Лига историков

Ссылка на первую часть статьи.

Автор - научный редактор журнала «КАЛАШНИКОВ» Юрий Пономарёв

Как уже было упомянуто в первой части статьи, в войска Ленинградского фронта было поставлено 1000 шт. нагрудников СН-42, но в специфических условиях боевых действий активной обороны и попытках деблокады города на сильно пересечённой, насыщенной водными преградами лесисто-болотистой местности они пришлись как-то «не ко двору».

Вместе с тем, защитное средство было жизненно необходимо. Несколько удивителен тот факт, что инициатором создания альтернативного нагрудника стало не пехотное командование, а разведывательный отдел штаба Ленфронта. Инициатива разведотдела была поддержана секретарём Ленгоркома ВКП(б) по оборонной промышленности М. В. Басовым, возложившим выполнение заказа на Государственный машиностроительный ордена Трудового Красного Знамени завод № 7 им. Фрунзе (ныне «Арсенал»). Посильную помощь в разработке оказали и оставшиеся в блокадном городе специалисты НИИ-13.

Основными тактико-техническими требованиями стали — приемлемая масса и лучшая (по сравнению с СН-42) маневренность, а также защита от пуль германских и отечественных (которых на вооружении противника было едва ли не больше, чем собственных) пистолетов-пулемётов с дистанции 25 и более метров. Причём особо отмечалось, что защита от пуль MP-38/40 должна быть обеспечена при стрельбе патронами как с пулями со свинцовым, так и со стальным сердечниками.

В отличие от «большой земли», в блокадном городе прекрасно разбирались во всём арсенале противника. В тыловых заказывающих и испытательных органах на тот момент немногие специалисты-оружейники догадывались о существовании Pist. Part. 08 m.e. (с мягким стальным сердечником и отнюдь не бронебойным, но всё-таки обладающим достаточно высоким пробивным действием). И тому есть объяснение — трофейное оружие (несмотря на строжайшие приказы о его сдаче в тыловые органы) активно эксплуатировалось в действующей армии и попадало на исследование в специализированные организации со значительным запозданием и в далеко не лучшем техническом состоянии. А уж с боеприпасами иногда дело обстояло ещё хуже, для исследований оружия зачастую по единичным образцам патрона приходилось воспроизводить собственные аналоги.

С этих позиций заводу № 7 руководство Ленфронта облегчило выполнение задачи, предоставив оружие для экспериментальных отстрелов и патроны всех требуемых номенклатур. К марту 1943 г. специалисты завода № 7 не только успели разработать свой вариант «нательной брони» (из-за различий в конструкции с СН-42 получивший название «панцирная защита»), но и с помощью разведотдела штаба и аппарата командующего артиллерией Ленфронта провести войсковую «обкатку» на передовой первых шести партий (600 шт.) «панцирей», «панцеров», «панцыров» (так их именовали в отчётных документах). Эта весьма важная работа плотно курировалась Ленгоркомом ВКП(б), который и санкционировал валовое производство защиты по образцу и данным отстрелов без утверждения чертежей и технических условий.

Конструктивно панцирная защита завода имени Фрунзе (сокращённое наименование ПЗ-ЗИФ-20; порядковый номер по номенклатору продукции предприятия 20) состояла из пяти профилированных стальных щитков-панелей, прикреплённых с помощью заклёпок и ремней к брезентовой куртке-безрукавке. Первоначально предусматривалась носка в зимнее время под шинелью, в летнее — под гимнастёркой. Изготовление всех пяти щитков производилось холодной штамповкой, после чего производилась их термообработка и пескоструйная очистка. Перед сборкой щитки проверялись на правильность геометрических форм и при необходимости подвергались рихтовке (кстати, рихтовка щитков допускалась и при подгонке панциря по фигуре бойца). Каждая деталь проходила процедуру проверки твёрдости на требования ТУ — HRc 45-53. Перед сборкой щитки с обоих сторон окрашивались краской защитной марки 4БО по ТУ № 137 Наркомата Химической промышленности.

Куртка шилась из брезентовой парусины или в дальнейшем из бязи (из-за дефицита брезента) машинным способом в две нитки. Число стежков на 50 мм примерно 10. Спинка могла изготавливаться из двух кусков ткани. Соединение деталей между собой и присоединение к куртке производилось стальными, алюминиевыми или медными 3-мм заклёпками с предохранением кожи или ткани шайбами 3,2×10×0,7 со стороны высаживаемой головки.

После сборки щитки снаружи вторично покрывались слоем краски (пряжки, ремни и головки заклёпок расположенных на коже не закрашивались). После окраски поверхности деталей должны были иметь ровный матовый цвет (в требованиях особо отмечалось, что нанесение поверх краски лака недопустимо).

В общем, положительные результаты заводских и войсковых проб первых валовых партий защиты дали основание разведотделу штаба Ленфронта 21.04. 1943 г. выдать срочное внеочередное задание Ленинградскому научно-исследовательскому артиллерийскому полигону (АНИОП) на испытания ПЗ-ЗИФ-20. Завод № 7 смог передать на испытания панцири апрельской и майской партий №№ 6 и 7 (по два экземпляра с изготовленными из стали 25Н3 защитными пластинами твёрдостью HRc 46-50) только по готовности майской партии 13.05.1943 г. с указанием отступлений от проекта чертежа — материал куртки брезент заменён бязью, а ремни вместо пришивки поставлены на шток-кнопки. Акт отбора образцов для испытаний (впрочем, как и все последующие) был составлен комиссионно главным инженером В. М. Герстом, главным конструктором Н. П. Антоновым, начальником ОТК П. В. Егоровым и начальником цеха № 16 Н. В. Фелицыным.

Уже в процессе испытаний 25.05.1943 г. дополнительно были поданы ещё по одному панцирю от обеих партий с припиской — просим дать соображения о желательности утолщения щитков с обоснованием рекомендуемой толщины как при марке стали 25Н3, так и при специальных щитовых марках. Испытания панцирей на полигоне были проведены период с 18.05 по 29 05.1943 г. при этом проверялась не только пулестойкость от огня пистолетов-пулемётов, но и удобство носки. Основным руководителем этих и всех последующих испытаний ПЗ-ЗИФ-20 стал инженер-испытатель 2 отдела полигона капитан Солнцев Александр Андреевич (участвовавший не только в испытаниях, но и в отработке чертежей и ТУ). Стрельбы производились по панцирю, надетому на брезентовый мешок плотно набитый обрезками войлока одиночным огнём и очередями.

Результаты испытаний показали следующее — стальной панцирь обеспечивает защиту (при попаданиях по нормали) от обстрела: из 9-мм пистолета-пулемёта МР-38 пулей со свинцовым сердечником с дистанции свыше 20 м, пулей со стальным сердечником свыше 115 м; из 7,62-мм пистолета-пулемёта ППД штатной пулей со свинцовым сердечником свыше 75 м. При этом отмечены случаи пробития панциря (на более близких дистанциях), но не пробития брезентового мешка за ним (или незначительное внедрение остатков пули в войлок). Это позволило сделать вывод о том, что даже при пробитии панциря тяжесть травмы должна быть незначительной. Маневренные качества были оценены как вполне удовлетворительные, «хотя при этом, разумеется, степень утомления выше, чем при прочих равных условиях без панциря». Особо было отмечено получение при испытаниях большого числа случаев рикошетирования пуль от отлогих частей щитков панциря (в значительной мере предохраняет от поражений боковых частей туловища), что при отсутствии защиты неизбежно привело бы к тяжёлым ранениям. Кроме этого было отмечено, что увеличение толщины панцирной защиты нежелательно из-за неизбежного увеличения веса. А вот снабдить панцирь подкладкой из войлока или иного лёгкого и достаточно прочного материала для амортизации от ударов пуль и предохранения от поражений осколками пуль было признано целесообразным.

На этом история испытаний не закончилась. Командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Л. А. Говоров принял решение о необходимости запуска ПЗ-ЗИФ-20 в массовое производство, однако посчитал его защитные свойства недостаточными. В соответствии с указаниями КомЛенфронта завод № 7 изготовил и 11.06.1943 г. представил на полигон два экземпляра модернизированного варианта панциря с толщиной щитков 2,5–2,6 мм вместо 1,8 мм, в связи с чем вес увеличился до 4,8–5 кг вместо 3,8 кг (в остальном они были изготовлены в соответствии с тем же проектом чертежа). Уже 18 июня результаты испытаний были доложены лично Говорову и командующему артиллерией Ленфронта генерал-лейтенанту Г. Ф. Одинцову.

Защитные свойства панциря существенно улучшились — 9-мм пули со стальным сердечником гарантированно не пробивали защиту уже с 25 м и более (на дистанциях 10–20 м образуются вмятины с более или менее значительными трещинами), а со свинцовым — с 5 м и более. ППД не пробивал панцирь с 15 м и более (на 10 м отмечены вмятины с трещинами). Дистанция защиты от огня оружия винтовочного калибра (7,92-мм лёгкая пуля) была оценена в 900–1100 м. Маневренные качества были признаны удовлетворительными — «...быстрой ходьбе, бегу и переползаниям панцирь не препятствует. Значительной разницы в степени утомляемости не замечено». Объяснено это было равномерным распределением массы панциря по телу бойца.

На основании полученных результатов АНИОПом и заводом № 7 были разработаны проекты чертежей и технических условий на изготовление и приёмку панцирной защиты ПЗ-ЗИФ-20, при этом с учётом имеющегося на заводе сортамента тонколистовой стали колебания в толщине панелей были допущены в пределах 2,2–2,6 мм при максимальном весе панциря 5 кг.

Казалось бы, что ещё, результаты отличные и можно разворачивать массовое производство (малосерийное продолжалось), ан нет. На дворе был уже не 1941 г., и даже не 1942 г., когда ради повышения боевых возможностей армии вполне допускались местнические решения о производстве вооружения, боеприпасов и т. д. К 1943 г. производство предметов снабжения армии допускалось только по утверждённой Главным заказывающим управлением документации. И тут возникла проблема в лице Главного артиллерийского управления Красной Армии, почему-то не воспринимавшего идею создания альтернативного защитного средства бойца несмотря на регулярно получаемые положительные результаты испытаний и всемерную поддержку перспективной разработки и командованием Ленфронта, и Ленгоркомом ВКП(б). По этому поводу примечательна записка зам. председателя арткома ГАУ КА: «СН-42 вполне защищает грудь и брюшную полость бойца от пуль пистолетов-пулемётов на всех дистанциях. Кроме того, СН-42 достаточно проверен в боевых условиях, имеет хорошую оценку ряда войсковых частей и в августе 1942 г. поставлен на валовое производство. Вследствие этого нет необходимости увеличивать толщину нагрудника до 2,6 мм и тем увеличивать его вес, как это сделано в панцире ПЗ-ЗИФ-20». Что тут сказать, нормальный ответ нормального чиновника, сидящего в уютном московском кабинете.

Чтобы убедить несговорчивое руководство в преимуществах нового защитного средства, командующий артиллерией Ленфронта организовал сравнительные испытания СН-42 (в документах названного почему-то «московским нагрудником», хотя в отчёте указан производитель «ЛМЗ» — судя по мастичному трафарету) и ПЗ-ЗИФ-20. По этому поводу примечательна его записка Уполномоченному ГАУ КА по г. Ленинграду начальнику АНИОП генерал-майору И. Н. Оглоблину от 9 сентября 1943 г. — «В связи с тем, что ГАУ КА разрешает размещать заказы на панцири только по техдокументации ГАУ КА, прошу разобрать вопрос об изготовлении панцирей по нашей документации заводом № 7. Окончательно испытать как наши, так и московские, и весь материал с Вашим заключением выслать мне». Генерал Оглоблин оказался ближе к нуждам Ленфронта, чем чиновники арткома, отклонившие предложение поприсутствовать на испытаниях (оно и понятно, кому по собственной воле охота ехать в командировку в голодный город, к тому же пересекая два раза блокадное кольцо с явным риском для жизни).

Сравнительные испытания СН-42 (толщина панелей 2,1 мм) и ПЗ-ЗИФ-20 (толщина панелей 2,6 мм) прошли на ленинградском полигоне 11 сентября 1943 г. Нагрудники СН-42 были получены из числа невостребованных войсками с артсклада № 75 (г. Ленинград). 13 сентября АНИОП представил зам. командующему артиллерией Ленфронта генерал-майору инт. сл. Голубеву развёрнутую справку со всей историей испытаний ПЗ-ЗИФ-20 и результатами его сравнения с СН-42. Причём, полученные обескураживающие результаты (по сути уличающие ГАУ КА в некоторой бесконтрольности) позволили не только «выбить» лимиты на материалы, но и финансирование затрат на производство панцирной защиты. Сравнительные результаты пулестойкости приведены в таблице.

Выводы по этим результатам гласили — «... содержащиеся в заключении 5-го отдела Арткома ГАУ за № 828999с от 17.07.43 г. сведения о том, что нагрудник СН-42 защищает от винтовочных пуль с дистанции 300 м, являются или преувеличенными, или поставленные нагрудники СН-42 изготовлены из материала, не отвечающего требованиям ТУ». По маневренным свойствам было дано специальное разъяснение — «... несмотря на повышенный вес, возможность навешивания панциря на оба плеча обеспечивает равномерное распределение нагрузки на корпус, в результате чего по своим эксплуатационным качествам панцирь практически не уступает нагруднику, в котором нагрузка сосредоточена на одном левом плече». В этой же справке также отмечалось, что завод № 7 практически готов к выпуску панцирной защиты малого и большого размеров (№ 1 и № 3).

При этих сравнительных испытаниях стрельб из трофейных пистолетов-пулемётов не предусматривалось, т.к. ТУ на серийное производство защитных средств не предполагало использование дефицитных трофейных боеприпасов. В конце концов штаб Ленфронта своим распоряжением от 16 октября 1943 г. (видимо для подкрепления полученных результатов пулестойкости ПЗ) поручил АНИОПу срочно восполнить этот пробел.

Заключительные сравнительные испытания были проведены (!) 2 октября (видимо устное распоряжение поступило раньше, а на документальное его оформление потребовалось время). И тут чудес не случилось — «... при обстреле из немецкого автомата пулями со стальным сердечником панцирь обладает значительно большей пулестойкостью по сравнению с нагрудником, обеспечивая защиту от поражений с дистанции 15 м и более (для СН-42 80 м и более)».

5 ноября 1943 г. все отчётные материалы по этому вопросу были отправлены Председателю Арткома ГАУ КА генерал-лейтенанту Хохлову и официально был получен «карт бланш» на производство панцирной защиты ПЗ-ЗИФ-20 конструкции завода № 7 для нужд Ленинградского фронта (без принятия на снабжение всей Красной Армии). Выпускалась панцирная защита заводом № 7 вплоть до окончательного снятия блокады Ленинграда и использовалась войсками не только Ленинградского, Карельского и Волховского фронтов, но и (после их упразднения) вплоть до конца ВОВ.

После окончания боевых действий оставшиеся ПЗ-ЗИФ-20 (как и СН-42) были сданы на базы хранения. Последнее упоминание о панцире нашлось в отчётных документах Щуровского испытательного полигона по испытаниям 7,62-мм патронов с пулей ЛПС, проведённым в начале 50-х годов. Доставленные с артбазы нагрудники для определения пробивного действия пуль («сильно отличались по конструкции от СН-42 и имели пять защитных пластин») так и не были идентифицированы. То есть даже не все специалисты знали о существовании ПЗ-ЗИФ.

По оценкам запаса сырья на заводе № 7 (мощность производства была гораздо выше — до 300 шт. в сутки), за всё время производства было выпущено 50–60 тыс. шт. комплектов панцирной защиты.

А что же происходило всё это время с СН-42? Видимо, уже к маю 1943 г. СН-42 приобрёл «классическую» конструкцию — вместо отдельных петель для ремней подвеса нижней секции на верхней (грудной) секции появляется штампованная планка, к которой крепятся не только эти ремни, но и ременная ручка для переноски и проушина по типу дверной для установки на неё нижней секции (имеющей соответственную петлю, приклёпанную к ней двумя заклёпками) при транспортировке, использовании нагрудника в качестве щита для прикрытия отдельных частей тела и стрелкового щита, устанавливаемого на бруствер. Визуально эти нагрудники опознаются по дополнительной заклёпке по центру грудной секции, расположенной между четырьмя горизонтально расположенными заклёпками.

В дальнейшем предпринимались попытки снизить довольно существенную трудоёмкость производства нагрудников путём введения в техпроцесс прогрессивного способа крепления деталей — контактной сварки, исключающей операции сверления панелей и клёпки. К панелям приваривались шплинты для крепления подбоя и обтяжки, планка, обе части петли и наплечник. Причём введение сварных соединений деталей происходило постепенно, пока совсем не исчезла операция сверления панелей. Однако к этому времени из органов снабжения армии в массовом порядке пошли рекламации — сварные соединения не выдерживают эксплуатационных нагрузок, что в совокупности с результатами контрольных обстрелов (при попадании пули в зону сварки соединение деталей нарушалось) стало основанием к возврату к старой технологии. В общей массе СН-42 таких нагрудников было выпущено сравнительно мало, и все они растворились в горниле войны.

С середины 1944 г. была предпринята попытка модернизации СН-42 в целях повышения его пулестойкости и маневренных качеств. Пулестойкость была повышена увеличением толщины панелей до 2,6 мм (как у ПЗ-ЗИФ), а маневренные качества — трёхсекционной конструкцией такой же вертикальной компоновки. Изготовление опытных образцов и их предварительные испытания затянулись и к концу ВОВ они не поспели. В 1946 г. модернизированный СН-42 получил новое сокращённое наименование — СН-46 (не надо путать с принятием на снабжение, он так и остался в статусе опытного).

А в 1947 г. его доработка была признана нецелесообразной из-за сменившихся тактических требований (пистолеты-пулемёты постепенно сходили со «сцены», уступая место новым более мощным «промежуточным» патронам), всё тех же пресловутых низких маневренных качеств и отсутствия защиты спины. На этом «эра» стальных нагрудников закончилась, наступало время бронежилетов. А СН-42 так и остался единственным штатным нагрудником Красной Армии, стоявшим на «запасном пути» ещё долгие годы.

Из вновь увиденного оружия мне особенно понравился наш пистолет Коровина (по тульскому «куску ржавчины» я и не мог предположить, что он такой красивый!). А тот, первый экземпляр, который мне удалось увидеть, был никелированным, с чёрными рукоятками и оксидированным стволом.

На улицах Перми иногда встречались военные с большими пистолетами, носимыми в деревянных полированных кобурах. Я знал, что это пистолеты Маузера, но никогда их не видел. Каков же этот пистолет был на самом деле?

Тщетно я искал кого-нибудь из военных – знакомых отца, у кого был бы «маузер», а по описаниям тех, кто его видел – неуверенным и весьма противоречивым – конечно же, никакую реконструкцию создать было невозможно. Маузер своей таинственностью завладел моим воображением настолько, что я, как говорится, спал и видел его.

А. Жук с «пермскими трофеями»: ложей от карабина Бердана № 2 с приставленным к ней штыком к винтовке Веттерли-Витали обр. 1871-1887 гг., противогазом Зелинского, кобурой к револьверу Нагана, шпагой гражданского чиновника обр. 1855 г. и пистолетом Дрейзе мод. 1907 г. Пермь. 1933 г.

И вот, однажды, моё снова ёкнуло, когда вернувшись как-то из школы и ввалившись в нашу квартиру (через упомянутую дверь в кладовушке), мой друг Юра, крупно шагая и держа под мышкой какой-то свёрток, возбуждённо-торжествующе провозгласил: «Есть Маузер!».

Я бросился за ним в свою комнатку, куда он проследовал без остановки, и обомлел от счастья, когда Юра, быстро развернув большую книгу, раскрыл её на странице, где было крупное и чёткое изображение заветного «маузера». (Пистолет был изображён с открытым затвором и с вставленной в него сверху обоймой с десятью патронами.) Наконец-то всё прояснилось, и я мог успокоиться. Все детали и формы, так долго мучившие меня своей загадочностью, теперь были передо мной. А в довершение своей несказанной радости я узнал, что в этой книге (это было «Пособие для подготовки на чин Прапорщика пехоты, кавалерии и артиллерии», составленное генерал-лейтенантом В. И. Малинка и выпущенное в 1915 г.) есть ещё изображения и других, доселе неизвестных мне пистолетов. Однако всё это было лишь дополнением к главной радости дня – «открытию» «маузера».
Книгу эту Юра мне подарил (он достал её у кого-то из своих одноклассников), и она долгое время жила у меня, пока кто-то её не «зачитал».

В квартире, в которую мы переехали из гостиницы, ранее проживала женщина с сыном Геней, который оставил в квартире тяжёлый клинковый штык от итальянской винтовки Веттерли-Витали обр. 1871–1887 гг. и декоративную чиновничью шпагу. Присовокупив к ним ржавую полицейскую шашку (которую ещё в Туле мне подарил мой одноклассник Коля Кваснов), мы с Юрой однажды пошли в гостиницу, где жили ранее, чтобы выменять всё это барахло на миниатюрный, совершенно игрушечного вида, неисправный и ржавый револьверчик Лефоше.

Этот револьверчик принадлежал сыну одной из уборщиц гостиницы, который жил, конечно же, не в гостинице, а в гостиницу только приходил. Играя с нами – «гостиничными» в войну, он вызывал у всех нас зависть своей игрушкой, и мне лишь приходилось вздыхать по такому сокровищу. Теперь же, когда у меня появился солидный «потенциал» для обмена, я дерзнул попытаться выменять себе этот револьверчик. Но, конечно же, мы не нашли не только этого мальчика, но и каких-либо его следов, а посему вернулись восвояси домой.

«Пермский период» ознаменовался для меня не только знакомством с пистолетом Коровина (ТК), но частыми встречами с ним. Я видел ТК не только у военных в гостинице, но и у одного инженера, работавшего на Пермском паровозоремонтном заводе им. А. А. Шпагина, видел, как стреляли из него в тире Пермского государственного университета, сад которого примыкал к нашему двору и в котором мы – ребята часто играли.

В начале 30-х годов жизнь в Перми была довольно тревожной – «дух» места ссылки уголовников, сохранившийся с дореволюционных времён, был ещё весьма ощутим. Так, не однажды мне приходилось видеть, как по городу проводили группы, а то и целые колонны «ширмачей», выловленных, например, на рынке за одно лишь «прочёсывание». Колонны эти сопровождались или милиционерами с «наганами» в руках, или охранниками, вооружёнными винтовками: иногда русскими, а иногда какими-то иностранными, поражавшими меня своей необычностью. (Лишь впоследствии я узнал, что это были винтовки «Ли-Энфилд», «Энфилд-Маузер» и «Арисака»).

И вот, в 1934 г. мы переехали в Москву. Я взрослею, мои интересы с возрастом меняют свои формы, но почти все они находят своё отражение в пристрастии к рисованию. А рисовать я стал всё лучше и увереннее.

В то же самое время моё увлечение техникой, а в особенности авиацией, всё возрастает. Сочетание же увлечений рисованием и техникой приводит к тому, что я пытаюсь создать для себя что-то вроде справочника или иллюстрированной энциклопедии, где бы оказались зафиксированными сведения о предметах – разумеется, не всех, а только меня интересующих.

Я приступаю к созданию такой домашней самодельной «энциклопедии», в которую собираю сведения (конечно же, детские и неглубокие) о технике, истории, астрономии, археологии, зоологии, нумизматике. Пытаюсь их систематизировать, расположив по названиям тем в алфавитном порядке, и может быть потому, что начинаю я с буквы «А», мой интерес проявляется больше к авиации, а не к флоту или же зоологии. Работаю я самозабвенно. Заведу альбом и рисую, рисую без конца.

Сейчас даже трудно представить, сколько мной перерисовано самолётов и всего относящегося к авиации и воздухоплаванию – моторов, приборных досок, опознавательных знаков, авиационных пулемётов, авиабомб, парашютов, дирижаблей и прочего! Наряду с этим я старался не забывать и другие отрасли: рисовал бабочек, рыб, корабли, паровозы, автомобили, танки и, конечно же, оружие.

Со временем я убеждаюсь, что погрязаю в этой работе, что поставленная мной задача – непосильна, и что нужно чем-то ограничиться, отсеяв менее интересное, т. к. всем этим я могу заниматься только в свободное от школы и домашних уроков время. Таким образом, со временем произошёл естественный отбор тем. Ими стали – авиация, нумизматика и, конечно же, оружие, которое в этом хобби занимало всё более и более доминирующее положение. А выразилось это в том, что лучшим, наиболее любовно исполненным мною альбомом был альбом, составленный из рисунков образцов стрелкового оружия.

А какова же была практическая сторона моего увлечения? Прежде всего, это участие в стрелковых кружках. Я помню стрельбы и в школьном тире и, особенно, в тире нашего шефа – ИФЛИ (Института философии, литературы и истории), куда мы ходили стрелять со своими школьными винтовками.

В военном кабинете этого ВУЗа (там с нами проводились теоретические занятия) было много наглядных пособий и учебного оружия. Были там и стенды с патронами разных типов, а также различные плакаты, в том числе и электрифицированные, то есть снабжённые лампочками, зажигающимися лишь в том случае, когда проводничок соединения с надписью соответствовал изображению детали, также подсоединённой к другому проводничку.

Стрелял я неплохо и без труда сдал нормы на значок «Юный Ворошиловский стрелок», а однажды на районных соревнованиях получил первый приз – 75 рублей, которые были первыми в моей жизни заработанными рублями.

В этот период настоящим праздником для меня стало ознакомление с оружейным каталогом, привезённым из Италии знакомыми моего школьного товарища. Однако знакомство с ним было для меня делом нелёгким: ведь совсем чужие взрослые люди, конечно же, не могли дать мне этот каталог домой, и поэтому мне много раз приходилось ездить к ним домой (а жили они не близко), чтобы срисовать из него десятки новых для меня револьверов и пистолетов.

Кроме этого, мои знания в области стрелкового оружия значительно расширялись после посещения музеев Москвы и Ленинграда, а в особенности после посещения так называемых «трофейных выставок», экспонировавших реликвии боевых действий на озере Хасан, в Польше и Финляндии.

Моделирование самолётов, а в нём я больше внимания уделял не летающим моделям, а уменьшенным копиям вполне конкретных типов (в этом тоже проявлялась натура, и прежде всего художника, а потом уже техника), позволило мне без труда мастерить и модели оружия. Так, одно время я был увлечён формой винтовки «Энфилд-Маузер» и выстругал себе такую винтовку из доски. После этого случая буквально все дворовые ребята засыпали меня просьбами «сделать наганчик или винтовочку» и я, сам получая удовлетворение от своего рукоделия, охотно выстругивал или выпиливал им пистолеты, револьверы и ружья по своим рисункам. И удивительное дело, эти, казалось бы, плоские и фанерные «наганчики» всегда производили впечатление точностью своих очертаний, максимально приближающей их к настоящему оружию. Но в связи со сказанным я хотел бы обратить внимание на то, что ни одна из моих моделей никогда даже не тяготела к «действующим», то есть не имела никакого отношения к распространённым тогда среди мальчишек «поджигам». Только декоративная сторона и желание запечатлеть красоту форм настоящего оружия – вот что единственно двигало мной при изготовлении этих моделей!

Все наши дворовые ребята ценили в этих моих изделиях именно красоту, и никто из них ни за что не променял бы их на уродливую, хотя и стреляющую «поджигу». А уж какие баталии устраивали мы на обширных пустырях и примыкающих к нашему двору лесных опушках! И как эти баталии украшались, что ли, этими игрушками! И я глубоко уверен, что именно эта необычность игрушек придавала нашим детским играм какой-то особый подъём. И, если хотите, доминирующее качество игрушки – её декоративность и стремление к эстетичности – передавалось и самой игре.