Proigrivatel

Много чего напихал в этот сайт — почти неделю сидел, моргая опухшими красными веками. Я настолько проникся проектом, что загорелся написать ещё одну книгу.

Вишенкой на торте было вывешенное на портале предложение о помощи. Типа телефон горячей линии (придуманный), плюс люди-телепортеры могли прыгнуть в безопасное убежище по специальному знаку на странице сайта.

Задумал целую спас-комнату, обитую мягкими матами, — кто его знает, как телепортнётся человек, насколько он умелый в прыжках. А может, он будет прыгать в состоянии аффекта после нападения на него.

Сначала сделал коллаж из левых фоток, а потом рассердился на себя: «Толя, ты халтуришь!»

Махнул рукой и спустился в подвал своего дома. Живу я в старом кирпичном коттеджике, оставшемся от родителей. На цокольном этаже у меня небольшой гараж, который по весне всегда затапливает, поэтому ничего важного там не держу.

За несколько часов выгреб мусор (точнее, распихал по углам), заказал в онлайне десяток спортивных матов по паре метров длиной. Это же можно использовать как спортзал в будущем, да? Мне бы не помешало.

Не поленился, заказал печать настенного баннера. Придумал знак — помесь QR-кода и китайских иероглифов. Буквально через пару дней его привёз зевающий курьер.

На сайте моментально появились сам знак и фото подвала, устланного матами — чтобы телепортерам не страшно было прыгать. По идее, помещение с уникальным рисунком на стене должно стать отличным ориентиром для телепортера. На что только не пойдёшь ради раскрутки книги.

— Толь, ты сумасшедший, — бормотал я себе под нос, обновляя на портале раздел новостей Научного Центра.

Ну и примерно через недельку всё закончил — откинулся на спинку компьютерного кресла и сказал сам себе, хихикая:

— И это хорошо, Толяшик! Да будет так!

Порой я даже бываю рад, что живу один — могу творить всякую дичь втихаря. И не бояться санитаров. Такое счастье!

Следующим моим проектом стал тестовый стенд для проверки способностей псиоников. В дальнем углу подвала я начал создавать фрагмент лаборатории — набрал в магазинах эзотерики и экстрасенсорики всякий чудесатый хлам: рамки лозоискателей, кубы, хрустальные шары, стеклянные пирамидки и доски для гаданий Уиджи. Добавил несколько странных приборов, помаргивающих диодами.

Для антуражности притащил пару черепов. Самому понравилось, насколько это загадочно всё вместе смотрелось.

Поставил свет из четырёх кольцевых ламп и устроил фотосессию. Здесь явно не хватало красивой фигуристой ведьм… лаборантки.

И пока я похабно улыбался, размечтавшись, где-то за мной громко хлопнуло, и мне в спину дунуло холодным ветром, словно шквальным порывом перед грозой.

Меня всего передёрнуло от испуга. Я резко развернулся на сто восемьдесят, уронив одну из ламп.

На матах в полумраке подвала сидел на корточках подросток-старшеклассник. Лохматый, в растрёпанной одежде. Огромные круглые глаза уставились на меня, а в них мерцали отражения колечек светильников.

Мы таращились друг на друга, замерев на десяток секунд. У меня сдавило горло — я не понимал, что происходит. Это кто? Что?!

Наконец пацан моргнул и огляделся. Почему-то поморщился. Не понравилось тут? Ну да — это подвал, и хлама по углам много. А потом малец медленно поднял руки над собой, глядя на меня не мигая. Пришлось на всякий случай сделать шаг назад. «Что он делает?»

Визитёр сложил ладони над головой лодочкой и… прыгнул точно вверх, в потолок. Я аж зажмурился, ожидая удар о бетонное перекрытие.

Но хлопнул воздух, обдав меня морозной свежестью. И больше никого, кроме меня, в подвале не осталось.

Я так долго таращился в пустое место на матах, что заболели пересохшие глаза.

— Это что за нахрен такое было, Толян?! — наконец, просипел я. — Мне не привиделось? Может, чердачок-то поплыл на старости лет у пейсателя?

Я аккуратно подошёл к матам, где недавно сидел подросток. На мягкой поверхности чётко выделялись две ямки, формой похожие на ступни.

Очень захотелось выпить. Всё произошедшее вообще не укладывалось в голове! Я застрял в каком-то ментальном ступоре. Не закричал от радости или испуга, не запрыгал и не затанцевал. Просто побрёл к выходу, спотыкаясь о провода на полу и медленно хлопая ресницами.

Вылез по крутой деревянной лестнице наружу. Дошёл до холодильника в коридоре и неожиданно захихикал над собой:

— Ты только что видел самого охрененно реального телепортера, бро! Ха! Ты видел настоящего псионика, Толян! Он в потолок прыгнул! Ха-аха! Ему у тебя не понравилось, сцуко! Ха-ха-а!

Я смеялся, уцепившись за ручку холодильника и согнувшись в поясе. А в мозгу с грохотом осыпались все представления о мире. Казалось, сама реальность шла трещинами, норовя засыпать меня осколками.

Смеялся я долго, уткнувшись лбом в тёплую поверхность холодильника, пока не отпустило. Затих, рвано дыша. Потом распрямился, распахивая дверцу. Выхватил бутылочку соджу из прохладного нутра, свернул ей башку-крышку и жадно вылакал ледяное пойло.

Стало чуть легче, и голова стала работать.

«То есть все эти фантазии насчёт сверхлюдей… Не шутка? Не плод моих коллег-писателей и сказочников?! Это реально? Реально? Это же был телепортер? Или мне показалось?»

Словно не доверяя себе, вприпрыжку понёсся в подвал, чуть не грохнувшись с лестницы. Уставился на следы в центре мата. Подсветил их фонариком мобильника. Потом мягко осел на пол, теряя силы.

— Толян, тут две версии, — привычно бормотал я себе, пытаясь открыть в мобильнике приложение фотоаппарата, — или у тебя окончательно снесло крышу, или ты видел сверхчеловека. Да блин! — это я уже приложению. — Когда надо, ни черта не запускается!

С грехом пополам сделал снимки отпечатков с разных ракурсов. Понятно, что это не доказательство. Просто для себя — как факт, что это не глюк.

Потом закрыл глаза, стараясь вспомнить внешность визитёра. Нужно записать, пока не забыл. Футболка парнишки и правда выглядела потрёпанной и местами рваной. Ворот был растянут. Что ещё? Тёмные джинсы. Обувь была, судя по отметинам, но не заметил, какая.

Лицо совершенно стандартное, тощее. Только глаза большие. Голова лохматая. Похож на тысячу школьников, что носятся по улицам нашего посёлка, добирая остатки августа перед школой.

Вздохнул и аккуратно записал всё, что вспомнил, в смартфон. Не густо с описанием внешности.

«Толяшик, со зрительной памятью у нас большие проблемы, бро!»

Следующие дни я проводил в подвале, надеясь, что телепортер заглянет ещё раз. На сайте, рядом со знаком, написал меленько:

«Не бойтесь! Поможем всем, чем сможем — крышей, едой и лекарствами!»

Но проходил день за днём, а никто не появлялся. Я установил камеру, чтобы всё автоматически записать. Весь свет направил на маты, поскольку все остальные проекты забросил. Я ждал! Сидел и ждал в оцепенении целыми днями.

Через полмесяца решил, что всё это мне приснилось. Ну придремал немного, бывает. Сидеть в подвале постоянно сил уже не было. Да и гонять вхолостую аппаратуру уже не получалось — камера стала глючить и вырубаться. Поэтому решил пойти немного другим путём.

Рядом с матами поставил журнальный столик, на котором разложил несколько лотков с ещё тёплой едой и пристроил небольшую аптечку. Плюс, секунду посомневавшись, положил рядом с коробками купюру в пять тысяч рублей. Подумал и положил ещё одну. Судя по виду подростка, деньги ему точно не помешают.

Так и повелось — утром и вечером я ставил на столик свежие ланчбоксы с едой, забирая старые нетронутые, и уходил к чёрту из подвала. Признаюсь, чувствовал себя идиотом. На душе было так горько. Но я всё больше склонялся к тому, что это всё бред, рождённый моим невеликим разумом.

Ближе к середине сентября привычно спустился в подвал. «Пора уже заканчивать эту историю. Сам-то себя не обманывай, бро! Телепортеры-хреноптеры! Дяде захотелось сказки?»

Внутри жгло обидой, словно при сильной изжоге. Не представляете, как же это грустно — прикоснуться к чему-то неведомому и получить пшик в итоге.

Печально убрал чистенькие пустые боксы для еды в пакет. Поставил свежие коробочки на их место. Выровнял аптечку на столешнице, и… не увидел рядом купюр. Я же их специально камешком придавил, чтобы не сдуло на пол сквозняком. Камешек вот он, а купюр как и не было.

С кряхтением присел на корточки, заглядывая под столик. Да блин! Где они? А потом глянул на пакет с пустыми ланчбоксами. Пустыми?! Что?!

Резко вскочил на ноги, аж в затылке закололо. Нервно зашарил в пакете, вытаскивая наружу пластиковые коробки. Они абсолютно пустые! Они…

— Тихо, Толян, — прошептал я, уронив пакет на пол, и судорожно стал растирать заболевшие виски. — Спокойно, бро! Это реально! Это, сцуко, реально!

Широкая улыбка лезла наружу, растягивая губы в идиотской гримасе. Хотелось хныкать от счастья! Всё это реально! Боги! Но как? Как мне не отпугнуть телепортера? Он же явно дико боится меня! Ребёнок напуган и, скорее всего, бродяжничает.

«Так, Толян! Надо притащить сюда побольше ламп! Поставить наконец камеру с датчиком движения… — идеи так и хлестали из меня, но я почти сразу сообразил: — Этим я только ещё больше напугаю парня! Может, ему одежды купить? И положить тут рядышком? А откуда я узнаю его размеры? У меня детей нет. Записку написать про размеры? Смешно».

«А лекарства не трогал?»

Я нервно открыл защёлки аптечки. Так и есть — парень часть содержимого забрал. А его я хорошо помнил. Не хватало пачки пластырей разных размеров. Нескольких упаковок жаропонижающего. Он простужен? И обезболивающих нет.

Я оставил на столике свежую еду, пополненную аптечку, а рядом положил ещё одну оранжевую купюру. Снова улыбнулся, аккуратно всё поправляя, и пошёл наверх.

День провёл как на иголках, постоянно прислушиваясь — нет ли каких-то шевелений в подвале? Вообще-то, ситуация немного пугающая, словно из ужастика. И кто же к нам в подвал наведается?

Ближе к вечеру не выдержал и спустился вниз, чтобы проверить помещение и столик. Никого не было — всё лежало нетронутым с утра.

Это печально, но ничего! Толян умеет ждать!

Оставил свежие ланчбоксы и снова потопал к лестнице: «Сегодня ночью явно не усну — буду лежать и прислушиваться…»

Додумать мысль не успел — сзади резко хлопнуло, и в спину прилетела волна холодного воздуха. Ура!!!

Я с широкой улыбкой развернулся и обалдел — на матах посреди комнаты стояла пара высоких парней в джинсах и серых футболках. Они крутили головами, равнодушно изучая подвал. Потом уставились на меня и синхронно подняли обе руки, выставляя открытые ладони в мою сторону.

«Да ну нафиг! Что-то мне этот жест не нрав…»

Волна огня клубами рванула в мою сторону. Я зайцем прыгнул на лестницу, благо она была рядом, и с воплем взлетел наверх. Под зад меня толкнул кулак горячего воздуха, поэтому вылетел как пробка из бутылки.

Грохнулся на кухонный стол. Ножки его подломились, и мы со столешницей съехали в сторону окна.

Из дыры подвала вверх ударил фонтан огня, поджигая выцветшие обои, и врезался в потолок. В кухне стало нечем дышать.

Господи боже мой! Я со звериным воем понёсся в коридор, вышибив дверь. Больно ударился плечом, но ринулся дальше, стараясь не замечать боли. Вылетел на улицу, спрыгнул с высокого крыльца и рванул к дощатым воротам. Прочь отсюда!

А за спиной с хлопком вылетели окна и осыпались сверкающим стеклянным крошевом. Оглянувшись, вовремя увидел, что в мою сторону тянется дымный язык пламени, пытаясь достать и сожрать!

— Мать вашу! Бро, падай! — заорал я сам себе и бухнулся пузом в жухлую траву.

Огонь лизнул воздух надо мной так близко, что запахло жжёными волосами. Я же вжимался в землю, судорожно вертя головой.

В доме уже царствовал огонь — чёрный дым струился по всей поверхности черепичной крыши и столбом уходил в небо. Пламя гудело внутри, грызло что-то, чавкая и урча, тварь!

Я вжался в угол забора, сердце бешено колотилось в груди, от ужаса не получалось продышаться. Ждал, что сейчас из дома, охваченного огнём, как терминаторы, выйдут давешние парни, которые всё это устроили. Но пламя продолжало гудеть басом, постепенно убивая мой дом — и больше ничего не происходило.

А я лежал в траве и смотрел слезящимися глазами на огонь с шапкой густого чада. Старался не думать, сколько внутри сгорело памятных и дорогих мне вещей, фотографий и документов. И лучше не считать стоимость уничтоженной аппаратуры. Ну и самое дерьмовое — млять, я же теперь бездомный!

Где-то далеко пронзительно закричала женщина — соседи заметили пожар.

***

В больнице я провёл больше двух недель — лечил обожжённые ноги, частично подпалённую спину. Постричься пришлось налысо, так как весь затылок обгорел. И вот такой красавчик, я понимал, что ещё хорошо отделался. Потому что всё произошедшее сильно походило на предупреждение: «Не влезать! Убьёт!» Да, типа намекнули. А была бы задача добить — добили бы.

Я всё осознал и принял к сведению. Снял небольшую комнатку в общаге на окраине города и затих. Ни к чему мне такие проблемы! Забыли, проехали. Да, судя по всему, реально существуют особенные люди. Но, похоже, это тайна немного… охренеть какого масштаба! Следующего предупреждения может уже и не быть — эти люди просто разотрут меня, как плевок по асфальту. Нафиг-нафиг!

Я тихонько восстанавливал документы, долечивался и удалённо работал. К счастью, некоторые накопления у меня остались, и была возможность купить простенькую квартиру в городе. Вопрос: сидеть здесь на попе ровно или уехать в другой регион и начать всё с чистого листа? Например, на Сахалин?

Хотя с возможностями этих «серых» парней — телепортацией и пирокинезом — найти меня и сжечь могут где и когда угодно. Поэтому дёргаться «за горизонт» бессмысленно.

Совру, если скажу, что выкинул эту историю из головы. Я помнил всё до последней секунды. Но страх за свою жизнь перевешивал значимость того, что я узнал. Честно? Несколько недель ждал, что за мной придут и поставят в этой истории точку.

Я стал дико бояться открытого огня. Даже не мог пользоваться газовыми плитами — лучше спокойно запустить микроволновку и не нервничать.

Меня отпустило только с первым снегом, в конце октября. Я уже занялся покупкой квартиры — жить в общаге то ещё удовольствие. И не столько убитая комната пугала, сколько местный контингент. Не так всё страшно, понятно, но некоторые липучие соседи выматывали.

Пару раз мотался на пепелище. Стоял там, с тоской разглядывая то, что осталось от моего дома. Закопчённые кирпичи, беспомощные дыры вместо окон и остов крыши с обгоревшими балками, торчащими в разные стороны, словно кости распотрошённой рыбины. Всё это мило и уютненько припорошено снегом. Участок нужно бы расчистить для нового обустройства, но денег на это пока нет.

Часто я размышлял, где сейчас тот странный пацан-телепортер и нашёл ли он себе приют на зиму. С его возможностями он мог спокойно ускакать в тёплые страны и греться себе на тропическом пляже. Но что-то свербило в груди. Кажется, не всё так просто у этого парня.

Надеюсь, его не поймали эти «товарищи» в серых футболках. Что, вообще, у них происходит, и почему человек с такими способностями настолько потрёпан и измучен?

Чем больше думал об этом, тем чаще представлял загнанного в угол ребёнка, который рад просто доброму слову и любой простенькой еде. Я такие ужасы себе нарисовал, что аж вернулась бессонница.

«Не, Толян, прекращай! Он хоть телепортнуться куда-то может, а вот куда ты поскачешь, если за тобой придут?»

И я прекратил мотать себе нервы. Это всё пустое!

***

К Новому году не выдержал. Наш город постепенно украшался. Заморгали на деревьях новогодние гирлянды, открывались микрорынки с ёлками, а по улицам и площадям носилась с санками и надувными бубликами разноцветная ребятня. А где-то запуганный ребёнок-телепортер мёрз в тёмном углу заброшенного здания, боясь лишний раз выйти на улицу.

«Да хватит уже, Анатолий!»

Но одним морозным утром в типографии, где я раньше заказывал баннер со знаком, раздался телефонный звонок. Сонная девочка-менеджер грустно сообщила позвонившему, что, к сожалению, мощности все заняты, так как скоро праздники, но, безусловно, за тройную оплату ваш баннер будет срочно отпечатан.

К тому моменту я снова включил сайт Научного Центра псиоников. Да, я его не уничтожил — просто выключил «от греха». Жаль было проделанной работы.

Утром следующего дня один идиот уже трясся в загородной электричке, уезжая подальше от города. Я решил развернуть баннер в лесу.

Всей душой понимал, что творю несусветную глупость, но сжал зубы и делал — я себе ни за что не прощу, если останусь в стороне.

Рассвет встретил на лыжах, медленно и неумело шагая в глубь соснового бора с заснеженным шатром из ветвей под редкие крики птиц и неведомый перестук вдалеке.

Что делать, если снова придут поджигатели, я не смог придумать. Постараюсь убежать, что ли?

— Толик, ты балбес, — сказал я сам себе и начал разворачивать на снегу едко пахнущий пластиком квадратный двухметровый баннер.

Разложил его на небольшой поляне прямо поверх сугробов. Сделал фото с сугробами и знаком посередине да залил на сайт. Сколько придётся ждать и смогу ли я вообще дождаться, не думал. Решил, что неделю вполне могу сюда поездить. А если не получится, то я сделал всё, что мог.

На этой поляне проторчал весь световой день и дико промёрз, хотя постоянно отпаивал себя горячим чаем и ел сытные бутерброды. Осмелевшие птицы чвиркали прямо над головой, по веткам порой носились белки. Кто-то тяжёлый прошагал мимо поляны — за соснами не было видно. Надеюсь, лось. Медведи здесь, говорят, не водятся.

Я сидел метрах в двадцати от баннера, накидав на снег валежника и разложив поверх него походную «пенку». Саму поляну видел в щели между деревьями, и этого было достаточно. Когда стало немного темнеть и тени вокруг загустели, наливаясь синевой, я понял, что пора сворачиваться.

Угрюмо прошагал к поляне, ковыряясь в изрядно похудевшем рюкзаке: «Надо же, почти всё стрескал. Да ты силён, бро!»

Сам баннер можно припрятать где-то поблизости — не тащить же его обратно. Всё равно завтра раскладывать заново.

Вот как раз в этот момент на поляну из воздуха выпал знакомый подросток. Он упал «солдатиком», вбив баннер в сугроб. Провалился почти по пояс. Мне в лицо дунуло холодным ветром с запахом моря, и я замер статуей, боясь лишний раз пошевелиться.

Паренёк засёк меня и длинным прыжком вылетел из сугроба. Прыгнул в сторону, кувыркнулся по снегу и спрятался за ближайшей сосной, настороженно выглядывая оттуда.

Оскалился, показав ряд острых зубов. Его глаза стали наливаться красным и слегка засветились в набегающих сумерках.

«Млять! Что это?! Ты, вообще, что такое? Толь, тебе пора валить! Толян, бро!» — вопило у меня в голове.

Но я стоял, словно парализованный. Ни пацан, ни я не двигались.

— Хочешь есть? — через долгую минуту просипел я, запуская руку в рюкзак. Там ещё оставалось несколько бутеров.

На парне была замызганная тканевая куртка. Из-под сползшего на затылок серого капюшона торчали грязные лохмы.

Подросток внимательно смотрел на меня, но челюсти сжал.

— У меня есть горячий чай, — зачем-то добавил я, боясь лишний раз моргнуть и спровоцировать этого… Ну, он явно же не человек, да?

Медленно вытащил из рюкзака завёрнутый в целлофан бутерброд с большим куском варёного мяса и протянул парню. — Голодный? Хочешь?

Телепортер моргнул, перевёл взгляд на свёрток в моих руках. Шевельнулись ноздри, словно принюхивался. Потом медленно несколько раз кивнул.

— Я просто хочу помочь, парень, — мягко сказал, боясь нарушить установившееся равновесие. Потом шагнул к баннеру. — Нужно свернуть знак от греха. А то выскочат пироманы чёртовы…

— Могут, — донеслось сиплое от сосны. — Эти люди… У них бизнес на псиониках. Им или подчиняешься, или дохнешь. Я вот… пытаюсь найти третий вариант.

— Что за бизнес такой?

— Ну, воровство технологий, диверсии, политика. Много грязи всякой, — парень опустил голову, разглядывая чёрный снег под ногами. Потом поднял на меня тёмные от усталости глаза. — Вы точно поможете?

— Всем! Чем смогу! — совершенно искренне ответил, стараясь не думать о бойцах-пирокинетиках. Да, помочь парню — это будет чертовски тяжело, но я готов. И, видимо, телепортер это почувствовал и чуть расслабился. Даже вышел из-за дерева.

— Не трогайте картинку пока, — неожиданно попросил псионик. Вытащил из кармана куртки маленький смартфон и нажал несколько кнопок, словно отправил сообщение.

В этот же миг в воздухе, в метре над баннером, появился мальчонка лет десяти. Он рухнул вниз, быстро оглянулся и стал резво выбираться из сугроба. Тут же из воздуха выпала девочка и с протяжным «о-о-ой» исчезла в яме почти с головой.

В следующие несколько минут ещё три подростка появились на поляне, вбив баннер со знаком почти в землю. Дети шустро обступили старшего полукругом и молча таращились на меня.

А я смотрел на них и охреневал от происходящего.

Толян, вот куда ты вляпался?

Автор: Аркадий Рэм
Оригинальная публикация ВК

— Нужно пройти по следу, — Артём сохранял спокойствие, несмотря на параноидальную атмосферу множества глаз, смотрящих в никуда. — Возможно, тело Кирилла утащили туда же, куда и Катю

— И мы прям сейчас пойдём туда? Это ведь то же самое, что идти на смерть! Я же говорил, что своими глазами видел, как Катю…

— Так что же ты тогда стоял там столбом?! — Артём еле сдерживался, чтобы вновь не вцепиться в Илью. Шансов на то, что сестра ещё жива, становилось с каждой секундой всё меньше.

Илья виновато посмотрел себе под ноги, и Артём вдруг почувствовал острый укол стыда:

— Ладно, прости. Мы… Мы найдём её. Вернее, я найду. Ты можешь не идти со мной.

— Нет, ты прав, — промолвил Илья, — я виноват, что оставил её. И мне же нужно её вернуть. Я пойду первым.

Набравшись смелости, он пошёл по следу, уходившему всё дальше и дальше по коридору, где кровь с каждым пройденным шагом становилась бледнее.

Коридор вмещал в себя множество непохожих друг на друга интерьеров: от школьных классов и старых советских квартир до подъездов и полуподвалов. Пространства занимали разную длину: школьный сегмент, например, длился по ощущениям метров сто, а случайные кухни с гостиными могли начаться и сразу же закончиться — занимали место они, как обычные комнаты в реальной жизни, но расширялись и сужались, по мере продвижения по коридору.

— Слушай, я хотел спросить одну личную вещь, — начал Илья. — Если ты не против.

— Спрашивай, — Артём не терял из виду кровавый след, стараясь обходить взглядом жутких манекенов.

— А вы с Катей родные брат и сестра? А то, я заметил, вы совсем не похожи.

Такой вопрос задавали не впервые: Артём часто слышал, как их с сестрой обсуждают: гадают, кто они друг другу на самом деле. Но ему было плевать, а вот на Катю оказывалось страшное давление: было место и насмешкам, и прямым оскорблениям. Поэтому Артёму пришлось переехать учиться в другой город, пообещав сестре, что он обязательно заберёт её — туда, где никто не будет знать об их мнимой родственной связи.

Последней каплей стал дядя, заставший Катю и Артёма в одной постели.

* * *

— О чём думаешь? — шептала Катя, зарывшись с Артёмом под одеяло, прямо как в детстве, десять лет назад.

— О том, как здорово было бы нам остаться одним.

— Но мы и так же одни сейчас, разве нет?

— Сейчас да, но это ненадолго. Скоро дядя вернётся, и будет неловко, если он нас вот так увидит.

— Представляю, что будет, — улыбнулась она и прильнула к Артёму всем телом. — Вот бы остаться одним навсегда.

— Так и будет. Скоро всё закончится.

— Ты почему-то так грустно об этом говоришь. Что-то не так?

* * *

— Гляди, след заворачивает.

Артём присмотрелся: кровавая линия, и правда, уходила за дверной косяк.

— Мы ни разу с Катей никуда не сворачивали, — остановился Илья. — Думаешь, там такие же коридоры?

Стены градиентом уходили от белого к чёрному, завершаясь обшарпанной деревянной дверью.

— Там будто бы темнее, — продолжал он, — и я не только о цвете стен. Именно, что света меньше.

В этот раз Артём пошёл первый.

Скрипнула дверь. Переведя дыхание, он шагнул в неизвестность.

Артём ожидал, что попадёт в примерно тот же коридор, но на порядок мрачнее, однако второй круг ада оказался принципиально другим: это была череда квадратных комнат со стандартным набором манекенов в каждой из них. Ванна, кухня, детская, гостиная, подвал — комнаты не отличались разнообразием, но теперь они стали обособленными друг от друга, в отличие от сплошного коридора.

Кровавый след заканчивался в комнате, напоминающей библиотеку, в которой не было никаких людей — только бесконечные полки с книгами.

В углу лежало обглоданное тело.

Илья вскрикнул и, закрыв руками рот, замер на месте:

— Это Кирилл…

Прозвучал глухой стук. Илья и Артём обернулись на дверь, под которой угадывались чьи-то ноги.

— Катя? — невольно слетело с уст Артёма.

Дверь чуть скрипнула. Открылась на ширину ладони.

Ребята застыли, не в силах ступить и шагу. Кто угодно мог быть по ту сторону стены — глаза до боли всматривались в отверстие, коленки судорожно дрожали.

Новая волна скрипа. Дверь приоткрылась ещё на пол ладони.

Ещё на пол ладони…

Потом резко распахнулась, и в проходе показалась Катя.

Со страшно огромной головой, и неестественно широкой пастью.

— А…

Голова Ильи оказалась зажата массивной челюстью. Он беспомощно заскользил, дёргая ногами в разные стороны.

— А-а-а…

Раздался громкий хруст, вперемешку с рычанием.

У Артёма закружилась голова и вспотели руки. Он всем телом прислонился к стене, и отвёл взгляд в сторону. Дышалось крайне тяжело — что-то горячее подошло к горлу, сопли, слизь. Он закашлялся. Увидел под ногами окровавленные кости: череп с зияющими пустыми глазницами.

Его трясло, он не знал куда себя деть. Комната оказалась такой маленькой, а монстр таким большим.

— Эй, сюда! — Из ниоткуда послышался голос. — Быстрее!

Чудовище, громко чавкающее останками Ильи, не сводило с Артёма глаз. Артём прижался к стене, и медленно, шаг за шагом, двинулся к вентиляционному проходу, открывшемся по правую руку.

Как только он пригнулся, чтобы войти, “оно” откинуло труп в сторону, и рывком бросилось на Артёма, которого отделял от гибели лишь крошечный миг.

— Сука! — крикнул он, выбираясь по вентиляционной шахте в другую комнату, похожую на тесную кладовку.

Он вытер со лба пот, пытаясь сконцентрировать взгляд.

— Оно сюда не пролезет, башка слишком огромная. — Незнакомец тоже дышал очень громко, не переставая. — Испугался?

Артёма вырвало себе на ботинки. Он громко закашлялся, резко заслезились глаза. Хотелось упасть на колени и судорожно бить кулаками об пол, но он держался:

— Тот монстр… Он почему-то похож на мою сестру.

Паренёк покачал головой:

— Если твоя сестра каким-то образом провалилась сюда, то скорее всего это она и есть.

Артём, поглощённый страхом и злостью, обернулся на него: на полноватого парнишку в потной окровавленной футболке с принтом из аниме.

— Чё ты такое несёшь? Как она могла стать монстром?

— Я своими глазами видел, — шепелявил он, — как они это делают.

— Кто… Кто “они”?

— Как кто, — развёл руками пацан. — Разработчики.

Артём протяжно вздохнул и чуть не до крови закусил губу. Теперь он всей душой понимал напуганного Илью, бредущего по улице в крови. То, что произошло… Это не могло быть взаправду.

— Как тебя зовут?

— Лёва.

— Ты… Ты случайно не тот самый Лёва, который с крыши упал?

— Что? — он на момент растерялся. — Да! Да, это я. А ты… Ты давно здесь?

— Пару часов.

— А я даже не знаю сколько уже брожу тут. Время будто остановилось: мне не хочется ни спать, ни есть, ничего. Ни-че-го.

— Ты пропал вот уже как полгода.

— Полгода. Сто восемьдесят суток получается… — он ощупал руками своё лицо, будто слепой. — Блин, я совсем не помню как выгляжу. В этих коридорах нет ни единого зеркала, ни одного отражения.

— Нормально выглядишь, — соврал Артём, окинув взглядом бледное лицо с покрасневшими глазами. — Расскажи мне лучше, Лёва, что здесь происходит.

— А ничего не происходит. Только коридоры, коридоры, коридоры… Я, когда с крыши упал, думал вот он, конец. Боялся боли очень. А, оказалось, удара совсем не почувствовал. Только страх и трепет. Оглянулся вокруг — подумал, что в аду уже. Коридоры, коридоры, коридоры…

Ох схватился за голову и принялся повторять это слово.

— А дальше, дальше-то что? — спросил Артём, выводя его из транса. — Ты искал выход?

— А? Да, искал. Видел кучу людей вокруг. Модельки эти, ага. Текстуры видел. Предметы и мебель, разбросанные без всякой логики. И я долго ходил, пока не увидел… — он наклонился поближе и прошептал: — разработчика…

— Что за разработчик такой? Монстр?

— Нет. Монстров они делают из таких вот заблудших, как ты или я. Монстры подъедают мертвые модельки, когда у тех головы взрываются. Я сам это видел. И как в монстра превращают, и как монстр модельку мертвую ест. Или заблудшего. Да ты и сам видел.

Артём пытался сложить в голове дважды два: если в коридоре умирала копия, или, как называл их Лёва, “моделька,” то у оригинала взрывалась голова. И наоборот, умер человек — лопнула “моделька”.

— Модели, монстры… — протянул Артём. — К чему это всё? Кто-то же всё это для чего-то придумал?

— Говорю же, это всё разработчики. Я сам не знаю, конечно… Но я очень долго думал, и вдруг понял, на что это похоже. Ты когда-нибудь играл в компьютерные игры?

— Да, но причём здесь это?

— У тебя тогда наверняка случалась такая ситуация, что ты вдруг проваливался сквозь текстуры и летел в бесконечную пропасть, — продолжал Лёва. — Вот это со мной и случилось. Какой-то сбой в реальности, понимаешь?

— Но мы же не в игре.

— Во многих играх также существует место, куда свалены в кучу все модели и предметы, участвующие в процессе. Что, если мы оказались в подобной? Как бы за кулисами игры?

— Я ничего уже не понимаю. Я просто хотел найти сестру и уйти отсюда.

Лёва перестал замечать, что говорил Артём. Тараторил на своей волне:

— Пока я тут находился, то пришёл к выводу, что лабиринт этот имеет форму круга. Я очень, о-о-очень долго шёл по коридору, пока вдруг не понял, что места и люди начали повторяться. Значит, если свернуть вглубь, и идти по спирали, то рано или поздно окажешься в ядре лабиринта, а там… Там будет буквально комната разработчиков! Место, откуда они следят за нами — исходный код! Оттуда, я думаю, мы сможем взять мир в свои руки. Надо только добраться туда.

— Ты прямо комнату желаний описываешь. Думаешь, так всё просто?

— Ну, а другого выхода просто нет.

Артём вспомнил про выход, находящийся в “лесном” коридоре, но не спешил упоминать о нём. Ведь никто, кроме Лёвы, не отведёт его к комнате разработчиков.

— Ты пробовал пойти туда?

— Да, но там слишком темно. Не видно ни хрена, а у тебя, наверное, фонарик есть, а?

— Телефон пока не разрядился.

— Отлично, отлично. То, что надо.

В комнате не было дверей — только вентиляционные шахты — что делало её неприступной для монстров.

— Таких здесь хватает, — говорил Лёва, когда переползал в соседнюю комнату. — Я называю их “чекпоинтами”.

Артём пополз за ним и не мог выкинуть из головы мысль, что монстр всего лишь через комнату от них. Если и вовсе не вышел на охоту.

Встав во весь рост, он осмотрелся: типичная комната в стереотипном студенческом общежитии, с ноутбуками, стопками книг и разбросанными по полу банками из-под пива.

Лёва подошёл к двери, ведущей, как он объяснял, дальше от сплошного коридора, и прислушался:

— Вроде, чисто, — шепнул он и прошёл дальше.

Впереди их ждали тысячи комнат и коридоров, где становилось всё темнее и темнее. В воздухе проявились ноты ржавчины и сырости, каких не было на ранних этапах пространства.

— Вот тут где-то я всегда останавливался, — объявил Лёва перед очередной дверью во мраке.

Артём включил фонарик, и они пошли дальше.

Открылся вид на бесконечный коридор, уходивший во мрак с лёгким наклоном вниз, будто закручиваясь в спираль. Пол был усеян плиткой, но швы были неровные, каждый изгибался под своим углом. То же самое было и с портретами на стенах, с фальшивыми окнами, и дверными косяками — ни одного прямого угла.

От темноты и искажений кружилась голова. Артём прошёл ещё несколько шагов и присел на неровный диван:

— Что-то мне нехорошо.

— А ты меньше думай, что взаправду всё, и сразу легче станет.

— Я так не могу. До сих пор лица перед глазами: Катя, Илья…

— Илья?

— Да. Тот, что с тобой был на той крыше. И это я его сюда, считай, привёл. Моя вина всё.

Лёва ненадолго замолчал, видимо, прокрутив в голове воспоминания перед падением. Затем начал резво жестикулировать:

— Когда мы дойдём до комнаты разработчиков, всё это будет неважно, — объяснял Лёва с горящими глазами. — Мы повернём время вспять.

— Это лишь твои догадки, — качал головой Артём. Казалось, его вот-вот опять стошнит. — Нет никаких гарантий, что мы вообще что-то найдём. Да и Катю я уже не верну.

Он достал из кармана заточенный карандаш, которым сестра всегда закалывала волосы, и повертел в руках.

По полу прошёлся сквозняк, а по ушам резанул гул.

Лёва даже не успел вздрогнуть, — по его лицу поползли липкие чёрные пальцы, надувая голову, словно воздушный шар, а вместе с ней всё остальное тело. Оно вздулось, покрылось набухшими шишками и венами. Глаза, как два сморщенных яблока, молили о смерти, а пасть раскрылась словно капкан.

Артём закричал, и вонзил карандаш ему в глаз. Побежал по коридору, сквозь гул и призрачное дыхание над ухом.

Сердце бешено билось, спираль закручивалась быстрее и быстрее.

“Если остановлюсь, — думал он, — буду вечно бродить тут чудовищем. Это даже не смерть. Это гораздо хуже смерти”.

Ему мерещились когти, задевающие сзади одежду, искорёженные гримасы людей, чёрные силуэты. Он готов был сдаться — рухнуть на колени и расплакаться от первобытного страха, но что-то ещё удерживало его на ногах. Инерция от поиска сестры, ложная надежда, что ещё можно всё исправить.

Сквозь слёзы он увидел дверь. Сжал фонарь, как можно крепче, и влетел в неё со всей силы, на которую только был способен.

Увидел мглистое тёмное помещение, стены которого состояли из непонятной полуживой органики. Он посветил вверх — конусовидная крыша вытягивалась достаточно далеко, — место имело форму яйца.

Гул продолжался. Зашумело всё вокруг: даже стены то ли пели, то ли плакали, двигаясь в такт ноющему звуку. Задрожал пол, состоявший из плотного слоя чёрных червей.

Он выбежал в центр зала, где стояло нечто вроде алтаря — массивный камень, на котором покоилась шкатулка.

Из тьмы вокруг проявились маслянистые человекоподобные силуэты, застывшие то ли в ожидании, то ли в страхе.

Артёма никто почему-то не трогал. Он предположил, что дело в шкатулке: взял её в руки, почувствовал меж пальцами резной корпус из чёрного дерева.

Разработчики не двигались с места. В воздухе струной натягивалось напряжение.

Они боялись. Точно боялись, что он либо сломает её, либо…

Откроет.

В следующую секунду силуэты сомкнули круг.

Артём открыл шкатулку.

* * *

Яркий свет ослепил.

Артём сделал глубокий вдох, его резко передёрнуло. Сердце забилось, кровь побежала по венам. Он удивлённо посмотрел по сторонам, поглядел на свои руки, — сжал, разжал кулаки — вроде, чувствовал.

Вокруг, так же как и он, просыпались люди, находя себя голыми в огромном коридоре, уходящим в никуда.

— Где я?

— Что произошло?

— Где моя одежда, почему я…

— Как я тут оказался?

Голоса смешивались в толпе, но Артём не видел перед собой никого кроме сестры.

— Артём, — Катя трогала себя, не в силах поверить, что снова имеет нормальную человеческую фигуру. — Ты нашёл меня.

Он вдруг осознал, что все люди, включая его и Катю, обменялись сознанием с новыми телами, беспорядочно расставленными в коридорах. Полые “модельки“ наконец впустили в себя души.

Люди, внезапно вырванные из привычной жизни в коридорный ад, никак не могли успокоиться: буквально каждый вопрошал, что происходит, и куда он попал. Артём хотел всех успокоить и сопроводить к выходу, но потом послышался гул.

Они с Катей вздрогнули, остальные тоже на секунду замолчали. Гул значительно отличался от того, что был раньше. Теперь он был искажённым, словно через неисправный динамик.

— Уходим, — коротко воскликнул Артём и взял Катю за руку.

Гул усилился, превратившись в ультразвук, а потом словно лопнул.

Затем щелчок, и…

— ПОМОГИТЕ!

Вдалеке послышались дикие крики и чавкающие звуки. Толпа бежала в панике — а за ними искривлённые создания, с огромными непропорциональными головами, волочащимися по полу, и зубами-капканами, откусывающими конечности одним движением.

Где-то среди них шагали разработчики, вылавливая и превращая людей.

Гул вновь нарастал.

Молодой парень поскользнулся на испачканном кровью пластике, и тут же остался без ног — колени переломила массивная челюсть.

Двум подросткам оторвали головы одним укусом — тела ещё продолжали стоять — артериальное давление выбивало горячие фонтаны крови, забрызгивая стены и голых людей.

Гул перебивался мерзким шуршащим звуком, будто в стенах коридора в одночасье поселились крысы.

Зубы чудовищ рвали плоть, переламывали кости, давили, жевали.

Артём бежал и молился, чтобы в череде окровавленных и заблудших душ никто не выбрал их своей жертвой.

Ничего нельзя было знать заранее. Оставалось только в безумии мчаться к выходу. Застыть хоть на секунду означало смерть.

Выход был близко — шторы послушно подались, и ребята поползли через пульсирующий туннель, в стенках которого можно было рассмотреть узоры кровеносных сосудов.

* * *

Испокон веков, любое рождение всегда сопровождалось болью.

Из под дерева показались два голых окровавленных человека. Продрогнув от страха и холода, они прижались друг к другу.

Впереди их ждал новый мир.

* * *

Катя и Артём растерянно бродили по магазину, в зале которого ещё звучала музыка.

Вышли на кассу: продавец стоял совсем неподвижно.

Прозвучал хлопок.

Касса оказалась забрызгана кровью, а тело кассира упало на пол уже без головы.

Катя никак не могла к этому привыкнуть: вздрогнула и уткнулась Артёму в плечо.

— Ничего не бойся, — шепнул ей на ухо, — скоро всё закончится.

Они долго шли по городу, наблюдая за превратившимися в манекены людьми.

Время словно остановилось. Выдавали его лишь подрагивающие листья на ветру и взрывающиеся головы людей, чьи тела потом падали, словно кости домино.

— Вот мы и остались совсем одни, — заговорила Катя. — Помнишь, как сильно мы этого хотели?

Извилистая дорожка привела в парк. От редких хлопков отвлекало журчание фонтана.

— Помню, — ответил Артём, присаживаясь с сестрой на скамейку. — Страшно в этом признаться, но я никогда ещё не чувствовал себя настолько живым.

Он сделал глубокий вдох и посмотрел на небо: тучи рассеялись.

— Мы наконец-то одни.

Автор: Александр Пудов
Оригинальная публикация ВК

Ничего слушать она уже не хотела. Только поскорее убраться из парка. В одиночестве.

— Постой! Ну куда ты?

Раньше Кирилл казался ей классным парнем, а теперь, когда всё резко усложнилось, она засомневалась, что слухи врут. А, может, и правда один мальчик из школы пропал именно из-за него?

— Ну что ты хочешь, чтобы я сделал? — говорил Кирилл вслед. — Хочешь, я тебе цветы куплю? В кафе свожу. Оля, ну подожди! А хочешь… Не знаю. Хочешь, я убью себя?

Оля, наконец, обернулась.

— Что?

Это был не первый раз, когда Кирилл захватывал внимание столь дешёвым способом.

“Нет, — подумала Оля, — не в этот раз”.

— Убей, — рубанула с плеча. — Сможешь?

Несмотря на тёплый осенний день, в парке было немноголюдно: женщина с коляской, одинокий пенсионер, несколько первоклашек, снующих туда-сюда. Каждый из них услышал злополучное “убей”. Каждый из них обернулся.

Лицо у Кирилла застыло в нервной полуухмылке. Он вроде хотел что-то сказать, но осёкся и резко стиснул зубы от боли.

А потом у него взорвалась голова.

* * *

Сквозь музыку в наушниках прорывался скрип тормозных колодок. Артём наблюдал за толкучкой людей со своего места на боковушке и не спешил втягиваться в очередь к выходу. Он всегда выходил последним — никто никогда не встречал его на вокзале.

Закинув сумку через плечо, он вышел из вагона.

— Счастливого пути, — пожелала молодая проводница с натянутой до ушей улыбкой.

Тёма равнодушно кивнул и побрёл дальше навстречу родным многоэтажкам. До дома было не так уж далеко, поэтому он смело отмахивался от назойливых таксистов.

Пройдя несколько улиц, он застыл на перекрестке, через который обычно возвращалась со школы младшая сестра, и взглянул на часы. Уроки уже должны были закончиться — может, здесь он её и встретит, и они пойдут домой вместе, как раньше.

Иногда во сне, когда перед глазами возникало Катино лицо, взгляд её был неизменно тоскливым и замутнённым. Будто она смотрела не на Артёма, а на привидение, стоявшее прямо перед ним, и пыталась разглядеть сквозь него настоящего брата. Но настоящим во сне он никогда себя не чувствовал. Будто был не собой, а своей копией.

О ненастоящности жизни он мог рассуждать бесконечно: искусственным казалось с давних пор всё, начиная с аварии, в которой погиб отец, и заканчивая засохшими жёлтыми листьями, хрустящими под ногами.

Счастливых воспоминаний было немного, но каждое из них всегда разделялось с Катей. Как тот тёплый летний день, когда они сидели в парке после школы и наблюдали за белками. Те стали уже настолько толстыми и привередливыми, что брали орехи только через раз, порой даже отказываясь от очередной порции. Сестра наверное никогда в жизни так не смеялась.

И почему он только вспомнил про парк? Поймал себя на мысли уже в магазине напротив стеллажа с орехами. Купил их — вдруг решат вспомнить старые дни — и вышел навстречу школе, сестре и очередным воспоминаниям.

Подул сильный ветер, всколыхнувший грязные листья. Толпа старшеклассников расходилась по домам, но некоторые то и дело на что-то оглядывались. Артём выискивал глазами Катю, а нашёл кого-то совсем иного.

Окровавленный парень с поникшей головой и мертвецки болтающимися руками неуверенно шагал в сторону перекрёстка. Артём потерял дар речи, когда тот оказался совсем близко. Парень повторял одно и то же имя:

— Катя, Катя…

Артём тут же почувствовал неладное и посмотрел в сторону школы.

Вдалеке послышались полицейские сирены.

* * *

Через несколько часов Артём стоял с дядей возле полицейского участка, и вместо новостей о жизни сестры, выслушивал обстоятельства дела.

— Странная штука, — говорил дядя, раскуривая электронную сигарету. Сладкий дым отдавал чем-то вроде попкорна. — Илья, пацан с которым ты столкнулся на дороге, был испачкан в крови. А пятью минутами ранее в парке, что в часе ходьбы от школы, нашли труп его обидчика — Кирилла. Они учились в параллельных классах и, судя по рассказам одноклассников, не очень друг с другом ладили.

— Он повторял Катино имя, — Тёме резко захотелось курить, — и она до сих пор не вернулась домой. Не думаю, что она настолько бы избегала меня.

— Она очень хотела тебя увидеть, несмотря даже… — он пытался найти слова повежливее, — на твой, так скажем, импульсивный отъезд.

Артём бросил курить, но всегда хранил в скрытом кармане рюкзака “аварийную” сигаретку на крайний случай. Там же была и зажигалка.

— Так она была знакома с этим Ильёй? — спросил он, прикуривая сигарету и ощущая иллюзию небывалого облегчения.

— Не знаю, — покачал головой. — Её имя он повторяет или нет, но они из одного класса. Сейчас он под наблюдением психолога. Что-то сильно шокировало его.

— Это что-то связанное с Катей. Иначе почему он звал её? И почему он был весь в крови? Неужели это её…

— Вот тут самое интересное, — дядя сделал пару затяжек и продолжил: — Кровь на его одежде принадлежит Кириллу, труп которого нашли в парке без головы.

— Без головы? — медленно переспросил Артём.

Дядя кивнул и даже не поморщился:

— Очевидцы заявили, будто его голова взорвалась. Буквально. Среди них и девушка Кирилла, которая тут же упала в обморок. Сейчас приходит в себя.

— Ничего не понял, — закашлялся Артём. — В него выстрелили что-ли? Илья его убил?

Небо заволокло тучами. По крыше миниатюрной курилки накрапывал дождик.

— Понимаю, — кивнул дядя, — это первое, что приходит на ум, особенно, когда выясняется, что кровь на одежде Ильи принадлежит Кириллу. Однако за пять минут до смерти Кирилла Илья только-только вышел с урока. Он просто физически не смог бы добраться до парка и убить Кирилла. И показания очевидцев это подтверждают.

— Откуда тогда на Илье кровь Кирилла? И почему он повторял Катино имя?

— Ты можешь ещё хоть сотню раз задать один и тот же вопрос, но смысла от этого не будет. Как и ответа.

— Бред, — разочарованно протянул Артём. — Это всё полный бред.

Дядя лишь вздохнул:

— Да успокойся ты, всё с Катей в порядке. Такое бывало, что она где-то задерживается и не отвечает на звонки. Возраст. А Илью уже психолог допросил. Тот ничего не помнит и ничего не знает. Его скоро отпустят.

— Что? В смысле “отпустят”? А как он объяснил кровь на одежде?

— Что-то бессвязное болтал, мол, порезался где-то. Анализ крови тоже соврать мог.

— Но не настолько же!

В небе ударила молния. Дождь заметно усилился.

— Ты только поспешных решений никаких не принимай, — предупредил дядя. — Ты уже сорвался один раз и уехал на целый год. Мог бы хоть иногда сестру навещать.

— Я и приехал навестить. А после экзаменов заберу навсегда, так что больше мы тебе не помешаем.

— О, самостоятельный какой стал. Ну давай, заберёшь так заберёшь, мне дела нет. Только смотри не увязни тут.

Лицо дяди сильно переменилось. Тёма не собирался прощаться, хотел сразу шагнуть под дождь.

— Постой, — остановил его дядя, — есть ещё кое-что.

Голос его заметно помрачнел, хотя и до этого не отличался особой теплотой:

— Я раньше не говорил тебе, потому что ты был ещё слишком мал, но… — он чуть замешкался, — твоего отца нашли в разбитой машине без головы. Поверь, такого не могло произойти даже после обычной аварии на дороге. Но так произошло. И происходит снова.

У Артёма упало сердце.

Он хорошо помнил тот день.

Отец ушёл на работу, и они с Катей решили поиграть на улице. Когда она вдруг исчезла, Тёма искал её целый час, пока не нашёл сильно уставшую и напуганную.

И испачканную в крови.

* * *

Они пришли домой, и Артём сразу же потащил сестру в ванную. Вытащил аптечку: приготовил бинты, перекись, — думал у Кати порезаны руки.

— Ты где была? — спрашивал он, осматривая её запястья. Никаких ран не было. — Ты меня сильно напугала, слышишь?

Катя молчала. Она словно не видела ничего перед собой, а ноги её дрожали, как у отца с сильного похмелья.

— Ты чего, Кать? — по щекам сестры текли слёзы. — Ты где была?

— Я видела, — взгляд её блестел в темноте. — Видела вчера, как папа снова бьёт тебя. И маму.

На кухне вместо люстры висела голая лампочка. Скатерть на столе была в крошках, где-то виднелись прожжённые сигаретой дырки, которые оставил пьяный отец. На стене возле раковины висела магнитная стойка с ножами. Самым большим из них мама угрожала отцу, чтобы тот отпустил Артёма, случайно пролившего чай на пол. На плите стояла пустая кастрюля и сковородка, которой отец выбил маме несколько зубов.

Она громко кричала, плевалась кровью. Тёма знал, что сестра всё слышала и видела: запомнил её силуэт, выглядывающий из дверного проёма в конце коридора.

— Не волнуйся, — он прижал Катю к себе, словно мягкую игрушку. — Тебя он не тронет.

— Я знаю, — прошептала Катя. — Не тронет.

Артём не понимал, к чему она это вдруг вспомнила и куда пропала на целый час. Неужели хотела убежать? Конечно же, нет. Сестра не могла так поступить. Она же такая маленькая…

А мир такой большой.

— Всё будет хорошо, — прошептал он и почти поверил в свои слова.

Под вечер никаким мыслям не осталось места. Мама рассказала Артёму, что отец разбился в аварии.

Она громко плакала, пока Артём и Катя молча лежали под одеялом в соседней комнате.

— Тебе совсем не грустно? — спросил Артём, обжигая дыханием Катю.

— Папа… Он был злой человек, но я не хотела, чтобы он умирал. Почему он избивал тебя?

— Не знаю. Наверное, потому что я не его сын.

— Но твоя… Наша мама ведь любит нас одинаково.

Артём не сомневался в этом, пока не настало утро.

Мама уже тогда выглядела плохо: бледная и ослабевшая, она едва стояла на ногах. Артём думал, это всё из-за частых конфликтов с отцом, но оказалось всё гораздо банальнее. Она просто была больна.

Через месяц её положили в больницу. Ещё через два — её не стало.

Артём и Катя остались одни.

* * *

Илья тем временем так и оставался единственной зацепкой.

Его забрала из участка мать. Артём проследил за ними до самого дома — обычная серая пятиэтажка недалеко от школы — и рискнул подойти.

Дождь всё ещё лил.

— Что вам нужно? — грузная женщина почему-то приняла его за полицейского. — Вы же сами сказали, что к мальчику больше нет никаких вопросов.

Несмотря на то, что Илья учился с Катей в одном классе, выглядел он на порядок младше, будто только-только паспорт получил, когда Катя уже сама могла ходить за сигаретами.

— Это не касается убийства. И я не из полиции, я брат Кати.

— Какой ещё Кати, молодой человек?

— Ма, я скоро буду, — вмешался наконец Илья, — иди без меня.

Она бросила на Артёма недоверчивый взгляд, чуть замешкалась, но всё же оставила их наедине. Как только её силуэт скрылся за дверью подъезда, Илья обеспокоенно спросил:

— Катя так и не вернулась домой?

Артём громко вздохнул. Кажется, только дождь мешал ему загореться синим пламенем:

— Что ты знаешь о ней?

Тот стоял весь потерянный:

— Боже, я надеялся, что это сон. Что я просто заснул где-то под деревом

Артём шагнул к Илье и крепко взял его за воротник:

— Говори нормально!

— Я… Я всё расскажу, — испуганно заговорил он. — Я собирался пойти туда и всё проверить, но я… Я боюсь. Это место не похоже ни на что.

— Что за место?

— Я покажу тебе. Катя сама привела меня туда.

Тёма разжал пальцы и оглянулся: ветви деревьев качались в разные стороны. Поднялся нешуточный ветер.

— Почему ты не рассказал обо всём полиции?

— Я не надеялся, что мне кто-то поверит, они ведь в собственных экспертизах уже засомневались. А я… Я и сам себе не верю. Хочу пойти и убедиться, что всё было по-настоящему.

— У меня сейчас башка взорвётся от всей этой чуши! — воскликнул Артём. — Расскажи мне всё!

И Илья рассказал всё, что знал.

С самого начала.

* * *

Илье было не по себе в зелёном школьном коридоре — слишком он был похож на тот, что вёл в кабинет стоматолога в детской поликлинике. Страхи с возрастом почему-то никуда не исчезали, только накапливались, как снежный ком, и давили, покрывшись крепким слоем тяжёлого льда.

Свои переживания Илья изливал в дневник, в котором скопилась целая череда личных страхов: от осознанных, вроде боязни врачей и темноты, до необъяснимых, вроде осознания себя жалкой копией человека.

Он был уверен, что вся его человеческая суть заключена в потрёпанном дневнике, в котором Илья мог по-настоящему смеяться, общаться и любить. Там концентрировалась подлинная реальность.

— Эй, слышь!

Илье даже не понадобилось оборачиваться, чтобы узнать, кто оборвал мысль. Противный голос Кирилла угадывался сразу.

— Ты чё тут, а?

В крыло младшей школы никто никогда не заходил из старшеклассников. Только те, кто искал тишины — дети давно уже были дома во время пятого урока.

— Чего тебе? — прошипел сквозь зубы Илья.

Он помнил, как в прошлом году пропал Лёва — такой же неприметный пацан, как и сам Илья — его очень долго искали, ходили по городу, опрашивали людей, расклеивали плакаты. Никто, конечно же, ничего не видел.

Многие в школе считали, что это целиком вина Кирилла, но никаких доказательств не было, и тот на какое-то время залёг на дно. Даже девушку себе нашёл — одну из новеньких, кто вообще был не в теме.

— А ты не слишком борзо базарить стал, а? — Кирилл толкнул его, и дневник упал на пол.

Илья тут же нагнулся к нему, но Кирилл оказался проворнее.

— Да не кипятись ты, — с усмешкой проговорил он, открывая тетрадь. — Кому нужны твои секреты?

Илье было плевать, если бы Кирилл просто прочёл дневник или выставил на всеобщее обозрение, но он мог его порвать, или чего хуже, сжечь.

— Какой дерьмовый день. Какой дерьмовый я! — зачитывал он случайную страницу. На миг оторвал взгляд: — А ты у нас кладезь позитива, а?

Илья хотел отдать дневник Кате. Так она бы узнала его настоящего, без тщетных попыток живого диалога. Так она бы сразу решила, общаться ли с ним, или до конца дней считать психом. Илья принял бы любой из этих вариантов, но случился третий: где Кирилл заливает красным энергетиком.

— Ты чё творишь? Стой!

Илья неумело бросился на него с кулаками, но тот повалил его ловкой подсечкой. Для надёжности, пнул его пару раз по рёбрам и животу. Бросил мокрый дневник на пол и разлил ещё немного энергетика на раскрытые страницы. Видимо, тоже для надёжности.

— Вот так нужно поступать с плохими мыслями, — твердил Кирилл. — Считай, я тебя спас от них. А то ещё пропадёшь где-нибудь и опять в меня все камни полетят.

Он обернулся на выход из коридора, где в дверях его ждала напуганная Оля.

— Ладно, — бросил Кирилл перед тем, как уйти, — поблагодаришь позднее.

Он скрылся из виду, а Илья дрожащими пальцами принялся перебирать влажные липкие страницы с растекшимися чернилами. Почти всё оказалось нечитаемо. В таком виде не было смысла показывать Кате свои мысли. Теперь это были лишь грязные обрывки бумаги. Ничего более.

Может, это и к лучшему, подумал Илья и встретился с Катей лицом к лицу у входа в класс. Они чуть не столкнулись на пути: замерли на расстоянии двух пальцев друг от друга. Катя держала потёкшую ручку, а Илья потёкший дневник. В углу возле двери стояла мусорка. Ненужные вещи синхронно отправились на дно.

— Я видела, как он тебя ударил, — вдруг сказала Катя. Илья и не надеялся, что она когда-нибудь первая с ним заговорит. — Такие люди, как он, никогда не меняются.

С этими словами она быстро проследовала к себе за парту, а Илья так и остался стоять в лёгком недоумении.

Прозвенел звонок, вырвавший из оцепенения. Илья сел на своё место и весь следующий урок не сводил с Кати глаз.

Нежно-каштановые волосы были аккуратно собраны в пучок и заколоты карандашом. Иногда, когда она поворачивала голову, он любовался её тонко очерченным профилем: аккуратным носом, губами и подбородком. Забывал обо всём на свете, когда считал родинки на шее и спине, где сквозь белую блузку просвечивал лифчик.

Он вдруг вспомнил, как Кирилл распустил грязный слух, мол, Катя спит с родным братом, после того, как увидел, что тот поцеловал её не в щёчку или в лоб, как свойственно старшему брату, а в шею и в губы. Илья сам этого не видел — никто не видел — но Кирилл упорно продолжал говорить об этом, пока не переключил всю злость на Илью и Лёву, которого так до сих пор и не нашли.

После звонка, Илья набрался смелости и сам подошёл к Кате.

— Привет, я хотел… Ты как, свободна после школы?

— А ты хотел о чём-то поговорить?

— Да, я насчёт той драки в коридоре. Если ты переживала за меня, то Кирилл не сильно меня ударил, — Илья вдруг пожалел, что произнёс это вслух, — так что всё в порядке…

— К чёрту его, — резко оборвала Катя, — подонка этого. Я до сих пор удивляюсь, как он вообще ещё учится здесь после всего случившегося. Люди вокруг словно с ума посходили, и никто не хочет ничего замечать. Вот так, я пропаду — всем безразлично будет.

— Мне не будет, — подал голос Илья, — я бы искал тебя.

— Да ладно тебе, ты же совсем меня даже не знаешь.

— И пусть. Мне достаточно того, что ты всегда готова помочь.

— С чего ты взял? Я… — Катя прицельно посмотрела на него, словно охотник на жертву. — Хотя ладно. Я могу помочь. Ты бы… хотел отомстить?

Илья никогда не хотел никому мстить. Но общее дело могло сблизить их с Катей, поэтому он ответил:

— Да.

— Тогда слушай, — Катя приняла сугубо деловой вид. — После этого урока давай встретимся возле школы. Я кое-куда тебя отведу, где ты сможешь сделать с Кириллом всё, что душе угодно. Но только… Держи всё в секрете. Сможешь?

Илья ничего не понял, но всё равно кивнул.

— Хорошо — тогда после школы во дворе, договорились?

— Договорились.

Следующий урок шёл мучительно долго. Илья всё гипнотизировал стройную Катину спину, и сосед по парте даже пару раз пихнул его локтем, чтобы тот хотя бы делал вид, что работает.

Когда часы наконец пробили сорок пять минут, Илья был первым, кто покинул класс, даже не записав домашнее задание. Он побрёл в раздевалку и принялся ждать Катю.

— Быстрый ты, — улыбнулась она, накинув лёгкое пальто. — Пойдём?

— Пойдём.

Они минули коридор и прошли через массивные двери навстречу свежему ветру.

— Холодно сегодня, — заметил Илья, выходя на улицу, — и пасмурно.

— Есть такое, — ответила Катя, поднимая воротник. — Но ты не переживай. Нам недолго идти.

За школой через дорогу виднелся заброшенный детский сад, а за ним — только лес и череда серых промзон.

Илья и Катя перемахнули через массивные трубы, по которым в своё время гулял каждый мальчишка, и вышли на тропинку.

— Сюда редко ходят, — говорила Катя, сворачивая к мрачной поляне, окружённой кривыми деревьями, — поэтому мне здесь нравится.

Она обошла дуб, окутывающий пространство толстыми корнями. Под ними виднелось что-то вроде трещины, в которую мог пролезть разве что котёнок.

— И что ты хотела мне показать? — недоумевал Илья. — Дерево?

Катя провела рукой по коре дуба, словно на нём вырезано памятное сердце с инициалами, и явно о чем-то вспомнила.

— Ты очень похож на моего брата, — сказала она с доброй улыбкой, — он тоже всегда задаёт не те вопросы.

Катя наклонилась к основанию дерева, и начала шарить руками по поверхности, пытаясь найти то ли потайную кнопку, то ли рычаг. Потом встала на четвереньки и отворила древесные шторы, открывая путь прямиком внутрь.

Илья не мог поверить:

— Как… Как это возможно?

Катя ничего не ответила и, подобно Алисе из сказки, поползла в страну чудес. Илья ошарашенно оглянулся по сторонам и только потом двинулся следом.

* * *

Туннель уходил в несуществующее пространство и, казалось, пульсировал изнутри, будто вёл куда-то глубоко в утробу этого мира. Или, если вспомнить, что вход находился за шторами, за его кулисы.

На выходе Илью встретил пластиковый пол с текстурой земли, пластиковые стены с текстурой деревьев и пластиковый потолок с текстурой неба. Он осмотрелся в коридоре, и первое, что ему захотелось сделать, это постучать кулаком по стене — он был уверен, что все они полые.

“Голые”, — промелькнула в голове мысль.

Илья увидел вдалеке голых людей. Совсем без одежды, стоявших, как манекены. Он инстинктивно подался назад.

— Спокойно, — Катя поспешила его остановить, — они не настоящие. Сейчас ты всё поймёшь.

Слова не внушали доверия. Как можно было успокоиться в этом богом недоделанном месте? Коридор напоминал ему низкополигональное пространство, будто с игры времён первого плэйстэйшн, что создавало ощутимый контраст с “живыми” людьми.

Подойдя ближе, Илья вспотел с головы до ног. На него не моргая смотрели голые люди самых разных возрастов, и чем дальше он шёл по коридору, тем их становилось больше.

— Что это за место? — недоумевал он. — Для чего оно создано, и каким образом… Ой, это же…

Он сам не заметил, как текстуры стен, пола и потолка стали напоминать зелёный школьный коридор, а люди-манекены стали сплошь знакомыми учениками и учителями. Только в неприглядном виде.

— На самом деле, я мало что знаю про это место, — начала Катя, обходя беспорядочно расставленные “манекены”. — Однажды мы с братом играли на улице и, когда я побежала в кусты за улетевшим мячом, то провалилась куда-то, и раз… Я уже здесь. В таком же коридоре, только имитирующем нашу квартиру. Там была копия брата, мамы, папы. Копия кухни и даже копии кухонных ножей. Очень острых ножей.

— И что ты сделала потом?

— Я? А я очень долго ходила по коридору. Плакала, звала брата, но никто не отвечал. Здесь есть очень много развилок, и я, в конце концов, окончательно заблудилась, пока не набрела на “лесной” коридор. Там и нашла выход за шторами через огромный дуб. Хотела сначала брату это место показать, но потом подумала, что он испугается. А я меньше всего на свете хочу, чтобы он боялся.

— Жесть, — только и смог вымолвить Илья. — Это место. Оно будто пытается скопировать наш мир и людей, но делает это как-то… — он щёлкал пальцами перед глазами одноклассницы, — примитивно что ли.

В коридоре можно было заметить ещё одну странную особенность: несмотря на полное отсутствие источников света, всё было хорошо видно, будто вдоль стен стояли панорамные окна, впускающие в коридор солнечный свет.

— Я не задумывалась, зачем это место, — Катя тоже рассматривала бесконечные лица, — но оно может помочь в твоей мести. Найти Кирилла и оторваться на нём за себя и за Лёву. Он ведь вас двоих постоянно донимал? И Лёва, говорят, даже с собой покончил.

— Он не… — Илья осёкся. — Погоди-ка. Вот же он!

Лёва стоял один посреди коридора. Немигающий взгляд был устремлён в стену.

— Может, он жив тогда? — спросил Илья.

Катя пожимала плечами. Вопросов становилось всё больше.

Они прошли ещё дальше, сквозь череду голых тел, которые уже не воспринимались как настоящие. Среди них стоял и Кирилл, сохраняя отсутствующее выражение лица.

— Я никому этого не рассказывал, — начал Илья, — но Кирилл однажды затеял с дружками опасную игру. Вывел нас с Лёвой на крышу девятиэтажки и заставил шагать по краю. Было страшно. Очень страшно. Потом все вроде как расслабились, не собирались же они нас до смерти там гонять. А то они, конечно, придурки, но не маньяки же, верно? Чутка отвлеклись, а потом вдруг послышался резкий шорох. Лёвы не было на карнизе, хотя он уже давно должен был сойти. Все перепугались, поняли, что это уже не шутки. Про меня забыли, спустились, всё тщательно проверили, а его нет нигде. Думали, может убежал. А он и дома потом не появился. Тогда и начались всякие проверки, допросы. Кирилл с тех пор как шёлковый ходил. До этого дня, конечно.

— А почему ты этого никому не рассказывал? — спросила Катя.

— А я-то что, — развёл руками Илья, — мне даже если бы поверили, всё равно никого бы не наказали. Весь город, считай, под отцом Кирилла, и тот себя тоже королём считает. Я бы ничего не добился, а отца бы с работы турнули в два счёта.

Рассказ получился путаным, но события того дня чётко выстроились у Ильи в голове. Теперь он смотрел Кириллу в глаза и не боялся. Пытался найти в них что-то человеческое, но безуспешно: что копия, что оригинал — всего лишь тела.

— Представляю, как тебе хочется его ударить, — спокойно заметила Катя.

Спорить было трудно. Илья размахнулся и ударил Кирилла в лицо. Тот пошатнулся, но остался на ногах — манекены, как оказалось, могли держать равновесие.

— Как ощущения?

Илья посмотрел на свой покрасневший кулак:

— Пока не понял.

И разразился новой волной ударов. Он пробовал по-разному: в челюсть, в глаз, даже ногой хотел попасть, но получалось скорее смешно, чем устрашающе.

Он пару раз обернулся: Кате нравилось, как он избивает Кирилла. Но неужели она его так ненавидела? Держала обиду из-за слухов про брата?

Заехал ещё пару раз по зубам, но злость никуда не девалась. Мерзкая ухмылка манекена, что привиделась ему при ударе, только раззадоривала Илью.

“Вот бы у меня был кастет, или…" — он нащупал в кармане перочинный нож.

Илья не задумался, насколько это гуманно — резать живую плоть — ведь перед ним стоял не человек, а лишь его подобие.

В импульсивном порыве он вытащил лезвие из кармана, и рванул им по шее обидчика. Тонкая красная линия прорезалась сквозь кожу.

А потом хлынула кровь, и тело увесистым мешком упало на Илью.

— Боже, — приговаривал он, выползая из-под обмякшего тела, — какого чёрта это у него… Кровь?

Он переглянулся с Катей: она, похоже, не была удивлена. Вздрогнула, только когда по коридору прокатился гул, похожий на свист гигантской бутылки.

— Что это? — Сердце забилось чаще.

За гулом, в глубине коридора, послышались шаги — кто-то бежал.

— Нужно уходить, — вскрикнула Катя, — быстрее!

Она побежала первая, Илья — как только встал на ноги — сразу за ней. Он пару раз обернулся на бегу: ничего. Однако топот всё усиливался.

Бесконечный коридор распадался на абстракции: калейдоскоп тел рифмовался с однообразными текстурными стенами. Необъяснимый ужас преследовал, дышал в спину. Илья больше не рисковал оборачиваться, чувствовал, что если хоть чуть-чуть затормозит, то его поглотит невидимое нечто.

Гул будто нарастал прямо над ухом. Топот приближался с оглушительной силой.

Илья узнал “лесной” коридор, где был выход во двор. Вырвался вперёд и свернул к шторам, чтобы поднять их и помочь Кате скорее забежать.

Он обернулся и обомлел.

Нечто маслянисто-чёрное схватило Катю за голову и держало, погрузившись жидкими пальцами ей под кожу.

Илья ринулся прочь сквозь пульсирующий туннель, навстречу естественному свету.

Оказавшись наконец на свежей улице, он не мог поверить, что всё случилось именно так, как случилось.

Шёл по дороге вдоль школы и судорожно повторял:

— Катя, Катя…

* * *

Дождь и не думал прекращаться — всё молотил по крыше веранды на детской площадке.

Артём выслушал историю Ильи до конца, попутно складывая в голове мозаику.

— Звучит ещё бредовее, чем рассказ придурка, что решил тебя отпустить, — заявил Артём. Ему вновь захотелось курить.

— Понимаю, как это звучит, — поспешил оправдаться Илья, — но мы можем прямо сейчас отправиться туда, и ты… Ты всё увидишь своими глазами.

— Да, но… Допустим, что всё тобой рассказанное — правда. Тогда получается, что ты убил Кирилла и бросил Катю.

— Нет, всё не так, — взмолился Илья, — я не знал, что настоящий Кирилл умрёт после убийства копии. А Катя… Кате я никак не мог помочь.

— Ладно, пошли, — бросил Артём.

— К-куда?

— Как куда? В тоннель твой волшебный.

Без лишних слов они отправились к тому дереву на мрачной поляне.

Артём всю дорогу вспоминал о том дне, когда сестра потерялась, а отец чуть позже разбился в аварии. Если сопоставить эти события с рассказом Ильи и дяди, то получалось, что Катя…

Убила отца?

— Вот, — указал Илья, — вход где-то здесь.

Корни мертвыми когтями вцепились в чёрную землю. Под ними расходилась трещина, словно можно потянуть за её края, она и откроется.

— Где вход? — спросил Артём.

— Должен быть где-то тут.

Илья водил руками по корням, и вдруг нащупал шторы. Раздвинул их, открывая проход в закулисье.

Сердце Артёма забилось быстрее.

“Значит правда?” — с подозрением подумал он. А вслух произнёс лишь короткое:

— Ты первый.

продолжение следует...

Автор: Александр Пудов
Оригинальная публикация ВК

— Господа! — рявкнул адмирал. — Тост!

Он замер в театральной паузе, которую сопровождала гробовая тишина лизоблюдства обратившихся в слух офицеров. Посчитав, что элемент драматичности выдержан достаточно, Рандбарн продолжил:

— Это была дьявольски тяжёлая кампания. Недели боёв, в которых сложили головы достойнейшие из нас, завершились победой! Нашей победой.

Я фыркнула, тут же замаскировав смешок под кашель. Ни добавить, ни прибавить.

— Я горд, что нашей беспримерной доблестью взят сам Тетафорсай! Настоящий мир-крепость. И теперь дорога к сердцу врага открыта!

Хорошо, что в громоподобном рёве пьяных глоток никто не услышал, как я назвала капитана.

Обласканный льстивым обожанием, он снисходительно махнул рукой:

— Но я хочу отдать дань уважения тем, благодаря кому наша победа приобрела такое значение!

Рандбарн повернулся к четвёрке пленников:

— Ваша стойкость восхищает. Вы — немногие, кто сопротивлялся нам столь долго. Поэтому я пью за вас! За то, что вы сделали мою победу слаще! Никто раньше не мог сломить Тетафорсай! Инвэтре!

— Инвэтре!!! — проревели офицеры древний клич, вскидывая руки в отработанном жесте. Никто из них не видел обжигающую ненависть, с которой смотрели те четверо. Но я-то видела.

Опрокинув бокал, Рандбарн взглянул на пленников, которые так и не притронулись к выпивке. Блеск неудовольствия появился в его расширенных зрачках.

— Вы настолько скромны, что не стали пить за самих себя, офицеры? — обратился к своим «гостям» капитан. — Достойно. Но… Я настаиваю.

Я затаила дыхание. Пусть Рандбарн и вёл себя как склонный к маскараду кретин, но жестокости ему было не занимать.

Один из пленных поднялся. Фиолетовый взгляд молодого офицера столкнулся в смертельном поединке с акульим взором свинцовых глаз прирождённого убийцы. Офицер плюнул в свой бокал и отшвырнул его. Звякнуло стекло, и дорогой напиток расплескался по полу алыми каплями.

Я залпом выпила оставшееся виски. Смело, но очень глупо. Этот юноша не осознавал, какую беду накликал.

Повисла звенящая тишина. Рандбарн разочарованно вздохнул.

— Похоже, война вырастила из щенков вроде вас неплохих бойцовских псов. Но вы не усвоили главного. Разумного страха перед победителями. А я научу вас бояться.

Он взглянул в мою сторону. Жестокие глаза масляно блеснули.

— Юали, дорогая, соедини нас с мостиком.

Небрежным движением кисти я скользнула по световой струне коммуникатора. Окружающая обстановка изменилась. Вместо роскошных покоев кают-компании мы увидели командный пункт с видом на громадную обзорную палубу. Наши бесплотные проекции свободно плыли по помещению, не мешая работе персонала.

— А теперь, дорогие гости, я вам кое-что покажу.

Капитан кивнул в сторону бездны по ту сторону толстого метастекла. Чёрный бархат космоса украшал оранжевый серп газового гиганта. Обвенчанный с пустотой исполинскими кольцами, изрядно погрызенными тенями, Тетафорсай слепо таращился во тьму многочисленными бельмами атмосферных вихрей.

Но адмирал хотел показать другое.

Разбитые остовы сторожевых кораблей и боевых платформ, на которых распускались плазменные розы. Орбитальные ойкуменополисы, ставшие усыпальницами с погребёнными заживо миллионами, теперь плакали ледяными слезами утекающего воздуха. А наша стая приближалась к крошечной аквамариновой планете.

Лицо молодого офицера исказилось. Уловив его реакцию, капитан самодовольно ухмыльнулся.

— Что, поубавилось спеси, капитан Эл’тьен? То ли ещё будет…

Рандбарн связался с мостиком.

— Орудийному расчёту фронтальной турели — полная боевая готовность! Цель — Тетафорсай Парвус.

— Сука! — заорал пленник. Его выдержка рухнула, обнажив истинную и ничем не замутнённую ненависть. — Даже не думай!

— Я уже всё обдумал, — Рандбарн сложил руки за спиной, окинув планету взглядом палача.

— Цель захвачена, — ответил артиллерист, — жду приказа.

Обернувшись к узникам, капитан подмигнул:

— История побеждённых не помнит.

И, вдохнув полной грудью, отчеканил:

— Залп!

Сперва ничего не происходило. Я застыла, словно льдинка, пока торпеды мчались сквозь пустоту. Лишь безумно колотилось сердце. Я привыкла к войне. Кровопролитным боям, грязи и смертям на полях брани.

Это же была казнь.

Истекала последняя минута, отпущенная обречённому миру. А потом я увидела, как погибала маленькая планета. Содрогнувшись в страшной судороге, она рассыпалась на тысячи частей, сверкающих расплавленным золотом. Пылающие обломки погребальным дождём рухнули в атмосферу газового гиганта, оставляя в ней эпитафию из уродливых оспин, чёрных, как сажа. Миллиарды жизней оборвались в один миг. По щелчку пальца. Да, вот так, небрежно.

Дредноут на головокружительной скорости приблизился к новорожденному обломочному полю. Рандбарн наблюдал за пылающим в предсмертной ярости ядром и роем осколков, которые разлетались в вечность молчаливыми надгробиями. Вдоволь налюбовавшись картиной судного дня, он обернулся. Веселья в его глазах уже не было. Только безжалостная свирепость сломленного затяжной войной человека, который уже не мог жить иначе.

Я-то убедилась.

— Довольно пафоса, — он махнул мне, и я отключила устройство, возвращая нас в кают-кампанию. — Охрана!

Стоящие на выходе гвардейцы тут же окружили пленных офицеров.

— Этих троих, кроме уважаемого Эл’тьена, вышвырнуть в космос. Без скафандров. Юали, распорядись, чтобы навигаторы проложили курс к Скоплению Анкримар в Хвосте Василиска. И начинай готовить войска. Пора добить этих уродов.

Горький смех раздался в помещении. Эл’тьен смотрел на капитана и смеялся. На его лице застыло безумие.

— Вы не понимаете, во что ввязываетесь, — прошипел он, — это вам с рук не сойдёт.

Рандбарн пожал плечами.

— Да похер.

Я молча покинула зал. У меня не было родного мира, кроме «Карнифекса», на котором я родилась. Но я понимала офицера, только что лишившегося своей планеты.

Ложь. Мне никогда этого не понять.

Уже на выходе я заметила, как адмирал наполняет ещё один бокал.

— Эл’тьен, так вы выпьете со мной или как?

Я лишь покачала головой.

***

Недели пути до Хвоста Василиска пролетели быстро. Заваленная делами по уши, я не думала ни о чём, кроме войны. Я родилась в войну и ею жила. Я не видела ничего, кроме бесконечных боёв и напряжённого быта в затишьях между ними. Я ничему другому не научилась.

Мне некогда размышлять над истоками пангалактической бойни, которые утратили всякую ясность века назад. Я не переживаю и о будущем. Да и наступит ли оно, это будущее?

Подобно новорождённым паучкам, прогрызающим кокон, мы поколения назад сожрали изнутри свою историческую родину.

Полумифическая и навсегда забытая, она потерялась далеко за кормой, не успев сказать прощальных слов своим вероломным детям. Так уж получилось, что, обретя невероятное могущество, мы стали феноменально беспомощными перед неутолимой жаждой завоеваний. Разлетевшись во все стороны осколками погибшего мира, мы были охотниками, рыщущими в чёрной пустоте. Как глубоководные хищники в океанских безднах. Как падальщики.

И, приблизившись к рубежам освоенного космоса, где притаились суровые миры Анкримара, мы не представляли, что будет дальше. Какие ужасы таятся за пределами последних территорий человека? Не станем ли жертвами мы сами?

Наплевать. Что ни день, то ближе к смерти.

Я снова осмотрела личное оружие. Сейчас под нами рыдал кровавыми слезами очередной мир, безжалостно избиваемый орбитальной артподготовкой. За последнее время мы закрепились на большей части планеты, но некоторые регионы отчаянно сопротивлялись. И я уже догадывалась почему.

Дожидаясь, пока не стихнет ад бомбардировки, я и остальные десантники готовились к высадке в горячую точку, почему-то слишком важную, чтобы просто сравнять её с землёй. Адмиралу виднее. Наверное.

Я упаковала в подсумок запасные фламмпластины для иммолятора и проверила экзоскелет. Войска выдрочены в хвост и в гриву, сыты, обуты и готовы к бою. Все мыслимые инструктажи прочно вбиты в головы. Замечательно. Теперь можно воевать.

Взревели реакторы телепортационной платформы. Реальность пошла ходуном. Закружилась голова, и невыносимо потянуло в животе, словно перед феерическим поносом. Ничего, ещё чуток потерпеть.

Толчок, и я валюсь с ног. Такое вот неуклюжее прибытие. Или, как бы сказал главный артиллерист, «хуитие».

Гудящая платформа вплавилась в бетон. У нескольких штурмовиков отказали магнитные крепления, и бойцов сорвало с мест. Кого-то до сих пор глумящаяся нереальность даже закинула под край рампы, где несчастные горели заживо в лужах расплавленной породы.

Что ж, бывает. При телепортации всякое случалось. Среди солдатни даже ходила байка о том, что у какого-то бойца после высадки хрен с носом поменялись.

Я не удивлена. Наши техники предпочитали сначала бухну́ть, а потом заниматься подготовкой оборудования.

Чего ещё ожидать, когда кругом анархия?

Впрочем, расслабляться некогда. Противник, прижатый к земле огнём сверхтяжёлых орудий, скоро оклемается. Я проследила за росчерками от потрошащих небо снарядов масс-ускорителей. Основной шквал рукотворного армагеддона уже миновал, и скоро можно начинать атаку.

С небес рухнуло световое копьё и опалило горизонт заревом преисподней. Рёв раскалившегося воздуха сбил с ног, и я едва не вознесла молитву исчезнувшему богу. Температурный датчик противно запищал на отметке в семьсот градусов. Почти на пределе выносливости защитных систем. Это слишком близко…

Я в ярости связалась с «Карнифексом».

— Артиллерия! — заорала я. — Глаза в жопе застряли?! Наших позиций не видите?

— Распоряжение капитана. В ста километрах к северо-востоку от вас в воздух поднялся ранее не замеченный авиабастион с роем сателлитов. Спустя минуту они бы упали вам на головы. Адмирал не оценит, если семь тысяч бойцов и его любимая боевая пиз… фаворитка стали бы фаршем.

Я грязно выругалась.

— Ты и на толчке такой же меткий?

Сквозь шум помех грянуло многоголосое ржание. С личного канала на громкую связь переключил, гадёныш.

— Стрельба из «эрадикаторов» допускает погрешность в плюс-минус двадцать километров от цели. И, долбанув с высоты в полторы тысячи миль с учётом постоянного движения, мы попали в яблочко. При этом даже не поджарив как следует твои прелести. Ничего, когда вернёшься — дожарим непременно. Ещё добавки попросишь.

— Жди возвращения, кобель! — выплюнула я и отключила дребезжащий от хохота коммуникатор. Подняв голову к бурлящим небесам, я показала неприличный жест невидимому дредноуту. Этим бы только жарить.

Пискнул хронометр. Пора выступать.

Под прикрытием разведдронов мы выдвинулись малыми группами широким фронтом. Если ад действительно существует, то он выглядит именно так. Земля изрыта и оплавлена. Руины зданий торчат обломанными зубами. Курятся едким смрадом вязкие моря перегретого асфальта. Из окон стекают горячие слёзы расплавленного стекла.

И, конечно же, трупы.

Многочисленные лики смерти безо всякой цензуры. Все разные. И уродливые как один.

Я равнодушно оглядывала поле брани. Неприглядно. Как и везде. Грязь войны всегда будет прилипать к подошвам армейской обуви, куда бы ни пошёл солдат. Его пища всегда будет с привкусом пепла, а воздух, которым он дышит, даже после рециркуляции будет отдавать гарью и озоновой вонью иммолятора.

Мы вошли в город. Именно тут бушевали самые кровопролитные бои. Здесь легко могла быть засада…

— Контакт! — заорал один из бойцов, вскидывая орудие, но слепящий луч превратил его голову в алый туман. Десятки световых жал впивались в штурмовиков, пробивая их насквозь и отрывая конечности. Эфир взорвался штормом воплей боли и ярости.

Не растерявшись и отрывисто отдавая команды, я рухнула за ближайшую насыпь, выставив перед собой оружие. Дисплей предательски молчал, не выявляя присутствия врагов.

Разведка совсем ослепла?

Солдаты отчаянно вели огонь на подавление, но погибали десятками. Краем глаза я заметила, как серая тень отделилась от стены, сливаясь с окружающей обстановкой. Паукообразный силуэт, оснащённый лучевыми пушками. В ту же секунду изменив форму и окраску, он вытянулся змеёй и вполз в пролом. По спине пробежал холодок узнавания.

Полиморфы. Противоестественный технологический союз стали и плоти.

Причина небывалой стойкости осаждённого мира.

Рядом рассыпалось низенькое здание. Не успел осесть шлейф пыли, как на его месте возник неприятель. Превратившись в двухметровый шар из стали, он с противным визгом покатился к солдатам. Окутанный зеленоватыми всполохами, он вломился в ряды воинов, испепеляя их энергетическими кнутами или же попросту давя.

Я переключила режим стрельбы иммолятора и единым залпом разрядила энергоячейку. Плазменная комета со свистом врезалась в рукотворное чудовище, прожигая его насквозь. С возмущённым скрежетом, в котором прозвучала досада, полиморф исчез в самоубийственном взрыве.

Кругом бушевала бойня. Десятки полиморфов появлялись в неожиданных местах и выкашивали бойцов с угрожающей скоростью. Они испепеляли нас из тяжёлого оружия, разрушали наши боевые машины, или рвали на куски в рукопашной. Люди бешено сопротивлялись. И гибли.

Один из подбитых противников с мелодичным звоном распался на несколько серповидных фрагментов, которые расчленяли солдат одного за другим. Ещё немного — и нас уничтожат.

В боевом безумии я едва не проглядела атаку следующего противника. Напоминающий многоножку полиморф угрожающе изогнул сегментированное тело, сплошь залитое кровью. Перемалывая под своим многотонным брюхом камень и плоть, монстр надвигался на меня как танк.

Фасеточные глаза светились нечеловеческой злобой. Щёлкнули челюсти, и враг выплюнул рой голубоватых игл. Меня спасла только сноровка и элементарная удача. Я нырнула за ветхое укрытие, которое застонало и растрескалось от попаданий.

Матерясь на чём свет стоит, я выстрелила в беснующуюся тварь. Сноп из белых искр со свистом вылетел из скошенного дула и превратился в струю пламени. Мгновение — и полиморф забился в судорогах.

— Погань! — процедила я, кидая для верности тобониевую гранату. Взрыв расцвёл чёрным облаком, и полиморф рассыпался хлопьями бурой сажи.

Земля снова ушла из-под ног. Жалкие останки построек, которых ещё не стёрли орбитальные удары, рассыпались, как карточные домики. Терзавшие нас бестии тут же скрылись.

С надсадным рёвом почва под нами пошла трещинами, будто раздираемая изнутри чудовищной мощью.

— Все назад! — заорала я по общему каналу. В спешном отступлении я заметила, как разломы в породе превратились в зияющие пропасти, куда с воплями падали солдаты и боевая техника. Выжимая всё что можно из доспеха, я перескакивала через раскрывающиеся, словно голодные рты, провалы. На моих глазах целый отряд бегущих бойцов угодил под оползень из каменного шлака и разорванного металла. Другие солдаты, спотыкаясь, валились в бездонные ямы, из которых змеился чёрный дым. Приказы командиров групп, безумные крики паники и невыносимой боли забили эфир. Наступление с треском провалилось. Кругом творился хаос.

Следом произошло то, во что я отказывалась верить. Клубы чёрного, как смоль, дыма вытягивались в щупальца. Обвиваясь вокруг штурмовиков, они или утаскивали воинов в провалы, или же давили, как жуков, и выворачивали наизнанку.

Меня заколотило. Лишь стальной волей борясь с нарастающим ужасом, я ещё сохранила возможность мыслить более или менее трезво. Но вряд ли надолго.

Мой коммуникатор заскрипел в надсадном кашле помех. Адмирал. Как своевременно.

— Юали! — голос Рандбрана был резок, как понос после просроченного пайка. — Что там у вас за бардак?

Я едва не расхохоталась.

— Нас истребляют, кретин! Вытаскивай нас отсюда!

Ответ капитана утонул в треске статики. Вой за спиной заставил меня оглянуться. Руины перестали существовать. Поток иссиня-чёрного света спиралью взмыл в небо, стеная, словно сжигаемые заживо ведьмы.

— Что за… — Неотрывно смотревший вслед ему сержант был белее мела.

Мой динамик взорвался криками. Вне всяких сомнений, кричал «Карнифекс». С нарастающей тревогой я вслушивалась, как отрывистые приказы тонут в воплях невыносимой боли и панического ужаса. Я похолодела от крещендо смертных визгов. То, что сейчас происходило на звездолёте, не поддавалось моему пониманию. И я не думаю, что мой рассудок готов это осознать.

Всё стихло, словно у приёмника села батарейка. Не слышно даже шума эфира.

Капкан захлопнулся.

Я смотрела, как часть наших кораблей падает титаническими кометами. Разваливающиеся на куски, они рухнули где-то за горизонтом.

Мы остались одни в побеждённом мире, ощущая горечь поражения. Каким-то образом вся планета ополчилась на своих мучителей, сломав наступлению хребет. Умирая, она оставила нас беспомощными. Потеряв флот — а я в этом нисколько не сомневалась, — гидра в нашем лице разом лишилась всех голов.

Солнце размытой кляксой пыталось пробиться сквозь тяжёлый смог. Безразлично взирая на планету-некрополь, оно говорило нам, что мы убили будущее.

***

Я едва брела под дождём. Счёт времени потерян. От всего высадившегося воинства остались жалкие десятки. Сколько ещё таких потерянных душ скиталось в этой лишённой жизни тюрьме?

Мы устали отбиваться от полиморфов, устраивающих резню после заката. Моральный дух рухнул ниже плинтуса. Нам уже не за что воевать. Последние защитники в самоубийственной ярости не оставили ничего, кроме обезумевших цепных псов, потрошащих нас каждую ночь. Отдающая гарью сырость, грязь и голод стали нашими постоянными спутниками. Голод — страшнее всего. Это он разгрыз некогда крепкие воинские узы, заменив их сетью безумия, страха и безысходности.

Осталась лишь вода со вкусом сажи. И жестокие изнурительные болезни.

Наши силы, потерявшие право называться войском, редели. Они рассеялись по всему свету. Люди бесцельно уходили в никуда. Только бы подальше друг от друга. Меня не покидало ощущение, что мы — исчезающие представителями человечества, давно утратившие людской облик.

С потухшим взором я ковыляла неизвестно куда, с трудом жуя отдающий мерзкой приторностью кусок сухого мяса. Руки тряслись. Форма истрепалась, а некогда крепкая армейская обувь окончательно прохудилась. Обесточенный экзоскелет давно брошен. Очень хотелось пить. Живот крутило, резь под ложечкой стала совсем невыносимой. Лихорадка выжигала меня изнутри, отнимая все силы. Дошло до того, что в жесточайшие приступы диареи я не успевала, да и не могла, вовремя снять штаны.

Обгоревшие деревья костями неведомых животных тянулись вверх в слабой попытке выпотрошить низкие пепельные тучи. Ночи становились длиннее, а я боялась уснуть, одержимая манией преследования. Полиморфы неотступно следовали за нами, ожидая темноты, чтобы развязать очередную бойню. Но помимо них в густом мраке скрывалось что-то ещё. То, чья потусторонняя ярость превратила наши боевые корабли в дрейфующие и безмолвные склепы, одним махом срезав одну из ветвей от древа человеческой экспансии. Нашу ветвь.

Вскоре я осталась одна. Это произошло на рассвете, когда, вырвавшись из забытья тяжёлого сна, я не увидела никого. Бледные тени, бывшие мне до этого братьями и сёстрами по оружию, навсегда растворились в серых сумерках, унеся потускневшее воспоминание о том, как выглядит человек. Став пленницей забвения и одиночества, я уже не видела цели, ради чего стоило жить. Но из-за того, что с каждым разом приходило в моих снах, я боялась умирать. Высохшей ладонью я залезла в подсумок и вытащила последнюю фламм-пластинку. В самой середине тонкого и прозрачного, но такого прочного стёклышка билось крошечное плазменное сердце. Мягкий оранжевый свет этого пушистого на вид мерцающего облачка был единственным, что нёс для меня тепло в опустошённом и таком жутком мире.

Люди мне больше не попадались. От них всё равно не было проку. Разве что…

Я доела оставшееся мясо, запив его мутной водой, отдающей тухлятиной. Ещё неизвестно, что сведёт меня в могилу раньше — голод или высасывающая досуха болезнь. Я всё чаще посматривала на иммолятор. От меня ведь требовалось совсем немного…

Это произойдёт мгновенно. Облачко получит свободу и сожжёт нервные окончания, а за ними и всё тело гораздо быстрее, чем болевой импульс расцветёт терновником страданий. Но почему я не могу сделать этого? Мне хотелось бы верить, что виной этому слабость тела, нежели пошатнувшаяся сила духа.

Споткнувшись, я повалилась в жидкую грязь. Ужасная вонь, даже хуже, чем от моего заблёванного и пропитанного кровью рубища.

Я кое-как поднялась. В серой пелене, скрывшей небо, появились рваные дыры просветов, через которые на бренную землю с презрением смотрели далёкие звёзды. Я показала им средний палец и харкнула кровью.

— Наблюдаете, как подыхаю? — нетвёрдым голосом пробормотала я. — Ничего, рано или поздно сдохнете и вы. Пошло оно всё куда подальше…

В тот момент я не думала, что им вообще есть какое-то дело до мира, умирающего в луже собственного дерьма. Мне было невдомёк, что в неисповедимой дали, далеко за пределами этой ущербной, изнасилованной войной планетки, в стылой тьме вымирало всё живое. И, проваливаясь в сон, я ещё не знала, что мне вот-вот предстоит узнать об этом.

***

Я бесплотным духом плыла по перекрученным коридорам, похожим на пустые артерии. Вездесущая мерзкая плесень влажно блестела ржавчиной в зловещем свете, бьющем из иллюминаторов. Очередной жуткий сон, что в муках родило моё бессознательное, не иначе.

Приблизившись к иллюминатору, я в ужасе от него отшатнулась.

Отливающая багровым чернота слепо таращилась на меня. Единичные звёзды, окутанные туманным гало, умирали в корчах, изрыгая спикулы адского огня. Полыхала магмой тёмная планета, покрытая струпьями ожогов.

И повсюду дрейфовали корабли. Их тронутые тлением остовы витали в гниющем мраке, источая удушливый смрад боли и разложения.

И я откуда-то знала, что находилась на одном из них.

Липкий страх сковал волю. Я ощущала, как из недр почуявшего моё присутствие судна поднималось нечто чуждое. Неведомая сила потянула меня к источнику эманаций, и я наконец поняла, где оказалась.

Огромные аркады ангаров, обрушенные и раздавленные. Вырванные с корнем циклопические орудия, некогда стиравшие в порошок города. Гигантская сквозная дыра с оплавленными краями на месте мостика. Служебные помещения, в которой плавали в невесомости изуродованные до неузнаваемости трупы сотен людей, погибших от взрывной декомпрессии. Я пролетала мимо жилых блоков и видела ужасные картины, которые навечно вписались в интерьер исполинского могильника. Склепа, некогда бывшего флагманом Фронта Паскаля Северного Королевства, — дредноута «Карнифекс».

Который будто попал в ад. Металл превратился в плоть. Стёкла иллюминаторов истекали тягучим жиром. Курились едкими парами вентиляционные шахты. И повсюду виднелись впаянные в двери и переборки тела.

Я видела, как жуткие тени мелькают в сумрачной дали бесконечных коридоров. Я слышала эхо криков, в которых не звучала ни одна человеческая эмоция. Стокилометровый дредноут, призванный вселять ужас в любого врага, сам пал жертвой невыразимого кошмара. Леденящего душу, выворачивающего наизнанку и… нереального даже для сна. Я отказывалась верить в происходящее.

— Отрицание — слабая защита, — прошелестел бесплотный голос.

Я заозиралась. В тёмном углу что-то пошевелилось. Металлпластовая стена выгнулась мне навстречу, зарябив как ртуть. Со стоном разрываемых на части сотен душ из неё выступило лицо.

Я никогда не видела ничего более отвратительного. Вселяющее животный ужас, оно было маской смерти. Изъеденное чумой и дышащее ледяным холодом ущелий Тартара лицо уставилось на меня подёрнутым катарактой фиолетовым глазом. Во мне шевельнулось узнавание…

— Эл’тьен?..

Пришелец растянул безгубый рот в ломаной усмешке.

— Уже нет никаких имён. Уже ничего нет.

Это всего лишь сон.

— Допустим, если это тебя утешит, — уродливое создание сплюнуло комок слизи, — но дыма без огня не бывает, верно?

Раздался звук, похожий на скрежет кости по стеклу. Циклоп смеялся.

— Сами виноваты. Вы шли за своим капитаном сквозь самоубийственную бойню на край галактики, не зная, чего он хочет на самом деле.

Я молчала. Мне уже нечего сказать.

Лицо пошло волнами.

— Как всегда, сначала идут дурные слухи, а затем приходят плохие вести. Мы до последнего надеялись, что вы нас обойдёте. Но нет. Вы безудержной свирепостью разбудили истинных владык этого мира, что пришли из-за пределов космологического горизонта неисчислимые эоны назад. Наша добровольная изоляция была только нашим бременем. Теперь его понесёте и вы. Все понесут.

Непреодолимая сила потянула меня в бездонные глубины фиолетового ока. Обуянная страхом, я попыталась проснуться, как делает любой сновидец.

И не смогла.

Меня подхватил шторм ужасных видений. Разрываемая на части его необузданной мощью, я словно падший ангел рухнула на тёмную планету, окутанная чёрным огнём.

Я увидела гниющий мир, кишащий демонами. Вспышки ненависти, тени безумия и морок лжи калейдоскопом ужасов кружились в облаках из смертного праха исчезнувшей жизни. Безымянные кривые башни из чуждой плоти вздымались ввысь в слабой попытке выколоть глумливые очи умирающих звёзд.

Я нашла себя.

Исхудавшее тело в жалких обносках распростёрлось в луже лицом вниз. Толпы падальщиков приближались к нему со всех сторон. Из оскаленных пастей свисали нити бурой слюны. Я ощущала их горячее дыхание, отдающее фекальной вонью.

Я потерянно уставилась на покрытые грязью тонкие тростинки пальцев, которые в оцепенении скрючились на разряженном иммоляторе. Его ствол разъедала ржавчина. А рядом с ним лежала брошенная пластинка из метастекла, в центре которой мерцало крошечное плазменное сердце.

И, глядя на творящееся безумие, я вспомнила слова главного артиллериста, с которым мы закатывали фантастические пьянки в невообразимо далёком и бессмысленном прошлом. В прежней жизни, целиком и полностью отданной войне.

«Ад уже здесь».

Но лишь сейчас я наконец осознала, что мы всегда принадлежали только ему. Даже если жили робкими надеждами на обратное.

Группа автора: Death Continuum

Автор: Death Continuum
Оригинальная публикация ВК

— А это тут при чём?

— Так знаешь?

— Знаю.

— Вода бьёт жажду, соль бьёт воду, и соль бьёт жажду.

— Почему они дерутся?

— А, то есть то, что бьются камень, ножницы и бумага, тебя не смущает?

— И вообще, у тебя неправильно. К каждому нужно что-то, что его побьёт. Не бывает неуязвимых.

— Ты меня слушаешь вообще?

— Нет, пить хочу.

— Воды нет.

— Если вода бьёт жажду, а соль бьёт воду, то жажда бьёт соль.

— Ага. Так бьёт, что у тебя не горло, а скопление кристаллов.

— Зато красиво.

— Действительно.

Их двое. Маленькие белые точки средь чёрных валунов. Одна повыше, другая поменьше. Ноги их то прилипают, то натыкаются на острые куски мусора. Но они идут молча, почти беззвучно, тонкие, как исписанный мел.

— Может, с этих кристаллов капает вода?

— Нет воды. Нечего пить. Успокойся.

— Как успокоиться? Пить хочу!

— Когда дойдём, попьёшь.

— А куда мы идём?

— К морю.

— А нам далеко идти?

— Да.

Раньше здесь жили чайки. Их серые тучи криком занимали воздух, искали между камней что-то съестное, а теперь только ветер обтёсывает их облезшие тушки. Обтрёпанные перья остовом торчат из липкой земли.

— Пить хочу.

— Чем больше ты говоришь, тем сильнее тебе хочется пить. Так что заткнись и потерпи, а то до воды не доживёшь.

— А ведь раньше у нас дома была вода, и можно было не идти к морю, чтобы его пить. Почему у нас больше нет воды дома?

— Потому что вода бьёт жажду, а жажду бить невыгодно.

— Но ведь, если жажду не бить, она никуда не пропадёт.

— Ты просто привыкнешь. Сначала к жажде, потом к обезвоживанию, а потом…

— А если я рыба?

— В смысле?

— В смысле я не могу жить без воды.

— Ну, есть три варианта. Либо ты отращиваешь лапы и учишься жить без воды, либо ты умираешь.

— А третий?

— А третий — ты идёшь к морю.

— Но ты говоришь, что море пить нельзя.

— А у нас есть выбор?

Зато земля эта страшная не даёт ветру вопящему отбросить двоих прочь. Они идут медленно, слабо, почти не борясь. Сами как пустые остовы, тонкие, почти просвечивающие.

— Пить хочу.

— Я тоже хочу.

— Почему ты не говоришь об этом?

— Я не хочу умереть.

— Умереть? Это как?

— Это страшно.

— Почему это страшно?

— Когда ты умираешь, ты уже не хочешь пить. Ты не хочешь к морю. Ты ничего уже не хочешь. Потому что ничего от тебя не остаётся. Только кости.

— А кости не хотят пить?

— Хотят. Но не могут. Если кости набирают воду, они начинают гнить. Появляется запах. От этого запаха не избавиться, пока кости не исчезнут полностью.

— А если кости не будут пить?

— Тогда они могут сохраниться. Понимаешь? Если остановить жажду внутри себя, можно сохраниться. Или если попасть в правильную среду. Тогда не будет хотеться пить.

— Не будет хотеться пить?

— Да. Твои кости высохнут, и им не будет хотеться пить. Со временем они превратятся в мел.

— Мел такой хрупкий.

— Зато его много.

— Пить хочется.

— Хочется. Но надо идти.

Вдруг что-то блеснуло среди вязкого месива. Два острых маленьких камушка.

— А что это?

— Это — кремень.

— Что такое кремень?

— Это камень, живущий под мелом.

— Он такой твëрдый.

— Да, он твёрдый. Если потереть два кремня друг о друга, можно высечь искру.

— Искру?

— Искра — это капля огня.

— Как у огня может быть капля?

— Ну, если может быть море из огня, то у него есть и капля.

— Море огня? Как это? Там же нет воды!

— Огонь как море — он всегда голоден.

— А зачем нужно море огня?

— Я не знаю.

— Если оно не нужно, значит, его не существует.

— Оно существует, но не всегда. Оно никогда не остаётся на месте и сжирает всё на пути. Его делают люди. Им кажется, что они смогли подчинить огонь. Ему не надо многого, только еды. Он вечно голоден. Он любит разрушать. Из одной капли огня может родиться море. Я никогда не забуду его.

— Но огонь тёплый.

— Он не тёплый. Он горячий. Он может прогнать воду.

— Как?

— Вода становится паром и улетает. Она умеет ждать, но прощать не умеет.

— Поэтому море не любит нас? Поэтому если его выпить, то ты умрёшь?

— Смекаешь.

— Огонь бьёт воду.

— А вода бьёт огонь.

— Как так?

— Потому что нет ничего непобедимого.

— А у меня теперь есть камень. И у тебя есть камень.

— Только пить хочется. Море рядом. Мы рядом.

— А откуда здесь кремень, если рядом море? Разве оно не боится, что его прогонят?

— Море так просто не прогнать.

— Ну и что?

— Говорят, кремень рождается под мелом. Они были практически одним и тем же и зрели на дне древнего моря.

— Стой! Ты же говоришь, что кости, ставшие мелом, не хотели пить! Что они высохли и потому сохранились!

— Они высохли позже.

— Но это значит, что можно хотеть пить и остаться живым!

— Нет.

— Почему? Почему ты мне врёшь?

— Я хочу пить.

— И что? Я хочу знать, почему ты мне врёшь?

— Я хочу сберечь тебя.

— И как ты меня сбережёшь, если врёшь?

— Послушай. Мел и кремень не хотели пить — их поглотило море!

— Поглотило?

— Съело, сожрало, выпило. Полностью!

— Как огонь?

— Как огонь. Как же пить хочется…

— Тебя ноги не держат. Хочешь, отдохнём?

— Боюсь, если остановиться, мы уже не дойдём.

— Но до моря так далеко…

— Далеко… но я чувствую его запах.

— Пахнет солью и солнцем. Помнишь? Так пахло дома, летом. А ещё пахло травой и пылью. И грозой.

— Было хорошо. Пить хочется.

— Пойдём!

— Давай побежим наперегонки?

— Давай!

— Видишь, вон там, далеко, синее пятнышко? Кто прибежит первый, тот и победил.

— Подожди. Если бегаешь, пить хочется только больше!

— Ну и что? Море близко! Прибежишь и попьёшь.

— Ну, хорошо! Я буду хотеть пить так, что выпью его целиком!

— А как же я?

— Ладно, тебе оставлю.

— Ну что, побежали? Раз, два…

— Стой! А что получает победитель?

— Победитель… получает второй кусочек кремня.

— Ура! Ну всё, раз, два, три — вперё-ё-ёд!..

Вдруг небо плюнуло вниз. И ещё, и ещё… Дождь забил бессильно по липкой земле, оставляя маленькие вмятины. Их становилось всё больше и больше… Двое улыбались, хоть капли и жгли кожу. Двое смеялись, звонко и весело. Берег впервые за годы наполнился звуком. В нём родился ритм, почти считалочка:

— Здравствуй, море, это я.

Там, в тебе, моя семья,

Кости белые на дне.

Было вкусно ли тебе?

Здравствуй, море, это я,

Забирай теперь меня.

И живи ты сколько дней,

Не хватило чтоб огней

Всë тебя остановить.

Боже, дай же мне попить.

Всё замолкло. Только дождь и босые пятки глухо отзываются средь всего.

— Ура! — раздалось в тишине. — Получилось! Ну, где мой заслуженный кусочек кремня? Эй? Где ты? Ау?

Тихо шумит море.

—Ты — это море? Казалось, ты больше и страшнее. Но здесь больше нет никого. Сыграем? Камень, ножницы, бумага, раз, два, три…

Море плеснуло без интереса.

— Здравствуй, море, это я. Ты такое красивое, море. Я хочу выпить тебя полностью. Слышишь? Я выпью тебя полностью. Чего ты хочешь? Хочешь жертв и подношений? У меня есть только камень. Твой песок и так бел от костей и блестит от золота. Ты хочешь крови и слёз? Но ты и так красно и солëно. Твоя вода убивает, хотя должна давать жизнь.

Я знаю тебя как никто. Ты хочешь пить. Постоянно. И ничего не может утолить твоей жажды. Я хочу пить. И я выпью тебя целиком за каждого, кто стал песком или обернулся пеной.

Милое море! Пьянящее, дикое, злое и нежное море! Я хочу, чтобы ты было у каждого. Чтобы ты было везде. Я хочу, чтобы ты захватило своею жаждой весь мир! Я хочу, чтобы ты давало жизнь! Ведь живут же водоросли, и рыбы, и киты, и креветки. Ты ведь кормишь чёрных птиц и белых медведей. Накорми и нас, напои — чем мы хуже! Почему ты убегаешь от нас? Мы хотим пить!

Море… Один раз увидев, не забудешь никогда. Один раз услышав, не забудешь никогда. Один раз почуяв, не забудешь никогда. Смертельно нужное, жизненно важное, бесконечно прекрасное…

Потом, когда пришли к этому мрачному берегу, спросили:

— А где море?

Никакой воды не осталось. Только кто-то бродил по костянистому песку.

— Здравствуй, — отозвался молодой голос. — Море — это я.

Автор: Вася Сорокина
Оригинальная публикация ВК

Григорий Михайлович вытащил из ящика стола увесистую стопку фотографий, вырезанных из «Правды», «Советского флота», «Сельской жизни» и ещё дюжины газет, названия которых уже давно не на слуху. Вот улыбается, случайно посмотрев на фотографа, моряк в порту Таллина. Заняты работой обнажённые по пояс строители БАМа. Всматривается в содержимое колбы молодая лаборантка какого-то НИИ. Одна за другой идут групповые фото: Первомай, День Победы, седьмое ноября. Ткачихи держат портрет Анжелы Дэвис, комсомольцы несут транспарант «Свободу Нельсону Манделе». Все, кто видел эту коллекцию, повторяли: «Каждый кадр – хоть на стену вешай».

Старик перебрал стопку, всё сильнее погружаясь в воспоминания. Скольких трудов ему стоила эта кучка бумаги – поймать свет, настроить фотоаппарат, объяснить, как лучше встать. Потом долго проявлять плёнку, всякий раз гадая – а будет ли сегодня что-то стоящее? Сотню раз он прощался с женой и детьми и прыгал в последний вагон, садился на пароход, пару раз даже летал на армейском самолёте – чувствовал, что где-то там, далеко, его ждёт удачный кадр. А потом и прощаться перестал, лишь слал открытки: из Клайпеды, Братска, Кабула…

Обычно, просматривая портфолио, Григорий Михайлович предавался ностальгии, вздыхал по ушедшим временам и, наконец, приходил в себя. Но в этот раз пожелтевшая бумага не вызвала тёплых воспоминаний – она обожгла. Просидев пару минут с рукой на сердце, старик понял – чтобы успокоиться, нужна тяжёлая артиллерия.

Он открыл шкаф и отцепил с лацкана пыльного пиджака немного потемневший от времени значок – главный предмет своей гордости. Прямоугольный кусочек металла в виде свитка расположился на стопке вырезок.

Как и много лет назад, он пристально изучал награду глазами. Внизу – пшеничный колос, в середине – зажжённый факел. Поверх него надпись: «Заслуженный работник культуры РСФСР».

Когда-то эти слова заставляли Григория Михайловича трепетать. Каждая буква говорила: «Ты смог!», «Получилось!», «Всё было не зря!» и много других нужных человеку фраз. Но сегодня значок замолчал и лишь холодно поблёскивал на солнце.

Пенсионеру стало так паршиво, что он начал терять контроль над собой. В этом состоянии он сунул руку в коробку с вещами, нашарил на самом дне семейный альбом и вытащил оттуда одну фотографию. Жемчужину своей коллекции, которую он не хотел видеть, но мог найти даже с пеленой слёз на глазах – по памяти, на ощупь, на третьей странице в правом нижнем углу.

Своё место на столе занял необычный свадебный снимок – на нём была только невеста. Девушка в белом платье сидит на стуле, закинув ногу на ногу, смеётся и смотрит чуть поверх объектива. Правый стул, на спинке которого висит пиджак, предназначался жениху – но он только что устроил скандал, назвал фотографа дилетантом и отобрал у него камеру.

Старик ещё немного полистал альбом: жена, два сына, все улыбаются. Попадаются даже фото вчетвером – это когда Григорий Михайлович доверял свою камеру кому-то другому. Чем дальше, тем улыбок меньше: жена и дети в кадре, а глава семейства – то на Камчатке, то в Карелии, то под Джамбулом.

Книжица захлопнулась и полетела в коробку – её хозяин вспомнил, что может увлечься и добраться до последней страницы. На ней – фотокарточка, сделанная, кажется, в Сухуми: выросшие дети, постаревшая жена и другой мужчина. Григорий Михайлович получил её по почте. Было ещё и письмо, давно уже смятое и выброшенное, а в нём какая-то жгучая смесь упрёков, благодарностей и извинений. В самом конце: «Желаю успехов в профессиональной деятельности. Анна».

Григорий Михайлович положил фотографию отдельно, чуть в стороне от вырезок и значка, и горько усмехнулся: представил, что свадебный снимок лежит на одной чаше весов, а портфолио и награды – на другой. Неплохой бы получился кадр, жаль только, что камеры уже давно нет. Затем посмотрел в окно: соседи шумною толпой возвращались в жилой комплекс. Пересекаться с ними не хотелось, так что старик достал припрятанную пепельницу и закурил прямо в комнате.

Он сделал последнюю затяжку, когда услышал стук каблуков в коридоре. Всё, что будет дальше, он знал до мелочей. В комнату (как всегда, без стука) зайдёт Ирина – смотрительница этой богадельни. Сначала поздоровается, противно улыбнувшись, потом принюхается, дважды шмыгнув носом, – так делают в театре, но не в жизни. После этого изобразит удивление, выкатив глаза и дёрнув морщинами на лбу.

– Григорий Михайлович! Сколько раз я вам говорила, что курить в комнате строго запрещено… – Дальше надзирательница постепенно перейдёт на крик, услышит в свой адрес какую-нибудь остроту и, бурча что-то себе под нос, уйдёт, забрав пепельницу с собой. Старик продолжит курить в комнате, стряхивая пепел в прозрачный высокий стакан, до дня рождения или Нового года – ведь старший сын всегда шлёт ему в подарок фаянсовое блюдце для окурков.

Эта повседневность немного успокаивала – он уселся на кровать, пытаясь придумать новую «шпильку» для надзирательницы. Однако на этот раз в дверь постучали.

– Открыто, – ответил немного сбитый с толку старик.

Директриса прошла в комнату и противно улыбнулась.

– Григорий Михайлович, дорогой вы наш! Как поживаете? Жалоб нет? Мы вас так на концерте ждали, а вы не пришли!

Старик поспешно схватил позабытый на время кроссворд.

– Занят был.

– Да отложите вы это! У вас сегодня гости. Витя, проходи, поздоровайся.

Старик посмотрел на дверь – там стоял странный паренёк лет шестнадцати. Лицо было трудно разглядеть – и дело не только в старческой близорукости, но и в длинных, до подбородка, неестественно чёрных волосах, из-за которых не было видно глаз. Руки он прятал в карман мешковатой кофты, которая почти незаметно переходила в широкие чёрные штаны.

Услышав своё имя, подросток подошёл к кровати и, немного замешкавшись, протянул ладонь – старик почти не ощутил рукопожатия.

– Ладно, я вас оставлю примерно на полчаса. – Надзирательница уже почти переступила порог. – И кстати, Григорий Михайлович, сколько раз я вам говорила, что курить в комнате строго запрещено? – После этого дверь закрылась.

С полминуты помолчали. Первым начал незваный гость.

– Большое у вас портфолио, – указал он на стол. – И каждый кадр – хоть на стену вешай!

– А ты, собственно, кто такой?

– Витя. Мы в вашем дом… учреждении концерт организовали. Я хотел с вами…

– Не люблю самодеятельность.

– Нет, вы не поняли. Нас распределили, каждому дали по ста… по постояльцу, которых давно не навещали. Чтобы мы пообщались. Я выбрал вас, потому что…

– Вот что, малой. Мне общения хватает. Посиди где-нибудь полчаса в уголочке – и иди с Богом.

Григорий Михайлович уткнулся в кроссворд, продолжая мысленно ругать не в меру активных школьников. От раздумий его отвлёк знакомый звук, похожий на щелчок фотоаппарата. Подняв глаза, старик увидел, что Витя копошится у разложенных на столе святынь.

– Ты что там делаешь, гадёныш?! – закричал старик, схватив юнца за капюшон кофты.

– Григорий Михайлович, я ничего не делал! Только разложил, чтобы лучше смотрелось – и сфоткал.

Всё ещё удерживая парня, старик посмотрел на созданный десять минут назад алтарь. Всё было цело, но лежало немного по-другому – кажется, и правда, более эстетично.

– Ты что, малой, фотограф, что ли? – Старик говорил помягче, но и не думал отпускать капюшон.

– Учусь. Недавно на курсы записался. Мне сказали, что вы раньше были фотографом – поэтому я и попросился с вами поговорить.

– Слушай, ну какой из тебя фотограф, если даже камеры нет.

– Я на неё коплю. А пока на телефон снимаю – вот, посмотрите, хорошее качество получается.

Неуверенно трогая экран, Григорий Михайлович листал фотографии, вглядываясь в лица подростков на фоне то парка, то городских многоэтажек. По сравнению с людьми на снимках из старых газет, они казались какими-то несерьёзными, глупыми, лишёнными силы. Но что-то в этих кадрах всё-таки цепляло. У парня явно был талант.

Старик смотрел на очередное фото какой-то рыжеволосой девушки, которая попадалась в галерее чаще других. Он хотел было пролистнуть дальше, но Витя резко выхватил у него телефон.

– Ой, там дальше не очень интересно, – засмущался он. – Во, лучше посмотрите сегодняшние фотки.

Там не было ничего примечательного – только слишком знакомые лица. Григорий Михайлович тыкал в экран без всякого интереса, дошёл до последнего снимка – и остолбенел.

Стол в его комнате, знакомые вырезки, которые Витя разложил веером. Тут же и значок, и Аня – всё в одной куче. Вот, собственно, и вся жизнь: вырезки из пожелтевших газет, награда несуществующего государства да свадебная фотография, где вместо жениха – лишь пиджак на спинке стула. В правом углу видна пепельница. Слева – пепелище.

Откуда малец мог это знать? Григорий Михайлович бросил на него недоумённый взгляд – всё те же длинные волосы, парочка прыщей и щенячьи глаза – явно ждёт, когда его похвалят. Но было в них и что-то ещё. Что-то, что старик уже почти забыл, но сейчас, наконец, разглядел – то самое чутьё на красивый кадр.

– Ну, как вам?

– Слушай, я всё-таки к плёнке привык. Думаю, у тебя хорошо получается, хотя, конечно, есть над чем поработать…

– Григорий Михайлович, а давайте я вас навещать буду! – просиял Витя. – А вы меня научите на плёнку фоткать – сейчас ретро в моде. Я могу у друга «Зенит» взять.

Старик подбирал ответ, бегая глазами между Витей и столом.

– Ну, знаешь… Ладно, всё равно в этой богадельне со скуки помрёшь. Приезжай в субботу утром – предупредим надзирательницу и в город поедем.

Григорий Михайлович проводил взглядом выезжающий за ворота старый ПАЗик и, в отличном расположении духа, наконец-то вернулся к своему кроссворду. Пока он разгадывал слово за словом, в нескольких километрах от дома престарелых рыжеволосая школьница достала из сумочки забренчавший телефон. Пришло сообщение от Вити: «В сб буду занят. Мб в другой день?».

Автор: Дмитрий Гофман
Оригинальная публикация ВК

Пожилая женщина решила, что старую собаку новым трюкам не обучишь, и не стала сопротивляться. По давно сложившейся традиции угостила коллектив пиццей, пирогами и немного коньяком, пока дети не видят. Коллектив не остался в долгу и приправил это всё пожеланиями отдыха и притворно-завистливыми вздохами о количестве освободившегося времени. Конечно, никто из них не хотел бы уйти на пенсию. Работа была смыслом жизни для всех в школе. Иначе там и делать было нечего, с такими-то зарплатами.

Когда «простава» закончилась, Надежда Петровна со всеми попрощалась и ушла. Выходила из школы последний раз медленно, еще раз рассматривая ставшие родными за столько лет стены, прощаясь и с ними. Она совершенно не представляла, чем ей занять эту прорву освободившегося времени. Одинокого времени.

Но хотя бы два раза в год, осенью и весной, она знала, что делать. Долго, планомерно и тщательно убираться. Перетряхивать свою одинокую квартирку, отмывать, протирать, отскребать несуществующую грязь. Потом – расставлять все обратно в том же порядке.

Она доставала всё содержимое своей старой, пережившей два поколения её предков, стенки. Распределяла вещи по разным категориям: вот это уже только на тряпки, а вот это еще можно использовать, а что-то, глядишь, и можно в ближайший контейнер для благотворительности отнести. Забиралась на стремянку, вымывала пыль из самых труднодоступных мест, уничтожала все следы прошедшего сезона. Избивала ковры и натирала окна до чистого скрипа, отстирывала шторы.

На кухне методично доставала все предметы из шкафов, смотрела, у каких продуктов уже вышел срок годности, проверяла, не вздулись ли консервы. Доставала все продукты из холодильника, размораживала. Намывала все шкафы и холодильник, пока они не начинали пахнуть свежестью. Стирала всё, что решила оставить. Избавлялась от запаха залежалости в своей квартире, боролась с ним, уничтожала, будто он был ее злейшим врагом. И всё вокруг, даже визуально, немного напоминало поле битвы.

Животы шкафов были вскрыты, внутри влажно поблескивало. Содержимое разбросано по всему полу, столам, креслам, дивану. Шкафы сохли изнутри. Выглядело болезненно. Им нужно было перетерпеть несколько раз, пока их мыли и оставляли сохнуть, а потом Надежда Петровна клала в них душистое мыло, возвращала вещи на места и, наконец, закрывала створки, чтобы шкафы снова выглядели целыми. Как будто трупы, которые забальзамировали и привели в порядок, чтобы прощание было не таким болезненным.

А пока шкафы сохнут и ждут, можно помыть окна. Надежда Петровна сделала в ведёрке мыльный раствор и налила в старый верный пульверизатор. Никогда женщина не понимала, зачем покупать специальные средства для мытья окон, которые дорого стоят и мерзко воняют, если можно сделать самой из вкусно пахнущего мыла. А эффект такой же. Она решила начать с окон в зале – принесла своё средство для мытья, поставила на подоконник, дотащила стремянку, положила рядом тряпки и старые газеты, которыми она будет протирать стёкла, чтобы не было разводов. Этот способ она помнила ещё с детства и ничего лучше за свою жизнь так и не нашла. Сначала залить стекло разведённым раствором, помыть тряпкой, а потом протирать газетой до сухого скрипа. И тогда стекло становится таким чистым и прозрачным, как будто бы его и нет совсем.

Надежде Петровне, когда она ещё работала в школе, показывали каких-то новомодных роботов – мойщиков окон, но они не делали это настолько чисто, оставляли разводы, углы не промывали, и всё равно приходилось за ними доделывать. Зачем они тогда вообще нужны, завхоз не понимала, ведь стоят дорого... Неужели самим сложно окна помыть?..

Надежда снова вспоминала этих роботов, пока, стоя на стремянке, намыливала окно. Как они медленно ползали по стеклу и тупо тыкались в оконные рамы – точно слепые котята. Такими же нелепыми ей казались и роботы-пылесосы. Смех да и только.

Запах весны и мыльной воды, солнечная погода за окном и первая нежная майская зелень создавали такую уютную атмосферу, что Надежда Петровна чувствовала себя так хорошо, как давно не было. Улыбалась и напевала песню из какого-то старого фильма.

Когда она еще училась в школе, все школьники должны были сами мыть окна в своих классах. Толпой это получалось быстро, и особенно никто не жаловался – они занимались этим вместо уроков. Но теперь всё изменилось, на детей боялись лишний раз подуть, и никто, конечно, не хотел заставлять их хоть немного напрягаться. Что из них вырастет – непонятно…

Иногда, протирая окно, женщина поглядывала во двор, наблюдая за роботами-дворниками. Надежде они не нравились, хоть она и признавала, что с работой роботы справляются хорошо, даже отлично, даже лучше людей. Но с ними же словечком не перекинешься, погоду не обсудишь, ЖЭК не поругаешь… Никакого социального контакта!

Когда Надежда Петровна хотела быть честной с самой собой, она признавала, что, вообще-то, побаивалась роботов. Ее пугали эти гладкие металлические лица, отсутствие человеческих глаз, носов, ртов, вообще каких-то персональных черт. Смотреть на них и видеть, что одного не отличить от другого, было странно и страшно. Когда робот разговаривал, причем совершенно человеческим голосом, она даже не понимала, откуда исходит звук. Как будто робот проглотил человека и теперь издевательски играет с его голосом.

В последние годы роботов вокруг становилось всё больше. Раньше в магазине сидела приятная продавщица. С ней всегда можно было поболтать, обсудить рост цен, иногда даже поругаться к обоюдному удовольствию. А теперь там только экран, которому надо показывать покупки, а потом через него же и оплачивать.

Когда звонишь записаться в поликлинику или, не дай бог, врача вызвать, везде отвечают какие-то голосовые помощники с равнодушными голосами и стандартными, до обезжиренного скрипа вылизанными вопросами. Нигде не осталось живых людей. Она даже немного скучала по хамкам, которые раньше её записывали к терапевту. В жизни становилось всё меньше живого общения, и Надежду Петровну эта сторона прогресса совсем не радовала.

Женщина глубоко погрузилась в воспоминания о прошлом, добралась мысленно до своей юности, когда вдруг мимо окна, настолько близко, что почти задел лопастями стекло, пролетел дрон. От неожиданности Надежда Петровна вздрогнула. Это, в свою очередь, заставило старую стремянку покачнуться. Женщина потеряла равновесие и начала заваливаться назад. Она падала, как в замедленной съёмке. Пыталась за что-то ухватиться, зацепиться, остановить падение или хотя бы смягчить, но не было никаких шансов, что воздух под руками станет настолько осязаемым, чтобы ей помочь. Она рухнула на пол спиной, всем своим весом, казалось, что дрогнул весь дом. Женщина почувствовала, как что-то хрустнуло в её недрах, и темнота накрыла сознание.

Возвращение в реальность оказалось мучительно болезненным. Болело всё. Надежда пыталась осознать себя, сфокусировать на чём-то взгляд, но комната расплывалась перед глазами, вещи перемешивались и улетали, покачивая утекающими краями. Женщина на полу не могла вспомнить, что случилось, и с трудом вспоминала даже сама себя. Чувствовала только боль и тихий ужас пожилого тела. Сломалось. Испортилось. Опасность!

Чёткость постепенно возвращалась. И в зрение, и в мысли. Она – Надежда. Она убиралась, мыла окна. Она упала. Она дура, что вообще затеяла эту уборку. Надежда Петровна злилась на себя. Попыталась перевернуться на бок, чтобы встать, но тут какой-то мерзкий ком, в который превратились остатки завтрака, зашевелился и решил покинуть желудок. Вырвался наружу, оставив за собой омерзительное жжение в горле. В глазах снова поплыло, потемнело, и Надежда опять отключилась.

Повторное возвращение в себя далось немного легче, но гораздо противнее. Память вернулась сразу, зрение не подводило, но то, что она лежала в луже собственной рвоты, вызвало внутри мерзкое ощущение жалости к себе. Такое же липкое и холодное. Надежда Петровна ощутила собственную никчёмность. Она уже стала не способна хоть с чем-то справиться самостоятельно. Ей некому помочь. У неё нет никаких близких людей. Если она сейчас просто умрёт здесь, то так и будет медленно разлагаться в собственной блевотине, пока соседи не вызовут спецслужбы из-за трупного запаха. Жила никчёмно и умрет никчёмно.

Перед глазами проплывала вся её жизнь, но казалась списком упущенных возможностей. Побоялась учиться на программиста, потому что все вокруг твердили – «это не для девочек». А ведь мечтала об этом ещё ребёнком, сидя за первым семейным компом и восхищаясь тем, что он умеет. Побоялась заводить друзей, ведь «кому они нужны, только подставят, предадут, и будет больно». Даже влюбиться побоялась. Убедила себя, что ей никто не нужен, и постепенно стала сама никому не нужна. Жалкая, одинокая жизнь. Просидела сычом-завхозом много лет в одной школе, но даже там ни с кем близко не сошлась. Коллеги её сторонились, но, пока она идеально выполняла свои обязанности, терпели. И, конечно, вздохнули с облегчением, когда она наконец ушла на покой.

Картины жизни были настолько унылы и беспощадны в своей серости, что мысль о смерти в этот день казалась нестерпимой. Нужно было как-то собраться с силами, преодолеть боль и головокружение, всеми силами цепляться за сознание и найти помощь. Добраться до телефона и вызвать скорую. Они должны к ней приехать. И тогда она сможет сделать хоть что-то, чтобы раскрасить хотя бы остаток своей жалкой жизни – поедет путешествовать, зарегистрируется на сайте знакомств, сходит в тот китайский ресторан… Да что угодно, лишь бы не эта серость!

Она увидела телефон. Он лежал на самом верху горы хлама на одном из кресел. Всего пара метров. Это же совсем немного. Хотя сейчас это расстояние и кажется непреодолимым, но маленькими усилиями она сможет его преодолеть. Иначе… Эту мысль лучше не заканчивать, оборвала себя Надежда Петровна.

Она снова попыталась перевернуться на бок, на этот раз очень медленно, по чуть-чуть, останавливаясь каждый раз, когда чувствовала, что обморок близко. Её мутило, но не рвало. Должно быть, в желудке уже просто ничего не осталось.

Первая победа – она лежала на боку, рукой держалась за пол перед собой. Рука была старая, морщинистая. Но все еще могла удержать, хоть сейчас это и представляло собой непростую задачу.

Нужна вторая победа – начать двигаться к цели, хотя бы ползком. Сначала она представила себе пошагово, что для этого нужно сделать. Потом начала следовать этому плану. В реальности все было сложнее, чем в голове. Но понемногу она справлялась. Каждое движение отдавалось острой болью в теле, особенно в руках и спине. Позвоночник жгло огнём. В поясницу кто-то всё глубже забивал раскаленный гвоздь. Это были самые мучительные в жизни Надежды минуты, пока она медленно ползла в сторону спасительного телефона. Слёзы заливали глаза, из носа тоже что-то текло – кровь или сопли, сейчас было не так важно. Может быть, даже всё вместе.

Наконец она добралась до кресла. Это победа номер три. Она мысленно вела список своих побед, это помогало не сдаваться и не засыпать. Откуда-то она помнила, что при травмах ни за что нельзя засыпать. Пожилая женщина наметила для себя рукав любимой синей рубашки, который торчал из середины кучи. Он болтался недалеко от пола, его было легко достать, а если за него потянуть, то и так не очень хорошо зафиксированные вещи точно начнут сползать вниз, и телефон упадёт вместе с ними. На полу ковер, так что телефону это точно не повредит, и она сможет позвонить!

Надежда подумала: «Ну, любимая, не подведи!», схватилась за рукав рубашки и потянула. Куча стала медленно разъезжаться в разные стороны, и на Надежду посыпалась одежда, какие-то пыльные бумаги, почему-то носки и старые залежи когда-то новых полотенец.

На секунду она испугалась, что на неё может упасть что-то тяжёлое и добить её. Надежде Петровне вдруг привиделось, как желанный телефон падает ей ровно в нос и проламывает его до мозга, слышен хруст, и она умирает. Но ей повезло, и желанный предмет с глухим стуком приземлился рядом с ней. Она взяла его в руку, разблокировала отпечатком пальца. Зажмурилась от неожиданно яркого света. Потом немного приоткрыла глаза, сфокусировалась на экране и нажала на экстренный вызов скорой. Еле слышный гудок заставил ее включить ещё и громкую связь.

Пара гудков, и заиграла музыка. Какая-то классика, Надежда никогда в этом не разбиралась. Высокие ноты сейчас неприятно били по барабанным перепонкам и отдавались в голове. Но она терпела и ждала, потому что ей очень нужна была помощь. Когда раздался высокий женский голос, Надежда застонала. Было ощущение, что ей втыкают спицы в виски. Голос начал зачитывать стандартный, бюрократизированный до скрипа на зубах, текст.

– Спасибо за ожидание, с вами говорит голосовой интерфейс электронного медицинского сотрудника. Вы можете называть меня Марина. Вы позвонили по номеру телефона для запроса экстренной медицинской помощи населению в городе Санкт-Петербурге. Если ваш медицинский вопрос не является экстренным, завершите звонок и обратитесь в вашу районную поликлинику для его решения. Номера телефонов городских районных поликлиник можно узнать на официальном сайте Минздрава Российской Федерации по городу Санкт-Петербургу в разделе «Контакты». Если ваш вопрос является экстренным, назовите район проживания, чтобы я могла соединить вас с электронным медицинским сотрудником, который отвечает за район вашего проживания, для максимально оперативного оказания экстренной медицинской помощи.

Марина закончила зачитывать свой текст и, как будто выжидающе, замолчала. Надежде даже показалось, что она сурово дышит в трубку. Тишина на другом конце провода намекала, что вряд ли её вопрос может быть настолько экстренным, чтобы считаться достойным этой экстренной линии. Но ситуация была действительно экстренная и, очевидно, требовала медицинской помощи. Надежда была уверена.

– Кол… кхе… пинский, – Надежда начала говорить и закашлялась, в горле было ужасно сухо, слизистые стягивало, они горели, и речь давалась с большим трудом. Название района получилось со звуком кашля посередине и с ужасно сиплым окончанием. Но все эти роботы уже стали такими умными, может, она поймёт…

Через несколько тягучих секунд, которые, по ощущениям женщины на полу, длились гораздо дольше, Марина сурово ответила:

– Назовите район вашего проживания, чтобы мы могли вам помочь. Произнесите чётко и внятно.

Надежда простонала. В данный момент это простое требование было фактически невыполнимым. Её рот как будто набили ватой. Язык отказывался работать в таких условиях и помогать Надежде в передаче мыслей кому бы то ни было. Она попыталась ещё раз произнести название района, но получилось даже менее внятно, чем до этого.

– …Невозможно определить название района, в котором требуется оказание экстренной медицинской помощи. Рекомендую убедиться в работоспособности микрофона на вашем устройстве. Если вы не можете говорить, попросите кого-нибудь произнести запрошенную информацию вместо вас и перезвоните. Спасибо за обращение в службу запроса экстренной медицинской помощи в городе Санкт-Петербурге, хорошего вам дня!

Звонок прервался. Надежда не могла поверить, что это происходит на самом деле. Она думала, что самое тяжёлое осталось позади – она же добралась до телефона! Но нет, ей надо было победить ещё и долбаных роботов, чтобы вызвать скорую! Ощущение ужасной беспомощности вгоняло в оцепенение. Сердце работало с перебоями, а пульс бился прямо в висках паническими мыслями: «Никто не приедет. Я сама не смогу. Всё плохо. Это конец», и так по кругу.

Она лежала на полу, боль тягуче ползала по её телу, не давая послаблений ни на секунду. Комната уплывала перед глазами, рук с телефоном почему-то было две. Женщине не хватало сил даже приподняться. Во рту было так сухо, как будто туда набилась вся пыль, которая была в квартире. Она была готова продать душу за глоток жидкости, но никто не появлялся, чтобы предложить такой обмен, а рядом были только разные средства для мытья. Путь до кухни сейчас казался таким же далёким, как до Лондона.

Надежда снова набрала номер и стала тревожно ждать. Пока слушала тот же стандартный текст от робота Марины, она вспомнила, что от кого-то когда-то слышала, что, мол, если настойчиво говорить: «оператор, человек, соедини с оператором», то система над тобой сжалится и отправит к кому-то живому. А с ним всяко проще будет договориться. Женщина решила, что так и сделает, это её единственный шанс. Главное, чтобы получилось сказать это внятно. От того, что появился какой-никакой план, даже стало как-то легче на душе. Надежда собралась с силами, прокашлялась.

– …обслуживает ваш район для максимально оперативного оказания экстренной медицинской помощи.

– Оператора… Человека… Переключи на оператора… Живого! – Надежда сама удивилась, что смогла сказать это всё. «Почему же с названием района ничего не вышло?!», ругала она себя.

Тишина. Голосовой интерфейс, робот, да что оно там – Марина – обрабатывало информацию. Электронные мозги шевелились. Надежда практически слышала, как двоичные числа гоняются туда-сюда по металлической имитации нейронных связей, обрабатываются, прогоняются через алгоритмы, заложенные людьми. У неё не поворачивался язык назвать этот холодный бездушный процесс человеческим словом «мышление».

– Переключаю… – голос Марины показался женщине недовольным, как будто ей не хотелось никуда переключать Надежду, как будто она считала Надежду недостойной внимания очень важных людей, которые всё ещё отвечают на звонки. Но это же было совершенно невозможно для программы… Ведь так?

Снова играет музыка, теперь какой-то джаз. Надежда не любила джаз. Завывания саксофона всегда звучали для неё неприятно, а сейчас эти ужасные звуки как будто скреблись у неё под черепной коробкой, дёргали за нервы, причиняли боль и доводили до тошноты. Но эта боль не мешала ей радоваться тому, что ей удалось убедить эту бездушную гадину переключить на оператора. Это был не миф! Там, где-то в глубине телефонной линии, ещё сидят живые люди, и к ним можно пробиться, если очень постараться!

Музыка резко прервалась. Надежда уже почти слышала, как к ней обращается живой человек, и приготовилась отвечать, но новый механизированный голос ощущался ударом под дых.

– Назовите. Фамилия. Имя. Отчество.

Это был какой-то менее умный робот, наверное, устаревший, он даже правильно склонять слова не умел. Надежда почувствовала, как внутри зашевелилось тонкое щупальце отчаяния. Медленно поползло к сердцу. Точно ли она справится? Но пока силы еще были, она решила отвечать.

– Крабова Надежда Петровна.

Пауза. Затем опять голос. Он звучал так, как будто у обладателя было тело – металлическое, дребезжащее тело. Голос резал уши похлеще саксофона.

– Назовите. Дата рождения.

– Двадцать четвертое февраля девяностого года.

Снова пауза.

– Ожидайте результатов проверки.

Заиграла музыка, опять какая-то классика, но уже не та, что в самом начале. Чем-то напоминала похоронный марш. Надежда Петровна не понимала, что за проверка происходит и почему её не соединяют с оператором. Чуть было зародившееся тёплое чувство, надежда, что скоро это всё как-то закончится и она поговорит с живым человеком, ей пришлют помощь, снова пропало. Щупальце отчаяния продолжало расти в груди и тянуться к сердцу. В голову темными тенями полезли мысли о том, что, возможно, ей никто не поможет. Она будет лежать на этом полу, телефонные роботы будут сменять друг друга, и постепенно она начнет отключаться – от боли, усталости, голода и жажды.

В голове против воли начали рисоваться картинки печального будущего, которое ждало тело Надежды Петровны после смерти. Она женщина одинокая. Вряд ли кто-то скоро о ней вспомнит. А настолько старой и беспомощной, чтобы договариваться с кем-то периодически друг друга проверять, она себя ещё не чувствовала. Может, и зря. Она будет тут лежать и разлагаться, пока кто-нибудь не почувствует запах. Но так как створка окна, которую она мыла, осталась открыта настежь, скорее всего, это произойдет не очень скоро. Возможно, только когда из квартиры роем повалят жирные мухи и соседи начнут беспокоиться.

Соседи вызовут службы, те будут долго отговариваться какими-нибудь бюрократическими бумажками, просто потому, что по-другому они не могут. Надежда Петровна много раз сталкивалась с людьми в системе. Ей казалось, что им при устройстве на работу вживляют в мозг какой-то чип, который меняет сознание, отношение к людям. Обменивают душу и совесть на знание бюрократической системы и умение как можно дольше отговариваться бумажками от того, чтобы реально работать.

Но в какой-то момент у них не останется выбора, и они вскроют дверь. Сразу зажмут носы из-за жуткого трупного смрада, который накопится в квартире, несмотря на открытые окна. Они зайдут внутрь и найдут то, что от неё к тому моменту останется. Вряд ли очень много.

Лицо будет выглядеть уродливой маской со страдальчески открытым ртом. Тело будет немного, почти незаметно, двигаться, потому что к тому моменту его полностью захватит новая жизнь. Надежда Петровна станет роддомом для мух. Свидетели навсегда запомнят её именно такой. Уродливой, копошащейся кучей.

Надежда Петровна впервые серьезно задумалась о том, что с ней будет после смерти. Несмотря на преклонный возраст, раньше она избегала мыслей на эту тему. Подсознательно запрещала себе об этом думать, прогоняла из головы. Теперь, когда она лежала беспомощным тюфяком, мысли прорвали блокаду и проникли в сознание.

Ей вспомнилась теория, что сознание после смерти никуда не уходит – оно остаётся в теле. Человек чувствует всё, что с ним происходит после смерти. Тогда она будет ощущать болью каждый момент своего гниения, чувствовать запах разрушающегося тела. Ощущать щекотку от копошащейся жизни, слышать склизкие звуки. До тех пор, пока её тело не распадётся полностью, до пыли. Или пепла.

– По результатам проверки у вас не обнаружено достаточного уровня подписки на медицинские услуги для разговора с оператором. Ваш уровень подписки – минимальный, предоставляемый бесплатно малоимущим и лицам без гражданства. На минимальном уровне подписки вам доступна опция консультации электронного специалиста по экстренным медицинским ситуациям. Если электронный специалист определит, что ваш случай относится к экстренным медицинским ситуациям и вам требуется экстренная медицинская помощь, по вашему адресу будет направлена бригада для оказания экстренной медицинской помощи. Ожидайте на линии, для нас важны звонки клиентов с любым уровнем подписки.

Надежда Петровна ошарашенно переваривала услышанное. Какие такие подписки? Уровни? Что?! И тут в голове всплыло воспоминание, какой-то мужчина с неприятными усиками рассказывал в новостях:

«С 1 октября вводится новая система вызова скорой помощи. Так как многие безответственно относятся к этой возможности и обращаются по номеру, когда не нуждаются именно в скорой помощи, звонят не по экстренным вопросам, наши высококвалифицированные операторы вынуждены обрабатывать сотни посторонних звонков. Это неприемлемо. Поэтому мы подключаем к процессу роботизированных помощников, которые смогут определить, действительно ли требуется скорая помощь, и направить бригаду по адресу, если это необходимо. Возможно, кто-то не приемлет общение с роботами. Что ж, для этих людей у нас тоже есть вариант – оформить небольшую ежемесячную подписку. И для них тогда ничего не изменится, их также будут обслуживать операторы-люди. И это позволит достойно оплачивать труд операторов. Спасибо за внимание, у меня всё. На все вопросы вы сможете найти ответы на сайте Минздрава РФ».

– Здравствуйте, говорит голосовой помощник для пациентов с минимальным уровнем подписки. По какой причине вы решили позвонить на линию для запроса экстренной медицинской помощи? – снова раздалось из трубки новым, но всё таким же равнодушным голосом.

– Я упала. Дома. Что-то сломала, не могу встать. Помогите, пожалуйста…

– Вы пробовали встать? Что вам мешает?

– Мне больно… – Надежда Петровна начала плакать. От этого говорить стало только тяжелее.

– Вы пробовали встать? Уверены ли вы, что ситуация действительно экстренная?

– Да! Я тут одна! Я пытаюсь встать и не могу!

– Каков результат попытки?

– Отрицательный!

– Надежда, предлагаю вам прямо сейчас оформить платную подписку на медицинские сервисы вашего города. Для этого потребуется только ваше голосовое согласие и небольшая сумма на счете. Желаете ли вы это сделать?

На счете у Надежды было ровно девяносто восемь рублей. До ближайшего поступления денег оставалось несколько дней, но дома были запасы еды и необходимых ей лекарств, так что до этого момента она не переживала о том, что денег почти не осталось. Кредитками она не пользовалась. Кто бы мог подумать, что из-за этого у неё могли быть вот такие проблемы.

– У меня нет денег.

– Вы можете также оплатить подписку с кредитной карты.

– Её тоже нет.

– Надежда, вам наплевать на свое здоровье?

– Нет! Я так думаю…

– Надежда, уверены ли вы в своем решении отказаться от платной подписки на медицинские сервисы вашего города? Небольшая сумма в месяц может существенно улучшить вашу жизнь. Также предусмотрена скидка при оплате сразу за год вперёд.

– Я не могу, у меня нет денег, тупая ты машина!

– Находитесь ли вы в достаточно адекватном состоянии, чтобы открыть дверь сотрудникам скорой помощи, если они прибудут по вашему адресу, чтобы оказать вам экстренную медицинскую помощь? – резко сменил тему голосовой помощник.

– Нет!

– По какой причине вы не находитесь в указанном состоянии?

Женщина почувствовала, что вот-вот она отключится. В глазах темнело, она почти не чувствовала ног и рук, не чувствовала телефон в руке, хотя, конечно, всё ещё его держала. Надежда Петровна переставала понимать вопросы, которые ей задаёт тупая машина. Мысли путались. Её состояние совершенно точно нельзя было назвать адекватным. Она начала смеяться и не могла остановиться.

– Если вы не сможете открыть дверь сотрудникам скорой помощи, нам придётся запросить разрешение на насильственное проникновение в ваше жилище, иначе это будет преступлением, предусмотренным уголовным кодексом Российской Федерации. Хотите запросить подтверждение разрешения?

– Да.

Всегда говори «да», особенно, если не понимаешь, что происходит, но тебе нужна помощь. Особенно, когда уже нечего терять, и ты сама – последнее, что у тебя осталось.

– Запрашиваю подтверждение разрешения произвести любые необходимые действия, которые потребуются, чтобы попасть в вашу квартиру. Вы подтверждаете разрешение? Ответьте «да» или «нет».

– Да.

– Ваше подтверждение получено, принято и зафиксировано.

И снова заиграла музыка. В голове Надежды Петровны появились голоса, до странности напоминавшие роботизированные речи голосовых помощников, с которыми она пыталась общаться уже, кажется, несколько часов. А может быть, и дней. Время больше не ощущалось. За окном стемнело, и в комнате, в которой, как уже понимала Надежда Петровна, она скоро умрет, было почти ничего не видно. В этой темноте голоса звучали особенно зловеще.

– Зачем тебе это всё? К чему продолжать? Ты же никому не нужная старуха… – говорил один голос, как будто мужской.

– Только тратит деньги государства! Бесполезная старая дрянь! Умри уже! – возмущался второй голос, скорее женский.

– Ну что вы, ей же пока еще хочется жить, самый базовый инстинкт. Не так просто осознать, что он действует тебе не на пользу, и отказаться от него, правда, Наденька? – третий, очень мягкий, голос разговаривал с ней нежно, и эта манера речи невольно напоминала о давно умершей матери.

Надежда Петровна не помнила, кто и когда её последний раз называл Наденькой. Она лежала с закрытыми глазами, слушала музыку из телефона и перепалку голосов в голове, которые продолжали дискутировать на тему её никчёмности, бесполезности и омерзительной старости. Мысли уже представляли из себя клубок, с которым поиграл очень увлечённый кот. Концов было не собрать – проще выкинуть.

Мелькали образы-картинки из жизни, и они всё ещё не радовали. Правда, уже и не внушали желание бороться и жить дальше. Прожила как прожила. Надежда чувствовала смертельную усталость – конечности были невероятно тяжёлыми, каждый палец, казалось, весил тонну. Боль уже распространилась на всё тело ровным, пульсирующим слоем. Женщина уже не чувствовала ничего, кроме боли. Возможно, она была болью. Возможно, ей надо себя прекратить.

– Наконец-то ты поняла! – тот же мягкий голос обрадовался и, кажется, даже немного загордился.

Концовка в закрепленном комментарии

Автор: Александра Гаранина
Оригинальная публикация ВК