Лига Писателей

Я один из самых молодых Ведущих, последняя генерация. Мы, вместе с Ходячими и Видящими, часть большого и сложного механизма. Говорят, есть ещё Знающие, которые и прокладывают Видящим линии жизни и взаимодействий. Но, я в них не верю. Хранитель выстраивает общую линию и прокладывает путь, по которому должна двигаться история. Он всё видит и за всё отвечает. Чертовски сложная работа — вести человечество к процветанию.

Видящие сидят где-то в штабе и готовят план-карты на жизненный путь людей — куда им свернуть, что сделать. Мы обитаем здесь, среди наших подопечных, и ведём людей по предначертанному пути, подсказываем, подталкиваем куда надо, а Ходячие — связующее звено, они передают нам задания от Видящих. Они лучше всех умеют скользить в тенях.

Мне доставались очень интересные задания. Знаете, тут подтолкнуть, там задержать. Одному подсказать, другого отговорить. Я ходил по Земле и наблюдал, как мои маленькие шалости делали мир лучше. Каждый из нас делал мир лучше, ведя его к процветанию. К концу смены нашей генерации, примерно в полдень где-то в XXII веке, как раз и должно было наступить это процветание. Как нам передавали слова самого Хранителя — качественное изменение человечества.

Первый раз я усомнился в указаниях, когда увидел результаты одного из заданий — подтолкнуть молодого немецкого рантье в соседнюю деревушку. Иоганн Гюттлер был хорошим человек, но не имел наследника, а в те времена это было очень важно. Я радовался, когда смог помочь ему. Но то, во что это вылилось через несколько поколений… В завертевшемся вихре событий у каждого Ведущего было очень много работы, каждый день и каждый час требовалось корректировать и контролировать пути сотен людей. Мы еле успевали везде, чтобы не нарушить план Хранителя.

Я метался от человека к человеку, от судьбы к судьбе и никак не мог понять, как это могло привести к процветанию человечества, к его качественному перерождению. Но нам всегда говорили, что мы не видим всей картины, как её видят Видящие, как её видит Хранитель. И нужно просто делать то, что должно, что говорят. И я делал. Делал со всем усердием, на которое был способен.

Пока спустя много лет мне в подопечные не попал паренёк. Вроде обычный паренёк, коих миллионы ходят по миру. Но его удача была не моей заслугой и не моих братьев с сёстрами. Многие начали шептаться, что он — Вершитель. Старая легенда, ещё от позапрошлой генерации, гласящая, что есть люди, которые могут менять мир сами, без нас, которые обладают силой, даром, проклятьем. Легенды легендами, но работу никто не отменял. Вскоре его закрепили за мной, поскольку я не поддерживал все эти мистические пересуды о легендарном Вершителе.

Я всячески отводил его, запутывал, но он всегда возвращался к своей силе. Качели. Чем сильнее я отводил его в сторону, тем сильнее он стремился к ней. Однажды, несмотря на все наши старания, он перешагнул грань и взял силу, что была его по праву. Он изменился. Его начали бояться.

Я ждал этот приказ. Он должен был поступить рано или поздно. К сожалению, я прекрасно понимал, что такие изменения не останутся незамеченными. И вот он поступил. Последний приказ. Мне требовалось совершить всего одно лёгкое движение рукой в толпе, лёгкий, едва заметный толчок, а недоделанный шумахер, что уже летел навстречу судьбе, сделает всё остальное.

Но я не смог.

— Возьми. Мне уже не нужно, — я сунул ему в руку свой кулон — сосредоточие моей силы. — Надеюсь, я не ошибся.

Это было непростым решением, ведь я не просто не выполнил приказ, я предал свою генерацию, предал Хранителя. Теперь охота объявлена и на меня тоже. И если я бегать не намерен сам, то за ним им побегать придётся. Главное, что бы кулон его принял. Должен принять

В таверне было шумно. Время близилось к закату, и толпа народа, праздно шатавшегося по ярмарке, переместилась в ближайшие корчмы и постоялые дворы. Даже тот, кто жил рядом, был не прочь пропустить стаканчик зелёного бредня или кружечку сладкой смаковухи и поболтать с приезжими.

Поэтому, когда я пришёл, мест уже не было. В зале стояло пяток длинных столов с длинными же скамьями с обеих сторон, люди сидели на них бок о бок так тесно, что тончайшее лезвие восточного клинка не просунуть. Пришлось подкинуть серебряную чинку трактирщику, и он тут же, крепким пинком, скинул с лавочки вусмерть пьяное тело, и даже протёр после него лавочку, предлагая мне.

Алкоголь мне не положено,поэтому я попросил перевар из душицы и миску бараньего жаркого. Пока моя еда готовилась, выдался момент разведать обстановку, не вызывая подозрений. Мои соседи по столу жарко спорили о предстоящей войне с Нордъердгардцами.

– А что, мужики, война скоро? – я притворился дурачком. Мужики дружно заржали:

– Гыр-гыр-гыр, – булькал от смеха рыжий бородач, сидевший рядом со мной, – ты, паря, видать с небесной тверди рухнул. Лето скоро. Посевная, уход… А вот как урожай соберём, там и война, как положено!

– Бу-Бу-Бу, – грохотал собутыльник напротив, он до самых глаз зарос чернущей курчавой бородищей, а вот на макушке уже проглядывала блестящая плешь. Он отпил из кружки с пенной смаковухой и обратился к рыжему, – ты, Брого, сам не с облачков прилетел? В этом году осеннему столкновению не бывать!

– Агрх, это ещё почему Гриндо? – Брого поперхнулся.

– Так наша принцесса обручилась с ихним королём!

– **здишь!

– Да, чтоб меня Деркос прям тут молнией убил!...

Брого и Гриндо ещё продолжали греметь и булькать, но меня их дальнейший разговор уже не интересовал. Пришёл трактирщик и принёс мой заказ, я вложил ему в протянутую ладонь ещё одну чинку, и он тут же смылся к себе за стойку.

К жаркому полагался огромный ломоть ржаного хлеба, а перевар явно переварили только что. Жаркое оказалось, на удивление, вкусным. Я с аппетитом ел, макал в подливку кусочки хлеба, запивал горячим переваром и внешне выглядел совершенно безмятежным. Но мысли мои роились чёрными южными осами – зло и опасно.

«Король всё-таки решил отдать Владленику Нордъердгарду. Старик Нордеро совсем спятил, он уже, поди, три сотни годков разменял, а Владленику ему подавай. Сколько лет каждую осень воевали два государства, но наш король спасовал, видимо, совсем дела у Хельвении плохи, раз единственную дочку…», – тут я не выдержал и долбанул кулаком по доскам стола. Кружки на столе заплясали, пойло из них выплеснулось. Пока пьянчужки возмущались и вертели головами, я схватил свою сумку и был таков.

В конюшне у таверны было темно. Мой Верный недовольно всхрапнул, когда я начал его взнуздывать. Прости, дорогой, время не терпит. Мне нужно быть в столице до рассвета. Владленика… она моя!

На дорогах Хельвении ночью спокойнее, чем днём. В степи привязалось два блуждающих огонька, да на опушке у сосняка попрошайничали мелкие тролли. Но, как и вся мелкая нечисть, и огоньки, и тролли, лишь почуяв кто перед ними, быстро уносили ноги. А вот в лесу пришлось спешиться. Варг вышел на мой след. Судя по запаху, зверюга огромная, да ещё и кровь пробовавшая не раз.

Верного я оставил у огромной сосны, начертав над ним защитный знак. Взял скипетр из сумки и пошёл навстречу волчаре. Шаг за шагом, слово за словом я создавал пелену своего ведовства. Ведовство цеплялось к сапфиру в навершии скипетра и укладывалось там, как патроны в обойму – чем больше я успею сейчас заклинаний уложить, тем больше выстрелов будет у меня. Но это был всего лишь варг, поэтому я особо не старался. Двух выстрелов мне за глаза! И третий – запасной.

Вдруг в ветвях над моей головой послышался шорох. На всякий случай, я метнулся вправо и правильно сделал. С огромной сосновой лапы рухнул здоровый искромётник. Так варг был не один, а с седоком. В своеобразный симбиоз с искромётниками вступали только самые умные варги. У варгов – сила, а у их наездников – магия огня. Да и питались оба сырым мясом, вместе завалят путника, да вместе сожрут его прям с костями.

Искромётник вздыбил чёрную шерсть, по его вихрам тут же пробежали искорки. Опасно! Сухая трава и хвойный опад могут загореться. На скипетре было одно воздушное и два огненных заклинания. Огненные этой пакости по барабану, а воздушное опасно уже для меня самого, может раздуть пожар. Обходя загоравшееся существо, я начал плести водную бомбу, но вовремя услышал сзади рычание – здрасте, а вот и подельничек.

Быстрый прыжок, ухватиться за толстый сук, подтянуться, перепрыгнуть на соседнее дерево. Какое тут ведовство, дыхание сбить сейчас равносильно смерти. Наконец, мне удалось оббежать по верхам эту гадкую парочку так, чтобы оба оказались по одну сторону от меня. Варг вышел на поляну, он был огромный и весь в шрамах от рваных ран. Драки с себе подобными за территорию варги вели до смерти, этот пока побеждал всех.

Вдруг меня осенило. Сложив пальцы буквой "Лье", я произнёс два слога и быстро провёл рукой, рассекая воздух. Где-то далеко послышался вой, потом ещё один и ещё. Варг вздыбил шерсть, зарычал, он узнал вой других варгов, и их было много. Он глянул на меня и в сторону воя, ещё раз на меня… и быстрыми скачками понёсся в чащу леса.

Я вздохнул с облегчением. Звуковые иллюзии вновь помогли мне, спасибо, Мудрая Кая, что научила.

Но некогда медлить, вокруг искромётника уже тлела сухая трава. Я спрыгнул на землю, тварь тут же послала в мою сторону два небольших огненных мячика. Я плюнул на ладонь:

– Го! Лхааа… – водяной поток сорвался с моей ладони, туша и фаерболы, и самого искромётника, и траву. Искромётник обмяк и упал в обморок, пока не высохнет – не очнётся. Но скоро вернётся варг. Я наклонился и пошарил в горячей шерсти огненного существа... Вот оно! Повезло… и бегом направился к спрятанному коню.

Ровно к рассвету я оказался у стен столицы, славного города Мира. Варг за мной не гнался, а, может, и гнался, но не догнал. В Мир я вошёл держа Верного за узду. У ворот находились конюшни городской стражи, я вручил конюшенному поводья, а когда он попытался возразить, просто скинул с головы капюшон и дал ему меня рассмотреть.

Ведуна Хаэдрима в Мире знают даже новорожденные. Три года назад я спас страну от зерновой чумы, и до сих пор моё лицо малюют на стенах, ставнях, в изголовье кроватей – считается, что мой славный лик оберегает от дурного. Хех… да мне не жалко, пусть малюют.

Я шагал по просыпающемуся городу. Пели птицы, цвели яблони, пахло свежим хлебом – пекари уже давно проснулись. Время не успело пробежать и половины круга, а я уже добрался до дворца.

Во дворце, как ни странно, уже было шумно. И только лишь я сделал шаг к дворцовым вратам, как они сами распахнулись, и прямо на меня вышла пышная процессия. Во главе этой пёстрой кавалькады ехала на вороном коне прекрасная невеста в белоснежном платье с цветами яблони в белокурых волосах.

– Владленика! – я рявкнул так, что с дворцовой крыши рванули в небо голуби. Девушка на коне повернула голову в мою сторону, её прекрасные глаза цвета грозового неба были полны слёз.

– Хаэдрим, – я прочитал своё имя по её губам. Она потянулась ко мне, а я уже бежал к ней. Миг! И она соскользнула с седла прямо в мои объятья, уткнулась в мою дорожную куртку и разрыдалась как дитя.

По свадебной процессии пошло волнение. Ко мне двинулись солдаты, но как-то неуверенно. Ещё бы, они хорошо знали, на что я способен. Я вытащил из-за пояса скипетр – на нём так и висели три заклинания. Я направил навершие вверх и освободил воздушное. Порыв ветра пронёсся над крышами, у дам сорвало шляпки и растрепало волосы, кое-где с крыш попадала черепица.

– Где король? – я не стал повышать голоса. Король выбрался из золочёного экипажа и, нахмурив брови, встал и руки в бока упёр. Ну ладно, мы не гордые, обняв одной рукой всё ещё плачущую принцессу за плечи, я убрал скипетр за пояс. И мы вместе подошли к королю.

– Что ты творишь, Карл? – я не стал миндальничать с Его Величеством

– Владленика отправится в Нордъердгард, и точка, – король даже ногой топнул.

– А если так? – я пошарил во внутреннем кармане и протянул королю свою ночную добычу. Люди стоявшие вокруг так и ахнули. Даже принцесса перестала сотрясаться в рыданиях, только щёки её всё ещё блестели от слёз. – Этого хватит, чтоб решить твои проблемы, Карл?

– Это… Это…

– Огненный опал! Самый дорогой камень в подлунном мире, – камень на моей ладони был величиной с каштан, он переливался всеми оттенками красного и оранжевого. Искромётники растят опалы, как морские ракушки растят жемчужины. Моему искромётнику или было полтыщи лет, или он этот камешек получил в наследство от своего родителя и продолжил растить – камней такой величины даже я ещё не видел. Маленькая крупица огненного опала вылечит даже самую запущенную стылую лихорадку, если этот камешек поместить в скипетр ведуна, то заклинания огня усилятся тысячекратно, если же кинуть этот камень в реку, то вся вода в ней превратится в лаву. А ещё, денег вырученных за такой камень, хватит, чтоб наше королевство жило безбедно лет десять.

Я вложил камень в королевскую ладонь.

– Прости, король, но Владленику я забираю, – но король смотрел на опал и даже не думал возражать.

Мы с бывшей принцессой переглянулись и пошли прочь от дворца. Я протянул ей свой платок:

– Отныне, если ты и будешь плакать, то только от счастья.

— Значит, договорились. Проявляем все плёнки и печатаем пробники со всего, что заведомо не брак — в смысле техническом и художественном. Вы не возражаете?

Этих двоих я уже прочитал. Возражений не было.

— Потом соберемся в расширенном составе и отберём достойное выставки. Разумеется, с вашим участием. Там же решим вопросы размеров, обработки и прочего. Отберём с запасом, что-то комиссия обязательно отсеет. И начнём оформлять экспозицию.

— Георгий Вахтангович, можно особую просьбу? Это может быть слишком с моей стороны...

— Говори, дорогой. В серьёзных делах ты из себя застенчивую барышню не корчишь.

— Можно все те кадры, где девушки, отпечатать дважды? Ну хоть маленькие. И по одному для каждой — из тех, что пойдут на выставку? Сорок на шестьдесят. Поймите, я им обещал. Они всё делали на одном энтузиазме. Мне старались помочь. Кем я буду, если их обману? Они же рисковали, а с меня — никаких обязательств, кроме честного слова. Нет, я потом дома и сам смогу, но — это время. И такого качества, как у вас, у меня всё равно не будет.

Они посмотрели на меня с уважением. Особенно женщина.

— Сделаем. И не маленькие, а нормальные. И заламинируем. Ты как, Лёш?

— Сделаем, Марк Борисович. Очень постараемся.

Когда они ушли, профессор некоторое время молчал.

— Не надо, Георгий Вахтангович, я уже принял. Лучше о деле.

Он кивнул.

— Ты прав. Дел несколько. Наши искусствоведы — не хихикай — из твоего, скажем так, сообщения и фоток сделали вывод что для успеха "там" желательно иметь несколько заведомо студийных снимков с классически красивыми моделями. Натурщицы не годятся. Наши мазилы изображают всё кроме настоящей красоты, и натурщицы у них такие — соцреалистические. Твои гетеры — эти бы в самый раз, но их не надо светить. У них другие задачи. А нам нужно, чтобы было изумительно красиво. И чтоб сквозь красивое тело — красивая душа. У Юры это получается идеально. Я твои снимки видел. Да, мне Ольга показывала. Справишься.

— У меня есть две подруги. Они тоже справятся. Если их пропустят в вашу студию.

— Если надо, на руках внесут. С освещением и прочим вам помогут. О технике вообще не думай. Ваше дело — искусство. Марик, я без иронии.

—Вижу.

— И я вижу, что ты видишь. Теперь ещё одно дело. Шэни дэда! Как ты это делаешь?

— Это единственная книга индийского автора в вашем кабинете. Раньше она стояла вон там, наверху. А сейчас на столе. Отвлёк ваше внимание и посмотрел дарственную надпись. А вы недавно были на конгрессе. Сложить два и два.

— Да, проще некуда. Я с ним знаком лет пятнадцать. Встретились недавно в Праге, и оказалось, что его нынешние научные интересы в некоторой части совпадают с нашими. Ваши с Ольгой идеи ему отнюдь не чужды.

— Книгу дадите почитать?

— Возьмёшь с собой. И вот эту папку тоже. Доктор Радж Чатурведи будет рад принять вас у себя и оказать всяческое содействие. Подробнее обсудим позже. Это не срочно. Срочно — доснять, оформить и провести через комиссию. Я ваши с Юрой взгляды понимаю и разделяю. Особенно после общения с Олей. Поразительный интеллект! Но тебе придётся отстаивать свою позицию против таких... — он аж зубами скрипнул. — народных и заслуженных... жрецов. От слова жрать. Вах, бичо, скольких они уже сожрали. Хорошо, что это не самое главное в жизни для тебя. Для них я не авторитет. Психофизиолог, весь от научной сохи, а они, эти — он выдал длинное замысловатое грузинское ругательство — они одухотворённые творцы высокого искусства! Стражи идеологии! Вот, где они у меня! Идеологи! Они же и мою науку жрут.

Грузинских проклятий профессору не хватило и ему пришлось предельно определённо выразиться по-русски. Он рухнул в своё кресло. Я приблизился и провёл приём "Рефлектор": сложил из ладоней что-то вроде параболического зеркала, принял и отразил поток. Повёл сверху вниз.

— Пффф... Спасибо, дорогой. Что это было?

— Одна из причин нашего с вами знакомства. А мы всё никак не займёмся этим всерьёз. Но можно же ехать в автомобиле, понятия не имея об устройстве двигателя. Особенно с надёжным буксиром на подхвате. А весь этот вернисаж нужен в первую голову ему. Его службе.

— Сделай так ещё раз. Слушай, совсем хорошо! Да, ты прав. Но надо понимать распределение рангов в этом террариуме. Будь готов ко всему. И не очень полагайся на свои чары. Это тебе не институтский худсовет. Иди к своим подругам. Начинайте работать. Все вопросы — через Галю. Она тебе даст один хитрый телефон. Нет, всё-таки, как ты это делаешь?!

Через день мы в полном составе собрались в изостудии. В полном — это Лена с Наташей, Юра с Верой и наше "техническое обеспечение" — Лёша и Нина. Ну, и я, ясное дело. Студия уже была приведена в порядок. Указания директора тут исполнялись с быстротой и точностью военного приказа. "Добряк редкий" — Георгий Вахтангович — правил железной рукой вверенным ему институтом. 

Поскольку во всём проекте "Джоконда" реальные результаты давала только Юркина графика и ещё профессор углядел что-то там в моих фотках (Уверен, они ему просто понравились. Лёша по секрету шепнул, что они скопировали два каких-то альбома, не моих, часом?), то в довольно просторном помещении из всего прежнего изобилия остались только предметы, относящиеся к графике и фотографии.

Поскольку с графическими работами все вопросы были уже решены (отобран и утверждён двадцать один рисунок), то накануне мы в том же составе обсуждали только предстоящую фотосессию. А именно — стиль будущих шедевров.

Уважаемым членам отборочной комиссии заблаговременно и весьма конкретно и авторитетно было указано, что выставка будет такой и только такой, как им сказано, а молодых авторов обижать категорически противопоказано; поэтому они довольно спокойно и даже как-то вполне доброжелательно приняли бесспорно талантливые рисунки. Настоящие аналитические портреты им не показали. Эту тему слегка засекретили, а обнажённая натура в традиционном искусстве была обычной с доисторических времён. Всё-таки эти люди были настоящими профессионалами. Юра только слегка поехидничал над количеством допущенных на вернисаж работ: три раза по счастливому числу. Идеологи-материалисты!

Зато, когда дело дошло до фотографии, и им показали — для прикидочной оценки — несколько моих фоток, они встали на дыбы почище Клодтовых коней. И грудями разных степеней впалости и отвислости все члены восстали против порнографии. Дискуссия между ними и организаторами оказалась длительной, бурной и бесплодной. По причине отсутствия объективных критериев и однозначных определений, о чём я уже как-то упоминал.

В конце концов до членов удалось довести, что возмутившие их изображения не предназначены для предполагаемой экспозиции, но лишь для ознакомления уважаемых столпов советского изобразительного искусства с творческой манерой автора. Предлагаемые же для вернисажа будут представлены на рассмотрение позднее. И автору будет предоставлена возможность самолично защищать свои работы пред коллективным лицом блюстителей советского благочиния.

Мы с интересом прослушали фонограмму этого балагана, любезно предоставленную нам Галей — секретаршей профессора. Главным аргументом членов было: "незавуалированное натуралистическое изображение неприличных органов" (они их так не разу прямо не назвали, даже по-латыни) есть безнравственность, потакание низменным инстинктам и оскорбление эстетического чувства. На резонное замечание, что всё это присутствует в изобилии на полотнах и изваяниях самых, что ни на есть классиков, следовало: "Это совсем другое". А на предложение высказаться конкретнее следовало сакраментальное: "Это совершенно очевидно любому нормальному человеку".

Генерал решил напрямую стравить меня с этой сворой. Зачем ему это? Просто развлекается? Слишком просто и слишком мелко для него. Изучает меня? Обижаться не приходится. Я сам предоставил себя для исследований. И что-то есть в этом ещё. А, собственно, почему бы и не подраться? Но я вам не японец-каратист — с голой пяткой на саблю. Как там кузнец в "Александре Невском" говорил: "Без прибора и вошь не убьёшь!".

— Девочки, найдите в своей библиотеке каталог музея д'Орсе. Или альбом репродукций. Мне нужна картина Курбе "Происхождение мира". И автопортрет Альбрехта Дюрера. Тот самый. Лёша, Нина, можете сделать увеличенную репродукцию точно в таком же формате и стиле, как все фото для нашей выставки?

Наша "техническая поддержка" уверила в отсутствии проблем.

Искусствоведши переглянулись.

— Марк, а ты опасный противник. Вот теперь совершенно ясно, что и как мы делаем на сессии. Ребята, нужен очень тёмный и очень светлый фон. И...

— Всё будет. Фоны — вон они, свёрнуты. Свет — сами видите: всё что может понадобиться. Марк Борисович, если чего не хватает...

— Лёша, давай без величаний. Я просто студент, которого угораздило. Ниночка, вы не против? Мы тут все свои. Так вот, две внешних вспышки, флэшметр и синхронизатор. Будем снимать в динамике. Наташ, я понял твою идею правильно?

— Как всегда. Мы им представим такую обнажённую натуру, что они на корню засохнут. Сплошную эстетику. Нина, когда добудешь красное полотнище? И белое. Хорошо бы шёлк.

— Ребята, если вы не знаете: Лена с Наташей — изумительные танцовщицы-акробатки.

— Завтра всё доставим.

— Тогда разбегаемся до послезавтра. Лёша, давай мы с тобой задержимся: прикинем схемы освещения и расставим всё, как надо.

Мы посидели, порисовали. Повесили тёмный фон. Попробовали свет. Должно получиться всё, как надо. Оставался один деликатный момент.

— Лёша, у нас будет целый рабочий день в обществе очень красивых голых девушек. Совсем не хочется, чтобы у тебя поехала крыша. Если будут дрожать руки, и ты будешь путаться в проводах и тумблерах, или будешь стыдливо отворачиваться, мы угробим всё дело. Юра мне не помощник. Он в технике ноль. Вот все его советы по художественной части я буду исполнять, не переспрашивая. Но ни к чему, кроме его мольберта, прикоснуться не дам. А то во всём институте пробки вышибет. Может быть завтра мне поассистирует только Нина?

— А ты сам?

— А я давно и очень близко их знаю. Юра, кстати, тоже. Он художник, я — медик. И мы оба умеем контролировать свои эмоции, когда работаем. Вне работы — сам понимаешь. Так что, Лёш? Кстати, имей в виду, они совсем не будут смущаться или возмущаться, если ты их будешь разглядывать. Как ассистент фотографа. Работа модели — такая работа. Они очень умные и понимающие. Но за пределами студии...

— Схлопочу по морде. Не беспокойся. Хорошо, что предупредил. Мог просто приказать.

— Знаю. Но за что лишать тебя такого редкого удовольствия? Мой успех в твоих руках. В самом прямом смысле. Кстати, пустишь к вам в лабораторию? Нет, чудак, уже потом, когда всё сделаете. У вас же будет ещё другая работа. Поучишь?

Хотя я был очень занят съёмкой, не упускал из внимания Лёшу и Нину. Вот за кем интересно было наблюдать. Калейдоскоп эмоций и мыслей. Нет, не так. Калейдоскоп — это на плоскости. А тут — разноцветные вихри в трёхмерном пространстве. Когда девчонки преспокойно разделись и во всём своём ослепительном великолепии занялись просмотром наших с Юрой набросков и планов композиций, разминкой, репетицией поз и прочей подготовкой к съёмке, Лёша попросту обалдел.

А потом мне время от времени приходилось вынимать его из того возвышенного транса, в который вводили его эти очаровательные нагие прелестницы. Жалко было возвращать его из рая на грешную землю, но и работать же надо! Он своё доберёт потом с женой. Несколько ночей им точно будет не до сна. Ничего, это очень приятная бессонница.

Особенно занятно было читать Нину. Я вспомнил женских персонажей знаменитой картины Семирадского "Фрина на празднике Посейдона". Как он психологически точно изобразил их лица и жесты. А тут Фрин было сразу три, и работать приходилось, а не рефлексировать. Рефлексировать надо было осветительными приборами.

Забавно было, как мгновенно изменился у наших помощников знак эмоций на противоположный, когда я сам позировал с девушками для нескольких дуэтов. Один бог знает, каких усилий стоило нашим весёлым подругам сохранять серьёзность. Юра рисовал почти непрерывно, отвлекаясь только для того, чтобы заточить карандаши. И рисовал он больше всего именно эту пару. Я шепнул Нине на ушко, чтобы не забыла попросить несколько набросков. Юрка не жадный.

Сессия прошла на "отлично". Вера тоже попробовала себя в роли фотомодели. И у неё здорово получилось. Если это остатки её "храбрости отчаяния", то это совсем неплохо, но, если то, чего я опасался... Надо будет заняться ею, и чем раньше, тем лучше. Но какая же она прелесть!

К четырём часам мы закончили. Могли бы и раньше, но, когда уже сделали всё, что придумали заранее, Лёша предложил: "Добьём плёнку, раз уж начальство так расщедрилось. К тому же эта выставка у Марка, наверно, не последняя, а когда ему ещё удастся поснимать в таких условиях и такой техникой?". Особенно насчёт техники аргумент был весьма серьёзный. Наши красавицы Лешину наивную хитрость очень даже правильно поняли и согласились. А "Салют" с приставной пентапризмой — "советский Хассельблад", и в самом деле, прямо-таки жалко было выпускать из рук. Мы дали волю фантазии и сделали такие красивые и эффектные кадры, которые комиссионные морализаторы не пропустили бы даже под угрозой расстрела. Зато ... ладно, festina lentae.

Свободное от высокого искусства время проходило на "полигоне" в общении с будущими боевыми гетерами.

Из шести остались три. Одну я отсеял сразу. Красивая и толковая девушка была напрочь лишена способности к эмпатии — осознанному сопереживанию эмоций. Она была отнюдь не бездушной и бесчувственной. Как-раз наоборот. Она слишком погружалась в чужие переживания и теряла ощущение границы между ними и своими собственными. Из неё можно было бы сделать великолепную гетеру, но только не боевую. Манипулировать мужчинами она неспособна. Но вот кого она по-настоящему полюбит, я ему уже сейчас завидую. Лучше всего найти ей совсем другое занятие.

— Выходит, мы ошиблись в оценке? — сказала Карева, когда я закончил наговаривать рапорт на диктофон.

— Я её не видел. Очень может быть, что она правильная в целом. Только вы не поняли, что у неё эмпатия моментально трансформируется в идентификацию. Ваших технологий тестирования я не знаю.

Ещё две стали мне понятны только после пары уроков. Объяснил им, что они показали совершенно замечательные результаты и в дальнейшем обучении не нуждаются. Пожелал всяческих успехов и распрощался, очень надеясь никогда больше не встретиться.

Когда за последней ученицей закрылась дверь, в квартирной части "полигона" нарисовалась Анна Витальевна.

— А эти чем тебе не угодили, привереда? Чем они плохи?

— Проститутки.

— Ну и что? Ясно же, что мы не с весталками работаем.

— Вы не поняли, Анна Витальевна. Это не обозначение профессии или рода занятий. Это интегральная характеристика их личности. Они проститутки по самой своей сущности, органически, по своей природе. Они не тело своё продают, не секс. Они продаются целиком, и с удовольствием — не только от прибыли, но от самого акта продажи себя — как такового. Абсолютно не способны ни на какую форму верности. Как проститутки они просто идеальны. Но делать их них боевых гетер — Господи, спаси и пронеси!

— Если ты не ошибся, это очень серьёзно. Подожди тут пару минут.

— Можете ещё сказать, что этот адрес они уже забыли навсегда. А с остальными продолжим. Талантливые девушки.

Мы вышли на улицу, в чудесный московский вечер. Уличные фонари уже горели тёплым жёлтым светом. Анна Витальевна взяла меня под руку.

— Вы правы. Но раньше это было невозможно, пока не изобрели стекло, устойчивое к раскалённым парам натрия. Зато теперь прохожие уже не похожи на покойников.

— Никак не привыкну к твоей манере отвечать на незаданный вопрос. Есть хоть что-то, чего ты не знаешь? Проводишь меня?

— Уже провожаю. Только позвоню из автомата тёте Рае, скажу, что ночью буду занят и сегодня не приду. Замечательная идея! Клара уже у вас? Соблазним девушку с целью восстановления статуса кво? А то она всё-таки к вероятным мужьям ревнует.

Она отдёрнула руку, остановилась.

— Марк, ты страшный человек! Но такой милый.

Инквизиторов было пять особей обоего пола. Весьма вальяжные представители наивысшего слоя художественной богемы а-ла совьетик. Столпы соцреализма, непогрешимый и несокрушимый оплот самой правильной идеологии в искусстве. Их благообразные лица прямо-таки излучали сознание собственного величия и наслаждения ролью крушителей судеб.

Пока они изволили меня разглядывать, я успел с толком и с расстановкой прочитать их всех вместе и каждого по отдельности. Да, я и вправду вот такой аппетитный мальчик, идейная ты развратница. Это твои статейки о коммунистической нравственности мне давал почитать Георгий Вахтангович. Разлакомилась на новенького. Ничего, я тебе аппетит отрегулирую.

Эта выставка состоится хоть вы все треснете по всем черепным швам. Это для меня она так, сахарная косточка, положительный стимул. Приятно, что и говорить. Но она для серьёзного дела нужна. Вот не удивлюсь, если Оля окажется среди гостей.

— Давайте не тратить драгоценное время всех присутствующих на никому не нужное сообщение о том, что всем известно. Несть истины во многом глаголании. Вам, уважаемым членам консультативной (я выделил это слово) комиссии предоставлено для высококвалифицированной профессиональной оценки мои художественные фотографии. Цель этой оценки — отбраковать изображения, эстетически или технически несовершенные с тем, чтобы оставшиеся были выставлены в готовящейся экспозиции. Принимая во внимание уникальность в нашей стране, а следовательно, прецедентность планируемой акции, организаторы мне предоставили возможность защищать свои работы в очной дискуссии. Давайте приступим к делу. Или вы уже приняли все мои шедевры?

Хорошо борзеть, имея за спиной такую тяжёлую артиллерию. Но глупую наглость мне не простят.

— Что?! — взвился носатый седовласый, явно косящий под Листа. — Эту порнографию ты смеешь называть художественной фотографией! Не слишком ли нагло, мальчишка?! Эту мерзость!

— Luppiter iratus ergo nefas. Право же не стоит начинать обсуждение на столь высоком уровне эмоций. Позволю себе ответить на ваш вопрос: нет, не слишком и вообще не нагло. Поскольку ни одна из фотографий в этом планшете порнографией не является.

— А чем же они, по-твоему, являются? — язвительным тоном поинтересовался лысый в пиджаке с орденскими планками.

— Принимая во внимание разницу в возрасте и положении, я готов принять обращение на "ты", но всё же следовало бы придерживаться нормальных правил общения. Так вот, они являются претендующими на художественность работами непрофессионального фотографа в жанре ню, то есть — обнажённой натуры, выполненными как в студии, так и на пленэре.

Некоторое время они молча переваривали содержание полученной информации и тон её подачи.

— Во всём мире фотографическое художественное изображение обнажённой натуры принято столь же неотъемлемой частью изобразительного искусства, как таковое изображение в живописи, графике и скульптуре. Поэтому не вижу смысла обсуждать предмет изображения. Наша с вами задача оценить качество фотографий, их художественные достоинства — если таковые имеются — и недостатки, которые несомненно присутствуют.

— Во всём мире! Художественные достоинства! О чём вы говорите? Это в загнивающем западном мире, да и то: ваши картинки годятся только для какого-нибудь порнографического журнала, для "Плейбоя" какого-нибудь. это приняла эстафету дама с внешностью завуча очень средней школы. — Над чем смеётесь? Над собой смеётесь!

Тут я уже расхохотался в голос.

— Простите, но эта ваша цитата из Гоголя... Простите. Вы даже не поняли, какой великолепный комплимент вы мне сейчас сделали. Если мои снимки достойны "Плейбоя" — это значит, что они высочайшего сорта. Для любого профессионального автора быть опубликованном в этом журнале — очень высокая честь. Там берут только самый наилучший материал, будь то изображение или текст. Такая публикация — знак качества на творческой репутации автора. Неужели вы этого не знали?

— Но вы же советский человек! Это у их там порнография считается искусством....

Она говорила много. Потом меня обличали остальные: крашеный брюнет в сером свитере и с бородой под Хемингуэя, и довольно стройная миловидная шатенка, одетая дорого и со вкусом. Светская львица. Впрочем, она как-раз говорила немного, но отчётливо читался какой-то особый, отличный от прочих, интерес к моей персоне.

Когда в поток их красноречия мне удалось закинуть вопрос о том, что такое порнография и какие у данной социальной патологии патогномоничные симптомы, я получил полный комплект стандартных определений. Они устали, и мне тоже надоело перед ними стоять. Поэтому сел на свободный стул.

— Знаете, товарищи, вы не сказали ничего нового. По крайней мере такого, что я ранее не слышал и не читал. Очень хотелось обойтись без многословия и излишней траты времени, на раз уж простой отбор работ для экспозиции вы решили превратить в основополагающую дискуссию, разрешите изложить вам мою позицию по данному актуальному вопросу. (Интересно, они понимают, что я пародирую их "канцелярит"?) Как говорится, auditur et altera para. Так вот, начнём с того, что вышеупомянутый американский журнал "Плейбой" ни в малейшей мере не порнографический.

В общем, неторопливо прохаживаясь перед слушателями,я повторил ту импровизированную лекцию, что прочитал тогда ребятам на биостанции в лесу под Рудногорском, разумеется, с учётом состава аудитории.

— Таким образом, товарищи, на основании доведенной до вашего сведения информации, за достоверность которой я ручаюсь мы с неизбежностью приходим к выводу о справедливости моего исходного тезиса: представленные на ваше рассмотрение художественно-фотографические работы порнографией не являются, ибо не содержат ни одного из вышеперечисленных признаков этого несомненно порочного порождения упаднической западной культуры.

Как они слушают! Прямо-так внимают, вершители судеб, родную речь. Теперь я для них свой. Однако, в транс бы их не вогнать.

— У вас есть вопросы, товарищи? (Свиной солитер вам товарищ.)

— В целом ваша позиция понятна... эээ...

— Марк Борисович.

— Да, Марк Борисович, и даже некоторым образом приемлема. Изображение обнажённой натура, как вы совершенно справедливо отметили, есть неотъемлемая часть изобразительного искусства. Более того, позвольте дополнить ваше сообщение, изучение пластической анатомии и изображение обнажённой натуры — обязательные учебные дисциплины в художественных ВУЗах. Тут с вами приходится согласиться. Но творение художника не простое копирование действительности, оно представляет собой обобщённый образ, плод творческого осмысления действительности, отличие от механической фиксации момента реальности фотокамерой. Не так ли?

— Не совсем так, товарищ Мельхиорова. Дайте самую лучшую кисть и краски в руки неумехе, бездари. Что получите? Изображение. Более или менее правильно отражающее объект. Но не более. А из рук талантливого человека, вооружённых только каким-нибудь угольком или куском глины, выйдет произведение искусства, образ, товарищи! То же самое справедливо для фотографии. В руках мастера фотокамера становится средством именно художественного отражения, создания образа. Здесь мы с вами воленс-ноленс вынуждены обратиться к классикам марксистско-ленинской философии (Ну, гады, держитесь. Забью цитатами.), в плане учения о творческом отражении материальной реальности. Так, в частности, Владимир Ильич Ленин в своём основополагающем труде "Материализм и эмпириокритицизм" в главе третьей прямо говорит: "Тра-та-та-та-тах." Не станете же вы отрицать талантливых фотографов, равно как бесталанных марателей холста, как объективную реальность, данную нам в ощущениях? Какатум нон эст пиктум, как справедливо отмечают истинные ценители искусства от высокой античности до наших с вами, товарищи, дней.

Цитату я сочинил на ходу. Хрен с два проверят. Им это и в голову не придёт. А из Брежнева не хотите? А то, как только, так сразу. Сам чёрт не отличит. Но тут взяла голос светская львица.

— Позвольте высказаться некоторым образом в поддержку товарища Штерна. Напомню, что, начиная с семидесятых годов на Западе появилось новое течение в изобразительном искусстве, именуемое — она сделала выразительную паузу — фотореализм. Да, оно в корне противно принципам социалистического реализма, являясь крайним проявлением упаднического формализма, но факт остаётся фактом: техника фотореалистического изображения размывает в восприятии зрителя грань между художеством, как таковым, и художественной фотографией.

Я только отвесил благодарственный полупоклон, как лысый орденоносец взял управление на себя.

— Гхм, да! Поскольку в плане предварительной дискуссии достигнут, так сказать, консенсус, позвольте внести предложение: перейти к непосредственному рассмотрению работ товарища Марка Борисовича Штерна, с единственной целью — окончательно убедиться в отсутствии признаков, противоречащих нашему социалистическому законодательству, каковые ввиду творческой молодости уважаемого автора, и только по этой причине, товарищ Штерн, могли остаться им незамеченными. И отобрать достойные быть представленными на — это пока секрет, дорогие коллеги, на международном уровне! Прошу всех присутствующих осознать степень возложенной на нас нашей коллективной, так сказать, ответственности.

Вот он, выстрел на бале! Отчаянный вопль "завуча" взорвал благостную атмосферу. Она вопила, не отводя взгляда от открытого планшета с моими шедеврами. Если бы оттуда выскочила гремучая, в двадцать жал, змея двухметроворостая, это произвело бы на неё меньшее впечатление.

А заглянувшая в планшет светская львица, тут же рухнула на стул, трясясь от сдерживаемого хохота и изо всех сил зажимая рот руками. Реакция всех троих мужчин была точно такой же, но с переходом в строгость и праведный гнев.

— Хулиган! К тебе отнеслись, как к серьёзному человеку, как к художнику, чёрт побери! Как к коллеге! Паршивый мальчишка, негодяй! Как ты подсунул сюда эту мерзость?!

Из открытого планшета явилось на свет божий цветное изображение широко раздвинутой буйно-волосатой женской промежности и пышных грудей на заднем плане.

Я дал им время на отреагирование противоречивых эмоций. Спокойно сидел и наблюдал, набирал информацию. Очень интересно, очень. Так, выдыхаются. Продолжим наши игры.

—Товарищи, приношу свои самые искренние извинения. Честное слово, никак не ожидал такого тяжёлого эффекта. Очень вас прошу сказать хоть несколько слов в своё оправдание.

— Говорить ты мастак. Ну давай, так и быть, послушаем.

— В таком случае позвольте по всем, так сказать пунктам. Вы уже не раз назвали меня мальчишкой. Совершенно согласен с этим обвинением. Вы правы. Я ни в коем случае не девчонка. Готов по первому требованию предъявить неопровержимые доказательства.

Первой фыркнула светская львица. Через секунду дошло до остальных.

— Как я это сделал. В середине прошлого десятилетия учёными - психологами был открыт феномен, который назвали "эффектом невидимой гориллы" или просто "эффектом гориллы". Суть его в том, что человеческое внимание управляемо извне. Оно может быть до чрезвычайности ограничено при помощи совсем несложных приёмов. Я осмелился применить этот эффект для своей — признаю и, умоляю мне поверить, очень раскаиваюсь — крайне неудачной шутки. Незаметно положил репродукцию этой знаменитой картины в планшет с фотографиями.

— Какой ещё картины?! — взвилась Мельхиорова. — Эта мерзостная... — она задохнулась от возмущения. А я сделал паузу.

— "Происхождение мира". Густав Курбе. — заполнила паузу львица.

— Спасибо, Инна Павловна. Это живописное полотно было создано французским художником-реалистом Густавом Курбэ в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году. Входит в сокровищницу реалистических живописных произведений мирового значения. Разумеется, это репродукция, то есть фотография картины. Кто бы позволил мне взять и принести сюда национальное достояние Франции ценой в миллионы франков?

Снова паузу заполнила львица.

— Мне кажется наш молодой коллега имел вполне благое намерение на конкретном примере обосновать свой тезис об отсутствии принципиальной разницы между произведениями искусства, выполненными в различных техниках, в том числе и в технике фотографии. Правда, осуществил он это своё намерение крайне возмутительным путём. Прибегнул к совершенно недопустимым средствам. Я крайне возмущена!

Ага, вот только не лопни от восторга. Через некоторое время я снова внёс нечто свежее и новое в их болото протухлых банальностей.

— Глубокоуважаемая товарищ Мельхиорова, ещё раз прошу меня простить. Но, если бы не перед вами лежала репродукция, а вы стояли бы перед этой картиной во всемирно известном парижском музее Орсэ — ваша реакция была бы точно такой же?

Ну-ну, поиграй вазомоторами, старая ханжа. Скольких нормальных девчонок ты развратила в своей постели? Ну, попыхти. Кондрашка тебя не хватит, к великому сожалению. Это тебе не своими дряблыми сиськами стоять на страже коммунистической морали. бездарная писака.

Эти люди были кем угодно, но не дураками. И дилетантами они тоже не были. Поэтому, когда бородатый предложил заняться, наконец, делом, и приступить к оценке моих творений, все с удовольствием согласились и приступили. Я только предложил оставить на виду репродукцию, чтобы нагляднее была разница между моими фотографиями и этой живописью. Тошнотворной, честно говоря.

(Окончание главы следует)

У каждого дела запах особый:

Пахнет писатель смыслом и словом,

Чертит корректор буквы и точки,

Правит редактор корявые строчки.

Только бездарность не пахнет никак.

Школьные точки и строчки

Стучат в голове.

У каждой профессии смысл особый

И у корректора есть без сомнений,

И у редактора тексты лежат,

Только бездарность не пахнет никак.

Школьные точки и строчки

А дальше никак...

В этом описании прекрасно всё ящитаю! Он ещё и оборотень видимо, судя по картинке)

Сейчас, оглядываясь назад, в далёкое прошлое, когда всё начиналось, я понимаю, что по-другому получиться просто не могло. Всё шло ровно так, как должно было идти. На всём огромном дереве возможностей цвёл только один цветок. И все ветки, все пути, так или иначе, вели именно к нему. К нему одному. Вели к тому, что произошло.

Как и все в детстве я верил в магию, грезил карьерой великого волшебника, хранителя и ревнителя. Случайностям придавал значение закономерности, себе приписывал великие умения и навыки. Мистические и необъяснимые. И, конечно же, у меня был невидимый, но жутко мудрый спутник. Он всегда был где-то рядом, за правым плечом.

Всё, что происходило, происходило зачем-то. Иначе просто не могло быть. И обязательно центром, целью и причиной всех мистических происшествий был я — чуб Земли и пуп Вселенной.

Шли годы. Удача и везение из разряда магии перешли в разряд случайностей и затерялись в пучине жизни. Я стал обычным. Земля облысела, а Вселенная стала многопупочной. Я — потерялся. Нет, я не забыл о магии, но вера в неё ослабла. Я стал возвращаться к ней лишь тогда, когда было совсем плохо, а впереди маячили лишь беспросветная тьма и сиреневенький безперспективнячок. Магия превратилась в мечту о волшебной таблетке, способной в одночасье исправить всё и привести меня в светлое будущее.

Но однажды я коснулся мира по ту сторону черты. Вернее, это он коснулся меня. Я понял, что всё совсем не так просто, как я воображал в детстве, чьё-то незримое присутствие, что я ощущал рядом, не плод изувеченного одиночеством сознания, а мой самый настоящий спутник. Миледи Мор. Должен вам сказать, это было очень и очень странным и даже пугающим откровением. Всё-таки детские игры и суровая реальность сильно различались.

Я хорошо помню тот момент, когда окончательно всё встало на свои места. Тот момент, когда я заглянул в чужие глаза и увидел там боль. Знаете, это чертовски странные ощущения, когда ты смотришь человеку в глаза и видишь его боль, страх. Думаете, это было странно? Я тоже так думал. Но ошибался.

Странно стало, когда я понял, что могу забирать эту боль, впитывать её и сжигать в себе, как в топке, оставляя человеку только покой и умиротворение. Я сейчас не про физическую боль. С физической болью я начал работать много позже.

Вначале пути по этой извилистой тропке моей судьбы мне было весело и интересно. Ещё бы! Я мог читать людей и помогать им! Но с каждым разом это стоило всё больших усилий и требовало всё больше времени на отдых. Выматывало чертовски сильно. В какой-то момент эта способность из активного навыка перешла в фоновую способность. Я уже не мог контролировать это, на автомате заглядывая в глаза прохожих, впитывая их боль по каплям, но постоянно. Силы, хотя казалось сама жизнь, утекали, словно песок сквозь пальцы. Всё чаще я замечал, что словно проваливаюсь в небытие, в густой туман. Минуты и целые часы выпадали, словно их вырезали из моей жизни.

В один прекрасный момент я поймал себя на том, что стою на краю бордюра и слегка раскачиваюсь, словно не могу решить, куда делать шаг: вперёд или назад. Тут же на моё плечо легла рука, практически невесомая, но так крепко держащая меня, что я невольно обернулся. Молодой парень, что стоял позади меня, усиленно отводил глаза, стараясь, во что бы то ни стало, не дать мне в них заглянуть. Но я и без этого чувствовал его смятение и муки выбора. Они длились бесконечно долгое мгновение, но всё же он решился и чуть дёрнул моё плечо назад. Именно этого не хватало, чтобы сделать шаг.

Мимо пронёсся лихач, на огромной скорости стараясь проскочить светофор. Сделай я мгновением ранее шаг вперёд, и моя история закончилась бы некрологом в газете. Придя в себя от осознания неминуемой гибели, я резко развернулся к незнакомцу, горя желанием ему всё высказать. Но вместо этого, встретившись с ним взглядом, я резко успокоился, словно меня окатили холодной водой из ведра.

— Возьми. Мне уже не нужно, — он взял мою руку и вложил в неё что-то холодное, металлическое. — Надеюсь, я не ошибся.

Незнакомец сделал шаг назад, в толпу, словно растворяясь в ней. Я знал, что его никто не видит, да и не видел, хоть людей на перекрёстке было много. Никто даже не заметил моего чудесного спасения. Из тени, в которую он хотел уйти, вышли двое. Я наблюдал за этим как заворожённый. Это было абсолютно невозможно, но в той же степени органично. Такие же молодые, парень и девушка. Они пришли за ним, это не вызывало у меня каких-либо сомнений. На моё счастье, они не обращали на меня внимания. Кто знает, чем бы всё закончилось, если бы они увидели мой пристальный взгляд. Они обменялись парой фраз, и все трое растворились в тени. А у меня в руке остался небольшой металлический кулон.