Рама подвального оконца не поддавалась, словно была прибита. Вика обмотала руку краем куртки и подняла валявшуюся тут же половинку кирпича. Стекло, проваливаясь внутрь, звякнуло гораздо тише, чем она опасалась. Вика ужом проскользнула в окно и гулко спрыгнула на голый бетон пола, чертыхнулась и замерла, прислушиваясь. На лестнице не раздались торопливые шаги, снаружи тоже никто не поднял шум — всем было плевать на подготовленную к сносу заброшку. Кроме неё.
Выбравшись из подвала, Вика вдохнула смесь запахов сырости и хлорки из бассейна, мгновенно породивших целый калейдоскоп воспоминаний. Словно в пруду взболтали воду, и весь ил поднялся со дна. То, что нужно. Именно за воспоминаниями она сюда и вернулась. Вика медленно пошла по коридору, со стен которого на неё смотрели жутковатые облупившиеся улитки, улыбавшиеся во весь рот, и пчёлы с выпученными человеческими глазами. Неизвестный художник явно старался сделать их милыми, но не хватило мастерства. Под ноги то и дело подворачивались игрушки: наполовину раздавленная неваляшка, одинокий вагончик поезда, безрукий пупс в помятом кузове жестяного грузовика.
Вика многое здесь помнила: низко висящие крючки для уличной одежды, облезлые шкафчики в раздевалках, помеченные рисунками вишенок и шишек. Даже узор на вздувшемся волдырями линолеуме казался знакомым до последней чёрточки. Да, тут царило запустение. И всё же закрытый годы назад детский сад номер три оказался ошеломляюще... нормальным. Вика обняла себя за плечи, словно от холода. Отправляясь сюда, она готовилась ко встрече с чем угодно, но почему-то именно от этой пыльной обыденности сердце сжималось сильнее всего.
Долгие двадцать лет она избегала мыслей об этом месте. И это настолько вошло в привычку, что стало, по словам психотерапевта Лилии, частью личности. На сеансе Вика с удивлением для себя самой надавила на краешек болезненного нарыва, почувствовала его в собственной голове. Выяснилось, что мерзенький липкий страх родом из детства всё это время жил в ней.
Лилия уверяла, что видит прогресс: ещё немного, и они докопаются до сути мучающих Вику кошмаров. Но сама Вика устала от этих раскопок. И знала способ получше. Договорившись с заказчиками текущих проектов о переносе сроков, она села на поезд и впервые после окончания института приехала в родной Моршанск, чем страшно обрадовала бабушку.
Вот только вместо того, чтобы уплетать на кухне пирожки с повидлом и рассказывать про питерских женихов, Вика повадилась ходить на разведку в соседний микрорайон, к заброшенному детсаду, расположенному напротив старой, ныне пустующей квартиры их семьи. Если вместо мучительного ковыряния болячки с терапевтом можно сорвать её одним движением, просто вломиться туда и со всем разобраться, то почему бы и нет?
Так что Вика купила билеты на поезд и всю дорогу размышляла, закинув руки за голову и разглядывая потолок плацкарта. Было ли это правильным решением? Пожалуй, да. Она собиралась, по меткому выражению Лилии, "закрыть гештальт". И вот она здесь.
…Повернув за угол, Вика застыла на месте. По правую руку поскрипывала на сквозняке дверь, ведущая в группу. Пути дальше не было: метров через пять коридор обрывался глухой, от пола до потолка, баррикадой из кроватей, парт и стульев, ножки которых переплетались, создавая непреодолимый железный бурелом. Кто-то потратил очень много сил, чтобы основательно завалить проход в другое крыло.
— О-окей, а вот это уже странно.
— Анно, — эхом подтвердил тупик.
Дверь справа вновь призывно качнулась. Группа была та самая. Глубоко вдохнув и поудобнее перекинув лямку рюкзака, не давая себе времени на идиотские сомнения, Вика зашла внутрь.
Она оказалась в тесной раздевалке. Вдоль стен стоял десяток шкафчиков, но большая их часть грудой обломков валялась на полу. За следующим дверным проёмом, как она знала, начинался короткий коридор, ведущий в игровую комнату и спальню. Была там и ещё одна дверь — в туалет. Идти туда совершенно не хотелось, но этот вопрос не подлежал обсуждению. Иначе не стоило и приезжать.
Под ногами хрустели осколки стекла, к подошвам липла осыпавшаяся штукатурка. По пути девушка остановилась, чтобы рассмотреть поблёкшие акварельные рисунки на стене. Каждый снабжён аккуратной подписью, сделанной рукой воспитательницы: "Маша Б.: Солнышко и лес", "Костя Л.: Моя семья". Буквы очень ровные, мелкие, как крысиные зубки. Вика разглядывала их, не замечая, как на лице помимо воли проступает гримаса, смахивающая на оскал. Она вспоминала.
Ольга Марковна была не её настоящей воспитательницей, всего лишь Временной Подменой. Однажды Викину старшую группу перевели под её опеку на целый месяц, пока в их собственной комнате проводили ремонт. Маленькая Вика возненавидела её всем сердцем и слова "временная подмена" произносила как личное оскорбление.
Подмена оказалась совершенно не похожа на её любимую Анну Сергеевну, круглую и добродушную, словно сдобная пышка. Нет, Ольга Марковна напоминала виденное как-то по телевизору насекомое, притворяющееся сухой колючей веткой. Подмена же отлично притворялась хорошей, когда приходили родители или заглядывала на минутку директриса.
В первый же день новички столкнулись с нездоровой, если не сказать тюремной дисциплиной в новой группе. Вика, та ещё непоседа, сразу попыталась перезнакомиться со всеми, звала бегать взапуски. Но дети бледнели и косились на неё, словно на заразную. Сбивались в кучки по углам, шушукались, бросали на недоумевающих новичков странные взгляды.
С тревогой Вика стала замечать и другие странности. Когда что-нибудь раздражало воспитательницу, восседавшую за столом в центре комнаты, она не утруждала себя замечаниями. Просто захлопывала книгу, вставала и пристально смотрела на нарушителя. Тот мгновенно затухал, поворачивался и сам уходил в специальный "позорный" угол.
Заметили это и другие новички. Постепенно стихли гам и смех, над группой воцарилась привычная здесь тишина, больше подходившая для больничной палаты, полной угасающих стариков, чем для комнаты, набитой детьми.
Апогеем стал мёртвый час.
Когда зазвонил будильник на столе, за которым воспитательница пила чай (мерзким звонкам подчинялся весь распорядок дня), странные местные дети построились в коридоре. Как только новички последовали примеру, раздался хлопок ладоней воспитательницы — команда отправляться в спальню. В её полумраке (окна были наглухо занавешены одеялами) все разбрелись по кроватям и легли: неподвижные как истуканы, каждый с вытянутыми поверх простыней руками.
А Вике не спалось. Ей хотелось играть. Она завозилась, сооружая вигвам из пододеяльника и подушки, как вдруг почувствовала тычок. Потом ещё один, с другой стороны, и удивлённо высунулась наружу. Кровати стояли близко. Со всех сторон её окружали злые и испуганные взгляды. Маленькая, казавшаяся вдвое младше Вики, бледная девочка с красивыми чёрными волосами медленно подняла палец к губам и произнесла:
На её щеках Вика с изумлением увидела слёзы. Из коридора донёсся стук каблуков, в дверном проёме возник узкий, безбёдрый силуэт Ольги Марковны, и Вика невольно застыла, подражая остальным. Что-то жуткое было в том, как старательно и неумело притворялись спящими ребята вокруг, словно боялись привлечь к себе внимание злобной ведьмы из сказки. Через минуту шаги удалились. До конца часа вокруг слышалось только напряжённое дыхание перепуганных детей.
Вечером, когда Ольга Марковна отлучилась, перед этим что-то шепнув парочке детей, местные позвали новичков в умывалку. Там их просто побили. Досталось даже Вике: высокий мальчик в очках мазнул ей по плечу едва сжатым кулаком. Она тут же разревелась — не от боли, а от обиды.
Их заставили запомнить Правила: что означает каждый звонок будильника, как нужно себя вести и чего делать нельзя (нельзя было шуметь и хныкать, нельзя злить воспитательницу, никогда и ни за что нельзя жаловаться взрослым). Рассказали и про то, что будет, если станешь баловаться: непослушных детей отводили во дворик.
После этих слов повисла тишина, затем сразу несколько растерянных голосов стали расспрашивать про дворик, но местные дети отказывались отвечать, только хмуро переглядывались или смотрели в пол. Но если уж Вика чего-то хотела... Она прицепилась к тому самому очкарику и не отставала, пока он не выложил всё, что знал.
Там, среди белого кафеля, она услышала самую страшную в своей жизни историю, с которой уже не смогли сравниться никакие посмотренные и прочитанные в будущем ужастики.
Дети не знали, в чём именно состоит наказание. Провинившегося отводили во внутренний дворик детского сада, а спустя некоторое время возвращали назад, вот и всё. Из этой группы во дворик водили двоих: сперва Егора, почти год назад, а затем Дениса, совсем недавно. Но кто знает, сколько всего детей успело там побывать. Одно известно точно: никто не слышал, чтобы вернувшийся ещё когда-нибудь смеялся.
Прежде Егор обожал рисовать. Его яркие рисунки вешали на самом видном месте, а один раз даже отправили куда-то на конкурс. После наказания он рисовал только угловатые каракули да непонятные картинки, похожие на иллюстрации к страшной книжке. Дни напролёт он проводил, обмякнув на стульчике в углу, лицом к стене, безвольно свесив руки до пола. Егор подолгу оставался неподвижен, будто игрушка, у которой кончился завод, но начинал беззвучно, до пены в уголках губ биться на полу всякий раз, когда воспитательница подходила слишком близко или касалась его рукой.
Иногда она специально велела всем собраться в круг, приводила Егора, хватала его за плечи и несколько минут не отпускала. Воспитательница с удовольствием наблюдала за лицами детей, пока их друг корчился на ковре с мокрым пятном, расползающимся по штанам. Это называлось “уроком послушания”. Она вообще любила проводить такие уроки. Могла, например, заставить нарушителя её драгоценных Правил съесть при всех живого таракана или выпить, давясь и рыгая, разом два литра воды, в которую предварительно плюнули все остальные. Вариантов было множество. Непослушание не допускалось.
Превратившись в тряпичную куклу, Егор пробыл в группе всего пару месяцев. Как-то раз посреди дня, не издав ни звука, он набил рот длинными жёсткими иглами декоративного кактуса, росшего на подоконнике. Никто не обращал внимания на стоящего возле окна пацана, пока он не упал и начал кататься по полу, залитый кровью и зелёным соком. Иголки торчали наружу из его щёк, из высунутого, наполовину сжёванного языка, даже из горла. Говорили, что от кактуса в горшке к этому моменту оставалось меньше половины.
Вроде бы Егор выжил, но в группу так и не вернулся. Кое-кого навсегда забрали встревоженные родители. Ольгу Марковну, конечно, не уволили, ведь о психических проблемах ребёнка уже было на тот момент известно. Впоследствии Вика решила, что эта больная тварь наверняка значилась каким-нибудь почётным работником. Ещё бы, только посмотрите, как послушны и воспитанны её дети! Вот он, истинный педагогический талант.
Вторым стал Денис, полноватый светловолосый задира. Вика сразу поняла, о ком речь, так как мельком видела его в группе. Хотя задирой он ей совсем не показался, скорее, странным. Как-то раз во время мёртвого часа он прокрался к вешалкам и украл из куртки приятеля дорогую игрушку, которую ему не могли купить небогатые родители. Когда потеря нашлась, бедняга сразу догадался, что его ждёт.
С залитым слезами, красным от крика лицом он обещал Подмене, икая от страха, что больше ни за что, никогда не будет воровать и вообще отдаст все свои игрушки за так. Остальные дети тоже ревели и просили Ольгу Марковну простить его. Уже случалось, что воспитательница удовлетворялась одной лишь угрозой, предварительно доведя до истерики всю группу. Но не в тот раз: Дениса увели. Вернувшись одна, Подмена, как ни в чём не бывало, села за свой стол, налила свежего чаю и открыла в заложенном месте очередной роман с изображением цветов, замка и красивой дамы на обложке.
Спустя полчаса тишины, нарушаемой только шелестом переворачиваемых страниц, прозвенел проклятый будильник. Ольга Марковна вышла, привела притихшего Дениса обратно в группу и шлепком отправила его играть. Только вот играть Денис не хотел. Он прижался спиной к стене и с выражением полного ужаса озирался по сторонам, пытаясь забиться как можно дальше от всех — в угол, за шкаф с игрушками.
Вечером он не узнал пришедшего за ним отца. Получил нагоняй за баловство, оделся и покорно ушёл, держа мужчину за руку, но не переставая рыдать. В последующие дни он почти не выходил из спальни детсада, всё время пропадая там, в одиночестве и темноте. Каждый вечер его наволочка оказывалась насквозь мокрой от слёз.
Только во время мёртвого часа, пока все укладывались в кровати, он выходил в игровую и забирался в пыльный угол за шкафом. Удивительно, но воспитательница разрешала ему это. Она словно бы с удовольствием наблюдала, как потерянный ребёнок замыкается всё сильнее и нигде не находит себе места. Что ж, по крайней мере, он стал послушным. И хорошим примером для остальных.
— Больная сука... — прошептала Вика.
Она сидела на подоконнике в умывалке, так вцепившись в него пальцами, что ногти побелели. Подробности оживали в памяти, всплывали на поверхность, как болотные пузырьки: лица, сцены, целые фразы. Ничего удивительного, что ей не хотелось вспоминать это дерьмо. Если садистка-воспиталка ещё жива, ей, пожалуй, стоило бы нанести визит. Сколько поколений детей прошло через её руки? Сколько раз родители нарадоваться не могли, какими шёлковыми они становились под её надзором?
Снова чертыхнувшись, Вика спрыгнула на пол и осмотрелась, чувствуя себя Алисой-переростком в этом маленьком царстве: крохотные, низко висящие раковины, расколотое зеркало на уровне её живота… Не верилось, что когда-то она смотрелась в него не наклоняясь. Кем нужно быть, чтобы посметь превратить самые беззаботные дни человека в источник ночных кошмаров на всю жизнь?
Сама она провела с Подменой только месяц, а ведь кого-то приводили в эту цветастенькую камеру пыток годами, совершенно не беря в толк, почему же их сын или дочка так не любят ходить в садик.
В сердцах пнув дверь, она вышла из ванной.
В игровой комнате царили те же бардак и запустение, что и повсюду. Разорённые стеллажи, заваленный мусором пол, разбитый кинескоп телевизора и чёрное пятно в одном из углов: кто-то пытался жечь костёр прямо в помещении.
Она всё не могла взять в толк, как взрослые не замечали происходящего?
Впрочем, Вика и сама ничего не сказала родителям, не так ли? О да, она испугалась. Несколько раз перед сном она хватала маму за рукав халата и уже собиралась было нажаловаться на Подмену, но каждый раз перед глазами возникало холодное лицо сухощавой, нестарой ещё женщины с тугим пучком на затылке и искусственной улыбкой, не делавшей глаза добрыми. Этой поклонницы чая с печеньем и любовных романчиков. Возникло оно и сейчас.
— Что ты делала здесь с детьми, мразь? — спросила Вика у пустой комнаты.
Никто не ответил. Комната, без сомнений, хранила в себе множество грязных и тёмных секретов, но Вика пришла сюда не за ними. Ответы, если они вообще существовали, ждали её не здесь.
Развернувшись, она направилась обратно в раздевалку, заглянув по пути в чёрный провал, ведущий в спальню. Одеяла всё ещё закрывали окна, и в заполненной кроватками комнате продолжался вечный мёртвый час. Вместо подушек, сваленных на одной из кроватей, воображение нарисовало силуэт уткнувшегося лицом в ткань ребёнка. Вика сделала было шаг в темноту, но сразу же отступила. Это было глупо. Она не смогла тогда помочь Денису, ну а теперь, когда она повзрослела и стала сильнее, время уже ушло. Так что она поступила так же, как и в тот раз: просто ушла.
Когда Вика уже взялась за ручку двери, ведущей в коридор, воображение заплакало за её спиной. Звук доносился из пустой (да, пустой, совершенно пустой) спальной комнаты. Голос ребёнка, на чьём лице предельное горе и непонимание преждевременно оставили свои следы. Плач, лишённый всякой надежды.
Вика постояла минуту, прислушиваясь, затем вышла и тихонько притворила за собой дверь. “Слишком поздно”, — повторила она про себя. Бросив взгляд на сюрреалистичную баррикаду, перегородившую проход в другое крыло, она пошла в противоположную сторону, туда, где находилась лестница на второй этаж.
Однажды ей удалось поговорить с Денисом. Это случилось на четвёртой неделе пребывания в группе Подмены.
Иногда мерзкая тётка куда-то уходила во время мёртвого часа. В один из таких дней, когда ненавистный стук каблуков затих в коридоре, Вика поднялась с кровати, выскочила в игровую и осмотрелась. Денис, обняв себя за колени, сидел в самом дальнем от входа углу. Он намотал оконную занавеску на голову, отчего та стала похожа на бугристый ком.
— Привет, — сказала она этому кому, подойдя поближе, — у меня для тебя яйцо. Будешь?
Сев на пол рядом с Денисом, Вика принялась чистить яйцо и складывать скорлупки в карман платья. Она не первый раз крала для него яйцо за завтраком, потому что заметила, что они ему почему-то нравятся, в отличие от всей остальной еды. В первый раз он попытался съесть яйцо вместе со скорлупой, с тех пор она чистила их для него.
И вдруг Денис заговорил, впервые на её памяти. Произнёс всего несколько фраз тихим, каким-то безжизненным голосом (хотя, быть может, так казалось из-за занавески на голове).
— Почему здесь повсюду монстры?
Вика вздрогнула и выпустила яйцо из рук. Оно покатилось по линолеуму сквозь полосы падавшего из окна света, собирая мусор и пыль. Вокруг них никого не было, уж точно никаких монстров. Стояла послеобеденная тишина, только тренькали за окном птицы, да тикал на столе будильник.
— Неправильное. Такое неправильное, — Денис словно не услышал. — Что это за место, зачем вы держите меня здесь? Отпустите, хочу домой!
— Вечером мама тебя забер...
— Это не моя мама! Не моя!
Вика наклонилась к Денису, пытаясь рассмотреть его лицо сквозь ткань.
— Что с тобой сделали во дворике? До того, как появились монстры?
— Да не знаю я! — Денис почти кричал. — Я просто заблудился, а потом всё сломалось! Меня разбили, как… вещь. Собрали как попало. Теперь странные пещеры без потолка… И шумящие дыры, и так ярко! Устал притворяться. Шумящие дыры вечно чего-то хотят. Вечно клекочут... Изз-гид. Изз-гид!
Протянув руку, Денис схватил яйцо и затолкал под тряпки. Стал жрать его, роняя крошки и продолжая что-то невнятно бормотать. Вика отступила на несколько шагов, потом вовсе убежала в спальню, лишь раз оглянувшись напоследок. Когда пару дней спустя детей строили для возвращения в собственную группу, Денис не вышел их провожать.
“Почему здесь повсюду монстры?”
Коридор второго этажа не отличался от того, что остался внизу, и хранил следы в спешке брошенного ремонта. Зато он не был перегорожен. Перешагнув ведро с остатками засохшей извёстки, Вика направилась в противоположное крыло, толкая все двери, что попадались по пути.
За единственной незапертой обнаружился спортивный, он же музыкальный зал. В полумраке покачивались свисающие с потолочных крючьев канаты, отражаясь в уцелевших зеркалах, закрывавших стены. В центре возвышался постамент из поставленных друг на друга тумбочек. На них идолом громоздился бочкообразный аппарат для кварцевания с торчащими во все стороны трубками, принесённый сюда, очевидно, из медицинского кабинета.
На полу вокруг издевательского тотема Вика увидела стебли засохших ромашек, собранные в воланы пучки перьев, свечные огарки и, кажется, несколько воробьиных скелетов. Тихо тренькнуло гниющее в углу под полиэтиленовой плёнкой пианино, расставаясь с последней уцелевшей струной. Где-то в глубине здания хлопала на ветру оставленная незакрытой рама. Казалось, старый детсад оживает, приветствуя гостью. Вика постояла немного, прислушиваясь, затем пошла дальше.
Её внимание привлекла дверь по левую руку, рядом с медпунктом. Имя и инициалы на табличке не сказали ничего, но надпись “Директор МБДОУ №3” была понятной. Под нажимом дверь затрещала в районе замка и Вика внимательно осмотрела её. Что ж, это будет громко, но несложно. Отойдя на пару шагов, она саданула кроссовком в район замка.
По сравнению с остальной разрухой, внутри царил относительный порядок. В крохотном офисе витал запах гари от железной мусорной корзины, полной пепла и обугленных бумаг с печатями и подписями. Пустые скоросшиватели устилали пол, лампа на столе опрокинута, за раскрытыми дверцами шкафа на плечиках висело несколько женских деловых костюмов. Похоже, это место покидали в панике. Окна почему-то не было. Хотя...
Обогнув стол, Вика сдёрнула со стены большой стенд с пожелтевшими распечатками и приказами ГорОНО. Окно обнаружилось за ним. Протерев рукавом стекло, Вика посмотрела вниз. Прямо перед ней находилась цель этого отчаянного путешествия в прошлое. Её незакрытый гештальт, овеществлённый детский кошмар, долгие годы отравлявший жизнь, пусть даже сама она этого не осознавала. Забытый всеми, непримечательный, заросший травой и сорняками световой колодец приблизительно семь на семь метров, в который выходили окна детского сада.
Стекло оказалось рифлёным, поэтому мир за ним плыл и искажался, как кошмарный сон Дали. Там не было ничего примечательного, разве что заляпанные засохшим бетоном строительные козлы торчали рядом с единственной ведущей внутрь каменного мешка дверью, да кто-то прислонил к кирпичной стене листы шифера, успевшие позеленеть от времени и дождей. Среди травы там и тут покачивали жёлтыми головками одуванчики. Заурядный квадрат земли, карцер для непослушных детей под открытым небом.
Вика остро ощутила, что ей нужно именно туда. Когда она уже собиралась отойти, на секунду показалось, будто в окне второго этажа напротив кто-то стоит. Но нет, то было просто отражением закатного неба. Густели сумерки, и ей следовало торопиться. Выходя из кабинета директрисы, Вика прихватила с крючка увесистую связку ключей и уверенно зашагала к лестнице, ведущей вниз. Теперь она вспомнила дорогу. Ведь как-то раз она видела внутренний дворик собственными глазами.
— Куда вы меня тащите, вы, вы... дура!
— Ну-ка прикрой свой рот, отродье! Сразу мне не понравилась. Посмотрим, как ты сейчас запоёшь.
— Я всё Анне Сергеевне расскажу!
— Не посмеешь, маленькая мерзавка. Кто тебя так воспитал? Родилась в семье алкашей?
— Мама с папой не алкаши!
Вика чуть не задохнулась от возмущения, услышав такое про своих родителей. Её волокли со второго этажа на первый по безлюдным, как всегда во время мёртвого часа, коридорам. Минуту назад, увлёкшись новой игрушкой, подаренной папой, она совершенно не заметила, как изменилось дыхание притворявшихся спящими детей. А потом было слишком поздно: в плечо уже впилась птичья лапа Ольги Марковны. Как же. Ведь Вика в который раз посмела нарушить драгоценные Правила.
Распахнув одну из дверей, Подмена втолкнула Вику во влажный воздух, в густые ароматы супа и запеканки. Помещение заполняли длинные столы и духовки, заставленные огромными кастрюлями, над которыми поднимался пар. Кухня. Людей видно не было.
Толкая Вику перед собой, воспитательница прошла мимо посудных шкафов и раковин в дальний конец зала, где открыла дверь в каморку, занятую стеллажами с продуктами и двумя большими холодильниками. В чахоточно-жёлтом свете единственной тусклой лампочки девочка увидела в стене позади полок дверь.
Ольга Марковна достала из кармана белого халата ключ, который всегда держала при себе. Вика завизжала и постаралась проскользнуть у воспитательницы под рукой, но цепкие пальцы тут же схватили за волосы, больно дёрнув вверх.
— Куда собралась, дрянь? — усмехнулась Подмена. — Ты ведь даже ничего ещё не видела!
Привычно удерживая извивающегося ребёнка, воспитательница отперла и толкнула крашеную дверь. Вика застыла, уставившись за порог. Стоял пасмурный день, и низкие серые облака нависли, словно крыша, над крохотным квадратным двориком, в котором до неё успело побывать бог знает сколько ребят.
Накрапывал мелкий дождь. Вдалеке каркали, никак не унимаясь, вороны, ехали по окружной автомобили, а двор вдруг позвал её. Пригласил зайти, погулять немного под дождём по одинокому полю качающихся трав.
Полю? Да, конечно! Ведь вдаль, сколько хватало глаз, уходил безжизненный и плоский луг под вогнутым небом цвета янтаря, и ветер бежал по нему, словно волны, огибая стоящие вдалеке друг от друга покосившиеся серые камни высотой со взрослого человека.
Секунда, и вот уже мокрый кирпич и застеклённые окна сменили мимолётное видение. Но отчего же на душе стало так пусто, так отчаянно захотелось оказаться дома, рядом с мамой и папой? Вика отвернулась и зажмурилась что было сил.
— Давай, посмотри туда! Смотри, я сказала! Что ты видишь? Отвечай!
— Я тебе покажу “отстаньте”, — Ольга Марковна подтолкнула упирающуюся девочку к самому порогу. — Заходи! Ты же у нас смелая, боевая. Хочешь, оставлю тебя там до вечера?
Тогда воспитательница достала из кармана Викино сокровище, самую лучшую на свете игрушку, привезённую папой из командировки в Москву — синюю пластиковую рыбку с прозрачным окошком, за которым плескалась вода. Нажимая кнопки, нужно было струйками запускать плавающие внутри маленькие цветные колечки так, чтобы они насаживались на двух морских коньков. Такой игрушки не было больше ни у кого.
Вика с ужасом проследила глазами, как Ольга Марковна зашвырнула рыбку в дверной проём.
— Нет! Мне папа подарил! — разрыдалась она.
— Правда? Ну так иди подбери её, — улыбнулась Подмена. От вида детских слёз она всегда словно расцветала. — Не хочешь? Не нужен тебе папин подарок? Наверное, не любишь его?
Вика молча сползла на пол по дверному косяку и сжалась в комок, обнимая себя за плечи.
— Не такая уж ты и храбрая, — воспитательница наклонилась к самому её заплаканному лицу. — Обыкновенная. Мелкая. Зассыха. Запомни этот день, малявка, запомни его как следует.
Но Вика предпочла забыть.
Она стояла в пустом коридоре, до боли кусая костяшки пальцев. Заново переживала бессильную обиду, ужас перед непонятным, оттого ещё более пугающим наказанием. Но хуже всего оказалось ощущение слабости. Нет, к чёрту!
Заставив себя выпрямиться, Вика несколько раз глубоко вдохнула, подхватила с пола рюкзак и отправилась дальше. Папа всегда говорил, что, единожды выбрав путь, нужно идти до конца.
Направо. Налево. Направо. Всегда ли эти коридоры были такими длинными? Нет, это не то, о чём сейчас следовало думать. Мимо стен, покрытых потёками странной формы, мимо опустошённых групп, тёмных раздевалок, заблокированных пожарных выходов — туда, где начинался хозблок. И, наконец... Вот она.
Кухня почти не изменилась, не считая запахов: теперь тут воняло, как на заброшенной скотобойне. Стальные столы напоминали те, что ставят в моргах; о содержимом подтекающих чем-то бурым холодильников не хотелось думать.
Пройдя по загаженному кафелю, Вика вошла в кладовую и дёрнула за свисающий с потолка шнурок. Хотя здание наверняка давно отключили от электросети, облепленная пылью лампочка неожиданно загорелась, бросив на стены больше теней, чем света. И всё же освещения хватило, чтобы прочитать два слова на заколоченной нестругаными досками двери напротив:
Минуту она стояла неподвижно, рассматривая надпись. Потом расстегнула рюкзак и медленно вытянула из него короткий ломик-гвоздодёр.
Первая доска протестующе застонала под нажимом, на пол посыпалась труха. Раздался треск. Когда обломки усеяли пол, открыв взгляду обшарпанную фанеру двери, Вика достала из кармана директорскую связку ключей и стала не глядя перебирать их. Найти нужный было легко: он оказался неприятно тёплым на ощупь.
Бирки не было, но кто-то нацарапал на металле символ: квадратную спираль. Директриса? Возможно ли, что она о чем-то знала? Ключ скользнул в скважину. Дверь даже не заскрипела, отворяясь.
Она увидела... нет, не поле, которое почудилось годы назад перепуганной шестилетке. Просто скучный клочок травы под вечерним небом, похожий на прогулочный дворик в тюрьме, каким она его себе представляла. Оставалось сделать последний шаг. Ноги по щиколотку погрузились в траву. Ничего, ровным счётом ничего не случилось. Облегчение было таким огромным, будто она впервые смогла по-настоящему вдохнуть.
Именно за этим она и пришла: убедиться, что ужасных мест не бывает, что злые, несчастные люди делают их таковыми. Доказать себе, что мир — понятный, что сверхъестественных кошмаров не существует, а детские переживания… Их нужно просто принять и двигаться дальше, не оглядываясь назад.
Теперь она могла это сделать. Вика закрыла глаза, подставила лицо слабому ветру, гуляющему меж стен, и неожиданно для себя поняла, что улыбается. Где-то внутри расплеталась тугая ржавая пружина, страшное напряжение уходило. И когда она вновь открыла глаза, то увидела дверь в стене напротив. Её не было раньше.
У девушки вырвался всхлип. Конечно же. Конечно, всё не могло оказаться так просто. Разве она не поняла это, пока пробиралась сквозь лихорадку болезненных воспоминаний и отвратительные руины, словно пробуждавшиеся с её появлением? Нечто позвало её из прошлого, и теперь поздно было поворачивать назад.
Сбежав сейчас, она никогда не сможет жить нормально, как все. Кошмары не оставят её, страх отравит каждую минуту, и куда бы она ни пошла, чем бы ни занялась, в ушах будет звучать презрительный шёпот: “О_быкновенная. Мелкая. Зассыха”._ Что хуже всего, это будет правдой.
Вика поудобнее перехватила ломик, который всё ещё сжимала в руке, и быстро, не давая себе шанса передумать, пошла к новорождённой двери — точно такой же, как та, через которую она вошла.
Продолжение в комментариях >>
