начало Зеркало (часть 1)
Воин не ждал откровений, сгреб бутылочку и не сразу, но переставил подальше от греха.
— Я пришел не по зову похоти. Что еще мои так называемые спутники на тебе тренировали?
— Это не секрет. Например, маятник переноса в Аланталовый Сад, где круглый год цветут деревья и звучат флейты.
Наверняка это было пожеланием Мага с его тонкой душой поэта, не востребованной в дворцовых интригах. Чувство прекрасного оказалось превыше охоты за знаниями.
Добрая мысль о невинном увлечении старика растопила ожесточенное сердце Воина.
Стоящая Дева продолжала перечислять с отстраненной улыбкой:
—… и музыкальную арфу, искусно завораживающую струнами девственную молодость. Память о восьмой ноте. Капли онемения — ночной кошмар ораторов. Раковину раздора: прислони к уху и услышишь споры богов о сути мироздания. Плеть повиновения, впипающуюся до порванных мышц. Меч десяти обличий, пронзающий за один удар десятком клинков. Непозволительную петлю, которую нельзя снять, не лишившись кожи…
Воину сделалось гадко. В той же степени гадко, в коей мгновение назад было хорошо.
— Постой, — прервал он Стражницу осаждающим жестом, — я достаточно услышал. Позволь мне принести извинения. В отряд брали не за доблесть, а за умение резать глотки. Если расскажешь все без утайки, обещаю не применять к тебе ничего, что принесет случайное или умышленное страдание.
Они молча посмотрели друг на друга, а потом юная Дева произнесла:
— Мясо.
— Мясо?
— Мясо, что ты ел. Вино, что ты пил. Они не настоящие. Ты можешь пить и есть только то, что принес с собой. Моя еда не насытит твой желудок, питье не утолит жажду. Разум, плененный Храмом, обманывает тебя. Ты не спрашивал, но я говорю об этом первый и последний раз. Если будешь думать иначе, то непременно умрешь от голода, как другие, а весь скарб, что сейчас с тобой, со временем впитает в себя темную силу и превратится в волшебные побрякушки.
— А мои раны? — схватился Воин за голову. Затылок вроде был сухим.
— Появятся, когда ты выйдешь отсюда. Я не умею лечить за пределами Чертога. Я всего лишь Дух без имени, терпящий ваши потайные наклонности.
— Но кем-то ты же была раньше?..
— Тьмой и тишиной. И больше ничем.
Невесомый облик начал растворяться, но с каким-то многозначительным запозданием.
Воин разгадал щемящую немую молитву.
— Погоди! Не покидай меня!
Быстрая рука не нащупала девичьей ладони, бесплотной, через которую просвечивали контуры мебельного убранства.
Несчастная хозяйка несметных сокровищ. Им позавидовал бы любой король, а она не могла к ним даже притронуться. На ней испытывали истязающие заклятья, предназначенные худшим врагам, и уходили, оставляя в одиночестве на годы, если не на века. Но он намеревался сотворить большую дерзость — переломить ход такого существования.
К горлу подступила вина и разожгла новый пожар, вынудивший закашляться. Спазмы вызвали боль. Во рту появился застарелый привкус железа, зубы будто плавились. Саднящий желудок свело пыткой из протяжных судорог, выкручивающих внутренности — он и впрямь был пустым, хотя его усердно набивали свининой.
— Разреши мне…
— Не стоит. — Воин обессиленно оперся на спинку кресла, едкий пот тек по вискам. — У всего есть срок, и я не исключение.
Вместе с желчью он сплюнул на рукав сгусток крови и растер до пятна. Достал флягу — не тот момент, чтобы экономить. — Дело плохо, но скоро отпустит.
Дева жалостливо запричитала:
— В Чертогах есть флакон в единственном экземпляре. Я дам подсказку…
— Не искушай меня, мастерица обольщения. Я благодарен за одну возможность говорить с тобой.
Подобие улыбки также получилось вымученным.
— Тебе настолько нужно зеркало, — прошептала ошарашенная Стражница, — что ты готов отказаться от полноценной жизни? Второй твой спутник выбрал жизнь.
— Я воспитывался в деревне среди рыбаков и не очень умен. Я только и гожусь, что махать мечом да сторожить важных персон.
Следующие часы были потрачены на бесплодные поиски. Лишь на закате вечности в сотой, не меньше, комнате Воин обнаружил неуместное, упирающееся в стены потускневшими рамами нечто, что чересчур упрощенно можно было бы объявить зеркалом. Зеркалом, которое, при всем наемническом преимуществе вроде недюжинных мускулов, он не смог бы унести, до того оно было огромным.
Между тяжелых выгнутых оправ вилась и оседала пуховая сероватая дымка. Она то обретала расплывчатые линии, то разглаживалась до блестящей снежной завесы.
В нем Воин увидел свое удручающее отражение, просящее и поединка, и жреческой церемонии, но не увидел Девы, парившей за спиной.
— Это зеркало… — хрипло произнес он вопрошающим тоном, не в силах оторваться от разглядывания постоянно меняющейся поверхности.
— Да, — ответила Стражница откуда-то из-за плеча.
Воин поднял было руку, чтобы вдосталь зачерпнуть тумана, но обеспокоенный голос предостерег:
— Сделав так, ты потревожишь чужой мир ради любопытства. Это скучающее зеркало повешенного за убийства торговца пряностями — некогда достойного человека. Оно пьет увядающие души и требует жертву за раскрытие правды. Правды за непомерную для твоей совести цену. Чем дольше наведываешься к нему, тем сложнее совладать с искусом. Трус попадет под его влияние в сей же миг, а заносчивый храбрец захочет укротить. Ты уже убедился, что я не гожусь, чтобы проверить его в действии. Оно отвергает меня, хотя я слышу доверенный тебе шепот, в котором изобилует красный цвет.
Воин постоял, глядя на пепельно-белый рельеф, выцеживая скомканные обличия непостижимые воображению.
— Это не то самое зеркало, — изрек он наконец, победив в мысленной схватке со шквалом эмоций.
— Нет, не то.
И снова впустую потраченное время, отбирающее надежду. Что в Чертоге могло быть невзрачнее плана по спасению Ашдбора и прилегающих островов?
Разочарованный Воин повернулся к Стражнице:
— Сейчас я вынужден отпустить тебя. Мы много ходили. Я ослаб и нуждаюсь в отдыхе. Мне надо побыть одному и подумать. Прежде чем ты исчезнешь, прошу, ответь: кто принес тебе котел с супом?
Дева разогнула колени и спустила ноги с воздуха на пол.
— Баомбаакаомб, — произнесла она с долей удивления. — Демоническое божество в деревянных башмаках из лодок. Он приспосабливается к правилам, потихоньку заводит знакомства и обучается полезному занятию. У нас случаются и более невероятные истории. Как-то в северных шахтах заплутал пьяный мукомол. Взбрыкнувшая лошадь выбросила его из седла вместе с сумками, и он пешим добрался до Жерла Кислых Брызг со связкой маковых баранок на шее. Звезды были милостивы к нему, раз не дали сгинуть в краю лишайников. На мшистых настилах севера правит Царь Полозов, и норовом он нетерпим к путешественникам. Баомбаакаомб помог мукомолу выбраться невредимым и взамен попросил подарок. Что мог подарить бедный работник мельницы, как не котел с недоеденным супом и ремесло?
— Но здесь не растет пшеница.
— Баомбаакаомб справляется наполовину.
Терзаемый противоречиями Воин кивнул и сел в углу, постелив мешок и положив рядом меч. Прохлада камня успокаивала жар, идущий из сжатой тисками груди. Дыхание вырывалось со свистом, щекотало ребра, мешало размышлять.
Детали головоломки долго не складывались воедино.
Нахохлившись, Воин сидел неподвижным, проваливаясь в дрему, согревал родовой оберег, погрузившись в путаницу событий, накопленные фрагменты легенд, вереницу прадедовых сказаний, а затем засобирался в дорогу.
Прилетевшая из лабиринта в ореоле встревоженных ленточек печальная Стражница окликнула его у глухих ворот:
— Ждешь меня, чтобы попрощаться?
— Не совсем. — Воин протянул навстречу самую что ни на есть обыкновенную веревку. Морские боги, только бы не ошибиться. — Жду, чтобы скрепить наши руки и забрать тебя наверх. Ведь это ты зеркало. И имя тебе давно подарено людьми: «Сердце Храма». Сделка подтверждена: я выбираю тебя.
Вскрикнувшая Стражница упала в приготовленные объятия, задрожала точно испуганное дитя, ударила твердым кулачком в натруженное плечо, не промяв просоленной бычьей шкуры.
— Как ты понял?
Мозолистые ладони наслаждались, скользя по ее мокрым щекам, по атласным волосам, пахнущим чем-то сладким и летним, как этот немолодой мужчина себе и представлял. Он завладел артефактом, таким хрупким и одновременно всевластным, прильнувшим по его безмолвному велению новообретенным телом, отбрасывающим тень. Заслуженная награда — теперь она принадлежала ему одному.
— Твои слова открылись мне, — втолковывал он с грубоватой нежностью. — «Найдет тот, кто не ищет». Потому ты ни от кого не прячешься. Твоя мнимая свобода обрывается перед Ложем, тебе не выйти к солнцу без посторонней помощи. Кто додумается указать на неприкаянного Духа, сторожевую псицу, если взгляд засорен магической шелухой, когда кругом обилие влиятельного мусора? Мы исцелим взбесившуюся Кадзаилову гору. Ты и я. Запечатаем демонов в отдельном измерении за замком и разрушим соединяющий мост. А затем я увезу тебя женой на остров.
Они шагнули в коридор, связанные за запястья веревкой.
На площадке Воин пошатнулся, выронил меч, уперся в скалу. Боль загудела в ушах, ошпарила во сто крат, застлав зрение. Он с трудом прогнал мельтешение алых мушек.
— Старик и Безликий, — вспомнил он между приступами боли. — Мы договорились…
Стражница подала меч.
— Тут никого нет.
Она легко провела по лестнице между выстреливающих струй так, чтобы ни одну не задеть, и при этом непринужденно мурлыкала песенку, где смертоносные шпили приходились на паузы.
Когда ступени кончились, в глубине за поворотами загромыхали подошвы, будто поджидали нарочно.
Чудовищный рокот раскатился прибоем и ударил в стены, распугав мышей.
— Баомбаакаомб чует мое присутствие, — зашептала Дева, спешно укорачивая юбку. Сорванные праздничные лоскуты полетели в стороны лепестками. — Теперь потащится за мной хоть до самого Ложа, чтобы узнать, как дела. Он чрезвычайно озадачен состоянием колосков.
— Почему «колосков»? — также прошептал Воин, высчитывая в изумрудных тенях приближающиеся шаги.
— А как еще ему нас величать? Колоски хорошие — они составляют урожай, вредители плохие, потому что урожай губят. Вот и вся наука.
Перебежкой они пересекли зал, неаккуратно запудренный порошком, и Стражница без сомнений свернула в тонкий разлом.
— Сюда!
Она пригнулась, срезая тропу в толще породы.
Воин наощупь последовал за ней, проклиная свои немаленькие размеры. В этой душной норе, в отличие от ладной проводницы, он пребывал в кузнечных клещах. Низкий проход драл хребет похлеще обитого гвоздями хомута. Меч впритирку цеплялся за выступы и гремел, должно быть, на всю горную цепь.
Привязанная Стражница уверенно вела змеистыми лазейками по каменной утробе.
— Мельничное крыло вознесет нас к уступу, откуда есть доступ к реке.
Воин толкнул какой-то шаткий булыжник и защемил руку. Заостренные грани сбрили кожу и, вероятно, лишили ногтя.
Дева запнулась на месте.
— Что? — схватился за рукоять Воин, переводя дыхание и напряженно вглядываясь в чернильную тьму всех направлений.
— Баомбаакаомб не станет препятствовать, — сквозь зубы докончила Стражница, — ведь всходы урожая напрямую зависят от талых вод. Он сознает важность полива.
От способностей старательного демона проявлять заботу по отношению к тем, кто был причислен к зерну, вышибало слезу. Хотя, может, это свежая рана сверлила насквозь, отдав разум на откуп вспыхнувшему жжению.
Вскоре пальцы Воина потеряли чувствительность, но также быстро и вернулись в работу. Он не морщась вскарабкался на скрипучую перекладину гигантской мельницы, откуда раскинулся вольготный вид на внушительные владения громоздкого божества.
Чем выше поднималась лопасть, тем яснее простирались перед глазами стога мертвецов. По всей видимости, о многих из них Баомбаакаомб забыл. Среди пышных костров, в беспорядочные поленницы были сложены трупы громадных насекомых, порубленные останки в ржавых доспехах, высохшие мумии с почерневшими черепами, истлевшие тела которых окутывали полупрозрачные запыленные ткани, пеленающие окоченелые конечности.
«Вот тебе и колоски», думал Воин, отвлекая Деву от неприятного открытия торопливыми поцелуями.
Внезапно дурнота накатила на него изнутри: посреди зольника, в ужасном пламенном коконе, корчилась чья-то исковерканная фигура, воздевая обгорелыми прутьями руки, билась, заточенная в плену.
— Это же Маг!
Воин издалека узрел пылающие одеяния старика, придавленную хворью позу, незрелые искры ворожбы, не могущие развернуться из-за тесного пространства в портальный шар.
— Тот самый Маг из «Лиаделии»! Он горит!
Кажется, мужчина был готов сигануть с высоты крыла, и от яростного и глупого поступка уберег лишь горестный возглас Девы и ее объятие.
— Твой спутник пойман извечным огнем! Ему не помочь!..
— Не помочь? — завороженно повторил мужчина.
— К сожалению, артефакт продлевает его мучения: часы несчетных оборотов, что воротят стрелку на минуту до гибели каждый раз. Мудрый наставник отрекся от моего предостережения и поверил, что все предусмотрел, пожелал жить вечно… Он и будет вечен, пока Храм не сжалится над ним.
Страшный огонь в конце концов довершил казнь. Горстка трухи еще какое-то время кружила как заведенная, а после мирно улеглась. Стерев и ее, зеленые языки с шипением всколыхнулись с удвоенной силой. В косых отсветах возник спиралью пепел, он сплотился и вырос в седобородого старца. И все началось заново.
При виде неисправимой трагедии Воина настигло знамение, исказившее лицо до гримасы вусмерть напуганного человека. Он сгреб Деву с таким небывалым отчаянием, словно немедля разлучался с нею.
— Какую награду выбрал Безликий Охотник? Теперь ты можешь мне сказать?
И вдруг понял, что толком ничего не узнал о другом участнике похода, а что знал — равнялось с порывом обнажить меч и заслониться башенным щитом.
Стражница ответила:
— Жилу для тетивы.
— Не простую жилу, надо полагать. В чем ее особенность?
Дева проговорила куда-то в сторону:
— Однажды ко мне явилась женщина, красивая, безумная, сребровласая, провозглашенная той, кого вы так боитесь повстречать. Чье громко произнесенное имя портит вашу пищу и заражает болезнями скот. Она явилась налегке, так как не нуждалась в поддержании того, что можно обозначить жизнью. Явилась с надменной улыбкой, в шлейфе запаха смерти, точно получала удовольствие от посещения Храма, будто замыслила какой-то презабавный розыгрыш. После ее визита на уровне нечестивцев бушевали распри: скелеты-полководцы делили незавоеванные цитадели, колдуны облачались в мантии личей и заряжали посохи. Эта женщина единственная, кто ничем не заинтересовалась в Чертогах.
— Стало быть, она ничего не забрала, — с пониманием высказался Воин, — а наоборот, оставила. И эта ее жила?..
Юная Дева виновато опустила голову:
— Уничтожает мои дары и рассылает собственные. Если тетива окажется на поверхности, если ее не извести в драконьем пламени, колокола всех ваших островов будут звонить не умолкая.
С лопасти Воин и Стражница перескочили на крошащийся уступ и осторожной прогулкой достигли бесшумной воды, разливающейся из скального чрева.
По отвесным стенам промозглой пещеры шуршали юркие букашки со светящимися усами, длинным холмом на реку наползал сфагнум.
Воин постоял в ледяном мелководье, свободной ладонью смывая усталость, наполнил фляги.
— Ты прячешь руку, — стараясь не повысить голоса, сказал он на берегу, — почему? Ты поранилась?
Завернувшаяся в дорожный плащ Дева зябко поежилась:
— Не я.
Помрачневший Воин поймал сонного жука, осмотрел ее распухшие до безобразия выстуженные пальцы с содранной в нескольких местах кожей и сравнил со своими — полностью здоровыми.
— Я зеркало, — попыталась объясниться Стражница, не по воле перенявшая чужое увечье.
Раздающие фиолетовое свечение грибы оказались съедобны и отлично сочетались с солониной и прибереженной гоблинской вытяжкой из лекарственных цветков.
Орудуя одной рукой, Воин устроил ночлег в обороняемой нише за плотным паутинным пологом, пустившим корневище по щелям. Он также приготовил мерзнущей Стражнице перину изо мха и паучьего пуха. Венчанные пеньковой тесьмой, они легли в брачную постель и длительно ласкали друг друга неловкими согревающими поглаживаниями, играясь с прядями волос, распутывая влажные шнурки и расплетая угомонившиеся ленты. Сперва с благоразумной робостью, чуть ли не извиняясь, но потом все смелее и стремительнее, с какой-то ревностной страстью, животным откликом, с нахлынувшим помешательством откидывая кружева, стаскивая со штанов ремешки. Смыкали усилием губы, чтобы ненароком не выдать убежище сладостными вскриками, и все равно не могли сдержаться.
Горизонтальные штольни, отмеченные гномьими рунами, местами завалило насыпью — рыхлой как песок, поглотившей колею. Некому было ремонтировать плетень. Дорожки, укрепленные сваями, вихрились, но куда ни сунешься — упрешься в продуваемые ветрами пропасти или облитые угольными красками изваяния каменных боков.
В иные стволы и заглядывать не стоило — оттуда веяло насиженной злобной магией.
Сначала Воин топтал пороги, расходуя масляный светильничек, но из последнего штока на него вытаращились полуслепые глазищи громадной сколопендры, грызущей козлиную тушу. Сытой, и потому не решившейся напасть. Тогда бегущая галопом на два шага впереди Стражница, удосужившаяся еще и тянуть за собой грузного телом мужчину, натерпелась страху.
Наконец посчастливилось набрести и на проезжий путь. В сети разветвленных скатов предки гномов производили разведку руды и поднимали добытое из забоев отчасти телегами по специальным полозьям, либо колодцами в цеха гранильщиков. Умельцы не поленились снабдить крутые склоны ступенями — не слишком удобными, утратившими чистоту, зато легкодосягаемыми для девичьих ног, обутых в трудолюбиво смастеренные башмачки: одной сумкой меньше — не так уж и важно.
Вода в мехах не успевала залеживаться, едой запаслись впрок: двух неприхотливых влюбленных гора, приютившая в отвалах разнообразие питательных гадов, вполне могла прокормить.
Временами, когда Деву одолевал сон, условно отмерявший в подземелье рассвет и закат, покашливающий в сырости Воин, кулаком массируя грудину, вслушивался в гул, разносившийся из далеких ущелий, и размышлял о возможной опасности, грозившей Сердцу Храма от рук Безликого Охотника, прознавшего о жилке той, кого не упоминали к ночи.
Опасность для Девы исходила и от него самого. Воин зарекся действовать наудачу, ибо безобиднейшие царапинки, что так или иначе ему доставались, перекочевывали на нежную, по-лебяжьи белую кожу прекрасной Стражницы. И за каждую переданную ссадину приходилось расплачиваться поцелуями — в этом хозяйка Чертогов, шутливо хмурившая брови, была непреклонна. Зеркальная душа любила в той же мере, в какой любили ее.
— Душа моя, — вполголоса шептал Воин, боясь разбудить спящую Деву и внимая смрадному дыханию гор.
По его подсчетам, шел месяц созревания яблок. Когда отряд из сорока вояк и десятка слуг дробил подковами храмовый мост, к ледникам неслась оттепель.
Доживет ли он до следующих снегов?..
Истинно, суровые Морские Боги, рулевые облачных кораблей над гребнями кипящей колдовством крепи, почтили вниманием молитвы нырнувшего в бездну островитянина, отвели беду, позволили окольными дорогами, превозмогая бремя тягот, без особых приключений предстать перед вратами к свободе.
И первого, кого нареченные супруги повстречали, спешившись с гармонного бока червееда, был Жирный Мельник — колосс из темно-серого гранита, преградивший пустую вымощенную мозаичной плитой дорогу к Ложу.
Бурый червеед пострекотал и заполз обратно в скважину.
Дева рассмеялась, не выпуская из руки брезжущую медовым маревом друзу.
— Баомбаакаомб…
Растрепанная, в копоти, она смеялась все громче — заливистым соловушком, в шуме эха, роняя благодарные слезы:
— Баомбаакаомб, друг наш, настала пора прощаться.
Настырное божество, будто самостоятельная вершина, молча чесал затылком щербатый потолок.
Сплюнув, Воин прибавил к надоевшему имени пару недостающих, по его мнению, бранных фраз.
— Возвращайся назад, Баомбаакаомб! — воскликнула Дева. — Возвращайся к себе на Мельницу и будь счастлив, как счастлива…
Она поперхнулась недосказанным словом, выронила продолговатый ежистый кристалл и упала на подкошенных ногах: черное оперение стрелы дымчатой вуалью рассеивалось в воздухе от глубокой раны у нее под сердцем.
Появившийся из-за пятки гиганта замаранный Охотник приспустил прелую маску, под которой синюшным разводом виднелась ухмылка умертвия. Он что-то прошипел и вновь вознес лук — старый, надтреснутый в плече, с королевским подарком.
Потрясенный Баомбаакаомб задрал непомерный башмак и раздавил упыря, вызвав в отдалении камнепад. Покачавшись в раздумьях, он принялся снова и снова месить мокрые ошметки подметкой.
— Да, Баомбаакаомб, — задыхалась бледная Стражница, — этот колосок был заражен!.. Ты не виноват…
Воин зажимал ей рану, но из-под пальцев все равно просачивалась, густея, кровь. Кровью перепачкались грязные ленты, кровь стекала тоненькой паутинкой из уголка губ. Все было в крови.
Прерывисто Дева вымолвила:
— Сын славного рода… Я помню… Такой же парус на можжевеловом обереге. Только глаза не синие, а серые.
— О чем ты говоришь? — бормотал Воин, чей мир рушился в эту минуту.
Умирающая Стражница тяжко выдохнула, затем сделала резкий вдох, собираясь с силами, и выпалила:
— Феарзас!..
— Как ты сказала? Феарзас? Так звали моего прадеда. Значит, он был у тебя?
— Мы с ним тоже почти дошли… Две песчинки канувшие в смоле…
Слабая рука погрузилась в рваные одеяния.
— Ты до сих пор веришь?..
Воин не говорил, он плакал и кивал, пытаясь передать теплом своих слез хоть каплю живительной энергии. Однако исступленное, пронзительное желание не становилось реальностью. На пороге Ложа Спящего Дракона, в котором отсутствовал Дракон, чудеса иссякали.
— Когда меня не станет… Возьми взамен…
Словно в бреду Воин замотал головой, отрицая жестокую правду, желая остаться в счастливом прошлом, подарившем столько замечательных дней, столько любви.
— Опять так близко, — содрогнулась болезненным телом Дева. — Солнце… Какое же оно?
Лицом она обратилась к темному залу, врата которого никогда не пересекала, обвела взглядом арку, усыпанную тусклыми расплывающимися светлячками.
— Оно огромное, — зашептал Воин, уткнувшись ей в грудь, — и светлое, ярче костров… К нему тянутся растения. Оно привлекает зверей и птиц. Его любят дети, любят старики — как я люблю тебя. По нему читают время и расстояния. Солнце прогоняет сон, навевает дремоту. Иногда оно само спит за дождливыми тучами, и оттого все на земле видится тоскливым. Нечисть презирает солнце, потому что свет стирает тени, напоминает им, кто они есть. Тебе бы обязательно понравились ласковые лучи, что пускают по волнам озорные слепящие блики. А в зимнюю погоду…
Воин поднял голову.
Дева отвечала прощальной улыбкой, не сходившей с застывших губ.
Сдвинувшийся Баомбаакаомб проревел что-то на смеси раздельных звуков и певучих древних проклятий и наклонился, издавая деревянными башмаками, доламывающими кости Охотника, жуткий хруст.
— Еще мгновение, Баомбаакаомб… Еще одно мгновение, тупой ты ублюдок! — рассвирепел Воин. Он распустил скрепляющие путы, вскочил, огрел пинком сложенную горстью ладонь, величиной с трактирный стол, и яростно заорал во всю мощь угасающих легких: — Она не урожай! Пускай ее душа вернулась в покои, ты не имеешь никакого чертова права смолоть ее на чертовой мельнице!..
Воин захлебнулся взбурлившей влагой, сел на пол, судорожно схватился за горло, будто заткнутое непроходимым ржавым комом, но все-таки попытался отогнать демоническое божество.
Толстокожий уродливый Баомбаакаомб отмахнулся от назойливого писка вредителя, бережно поднял мертвое тело Стражницы и унес в шахты.
Как в лихорадке оставшийся в одиночестве Воин, с дырой вместо сердца, ввалился через ворота в необитаемое Ложе, бросил щепки со жгучей тетивой, разжал трясущийся липкий кулак. В стеклянной колбе от горящего желтого эпицентра синими кругами разлеталась жидкость. Дар, который, по замыслу хозяйки горы, он заслужил.
Больше всего ему хотелось разбить пузырек, растоптать осколки, лечь и умереть самому.
Кощунствовать над последней волей Девы он не посмел.
Крошечная копия солнца провалилась с языка внутрь и породила взрывной выплеск огня…
Пастухи, покидающие по осени роскошные пастбища, гнали отары овец по перевалам и несли селянам весть, что в гнездовье гор вернулся Дракон. Многие видели кружившего над куполообразным верховьем великолепного зверя с расправленными крыльями, напоминающими седые раздутые паруса. Изредка он поливал пламенем ведущие мосты, и те, упрямые, стонали и выгибались, будто в печи.
Пастухи, честный народ, разносили весть, чтобы всякий знал, что отныне дорога за сокровищами гарантировала смерть, ведь нет Дракона могучей и безжалостнее, чем тот, кому было что охранять.
