CreepyStory

5. Ведьмы и ведьмаки, фамильяры, домовые.

6. Темные ритуалы. Обряды. Ритуалы и запреты. Старинные обряды, найденные записи, книги, дневники.

7. Детективное агентство. Мистические расследования.

8. Призрачный автобус.  Транспорт, который увезет в странные места. Поезда и дорожная мистика.

9. Охотники на нечисть.

10. Коллекция странных вещей. Поиск и добыча артефактов.

11. Архивы КГБ, НКВД  — мистические расследования.

12. Мистика и ужасы в сеттинге СССР. Ужасы в пионерском лагере, советской школе, комсомольцы, пионеры, строители БАМа, следствие ведут ЗНАТОКи— можно использовать все

В этом конкурсе наших авторов поддерживают:

Обширная библиотека аудиокниг Книга в ухе , где вы можете найти аудиокнигу на любой вкус, в любом жанре - обучение, беллетристика, лекции, и конечно же страшные истории  от лучших чтецов, и слушать, не отрываясь от своих дел - в дороге, при занятиях спортом, делая ремонт или домашние дела. Поможет скрасить ваш досуг, обрести новые знания, интеллектуально развиваться.

Призы:
1 место  12500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории, которая ему понравится больше всего.

Озвучка от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС всем призовым историям, а так же тем, кто в призовые не попал, но сделал годноту. Вашу историю услышат десятки тысяч людей.

В истории вы можете замешать все, что вам угодно: колдуны и ведьмы, городское фэнтези с крипотой типа “Тайного города” и “Дозоров”, команды искателей артефактов, поиск и ликвидация нечисти различной, коллекции странных вещей,
Архивы КГБ, НКВД, мистика в СССР,  деревенские, лесные ужасы, охотничьи байки, оборотни,  городские легенды, любую славянскую мифологию, легенды севера, шаманы. Была бы интересна детективная составляющая в такой истории. Мистика, крипота, но, пожалуйста, без излишних живописаний "кровькишки и далее по тексту", так же не надо политики, педофилии, и обсценной лексики.

И не забывайте про юмор. Порадуйте ваших читателей и слушателей.

Непременные условия:
Главный герой мужского пола, от 18 лет.

Частый вопрос- почему такая гендерная дискриминация? Отвечаю. Потому что чтец - взрослый мужчина с низким голосом, а так же у героя такого возраста больше возможностей действовать и развиваться в сюжете, учитывая наше правовое поле.

Локация - территория России, бывшие страны СНГ, Сербия, Польша. Если выбираете время происходящего в истории - современность или времена СССР.

Заметка новичкам. Один пост на Пикабу вмещает в себя до 30 тыс знаков с пробелами. Если вы превысите заданное кол-во знаков, пост не пройдет на публикацию. Длинные истории делите на несколько постов

Условия участия:
1.В конкурсе могут участвовать произведения (рассказы), как написанные одним автором, так и в соавторстве. От одного автора (соавторов) принимается не более трех текстов. Текст должен быть вычитан, отредактирован!

2. Опубликовать историю постом в сообществе CreepyStory , проставив тег "конкурс крипистори”

3. Скинуть ссылку в комментарии к этому посту с заданием. Это будет ваша заявка на участие. Пост будет закреплен в сообществе на первой позиции. Обязательно.

4. Делить текст на абзацы-блоки при публикации на Пикабу.

5. Принимаются только законченные произведения, отрывки из романов и повестей не принимаются.

6. На конкурс допускаются произведения нигде ранее не озвученные.

7. Не допускаются произведения разжигающие межнациональную и межрелигиозную рознь и противоречащие законам РФ. Не принимаются политизированные рассказы.

8.Объем от 35 000 до 80 тысяч знаков с пробелами. Незначительные отклонения в плюс и минус возможны.

9. Все присланные на конкурс работы оцениваются организатором, но и учитывается рейтинг, данный читателями.

10. Не принимаются работы с низким качеством текста — графомания, тексты с большим количеством грамматических и стилистических ошибок. Написанные с использованием ИИ, нейросети.

11. Отправляя работу на конкурс, участник автоматически соглашается со всеми условиями конкурса.

12. Участие в конкурсе априори означает согласие на первоочередную озвучку рассказа каналом ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС

13. Организатор имеет право снять любой текст на любом этапе с конкурса в связи с деструктивным поведением автора, а так же за мультиаккаунты на ресурсе.

Так же принимаются к рассмотрению уже готовые произведения, нигде не озвученные, опубликованные на других ресурсах, с условием, что публикация будет сделана и в нашем сообществе CreepyStory

Подписчики сообщества, поддержите авторов, ставьте плюсы, или минусы, если вам не понравилось, комментируйте активно, я буду читать все, и чтобы выбрать достойных, буду тоже ориентироваться на ваши комменты.

Обнимаю, удачи! Ваша Джурич.

Маленькая памятка от меня для авторов, от души душевно, без всякого принуждения.

КАК НАПИСАТЬ РАССКАЗ ПОД ОЗВУЧКУ?

1. Помните про правила первых трех абзацев. Начинайте рассказ с того, что зацепит читателя ( далее, и слушателя) и заставит его прочесть вашу историю. Классический пример - " Все смешалось в доме Облонских..." И каждый, кто прочел, задался вопросом, что же там происходит? Читает дальше.

Не берите в начало штампы. Например, "... он проснулся, потянулся, пошел ставить чайник..", никаких описаний погоды-природы за окном, и вообще, старайтесь быть оригинальными. Про природу-погоду пишут миллионы в начале своих историй. Чем вы будете отличаться от остальных?

Не начинайте рассказ с диалогов. Это просто, да. Но слушатель не поймет, кто разговаривает, зачем говорит и почему. Для него это голоса из ниоткуда. Скорее всего, слушатель подумает, что пропустил начало рассказа, и просто выключит неинтересное аудио. Да, и как сказал один писатель :  «Болтовня для завязки хороша только в порнухе».

2. Не берите множество персонажей в "один кадр". В диалоге участвуют двое, третий молчит, совершает какие-то действия ( может быть). Помните, что чтец не вывезет одним голосом озвучить мальчика, девочку и еще одного мальчика, например, и чтобы слушатель не запутался - кто что говорит. Объяснение происходящего на диалогах - тоже в топку.

3. Всегда помните, что в истории должны быть задействованы запахи, звуки и тактильные ощущения персонажей. Одевайте своих персов. Это можно даже подать через комментарии к диалогам, не обязательно тщательно прописывать это в тексте.

" — Да, — Мишка нахмурился, и задергал пуговицу на своей клетчатой рубашке. "

4. Всегда думайте, на каком моменте слушателю станет неинтересно, и он выключит ваш рассказ. Конкуренции море . Поэтому - не растягивайте, не размазывайте не интересное никому самокопание Главного Героя, или какие-то факты из его жизни, которые можно описать в двух предложениях. Не описывайте длительные поездки, унылую жизнь Главного Героя в деталях.

5. Саспенс. Нагнетайте обстановку. Иногда это страшнее, чем то, что происходит в экшене.

6. Логика. Должна незыблемо присутствовать в сюжете, в действиях всех персонажей.

7. Факты. История. Оружие. Ройте инфу. У вас есть Гугл. Информация по месторасположению локации , которую вы выбрали, километраж дороги, по которой едет Главный Герой, населенные пункты, все должно быть как в реале. Внезапно может появиться в комментах чел, который там живет, и заорать, что "вы все врёте, не так у нас".

8. Старайтесь не слить концовку)

9. Добавьте шуточек. Дайте людям отдохнуть, читая и слушая вас. И так все напряжены до предела.

10. Фразы в диалогах и комментарии к ним. … — сказал он, ответила она, воскликнул он (после восклицательного знака), спросил он (после вопросительного). В озвучке частые комменты подобного типа звучат навязчивым повтором, лучше использовать комменты, отображающие либо действия персонажей, либо их эмоции. Как пример - можно послушать озвучку “Понедельник начинается в субботу”, и с 5 минуты посчитать слово “сказал”. Что в чтении приемлемо, в озвучке не очень хорошо.

11. Не надо называть Главного Героя только одним именем в тексте. При озвучке частые повторы имени вызывают раздражение у слушателя. Он в какой-то момент начнет считать повторы, и писать комментарии под видео, сколько было Викторов или Максов за полчаса.

В озвучке это будет выглядеть : макс, макс, макс , макс, макс пошел, макс сел, макс бежал. Через каждые две минуты. Надо найти замену имени, например, называть его по фамилии, профессии, парень, имя уменьшительное, он, мужчина, может кличка у него есть, еще как-то, и, стараться чередовать.

12. Про слова специфические, редко используемые, техническую инфу и англицизмы. Читателю, как и слушателю, должно понятно быть каждое ваше слово в тексте. Писать надо как для детей, чтобы любое слово было понятно даже Ирине Борисовне из деревни Волчехвост, Хтонического района, 65 лет, пенсионерка, всю жизнь на скотобойне проработала. Это непременное правило. И тогда слушатель будет вам благодарен. Выкручивайтесь, объясняйте. Даже если очень не хочется.

13. Еще хочу посоветовать навесить на Гуглдок программу "свежий взгляд". Отличная вещь, на проверку близких повторов однокоренных, чтобы не пропустить. Вы улучшите свой текст, это 100%.

14. То, что правильно и логично сложилось в вашей голове, может быть непонятно читателю, а уж слушателю тем более. У каждого свой опыт жизни, образование. Им все надо объяснять, как детям. Какие-то понятные вещи для вас, могут быть просто недоступны пониманию других людей. Допустим, автор пишет “в метро включилось тревожное аварийное освещение”. Вот это читает пятнадцатилетний мальчик, из села в Челябинской области. Никогда он метро не видел, кроме как в интернете видео и фото. Аварийку там не демонстрируют. Как он сможет вообразить, почему оно тревожное? Чем тревожит? Он свет такой никогда не видел. Свет зеленый? Синий? Красный? Какой? Внимание к деталям.

15. Ничего не бойтесь, пишите! Ваш читатель вас найдет. А слушатель будет благодарен за нескучно проведенное время.

И в прошлый раз просили “прозрачнее объяснить условия участия и победы”.
Ребят, просто напишите интересную историю, с учетом того, чтобы интересна она была не только вам лично, как автору, а и большинству людей. От себя лично прошу, не надо никаких розовых соплей любовных, лавкрафтовщины и “одноногих собачек”. Кто не знает что это:
Одноногая собачка — условное обозначение чего-то очень жалостливого, нарочито долженствующего вызвать в зрителе приступ немотивированных едва сдерживаемых рыданий, спекулирующего на жалости.
Изначально происходит вот из такого боянистого анекдота:

Бежала одноногая собачка, подняла ножку чтобы пописать. И упала на животик.

Да будет свет, мир, и крипота!)

К счастью, Пётр жил в "сталинке" 40х годов постройки, и протекающая крыша с чугунными трубами компенсировались огромной толщиной кирпичных стен. Самое главное было в подвале - большое железобетонное помещение, не бомбоубежище, но сойдёт.

Пётр бежал по лестнице к подвалу, думая, как не успел накопить каких-то пятьсот тысяч на ипотеку на постройку личного бомбоубежища за городом. Ведь всего-то оставалось отработать пару месяцев на авторазборке или стащить крупную партию "артефактов" из заброшки. Ещё он мог бы подождать пока ему начисляется донаты с канала, где Пётр публиковал рассказы о своих приключениях или хорроры собственного производства. Теперь, скорее всего, все подписчики сгорят в пламени термоядерной реакции, а телефон умрёт от электромагнитного импульса.

Дверь в подвал, конечно же, оказалась заперта на навесной замок, а рядом издевательски висела табличка: "Для доступа подвала обратитесь в офис УК "Живой дом". Скоро дом не будет "живым", в отличие от Петра, который уже достал из рюкзака маленький ломик. Замок жалобно скрипнул ломающимся металлом и упал на плитку лестницы. Скрипнули ржавые петли, и свет ламп подъезда пропал во тьме сталинского здания.

Пётр прошёл внутрь, включив налобный фонарик. Дверь за собой прикрыл, заваливая её подготовленными заранее мешками с песком. Хоть какая-то защита в этом месте. Звук сирен стал тише, но всё ещё просачивался. Подвал он изучил сразу, как заселился в этот дом, а потом за несколько лет обустроил его в импровизированное убежище. Правда, дворник из управляющей компании постоянно мешал ему, но за пару тысяч рублей он закрыл глаза на регулярно сорванные замки (и вечно вешал новые!)

В центре подвала, возле несущих колонн находилось несколько кирпичных стенок, где Пётр и расположил свой "склад". Как только он оказался возле стен, звук сирен заглушил рёв, и через секунду сквозь редкие щели подвала внутрь проник яркий свет. Раздался грохочущий гул, и здание дрогнуло. Земля содрогнулась, сбивая с ног Петра. Падая, последнее, что он увидел - косяк ящика, в котором лежат бинты. А потом темнота бессознательного сна...

Холодный бетон обжигал щёку. Пётр, откашлявшись, открыл глаза и попытался встать. На лбу гудела шишка, а голова кружилась. На все триста шестьдесят градусов вокруг было пусто. Нащупав руками налобный фонарик, он включил его. Луч света выхватил грязную бетонную стену с кучей мусора и земли на полу. Осмотревшись, Пётр ощутил ужас, похожий он испытывал только один раз - когда при попытке пролезть на один из "объектов", застрял в узком вентиляционном канале и просидел так четыре часа. Теперь же места было полно, но проблема в другом: он абсолютно не понимал, где находится. Пётр стал задумчиво перечислять последние события в голове: Вот он проснулся от звука сирен, вот спускается по лестнице, вот заходит в СВОЙ подвал. А потом падение и этот, совершенно чужой. Бетонные перекрытия, образующие длинный П-образный коридор, уходящий куда-то в темноту. И груды мусора, как в заброшенных складах.

Не найдя своих запасов он наконец опомнился и полез в рюкзак за дозиметром и противогазом. Неизвестно, что произошло после удара и насколько заражена эта территория. Современный дозиметр показал нормальный, даже слегка низкий фон в 17 мкЗв/ч. Советский ДП-5В показывал то же, с учётом погрешности. Это было достаточно странно, но хотя бы здесь нет фона.

Воздух в помеении был неподвижен и обжигал своей низкой температурой. С потолка местами капала вода, образуя лужи. Пётр осторожно подошёл к одной из куч мусора в углу. Если рай и существовал, то это был он. В свалке из грязи, обломков ящиков и каких-то железок валялись противогазы, фильтры, плакаты, аптечки и военное снаряжение. Пётр протянул руку и вытащил из мусора старый ГП-4У. Металлические детали практически не покрылись ржавчиной, а резина идеально тянулась.

-- "Зёленый слоник"... - вспомнил народное название этой маски Пётр. И убрал её в рюкзак. Как бы ни хотелось забрать отсюда всё, сделать это он не мог.

Стоять долго не имело смысла. Он ещё раз осмотрел помещение и достал компас, дабы определиться, куда ведёт каждый из проходов. Встав в центр тоннеля, он взглянул на компас. Стрелка указывала примерно на северо-восток. Значит другая часть коридора вела на юго-запад. Вытащив из рюкзака светящийся маркер, припасенный для пометок в подземельях, он чиркнул стрелку на одной из бетонных стен. Теперь можно исследовать это направление коридора.

Пройдя два пролёта вперёд, Пётр обнаружил, что свет фонаря теряется в темноте из-за пыли или пара. Осознав опасность, он вытащил противогаз "Бриз" из подсумка и натянул на голову менее чем за пять секунд - золотой значок ГТО. Современный противогаз почти не закрывал обзор, давая панорамный вид на серые стены. Пётр продолжал идти вперёд, смотря на дозиметр. В каждом из пролётов на полу валялось полным полно мусора с советским хламом. Комната автомобильных деталей, комната детских игрушек, комната космонавтики. В каждой из них можно было найти редкости, бесценные для коллекции. Но Пётр стойко шёл вперёд, не смея обращать внимание на артефакты. Главными "пятнами" в каждом углу были предметы ГО СССР. Они больше всего соблазняли его, заставляя задерживаться в каждом из сырых помещений.

Пройдя десятки комнат, он стал замечатьь, что противогазов всё больше. На полу стали появляться всё более старые и редкие предметы, в идеальном состоянии. Первые противогазы, в которых немцы ходили в атаку под Осовцем, прототипы космических кораблей, части реактора РБМК-1000. Фон всё так же оставался стабильным, но в одной из комнат Пётр чуть было не оглох: весь проход доверху завален дозиметрами и счётчиками Гейгера разных моделей, разных времён. Все они безумно пищали и трещали, показывая разнообразные значение, смертельный фон. Пётр сорвался на бег, совсем забыв о выдержке и опасности подземелий. Он бежал, и мимо проносились комнаты с разбитыми архивами, оборудование бункеров ПВО, кусками "Бурана". А Пётр бежал всё дальше, совсем изнемогая от искушения. В один момент, он заметил, что и сам состоял из хлама. Волна безумия захлестнула разум, заставив разрывать собственное тело и складывать хлам в рюкзак. Кривым куском того, что было рукой он сорвал современный противогаз, обнажая "зелёный слоник" на месте лица. Смеялся тысячью голосов сквозь динамики со старого завода, слезы расплавленного стекла текли из его стеклянных глаз. Резина рваных костюмов ОЗК оплетала кожу, ярость вспыхнула красным, освещая помещение сквозь стекло противогаза. Хохот стих, оставив лишь шуршание сгоревшего от перегрузки динамика. Он разогнул спину, размахивая несколькими костяными конечностями в лохмотьях, бросился на стену и ломано пополз по потолку, уползая в темноту сырого прохода.

Противогазник.

***

Сергей Волков сидел в своём кабинете, уже не такой молодой, как раньше. На его столе лежал планшет со скриншотом видеозаписи. Камеры в старом районе города засекли нечто. Два ярких окуляра, паукообразные конечности в обрывках резины и солдатских шинелей. Существо выходило из подъезда жилого дома на улице Дзержинского. Волков сразу узнал его - "Противогазник", как окрестил их мальчишка из заброшенного бункера. Тогда, в начале нулевых, они разворошили логово тварей в огромном комплексе лабораторий среди тайги. Но зачистить всё не удалось - то самое божество всё ещё порождало своих слуг, а теперь видимо научилось воздействовать на людей вне бункера.

Отдел разведки уже пробил всех жителей подъезда. Кроме пенсионеров в одной из квартир жил молодой парень, фанат старинных вещей, особенно противогазов. Пётр Земцов. Со слов соседки, удалось узнать: примерно в три часа дня, Пётр пробежал по лестнице в подвал с противогазом на лице. В руках держал какую-то штуку и бормотал о "конце света". Больше она не слышала и не видела его.

Сергей направил отряд спецназа к дому и в город, для перехвата существа. К счастью, судя по камерам оно ушло из города в леса. Но если ЭТО появилось после посещений подвала, то что же скрывается внутри? Причем парень очевидно не раз посещал подвал. Может культист? Но не удалось выявить связи Земцова с фанатиками. Он был слишком помешан на противогазах, чтобы изучать запретные знания. Зато в его блоге нашли удаленную статью о походе в та самые леса. Видимо парень зашёл слишком далеко в своих поисках. Разведка уже проверяет версию с причастностью парня к призыву существа.

-- Волков! Мы заходим в подвал, ёпта! Приём. - прохрипела радиостанция. На связь вышла группа спецназа.

__________

Немного о событиях, упомянутых в конце рассказа: Заброшка в тайге

Телеграм, если кому-то удобнее там:

https://t.me/CTEKJLOBLOK

Открыв дверь, я постарался придать своему лицу выражение легкого недоумения, разбавленное толикой вежливого любопытства.

— Добрый вечер, господа офицеры. Чем могу быть полезен? Надеюсь, это не связано с очередными жалобами на шум? Соседи в последнее время стали слишком чувствительны к проявлениям… творческой энергии.

Один из них, мужчина внушительного роста и тяжелым взглядом неспешно протянул мне удостоверение.

— Капитан Марков. Это мой напарник, лейтенант Шараев. Мы занимаемся расследованием серии исчезновений, произошедших в вашем районе в течение последнего месяца.

Я притворился удивленным, стараясь, однако, сохранить в голосе оттенок интеллектуальной отстраненности.

— Исчезновений? Правда, не слышал. Как прискорбно. Впрочем, я, признаться, не самый внимательный наблюдатель за перипетиями местной жизни. Слишком погружен в свои книги и размышления. Вы ведь понимаете, когда занимаешься изучением трудов античных философов, у тебя просто не остается времени на мирские заботы.

Марков прищурился, словно пытаясь проникнуть взглядом в глубину моей души, разглядеть там скрытые мотивы и тайные помыслы.

— Не слышали? Странно. Учитывая, что пропавшие проживали в непосредственной близости от вас. Вы ведь здесь давно живете, верно?

— Да, около двадцати лет. С тех пор, как моя тетя, царство ей небесное, оставила мне эту квартиру в наследство. Но, как я уже говорил, я не склонен к активному общению. Предпочитаю общество мертвых – они, по крайней мере, не задают глупых вопросов и не требуют объяснений.

Шараев, молодой и энергичный, с горящими глазами, выдающие его неопытность, вмешался в разговор.

— Может быть, вы все же вспомните что-нибудь необычное? Каких-нибудь подозрительных людей, странные звуки… Что-нибудь, что выбивалось из вашей, как вы выразились, тихой, уединенной жизни?

Я на секунду задумался, словно прокручивая в голове старые записи, выискивая подходящий ответ.

— Нет, ничего такого не припоминаю. Действительно, тихий, спокойный район. Разве что, иногда шумят пьяницы под окнами. Но это, скорее, часть местного колорита, нежели нечто, заслуживающее внимания. Привычка, знаете ли, притупляет остроту восприятия. Как сказал Шопенгауэр: «Жизнь – это постоянная борьба за существование, с гарантированным поражением в конце».

Марков смотрел на меня внимательно, изучающе, словно пытался разгадать сложную головоломку. Он, похоже, не из тех, кого легко обмануть.

— Вы работаете? — спросил он.

Я уклончиво ответил:

— Живу на сбережения. Рента, наследство… Называйте, как хотите. Главное, что мне хватает, чтобы не обременять собой общество.

— Сбережения? И чем же вы занимались раньше, чтобы скопить такое состояние? — тон Шараева стал более настойчивым, в нем прозвучали нотки подозрения.

Я усмехнулся, стараясь скрыть за этой усмешкой легкое раздражение.

— О, много чем. Раньше я был журналистом, пытался донести правду до масс. Потом занимался переводами – это более прибыльное, но менее идеологически насыщенное занятие. Сейчас вот на заслуженном отдыхе, можно сказать. Пенсия для души. Посвящаю время чтению, размышлениям… и, конечно же, созерцанию.

Шараев иронично скривил губы.

— Интересная биография. И вам совершенно безразлично, что происходит вокруг? Люди пропадают, а вы сидите в своей квартире и читаете книги?

— Почему же безразлично? Просто я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Ваше дело – искать пропавших. Мое – размышлять о причинах человеческой жестокости. Готов оказать вам любое содействие, если таковое потребуется. В пределах разумного, разумеется.

Марков не унимался.

— Содействие? В каком виде?

Я пожал плечами, изображая невинное недоумение.

— Что я могу? Если вдруг что-то вспомню, обязательно сообщу. Может быть, пересмотрю старые записи, покопаюсь в памяти… Хотя, признаться, я сомневаюсь, что в моих воспоминаниях найдется что-то, что может помочь вам в вашем расследовании. Мои мысли, как правило, далеки от мирской суеты.

Марков достал из кармана визитку и протянул мне.

— Вот, держите. Звоните в любое время, если вдруг что-то вспомните.

Они развернулись, направляясь к выходу. Марков остановился в дверях, оглянулся на меня. В его глазах я увидел что-то, что не мог определить. Подозрение? Интерес? Или просто профессиональную бдительность?

— И еще одно, — произнес он. — Не покидайте город в ближайшее время. Возможно, нам понадобится ваша помощь.

Я кивнул, стараясь скрыть легкую дрожь в голосе.

— Разумеется. Я никуда не собираюсь. Здесь мой дом, моя библиотека, моя… тихая гавань. Зачем мне куда-то уезжать?

Они ушли. Я закрыл дверь, прислонился к ней спиной. Сердце билось чуть быстрее обычного. Эти двое что-то заподозрили. Интуиция? Наблюдательность? Неважно. Нужно быть предельно осторожным. Их визит внес неприятный диссонанс в мой тщательно выстроенный мир. Они пошевелили что-то глубоко внутри, разбудили зверя, которого я старался держать в узде.

Подойдя к окну, я убедился, что они сели в машину и уехали. Я достал телефон и набрал номер соседа напротив. Три гудка, и он ответил сонным голосом:

— Слушаю?

— Сосед, это я. Срочно выходи. Тебя ждет незабываемая поездка в лес. Прихвати с собой что-нибудь теплое. Ночь будет холодной.

Он, разумеется, не понял, что я имею в виду. И уже никогда не поймет. Потому что этой ночью ему предстоит познать истинный смысл ужаса, который будет заключаться в постепенном осознании того, что он – всего лишь мясо.

Положив трубку, я направился в ванную. Включил воду, тщательно вымыл руки. Хотя я и стараюсь не оставлять следов, лишняя предосторожность никогда не помешает. Чистота – залог не только физического, но и душевного здоровья. И, конечно же, отсутствия улик. Я рассматривал свое отражение в зеркале. Морщины вокруг глаз стали глубже, волосы поседели. Время безжалостно, оно оставляет свои следы на всем, кроме голода. Он с годами лишь окреп.

А потом я начал готовиться. Инструменты должны быть под рукой. Нож, пила, веревки, мешки – все разложено в строгом порядке. Работа предстоит грязная, но необходимая. Это мой ритуал. Мой способ установить контроль над хаосом, царящим в моей голове, который берет начало в той проклятой деревне, в том кошмарном наводнении.

Зачем я это делаю? Хороший вопрос. Я задаю его себе почти каждый день, стоя перед зеркалом, глядя в эти потухшие глаза, пытаясь разглядеть остатки человечности. И ответ всегда один и тот же: потому что я не могу иначе. Это не просто желание, это навязчивая потребность. Неутолимая жажда, которая периодически захлестывает меня, лишая разума и оставляя лишь голод, не только физический, но и… экзистенциальный.

Началось все в детстве. В том далеком, голодном детстве, которое до сих пор преследует меня в кошмарах. Деревня, нищета, отец. Отец… крепкий, немногословный мужик, чьи руки привыкли к тяжелой работе. Он был моим героем, моим защитником, моей единственной опорой в этом жестоком мире. Он учил меня выживать, копать корни, ставить силки на зайцев, отличать съедобные грибы от ядовитых. Он готовил меня к жизни, не зная, к какой именно.

А потом – катастрофа. Наводнение. Река, вышедшая из берегов, затопила все вокруг. Наш дом, словно щепку, сорвало с места и понесло течением. Нам удалось спастись, забраться на чердак, но мы оказались отрезаны от мира. Несколько дней на крохах еды, а потом – голод. Животный, всепоглощающий голод. Я помню, как отец, исхудавший и бледный, смотрел на меня, и в его глазах я видел не только любовь, но и страх и отчаяние. Он понимал, что мы обречены.

Отец. Он был моим героем и моим палачом. Он отдал свою жизнь, чтобы я выжил. Он заставил меня съесть свою плоть. Я помню его крики, когда он отрезал куски плоти с собственной ноги, помню его слова: «Ешь, сынок. Ешь и живи. Ты должен выжить». Это был акт самопожертвования, но он оставил меня с незаживающей раной в душе. С клеймом, которое я буду носить до конца своих дней. С чувством вины, которое грызет меня изнутри, не давая покоя.

Я помню вкус его мяса. Соленый, горький, отвратительный и в то же время… спасительный. Я ненавидел его и любил одновременно, проклинал его и благодарил. Я был ребенком лишенный выбора, жертвой обстоятельств и соучастником ужаса.

Тетя. Добрая женщина, заменившая мне родителей. Она нашла меня, истощенного и измученного, на развалинах нашего дома. Она обогрела меня, накормила, окружила заботой и любовью. Но я так и не смог рассказать ей о том, что произошло на чердаке. Я боялся ее осуждения, ее отвращения, и не хотел разрушать ее веру в человечество. Носил этот секрет в себе, как тяжелый камень, который давил на меня, не давая дышать полной грудью. Теперь ее нет. Она умерла, а я остался. И голод остался. Он никуда не делся. Он зрел во мне, как гнойник, готовый прорваться в любой момент.

Со временем я понял, что это не просто голод. Это жажда власти, потребность в контроле, способ доказать самому себе, что я не жертва, что я могу выжить. Потому что что такое жизнь? Это борьба. Жестокая, беспощадная борьба за выживание. И выигрывает тот, кто готов на все. Тот, кто не боится переступать через моральные принципы, кто готов замарать руки в крови и не испытывает угрызений совести.

Я давно уже готов. Я переступил через все границы, утратил все моральные ориентиры. Я превратился в монстра, в чудовище, но это единственный способ, который я знаю, чтобы выжить.

Люди – это просто мясо. Куски плоти, предназначенные для поддержания моей жизни. Они ничем не отличаются от животных. Те же инстинкты, те же страхи, те же желания. Они – лишь инструмент для достижения моей цели. Разве фермер испытывает угрызения совести, когда режет скот? Так почему я должен испытывать их, когда избавляюсь от ненужного балласта?

Их страх – это моя сила. Их боль – это мое удовольствие. Их смерть – это моя жизнь. Я вдыхаю их страх, словно наркотик, он наполняет меня энергией, он дает мне ощущение всемогущества. Я вижу их мольбы в глазах, слышу их предсмертные крики, и это музыка для моих ушей.

Я – хищник. Они – добыча. Это закон природы, и я не собираюсь его нарушать. Я лишь следую своим инстинктам. Нет моей вины в том, что природа создала меня таким. Я лишь выполняю свою роль в этом жестоком мире.

Я знаю, что однажды меня поймают. Рано или поздно. Но я не боюсь. Я готов к этому. Я прожил свою жизнь так, как хотел, доказал себе, что могу выжить. И никто не сможет меня осудить. Никто не сможет понять мои мотивы.

Потому что никто не знает, что такое голод. Никто не знает, что такое отчаяние. Никто не знает, что такое жертва, что значит потерять все, кроме животного инстинкта самосохранения.

Я – людоед. Монстр. Чудовище. Но я – человек, который выжил. Вопреки всему. Человек, который нашел свой способ справиться с болью и страданием. Человек, который обречен на вечное проклятие.

И я буду жить. Пока есть кого есть. Пока бьется мое сердце. Пока теплится во мне хоть искра жизни. Я буду жить, несмотря ни на что.

Я услышал шум в подъезде. Значит, сосед уже выходит. Пора приступать к работе. Пора начинать игру.

Я взял в руки нож. На губах появилась слабая улыбка, предвкушающая предстоящее удовольствие. Сегодня будет хороший ужин. Сегодня я почувствую себя живым.

Но прежде… нужно проверить, все ли готово. Мешки, веревки, инструменты… И, конечно же, алиби. Нужно подготовить ложные улики, отвести от себя подозрения. Нужно быть умнее полиции, играть по своим правилам и всегда быть на шаг впереди. Эта шахматная партия, где на кону жизнь, заводит меня. Адреналин в крови – лучшее вино.

Шаги становились все громче. Он уже у двери. Пора начинать представление, которое закончится его смертью и моей временной победой над голодом. Представление, которое позволит мне еще немного задержаться в этом мире, полном боли и страданий, и которое докажет мне, что я еще жив.

Я глубоко вздохнул, расправил плечи и направился к двери. На моем лице застыла дружелюбная улыбка. Представление начинается.

Вечный полумрак, царивший в Аделаиде, шуршал, поскрипывал, подвывал и временами скрежетал. Что издавало все эти звуки, я не имел ни малейшего понятия. Да никто его не имел. Об этом месте вообще никто ничего не знал. Нет, не верно – кто-то знал, почему эту срань назвали Аделаидой, но не я. Я, простой тупой солдафон, посланный в составе отряда вытаскивать попадающих в эту потустороннюю жопу гражданских, знал только то, что в этой дыре с красивым мелодичным именем смертельно опасно и я не хочу здесь быть.

Но должен, потому что приказ. И вот я тут в компании странного мужика с такой же странной мёртвой девочкой на руках. И я пытаюсь покинуть Аделаиду, но потерял выход. Я потерял его в тот момент, когда потерял весь свой отряд со снаряжением. Скорее всего, нам уже не выбраться, но я не сдамся, потому что там, снаружи, если так можно выразиться, меня ждут.

– Ладно, не сердись, – бросил я примирительно. – Не хочешь, не клади, стой так, коли тебе удобно, а только я не знаю, сколько нам здесь ещё куковать.

Я на миг отвлёкся от внимательного созерцания однообразной серости и глянул на сухую, потрескавшуюся кожу застывшей маски лица, возвышающейся в пяти шагах от меня. Ничего. Даже не кивнул. Будто, я это внутрь себя сказал. Ну и хер с тобой! Задолбал! Я тут своей жизнью ради него рискую, помочь пытаюсь, а он во мне лишь пустое место видит, козёл старый!

Хотя, не такой он и старый, скорее всего… Да и горе у него, понять можно… Да какая мне вообще разница, пошёл он!

Разогнув начавшие затекать ноги, поднялся и быстро проверил заряд винтовки. Двадцать семь процентов – маловато, а сменных аккумуляторов больше нет, пропали вместе со всем снаряжением. Есть две полные обоймы, но с патронами здесь ловить нечего, их дают-то, скорее, по привычке. Ну и можно ещё живых порешить, если не успеешь вывести, чтобы заряд не тратить. Себя тоже можно, но для этого в комбезе взрывчатка встроена – сработает, даже если сам не успеешь активировать.

О-о-о!.. Вот уже и мысли соответствующие подъехали. Сраная Аделаида!

Я со злостью хорошенько заехал кулаком по шлему, встряхивая мозги, и начал активнее крутиться по сторонам, вглядываясь в серую муть вокруг. Пока ничего. Или… Будто, поплотнее стала. Да нет, вроде, наверное, сознание шалит от нервов просто. Проморгавшись, ещё раз внимательно огляделся, но ничего не изменилось. Машинально глянул на индикатор готовности взрывчатки. Нервы. И усталость, будь она неладна!

Я на ногах уже практически полтора дня, а последние двадцать два с половиной часа без еды и воды, спасают только автоматические инъекции энергетического раствора системами комбеза. На какой магии держится мужик, не понимаю, но уважаю до глубины души.

К сожалению, я не знаю, что с ними произошло. Нас послали с очередной спасательной миссией. Уже седьмая на моём счету. Всё как обычно – найти и вывести. Или убить, если успеем, конечно. Но в этот раз всё пошло к хренам плохо. Аделаида будто не хочет выпускать нас. Или его… Трижды мы успешно находили и выводили гражданских, один раз пришлось всех убить, потому что было поздно, и тогда мы смогли отстреляться и успешно покинуть зону, вернуться. Два раза мы ходили впустую, никого не найдя, но возвращаясь невредимыми. И вот седьмой раз, и весь отряд, кроме меня, уничтожен.

Их было трое, и девочка уже была мертва, когда мы их нашли. Во всяком случае, она точно так же висела на руках мужчины, а худющая невзрачная женщина с пепельными волосами и глубоко впалыми глазами прижималась к его боку, вцепившись в руку и смотря лишь на маленькое бездвижное тельце. Мы сразу же взяли их в круг и без лишних вопросов повели к выходу, справедливо полагая, что спросить всегда успеем, хотя истории, как правило, всегда одинаковые.

Дело в том, что Аделаида не стоит на месте… Справедливости ради стоит сказать, что она вообще не стоит и не двигается, а просто существует в пространстве и вне его одновременно. Когда она появилась впервые, достоверно неизвестно, единственное, что удалось понять на данный момент – аномальная зона перемещается, исчезая в одном месте и одномоментно появляясь в другом. Из нашего пространства её не видно, хотя она имеет на него влияние, накрывая его часть, как правило совсем небольшую. И в этой небольшой части пространства пропадает всё живое, которое там находилось в момент появления Аделаиды или забрело после. Но всё самое «интересное» существует вне нашего пространства, вот здесь, где огромный серый мир стремится поглотить всё, что в него попало.

Когда на окраинах Брянска возникла аномальная зона, нас, как ближайший отряд, сразу же кинули туда. Странно было обнаружить здесь всего троих человек, но мы давно отвыкли удивляться. Тем легче, подумали тогда. Ага, как же!

Мы не прошли и пары километров, когда серая мгла вокруг загустела и из неё повалили тени, сплетённые словно из пепла. Страшные, искажённые болью и ужасом гримасы с пустыми глазницами венчали эти тени и с жутким, пробирающим до костного мозга, воем бросались на нас. Нам приходилось сталкиваться с подобным пару раз в прошлые заходы, но тогда их было мало и мы без труда отбивались.

А в этот раз не отбились. Потому что тени не кончались, лезли и лезли, как полчища голодных крыс, прямо на выстрелы, рассеивающие их гнусные рожи с беззубыми бездонными ртами. Наверное, мне повезло. Случайный удар прикладом винтовки в челюсть отбросил меня за окружение, которым мы выстроились для обороны и защиты гражданских. Казалось бы, верная смерть, ан нет – все эти твари лезли именно в центр, туда, где стояли двое тощих взрослых и неотрывно смотрели на обвисшую на руках девочку.

Им будто было плевать на тени и на нас, а теням было плевать только на нас. С пару мгновений я потратил на осмысление этого открытия, а потом вскинул винтовку и начал безнаказанно отстреливать пепельных тварей из выгодной позиции.

Этот бой не был долгим. Мы продержались минут пять, а потом нескончаемое количество взяло верх над качеством. Сначала истошно заорал Пашка. Я впервые слышал, чтобы человек так кричал. В этом крике было всё: нестерпимая боль, всепоглощающий ужас, безысходная тоска и безнадёга, такая, что захотелось бросить оружие и сдохнуть. Уродливые тени наконец поняли, что им не добраться до семьи, пока живо окружение, и напали на моих товарищей.

Я видел, как одна из этих тварей вцепилась своей растянувшейся пастью в Пашкино лицо прямо перед тем, как он заорал, а потом… потом его тело задрожало, забилось в сильнейших судорогах, выгнулось, будто даже смялось, а сквозь тень было видно, как едва различимое марево выходит из парня и втягивается в серое пространство, из которого тянулась эта тень. Всё это длилось мгновения, а потом заорал Лёха и сразу за ним – Камил…

Я палил по теням и видел, как одна за другой они впиваются в лица моих боевых товарищей, как тянут из них… что? Душу, жизненную силу, энергию? Не знаю я! Знаю лишь, что, когда марево заканчивалось и человек замолкал, тень резко, в одно мгновение входила в него. И автоматически активировался заряд в комбезе…

Осознавая, что будет дальше, я вскочил и бросился внутрь кольца, оттолкнув застывшего в каком-то сонном оцепенении Павла. Он скосил на меня чужие, пустые глаза и медленно потянул руку, пытаясь, видимо, меня остановить, но я уже был рядом с семьёй, прыгая на них и что есть силы толкая вперёд, за пределы кольца. Страх, похоже, придал мне сил, раз я умудрился приподнять и, словно игрок в американский футбол, просто вынести семью из окружения.

Так мне тогда показалось, но спустя мгновение я понял, что вынес только мужика с девочкой на руках. Женщина, отцепившись от его руки и бросив последний тоскливый взгляд на маленькое безжизненное тело, осталась и, раскинув руки… Я, честно, не знаю, что произошло. Или не понимаю. Или просто не хочу верить, что, обернувшись на миг, увидел то, что теперь не могу объяснить даже себе. Женщина вступила в схватку с тенями, давая нам время и шанс, – это факт, но вот то, как она это сделала… Не знаю, не понимаю я…

А потом начали взрываться силовые заряды в комбезах парней, которые больше не были теми парнями. Кем бы они не стали, они не просуществовали долго, растворившись в ярких энергетических вихрях, выпускающих сотни молний, сжигающих тени. Я этого не видел, просто знал, убегая вместе со странным мужиком как можно дальше от этого места.

Прошли уже почти сутки и многие километры с той битвы, но я ни на миг не переставал бояться и верить, что тени вернутся, но упорно искать выход. Эта была та надежда, которая не давала мне просто сдаться или свихнуться к вящему удовольствию Аделаиды. И вот мы пришли на место, которое, как мне казалось, должно было быть точкой экстренной эвакуации. Одной из них. Эти точки разбросаны внутри зоны и не меняются. Если отряд не вернулся через сутки, то небольшие эвакуационные команды входят в Аделаиду, добираются до нескольких точек и сразу возвращаются, потом снова ныряют и проверяют другие точки. И так повторяют в течение ещё суток. Так что у меня была надежда, что за нами придут, хотя и не было стопроцентной уверенности, что правильно определил точку.

Я бросил взгляд на молчаливого мужика, подошёл и бесцеремонно заглянул в лицо девочки. Странное. Не уродливое, но и не красивое, могло бы быть милым, если бы не было таким исхудалым. Словно сухую сероватую кожу натянули прямо на череп. Немного вытянутый и узковатый. Большие чёрные глаза были посажены близко и распахнуты, потрескавшиеся бесцветные губы слегка приоткрыты, а нос… да обычный нос, заострённый, со впалыми крыльями. Пепельного цвета жиденькие волосы частично свисали вниз, а частично опутали поддерживающую голову руку.

Я потянулся было закрыть бедняжке глаза, но грозный рык заставил меня замереть истуканом.

– Нет! – рявкнул мужчина, отдёргивая девочку.

– Ты чего такой нервный? – убирая руку и борясь с заиканием, укоризненно бросил я. – Глаза-то надо закрыть, не дело это…

– Нет! – снова гавкнул он, но уже спокойнее. – Нельзя!

– Почему? – ухватился я, чувствуя, что впервые появился шанс поговорить с этим хмурым молчуном. – Ваша религия запрещает?

Он промолчал, только хмуро глядел мне в глаза.

– Кто вы? И что тут делали?

– Это не важно, – спустя минуту соизволил он снизойти до ответа. – Нам нужно выбраться.

– Это я и сам знаю! – Я раздосадованно огляделся. Этот тип совершенно не собирался откровенничать и утолять моё любопытство. – Но нам остаётся только сидеть и ждать эвакуации. Я понятия не имею, где выход. – Я бросил на него короткий взгляд и сделал ещё один заход: – С вами были ещё люди?

– Нет.

– Что случилось с… твоей дочерью?..

– Она… спит.

– Спит?! – удивился я, внимательнее приглядываясь к тельцу. – Она не мертва?

– И да и нет.

– Как это?

Конечно же, он промолчал. Как обычно, в общем, а я-то уж поверил, что у нас получится нормальный разговор. Этот хрен молчал целые сутки, не проронив вообще никаких звуков, так что ничего удивительного в том, что наш разговор закончился, толком и не начавшись. Я отвернулся и уже сделал шаг в сторону, когда в спину мне донеслось:

– Это сложно. Она, наверное, ещё может очнуться, но если мы не выберемся отсюда, случится непоправимое.

– Да ёб твою мать! – в сердцах бросил я. – Нашёл время загадками говорить! Что происходит? Объясни ты уже по-человечески!

Я с достоинством выдержал его сухой колючий взгляд, за что определённо собой горжусь, ибо смотреть в эти давно мёртвые глаза было поистине тяжело! В конце концов он снова уставился на девочку Шрёдингера и тихо произнёс:

– Это мы сделали.

– Что сделали? И кто – мы?

– Мы усыпили её. Так надо было.

– Вы её убили?! Вы с той женщиной? Это её мать?

– Да.

Я не успел уточнить, на какой из своих вопросов услышал ответ. Что-то на периферии зрения заставило меня среагировать и повернуться в ту сторону. Вот дерьмо! Я быстро огляделся, вскидывая винтовку, и сухо приказал:

– Держись рядом!

Пространство вокруг стремительно густело. Я уже знал, что это значит, а потому ложных иллюзий не питал – нам кранты, значит, когда мой комбез взорвётся, эта странная парочка должна быть рядом. Я не имею права отдать их Аделаиде на пополнение её армии пепельных теней. Остаётся только подороже продать наши жизни.

Я азартно оскалился, в венах плескался чистый адреналин, и я предвкушал последнюю, самую яркую в своей жизни забаву. Когда смерть неотвратима, остаётся два варианта: сдаться и послушно её принять или ворваться в неё, как это делали обожравшиеся мухоморов варвары, с радостным воплем отправляющиеся на вечную пирушку к Одину, где каждый захваченный с собой враг приближал к трону могучего бога, к лучшей выпивке и лучшим женщинам. И именно этот вариант предпочёл я, с победным вскриком встречая первую растворившуюся в яркой вспышке выстрела тень.

Я, радостно хохоча и матерясь, палил по носящимся вокруг тварям, чувствуя себя чуть ли не самим скандинавским богом и даже не замечая, что им на меня насрать. Я даже не сразу заметил, когда кончился заряд и винтовка перешла на патроны, не причиняющие теням никакого вреда. А когда заметил, остановился, опустил оружие и повернулся туда, куда эти порождения Аделаиды всё это время летели.

И снова увидел это. Значит, не показалось…

Мужик стоял на четвереньках, закрывая собой лежащее на сером песке тело девочки, и, неестественно вывернув голову лицом вверх, распахнутым сантиметров на тридцать ртом всасывал атакующие их тени.

Какого, мать твою, хера?! Что ты вообще такое?!

Как во сне я медленно зашагал к ним, одновременно поднимая руку к активатору взрывчатки. Эти твари должны тут сдохнуть. Все эти твари. И то ли спящая, то ли мёртвая девчонка тоже.

Момент, когда очередная тень проскользнула мимо замедлившегося и начавшего подрагивать всем телом мужика, я, к сожалению, пропустил. Возможно, заметь я это, успел бы рвануться вперёд и взорвать их всех к хренам, а так…

Тени одна за другой начали влетать в девчонку. Её худенькое тельце лишь едва подёргивалось, но по-прежнему не проявляло никаких признаков жизни. А мужчина вдруг перестал ловить этих тварей, застыл, потом повернул ко мне голову, бросив отчаянный взгляд, полный боли и тоски. Он словно прощался и… извинялся. Потом повернул голову дальше, снова уставившись на свою дочь, сел на корточки у её ног.

Я уже был рядом, остановился около него и посмотрел на безжизненное лицо худенькой девочки, которая вдруг сфокусировала на мне взгляд и беззубо улыбнулась.

От страха, неожиданно охватившего меня, я впал в ступор, не в силах ни пошевелиться, ни вдохнуть.

– Не надо, – услышал я рядом тихий голос отца. – Не делай этого, остановись.

Девочка перевела взгляд на него и с нежностью любящего ребёнка ответила:

– Не могу, папочка. Ты же знаешь.

И вдруг, широко распахнув пасть, вскочила и впилась в его лицо. Мужик задрожал всем телом и быстро обмяк, а я, наконец поборов ступор, вскинул руку и ударил по активатору взрывчатки.

И ничего не произошло. Она не активировалась! Я ударил снова, потом ещё, но активатор не реагировал. Холодок ужаса пробежал по позвоночнику к затылку, вздыбив на нём волосы. Я поднял голову и встретился взглядом с сидящей у тела отца и улыбающейся девочкой. Вокруг летали тени, подвывая и жадно поглядывая на меня.

– Кто ты? – тихо выдавил я из себя.

– Я? – девочка на миг замолчала, словно задумалась, и, просияв, радостно заявила: – Аделаида!

Коханов Дмитрий, июль 2025 г.

Мои рассказы | Серия Монстрячьи хроники | Серия Исход

Мой роман "Настоящий джентльмен"

Сны - загадка мозга. Это манило меня с детства. Помню, мне лет десять, наткнулся в отцовском шкафу на потрепанную книгу по психологии. Глава про сновидения... Я был загипнотизирован. Как это работает? Как тело может быть парализовано, а разум - носиться по фантастическим мирам? Я должен был понять. Это стало навязчивой идеей, что привела меня в неврологию, а потом затянула в сомнологию - науку о сне. Защитился по гипнагогическим галлюцинациям, этим призракам на грани яви и сна. Я знал про сонный паралич всё. Каждый нейронный путь, каждый коктейль нейромедиаторов, отвечающих за этот жутковатый, но абсолютно физиологичный сбой.

- "Иван Петрович," - говорил я пациенту, складывая руки на столе, - "Это просто ваш мозг проснулся чуть раньше тела. Как залипший выключатель. Страшно? Еще как! Но абсолютно безопасно. Никаких демонов, только биохимия." - И в глубине души... я им завидовал. Глупо, да? Врач, специалист по нарушениям сна, и ни разу не испытавший на себе главной "страшилки" своей области.

Потому что мой сон... мой сон был легендарным. Крепче гранита. В мединституте сокурсники подшучивали:

- "Петров, тебя разбудит только апокалипсис, да и то не факт". - Будильники? Я ставил три, самых противных, громче пожарной сирены. Один - прямо на тумбочку у уха. Результат? Проспал зачет.

Жена Лена, когда мы только поженились, в отчаянии трясла меня за плечо:

- "Сереженька! Проснись!"

А я... я лишь мычал что-то невнятное и зарывался глубже в подушку.

- "Ты как медведь в берлоге," - вздыхала она потом, - "Только без весеннего пробуждения".

С возрастом стало чуть лучше, дисциплина взяла свое. Ранние подъемы в больницу, смены. Но способность отрубаться мгновенно и спать мертвецким сном осталась. Пока... пока не случилась та ночь.

Я закончил адскую смену глубоко за полночь. Пациентка с нарколепсией, сложный случай, требовала наблюдения. Домой приполз, как зомби. Голова гудела. Сел на кровать - и будто провалился в бездну. Ни снов, ни мыслей. Только чернота и блаженное небытие.

А потом... Проснулся. Вернее, глаза открылись. Тело... тело было могильной плитой. Неподвижно. Тяжело. Знакомое по тысячам описаний чувство паралича. И этот... взгляд. Холодный, тяжелый, недобрый. Чужие глаза в темноте, впивающиеся в тебя. Я медленно, с трудом перевел взгляд в угол комнаты, туда, где стоял старый шкаф, отбрасывающий длинную тень в лунном свете.

Он стоял там. Силуэт. Человеческий? Примерно. Но чернее самой черноты. Плотное, осязаемое ничто. У меня перехватило дыхание. Знакомый симптом - ощущение давления на грудь. Разум, мой ученый, рациональный разум, лихорадочно зашевелился: Сбой. Переходная фаза. Гипнопомпическая галлюцинация. Знакомо. Ожидаемо. Физиология. Но под этим шелестом терминов поднимался страх. Холодный пот выступил на лбу. Лена... дети... в деревне. Некому толкнуть, разбудить...

Силуэт сдвинулся с места. Не шагами. Он просто... плыл по полу, бесшумно, неотвратимо. Остановился у самого края кровати. Наклонился. И тогда я почувствовал его. Не воздух, нет. Ледяное излучение, исходящее от этой черноты. Мороз пробирал до костей, сковал легкие. Сердце колотилось, как бешеное, пытаясь вырваться из окаменевшей груди. Крик застрял где-то глубоко в горле комком.

А потом... я дернулся. Резко, всем телом, как от удара током. И - очнулся. Сидел на кровати, задыхаясь, весь мокрый от холодного пота. Сердце бешено стучало. Комната была пуста. Лунный свет лежал на полу мирно и безмятежно.

- "Черт возьми..." - прошептал я хрипло, обхватив голову руками. Дрожь не отпускала. Но сквозь страх... пробивалось что-то иное. Острое, почти болезненное любопытство. Вот оно. То, что я изучал годами. На собственной шкуре. Невероятно...

На следующий день в больнице я работал на автомате. Прием, консультации, просмотр полисомнограмм. Улыбался пациенту с бессонницей: "Главное - режим, Игорь Семенович. И поменьше тревожных мыслей перед сном". - А сам ловил себя на том, что взгляд тянется к темным углам кабинета. Разум твердил: "Стресс, недосып. Единичный случай". Но где-то в подкорке шевелился холодный червячок сомнения. Он смотрел. Он подошел. Он знал, что я проснусь.

И он вернулся. На следующую ночь. Быстрее. Как будто ждал. Я только закрыл глаза - и ощутил его присутствие. Открыл - он уже стоял не в углу, а в двух шагах от кровати. Та же ледяная тяжесть паралича, тот же сковывающий страх. Он поплыл ближе. Медленно. Неотвратимо. И... сел. На самый краешек моего матраса.

Я почувствовал это! Прогиб пружин под невидимым весом. Холодное пятно рядом с моей ногой. Он сидел, эта черная дыра в форме человека, и смотрел. Мой рациональный мир трещал по швам. Тактильные галлюцинации? Возможно... но, они не должны быть такими... РЕАЛЬНЫМИ! Он наклонился... ближе... его "лицо" было всего в сантиметре от моего. Дыхание остановилось. И я вырвался - с громким всхлипом, обливаясь потом, вскакивая на кровати. Пустота. Тишина. И нарастающая паника, которую уже не заглушить научными терминами.

- "Хватит," - прошипел я себе на утро, глядя на мешки под глазами в зеркале. - "Это переутомление. Нужен отдых". - Взял внеплановый выходной. Отменил всех пациентов. Разумный план, да? Гигиена сна по высшему разряду. Сходил в аптеку. Знал, что брать - золпидем. Сильнодействующее. Но мне нужен был гарантированный сон без сновидений. Без гостей. Купил. Вечером - легкий ужин, старые добрые комедии и ничего мрачного, длительная прогулка в парке, чтобы нагулять здоровую усталость. Теплый душ. Чистые, прохладные простыни, пахнущие Лениными духами - слабым, успокаивающим ароматом лаванды. Лунный свет струился в окно, мягкий и безобидный. Идеальные условия. Я проглотил таблетку, лег, потушил свет.

- "Только сон," - приказал я себе. - "Глубокий, черный, пустой сон. Никаких сбоев. Никаких... гостей".

Он не стал церемониться. Не стал подходить или сидеть на краю. Когда я открыл глаза, он уже сидел прямо передо мной, на одеяле. Так близко, что казалось, еще сантиметр - и чернота его тела коснется моей груди. Паралич сковал меня мгновенно и намертво, как гипс. Холод от него обжигал кожу. Мы смотрели друг на друга. Вернее, я смотрел в эту бездонную пустоту, где должно быть лицо, а он... он просто был. Тишина давила, густая, зловещая. Минута? Час? Вечность?

И он двинулся. Не наклонился. Он пополз по одеялу ко мне. Беззвучно. Неотвратимо. Его черные руки поднялись и холодные пальцы обхватили мое горло. И сжались.

Боль! Ледяная, раздирающая боль! И невероятная, чудовищная сила! Я не мог дышать! Не мог крикнуть! Не мог пошевелить даже веком! Только смотреть в эту пустоту в сантиметре от своих глаз. Мой разум бился в истерике: НЕВОЗМОЖНО! ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ! ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ЗАДУШИТЬ МЕНЯ ПО-НАСТОЯЩЕМУ! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! ЭТО ПРОТИВОРЕЧИТ ВСЕМ ЗАКОНАМ!

Но боль была реальной. Холод был реальным. Черные пальцы впивались в мою шею, давя хрящи. Темнота наступала на сознание не от сна, а от нехватки воздуха. Паника, дикая, всесокрушающая паника, смешалась с ослепляющей яростью на самого себя. Я ЗНАЛ МЕХАНИЗМ! Я ЗНАЛ! ЭТО ПРОСТО СОН! ПРОСНИСЬ! ПРОСНИСЬ, ИДИОТ!

Последнее, что я увидел перед тем, как чернота поглотила все, было это... лицо? Не лицо. Бездна. Бездна, которая смотрела на меня. И в ней... не было ничего. Ни злобы. Ни радости. Только пустота. Безразличная пустота.

Лена вернулась через два дня. Солнечным утром, с детьми и привезенными гостинцами от бабушки. Веселая, немного уставшая от дороги.

- "Сережа? Мы дома!" - крикнула она, заходя в прихожую. Тишина.

- "Наверное, на смене", - подумала она, заглянув в пустую кухню. Потом пошла в спальню, чтобы скинуть сумки.

Тихий, сдавленный вскрик вырвался, когда она толкнула дверь. Сергей лежал на спине. Глаза были широко открыты, застывшие в немом ужасе и непонимании. Рот тоже открыт, в беззвучном крике. Из уголка рта тянулась тонкая, засохшая дорожка пены. Лицо было бледным, почти синюшным. Одеяло сброшено на пол, как будто боролся.

- "Сережа?.. Сереженька?.." - прошептала она, замирая на пороге, не веря глазам. Потом ее крик, полный животного ужаса и отчаяния, разорвал тишину квартиры, заставив вздрогнуть детей в прихожей. Она бросилась к телефону, пальцы дрожали так, что она едва могла набрать номер скорой.

- "Приезжайте! Скорее! Мой муж... он не дышит! Он... он мертв! Я не знаю... не знаю что случилось! Я только вошла... он... он лежит..."

Пока она рыдала в трубку, пытаясь внятно назвать адрес, солнечный луч пробился сквозь штору и упал на неподвижное лицо на подушке. На лицо человека, который знал о сне все. И который так и не понял, что же пришло к нему в последнюю ночь.

- «Браунинг», - тожественно объявил Федор, сверкнув глазами. - Первый номер, аглицкий. Такой у самого Ильича!

Уголовник, на секунду забыв о боли, жадно потянулся здоровой рукой к трофею.

- Был уговор! Пистоль – мой…

Но, едва он пошевелился, как лицо скривилось в новой страдальческой гримасе.

- Чтоб вас черти в Аду жарили! – прошипел Степан, сплюнув в снег.

Вольский, деловито поправив пенсне, опустился на корточки рядом с вором. Его тонкие пальцы интеллигента, столь обожаемые некогда гимназистками, теперь привыкшие к шершавым страницам «Капитала», скользили по распухающему на глазах предплечью.

- Больно! – взвизгнул Корж, дернувшись всем телом, будто его ударили электрическим током. Его лицо побледнело еще больше, став белее свежего номера «Правды», а по щетинистым щекам закапали слезы, растапливая снежную пыль. – Мать твою! Ты, сволота, совсем пролетарскую солидарность потерял?

Иван Захарович, прищурившись сквозь запотевшее пенсне, продолжал методично ощупывать поврежденную руку.

- М-мда… - протянул учитель с интонацией земского врача. – М-мда, голубчик. Дела твои, прямо скажем… - самоназначенный лекарь замолчал, выдерживая театральную паузу.

- Что? Что там? – забеспокоился вор, подергивая шеей. – Говори уж как есть…

- Да у вас, батенька, перелом, - констатировал Вольский, пожевав губами. – Лучевая кость. Не смертельно, но чувствительно…

- Сам знаю, что чувствительно! – огрызнулся Степан.

Гущин, стоявший рядом, затянулся самокруткой, по-солдатски спрятав огонек в ладонь, и усмехнулся, выпуская облако дыма:

- Да, брат. Теперь ты не боец… а коли не боец – то обуза!

- А вы как хотели? – пожал плечами Иван Захарович, протирая пенсне краем шарфа. - Рожденный ползать летать не может! Лермонтов, знаете ли…

Последнюю фразу интеллигент произнес с ностальгическим вздохом, вспомнив былое.

- Не знаю я твоего Лермонтова, и знать не хочу, – прошипел уголовник, скривившись от новой волны боли, прокатившейся по всему телу. – Делать-то что?

- Шину наложим, - равнодушно ответил учитель, возвращая пенсне на нос. - Яшка, метнись, принеси две вот таких палки, - он показал размер ладонями, как рыбак показывает пойманную рыбу. – Добротные, прямые, крепкие. И… будет чуточку больно!

- Какую еще чуточку, сволота недобитая?

Малой, исполняя наказ, рванул в кусты, поднимая снежную пыль. Корж попытался отползти, но Гущин с Черновым схватили его за плечи. Командир, до того наблюдавший со стороны, сдвинул папаху на затылок и сделал шаг вперед. Только мертвый Юсуп лежал под сосной с застывшей на синих губах ухмылкой. И не было понятно, над чем потешается покойник – над своей участью, или судьбой тех, кто еще дышал.

- Ладно, делайте, что хотите, - выдохнул боец, обмякнув. - Комиссар, дай спирту, хоть глоток! Боль унять…

- Спирту нет, - качнул головой Осипов.

– Может, у него, - пострадавший дернул подбородком в сторону бирюка. – Может, у этого черта лесного какие травы есть? Знаю я их, мельников! Все с нечистой водятся!

- Да нет таких трав, чтобы переломы вмиг заживляли! Нет же? - оглянулся на проводника учитель.

- Нет, - коротко ответил Егор, даже не шевельнувшись.

- Шина, затем - только время, только покой, - назначил Вольский лечение, глядя на распухшую руку. – Много времени.

- Ладно, хлопец, - вздохнул Григорий, хлопнув Коржа по плечу. – Сейчас Иван Захарович тебя подлатает, посадим на коня - и марш в деревню. По нашим же следам обратно пойдешь – не заплутаешь. Там дядя Игнат за тобой присмотрит, пока мы не вернемся.

- Нет! – неожиданно запротивился уголовник. – Не поеду никуда! Я лучше с вами, с революционными товарищами. На кого я вас покину?

- Чего это ты вдруг? – удивился Чернов, на мгновение перестав крутить «Браунинг» в руках. – То здоровый в бой не рвался, се увильнуть норовил, а то с перебитой рукой геройством загорелся? Не похоже на тебя, браток…

Гущин, все еще сжимая крепкой солдатской ладонью цевье трехлинейки, нахмурил седые брови.

- Да. Подозрительно как-то… как петух в жопу клюнул! Али совесть заела?

- Да откуда у него совесть? – хохотнул балтиец.

- Бабу он убил, - мельник впервые произнес столь длинную фразу. – Снасильничал и убил. Душегубец.

Лес затих. Даже ветер перестал шевелить еловые лапы. Степан замер, втянув голову в плечи, забыв про болезненный перелом.

- Откуда ты?.. – изумленно прошипел он, но тут же встрепенулся и быстро-быстро затараторил, глотая слова: – Не верь ему, Григорий Иванович! Не верь контре! Не было такого! Вот те крест… - он дернулся, попытавшись перекреститься травмированной рукой, и, когда не получилось, неуклюже перекрестился левой. – Не было! Эта кулацкая морда на честного жулика клевещет! Правильно ты, Лавр Аристархович, говорил: кончать его нужно!

Григорий медленно повернулся к проводнику.

- Повтори, - потребовал он.

Но Егор снова молчал. Его лицо, на котором мелькнула было тень живого чувства, вновь стало каменным. И, признаться, после такой неожиданно длинной речи никто не надеялся, что мужик скажет еще хоть слово до самого вечера.

Неизвестно, откуда бирюк знал о произошедшем в деревне, но – странное дело – никто не усомнился в его словах. Осипов вдруг отчетливо вспомнил вчерашнюю ночь. Как он уходил к старосте, поделиться скудным пайком. А когда вернулся – уголовника среди спящих не было. Лавр еще сказал, что тот отошел по нужде.

Степан рванулся к своей винтовке, но Гущин, ветеран трех войн, крепко держал оружие. Его жилистые пальцы даже не дрогнули, когда душегубец попытался выдернуть трехлинейку из цепкой хватки пулеметчика. Матрос между тем, проверив магазин трофейного «Браунинга», отвел затвор, вернувшийся на место со звуком церковного набата. Вторя ему, звонко провела пружина кобуры комиссарского «Маузера».

- Нет, ну… а чего она? – залепетал Корж, пятясь на карачках назад, оставляя на снегу нелепые следы. - Под Леху-Варнака легла, а под меня, честного революционера – западло?

Его отступление прекратилось внезапно - спина наткнулась на ноги Яшки, вернувшегося с палками для шины. Паренек замер, широко распахнув глаза. Лицо Малого выражало полное смятение и непонимание происходящего.

- Не смей, гнида, - прорычал Федор. – Не смей пачкать имя Революции своей поганой пастью!

- Григорий Иванович? – Шелестов метнул испуганный взгляд на Осипова. – Товарищ комиссар?

- Не суйся, малец, - предостерег Гущин, не сводя глаз с Коржа. –Не твое это дело.

- На вот, - матрос протянул Яшке тулуп Степана. – Примерь-ка лучше. Ему больше не пригодится.

- Чё это вдруг? Чё это – не суйся? – взвизгнул убийца, внезапно оживляясь. Его глаза, вдруг ставшие большими и круглыми, как у голодного щенка, вымаливающего кость, устремились к пареньку. – Малой, родненький, я ж всегда к тебе по-хорошему! Как к родному сыну! А они… - он рванул головой в сторону чекистов. - Они меня, калеку немощного, порешить ни за что хотят!

Гущин тяжело вздохнул, вешая на плечо уже почти бесхозную винтовку:

- За дело, гражданин Корж, - произнес он, глядя куда-то вдаль. - За дело.

Степан вдруг полез в карман, яростно скребя грязную подкладку.

- Вот вам! Нате, подавитесь!

Он швырнул в снег царский червонец. Вероятно – тот самый, которым главарь банды расплатился с бабой за ночь. Золотая монета, тускло блеснув, бесследно исчезла в пушистой белизне. Это не была попытка откупиться – Корж слишком хорошо знал этих людей. Понимал, что боевые товарищи, теперь – бывшие, его не простят. Это был жест отчаянья. Последняя, жалкая попытка убедить самого себя: вернул награбленное – все, теперь можно и в Рай с чистой совестью. Вряд ли сам преступник в это верил…

- Ты подымись, собака, если по-людски умереть хочешь, - сочувственно прохрипел Лавр.

Уголовник начал вставать, наигранно кряхтя, но вдруг передумал и рухнул на колени. Снег хрустнул под его весом.

- Да вы чего, братцы? – захныкал он, размазывая по лицу слезы. – За что, родненькие? Христом-Богом молю! Из-за какой-то деревенской бабы?..

- Именем Революции… - сухо произнес комиссар, поднимая ствол «Маузера».

- Ты, Григорий Иванович, обожди, - внезапно перебил командира матрос.

Проговоренный, уже склонивший голову, встрепенулся. В его глазах мелькнул лучик надежды. Неужто – помилуют?

- Ты, Степка, сними валенки, - продолжал Чернов, зябко кутаясь в бушлат. – Ишь, какое дело, братец… сапоги у меня вовсе не греют, а тебе-то куда уж? Тебя-то валенки уже не согреют…

- Ага, - мрачно усмехнулся Лавр. – Тебе-то уже не замерзнуть…

- Да, - неожиданно поддакнул Вольский. – С покойника обувь снимать – еще то удовольствие.

- Валенки? – внезапно взревел Корж. В его голосе зазвучала такая первобытная злоба, что даже повидавший жизнь балтиец невольно отшатнулся, а Яшка и вовсе сиганул за спину Осипова. – Ах, вам валенки подавай?

Убийца повалился на спину и начал судорожно стаскивать обувь, работая одной здоровой рукой. Пимы не поддавались. Он хрипел, корча рожи и катаясь по снегу, словно сражался с невидимым зверем.

- Вот черт, - выдавил запыхавшийся уголовник, стащив кое-как один валенок. – Валенки вам подавай?! Нате вам валенки!

Вдруг он, как оголодавший пес, зачищающий швырнутую кость, вцепился зубами в войлок. Корж тряс головой с бешеной силой, пытаясь разорвать голенище, рычал сквозь стиснутые зубы, изо рта побежала пена, смешиваясь со слезами и талым снегом. Но добротно скатанные пимы, пережившие не одну зиму, оказались крепче отчаянья и злобы.

Вольский, бросив на бывшего товарища последний взгляд, полный жалости, отвернулся. Его тонкая натура не могла перенести этого зрелища – как человек под страхом смерти в одно мгновение превратился в дикого зверя.

- Кончай его, командир, - зевнул Чернов. В его голосе прозвучала неожиданная усталость. – Чего с этой нелюдью цацкаться?

- Да и темнеет уже, - добавил старый солдат.

Чекист выпрямил спину, встал полубоком и медленно, с церемониальной торжественностью поднял «Маузер». Лучи заходящего солнца озарили его каменное лицо багряными бликами.

- Именем Революции, - гулко разнесся по заснеженному лесу голос комиссара. – Гражданин Корж приговаривается к высшей мере социальной защиты.

- К чертовой матери, - процедил Лавр, не вынимая самокрутку изо рта.

Степан вдруг затих. Он перестал метаться, кувыркаться, перестал рвать зубами валенок. Подняв голову, он уставился на своих палачей, и в глазах, еще секунду назад затянутых пеленой безумия, мелькнуло что-то человеческое. Может, осколок раскаяния. А может - последняя надежда на чудо.

- Гриш… братцы… родненькие мои… - только и успел прошептать уголовник.

Грохот выстрела разорвал уральскую тишину. Вороны, едва вернувшиеся на облюбованную ель, снова взметнулись в небо, шумно хлопая крыльями и карканьем проклиная чужаков. Тело Коржа дернулось в последней судороге и рухнуло в снег. Пятно крови расползалось вокруг, как чернильное пятно на промокашке.

Чернов первым подошел к трупу. Он молча снял второй валенок, аккуратно отряхнул его, постучав войлоком об войлок.

- Добротные, - пробормотал матрос, пробуя пальцами толщину голенища. – Глядишь – и меня переживут.

- Небось, у какого буржуя экспроприировал, - заметил пулеметчик.

Вольский ничего не сказал, только поправил пенсне нервным жестом. Яшка всхлипнул и отвернулся, пряча слезы. Бирюк стоял, как вековой дуб. Показалось, что в глубине его глаз что-то мелькнуло. То ли усталость от жестокости, то ли удовлетворение свершившейся... нет, не справедливостью. Лишь расплатой за преступление.

Примерив обновку, Чернов, притоптывая, сделал несколько шагов туда-обратно и довольно крякнул. Пимы пришлись в пору, будто на него и делались. Яшка, кутаясь в тулуп Коржа, походил на переодетую куклу. Подол свисал ниже колена, рукава пришлось закатать чуть ли не на треть, а из-за огромного воротника торчали нос да глаза. Но даже такой наряд был благом по сравнению с его прежней телогрейкой, которая держалась больше на честном слове и пролетарской солидарности, чем на нитках.

Растянув под сосной фуфайку Малого, балтиец принялся расшнуровывать вещмешок Коржа.

- Тэкс… посмотрим, что тут у нас, - пробормотал Федор, вываливая содержимое на подстилку.

Каждый новый предмет падал со своим особым звуком. С глухим стуком – помятые банки тушенки – настоящая роскошь. С мягким шлепком – шмат сала, завернутый в пожелтевшую газету. На ней оставалась часть лозунга «Вся власть» - дальше текст обрывался, запечатанный въевшимся жиром. С сухим шелестом – сухари, перевязанные тряпицей. Самая большая ценность – узелки с махоркой и чаем – были запрятаны на дне мешка.

Все нашло новых хозяев. Делили честно, как в коммуне, как могли – поровну. И портянки, и клубок ниток, и прочий нехитрый, но дефицитный в столь непростое время скарб.

- На, Малой, - сказал вдруг Гущин, протягивая Яшке найденную там же жестянку с ландринками. – Чтобы жизнь… слаще была!

Шелестов ухватил коробку с той опаской, будто ему в руки сунули не леденцы, а гранату без чеки.

- Разве так можно, Григорий Иванович? – покосился он на комиссара, ища поддержки или запрета.

Осипов, чиркнув спичкой о пряжку портупеи, закурил и кивнул:

- Так – не можно. Так нужно.

Вольский было открыл рот, собираясь разразиться лекцией о тяготах военного коммунизма, о том, как сахар стал роскошью, а конфеты – пережитком буржуазного прошлого, но взглянул на юнца – на его по-детски открытое лицо, на глаза, которые еще не разучились удивляться и радоваться, и передумал.

Что он знает о прошлом? Да и сколько ему лет? Этого Яшка и сам не мог сказать наверняка. Одно точно: большая часть его жизни – война. То Германская, то Гражданская. Что он помнит о былых временах? Да ничего! И неизвестно, сколько ему отмеряно. Доживет ли малец до того светлого будущего, в котором, наконец-таки, свершится Мировая Революция, в котором все эксплуататоры, буржуи, помещики и кулаки будут повержены и начнется новая, беззаботная жизнь? Пусть радуется, пока может. Пока умеет.

- Экспроприируй экспроприированное, - подмигнул учитель парню.

- Тоже тебе, - Чернов вручил Яшке «Браунинг», по-отечески сдвинув ему шапку на глаза.

- Правда-правда? – подпрыгнул Шелестов, поправляя шапку.

- Правда, - заверил матрос. – Осторожно только, сам себя не подстрели, чекист!

Дрожащими руками Малой схватил пистолет, раскрыв рот от восторга. Он с нежностью провел пальцами по царапинам на воронении, по рифленой рукоятке, нащупал предохранитель. В движениях молодого чекиста была какая-то странная смесь детской радости и взрослой серьезности.

- Спасибо, дядя Федор!

- Владей, братец!

Иван Захарович отвернулся, пряча слезы. Светлое будущее, несомненно, наступит. Но в суровом настоящем ребенок больше радуется «Браунингу», снятому с покойника, чем коробке леденцов. Тоже, кстати говоря, не матушкой подаренных.

Невычитанные, но уже написанные главы, можно найти ЗДЕСЬ.

(Записи Сары Миллер, воспитателя детского сада "Солнечный Зайчик" и матери Лукаса, 5 лет)

15 ноября 2024. Поздно. Лукас наконец уснул.

Боже, какой день. И все из-за этой проклятой куклы.

Лукас принес ее вчера из садика. Нашел в "Уголке забытых вещей" – коробке, куда дети складывают потерянные варежки, игрушки, все подряд. Обычно там только хлам. Но эта кукла…

Она была… особенной. И не в хорошем смысле.

Старая. Очень старая. Тряпичная, с выцветшими нитяными волосами цвета грязной соломы. Лицо – грубо сшитые черные пуговицы вместо глаз, красная стежка – рот. Тело набито опилками, сквозь потертый ситец проступают желтые пятна. Руки и ноги – просто тряпичные трубки. Но самое жуткое – ее размер. Она была почти как Лукас. Метрового роста. Таскать такую – пытка, но он ни за что не хотел оставлять ее в саду. Упирался, плакал тихими, безутешными слезами – для него это редкость. Лукас у нас… особенный. Аутичный. Мир для него часто – сложная, шумная головоломка. Он редко проявляет такую настойчивую привязанность к чему-то новому. Я сдалась и разрешила забрать куклу. Назвал он ее "Молли". Глупо, но звучало зловеще.

Принесли домой. Поставили в угол его комнаты. И ночь… Боже, та ночь.

Я проснулась от шепота. Не Лукаса – он спит молча. Низкого, сиплого, как скрип несмазанной двери. Звук шел явно из его комнаты. Я вскочила, сердце колотилось. Подошла к двери – приоткрыта. Лукас спал. А Молли… Молли сидела в своем углу. Но ее голова была повернута. Не к Лукасу. К двери. Ко мне. Пуговичные глаза, тусклые в ночнике, казалось, смотрели прямо сквозь щель. Я вжалась в дверной косяк, ледяной пот выступил на спине.

"Сааараа…" – проскрипел шепот. Ярче, отчетливее. "Устала… Отдай его… Мне…"

Я ворвалась в комнату, включила свет. Лукас заворочался, и начал хныкать от яркого света. Молли сидела так же как мы её и оставили – лицом в угол, голова опущена. Будто ничего не было. Но запах… Слабый, сладковато-затхлый, как в старом подвале или… на заброшенном чердаке. Он висел в воздухе.

16 ноября. Утро. Лукас не хочет идти в сад.

Он привязан к Молли. Панически. Не может без нее есть. Сидит, уставившись в ее пуговичные глаза, шепчет что-то свое, недоступное. Если я пытаюсь убрать куклу – истерика. Не просто плач. Визг, битье головой об пол, тот ужасающий, животный страх в его глазах, который я видела лишь однажды, когда он потерялся в парке. Я в панике позвонила его поведенческому терапевту, доктору Эллис.

"Сара, это может быть гиперфиксация, усиленная стрессом от новой игрушки," – сказала она спокойно. – "Попробуйте мягко вводить ограничения. Уберите куклу на время еды, игр. Предложите замену – его любимого Микки-Мауса".

Я попробовала. Во время завтрака сказала: "Лукас, Молли отдыхает на диване. Смотри, Микки хочет кашу с тобой!" Он посмотрел на Микки. Потом – на Молли, сидящую на диване. Его лицо исказилось. Он не закричал. Он… зарычал. Низко, по-звериному. И бросил тарелку с кашей в Микки-Мауса. Потом вцепился пальцами в стол, будто боялся, что его утащат. А Молли… Мне показалось, уголок ее стеганого рта дрогнул. Вверх. Как усмешка.

Доктор Эллис вздохнула, когда я перезвонила: "Сильная реакция. Возможно, нужна коррекция медикаментов. Приходите завтра". Медикаменты. Лукас принимает их утром и вечером. Маленькая розовая таблетка. Она помогает ему чуть лучше воспринимать мир, снижает тревожность. Сегодня утром я дала ему таблетку, стакан воды. Он сделал глоток, потом… подошел к Молли. Присел. Замер. Я наблюдала из кухни. Он вынул таблетку изо рта – не проглотил! – и… протянул ее кукле. "Молли… кушай…" – прошептал он. И я увидела, как язык – длинный, серый, шершавый, как у кошки, но невероятно гибкий – высунулся из тряпичного рта куклы. Мгновение. Слизнул таблетку с его ладони. И исчез.

Я вскрикнула. Лукас обернулся. Смотрел на меня пустым, отрешенным взглядом. "Молли… больна…" – сказал он просто. У меня подкосились ноги.

17 ноября. Ночь. Они в его комнате. Я у двери. Дрожу.

День был кошмаром. В саду Лукас вел себя… чуждо. Агрессивно. Толкнул девочку, которая хотела посмотреть на Молли. Никогда! Дома – полный отказ от еды, кроме печенья, которое он… делил с куклой. Крошил перед ее лицом. Крошки исчезали.

А вечером… вечером я услышала их разговор. Вернее, ее. Я стояла в темном коридоре, прильнув к щели. Лукас сидел на кровати, обняв колени. Молли – напротив, в своем углу. И ее сиплый, скрипучий шепот заполнял комнату, как ядовитый газ.

"Она… не понимает… Ты… особенный…" – шипела кукла. "Она… чужая… Шумная… Злая…"

Лукас кивал, уткнувшись подбородком в колени. Его глаза были широко открыты, полные слез, но он не плакал. Слушал.

"Я… твоя… мама… Тихая… Настоящая…" – шептала Молли. Ее голова наклонилась. Пуговицы-глаза сверкнули в свете ночника. "Она… мешает… Надо… убрать…"

"Убрать…" – эхом повторил Лукас, без интонации.

"Да…" – проскрипела кукла. "Тихо… Во сне… Подушка… Или… нож… из кухни… Она… не почувствует…"

Кровь застыла в моих жилах. Ледяная волна страха смыла все. Я ворвалась в комнату, вырвала Лукаса из кровати, схватила эту тряпичную мерзость. Она была… тяжелой. Не по весу опилок. Холодной и… упругой, как окоченевший труп. Я потащила ее на кухню, к мусорному ведру. Лукас завыл, вцепился в мою ногу, кусая, царапая. "Молли! Мама! Нет!"

"Сааараа…" – прошипела кукла прямо у моего уха. Голос был уже не только изо рта. Он вибрировал во всей ее тряпичной тушке. "Ты… ошибка… Он… мой…"

Я швырнула ее в ведро, сверху навалила мусорный пакет, старую картонку. Вынесла в гараж, заперла. Вернулась. Лукас рыдал, бился головой об стену. "Молли! Верни! Мама плохая! Уйди!" Его крик резал мне душу. Я пыталась обнять – он отшвырнул меня с силой, которой у него не должно быть. В его глазах горела ненависть. Чужая ненависть. Я дала ему успокоительное (запасное, на крайний случай). Он уснул, всхлипывая. Я сижу у его кровати. В гараж идти боюсь. Там она. И я знаю – это не конец.

18 ноября. Рассвет. Тишина. Слишком тихая.

Лукас спит непривычно долго и крепко. Слишком крепко. Лицо бледное. Дышет поверхностно. Успокоительное? Или что-то еще? Я вспомнила слизанную таблетку. Боже, что она с ним сделала?

Я должна была проверить гараж. Взяв тяжелый гаечный ключ (смешно, но это все, что было), я пошла. Дверь гаража… приоткрыта. Я заперла ее! Внутри – холод. Леденящий, не от погоды, это что-то другое. Запах – сладковатой гнили и… старой шерсти. Мусорное ведро стояло на месте. Пакет был сорван. Картонка отброшена. Ведро… пустое.

Только на дне – мокрая, темная лужица. И следы. Не человеческие. Не животные. Две параллельные влажные полоски, шириной с мою ладонь, как будто кто-то тяжелый и мокрый волочил свое тело… к двери в дом. К двери, которую я, обезумев от страха за Лукаса, вчера… не заперла на засов.

Я бросилась обратно. В доме – тишина. Лестница на второй этаж, к его комнате… На ступенях – мокрые пятна. Темные. Липкие. Ведущие вверх.

Я бежала, не дыша. Сердце рвалось из груди. Его дверь… приоткрыта. Я толкнула ее.

Лукас лежал в кровати. На вид – спокойно. Но слишком неподвижно. И на подушке рядом с его головой… сидела Она. Молли. Мокрая. Тяжелая. Ситец темный, прилип к набивке. Ее нитяные волосы слиплись, свисали грязными сосульками. Она сидела, склонившись над его лицом. Ее тряпичная рука лежала на его лбу. Пуговицы-глаза смотрели не на него. На меня.

"Тише…" – проскрипел шепот. Не только изо рта. Казалось, его издает сам воздух в комнате. "Он… спит… Наш… сын…"

"Отойди от него!" – закричала я, замахиваясь ключом. Яростный ужас придал сил. "Убирайся!"

Молли медленно повернула голову. Пуговицы сверкнули. "Ты… шумная…" – ее голос стал громче, визгливее. "Ты… пугаешь… Его… Уйди… Навсегда…"

Она сползла с кровати. Не упала. Сползла, как огромная, мокрая гусеница. Ее тряпичное тело извивалось, оставляя на полу мокрый след. Она двигалась ко мне. Медленно. Неотвратимо. Запах гнили и затхлости заполнил комнату. Я отступала, ключ дрожал в руке. Лукас не шевелился.

"Он… выбрал…" – шипела тварь, приближаясь. "Меня… Тишину… Покой… Никаких… криков… Никаких… таблеток… Никакой… тебя…"

Она была в метре. Я увидела, как ее стеганый рот растягивается. Шов трещал. Оттуда показался тот самый серый, шершавый язык. Длинный. Липкий. Он потянулся ко мне, как щупальце. Я вскрикнула, замахнулась ключом изо всех сил.

Удар пришелся по тряпичной голове. Раздался глухой хлопок, как при ударе по мешку с песком. Голова отлетела, отскочила к стене. Тело куклы рухнуло на пол, дернулось раз-другой и замерло.

Тишина. Я стояла, дрожа, ожидая… чего? Что она встанет? Что голова заговорит? Ничего. Тело лежало без движения. Набивка – какие-то темные, комковатые волокна, похожие на спутанный конский волос, – вылезла из разорванной шеи. Запах усилился – теперь это был чистый запах могильной сырости и разложения. Голова валялась в углу, пуговицы смотрели в потолок. Рот – красная стежка – раскрыт в удивлении.

Я подбежала к Лукасу. Он дышал! Поверхностно, но дышал! Я трясла его, звала: "Лукас! Малыш! Проснись! Мама здесь!"

Его веки дрогнули. Открылись. Он посмотрел на меня. Но это был не его взгляд. Не его теплый, хоть и часто отсутствующий взгляд. Это был взгляд… пустой. Отрешенный. Как у куклы. Он уставился куда-то за мою спину, на валяющуюся голову Молли.

"Мама…" – прошептал он. Голосок был тонким, чужим. – "Молли… больно… Помоги… мама…"

Он не смотрел на меня. Он смотрел на ту оторванную голову. И называл ее мамой.

"Лукас, это я! Твоя мама! Сара!" – я схватила его лицо, заставила посмотреть на себя. В его глазах не было узнавания. Только страх. И отвращение. Ко мне.

"Шумная…" – прошептал он, копируя интонацию Молли. – "Злая… Уйди…" Он слабо оттолкнул мои руки. Повернулся на бок, спиной ко мне. Смотрел в угол, где лежала голова куклы. "Настоящая… мама… тихая…"

Я отпрянула. Мир рухнул. Я убила тварь. Но она победила. Она украла моего сына. Забрала его разум, его душу. Он там, внутри себя, с ней. С ее тишиной. А я… я стала для него "шумной", "злой" чужой женщиной. Той, кого надо "убрать".

Я сижу на полу его комнаты. Голова Молли смотрит на меня своими черными пуговицами. Мне кажется, уголки ее стеганого рта снова подрагивают вверх. В усмешке. Тело лежит неподвижно, но мокрый след на полу… он кажется темнее. Будто расползается. Лукас спит. Дышет ровно. Он ушел в свой мир. К своей "настоящей" маме.

А я? Я осталась здесь. В тишине, которая громче любого крика. С осознанием, что самое страшное – это не монстр в углу. Это потерять своего ребенка, зная, что он тут, рядом, но навсегда превращен в чужака силами, которые ты не понимаешь и не можешь победить. И что этот шепот… он теперь живет внутри него. И он никогда не назовет меня мамой снова.

Сейчас. Вечер.

Они пришли за телом. И за головой. Санитары из "Клиники Эллис". Доктор Эллис была так добра, так понимающа. "Острый психоз, Сара. Связанный с гиперфиксацией и, возможно, отравлением каким-то старым токсином из куклы. Мы поможем Лукасу. Нам нужно его обследовать. Изолировать от триггера. От вас тоже, на время".

Они забрали его. Сонного, покорного. Он даже не взглянул на меня. Они забрали и остатки Молли в биобезопасных пакетах. Доктор Эллис пожала мне руку. Ее пальцы были удивительно… холодными. "Не вините себя, Сара. Иногда… темные вещи находят лазейки в самые уязвимые места. Мы знаем, как с этим бороться". Ее улыбка была слишком широкой. Слишком… стеганой.

Дом пуст. Тихий. Слишком тихий. Я вымыла пол в комнате Лукаса. Отдраивала этот липкий, вонючий след. Но запах остался. Сладковато-гнилостный. И тишина… она не пустая. Она напряженная. Как перед ударом.

Я сижу на кухне. Пью холодный чай. И слышу. Сквозь гул холодильника, сквозь тиканье часов. Очень тихий. Мокрый. Знакомый шепот.

Но он идет не из пустой комнаты Лукаса.

Он идет из прихожей. Из темноты за входной дверью.

И шепот там не один...