за десять километров. Там отругали, что притащил бродягу, но в конце концов приняли. Евфросинья Петровна с тех пор мне благодарна сверх обычного. Пирожки постоянно приносит, каждый раз кланяется за спасение Феденьки. Тот-то как пил так и пьет, и от воды подальше держится. Вот.

Отец Михаил замолчал.

Архимандрит пододвинулся к диакону почти вплотную и непривычно жалобно спросил:

- А с иконой-то что, Мишенька?

- Искали. Целый месяц. Всем приходом. Трижды обошли вокруг озера, каждую корягу проверили, все кусты обшарили, течения изучили и проследили. Даже ныряли в глубины, монеты серебряные нашли царские. Канула в Лету.

- И? – вдруг строго спросил отец Иоанн.

Диакон исподлобья посмотрел на старца.

- И мучает меня эта история, Отче. Поступил ли я как христианин? Как священнослужитель? Как человек? Бог ли меня испытывал или дьявол искушал, и прошел ли я это испытание? Как мне примирить совесть, и сердце, и разум, и душу?

Архимандрит, нахмурившись, уставился в окошко кельи. Таким сердитым и растерянным его прежде, наверное, никто не видел. Наступило долгое и тревожное молчание. Отец Михаил забился в угол и опустил глаза. Реакция старца, кажется, его встревожила.

Наконец, отец Иоанн отвел взгляд от светлого прямоугольника окошка, медленно сел на постель. Неспешно расправил подрясник. И тихо, но четко, вопросил:

‘- Зачем? Зачем ты его спасал? Ответствуй честно!

Диакон испуганно теребил пуговицу, на лбу отца Михаила выступили огромные капли пота. Он попытался что-то сказать, замолчал, снова попытался, а потом как-то вдруг расслабился и тихо ответил:

‘ - Я не знаю, отче! Честное слово!

Архимандрит оторопело поглядел на гостя, медленно побагровел, затем внезапно встал прямо на кровати во весь свой рост и гневно приказал

- Уйди отсюда, Мишенька! Иди подобру-поздорову! – а потом забормотал: - Расстроил ты меня, Мишенька. Знаешь, что-то тошно мне. Я лучше прилягу, пожалуй.

Диакон вздрогнул, словно получил пощечину. Спиной попятился к двери и с поклоном громко вывалился наружу.

Отец Иоанн как будто не заметил ухода. Он лег на постель, уставился на низкий потолок и продолжал шептать, то ли обращаясь к диакону, то ли разговаривая сам с собой.

- Иди, Мишенька, иди. Озадачил ты батюшку, Мишенька. Вот новость так новость. И как же это теперь?

Вдруг в ярости посмотрел на дверь:

- А ведь выдумал все, негодник! Я ж тебя гонял, послушаний давал не в меру, неужто мстишь старику за учение бесхитростное? Так это нехорошо, не хорошо. Не по-божески так поступать. Господь зря пытать не станет, и второй раз не предложит. Вот истину говорю. Мне отмщение и аз воздам!

Отец Иоанн в тот день не вышел из кельи, сославшись на приступ ревматизма. Ночью спал он беспокойно и видел один и тот же сон, что бежит он по вязкому речному дну и никак не может догнать богоматерь, которая, молча, стоит на маленьком уплывающем вдаль за камыш плотике. А рядом с ней сидит отец Михаил с бутылкой и пьяным голосом увещевает, мол, не тревожьтесь, святой отец, возьмёте лодку надувную у Спиридона и на халяву повесите ее в храме. Архимандрит захлебывался водой, кричал, просыпался и снова засыпал.

Бдящие ночью монахи, которым довелось проходить мимо кельи, принимали крики за молитву и рассказывали, что старец неистово молился всю ночь, и, наверное, грядет что-то недоброе.

О судьбе диакона Михаила в монастыре ничего не знают.

Вот и настал ваш звездный час, дорогие пикабушники!

Я, конечно же, о тех из вас, кто пишет в самых топовых нынче жанрах и поджанрах - фэнтези всех мастей, ромфанты (ну и название), хоррор (ох, уж эти кривые англицизмы) и СЛР (что-то из области начинающих писов).

Пришло время разобраться, в чем же секрет успеха некоторых из вас.

Может быть, в незатейливости и бесконечной похожести сюжетов? Или в насквозь понятных героических героях? Или, быть может, кто-то по-настоящему хорошо пишет (ну, там оригинальные сюжеты и герои, заложенные в произведение смыслы, хороший язык, грамотный текст)?

Ничего нельзя исключать.

Из 200 опрошенных мной во время встреч в библиотеках подростков 190 сказали, что читают фентези. Авторов назвать никто не смог, что показательно.

Еще несколько ребят заявили, что читают школьное рекомендованное, что не может не радовать.

Часть из тех, кто читает фэнтези, читают еще и фантастику. Но сплошь современную, Стругацких и Беляева не знает никто. Хотя вру, один мальчишка удивил всех, сказав, что читает "Пикник на обочине".

Большое количество взрослых (от 18 до 40 лет) также читают фэнтези. Девушки посвящают све время СЛР и разным космическим эротическим произведениям. Мужчины традиционно предпочитают боевую фантастику.

В целом выходит, что произведения, написанные в озвученных мной в самом начале жанрах просто заполонили сеть. Настоящий потоп, товарищи.

Так в чем же секрет популярности этих жанров с поджанрами? Прошу обратить внимание, что интересны причины их популярности как среди читателей, так и среди авторов.

Что думаете?

... Она загадала впредь не соглашаться быть брошенным листком и не бояться оспоривать невежество. Даже не так — не быть неодушевлённым листком, а быть человеком.

Пушкин был иного мнения на сей счёт — «и не оспоривай глупца», велел он, но Ляля Гавриловна видела в невежестве корень аморальности. Именно через зияющие врата невежества, думала она, аморальность въезжает, как вавилонская блудница на звере. Или, возможно, невежество и есть зверь?

И если все умные и честные останутся стоять в сторонке, не оспоривая глупца, то глупец успеет ввести чрез врата целую армию — легион! — а стоящие в сторонке вдруг обнаружат себя выстроившимися вдоль стенки для расстрела.

Нет, думала Ляля Гавриловна, кто-то должен, обязательно должен оспорить глупца, бросить себя на оспоривание, пока равнодушные умные бездейственно наблюдают за разрушениями, творимыми глупцом.

Разве молчаливое попустительство не есть порок?

Разве худшие из злодеяний не творятся благодаря ему?

Пока умные слишком ценят свою изящную руку, чтобы разбрасываться ею и удерживать за рукав глупцов, последние, неоспоренные и резвящиеся без удержу, будут искренне считать знаете что?

Что существуют лишь они сами.

Что лишь они и населяют землю, что они избранный народ, что никто в истории не оспорил их потому, что и оспоривать-то было нечего! — один прямой смысл, одна правда-с.

Так разовьётся непривычка к существованию второго мнения, как при тирании.

И вот к какому следствию мы придём: к тирании неоспоренных глупцов.

Не оспоренные ни разу в жизни, глупцы, когда один умный наконец не выдержит и вставит слово, заорут: да как посмел ты оспорить тех, кто испокон веков был прав и потому не встречал ни единого слова поперёк? Лишь наша абсолютная, исключительная правота была причиной нашего предвечного властвования! А тебя, тебя, — изящно стоящего в сторонке (хоть мы, глупцы, и не видит в том ни толики изящного), — просто не существует, вот почему ты так долго молчал. Тебя нет.

Но я же просто не метал перед вами бисера, попробует оправдаться изящный. Но глупцы-то всё равно не поверят в его существование! Потому как его не существовало для них, пока он так умно не оспоривал и так прозорливо не метал...

Будет, конечно, судебный процесс. Но изящный уже не сможет доказать своё существование: ведь устранился же он от врат изначально, пока в него въезжали звери, блудницы и войска.

Допросят старейшего старожила: видал ли, слыхал ли, о старинушка, на своём веку ты хоть единого умного али изящного? И он честно ответит: никак нет-с, батюшка верховный глупец, ни разу.

И изящные останутся стоять в сторонке, не разменивая жемчуга слов понапрасну, с одним-единственным различием — теперь им в судебном порядке будет запрещено сторонку покидать: все земли уже будут к тому времени захвачены глупцами, причём бескровно.

Ибо умные погнушались метать перед свиньями и свою драгоценную кровь, а свиньи, не зная сопротивления, стали властелинами земли.

И знаете что? И в царство Божие свиньи войдут, ибо ввезли своих блудниц, не ущемляя ничьего покоя и не пролив ничьей крови, ибо никто не посмел раскрыть рта и возразить. Стало быть, и греха не было, раз всё произошло со всеобщего согласия.

И после, когда не будет на земле ничего иного, кроме свиней, кавалерии блудниц и резвящихся глупцов, не останется и памяти о возможности иного, и сие станет нормой и абсолютом.

Для такой нормы, дабы восторжествовала она на земле, достаточно лишь одного: постоять в сторонке, не оспоривая глупца и создавая тому видимость его полного авторитета, непререкаемости и неоспоренной силы.

Так неоспоренное перерастает в неоспоримое.

И потому Ляле Гавриловне ближе было понимание Чехова (о свадьбе, болезни и переезде которого в Ялту недавно прочитала она в газете), утверждавшего, что интеллигентным людям важно не переставать существовать и верить в пользу своего существования, ибо хотя неглупец на вес золота, но применение себе находит с трудом.

Глупец же, мыслила Ляля, в своей пользе сомневается редко и потому обычно считает умного простофилей, болваном либо попросту дефективным.

Не схожи ли в этом глупцы с малыми детьми, считающими всё съестное, кроме конфет, нелепицей и откровенной дрянцой? Так и глупец, завидя что-либо несообразное с конфетой собственного невежества, мгновенно голосит при полной поддержке и сочувствии собратьев: кака!

Но стоит ли вкладывать все бразды правления в ручонки таких любителей сластей? Стоит ли не сметь возразить им на их вскрики, стоит ли ничему не учить их, а после сокрушаться их глупости?

Не сами ли умные не дали глупцу шанса — а всякое живое существо заслуживает шанса — хотя бы поприсутствовать при деяниях умных?

Так пусть же глупец останется ущербным не потому, что не имел возможность побороть собственное невежество, а потому, что просто не сумел. Сие, по крайней мере, есть гуманизм.

[отрывок из романа "Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне"]