Сообщество - Лига Писателей

Лига Писателей

4 598 постов 6 759 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

21

Железо поет

Несколько детей уже собрались и готовы к любимой забаве – травле. Вот идет он – мирный объект насмешек – Железо. Увидел мучителей, замер на секунду, вздохнул, приготовился.

- О, Ванек, смотри, наш Железяка идет. – Весело подмигнул новому мальчику во дворе Миша. – Сейчас будет концерт.

Миша противно хихикнул и подошел к толпе. Ваня присоединился к ним. Они только переехали в этот дом. Сегодня вышел во двор знакомиться с местными. Пока впечатления не очень. Но хотелось бы, конечно, если не подружиться с дворовыми, то хотя бы мирно сосуществовать.

- Чего за концерт? – Спросил Ваня.

- А ты смотри. Точнее, слушай.

К толпе подошел мальчик. Он был чуть выше остальных. Видно, что сильнее. Мальчик хромал. Чем ближе он подходил, тем более ярко сверкала на солнце его железная нога. Протез. На улице лето, мальчик был в шортах. Видно, что свою ногу он не прятал. В метре от зевак мальчик остановился и … запел.

Ваня замер. Это был очень неожиданно. И красиво. Мальчик стоял, смотрел на детей и пел. Видимо, дети не первый слушают этот концерт. Они заулюлюкали, затопали, некоторые стали громко смеяться и выкрикивать что-то вроде «Дурачок», «Идиот» и тому подобное.

Миша толкнул Ваню локтем в бок и подмигнул.

- Во, видел нашего дурачка местного?

Похоже он ждал от Вани такой же реакции – смеха и издевок.

- Почему ты считаешь его дурачком?

Миша замер и удивленно глянул на нового знакомого.

- Потому что он поет.

- И что? Он что-то глупое поет?

- Нууу, нет. Просто поет.

- Ну тогда он не дурачок. Он артист.

- Да какой он артист. Железо он. Год уже тут живет. Раньше прятал свою ногу. А потом пацаны прознали, что у него протез, стали подшучивать. Он поначалу дрался, убегал, плакал, а потом стал петь. Я ж говорю, дурачок.

Тем временем Железо ушел в подъезд. Петь он не переставал.

На следующее утро Ваня встретил Железо на улице. Было еще совсем рано. Ваня вышел позаниматься на спортивную площадку, там и встретил нового знакомого. Мальчик отжимался, подтягивался.

- Привет. – Сказал Ваня. – Здорово у тебя получается. – Он кивнул в сторону турника. – Я так не могу.

Железо замер. Он внимательно смотрел на Ваню. Видимо, прикидывал, чего ждать.

- Ты красиво поешь, - вдруг сказал Ваня.

Железо молчал.

- Правда, мне понравилось. Как тебя зовут?

- Железо.

- Да нет, по-настоящему, как зовут?

- Коля.

- А я Ваня. Слушай, у меня к тебе есть предложение.

Коля недоверчиво смотрел на Ваню.

- Зачем ты со мной говоришь? Ты ведь новенький во дворе? Ты, наверное, не знаешь, я тут вроде местного дурачка. Будешь со мной общаться, нормальные пацаны тебя не возьмут в компанию.

Ваня засмеялся. Он давно уже научился сам себе составлять компанию и не гонятся за «нормальными пацанами».

- Местный дурачок – это прикольно. Поэтому ты поешь, чтобы отстали? Эффект неожиданности.

Коля улыбнулся.

- А ты умный.

На следующий день местные «нормальные пацаны» с удивлением обнаружили, что дверь заброшенного гаража во дворе открыта. Самые смелые осторожно пробрались посмотреть, что там происходит. Возле гаража стояла машина. Из багажника папа Вани вытаскивал коробки и носил в гараж. Что было в коробках, непонятно. Через какое-то время из гаража послышалась музыка: гитара, барабаны, синтезатор. А потом пение.

«Железо поет» - подумал двор. И уже никто не смеялся. Все слушали.

Показать полностью
29

Жена инженера

Во времена Александра II инженеров уважали, но и требовали с них жёстко: тот, кто построил мост, должен был стоять под ним во время прохождения первого поезда. Рухнет мост — инженеру конец.


— Брэдбери говорил, все люди — механизмы радости.

— Из какого века?

— Двадцатый.

— Снова был в будущем? А если бы в пустоту?!

— В будущем нет пустот, Анна. Пустоты — только под мостами…

— Когда назначили испытания?

— Послезавтра. Давай спать...

Анна тушит лампу, сбрасывает платье и ложится рядом. В свете уличных масляных фонарей вспыхивает и гаснет серебристая кисть халата.


***


Когда он просыпается, к стенам липнут сумерки. В последние недели стройки спать приходилось два-три часа, и теперь, когда мост готов, Альберт спит по двенадцать, шестнадцать, восемнадцать часов — целыми сутками. Анна не уходит: сидит рядом, вяжет при свете стеклянной, привезённой из Петербурга лампы, и пишет письма матери и кузинам. В пять вечера отлучается в хлебную лавку — и Альберт просыпается от густого хлебного аромата. Он любит ржаные поджаристые булки с мелкими зёрнами, она — горячие багеты с цукатами и изюмом; но в средневековом Париже таких не пекут, и она лакомится простыми лепёшками, посыпанными маком. Иногда печёт хлеб сама — но в последнее время забросила домашнее хозяйство, и горшки и миски неровной башней нависают над облупленной печью. Мелкий паук с красной спинкой уже обвесил их прозрачной блестящей нитью.

Если прищуриться паутина напоминает часовую башню Вестминстерского дворца. Анна усмехается совпадению: Огастес Пьюджин всегда был архитектурным кумиром Альберта.

— Познакомься с ним, — не раз предлагала она мужу. — Не обязательно говорить, что ты из будущего.

— Потом. Потом, — отмахивался Альберт, целовал её и возвращался к своим чертежам.


***


— Я достала для тебя кое-что, — говорит Анна, явившись с последним ударом полуночи. Снимает шляпку, скользит взглядом по панели кабины, отмечая жёлтый огонёк — вечером снова забыли обнулить. С силой дёргает рычаг, смотрит, как минуты юркой ящеркой убегают в прошлое, и улыбается мужу: — Чудодейственная вещица. Секрет японских военных.

Альберт, не отрываясь от бумаг, взмахивает рукой, разбрызгивая с автоматического пера капли чернил.

— Психостимулятор, — продолжает Анна. — Ты слишком много работаешь, мало спишь. Нужно взбодриться.

Альберт поднимается, покачиваясь; скрипят суставы. Молча берёт из её рук флакончик и кидает в раскрытую форточку. В ту пору из окон уже несётся весна, и ливни сирени занавешивают кабинет лучше всяких штор.

— Зачем, Аннет? Не нужно. Что мне теперь нужно — так это ясный ум и терпенье, терпенье… Как стальной трос — вот такое!

Он обхватывает осиную талию Анны; она тихо смеётся: ей не хочется раздражать мужа громким звуком.


***


Угол в кабинете отгорожен плотной портьерой. Испытания послезавтра, и тянуть больше нельзя — Анна входит туда, словно в Каменный театр на Театральной площади: с трепетом, прибрав волосы, оправив платье. Только пахнет внутри не театром, а мастерской: олифой, маслом, опилками и разогретым железом.


Нижней скруглённой площадкой кабина врастает в пол, а куполом упирается в потолок — в некрашеные доски с пригоршнями мха вместо шпаклёвки. Стёкла поблёскивают в темноте; в глубине мелькают быстрые голубые искры.


Анна кладёт руку на резиновую рукоятку, нажимает — и дверца плавно отходит в сторону. Кабина вибрирует — на этой неделе Альберт перегрузил её путешествиями. В среду он за один день побывал на солеваренном заводе восемнадцатого века, а после — в Египте эпохи Гиксосов: пытался усовершенствовать градирни по принципу полого деревянного колеса. Разлёт во времени был — почти четыре тысячи лет, кабина трещала и лязгала, и Анна всю ночь просидела рядом со свечой, кисточкой и плошкой масла: смазывала сочленения и протирала влажной салфеткой стёкла, кнопки и рычажки; как лоб у больного ребёнка.


И радовалась тому, что Альберту всё ещё не удалось проложить путь в будущее. Только спонтанные вспышки, только рискованные вылазки вникуда, в пустоту.


«В будущем нет пустот, Анна». Она вздрагивает — до того явственно звенит в ушах голос мужа.

Сегодня кабина сдержанна: вибрация успокаивается от лёгкого касания, скрип мгновенно сходит на нет. «Чувствует», — думает Анна, заходя внутрь. Тепло от прежнего перемещения ещё не улеглось, по углам забилась цементная пыль, а в щёлке между панелей застряла соломинка луговой овсяницы. Анна переламывает её, трёт в пальцах: сочится свежий, весенний запах, солнечный и спокойный.


Кнопок она касается, словно клавиш. Маршрут известный: триста лет вперёд от Парижа, двадцать назад — от Петербурга. Кнопки звучат высокими нотами, складываясь во что-то немелодичное и вздорное. Последней басит алая кнопка пуска. Подражая мужу, Анна шепчет: «Ключ на старт!» Терпит секунду стискивающей виски боли — и открывает глаза уже в другом времени.


Над нею мартовское небо, оглушающий звон капели и пронизывающий ветер. Анна жалеет, что не догадалась захватить плащ, ёжится в сером платье из плотной шерсти, втягивает голову в плечи и приподнимает подол, чтобы не намок в талом снегу.


Так, на носочках, перепрыгивая с одного сухого пятачка на другой, Анна добирается до двухэтажного коттеджа грязно-рыжего кирпича. Дом одиноко стоит в поле, где снег ещё и не думал таять, — вьётся только мокрая тропа, похожая на трещину в стекле.


Стук — и гремящая какофония из-за двери: лай, детский смех, треск и грохот. Анна горько улыбается, привычно размышляя: может ли быть такой дом у них, с Альбертом? Или навсегда — только квартира в темноте переулков средневекового Парижа, обставленная по моде императорского Петербурга, пропахшая «химическим» духом?.. Альберт не терпит проводить эксперименты за закрытой дверью, и запахи из лаборатории с видом на виноградник Мовуазен гуляют по всему дому...


Анна ловит разбежавшиеся мысли ровно к тому моменту, как дверь оранжевого дома распахивается: на пороге — старый архитектор в кожаной жилетке, в чёрных брюках и брошью в виде скрюченной щуки. Он подслеповато щурится и пытается выставить Анну, не слушая объяснений, но эта история слишком знакома, чтобы отступать. Она проскальзывает внутрь, кивает супруге Ивана Ивановича и вынимает из глубокого кармана зелёный томик величиной с ладонь. Тиснение блестит золотым, корешок отделан тёмно-бордовым бархатом, а между страниц узкой шёлковой полосой улеглось серое ляссе.


Анна протягивает томик Ивану Ивановичу и уже даже не замечает, как вспыхивают его глаза: приелось за столько-то лет.

Дрожащими руками старый архитектор запирает дверь, навешивает цепочку и щёлкает потайным замком.

— От кого вы? — срывающимся голосом спрашивает Иван Иванович.

Из столовой, как и всегда, восхитительно тянет жареной рыбой и пряностями; однажды Анне даже довелось попробовать. Но сегодня во рту горько, в горле — горячий ком, и рыбный аромат вызывает лишь тошноту.

— Имею честь передать расчёты Устада Ахмада Лахаури.


Это имя выверено временем: Анна перепробовала десятки прочих архитекторов — современников Ивана Ивановича. Но он попался только на создателя Тадж-Махала. Тень величия успешно скрыла даже то, что Лахаури жил гораздо позже и Анна никак не могла передать от него какую-либо посылку...

— Кем вы у него работаете? Чертёжница? Переписчица?

Анна вздрагивает: ни разу в прежние её приходы он не задавал этого вопроса. Но принуждает себя улыбнуться — совсем как в салоне у Анны Павловны — и механически разжимает губы:

— Чертёжницей.


А мысли мечутся, как искры по проводам: в чём дело? Что сбилось? Почему он ведёт себя иначе, чем прежде?

А ещё — и вправду, кем она работает? Нигде не устроена, хозяйство в Петербурге брошено на Марусю, детей у них нет. Кем же она у него работает? В какой-то книге Анна читала, что есть такая профессия — жена лётчика. Ну а она — жена инженера...

— Что вы хотите взамен? — старик-архитектор вскидывает глаза от содержания, смотрит на Анну полную секунду и снова углубляется в книгу.

Анна подаёт ему папку с чертежами готового моста.

— Проверить, выстоит ли.


Внутри привычно натягиваются тонкие нити; пока Иван Иванович сидит, запершись в кабинете, его супруга уводит Анну в диванную. Они пьют кислый чай, и в горле у Анны растёт ком; чай кажется горьким, беседой закладывает уши, а от пряных и пыльных запахов кружится голова.

Иван Иванович возвращается через час. Анна ждёт привычного кивка, ухмылки и завистливо-уважительного «Крепкая работа!»

Но разбирает только кряхтение и старческий кашель.

— Поездом будут проверять?

— Конечно!

— Не пускай своего начальника.


Ниточки обрываются. Срывается голос:

— Не выдержит?

— Да может и выдержит, — скрипит старик, толкая ей в руки разлохмаченную папку. — В интервал доверия попадает. Но близко к краю. Кто-то пустил бы, я бы — никогда.

На негнущихся ногах Анна выходит в мартовский холод. Дотягивает до столба с фонарём, заворачивает за угол и вытаскивает деревянную коробочку. Вынимает обратный ключ — стеклянный шар размером с грецкий орех. Сдавливает, глотая слёзы, и под хруст стекла уносится в средневековый Париж.


***


Квартира встречает её духотой и сумраком. Анна прислушивается: в глубине комнат стучит машинка, под окном трещат подносами вечерние коробейники, что-то шкворчит в печи.

— Альберт? — зовёт она, скидывая промокшие туфли. Шлёпает босиком по паркету, позабывшему, что такое мастика, отводит ситцевую занавеску, заменившую выломанную дверь, и заглядывает в кабинет.


Муж сидит за печатной машинкой, привезённой из Петербурга; каретка добегает до конца строчки и весело звенит. Он поднимает голову, встаёт, потягивается и раскидывает в стороны руки:

— Здравствуй, путешественница.

Анна хмурится, уворачиваясь от его рук.

— Опять? — кривится Альберт, когда жена протягивает ему папку с расчётами. — Зачем?

— Посмотри, — отвечает она; голос звенит, как натянутая металлическая струна.


Альберт вздыхает, но покорно срезает узелок и достаёт заляпанные зелёными чернилами схемы. Шарит вокруг в поисках сильных очков и карандаша, усаживается за второй стол — чертёжный, громадный, как взлётное поле, заваленный бумагами, металлическими кубиками, кофейными зёрнами и невскрытыми письмами — и…


Анна замирает; они женаты девятнадцать лет, но она никогда не сумеет глядеть на это спокойно.

Пальцы, зажавшие карандаш, летают над клавишами калькуляторов, над рычажками расчётных машин, — Альберт похож на идеальный механизм, на механического насекомое, собранное искусным мастером из серебряных спиц.


В такие минуты Анне не отогнать восхищения — и страха. Ей кажется, муж вот-вот расправит металлические крылья и уплывёт от неё в звенящие небеса, полные цифр, шифров и чертежей мистических машин.

Но Альберт не улетает. Он откидывается в кресле, поднимает руки над бумагами, словно говоря: всё! — и оборачивается к ней.


— Ну? — Анну выпускает на волю страх, который держала в себе с самого рыжего дома, и он затапливает её с головой, окутывая крутой волной паники. — Ну?!

— Всё в порядке, — с улыбкой говорит Альберт. — Тебе не о чём тревожиться.

Анна опускается в кресло, горбится и подпирает лоб рукой. Так бывает всегда, когда муж заканчивает работу и проверяет устойчивость по расчётным схемам. «Половина победы», называет это Анна. «Твоё спокойствие», — говорит Альберт.


И всё-таки — старый архитектор никогда прежде не говорил «Близко к краю».


Она засыпает беспокойной, но наутро мужа вновь встречает запах свежего, горячего хлеба и хрустящих пирожков с капустой — маленьких, как рыбки, слепленных из тёмной муки, с золотистыми защипами на боках.


И всё-таки — что-то не так.


Днём ей не сидится, не шьётся, не вяжется. В кои-то веки Анна входит в кухню и берётся за нож, но овощи выскальзывают из рук, тарелки падают на пол, тыква пригорает, мясо не пропекается, она бросает горшки и убегает на балкон: думать, курить, ждать мужа.


Испытания завтра. Когда Альберт уходит в лавку за бумагой, Анна бросает взгляд на панель кабины — настроено на Петербург, а в бархатном гнёздышке на банкетке у стены — коробка с пригоршней стеклянных орехов, ключей на возвращение в Париж.


Сама она не бывала в Петербурге уже давно — муж говорит, что прячет в Париже кабину, но порой Анне кажется, что он прячет её, Анну — в глуши между лоз винограда и сирени, требуя обнулять каждый прожитый в прошлом день.


Из каждой поездки он неизменно привозит гостинцы. Анна вспоминает расписные табакерки, пузырьки с духами и кружевные митенки, и грудь сдавливают тревога и нежность. Она вздыхает, раскуривает трубку. Кольца дыма плывут над холодными зимними виноградниками, скрючившими свои лозы, словно пальцы дряхлых ведьм.


Утром она снова курит на балконе. Порыв ветра бросает в лицо горсть ржавых капель с водостока и обрушивается на хрупкую ветку у самого балкона. Ветка ломается беззвучно, только по земле катится с противным шорохом, будто кошка дерёт когтями сукно.


«Можно сломать кабину», — вдруг думает Анна, и мысль поражает её своей простотой и крамольностью.


Сломать кабину — и Альберт не попадёт в Петербург. Сломать кабину — и они больше никогда не уедут из этого зловонного Парижа, полного призраков, кладбищ и суеверий. Останутся навсегда в оплетённой лозами квартирке, в доме, зажатом между пекарней и фонарной мастерской.


Она не даёт себе времени сомневаться; знает — стоит задуматься, и мысли одолеют и испугают.

Анна тушит трубку и вытряхивает остатки табака. Платье — в мелком и плотном сером пепле.


Она стряхивает пепел прямо в ведьминский виноградник и бежит в кабинет.

Застывает на пороге: в углу скинуты его сапоги. Значит, муж вернулся.

Прижимает руку к груди, чтобы унять колотящееся сердце. Заглядывает внутрь.

Альберт спит на скрипучем кожаном диване, накрывшись с головой шотландским пледом из овчины; он не шевелится, не храпит, и можно подумать, что под пледом — неживой манекен.


Анна на цыпочках крадётся к кабине, отводит портьеру. Стёкла раздвинуты — видимо, муж оставил проветриться. Она ныряет внутрь и мягко задвигает стеклянную дверь. Её обволакивает темнота; приходится выждать несколько минут, прежде чем склониться над кнопочной панелью.

В решающий момент рука замирает, но лишь на секунду; пальцы уверенно перебегают от одной клавиши к другой, с нужными интервалами касаются мелких матовых кнопок. В первый вечер в средневековом Париже — после того, как Альберт уничтожил кабину, собранную в Петербурге, и забрал оттуда все ключи, — он заставил её вызубрить «Код невозврата». На случай, если кто-то обнаружит кабину в его отсутствие.


Завершив комбинацию, Анна чувствует, как ломит запястья. По телу разливается усталость — вязкая, как кофейная жижа на дне чашки, как тёмный влажный песок на весенних пляжах.

Но облегчения почему-то нет. Интуиция, чьи звоночки Анна слышит ясней, чем цокот каретки в конце строки, молчит, затаившись. Мир словно готовит Анне сюрприз, намекнуть о котором можно только молчанием.

Молчанием.


«Оно кажется таким резким от того, что смолкло жужжание кабины», — соображает она. Жужжание, которое было фоном и лейтмотивом их жизни в последние девятнадцать лет.

Анна выходит в комнату и смотрит на мужа. Он спит в той же позе. Ей кажется, что плед ритмично вздымается и опадает от его дыхания, но это обман: подойдя ближе, она видит: овчина неподвижна.


«Может быть, он проснулся и просто лежит», — проносится в голове. Её ошпаривает мысль: что, если он всё слышал? И что она скажет ему — зачем она сломала кабину?

Но если он всё слышал — почему не остановил?


— Альберт? — неуверенно зовёт Анна, и голос звучит высоко и испуганно, как будто она девчонка, провинившаяся перед отцом. — Альберт?


Ответа нет. Трепеща, она подходит к дивану вплотную и заносит руку, чтобы сдёрнуть плед. Секунды мелькают быстро, как голубые молнии внутри калёных стёкол работающей кабины.

Плед летит в сторону, и жена инженера не может сдержать вскрика. На диване — несколько крупных мягких свёртков, и выложены они так удачно, что напоминают человеческую фигуру. Дрожащими руками Анна разматывает первый, громоздкий синий узел. В ладони стекает гладкая холодная материя цвета молодой листвы. Перебирая кружево, она почему-то вспоминает запах уксусного альдегида. В свёртке оказываются платье, веер и перчатки до локтя.


Во втором тюрбане амазонка — светло-сиреневый, как сумерки, жакет и юбка до пола.

В остальных свёртках снова одежда. Белоснежные блузки, туники и платья, шерстяные накидки, плащи и шифоновые шарфы.


Анна перебирает груды тряпок дрожащими пальцами — и наконец добирается до записки, спрятанной среди атласа, шёлка и мехов.


«Пишу на случай, если ты вдруг найдёшь это до моего возвращения. Как ты могла догадаться, я в Петербурге. Тебе нечего тревожиться, раз всё проверил твой любимый Иван Иванович. Испытания по моей просьбе перенесли — поезд поедет не вечером, а в обед, так что к вечеру я буду с тобой. А чтобы ты не грустила, ещё в прошлый раз накупил тебе тряпочек (присоветовали твои здешние подружки, Анна Аркадьевна и Дарья Александровна). Очень надеюсь, что что-то да придётся тебе по вкусу. Не грусти без меня. К вечеру буду!»

Анна отрывается от письма и смотрит в стену. Над диваном — копия её любимой «Всадницы» Брюллова. За кронами клубится смутная синева, но Анна видит синеву другую — петербургскую. Сейчас там ранняя весна, но небо не в синь, а в мутное серебро, и силуэт построенного мужем моста на этом фоне похож на острые кости чудовища.


Анна, как наяву, видит под мостом две крошечные точки — главный инженер и его помощник. Издалека, разрывая прозрачный пар над рекой, свистит поезд. Он летит, словно воет зверь, и Анна затыкает уши от рёва.

Когда поезд наползает брюхом на мост, она закрывает глаза и падает на колени, зарываясь ладонями в гору тряпья. Грохот колёс длится и длится, он сотрясает всё её нутро, и каждая клеточка ходит ходуном, не находя себе места.

Наконец гул стихает.

Тишина.


Ни свиста, ни крика. Значит, мост выдержал. Всё хорошо… Всё хорошо…

Страх медленно отпускает Анну из цепких когтей, так медленно, что на секунду она успевает забыть, что кабина больше не работает. Секунду она думает: надо встать, надо прибрать комнаты к приходу мужа, надо прибрать себя и приготовить для Альберта что-то домашнее, простое, но своими руками…


Но взгляд упирается в умолкшие, тёмные стёкла, и она вспоминает, что муж не вернётся. Мост выдержал, и Альберт жив. Но теперь навсегда в Петербурге, а она заперта в Париже, за двести восемьдесят лет до его рождения. Ей не перезапустить, не починить кабину — никогда.

Она опускается на пол и запускает длинные белые пальцы в растрёпанные волосы. Кажется, кто-то предупреждал её: так и будет. Ты помогаешь ему создать величайший шедевр — а затем губишь своими руками...


Кто-то предупреждал её: так и бывает с жёнами инженеров.


Иллюстрация: Виталий Графов, "Строительство железной дороги"
Жена инженера Авторский рассказ, Современная проза, Драма, Длиннопост
Показать полностью 1
243

На ребре

— Провожающие, не заходим! Две минуты стоянка. Быстро, быстро! Как фамилия?

Грузная бабка впереди меня еле вскарабкалась по ступенькам. Шустро взбежал паренёк-студент. Я, поцеловав Карика, забралась следом.

— Скоро увидимся, Василёк, — крикнул он под лязганье лестницы.

— Скоро!


Проводница затолкала нас внутрь и встала у входа с фонарём в руках. Белый луч резал снег, скакал по ноздреватым сугробам. Я бросилась к окну; в полутьме вагона вокзальный прожектор шпарил в глаза. Прищурившись, я кое-как разглядела на перроне Карика — он зачем-то нагнулся, потом замахал рукой, а потом стянул перчатку, сложил большой и указательный пальцы кругляшком и приложил к сердцу, несколько раз ткнув себя в грудь. Я засмеялась и повторила жест. Карик улыбнулся, шутливо погрозив пальцем. Поезд тряхнуло. Поехали.


— Что за азбука глухонемых? — проворчала соседка, наблюдавшая за мной из-за баррикады сумок. Я промолчала: говорить с чужими не хотелось, хотелось подольше смотреть на Карика, сохранять в памяти его выражение лица — так он всё ещё будто был рядом. Но тётка с сумками перебила настроение. Взглянув на неё, я на миг отвернулась от окна, а когда вернулась — Карика уже не было, только бежали станционные дома, сугробы и вагоны товарняка на запасном пути.

Я стянула куртку и села. В груди разрасталась голодная пустота. Достала телефон из кармана кофты, повертела в руках — связи не было. Убрала в чемодан и задвинула под полку. Поезд тряхнуло, и из кармана, так и оставшегося открытыми, выскочило что-то мелкое и блестящее.


— Ой!

Я почти прихлопнула беглянку, но поезд тряхнуло снова, меня бросило в бок, и я ударилась о чужую полку.

— Стрелки переводят, — глубокомысленно изрекла соседка, помогая мне встать. — Что потеряла?

— Монетку…


Я бухнулась на колени, чувствуя, как звенит в ушах. Вот ерунда — пять копеек. Ну, уронила и уронила. Мало ли. Но в глазах встал жест Карика — сложенные кружком пальцы к сердцу. Не потеряй. Ни за что.

Забыв брезгливость, я зашарила руками по полу. Соседка посветила мне своим телефоном. Пыль, грязь, трупик таракана, чеки… Серебряно блеснуло в самом углу, сердце прыгнуло к горлу; я потянулась, схватила и выгребла в куче крошек новенький рубль.


— Нашла?

— Не та…

— Сколько потеряла-то?

— Пять копеек!


Пять копеек. Как это, должно быть, смешно. Но это были особые пять копеек — погнутые, со ржавым пятнышком на аверсе и сколом в ребре. Я выпросила их у Карика на вокзале тысячу лет назад, когда мы во второй раз расставались надолго.


Всё было слишком хорошо, он оказался слишком идеален, слишком похож на тот образ, который я выдумала — и встретила наяву. В разлуке я боялась, что и вправду выдумала Кара. Иногда страх доходил до абсурда, я постоянно писала ему, и если он не отвечал на сообщения — спал, или был занят, или просто принимал душ, — тут же начинала воображать ужасы, немели руки; мне начинало казаться, что его не существует.


Когда я провожала Кара в первую командировку на север — боролась с этими страхами, как могла, но в аэропорту не выдержала:

— У тебя есть что-нибудь особенное? Такое, чего больше нет вообще в мире? Чтобы я взглянула и уверилась, что ты настоящий. Не выдумка.

— Смешная, — вздохнул Карик. Правой рукой прижал меня к себе, левой принялся ворошить рюкзак. Протянул мне брелок из камешков янтаря: — Пойдёт? Я в Рубижовке купил у стрелочника, он сказал, сам делает. Эксклюзив.

— Нет, не пойдёт. Мало ли сколько он таких наделал.

— Так… Это? — Карик тряхнул кожаным браслетом.

— Нет. Это тоже можно запросто сплести, подделать!

— Ну я не знаю тогда, — растерялся он. Объявили самолёт, я вздрогнула, и Кар воскликнул: — Ага! Смотри… Такой штуки точно больше ни у кого.


И вынул ту монетку — пять копеек. Самая обычная, аверс и реверс, но криво погнутая, с характерным сколом и ржавчиной.

— Такого пятака больше нигде нет. Оставь себе, смотри и вспоминай меня. Я её ещё в универе совал в ботинок перед экзаменами, а потом мы на рельсы клали под поезд, перед дипломом, вот она и погнулась.

Позже я просверлила в монетке дырочку и, когда Кар уезжал, носила на шее. Слишком часто дёргала — особенно пока он лежал в коме после операции, да ещё когда уплывал дипломатом в гуманитарную миссию. Шнурок истёрся и распался у меня в руках прямо на вокзале. Я сунула монетку в карман, и вот…

— Ты чего ревёшь? — донимала соседка. — Пять копеек. Да я тебе дам пять копеек!

— Нет, нет… Это не те…


Я схватила мобильник, чтобы набрать Карика, но связи по-прежнему не было. Не было всю ночь, и с каждым километром, с каждой станцией всё сильнее сжимало горло. Что-то не так, выстукивало сердце. Что-то очень не так. Наконец, в серых предутренних сумерках, под храп и свист, телефон нашёл две полоски сигнала. Я без сил привалилась к стене и набрала Кара. Пока шли гудки, дёргала на джинсах катышки пыли: я искала монету, по всему купе, пока сонный сосед сверху не попросил не шуметь.

— Алло, — раздалось в трубке настороженно и довольно грубо.

— Карик! — цепенея, выпалила я.

— Какой Карик? Ошиблись!


Я посмотрела последний вызов — видимо, случайно набрала не тот номер. Открыла избранное. Пролистала адресную книгу… Номера Карика не было.

— Эй! Ты чего побелела вся? — подняла голову соседка.

— Ничего… нормально…


Я набрала маме. Та, несмотря на рань, взяла трубку сразу.

— Мама! Мам, всё в порядке?

— Ты чего так рано не спишь, Валька? Всё хорошо.

— Мама, Карик не звонил?

— Какой Карик?

— Мама! Мой парень… Карик… Ну мам!

— Валюш, твои парни мне не звонят. Ты что?

Я смотрела в окно. Снежная равнина и зубцы леса на самом горизонте. Телеграфные столбы: тык. Тык. Тык.

— Валь?..


Мы шутили про эту монетку: такая бесценная во всех смыслах. Что купишь на пять копеек? Но зато сколько воспоминаний… А ещё это был пароль: я показывала монетку охране, и меня пропускали к Карику на раскопки — действовало получше всякого паспорта. Однажды его друзья по монетке пустили меня в общежитие дипработников — через окно на первом этаже, в обход администратора: открыли створки, сбросили верёвку, и я взобралась. Иначе было не пробраться, да и Карику было не выйти из-за визовых сложностей. На следующее утро он улетал на четыре месяца, и мне очень хотелось его увидеть…


С каждой новой разлукой, с каждым разом ржавый пятачок обретал всё большую ценность. Кар говорил, что он у меня как намоленный. Мы шутили, что пятак этот — бесценный во всех смыслах. А теперь пятак, видимо, решил пошутить со мной.


Я зажмурилась, проморгалась, ещё раз пролистала адресную книгу. Номера не было. Я попыталась восстановить его в памяти. Первые цифры помнились, но последние путались, рябили, как палки цикория за окном. Я помотала головой. Бред, абсурд какой-то! С силой пнула по чемодану.


— Сумарь-то у тебя какой большой, — заметила соседка, выставляя на стол чашки. — Встречает хоть кто-то?

— Да, — машинально ответила я. Кару нужно было приехать в посольство Гевесты уже сегодня, поэтому он летел самолётом. Я боялась самолётов панически и ехала поездом — дольше почти на сутки, зато куда спокойней. Мы надеялись, что к моему приезду Какрик закончит формальности, и у нас будет пара дней, чтобы погулять по городу. — Жених встретит. Который вчера провожал.


Соседка, разворачивая пакет, пожала плечами.

— Я и не заметила, что кто-то тебя провожал.

— Как это? Вы ещё спросили, что за азбука глухонемых.

— Конечно! Ты руками махала — то ли крестилась, то ли бесов отгоняла.

— Это я Карику!

— Какому ещё Карику?

— Мой жених. Стоял на перроне, — чувствуя раздражение, злость и вскипающий ледяными комками страх, оборвала я. Настойчиво повторила: — Стоял на перроне.


Соседка аж перестала чистить яйцо. Посмотрела на меня. Протяжно выдохнула.

— Не было никого на перроне вчера. Ты же в Крапивинске села? Ну. Пусто.

— Да ну вас, — пробормотала я. Внутри что-то поворачивалось, какие-то винтики, какой-то кран, выпускавший наружу тайные страхи. — Как не было? Был. Был!

— Да угомонись, — примирительно велела соседка, но сама забеспокоилась ещё сильней, когда я снова бухнулась на колени и принялась искать монету. Вагон просыпался, мои поиски уже никому не мешали; я с грохотом вытащила чемодан и баулы, чьи-то ботинки, тапки…

— Ты попроси у проводницы швабру, — посоветовали сверху. Я так и сделала. Вытащила из-под полок всё, вплоть до того, что сковырнула блестевший в углу гвоздик.


Пятака не было. Как не было номера Карика в телефонной книге. Как не было обещанного звонка от него — а он клялся позвонить в девять, сразу как встанет.


Я посмотрела на часы. Восемь сорок.


Поезд остановился, и я выскочила на станцию — хоть на пять минут вон из вагона. Свежий, морозный ветер зашлёпал по лицу, приводя в чувство. Вот ерунда. Чего испугалась? Ну, потеряла пятак. Ну, стёрся номер, мало ли. Мама… Мама всегда говорила, что ей моих ухажёров не упомнить. А соседка вчера почти спала, когда я села, что она там могла разглядеть? Сейчас в девять Карик позвонит, и всё пройдёт. Пройдёт.

— Заходим, заходим! Перекурили и хватит. Или тут хотите остаться? — окликнула проводница. Меня осенило, я бросилась к ней и схватила за руки:

— Женщина, я вчера садилась в Крапивинске — помните, меня молодой человек провожал? Вы ещё сказали, провожающие, не заходим… Такой высокий, в чёрной кепке, с рюкзаком? Помните?

— Мало ли кто кого провожал. Думаете, вы одна у меня? — буркнула проводница. — Давайте, заходим!

— Но вы помните? Серая куртка, красный рюкзак…

— Не помню! В вагон!


Локомотив тяжело фыркнул, и вслед за этим из душных недр вагона раздалась знакомая мелодия. «Контрабанда мечты» Мельницы — она стояла у меня только на Карика, вечного путешественника... Я взлетела по лесенке, пронеслась через тамбур, едва не врезавшись в титан, бросилась к сумке…

— Алло! Алло, Карик! Карик, ты почему не брал трубку, я… Карик!


Ни помех, ни ответа. Мелодия оборвалась. Сердце сжалось до точки и тут же взбухло: не успела! А в следующий момент раздалось чьё-то кудахтанье:

— Алло, алло! Да, во Владимире уже! Хорошо спали, связь отличная, звони!

Я стояла, огорошенная, никак не соображая, что случилось. Непринятых в телефоне не было, но я же точно слышала «Контрабанду», точно-точно…

Тётка с боковушки опустила мобильник на стол, и музыка тут же заиграла вновь. Тётка схватила трубку и кудахтаньем зачастила:

— Забыл что-то? Чего перезваниваешь тогда? А… А! Ну ладно, скоро будем, давай!

Я опустилась на свой матрас, обхватила руками сумку. Услышала как сквозь вату:

— Племянник поставил какую-то музыку непонятную. Всё прошу, чтоб на нормальный звонок поменял.

Поезд тронулся. Не помню, сколько прошло времени, прежде чем я очнулась.

— Половина пути, — вздохнула соседка, размешивая лапшу. — Ты бы хоть поела. Яичко будешь?

Меня чуть не вывернуло от запаха


Темнело. Зажгли все лампы. Я сидела в углу полки, глядя, как в чёрном стекле отражается жизнь вагона. Мы подъезжали к конечной станции, кое-кто из пассажиров уже собирался, стаскивая багаж, кто-то пил чай, с криком носились дети. Я ничего не слышала. Отражение полустанка, приправленное мелкими огоньками, напомнило крыши Самарканда. Мы с Кариком долго бродили по тамошнему базару и набрели на лоток старика, который торговал украшениями и древними монетами. Кар предложил мне заменить нашу монетку чем-то более интересным. Я отказалась наотрез, но он всё равно принялся рыться в коробке и вытянул тройной чёрный треугольник на кожаном шнурке.


— Это руна Вальнут, — сказал старик. — Для тех, кто хочет умереть в бою, чтобы попасть в Вальхаллу.

— Самое оно, — засмеялся Карик. — Сколько?

— Не покупай это, пожалуйста, — попросила я.

— Ты чего, Василёк? Испугалась? Всё это ерунда, все эти руны. Зато посмотри, как красиво!

Он обвёл пальцем узел, в который скрещивались треугольники, и чёрный металл блеснул в свете заката — глубокий, с переплетающимися внутри оттенками антрацита. Поднял руну повыше — она медленно завертелась, качаясь, как маятник.

— Это будто клубок влюблённых змей, — пробормотал Кар, разглядывая кулон. — Сколько?

— Карик, ну пожалуйста! Зачем тебе это?

— Просто красиво. Василёк, если тебе так не нравится, я не буду носить при тебе. Буду только в разлуке. Ты носишь монетку, а я буду носить этот…

— Вальнут, — подсказал старик.

— Вальнут, — повторил Карик, и я услышала его голос — здесь, в вагоне, в тысячах дней и километров от Самарканда.

— Валентина Дмитриевна! Вам особое приглашение? Сдавайте бельё, прибываем через двадцать минут!


Я вздрогнула. Звонко щёлкнула пластиковая бутылка с минералкой. За окном давно плыло Подмосковье, а в черноте впереди зажигались огни Москвы. Я вглядываясь в них, и тёмное золото холмов давило, впечатывая в мрак несущийся поезд.

Вагоны дёргались, затихая.

— Карик, пожалуйста, — шептала я, не обращая внимания на чужие взгляды. — Будь тут, пожалуйста, пожалуйста…

— Этот что ли твой жених? — вдруг захохотала соседка, я вскинула голову и, если бы не сидела, рухнула бы — такая слабость охватила всё тело: блаженная слабость и густое, валящее с ног счастье. Карик был там, шёл по перрону вместе с поездом — с громадным букетом, в своей чёрной кепке и с красным рюкзаком.

— Этот, — прошептала я, сползая с полки. Подхватила чемодан и побрела к выходу. Проводница опустила лестницу, я выбралась наружу, оглядываясь… Карик стоял в десяти шагах, вертя головой.

— Карик! Кар, я тут!

Я пролетела разделявшее нас расстояние в секунду, бросилась к нему, уже видела зелёные глаза в белёсых ресницах, веснушки, горбинку на носу… Он шагнул в сторону с удивлением и даже с негодованием:

— Осторожней! Смотрите, куда идёте!

— Карик?


Он нахмурился, вглядываясь, как вглядываются в человека, которого не могут узнать.

— Мы знакомы? Извините, я девушку встречаю…


Я перестала дышать — забыла, как это делать. Всё полетело чёрными мушками, как прах от костра. Кар побежал, не оглядываясь, к вагону, вытягивая шею, на ходу доставая телефон… Я побрела прочь на автомате, просто потому, что ноги повели к вокзалу, вслед за толпой прибывших. Около будки фастфуда ручка чемодана выскользнула из руки, чемодан бухнулся на лёд. Я опустилась следом. Слёзы закапали в порошу, застилая глаза.

Что-то сверкнуло в снегу. Я судорожно расковыряла пальцами наледь… Пять копеек. С пятном ржавчины на аверсе, со сколом и просверленной дыркой. Как? Я взяла пятак в руки, сжала между большим и указательным пальцем. В тот же миг сзади раздалось:

— Василёк! Василё-ок! Я тут, я тут, Валька! Я тебя не заметил! Ты видимо проскочила вперёд. Всю дорогу до тебя дозвониться не мог, передумал уже невесть что…


Я дёрнулась на голос. Кар бежал ко мне, поскальзываясь, улыбаясь, размахивая букетом. Я обернулась, в ужасе решив, что за моей спиной есть кто-то ещё, и на самом деле Карик бежит к этой кому-то… Но сзади было пусто. Кар остановился, подхватил меня под локоть, помог встать. Заметил в пальцах монету.

— Ой. Валя! Откуда она у тебя?

— Я… тут нашла… Карик, что за чертовщина…

— Валь, я бежал к тебе, хотел успеть к вагону и выронил её случайно. Подумал, шут с ней… А ты нашла! Вот здорово! Выходит, правда, непростая монетка.

— Карик! Как она у тебя оказалась? Она же всегда у меня была!

— Так ты её забыла вчера. Выронила, когда заходила в вагон. Я же тебе показывал в поезде: у меня, у меня! — Он ткнул себя в грудь, совсем как вчера на перроне. — Ты разве не поняла?..

На ребре Авторский рассказ, Мистика, Современная проза, CreepyStory, Длиннопост
Показать полностью 1
5

Оцените рассказ?

«Маскарад» рассказ

МАСКАРАД

Из острия носика чайника невысоким водопадом вода лилась в кружку. Мутнея,

вбирала в себя кофейные гранулы и темнела. Стакан заполнялся, пока вода не поднялась

за отведенные керамические барьеры, разливаясь чернотой по подделанному мрамору

столешницы.

– Валерия Константиновна, что ж Вы так! – участливый возглас нарушил тишину. –

Как же вы так не уследили?

Невысокая брюнетка, придя в себя, резко вернула чайник в вертикальное положение.

Поставила на стол. Не растерявшись, резкими движениями дернула бумажные полотенца

и накрыла разрастающуюся лужу. Салфетки быстро впитали жидкость и, скомканные,

полетели в урну.

– С Вами всё в порядке?

Лера виновато улыбнулась, мол, со всеми бывает, задумалась. Взяв кружку,

направилась в кабинет. Минуя небольшой коридор между кухней и офисами, смотрела

под ноги – встречаться взглядом с кем бы то ни было совершенно не хотелось.

Проходившие мимо коллеги на полпути осекали тронувшие губы улыбки и дежурное

«Здравствуйте» – видели человека, погруженного в себя.

Вошла в кабинет. Дверь, как обычно, скрипнула на издыхании. Кружка – на стол,

тело – в кресло, всё рывками. Запустив руку, взъерошила черную копну волос и устало

положила кисти ладонями на стол. На часах только три. До встречи четыре.

Бросив взгляд на экран – проект планировки квартиры – потянулась было за

мышкой, чтобы поработать, но мысли вновь скользнули в дебри грядущего вечера. Зачем

она согласилась? Забот и так хватает. По большому счету ей эта встреча совершенно и не

нужна. Времени на семью и так не хватало, а тут ещё это. Очередной вырванный вечер.

Планировка ещё эта. Дизайн ей всегда нравился, и она была довольна своей работой, но с

личным проектом дома дело не шло. Немного неуютно обустраивать чужие пристанища,

не сумев найти идеи для своего. Криво улыбнувшись, она отпила кофе и, твердо

настроившись продуктивно поработать эти три часа, взяла в руки мышку, сверила

размеры комнаты ещё раз, напрягла память, пытаясь припомнить пожелания клиента

(открывать ещё один документ с ними не хотелось, терялось ощущение творчества),

въедливо всмотрелась в макет. Она определенно могла называться успешным дизайнером.

Её имя – бренд в этой сфере, каждый проект на вес золота, она работает намного меньше

своих коллег, но её гонорары многим больше. Ведь даже в названии студии – её имя.

Выбирая материалы и набрасывая эскизы, она вынуждена была постоянно

останавливаться и некоторое время рассматривать то, что уже сделала – работа выходила

механической, мысли были заняты другим, и, исправив в десятый раз один и тот же угол,

она решила было и вовсе отложить планшет, но поняла, что, сделав это, мало что

изменится. Мысли, что отвлекали её, никуда не денутся и, лишенные доведенных до

автоматизма движений рук, они лишь сильнее сгустятся внутри, замедлив движение

времени, оставшееся до встречи. Ещё глоток.

Она до рези в глазах всмотрелась в макет помещения. Вертикальная ложбинка

пролегла меж сведенных к переносице бровей. Да что же здесь не так? Цвет, свет, пол,

склеп? Дернулась, словно током проняло. Склеп. Ассоциация ужаснула. Вот на что

походило помещение! Следовало разбавить здесь и здесь – быстрые, уверенные росчерки стилуса меняли бесплотный макет. Цвет – добавить, свет – рассеять. Энергичноперекраивая пространство, она ощутила воодушевление, легкость, улучшающееся

настроение. Одни изменения повлекли за собой другие, за светом начала меняться

планировка, рельеф комнаты поддался вдохновленному мастеру, заиграл новыми

красками. Она была перфекционисткой, кляла себя неизменно за это, но не могла

оторваться, пока не поправит каждую мелочь. Незаметно для неё прошло два часа. Так

гораздо лучше. Гораздо свежее.

Осмотрев проделанную работу, она довольно потянулась. Не откладывая в долгий

ящик, отправила макет на почту заказчику. Выпив из кружки, расслабилась. Мысли, не

обремененные больше текущими задачами, потекли в сторону встречи. Чего она ожидала?

Почему согласилась? Так ли хотела увидеться? Едва ли. Какие-то перспективы для

работы? Сомнительно. Просто…захотелось? Вспомнилось вдруг, как вот также, только

очень давно, ждала подобные встречи. Места себе не находила. Не бежала, летела

окрыленная – точно. В дешевую кафешку или в бесплатные городские улицы. В

обрамленные чугуном оград парки или на широкие гранитные набережные, заковавшие

Неву. Не Валерия, но Лера. Без мужа, но с возлюбленным. Без статуса, но с амбициями.

Без студии, проектов, макетов, клиентов, с одними полотнами, и теми – не её.

Мелодичная трель телефонного звонка прозвучала, как сигнал с железнодорожного

переезда.

– Валерия Константиновна, Протасов на линии, хочет обсудить ребрендинг своей

сети, соединить вас?

Ребрендинг. Сети. Протасов. С ветреных набережных прямиком в офисные соты.

– Нет, Свет, на сегодня меня уже нет, – и быстро утопить палец в сбросе вызова.

А могла побыть с семьей. С мужем? Который если и выйдет из рабочего кабинета, то

только готовиться ко сну. Ну хорошо, могла встретиться с подругами. Дорогой ресторан,

блюда, напитки, светские беседы ни о чём, всё больше – о ком. О ком-то, кто успешнее,

богаче, значимее. Пустое. Могла ещё, конечно, поработать. Но этого достаточно ей и в

дневное время. Могла вновь провести вечер над своим проектом мечты – идеально

выверенным домом. Вновь ничего не получится. Вновь расстройства, разочарования,

неприязнь к себе. Под напором снотворного, как створки от ветра, веки дрогнут, и она

отправится спать. Чтобы завтра заняться проектами чужих мечтаний. Промелькнувшая

было аллегория, спеленавшая неудачи проекта и семьи в одно целое, задела сознание

лишь краем, в мозгу не задержалась. Быть может, поэтому она так легко и согласилась на

эту встречу?

Сколько прошло? Семь? Невероятно, что она его вообще вспомнила. Столько

событий произошло за это время, карьера, студия, семья – натужным сдвигом массивных

часовых стрелок каждое слово возвращало её назад во времени. Пора ехать. В очередной

раз подумалось, что, может, и не стоило? Времени вне семьи и так не хватало. Она

допила кофе и поставила кружку на стол, чуть в стороне от коричневого, прерывисто

закольцованного следа кофе.

Он ждал её у входа. Несмотря на прошедшие годы, он не сильно изменился, и она

узнала его практически сразу. Показалось даже, что она вернулась к чему-то очень

постоянному, что человек этот будто некий застывший в вакууме мерный столб, взглянув

на который, она может сравнить и понять, насколько и куда удалилась. Как далеко

продвинулась, и насколько велика разница между ними теперь. Эта мысль вселила уверенность в неё, в её текущий статус. И она почти мгновенно позабыла себя прежнюю.

Самозабвенно, искренне и с наслаждением приняла модель поведения, присущую её роли

– «успешная, уверенная, самодостаточная». Карьера, муж, поездки за границу хоть

еженедельно, если ей захочется. Дорогая машина, респектабельный район, вещи от

модных брендов, известное в дизайне имя, взгляды снизу, покровители сверху. Она не

кичилась этим, едва ли, всего лишь надеялась казаться лучше себя прежней. Лучше, чем

была с ним. Больше никаких упреков, надрывов, требований, она всё научилась находить

сама. Не Лера больше. Валерия.

Он ждал её у входа. Нервничал, конечно, чего таить. Ведь помнил прекрасно, как у

них было. И ещё отчетливее помнил, как закончилось. Доброта, принимаемая за мягкость.

Самокопания, отожествленные с неприкаянностью. Неудачи, переименованные в

нежелание добиваться. Размытые стремления – отсутствие цели. Малые желания –

посредственность. Бытовая легкомысленность – застоявшаяся инфантильность.

Мужественность – не о нём. Достаток – недостаточен. Уступчивость –

слабохарактерность. Стержень – в условной кисточке, которая мазками портит холсты. А

холсты, получается, – их совместная жизнь. Теперь, спустя годы, он очень точно понимал

эту игру, эти термины и ярлыки, понимал, где и как был неправ. И был решительно

настроен показать всё то, что приобрел. Чего в нём отродясь не было, но быть должно

было. По гендерному признаку, по социальной роли и по дворовым понятиям. Не Витя

больше. Виктор.

Сдержанно обняла, улыбнувшись. Распахнута дверь. Лица сброшены.

Столик был заранее забронирован, и, пройдя роскошно обставленный зал вдоль

одной из стен, под присмотром хостес они сели не рядом, напротив. Глаза их были

прикованы друг к другу, казалось, что пытаются заглянуть за отражения в колодцах,

увидеть нечто, спрятанное в точке туннеля зрачка.

Он – её прежнюю, ту, о которой думал порой, которую надеялся увидеть, несмотря

на годы – легкую, смешливую, живую. Не получалось. На лице время след почти не

оставило, в душе только. Вместо смешливости – стать, вместо легкости – манеры. Вместо

живости ему виделась усталость. Он понимал, что время прошло, но всё-таки теплилась в

нём надежда, что увидит он сейчас вновь ту самую Леру, вдохновленную, иногда

кривляющуюся, иногда ругающуюся. Думал он так потому, что сам за эти годы поменялся

несильно, лишь понял, как себя следует вести, и кажется, будто в самом деле изменился:

стал сильнее, умнее, солиднее, мужественнее, возможно, с тем и грубее. Про рисунки свои

молчать зарёкся, соврал, что бросил, как вредную привычку – будто новым человеком

представился. Но видел Валерию. А с Валерией беседовать получалось только Виктору.

На Витю места не хватало. При бронировании так и значилось – на двух персон.

Лера очень удивилась такому его преображению. Сначала даже опешила немного, но

виду не подала. Нехорошая догадка витала где-то рядом, но схватить её не получалось.

Только про рисунки спросив, про живопись, что была его болезнью, и услышав сквозь

усмешку – бросил, дурачество – она поняла. Время. Тут же пришло понимание, и почему

на встречу согласилась. И почему сейчас хотелось уйти. Не тот человек на встрече

оказался. У него, должно быть, Лера сейчас снисхождение лишь и вызовет. Посмотрит,

голову наклонив, усмехнется дурачеству её и продолжит остывший разговор. Но

убранство это сидело на Валерии, как влитое. И обстановка, и собеседник подходили ей –

как платье на заказ. Среди роскошно оформленного помещения, позвякивая приборами и фарфоромчашек за вычурными столами, десятки Валерий и Викторов, иначе названных, тщетно

искали, что же отразится в глазах напротив.

Придя домой, расстроенная Лера, избавившись в дороге от нескольких букв в имени,

дежурно заглянула в спальню. Спит. Ноутбук, выделенный специально только для работ,

связанных с домом мечты – закрыт. Не сегодня. После встречи – разлад. Надеявшаяся

увидеть ту простоту, застенчивость и легкость, что была в нём ранее, она увидела лишь

обыденную мужественность. Монетное мышление. Рисовать – и то бросил, ребячество, не

достойное возраста. Не желает больше журавлей ловить – синицу откармливает. Взрослее

стал. Мертвее. Посредственность. Под стать той, за которую вышла замуж.

Разочарованная, одинокая и потерянная, она прошла в шикарную кухню. Включила

чайник – нехотя. Лера покорчилась ещё от судорог одиночества и, кажется, будто и ушла

вовсе. Подбирать буквы к имени, оброненные на дороге – поверх лица ремешками

приделает, чтобы в зеркале себя не видеть. Может, и позабудется, как выбрала не ту, не

того.

Ввалившись в мастерскую, иссеченный досадой, швырнул пальто на распятие

мольберта. Обессиленно рухнул на стул. Весь вечер пытался разглядеть в ней ту, кем она

была, под той, кем она стала являлась, и лишь отчетливее, в красках увидел, как она

преобразилась. Статная, холодная, высокомерная. Довольная. От той, кого он знал, не

осталась ни следа. Ушла давно. Под стать тем, кого вокруг и так в достатке. Разменяла

свою искренность и незаурядность на карьеру и статус. Равноценно? Насыпал кофе. Из

острия носика чайника невысоким водопадом вода полилась в кружку. Мутнея, вбирала в

себя кофейные гранулы и темнела. Заполнялась, пока вода не поднялась за отведенные

керамические барьеры, разливаясь чернотой по подделанному мрамору столешницы.

Рассветало. Растворялся в кружке Виктор, морщился от кофе Витя.

Показать полностью
2

Даэрнот. Глава 8 - Когда спадают завесы

Белая Лиса, наслаждаясь тёплым осенним вечером. Сидя на краю озёрного причала, она плескала ногами в воде, а рядом с ней валялась пара сапог.

Солнце клонилось к закату создавая вокруг её непослушных серебристых волос какой-то светлый ореол.

Услышав позади шум, эльфийка повернула голову и увидела, как на другом конце тропинки, что вела к озеру, показался мужчина — это был Дум.

Встретившись с ним взглядом, она лучезарно улыбнулась ему.

Он замер, наблюдая за женщиной.

Всё это время - её характер, её голос, её запах; начали дурманить ему голову, ещё с того самого момента, как он очнулся в телеге, рядом с ней.

Сейчас, в лучах заходящего солнца, она казалась ему чем-то прекрасным.

Что-то на мгновение шевельнулось внутри его груди, но отогнав эти мысли он направился к ней, сделав вид, что изучает вытащенные на берег лодки.

- Ты не боишься, что озёрные обитатели могут быть потревожены твоим поведением? – усмехнувшись, наконец поинтересовался асест.

- Я могу за себя постоять, да и Идаволл сказал, что ты утром проверил здесь всё, - с вызовом ответила она. Затем, взглянув на Дума, поинтересовалась, - А как ВЫ определяете есть в воде нечисть или нет?

- Как правило есть много разных деталей, которые позволяют понять это. Однако на это требуется время, порой же бывают случаи, когда надо действовать быстро и решительно и тогда можно воспользоваться этим. – произнеся эти слова, инквизитор извлёк из подсумка металлическую сферу, покрытую странными символами, и бросил её эльфийке.

- Что это? – поймав шар, Лиса стала изучать его.

- Шкатулка Имакиди. – произнеся эти слова, Дум начал неспеша раздеваться.

Лёгкий румянец тронул бледные щёки эльфийки, но она быстро взяла себя в руки.

- Никогда не слышала о таких, да и не очень-то похоже на шкатулку… Как она работает?

— Это сложно объяснить. Есть определённая последовательность движений, которая запускает её. – инквизитор разулся и стянул свою рубашку, аккуратно сложив на пирсе.

Лиса оторвала свой взгляд от шкатулки и внимательно стала изучать покрытое шрамами, смуглое тело Марагвейна. Вновь встретившись с ним взглядом, она отвела свой в сторону, после чего спросила:

- А в море она работает?

- Да, но у неё ограниченный радиус действия. – оставшись в одном исподнем, Дум подошёл к краю причала и осмотрел озеро.

Оно было довольно крупным, но тем не менее выглядело как тихая заводь с корнями деревьев по кругу. Где-то тут и там на поверхности воды торчали крупные островки камыша.

- А от чего он зависит? – перебирая комбинации на сфере, поинтересовалась колдунья.

- В зависимости от разновидности изделия. – взгляд Дума остановился на какой-то точке в водоёме.

- А…

- Лиса. Слишком много вопросов.

Эльфийка скорчила раздосадованную гримасу.

- Ну ещё один.

- Ладно.

- Откуда она у тебя?

- Забрал у погибшего Стража. – с этими словами асест бомбочкой прыгнул в воду.

Вынырнув, Марагвейн увидел, что девушка стоит на пирсе и злобно сверлит его взглядом. Часть брызг от воды, попала на неё.

- В следующий раз, я заморожу воду под тобой, во потеха будет! – со злобной улыбкой, крикнула она ему.

- Извини, не смог удержаться. – усмехнулся он.

Раздражённо фыркнув, женщина добавила:

- Не самое подходящее время года ты выбрал для купаний, так и заболеть недолго.

- Вода ещё тёплая, да и начало месяца Листопада, самое то для ловли раков.

- О-о-о, звучит заманчиво, - эльфийка развернулась и пошла прочь с пирса, - Только пусть в этот раз готовит Зарина.

Дум молча набрал воздуха в лёгкие, нырнул и поплыл к тому месту, где он заранее установил ловушку. Он оставил её возле крутой части берега.

Несмотря на то, что самое лучшее время для ловли раков – это ночь, в устройстве успело накопиться полным-полно взрослых особей с тёмно-коричневыми панцирями.

Подобрав её, он случайно порезался о острые раковины моллюсков, что были тут и там среди ракушечного дна, между остатков камыша.

Наконец всплыв, асест осмотрелся по сторонам.

Лиса, раздетая по пояс, надевала его рубашку.

* * *

Зарина медленно пробиралась сквозь лесные дебри, осматривая частично покрытую опалью землю, в поисках хвороста. Благодаря тому что часть листвы осыпалась, некоторые лучи заходящего солнца продирались сквозь кроны деревьев. Однако, травнице казалось, что в чаще уже наступили сумерки.

Если бы её сейчас кто-нибудь увидел, то возможно мог бы принять за лесавку из-за неестественно бледной кожи и поблескивающих на свету красных глаз.

Внезапно Заре показалось, что она чувствует на себе чей-то взгляд. Кожа невольно покрылась мурашками. Замерев, она медленно осмотрелась по сторонам.

В какой-то момент, её взгляд наконец смог выловить фигуру Идаволла, что бесшумно следовал за ней. Было удивительно, насколько этот полноватый мужчина мог порой так бесшумно передвигаться. Если бы не хворост, что он нёс, то она вполне могла решить, что он преследует её.

Когда бард достаточно приблизился, девушка изумилась - она так редко видела его без головного убора, и даже не ожидала увидеть среди его рыжих волос, несколько седых прядей.

Менестрель, на взгляд травницы, имел приятную внешность – мужчина среднего роста с зелёно-карими глазами и орлиным профилем, носил прекрасный, но несколько потрёпанный дорожный костюм. Всегда ухоженный, добрый и приветливый. Единственное, что пугало её – это большие, на выкате глаза, что напоминали асестке взгляд «дохлой рыбы». От него, ей порой было не по себе.

Сейчас, взор трубадура, как всегда, был чутка насмешливым. Вкупе с приятной улыбкой, он мог бы показаться очень обворожительным, но всё портили его жуткие глаза.

- Ах, Идаволл это вы! – выдохнула Зарина, - Вы напугали меня.

- Прошу прощения, госпожа! – чуть приблизившись, учтиво ответил он, - Просто решил, что опасно отпускать вас одну, так далеко от лагеря. Ведь, инквизитор наказал близко приближаться к деревне.

Заря устремила свой задумчивый взгляд в ту сторону, где, по её мнению, располагалось селение.

- Интересно, почему «брат» запретил нам остановиться там. Деревня же заброшена.

Неожиданно для неё, бард бесшумно появился из-за плеча девушки, заставив её вздрогнуть от неожиданности. Он внимательно изучал её взглядом, слегка приподняв короткую, почти невидимую, бровь.

Ей стало не по себе – в последнее время, он уделял ей слишком уж много внимания. Однако, при всё при этом, она чувствовала, что ей ничего не угрожает.

- Наш друг говорил, что такие места опасны. – опустившись на колено, Идаволл поднял кусок дерева и внимательно изучал его.

- Но он же провёл там вчера целый день и ничего не обнаружил!

Идаволл задумчиво покачал головой и отбросил палку в сторону.

- В таких вопросах, я полагаю, нам стоит довериться инквизитору.

В воздухе повисло неловкое молчание, трубадур прошёл чуть вперёд и поднял ещё ветку.

- Ладно, тогда последуем его совету и не будем далеко уходить от лагеря… - неуверенно произнесла травница, - Да и хвороста нам, наверное, хватит.

Подобрав кусок дерева, Идаволл повернулся и вновь задумчиво осмотрел её с ног до головы. Оглядевшись по сторонам, он наконец произнёс:

- Согласен.

Подойдя к Зарине, музыкант забрал ветки, что успела она собрать. Пропустив девушку вперёд, сам он пошёл следом.

Асестка молча направились в сторону лагеря.

Да, порой она замечала, как он с интересом поглядывает на неё, но ей всегда казалось, что это просто человеческий интерес к ней, как к личности. Но в последнее время она стала всё чаще сомневаться в ошибочности своих суждений.

А ведь, если подумать, то она никогда не оставалась с Идаволлом на едине. Рядом всегда кто-то был.

С каждый шагом тело травницы, волей не волей, всё больше покрывалось мурашками. Она явственно чувствовала на себе его взор. Однако на душе у неё было спокойно.

Ведь рядом с ним, она в безопасности. Верно?

* * *

Марагвейн, сидя чуть в стороне от остальных, чистил овощи. Под недовольные возгласы Белой Лисы, право приготовления ужина он взял на себя.

Очистив луковицу, он нарезал её полукольцами и бросил в котелок. Слёзы волей не волей накатывались на глаза и с этим ничего нельзя было поделать.

- О! Похоже тебе попался достаточно злой лук! – усмехнувшись, Идаволл подсел напротив него. Достав свой нож, он решил помочь инквизитору с готовкой. Девушки сидели у огня и о чём-то беседуя, занимались раками. Их с мужчинами разделяло небольшое расстояние, так что услышать о чём говорила та или иная пара, было довольно сложно.

Какое-то время они сидели молча, даже не пересекаясь взглядами. Каждый, занимаясь своим делом, но в какой-то момент тишина наскучила менестрелю, и он начал насвистывать себе под нос какую-то весёлую песенку.

Дум прекратил чистить овощи и несколько мгновений молча смотрел на барда. Заметив его взгляд, трубадур заинтересовано выгнул бровь, от чего его лоб сразу покрылся морщинами.

Лёгким движением руки, он как бы предложил асесту наконец нарушить тишину.

- А ведь я так тебя и не поблагодарил за ту ночь. – наконец произнёс инквизитор.

Бард лишь грустно усмехнулся, опустив глаза.

- Однако у тебя была возможность, не раз и не два.

- Я просто ждал подходящего момента. – нахмурился Марагвейн.

- И вновь – у тебя была такая возможность? – иронично уточнил Идаволл, вернувшись к овощам.

Думу не нравилось, какой смысл его собеседник вкладывал в эти слова.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Ну даже и не знаю, - протянул менестрель, закончив с последним куском репы, - возможно ты собирал информацию… Или пытался.

На мгновение их взоры встретились. В следующий момент, менестрель устремил свои глаза к ночному небу.

- Откуда у тебя такая впечатляющая подготовка? Ты превзошёл все мои ожидания. Возможно, если бы не ты, то я, наверное, погиб бы. – наконец задал вопрос инквизитор, который мучал его уже долгое время.

- Или был бы закован в цепи. – положив голову набок, добавил бард.

Чёрные глаза Дума на мгновение сверкнули холодным огнём, от чего музыканту на мгновение сделалось не по себе.

- Я скорее буду биться до последнего вздоха, чем позволю снова заковать себя в цепи. – процедил сквозь зубы асест.

Менестрель бросил на него взгляд, который представлял из себя некую смесь заинтересованности и толики уважения.

- Смело и в тоже время, весьма глупо.

Уголки губ инквизитора тронула слабая улыбка, но спустя мгновение он вновь стал серьёзным:

- Кто ты такой, бард?

Идаволл тихо рассмеялся.

- О-о-о, я слышу требовательные нотки в твоём вопросе, - в голосе менестреля слышалась лёгкая насмешка, - полагаю, что твои полномочия рыцаря Длани Хорса позволяют допытываться до правды, но не в нынешние времена.

Вытерев руки, бард откинул прядь рыжих волос с лица, после чего спросил:

- Ты хочешь знать друг я или враг?

Дум молча кивнул.

С самодовольным видом, трубадур откинулся назад и почесал свою бородку. Он лукаво смотрел на инквизитора. Лучи света от огня, что мельком падали на его лицо, делали барда похожим на чёрта.

- Предупреждаю, что слова мои – это не угроза. – сделавшись предельно серьёзным, произнёс он, - Скажем так, если бы я захотел, то ты был бы уже мёртв.

Чёрные глаза инквизитора оценивающе смотрели на барда, тот в свою очередь так же смотрел на него.

Спустя мгновение Идаволл приподнялся и по-дружески хлопнул Марагвейна по плечу:

- Что-то мне подсказывает, что с тобой я могу написать величайшее произведение в моей жизни! А теперь, прошу меня простить – природа зовёт.

Музыкант покинул лагерь и скрылся в лесной чаще.

Дум задумчиво смотрел ему в след.

* * *

Примерно в это же время, женщины закончили чистить и перебирать раков, которые обречённо ожидали своей участи.

Во время работы, Зарина то и дело, украдкой поглядывала в сторону Лисы, невольно покусывая губы.

Ей казалось, что спутница вернулась с озера в другой рубашке, и, кажется, она была права. Девушка пыталась понять, принадлежит ли она брату так же, как и предыдущая.

Заметив на себе взгляды травницы, Белая Лиса несколько раз удивлённо моргнула, после чего внимательно осмотрела себя с головы до ног.

- Что-то не так?

— Это рубашка Дума? – тихо поинтересовалась асестка.

- Ась? – колдунья невольно, удивлённо вскинула брови, затем быстро всё обмозговав, ответила:

- Эта? Нет, хотя я и пыталась… подождите-ка! – прикрикнула эльфийка в конце, наконец поняв, что к чему.

Взгляд Лисы сделался до ужаса лукавым, а на лице появилась широкая улыбка.

- Ты что, ревнуешь его ко мне?

Лицо Зарины залилось краской и ей лишь оставалось надеяться, чтобы это было не так заметно в свете огня.

- Нет, всё не так, как ты думаешь! – тут же запротестовала травница.

Улыбка, красовавшаяся на бледном лице эльфийки, внезапно сошла на нет, а густые брови сдвинулись к переносице.

Наклонив голову на бок, она поинтересовалась:

- Слушай, малышка, а разве ты не замужем?

Заря замерла. Вопрос спутницы заставил её растеряться.

Ведь в этих словах была чистая правда.

Отведя глаза в сторону, она боялась встретиться взглядом с колдуньей. Положив на грудь свою маленькую ладошку, она сжала её в кулак зажав несколько складок своей рубашки – она терялась, что ей ответить. Однако спасение пришло откуда она и не ожидала.

- У нас всё готово. – раздался позади голос Дума.

Зарина повернула голову в его сторону и встретившись взглядами, невольно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ и на его щеках проступили ямочки. все терзавшие её мысли куда-то улетучились.

- У нас тоже, так что можем приступать! – радостно воскликнула девушка.

Лиса, наблюдавшая за этой картиной, поджав губы, задумчиво покачала головой.

* * *

Раковая похлёбка потихоньку начинала закипать. Трое спутников сидели возле костра и переговаривались между собой.

В какой-то момент, Дум принёс из своей палатки баклагу и чуть отхлебнув, передал её Лисе. Эльфийка понюхала содержимое и тут же оживилась – на запах это была просто замечательная медовуха. Отхлебнув, она тут же облизнула губы. Горячительная жидкость сразу заставила её бледную кожу на лице вспыхнуть алым цветом.

Зарина уже было потянулась к бутылке, но Белая Лиса отрицательно замотала головой.

- Нет, ты маленькая ещё!

Услышав слова колдуньи, Марагвейн тут же рассмеялся. Травница возмутилась и надув свои пухлые губки, попыталась выхватить фляжку у подруги, но та проворно увернулась и лучезарно улыбнувшись, бросила её асесту:

- Лови!

Баклагу поймал откуда ни возьмись, взявшийся из темноты, Идаволл. Смерив колдунью строгим взглядом, он провёл мизинцем по краю горлышка, собирав тем самым несколько капель напитка и слегка посмаковал палец.

- Не гоже издеваться над госпожой. – подмигнув Заре, он передал ей флягу.

- Всё в порядке – это всего лишь шутка. – с благодарностью принимая бутыль, произнесла асестка.

Сделав пару глотков, она раскашлялась и предложила её менестрелю, но тот молча отказался, присаживаясь между Зариной и Лисой. Инквизитор заметил, что менестрель принёс с собой гусли.

- Хочешь что-то сыграть? – чуть погодя, принимая флягу от сестры, поинтересовался он.

- Ну если ты в этот раз не против, то почему бы и нет?

- Хорошо, только давай что-нибудь короткое. – кивнул Дум и сделал парочку глотков чудесного напитка.

Бард фыркнул, как толстый рыжий кот, затем обескураживающе улыбнувшись девушкам, устроился по удобнее и поинтересовался:

- И что же дамы и господин хотят сегодня услышать? Песнь о том, как древний герой побеждает ужасных чудовищ или может историю о запретной любви?

- Слушай Идаволл, а ты знаешь что-нибудь про Имакиди? – тыкая палкой в костёр, спросила Лиса.

Асест бросил на неё внимательный взгляд. Её тонкие губы тронула еле заметная улыбка.

- Имакиди? – трубадур задумчиво почесал бороду. По его лицу было явно заметно, что он копается в глубинах своей памяти.

- Я, кажется, слышала одну такую песню, про покорителя морей! – радостно воскликнула травница, отхлёбывая из фляги.

- Хм… а-а-а, точно! Песнь о том герое, что принёс покой морякам? – уточнил рыжеволосый бард.

- Да-да, она! – энергично закивала головой Заря. В её глазах появился какой-то странный блеск.

- Я знаю её, как раз довольно короткая, очень старая и ней особый ритм. Что же – приступим! – настроив инструмент, руки барда начали перебирать струны и ночной лес наполнился приятной мелодией.

Дум отвернулся в сторону и чихнул, за что уловил на себе на пару мгновений строгий взгляд менестреля.

Зарина, сложив ладони вместе, закрыла глаза и начала что-то нашёптывать.

Асест почувствовал, как хаотичное пламя костра переменилось, сделалось более упорядоченным, будто подчинившись чьей-то воле.

Затем, в тот момент, когда прикосновения к струнам барда сделались более резкими, похожими на щипки – мелодия переменилась. С губ Идаволла сорвались слова песни.

Поначалу Дум даже не узнал голос менестреля, потому что он звучал гораздо ниже чем обычно. От его пения – наполненного большой глубиной и полнотой звучания, кожа Лисы волей не волей, покрылась мурашками.


В те времена, когда влачился древний человек,

Жил брат Хорса – Ильм, о древний Бог,

Владыка вод морских, в пучину облачённый!


Зарина раскрыла свои очи, которые сияли красным и быстрым движением, поднявшись со своего места, стала танцевать в такт мелодии и делать быстрые плавные движения руками, вслед за которыми от костра в воздух поднялся сноп искр. Инквизитор мог поклясться, что он увидел едва различимые нити, что струились от её пальцев и уходили к костру. Огоньки ярко вспыхнули и превратились в огненный образ, зависший над костром.

Дум завороженно наблюдал за происходящим. Лиса устроилась по удобнее, подложив себе спальник под голову и потягивая напиток из фляги.

Образ представлял из себя могучего старца, восседающего на троне.

Оценив старания девушки, Идаволл почтительно кивнул ей и продолжал:


Средь дна морей и океанов, стоял чертог твой, что ныне склеп пустой.

Враги твои, в те времена, колени пред тобою преклоняли, завидев волненья волн разгневанного бога.


Образ переменился и теперь изображал берег бушующего моря, возле которого, опустившись ниц скопились множество людей.


И вот призвал тебя, спасти людей, от разбушевавшихся морей

Влекомый на крыльях ветра, о Имакиди, что в край родной стремился!


Теперь картина представляла собой мужчину, что стояла на палубе корабля среди бушующего моря. Образ этого человека показался Марагвейну до боли знакомым.

Встретившись взглядом с серыми глазами эльфийки, он, кажется, понял, что она думала также.


Воитель сей был громогласен и могуч.

Подняв уста свои на свод небесный, изрёк мольбу он Ильму-водяному.

И клялся он, что не умолкнет глас его, покуда сердце бьётся за народ!


Следующее видение показывало Имакиди, на вершине мачты, обращавшегося к небесам.

Мелодия вновь переменилась, став какой-то более торжественной. Пот выступил на лбу барда и казалось, что он поглощён лишь одной игрой на инструменте.


И вот согласно Ильма, божественной воли

Ему тот знанья даровал, о том, как пучину вод морских он повелевал.

Запечатлел сей мореход божественные руны в знании своём.

И перевёл он их в божественный наказ, что стало силой покорившей океаны.


В следующий миг, образ изображал мужчину, голого по пояс, чьё тело покрывали магические письмена. Инквизитор волей не волей, чуть поддался вперёд попытавшись разобрать их, но в итоге он понял, что это лишь нагромождение не связанных символов. Образ Имакиди, стоя на земле, простёр руки в сторону бушующих вод, и они тут же покорились ему.

- Ого! – удивлённо воскликнула эльфийка.

Играя одной рукой, подняв указательный палец, менестрель отрицательно покачал головой, давая понять, чтобы его не перебивали.

Теперь музыка сделалась очень воодушевляющей.


О Ильм, наш павший бог, владелец вод морских – сражённый Темновитом!

Ты даровал герою крупицы власти над водою!

Хвала тебе, о тот, что мёртвым спит на дне морском!


Искры слетали с кончиков пальцев Зарины, казалось, что она не танцевала, а была погружена в некое подобие транса. Огненный образ изображал морского владыку, что лежал на постаменте, а рядом возле него преклоняли колени люди, среди которых был и Имакиди.


Хвала тебе о Имакиди, за то, что принёс покой ты в души моряков!


Теперь отважный моряк стоял, гордо задрав голову, а радостные люди окружали его.

Внезапно картинка ярко вспыхнула и тут же растаяла. Дум и Лиса зааплодировали, а довольная травница рухнула возле брата, положив голову ему на плечо.

«Кажется, она опять быстро захмелела.» - продумал про себя Марагвейн.

Идаволл закончил петь и теперь просто играл постепенно затихающую мелодию. Заметив, что травница жмётся к асесту, он скорчил недовольную гримасу, которая спустя мгновение сошла с его лица.

Колдунья заглянула в котелок и опустив ложку в суп, попробовала его.

- Похлёбка, кстати, кажется готова. И кстати - мои поздравления Дум! В этот раз её можно есть!

Утерев пот с лица платком, бард отложил инструмент:

- А вот сейчас я бы точно выпил.

Дум встряхнул баклагу и удостоверившись, что там ещё остался напиток, бросил её менестрелю, который одним глотком осушил её.

- Надеюсь вам понравилось, то, что я придумала? – чуть ли не бегом выпалила Зарина и как-то по-детски заулыбалась, оглядывая товарищей.

- К слову, если говорить о действительности, то о Имакиди известно довольно мало. Он был одним из первых Перстов Хорса, и нашёл способ, как выявлять чудовищ, что живут подводой.

- Хм, ты о той шкатулке? – наливая суп и передавая тарелку менестрелю, поинтересовалась Лиса.

Инквизитор молча кивнул.

Ещё какое-то время по восхищавшись дуэтом Зарины и Идаволла, спутники наконец приступили к позднему ужину.

* * *

Костёр уже давным-давно потух, а на лагерь опустилась глубокая ночь. Удостоверившись, что все товарищи спят, Лиса, слегка пошатываясь, выскользнула из лагеря.

Чем дальше она удалялась от стоянки, тем более уверенной становилась её походка. Главное не пересекать барьера, что установил Дум, иначе потом последуют неудобные вопросы. Что же заставило её, внезапно покинуть лагерь?

А дело было в том, что наставница пыталась связаться с ней. Это было довольно редким явлением. Гебура Геспер обычно вызывала свою ученицу в двух случаях: либо отчитать, либо предупредить.

Сейчас остроухая колдунья гадала какой случай выпал на её долю сейчас.

Подступив, практически к самому краю «магической защиты», она ещё раз удостоверившись, что рядом точно никого нет и достала своё магическое зеркало:

- Да, госпожа Геспер.

- Тот мужчина – инквизитор, всё ещё с тобой?

- Да. – голос наставницы показался ей встревоженным.

— Значит ты до сих пор не поняла с кем ты путешествуешь… - в голосе пожилой магессы сквозили лёгкие нотки недовольства.

Последовала неловкая пауза, затем прозвучал закономерный вопрос:

- Что вы имеете ввиду?

Тяжёлый вздох.

- Ты когда-нибудь слышала о инквизиторе по прозвищу Обсидиан?

Белая Лиса, от удивления открыла рот на пару мгновений. Она была явно ошарашена. А налетевший порыв холодного осеннего ветра, заставился её ко всему прочему покрыться мурашками.

— Это он?

- Слишком многое указывает на данный факт. Нельзя с излишней уверенностью утверждать это, но игнорировать также нельзя. Будь осторожна, моя дорогая и послушай мой совет. – голос наставницы сделался по матерински тёплым, - Не задерживайся с ним надолго – это опасно для нашего дела. Если я не ошибаюсь, то через пару дней ты сможешь отделиться от его отряда и направиться в Кудепсту. Там должен быть наш информатор.

Эльфийка задумалась, погрузившись в свои мысли, затем через пару мгновение спросила:

- Госпожа, сможем ли мы использовать Марагвейна в своих целях?

- Лиса, - голос сделался строгим и холодным, - он слишком опасен. Если верить слухам, то он не меньшая угроза чем Персты Хорса. Так что сделай, как я тебе посоветовала.

- Да, учитель.

- Доброй ночи, моя дорогая.

- Доброй.

Связь прервалась и спрятав магическое устройство связи, колдунья сцепила руки за спиной, присела на пенёк, что торчал из земли неподалёку и закусила нижнюю губу.

- Так-так-так, похоже я погорячился, решив угрожать ему. – раздался в темноте, напротив неё, голос Идаволла.

Эльфийка удивлённо уставилась в ночную тьму перед собой, пытаясь разглядеть менестреля. Она так и не почувствовала его присутствия. И вот наконец, ей почудилось какое-то движение в тени одного из деревьев.

Затем, словно растворившись в воздухе, она тут же материализовалась возле Идаволла и вскинув сияющую руку, направила её ему в лицо. Однако что-то кольнуло женщину в шею, и она замерла.

Бард был спокоен и оценивал Лису взглядом – его кинжал упирался ей в шею.

Подняв указательный палец, он поднёс его к губам и произнёс:

- Ш-ш-ш…

Воздух возле эльфийки сделался до ужаса холодным и с губ трубадура начал сходить пар, а остроухую стали окружать еле заметные снежинки. Бард тут же убрал нож и поднял руки в верх, ловким движением спрятал кинжал в рукав.

Подождав пару мгновений, Белая Лиса выдохнула, позволила себе немного расслабиться и отступила на шаг.

- Кто ты на самом деле такой? – раздражённо спросила эльфийка.

- Знаешь, наверное – это я должен задавать этот вопрос! – тихо прошептал бард. Хоть тень и скрывала лицо музыканта, его жуткие глаза отчётливо были видны колдунье.

Лиса лишь сильнее нахмурила брови, а серебряные глаза эльфийки полыхнули белым светом.

- Ладно-ладно, скажем так – в благодарность за предоставленную тобой информацию, я скажу кем я БЫЛ.

- Не играй со мной. – казалось от одного её голоса, все вокруг покрывалось льдом.

- Когда-то я был Ножом Марзанны, - он на мгновение умолк, наслаждаясь мимолётным испугом эльфийки, а затем продолжил, - ну а ныне я лишь простой странствующий музыкант, что хочет сочинить произведение всей своей жизни, которое позволит мне сдать экзамен в коллегии бардов!

Лицо Лисы вновь сделалось серьёзным, и она внимательно изучала наёмного убийцу, что стоял перед ней.

- Не беспокойся, всё это уже давным-давно в прошлом. Вам ничего не угрожает, в особенности твоему милому инквизитору.

Щёки эльфийки тронул лёгкий румянец, но более она не подала виду.

- Просто не лезь в мои дела, а я не буду лезть в твои. Договорились? – с улыбкой, спросил музыкант.

- Порой мне кажется, что я тебя не понимаю.

- И мне порой тоже кажется, что я себя не понимаю! – усмехнулся менестрель, затем жестом пригласил её в сторону лагеря.

Лиса скептически усмехнулась на его предложение. Пожав плечами, Идаволл направился в лагерь. Белая Лиса направилась следом.

Показать полностью
73

Вирус

— Знаешь, никогда мне этот город не нравился. Серый, мокрый, холодный… То ли дело моя родная Исфара.


Двое сидели на крыше десятиэтажки, свесив ноги над пустотой. Была полнолунная ночь. Было холодно и сыро.

Внизу во дворе четверо парней кого-то били.


— А что ж уехал?

Выходец из Исфары пожал плечами:

— Учеба… Второй курс медицинского.

— А-а-а…


Его собеседник протянул ему бутылку. Тот глотнул прямо из горла, поморщился и вернул обратно. Со двора долетело отраженное стенами: “Сволочь!”. Двое глянули вниз.


— Интересно, когда до них уже дойдет?.. - спросил исфарец.

— Когда в новостях прочитают. Утром. Увидят, что “во дворе дома номер шесть был зверски убит Хабиб Закиев”, и поймут. Только, если ты думаешь, что они испугаются, или раскаются, или им станет стыдно – даже не надейся.

— Совсем? Ни на минуту?


Собеседник мрачно почесал крыло и посмотрел на компаньона. Тот был совсем молод. Он сжалился.

— Ну, может, на минуту. Если вирус полностью не сожрал…

— Какой вирус?

— Ненависти, — ангел хлебнул портвейна. — Да вот, сам посмотри…


Он протянул парню свои очки.


Почему-то в них все было видно, как днем, и очень близко. Куда ближе, чем хотелось бы парню. Он содрогнулся. Больше не было четверых сильных, агрессивных, подкачанных ребят. Внизу корчились тощие, полусгнившие существа с запавшими глазами. Они кричали от боли и ужаса.


Парень сдернул очки и резко отвернулся. Его затошнило.


Ангел похлопал его по спине.

— Да, неприятно… А ты прикинь, я такое постоянно вижу. Поэтому и таскаю с собой бутылку. Чтобы совсем не спятить.

— Но как же они… неужели они…

— Не знают? Нет. Эти – уже нет. Понимаешь, то, что ты увидел – это не тела. Это их души. Такое бывает, когда вирус заходит так далеко, что даже нам до них не достучаться. Поэтому я и сижу здесь, а не там, - он кивнул вниз и полез в карман за пачкой сигарет.


Парень рядом потихоньку выровнял дыхание. Покачал головой:

— А я-то думал, почему ты раньше не явился. Сейчас-то мне все равно, но когда только тебя увидел, разозлился.

— Я с самого начала здесь. Только без толку это. Когда-то, когда я только начинал работать, я еще пробовал, - ангел вставил в зубы сигарету, и его голос зазвучал невнятно. — Ну, достучаться. Остановить. Прыгал вокруг таких вот, как воробушек. За руки хватал. Орал в самое ухо “Одумайтесь!”


Он выдохнул дым и горько усмехнулся.

— Но эта дрянь слишком быстро их жрет. И передается быстро. Хотя чего ей передаваться, она у всех есть…

— Как это? — парень аж подскочил.

— Да вот. Как герпес. В спящем состоянии. Иногда просыпается, от обиды, или от зависти, ну, знаешь, как всякая хронь вылезает во время простуды… Нормальные люди ее лечат сразу, как заметили. Спортом занимаются, или творчеством, или с друзьями по душам говорят. Изолируют источник, сами изолируются. И все быстро проходит. А если иммунитет хороший, так вообще дальше вспышки гнева дело не идет. Но когда болезнь пускают на самотек, да еще и не изолируются от заразы, все, пиши пропало. Вот человек постит мемы и спасает собак, а вот он уже оправдывает убийство, или идет убивать.


Ангел махнул рукой с сигаретой и глотнул портвейна.

— Спросишь его, за что, и он тебе вывалит кучу вонючих аргументов, но все сведется к тому, что они – не мы, и если не мы - их, то они - нас. Он больше не задумывается, понимаешь? Считает, что делает благое дело, очищает мир от скверны. Убивает писателей, художников, ученых… студентов-медиков. И уже не помнит, что можно жить по-другому.


Парень мрачно посмотрел вниз. Нападавшие разошлись. Избитый лежал на земле и не двигался.

— Да уж.


Ангел вздохнул:

— Действительно, кому я все это рассказываю? Э-эх, молодой человек неславянской наружности… — он хлопнул собеседника по спине. — Хороший ты парень, Хабиб! Жаль, что с тобой все так вышло. Знаешь что? А давай к нам? Будем вместе работать… Рук не хватает катастрофически. Особенно в отделе профилактики, которые как раз по вирусам.

— Что?.. — Хабиб оторвался от созерцания своего мертвого тела и уставился на ангела.

— Будешь прививки делать.

— От этого есть вакцина?!


Ангел ухмыльнулся:

— Недавно разработали, лет восемьдесят назад. Стопроцентной гарантии не дает, конечно, но шансы повышает. Ну что, согласен? Идешь?

— Иду, — ответил Хабиб не задумываясь. — А что за вакцина?


Ангел повернулся к нему. Крылья тихонько засияли, в глазах появилась трезвая ясность и глубина бездны. Он наклонился и выдохнул Хабибу прямо в ухо, вместе с сигаретным дымом:

— Ух ты…


* * *


Вовка строил песочный замок. Получалось плохо. Песок был слишком жидким и каменистым, слишком быстро высыхал, замок кособочился и был похож на оплывший холмик с палочками и ракушками.


Чуть впереди на берегу замок строил Димка. Димка был старше на два года и говорил по-русски как-то по-другому, как будто и не по-русски вовсе.


И у Димки все получалось. В его замке были арки, башенки и даже зубчики на башнях. А еще у него были друзья, которые ему помогали, хохотали, брызгались и дурачились.


Вовке очень хотелось к ним, но мама не разрешала отходить далеко. Да и стеснялся Вовка, совсем как девчонка. И теперь он смотрел, как его творение все больше оплывает, грустил и злился на Димку за все и сразу.


— Ух ты! — тихонько шепнул ему на ухо невидимый Хабиб.


А ведь правда, ух ты! Как же Димке удалось сделать так, чтобы замок не разъезжался в разные стороны? И стоял так красиво, что прямо засмотришься…


Вовка оглянулся на маму. Мама дремала. Он сжал кулачки и решительно пошел вперед.


— Привет! — сказал Вовка, и Димка обернулся. — Крутой замок!

— Хвала! Ой. То есть, спасибо.

— А как это он у тебя так держится?

— Штапови унутра…Э-э-э... Палки. Это папа подсказал. Гледай!


Вовка посмотрел. Потом попробовал. А потом вдруг обнаружил, что ведет Димку и его компанию к своему замку, хотя еще минуту назад не показал бы его вообще никому и никогда. К тому времени Вовкино творение превратилось в блестящую гору песка.


— Ух ты! — вдруг сказал Димка. Он показал на стеклышки и ракушки, которыми Вовка украсил крышу – Лепо! Хайде заедно?

Вовка кивнул. Он не знал слов, но все прекрасно понял. Мальчишки за игрой всегда говорят на одном языке.


Невидимый Хабиб смотрел, как дети вместе строят песочный замок, и улыбался. Ему нравилась его посмертная работа.


Автор: Дарья Эпштейн

Оригинальная публикация ВК

Вирус Рассказ, Писательство, Проза, Фэнтези, Ангел, Длиннопост
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!