Серия «Реализм, драма»

— Ничего не мятые, не бубни. Я их гладил.

— Космы свои чёрные причеши.

— Причешу, — послышалось сквозь зубы.

— Спину выпрями, — раздалось сразу после хлопка по позвоночнику.

Паша непроизвольно дёрнулся от такого внезапного нападения и попытался контратаковать подзатыльником. Но товарищ был не так прост и резко наклонил корпус вперёд.

— Оп, увернулся, — рука прошла прямо над головой. — Штрафной пендель хочешь?

— Да как ты надоел сегодня, а. Ну хуже мамки, — Паша явно начинал раздражаться.

— Не ори на мать, тебя ещё учить и учить. В конце концов, ты в моей квартире живёшь.

— Это временно.

— Это временно тянется уже второй год. Когда работу нормальную найдёшь?

Эту нападку Павел решил проигнорировать. Плотный букет вернулся владельцу в руки.

— Ты хоть придумал, куда её поведёшь? — шатен неряшливо смахнул с себя не успевшие впитаться капли.

— Да, на ипподром.

После этого заявления в воздухе повисла неловкая пауза. Егор резко тряхнул головой, чтоб прервать её и выдать очередную остроту.

— Зачем? Чтоб понять, почему тебе в зубы не смотрят?

— Ой, ты сегодня прям заноза в заду. Нет, посмотреть на лошадей, представить, словно я отважный рыцарь, борющийся за сердце дамы на ристалище.

— Паш, с твоей комплекцией спички тебе из ристалищ светит только за сахар в магазине бороться со стариками. И то я скорее поставлю на старика, чем на тебя.

— Тебе снова напомнить древнее крылатое выражение?

— Сам пшел на хер.

Уверенность, которая обычно у Павла таяла с каждым часом, сегодня держалась крепко. Неудивительно, намерение сделать предложение Лене зрело уже года полтора, за которые уже успели пройти все стадии принятия.

— Ну, я пошёл.

— Бывай, ихтиандр.

К счастью для Егора, в этот момент Паша уже закрывал дверь, что помешало ему кинуть чем-нибудь. Но настроение никак не испортилось, ведь сорок минут спустя Павел уже был на месте, рука об руку со своей высокой избранницей в лёгком летнем платье.

— Паш, скажи мне, а зачем мы на ипподроме? — девушка недоумённо нахмурилась, когда они прошли входную арку. — Я же говорила, что мне по душе больше рыси и другие кошачьи. Да и сейчас тут будто никого.

— Милая, это сюрприз.

— Паша, я понимаю, что сюрприз, но я переживаю, что сюрпризом станет то, что ты проиграл квартиру, сделав ставку на скачках, как мой дедушка.

Об этой детали жизни своей половинки парень как-то не спрашивал, что заставило его незыблемую уверенность дать трещину.

— Ну, ты же знаешь, — Павел непроизвольно старался скрыть смятение потоком неловких смешков. — Я никогда не болел лудоманией.

— А куда тогда делись те пятнадцать тысяч, что ты потерял на ставках на Интернешонале, чтоб было “интереснее смотреть”?

— Ну смотреть было действительно интереснее.

— Паша!

Дело принимало скверный оборот, а ведь ещё даже их не усадили на лошадей. Нужно было что-то срочно придумывать. К счастью, в этот момент к паре подошли работники ипподрома, и план Павла стал воплощаться в жизнь. Он видел, как возлюбленную усаживали на пустых трибунах, пока его самого провожали в служебные помещения, где был приготовлен для него доспех.

— Слушай, какой-то ты худенький для таких лат. Может, не будешь в полных доспехах садиться на коня?

Павел только отмахнулся.

— Я уже решился.

— Твои похороны, брат.

С помощью мата, пота, нечеловеческих усилий и банки вазелина, простого парня всё-таки удалось одеть в броню, чтоб он смог хоть немного передвигаться.. С лязганьем и поддержкой двоих работников Паша показался на свет в своём облачении. Пот уже начинал заливать глаза.

— А сейчас объявляется поединок за сердце прекрасной Елены.

Девушке такой поворот явно не понравился, она вскочила со своего места и уже собиралась рваться на арену, как Павел наконец вновь появился на арене, в своём гремящем облачении.

Павел что есть силы материл Егора за его шутки про комплекцию. Но после пары минут в полном доспехе Павел нехотя признал, что друг был прав. Ему привели статного чёрного коня, украшенного цветами, в турнирной сбруе. Шуточный противник уже седлал коня. А у парня возникли проблемы. В латах с трудом давалось даже поднять ногу.

— Ну ты и доходяга, — прокряхтел работник, помогающий взобраться на коня

— Ага, моего друга не знаешь?

— Не знаю, знаю только то, что тебе явно в зал не помешает сходить. Благодари местных реконструкторов, что они тебе вообще дали это в аренду.

Парня это задело, но всё же это было правдой. С трудом перехватив копьё и щит, Паша уже приготовился стартовать.

— Ну, давай горн.

А дальше всё как в тумане. Скорость, звук удара, полёт, искры из глаз, темнота, гудящая башка.

— Паша! Паша, ты в порядке? Паша, ответь, молю!

После падения с лошади Паша не был уверен, что он Паша. Тело звенело, пот лился где только могла просочиться вода.

— Паша, ну вот ты дурак. Ну зачем весь этот спектакль? Будто я тебя любить меньше буду, если у меня не будет какой-то экстравагантного события перед свадьбой. Мне уже хватило историй, как подруги с живыми бобрами фотографировались и по итогу остались со швами на руках.

Лена с трудом стянула с возлюбленного шлем.

— Мне кажется, что с такими выдумками ты уже просто до свадьбы не доживёшь. Давай мы просто тихо распишемся и пойдём поедим хороших хинкалей в ресторане?

И пускай всё тело парня болело, встать он смог только с помощью трёх человек, но всё же он был счастлив. Ведь несмотря на всё, он выбрал правильную женщину.

Автор: Ярослав Кулындин
Оригинальная публикация ВК

Пырнуть ножом за косарь, избить за «самсунг», который держит заряд не больше тридцати минут, украсть из бардачка старый фонарик, мыльницу-радио, аптечку. Воровали всё и не останавливались ни перед чем.

Каждый час в каналах ТГ, писавших летопись наших дней, появлялись скверные новости. Точнее, они из них не пропадали. Да и посты с #втакси собирали много реакций: от смайликов говна до сердечек в огне. «Ржаки» перемешивались с трешем и трагедиями, как белый пушистый снег с грязью и кровью. Контент будет всегда!

У Виктора за сотни поездок случилось только одно приключение. Не желая расплачиваться, лудоман выпрыгнул прямо на ходу. Лехой его звали. Сам представился, всю дорогу ныл, что сливает в онлайн-казино и жизнь, и семью. Ближе к финишу сиганул с заднего сиденья на скорости около тридцати километров в час.

«Ладно хоть притормозить немного успел!» – вспоминал Виктор. Тогда он сразу понял, что его кинут. Кидалы – еще те суетологи, но так себе актеры. Схема одна. Безнал не ставят, налика тоже нет. Тянут время, мол, сейчас переведут с карты на карту или кто-то встретит, расплатится.

Окраины. Слова «pizza», «burgers», «craft» меняются на «пивасик с газик», «беляши», «суши жуй», стеклянные новостройки-свечки с завистью и злостью смотрят на облезлые двухэтажные дома барачного типа. И там, и там горит свет, живут разные судьбы, люди. Работающих фонарей все меньше. Через один… через два… километр темноты.

До коттеджа, который Виктор не мог продать уже три года, оставалось около сорока минут езды. Он обращался к риелторам, публиковал объявление о продаже, но вскоре все отменял. И так по кругу, каждые полгода. Воспоминания, как капризная хозяйка, то указывали на дверь, то любезничали и не выпускали из дома.

«Пустые дороги. В непогоду это даже опаснее плотного трафика. Снег валит, ничего не видно, и раз – перед носом ДТП или затор. Затормозить не успеешь, как вписался! А у меня машина, как у деда корова – кормилица!» – рассуждал Виктор, прищуриваясь и пытаясь разглядеть впереди хоть что-то. Накопившаяся усталость давала о себе знать.

Дальний, ближний свет. Толку мало. Снег проглатывал всё.

Виктор решил остановиться у автобусной остановки, перекурить, размяться. Раньше там работал ларек. Сожгли.

– Не подбросите до поселка? – из темноты послышался женский голос. – Устала ловить машину, а здесь вы.

– Куда вам? – опешил Виктор, наблюдая, как девушка лет тридцати в короткой черной осенней куртке и шапке с каким-то дурацким бумбончиком подходила к нему.

– В поселок.

– Это я понял. Вам который налево или направо?

– Налево, то есть направо. От шоссе направо! В Яр мне.

Виктор прикинул, что ему ехать совсем в противоположную сторону, да еще и пять с гаком километров по плохой погоде в час ночи. Опять не выспаться.

– Прыгай. У меня не курить и ваши дудки электрические тоже!

Тронулись с места. Виктор прибавил печку, чтобы обдуть теплым воздухом замерзшую пассажирку. Боковым зрением видел, как сильно ее трясло.

– Саша. Я Саша. Александра. Но Александра мне не нравится. Поэтому Саша! – представилась попутчица, отстукивая зубами морзянку и грея раскрасневшиеся от холода ладони.

– Витя. Все нравится и все бесит одновременно. Поэтому просто Виктор.

Повисла пауза. «Шшык, шшык» – слышно только работающие дворники.

– Не боитесь ехать непонятно с кем по ночам? Почему такси не вызвать?

– Боюсь, но что делать? Домой надо. Телефон сел. Как залила его, совсем зарядку не держит! – ответила Саша. – Да и вы на маньяка не смахиваете!

– Не смахиваю? А есть прямо отличительные признаки? Ладно, забудьте! – решил не разгонять тему дальше, прибавив громкость радио. – Что ночью на остановке забыли?

– Долгая история! Лучше не будем об этом, – отмахнулась девушка. – Оказалась, и всё! В летних кроссовках. Хорошо хоть куртку теплее взяла и шапку. А вы куда едете, в гости?

– Какие гости?! Домой. Куда же еще в такую дерьмовую погоду?!

– Тоже в Яр, что ли?

– Нет. Мне налево от шоссе.

– Это в коттеджи около дачных сообществ?

– Угу!

«На заправку тогда после заеду. Пожрать там же возьму».

Виктор не сразу понял, кого именно ему напоминала попутчица. Только после того, как она, согревшись в салоне, расстегнула куртку и распушила волосы, всё стало предельно ясно.

– Я, может, покажусь вам странным, но меня не отпускает. В городе, да вообще в мире, до фига придурков. Концентрация дури как на метро Маркса утром в час-пик. А вы близ трассы, одна, ночью! Совсем нестрашно? Не хочется по-отцовски вас отчитывать, да и кто я такой? Но…

– Перестала бояться. Как-то надо жить. Я, как моя подруга Машка, обратно в свой колхоз не хочу. Хоть убейте, но не поеду домой. Да, не всем повезло родиться с богатыми мамами и папами. Ладно хоть в Яру зацепилась! – затараторила Саша.

– То есть вы не местная?

– Нет, но мне кажется, все самые страшные места города я изучила получше здешних. Ага! Им даже не снилось, в каком городе они живут. За угол центра бы заглянули!

– А вы заглядывали?

– Не хочу об этом. Пожалуйста, просто отвезите меня домой.

Виктор еще хотел что-то добавить, но сглотнул вопрос вместе со слюной. По радио заиграла невнятная рэп-тарабарщина.

В поселке Саша указала на нужную улицу, поворот, дом, подъезд. Ощущение внутри словно двадцать лет назад. Машина времени существует, стоит только открыть глаза. Магазин «Дёшево всё!», как попало запаркованные иномарки во дворе, шатающийся алкоголик, стая собак.

– Спасибо. Вы меня просто нереально спасли! – отстегивая ремень безопасности, поблагодарила Виктора Саша.

– Погоди! – он открыл бардачок. В нем лежало штук десять перцовых баллончиков. – У меня тебе подарок! Такой же странный, как наша беседа. Возьми.

Девушка опешила, испуганно посмотрев на водителя.

– Бери, бери! Мало ли… пригодится! А лучше, чтобы ты им никогда не воспользовалась!

– Ну окей. Мутный вы какой-то, простите. До свидания! – схватив «дезодорант от людей», Саша спешно покинула автомобиль, нырнула в подъезд.

Дома пусто. Холодно.

– Даш, прости, задержался. Подвозил девушку. Не бросать же ее ночью на дороге? Еще и шапку забыла. Если бы не колесо, я бы тебя тогда забрал с работы, а не тот придурок! Но мы его найдем, я его найду! – с порога обратился в темноту Виктор, поставив пакет с едой быстрого приготовления, из которого торчал бумбончик шапки.

Ему никто не ответил.

Выцветшая фотография по-прежнему молчала.

Автор: Вадим Сатурин
Оригинальная публикация ВК

Григорий Михайлович вытащил из ящика стола увесистую стопку фотографий, вырезанных из «Правды», «Советского флота», «Сельской жизни» и ещё дюжины газет, названия которых уже давно не на слуху. Вот улыбается, случайно посмотрев на фотографа, моряк в порту Таллина. Заняты работой обнажённые по пояс строители БАМа. Всматривается в содержимое колбы молодая лаборантка какого-то НИИ. Одна за другой идут групповые фото: Первомай, День Победы, седьмое ноября. Ткачихи держат портрет Анжелы Дэвис, комсомольцы несут транспарант «Свободу Нельсону Манделе». Все, кто видел эту коллекцию, повторяли: «Каждый кадр – хоть на стену вешай».

Старик перебрал стопку, всё сильнее погружаясь в воспоминания. Скольких трудов ему стоила эта кучка бумаги – поймать свет, настроить фотоаппарат, объяснить, как лучше встать. Потом долго проявлять плёнку, всякий раз гадая – а будет ли сегодня что-то стоящее? Сотню раз он прощался с женой и детьми и прыгал в последний вагон, садился на пароход, пару раз даже летал на армейском самолёте – чувствовал, что где-то там, далеко, его ждёт удачный кадр. А потом и прощаться перестал, лишь слал открытки: из Клайпеды, Братска, Кабула…

Обычно, просматривая портфолио, Григорий Михайлович предавался ностальгии, вздыхал по ушедшим временам и, наконец, приходил в себя. Но в этот раз пожелтевшая бумага не вызвала тёплых воспоминаний – она обожгла. Просидев пару минут с рукой на сердце, старик понял – чтобы успокоиться, нужна тяжёлая артиллерия.

Он открыл шкаф и отцепил с лацкана пыльного пиджака немного потемневший от времени значок – главный предмет своей гордости. Прямоугольный кусочек металла в виде свитка расположился на стопке вырезок.

Как и много лет назад, он пристально изучал награду глазами. Внизу – пшеничный колос, в середине – зажжённый факел. Поверх него надпись: «Заслуженный работник культуры РСФСР».

Когда-то эти слова заставляли Григория Михайловича трепетать. Каждая буква говорила: «Ты смог!», «Получилось!», «Всё было не зря!» и много других нужных человеку фраз. Но сегодня значок замолчал и лишь холодно поблёскивал на солнце.

Пенсионеру стало так паршиво, что он начал терять контроль над собой. В этом состоянии он сунул руку в коробку с вещами, нашарил на самом дне семейный альбом и вытащил оттуда одну фотографию. Жемчужину своей коллекции, которую он не хотел видеть, но мог найти даже с пеленой слёз на глазах – по памяти, на ощупь, на третьей странице в правом нижнем углу.

Своё место на столе занял необычный свадебный снимок – на нём была только невеста. Девушка в белом платье сидит на стуле, закинув ногу на ногу, смеётся и смотрит чуть поверх объектива. Правый стул, на спинке которого висит пиджак, предназначался жениху – но он только что устроил скандал, назвал фотографа дилетантом и отобрал у него камеру.

Старик ещё немного полистал альбом: жена, два сына, все улыбаются. Попадаются даже фото вчетвером – это когда Григорий Михайлович доверял свою камеру кому-то другому. Чем дальше, тем улыбок меньше: жена и дети в кадре, а глава семейства – то на Камчатке, то в Карелии, то под Джамбулом.

Книжица захлопнулась и полетела в коробку – её хозяин вспомнил, что может увлечься и добраться до последней страницы. На ней – фотокарточка, сделанная, кажется, в Сухуми: выросшие дети, постаревшая жена и другой мужчина. Григорий Михайлович получил её по почте. Было ещё и письмо, давно уже смятое и выброшенное, а в нём какая-то жгучая смесь упрёков, благодарностей и извинений. В самом конце: «Желаю успехов в профессиональной деятельности. Анна».

Григорий Михайлович положил фотографию отдельно, чуть в стороне от вырезок и значка, и горько усмехнулся: представил, что свадебный снимок лежит на одной чаше весов, а портфолио и награды – на другой. Неплохой бы получился кадр, жаль только, что камеры уже давно нет. Затем посмотрел в окно: соседи шумною толпой возвращались в жилой комплекс. Пересекаться с ними не хотелось, так что старик достал припрятанную пепельницу и закурил прямо в комнате.

Он сделал последнюю затяжку, когда услышал стук каблуков в коридоре. Всё, что будет дальше, он знал до мелочей. В комнату (как всегда, без стука) зайдёт Ирина – смотрительница этой богадельни. Сначала поздоровается, противно улыбнувшись, потом принюхается, дважды шмыгнув носом, – так делают в театре, но не в жизни. После этого изобразит удивление, выкатив глаза и дёрнув морщинами на лбу.

– Григорий Михайлович! Сколько раз я вам говорила, что курить в комнате строго запрещено… – Дальше надзирательница постепенно перейдёт на крик, услышит в свой адрес какую-нибудь остроту и, бурча что-то себе под нос, уйдёт, забрав пепельницу с собой. Старик продолжит курить в комнате, стряхивая пепел в прозрачный высокий стакан, до дня рождения или Нового года – ведь старший сын всегда шлёт ему в подарок фаянсовое блюдце для окурков.

Эта повседневность немного успокаивала – он уселся на кровать, пытаясь придумать новую «шпильку» для надзирательницы. Однако на этот раз в дверь постучали.

– Открыто, – ответил немного сбитый с толку старик.

Директриса прошла в комнату и противно улыбнулась.

– Григорий Михайлович, дорогой вы наш! Как поживаете? Жалоб нет? Мы вас так на концерте ждали, а вы не пришли!

Старик поспешно схватил позабытый на время кроссворд.

– Занят был.

– Да отложите вы это! У вас сегодня гости. Витя, проходи, поздоровайся.

Старик посмотрел на дверь – там стоял странный паренёк лет шестнадцати. Лицо было трудно разглядеть – и дело не только в старческой близорукости, но и в длинных, до подбородка, неестественно чёрных волосах, из-за которых не было видно глаз. Руки он прятал в карман мешковатой кофты, которая почти незаметно переходила в широкие чёрные штаны.

Услышав своё имя, подросток подошёл к кровати и, немного замешкавшись, протянул ладонь – старик почти не ощутил рукопожатия.

– Ладно, я вас оставлю примерно на полчаса. – Надзирательница уже почти переступила порог. – И кстати, Григорий Михайлович, сколько раз я вам говорила, что курить в комнате строго запрещено? – После этого дверь закрылась.

С полминуты помолчали. Первым начал незваный гость.

– Большое у вас портфолио, – указал он на стол. – И каждый кадр – хоть на стену вешай!

– А ты, собственно, кто такой?

– Витя. Мы в вашем дом… учреждении концерт организовали. Я хотел с вами…

– Не люблю самодеятельность.

– Нет, вы не поняли. Нас распределили, каждому дали по ста… по постояльцу, которых давно не навещали. Чтобы мы пообщались. Я выбрал вас, потому что…

– Вот что, малой. Мне общения хватает. Посиди где-нибудь полчаса в уголочке – и иди с Богом.

Григорий Михайлович уткнулся в кроссворд, продолжая мысленно ругать не в меру активных школьников. От раздумий его отвлёк знакомый звук, похожий на щелчок фотоаппарата. Подняв глаза, старик увидел, что Витя копошится у разложенных на столе святынь.

– Ты что там делаешь, гадёныш?! – закричал старик, схватив юнца за капюшон кофты.

– Григорий Михайлович, я ничего не делал! Только разложил, чтобы лучше смотрелось – и сфоткал.

Всё ещё удерживая парня, старик посмотрел на созданный десять минут назад алтарь. Всё было цело, но лежало немного по-другому – кажется, и правда, более эстетично.

– Ты что, малой, фотограф, что ли? – Старик говорил помягче, но и не думал отпускать капюшон.

– Учусь. Недавно на курсы записался. Мне сказали, что вы раньше были фотографом – поэтому я и попросился с вами поговорить.

– Слушай, ну какой из тебя фотограф, если даже камеры нет.

– Я на неё коплю. А пока на телефон снимаю – вот, посмотрите, хорошее качество получается.

Неуверенно трогая экран, Григорий Михайлович листал фотографии, вглядываясь в лица подростков на фоне то парка, то городских многоэтажек. По сравнению с людьми на снимках из старых газет, они казались какими-то несерьёзными, глупыми, лишёнными силы. Но что-то в этих кадрах всё-таки цепляло. У парня явно был талант.

Старик смотрел на очередное фото какой-то рыжеволосой девушки, которая попадалась в галерее чаще других. Он хотел было пролистнуть дальше, но Витя резко выхватил у него телефон.

– Ой, там дальше не очень интересно, – засмущался он. – Во, лучше посмотрите сегодняшние фотки.

Там не было ничего примечательного – только слишком знакомые лица. Григорий Михайлович тыкал в экран без всякого интереса, дошёл до последнего снимка – и остолбенел.

Стол в его комнате, знакомые вырезки, которые Витя разложил веером. Тут же и значок, и Аня – всё в одной куче. Вот, собственно, и вся жизнь: вырезки из пожелтевших газет, награда несуществующего государства да свадебная фотография, где вместо жениха – лишь пиджак на спинке стула. В правом углу видна пепельница. Слева – пепелище.

Откуда малец мог это знать? Григорий Михайлович бросил на него недоумённый взгляд – всё те же длинные волосы, парочка прыщей и щенячьи глаза – явно ждёт, когда его похвалят. Но было в них и что-то ещё. Что-то, что старик уже почти забыл, но сейчас, наконец, разглядел – то самое чутьё на красивый кадр.

– Ну, как вам?

– Слушай, я всё-таки к плёнке привык. Думаю, у тебя хорошо получается, хотя, конечно, есть над чем поработать…

– Григорий Михайлович, а давайте я вас навещать буду! – просиял Витя. – А вы меня научите на плёнку фоткать – сейчас ретро в моде. Я могу у друга «Зенит» взять.

Старик подбирал ответ, бегая глазами между Витей и столом.

– Ну, знаешь… Ладно, всё равно в этой богадельне со скуки помрёшь. Приезжай в субботу утром – предупредим надзирательницу и в город поедем.

Григорий Михайлович проводил взглядом выезжающий за ворота старый ПАЗик и, в отличном расположении духа, наконец-то вернулся к своему кроссворду. Пока он разгадывал слово за словом, в нескольких километрах от дома престарелых рыжеволосая школьница достала из сумочки забренчавший телефон. Пришло сообщение от Вити: «В сб буду занят. Мб в другой день?».

Автор: Дмитрий Гофман
Оригинальная публикация ВК

Если не шевелиться, то кажется, что мост завис между неостывшим прошлым и несформированным будущим – в неуловимом настоящем.

– Для одних этот мост – эпилог, для других – начало, – закончила мысль она и сделала глубокую затяжку. Одноразка подмигнула красным огоньком и выключилась.

Не снимая, Маша подтянула лямки маленького кожаного рюкзака с брелоком-игрушкой белкой и значком «Все получится!». Чтобы не болтался. Обхватила покрепче ручку потрепанного трехколесного чемодана.

Год назад она и представить не могла, что внутрь такого скромного багажа можно уместить целых семь лет жизни. Если не брать с собой лишнее и прошлое, норовящие запрыгнуть в боковой карман.

«А вот перчатки, забытые в такси, жаль. Они бы сейчас пригодились!»

Толпа прошла, забрав с собой многоголосье и суету.

Маша повернулась к вокзалу. В районе солнечного сплетения воспоминания распускали спокойствие, как свитер, сматывая нить в нервный клубок. Часы четырьмя цифрами говорили ей, что еще можно успеть вернуться, мол, не собранный багаж или купленный билет определяют точку невозврата – она сама.

– Миша, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты был аккуратнее с игрушками! – отчитывала мама сына. Она так быстро и широко шагала, что мальчику приходилось делать три шага на один ее.

– Я нечаянно сломал.

– Ну-ну! Меняй отношение к подаренным вещам. Изменишься сам – и игрушки перестанут ломаться! И вообще, дедушка же тебе рассказывал про свое детство. У него игрушек вообще не было. Картофелина, луковица и деревяшка – вот и все роботы, а у тебя…

Маша проводила их взглядом, повторив вслух: «Изменишься сам – и игрушки перестанут ломаться». Тяжело вздохнула. Сколько лет она пыталась изменить всего одного человека, вернуть его и себя из одной бесконечной ночи в светлый мир. Каждый новый собранный карточный домик рушился, и она начинала заново, надеясь, что теперь любовь победит. Грезы.

Все заработанные ею деньги уходили в черный мешок чужих грехов. Слепая вера, что завтра жизнь раскрасится в диснеевские цвета, просила больше… еще больше… слишком много.

– Сколько ты сто́ишь? – смотря снизу вверх, спрашивали ее дяди в массажном салоне. Их руки пахли садизмом и банкнотами. Расширенные зрачки. Даже одетой в черное кружевное белье и портупею Маша чувствовала себя полностью обнаженной. – Сколько ты стоишь вся? Чего молчишь? У всего есть цена, шкура?

Но денег все равно не хватало. Аппетит приходит во время еды. И у демонов тоже, рисующих черту, переступив за которую можно сойти с ума.

– И что ты будешь делать в своем городке? В магазин пойдешь работать? – смывая с тела масло, спросила вторая массажистка.

– А здесь мы чем занимаемся? Я ненавижу это место! Это кокосовое масло на коже, запах кальяна, это белье, эти простыни…

– И деньги? Как ты еще рассчитаешься с микрозаймами? Сколько он проиграл последний раз? Дура ты, что платишь. Я вот на первоначалку ипотеки коплю!

Маша открыла глаза. Тошнило. Словно едкий запах краски, в носу снова появилась смесь сладких ароматов массажного салона. Ей вновь захотелось позвонить маме и папе, в этот раз перестать врать и рассказать всё, что с ней произошло за это время. Без суда присяжных. Просто быть услышанной, обнятой, согретой.

«Нельзя. Нет, нельзя. Я приеду домой и все забуду!»

Громкоговоритель объявил посадку на поезд. Ожидающие пассажиры ожили, стряхнули снег с плеч и шапок. Багаж запрыгнул им в руки и скомандовал: «Вперед!»

– Прощай, Большой Город. Прощай! – сказала Маша и сняла с безымянного пальца обручальное кольцо. Пять секунд тишины. Хотела бросить его с моста, как три месяца назад саму себя в холодную воду реки, но, разомкнув пальцы, уронила под ноги.

Состав отправился по расписанию. Кольцо, перемешавшись с измятым сапогами прохожих снегом, утонуло в снегу.

Вместе с окурками и фантиками утром его сметет сотрудник вокзала и больше никто и никогда не найдет. Они – выброшенные кольца – умеют прятаться, переплавляться в катки, рельсы и костыли. Но зачем? Ведь до жизни без разрушенных надежд по-прежнему не ходят поезда.

Автор: Вадим Сатурин
Оригинальная публикация ВК

К месту проведения конференции их повезли на микроавтобусе. В салоне было душно. Валерия не смогла открыть бутылку с водой и попросила пресс-секретаря о помощи. Крышка бутылки не поддавалась. Валерия передала бутылку проректору, но тот, как ни тужился, тоже не смог отвинтить крышку. Потом настал черед одного профессора, а следом и второго. Не полагаясь на грубую силу, они попытались открыть бутылку с помощью ключей, зажигалки и браслета от часов, но все без толку. Мужчины пыжились, пыжились, а Валерия посмеивалась, но не очень громко, чтобы не обидеть никого из участников делегации.

И тут настал звездный час Валерия, который молча сидел в конце салона. Он смотрел то на бутылку, которую передавали из одних рук в другие, то на штырь, торчавший из спинки сиденья напротив. Раньше к сиденью крепился раскладной столик, но столик сломали и выбросили, а штырь, острый на вид и на ощупь, остался торчать. Валерий попросил у фотографини бутылку и, используя штырь в качестве ножа и открывалки одновременно, с торжествующим возгласом открыл ее, правда, расплескав половину воды. Один из профессоров вяло заопладировал.

— Вы мой герой, — сказала Валерия.

— Всегда к вашим услугам, — не растерялся Валерий.

На конференции он все время искал ее взглядом — и когда выступал на сцене, и когда слушал доклады коллег. Валерий любовался ее фигуркой и примечал милые жесты: вот она поправляет очки, вскидывая брови, вот грызет заусенец на мизинце, вот скрещивает ноги, замерев у стенки и глядя в фокусировочный экран фотоаппарата.

Фотографиня крутилась по конференц-залу, с разных ракурсов фотографируя ректора, проректора и профессоров. Иногда она сгибалась в три погибели, или садилась на корточки, или забиралась на стул, чтобы сделать удачный кадр. "Щелк! Щелк!" — раздавалось в зале, и это щелканье было усладой для ушей Валерия.

Щелк, щелк, щелк.

Щелк, щелк.

Это было стихотворение о любви, звучавшее на незнакомом языке.

Фотографиня снимала не только членов своей делегации, но и других участников конференции. Несколько раз она направляла объектив и на Валерия. В эти моменты он замирал и пытался проделать немыслимый и, наверное, бессмысленный трюк — нырнуть в ее камеру, посредством которой она сообщалась с миром, попасть в сознание фотографини, запечатлеться там и полюбиться. Пару раз она ему улыбнулась, то ли кокетничая, то ли в благодарность за старательное позирование.

В отель они возвращались не в полном составе. Ректор и проректор остались на деловой ужин для випов, один из профессоров познакомился на конференции с хорошенькой аспиранткой и повез ее на мыс Тобизина. Валерий подсел к Валерии и попросил, если той не сложно, прислать ему фотографии с пленарной сессии. Он пообещал заплатить за снимки, но фотографиня ожидаемо отказалась, и тогда он предложил, если она не очень устала, сходить в японский ресторан — как бы в качестве признательности за подаренные кадры. Валерий ожидал, что Валерия откажется, сославшись на усталость, но она согласилась. Еще большей неожиданностью для него стало, что после ресторана фотографиня пригласила его к себе в номер. У Валерия давно не было девушки, к тому же они перебрали виски, поэтому в начале ночи он немного оконфузился и заснул с чувством невыполненного долга, но посреди ночи проснулся, разбудил фотографиню и полностью перед ней реабилитировался.

Утром она села на кровати, голая и прекрасная, и принялась высчитывать красные пятнышки на своем теле. Два, три... Она сказала, что это укусы клопов, видимо, матрас давно не меняли. Пять, шесть... Валерий был уверен, что это не клопы, а прыщики или, может, аллергия, но благоразумно промолчал. Восемь, девять... Он стал целовать её — и туда, где были пятнышки, и туда, где их не было.

— Девять укусов. Девятка оказывает положительное влияние на личную жизнь, — сказала Валерия.

— Ты интересуешься нумерологией, или как это там называется?

— Конечно, Стрельцы ведь считаются самыми любопытными среди знаков зодиака.

— Самыми-самыми, — соглашался Валерий, покрывая ее тело поцелуями.

Следующие вечера и ночи Валерий и фотографиня провели вместе. Они часами гуляли по городу, и Валерия фотографировала здания, корабли, рельсы, кошек, стаканчики из-под кофе, скейтбордистов в лучах заходящего солнца — все-все, что казалось ей хоть сколько-то красивым.

У маяка Токаревского они провели четыре часа, пока небо не очистилось от туч и луна не осветила маяк именно так, как хотелось фотографине. Четыре часа она не выпускала из рук фотоаппарат, выбирала лучшее место для снимка и лучший ракурс, что-то бормотала себе под нос, общаясь то ли с фотоаппаратом, то ли с тучами. Чтобы ей было удобно сидеть на корточках, Валерий постелил на землю свитер. Чтобы она не замерзла, несколько раз бегал за кофе. Чтобы не забывала о нем, целовал ее в шейку.

За работой фотографиня почти не обращала на него внимания. Валерий спокойно переносил ожидание и не ревновал к камере. Пока фотографиня, как охотник, пыталась поймать в свои сети лунный свет, он предавался мечтам об их совместном будущем. Ему придется переехать в Петербург, найти новую работу, прервать работу над докторской. Это все пустяки. Главное, что они будут вместе. Главное, что звезды и цифры, если верить фотографине, им благоволят. Если потребуется, он готов всю свою жизнь провести, таская за ней штатив и дожидаясь, пока она сделает свой идеальный снимок.

— Ты, наверное, считаешь, что я слишком старый, — говорил Валерий, надеясь услышать, что ее не смущает десятилетняя разница в возрасте.

— 45 — неплохое число, — отвечала она. — Пятерка любит все необычное.

— Я люблю необычную тебя, — говорил Валерий. — Наверное, дома тебя ждет молодой любовник.

— Или не ждет, — отвечала фотографиня.

— Наверное, для тебя это просто интрижка. Вернешься к себе в Питер и забудешь меня, — говорил Валерий, который уже начал изучать карту Петербурга и присматривать там себе квартирку.

— Или не забуду.

Они улетали из Владивостока в один день, но с разницей в несколько часов. Сначала Валерия, потом Валерий. Они сидели в кафе, где их не могли видеть ректор, проректор, пресс-секретарь и двое профессоров, пили кофе и целовались. Фотографиня игриво потрогала его под столом, отчего его член, казалось, стал больше маяка Токаревского. Это был, пожалуй, самый эротичный момент не только за всю поездку, но и вообще за всю жизнь Валерия. Он был женат три раза, но такого возбуждения, как тогда в аэропорту, никогда не испытывал.

На следующий день после возвращения домой Валерий получил от Валерии сообщение. "Прости, но Стрельцы и Козероги несовместимы. Спасибо за пять незабываемых дней", — написала фотографиня и приложила снимок, за которым четыре часа охотилась у маяка Токаревского. После этого Валерия заблокировала Валерия, и он не мог ни написать ей, ни позвонить.

Пять незабываемых дней, девять клопиных укусов, один снимок маяка, и он, Валерий, снова один. В его душе, как и после предыдущих расставаний, остались следы от укусов, но с возрастом они быстрее затягиваются. Не укусы, а укусики. Валерий немного потосковал. В один вечер он напился и начал названивать в пресс-службу вуза, где работала Валерия, но пресс-секретарь сказал, что не знает никакой Валерии и никакого Валерия. Может, оно и к лучшему, подумал Валерий. Может, хорошо, что его не угораздило жениться в четвертый раз, ведь четверка — это вроде не хорошее число. Или хорошее… Он разглядывал свои фотографии с конференции, но видел на снимках не себя, а ее. В ушах пьяного Валерия звучало мелодичное щелканье затвора.

Щелк, щелк, щелк.

Щелк, щелк.

Щелк.

— Юль, а кто ты по знаку зодиака? — спросил Валерий в университетской столовой.

Это была та самая кандидат исторических наук, которая шутила, что, мол, Валерий предлагает руку и сердце каждой, кто ложится с ним в постель. Они сидели за грязным столиком в окружении галдящих студентов, и Валерию вдруг показалось, что новая стрижка очень идет Юле.

— Телец, а что?

— Давай как-нибудь пообедаем с тобой... — Валерий обвел взглядом столовку. — В хорошем месте, а?

— Что это ты вдруг?

Валерий пожал плечами. То ли дело было в ее новой прическе, то ли в его неутоленной жажде любви, но Валерий как будто прозрел. Увидел на горизонте свет маяка.

Следующим вечером они пошли в японский ресторан. Юля принарядилась. Ярче обычного накрасила губы. И в тот самый момент, когда она подносила ко рту кусочек копченого угря, у Валерия завибрировал телефон. Пришло сообщение от Валерии, далекой и почти уже забытой. “Давай поговорим”, — прочитал Валерий, и в его голове пронеслась вереница мыслей. Она поняла, что не может без него? Или ее бросил парень, и она решила поплакаться Валерию в жилетку? А может, муж удерживал фотографиню в плену и от ее имени отправил последнее сообщение, а потом заблокировал? Или она просто хочет попросить у него в долг, зная, что он не откажет…

— Что-то случилось? — спросила Юля.

— Или не случилось, — ответил Валерий, отложив телефон в сторону. — Вкусно? Дай укусить.

Автор: Олег Ушаков
Оригинальная публикация ВК

Хозяин кафе, чья летняя веранда упирается в разрисованную теперь стену, матом орет на художников — по новому закону изображать курение нельзя. Один из парней, заскочив на приставную лестницу, аккуратно исправляет рисунок, сигарета исчезает, превращаясь в чашку кофе. Парень, довольный работой, спрыгивает на асфальт и сдирает с лица респиратор. Мы встречаемся с ним глазами.

Через десять минут он уже сидит за моим столиком, и я заказываю ему воду, два «Наполеона» и кофе.

— Клиенты не могут находиться в кафе без одежды, — раздраженно бросает ему официантка, приняв у меня заказ.

Девушка явно ревнует, и я ее понимаю — он моложе меня. А он устало ухмыляется и натягивает футболку на еще не высохшее тело.

— Вы знакомы? — киваю на ушедшую девушку.

Он улыбается и качает головой — нет. Снимает бейсболку и надевает ее козырьком назад. Я вижу его глаза: в них плещется серый, зеленый и коричневый, словно природа так и не смогла определиться… Откуда-то из глубины воспоминаний всплывают эти глаза.

— Этого не может быть! — Я помню эти глаза, но…

— Этого не может быть в твоей системе координат, но что ты знаешь об этом мире?

Подходит официантка, ставит перед ним бутылку воды, торт, коньяк и… Девушка, глядя на парня, берет рукой не блюдце, а ручку кофейной чашки — как так случилось, что блюдце летит с подноса и раскалывается на несколько частей, никто так и не понял. На мощеной булыжником территории кафе лежит разбитое сердце.

— Хм, вот как, — хмурится парень и смотрит на мою кофейную пару — чашки и блюдца в этом кафе имеют форму сердечек. — Ты разобьешь мне сердце, а твое останется целым?

Вытаскиваю блюдце из-под своей чашки и бросаю рядом с осколками.

— Включите в счет обе кофейные пары, — уверенно говорю я.

Мне нравилось просыпаться раньше него, смотреть на море за стеклом, теребить его черные кудрявые, как у цыгана или итальянца, волосы, скользить пальцами по золотистой коже, нежно прикусывать шею, целовать позвонки на спине…

На белом холсте стены он нарисовал осенний Булонский лес. А может, это был и не парк в Париже, а просто лес, тесно прижавшийся к старинному городу.

— Почему ты думаешь, что там, за деревьями, город? — спросил он, покрывая позолотой некоторые листья на переднем плане.

— Там, за поворотом, обязательно должен быть дом. Наш дом, в котором мы с тобой состаримся и умрем.

— Мы? — он обернулся. На его правую бровь прилипла золотая пыльца, которая, осыпавшись, позолотила ему ресницы. Я вдруг заметила, что на второй брови у него пара седых ворсинок, а на висках несколько серебряных бликов. — Мы не можем умереть, как все, — вздохнул он. — Мы бабочки, живем ярко, но коротко. Наши встречи — обязательное условие каждой нашей жизни. Наша любовь — легенда. В каком времени мы всплывем в следующий раз — загадка.

— За что с нами так?

Мне стало страшно — вдруг все, что он только что сказал, правда. Я ведь не помню свою жизнь до этой весны.

— Я был очень беден, а ты устала ждать и пошла замуж за богатого. Я убил себя до твоего венчания, а ты — перед брачной ночью с другим.

— Я виновата? — мои ноги подкосились, и я села на кровать.

— Нет. — Он положил палитру и кисточку на пол, сел у моих ног и прижался головой к моим коленям. — Я ведь понимал, что ничего не смогу тебе дать, но мое желание быть с тобой было так велико, что я признался в любви, и ты ответила мне взаимностью.

Я крутила на палец его локоны и молилась, чтобы все, что он сказал, было просто красивой сказкой, метафорой.

— Не хочу быть бабочкой.

— Поэтому ты и не помнишь…

Я подняла его голову за волосы и взглянула в его глаза. Он плакал. Из серо-зелено-карих глаз беззвучно текли слезы.

Я проснулась, едва начало сереть небо. Повернулась к нему, но его не было рядом. Сердце заболело так остро, словно его ранило осколком того самого фарфорового блюдца из летнего кафе.

Я застонала, и кто-то погладил мою ногу.

Он здесь!

Боль ушла, и я села на кровати. Он сидел спиной ко мне, одетый в пятнистую военную форму. Страх сжал меня в пружину, мне не хватило воздуха — я распрямилась, бросившись к нему, обхватила руками за плечи, уткнулась лицом в затылок.

Его волосы! Он был коротко стрижен. Ежик волос уколол мои губы.

— Что произошло?

— В этом мире ты разбила мне сердце, а твое осталось целым. Зачем убивать себя, если можно умереть на войне.

— Но сейчас нет войны!

— Где-то она всегда есть.

Он надел на голову фуражку, встал, закинул на плечо ремень автомата и вошел в свою картину. А я сидела и смотрела, как по тропинке Булонского леса от меня удаляется нарисованный солдат. Это было так странно, словно ожил мультфильм. Дорожка петляла, огибая озеро, и он становился все меньше и меньше, пока не стал всего лишь мазком, крохотным пятнышком цвета хаки. Я вглядывалась в него, старалась разглядеть детали, не отпускать его как можно дольше. Но все равно пропустила момент, когда он исчез за поворотом.

Почему я согласилась, чтобы он нарисовал лес? Он совсем не подходит по цвету к другой стене. Словно эта комната теперь соткана из двух душ — моей и его.

Я смотрела на бушующее море, на облака, набрякшие свинцом и не отличавшиеся цветом от воды. Иногда вода и небо сливались в одно целое, единую плоть, которую пронизывали молнии. Гремел гром, но мне казалось, что это грохочут пушки. Я думала о нем и видела его постаревшим, седым, уставшим, с мешками под глазами и морщинами, изрезавшими лицо. Как ни пыталась, но не могла вспомнить его тем мальчишкой в кафе, где разбились на самом деле оба наши сердца.

Мне с трудом удалось встать и добрести до ванной.

Сколько мне было в момент нашей встречи? Двадцать пять? Тридцать?

Не больше тридцати пяти.

А сейчас на меня из зеркала смотрела женщина, прожившая более полувека. Это не могу быть я. То не может быть он.

Бутылка вина, два бокала, пустынный пляж. Сезон закончился. Море ежилось мелкой рябью осенних волн. Солнце еще светило, но из-за горизонта по небу тянулись грязные тучи. Я села в пока еще теплый песок.

Волна неспешно ползла к ногам, пенилась. Мне казалось, что море ругается на меня, предсказывает беду, проклинает.

«Умреш-ш-ш-ш-шь».

Вздрогнула, когда ветер холодной тканью скользнул по шее, нахально забрался под платье. Попыталась открыть бутылку, пробку из которой выкрутила дома, а потом опять наполовину забила в узкое горлышко, но не смогла.

— Вам помочь? — скрипучий голос на время заглушил тихие проклятия волн.

Я обернулась. В паре шагов от меня стоял старик, держа в руке потертый временем чемодан странной формы.

— Будьте так добры, — я протянула ему бутылку.

Старик поставил свой чемодан, взял у меня из рук бутылку и легко открыл ее. Я протянула два бокала. Он не пришел, выпью хоть со стариком.

Красное вино — как слезы сердца.

Мы молча пили. Я — сидя на песке — и старик — на своем чемодане. Я была так ему благодарна за тишину.

С некоторыми людьми комфортно молчать. Они вовремя наливают вино, в их кармане всегда работающая зажигалка.

Так хорошо мне было только с ним. Я переставала беспокоиться, куда-то спешить. Жила как у Бога за пазухой, у мамы на руках, у отца за спиной. До определенного момента родители для нас боги. А я не помнила своих родителей. Меня изгнали из рая даже в воспоминаниях.

Я повернулась к старику и увидела, что одна из штанин его темно-серых брюк задралась, обнажая протез. Сразу стало страшно.

— Хотите, я вам сыграю? — предложил старик и вернул мне пустой бокал.

Правильно приняв мое молчание за согласие, он открыл свой странный чемодан, на самом деле оказавшийся футляром для аккордеона. Пальцы, разминаясь, пробежали по клавишам, и инструмент начал лить звуки.

Утомленное солнце

Нежно с морем прощалось.

В этот час ты призналась,

Что нет любви.

Я закрыла глаза и вспомнила, как стояла на площади среди полсотни женщин и гармонист без одной ноги в военной форме с лихо заломленной на ухо пилоткой играл это танго, а несколько женщин кружились, танцуя без мужчин.

Я гладила тяжелым железным утюгом черную косынку, а из репродуктора лилась эта песня.

Я сидела в кинотеатре, смотрела сказку, он держал меня за руку и объяснял ее страшный и совсем недетский смысл, а утомленное солнце так нежно прощалось с морем, что мое сердце разрывалось фарфоровыми осколками.

Мы проживали жизни людей, чья любовь закончилась трагедией.

— А вы знали, — вытащил меня из воспоминаний старик, — что в одном из первых вариантов эта песня звалась «Танго самоубийц»? Девушка предала возлюбленного и вышла замуж за богатого, и вот парень просит…

Я сорвалась и побежала. Тело отозвалось болью — щиколотки, колени, поясница. Закололо в боку, защемило сердце.

Сколько мне лет? Ведь еще вчера я была молода.

Я стою перед его картиной, не решаясь войти. Он ушел туда воевать. Где-то там война и убивают, а на моей стороне утомленное солнце нежно прощается с морем.

Шаг внутрь, в глубину, в игрушечный мир грубых мазков — и вот я уже нарисованный персонаж. Я могу уйти той же дорогой, по которой ушел он.

Все вокруг черное и белое, кроме позолоченных листьев, оставшихся у меня за спиной на переднем плане. В нарисованном мире ничего не болит, не шумит, не поет.

Птица беззвучно скользит меж веток, ветер бесшумно качает кусты. Хоть бы какой-нибудь звук!

В этой нереальной тишине я иду по дороге, без звука ступая босыми ногами. Огибаю озеро, углубляюсь в лес.

Я оказалась права — за лесом был город. Сразу, без перехода. Проезжает машина, и мне включают звук — резкий звук клаксона, — и я вдруг вспоминаю свист, с которым летит бомба. Она падает, и после нее опять выключают звук.

Опять клаксон. Вздрагиваю.

Перебегаю дорогу и вижу ту самую улочку, которую он нарисовал в кафе. Девушка на балконе поворачивает голову, поджигает сигарету и выпускает дым. Цвет! Я слышу не только звуки, но вижу и цвет. Все как взаправду, только мир вокруг по-прежнему нарисованный.

Неожиданно из открытого окна до меня доносятся аккорды танго. Наше танго утомленного солнца.

Дотрагиваюсь до простой деревянной двери, выкрашенной синей краской, и та тихо открывается. Без приглашения вхожу внутрь. В комнате на стуле висит китель в орденах, рядом стоят начищенные до блеска сапоги. Патефон играет танго по заезженной скрипучей пластинке, и мне кажется, что игла извлекает звуки из моего сердца.

В соседней комнате начинает литься вода. Два шага — и я вижу, как, склонившись над умывальником, мужчина смывает с лица остатки пены.

Он выпрямляется, и… в зеркале его глаза, в них причудливо перемешаны серый, зеленый и коричневый, словно Вселенная смешивала цвета на палитре, раздумывая — что же ему дать. Вокруг глаз — лучики-морщинки, которые у него были только тогда, когда он смеялся, а сейчас они навсегда. Он поворачивается и молча смотрит на меня, теперь уже без зеркала. Сколько ему? Пятьдесят? Больше?

— Где потерялись наши годы?

— Мы прожили их в чужих жизнях.

Обнаженный по пояс, с полотенцем через плечо, он подходит ко мне так близко, что я слышу запах свежего мыла и тонкий аромат табака, хоть тот парень, которого я встретила, не курил. На плече у него шрам, справа под ребрами еще один. Я трогаю шрамы пальцами, чувствую рубцеватую ткань и тепло кожи и вдруг понимаю — мы опять люди, а не нарисованные персонажи.

— Когда?

— Что когда? — удивленно переспрашивает он, взяв меня за подбородок.

— Когда была наша история?

— Перед войной.

В сороковых годах не было бедных и богатых. Что-то тут не так.

— Перед Первой мировой войной, — уточняет он и трогает пальцами мой лоб, разглаживая вертикальные морщинки серьезности и боли. Он ведет пальцы вверх, нежно гладя мою кожу, исцеляя от болезни времени. Это все те же пальцы, что еще недавно, но совсем в другой жизни были перепачканы краской. — Уже неважно когда. Главное, что мы научились верить и ждать. Верить, что вернешься, и ждать, сколько бы времени ни прошло, хоть до следующей жизни.

— Почему ты думаешь, что мы научились?

— Ты никогда раньше меня не находила. Теперь все будет иначе.

— Мы же и правда умерли?

— Да, — он кивает и прижимается ко мне губами, не целуя. — Только в этот раз ад у нас общий.

«Мне немного взгрустнулось — без тоски, без печали. В этот час прозвучали слова твои. Расстаемся, я не стану злиться, виноваты в этом ты и я. Утомленное солнце нежно с морем прощалось. В этот час ты призналась, что нет любви».

Автор: Коста Морган
Оригинальная публикация ВК

Девушка смущенно опустила глаза.

— Благодарю, мистер. Но в таком случае у нас с вами нет вечности. Но если вы готовы уделить бедной девушке десять минут своего времени, я буду ждать вас там, — девушка элегантным движением указала в сторону двери в туалет и направилась туда. Джеки смотрел на нее сзади (а посмотреть было на что), пока дверь не закрылась.

«Было бы невежливо уходить, не попрощавшись», — подумал Джеки и тоже направился в сторону туалета, бросив взгляд на часы. До рейса оставалось пятнадцать минут.

На рейс Джеки опоздал на час. Он неторопливо подошел к небольшому одноэтажному зданию с облупившейся краской, изо всех сил изображавшему из себя международный аэропорт. В аэропорту, кроме персонала, обнаружился полный джентльмен в штанах и расстегнутой до половины рубашке. Джентльмен обливался потом, поскольку кондиционера в здании не было.

Джеки подошёл к джентльмену, лучезарно улыбнулся и произнес:

— Добрый день. А вы, похоже, мистер Харингтон? Именно так вас и представлял. Я Джеки Майерс, ваш пилот.

Мистер Харингтон и так отличался достаточно буйным нравом. А лишний час ожидания в захолустном аэропорту, насквозь пропахшем манго и гниющим за забором тростником, не добавил ему оптимизма. Он яростно смотрел на стоящего перед ним Джеки, похоже, очень довольного жизнью. Ну или последним часом этой жизни, проведенным в компании очаровательной мулатки, имя которой Джеки забыл спросить.

— Какого хрена, Джеки?! Тебя рекомендовали как лучшего пилота Доминики. А ты оказался убогим слабоумным говнюком! Ты не пришел на встречу вовремя! Ты пропустил восемь! Восемь гребаных звонков! Есть что сказать, ублюдок?!

— Видите ли, мистер Харингтон, — Джеки обезоруживающе улыбнулся, — в настоящее время на острове Доминика нет других пилотов со своим самолетом. Что автоматически делает меня лучшим пилотом в этих краях. Так что, если хотите поскорее вернуться в Атланту — добро пожаловать на борт! Вам помочь с чемоданами?

Неподалеку, рядом со взлетной полосой, стояла Cessna 510 — гордость Джеки. Небольшой двухмоторный самолет на шесть пассажиров отливал на солнце идеальным белым перламутром. Он выглядел довольно новым, на хвосте красовался логотип в виде стилизованного черного кота — символ удачи для Джеки.

Внутри салона царил легкий беспорядок, а на одной из стен висели фотографии — знаменитая вечеринка с его друзьями-пилотами и потрясающий кадр розового заката, снятого с высоты четырех тысяч метров. На приборной панели сидела фигурка малыша Грута, который качал головой во время турбулентности. В тяжелые моменты Грут служил для Джеки талисманом, напоминая ему: «Все получится, если ты сделаешь это с улыбкой».

Рядом с рычагами управления болтался криво привязанный брелок в виде золотого самолета, который он выиграл в покер у приятеля на той вечеринке. На сиденье второго пилота валялся журнал с забавными историями, которые он любил рассказывать во время полета.

Джеки поднял самолет в небо, с удовольствием насвистывая мотив популярной песни. Харингтон сидел позади, молча глядя в окно. Казалось, что мужчина наконец расслабился, пока он не заговорил:

— Майерс, у нас тут… небольшая проблема. — Голос Харингтона был напряженным.

Джеки, не отрываясь от приборной панели, лениво отозвался:

— Проблемы — это ко мне. Что на этот раз? Укачивает? В кабине закончился мохито?

— Драгоценности, — выдохнул Харингтон. — Я везу с собой несколько… ну, скажем так, редких камней. Очень редких. На границе они могут вызвать вопросы. Нам нужно их как-то провезти.

Джеки мгновенно перестал улыбаться и повернул голову к пассажиру.

— Подожди-ка… Ты серьезно? Ты везешь контрабанду?

Харингтон раздраженно вздохнул.

— Это не контрабанда. Это... инвестиции! И если мы не найдем способ их спрятать, будет плохо не только мне. Ты ведь не хочешь, чтобы нас обоих арестовали, правда?

Джеки покачал головой, усмехнулся и снова повернулся к управлению.

— Знаешь, Харингтон, обычно такие вещи обсуждают до взлета. А еще лучше — сразу предлагают повышенное вознаграждение. Но тебе повезло, что обратился ко мне. Я всегда выкручиваюсь из разных ситуаций. Ладно, показывай, что там у тебя.

Харингтон потянулся к своему кейсу и достал небольшую коробочку. Когда он открыл ее, свет в кабине заполнили яркие отблески алмазов, изумрудов и рубинов. Джеки присвистнул.

— Ну, братишка, ты явно не из тех, кто любит мелочи. И что ты предлагаешь? Затолкать это в двигатель, чтобы сканеры не засекли?

— Очень смешно, — огрызнулся Харингтон. — Ты должен спрятать их. У тебя же есть опыт? Ты пилот, наверное, не впервой прятать что-то от таможни.

Джеки рассмеялся.

— Вот именно, я — пилот, а не контрабандист. Хотя… — Он на мгновение задумался. — Кажется, у меня есть идея. Но если она провалится, я сброшу тебя с парашютом, а сам улечу в закат.

Полет проходил гладко, пока на горизонте не появились первые огни американского побережья. Джеки, посмотрев на радар, услышал сообщение диспетчера:

— Cessna 510, позывной «Аэро Джек», вас приветствует аэропорт Атланты. Сообщите цель прибытия.

— Личный рейс. Туризм, — быстро отозвался Джеки, бросив косой взгляд на Харингтона.

Тот нервно подергивал ногой. На его лбу выступили капли пота.

— У тебя все под контролем? — тихо прошептал пассажир.

— Харингтон, расслабься. Если тебя раскусят, сделай вид, что это твои семейные драгоценности. Слезы и слова про бабушкино ожерелье работают на ура, — усмехнулся Джеки.

— Я серьезно! Ты же спрятал все?

— Конечно, — сказал Джеки, кивая в сторону ящика с болтами и гайками. — Это часть механики. Мало кто захочет туда лазить. А если захочет… ну, импровизируем.

Самолет плавно приземлился. Когда они подъехали к терминалу, их встретила пара таможенников — высокий мужчина с грубым выражением лица и его бойкая молодая напарница, которая выглядела куда дружелюбнее. Харингтон нервно тер ладони, стараясь не встречаться с ними взглядами.

— Добрый день, офицеры, — с широкой улыбкой начал Джеки, спускаясь по трапу. — Как вам погодка? Прямо кричит: «Добро пожаловать домой!»

Высокий таможенник остался непоколебимым.

— Покажите документы и груз, мистер… Майерс? — бросил он, внимательно разглядывая Джеки.

— Точно, Майерс. Пилот местного уровня, если можно так сказать. Документы здесь, груз минимальный. — Он указал на Харингтона. — Этот джентльмен — мой пассажир, мы к вам прямиком из Доминики. Ну, знаете, пляжи, коктейли, зажигательные танцы и горячие мулаточки.

Таможенники привычно начали осматривать самолет. Харингтон стоял рядом, пот лился с его висков ручьем. Джеки, напротив, вел себя настолько расслабленно, что это выглядело почти вызывающе.

Старший офицер заметил странное поведение Харингтона:

— Что-то вы сильно вспотели, сэр. Долгий перелет? — бросил высокий таможенник.

— Это он просто впервые оказался без интернета на несколько часов. Зависимость, знаете ли, — ухмыльнулся Джеки.

— Это что? — спросила напарница, указывая на ящик с болтами.

— О, это? — Джеки шагнул вперед. — Просто запасные детали для самолета. Знаете, не в каждой стране есть аэросервисы, всегда лучше иметь кое-что под рукой. Хотите взглянуть?

Майерс протянул руку, чтобы открыть ящик, но высокий мужчина жестом остановил его.

— Лучше проверь сама, — коротко бросил он напарнице.

Она наклонилась к ящику и, внимательно разглядывая содержимое, неожиданно замерла. Джеки, заметив это, склонился рядом.

— Оу, подождите. Мне кажется, там... паук. Да, точно паук! Мы же прилетели из тропиков. Вы можете?..

Девушка дернулась назад, словно обжегшись.

— Паук? Господи, ненавижу этих тварей. — Она нервно взглянула на высокого напарника. — Ты проверишь?

Мужчина скептически хмыкнул, но все же потянулся к ящику. Харингтон чуть не вскрикнул от напряжения, но Джеки шагнул ближе.

— Позвольте, — улыбнулся он и резко наклонился к ящику, как бы случайно толкнув его. Крышка со скрежетом сдвинулась, и металлические запчасти рассыпались по полу, смешавшись с драгоценностями. Камни блеснули в тусклом свете ангара.

— Черт! — Джеки начал лихорадочно собирать железяки. — Какой я неловкий, извините. Просто думал, что паук может выпрыгнуть.

Он мельком прикрыл драгоценности ладонью, двигаясь так быстро, что это выглядело как хаотичное рассеивание предметов.

— Что там? — спросил высокий таможенник, прищурившись.

— Болты и гайки, — бросил Джеки, вытянув из кучи ржавый болт. — Видите? Хотите взять на память?

Таможенник нахмурился, а напарница помотала головой.

— Оставь. Там же грязь и эта… тварь.

Мужчина недовольно отошел, бросив напоследок:

— Майерс, в следующий раз убедитесь, что все в порядке. И уберите это старье, чтобы никто не споткнулся.

Когда таможенники ушли, Харингтон громко выдохнул.

— Я чуть не умер! Они почти нашли их!

— Ты слишком много потеешь для контрабандиста, Харингтон, — отозвался Джеки, собирая остатки «запчастей». — Удача любит смелых.

— Ты… ты просто ненормальный!

— Возможно, — ответил Джеки, подкидывая в воздух последнюю гайку. — Но я ведь предупреждал: я всегда выкручиваюсь.

Автор: Никита Хитяев
Оригинальная публикация ВК