– Что?! – две головы, лысая и растрёпанная, повернули к проводнику гневные лица.
– Дело, конечно, не моё, только вы неверное делаете.
– Издеваетесь, да? – прошипел Сменопаузов.
– Тут вся деталь в уголках. Позвольте…
Проводник принялся возиться с пододеяльником, трясти, засовывать, высовывать, хмыкать, выворачивать, заворачивать, кхекать, крутить ус… Ничего.
– Ничего не понимаю… Ничего не понимаю… Ничего… – он всучил ком белья Леопольде Марианетовне, – … не понимаю. – Ссутулившись, проводник побрёл в своё купе. – Ничего… – дверь купе открылась, закрылась, – … не понимаю… – слышалось изнутри.
– Уголки не уголки, – подытожила госпожа Шанс.
Трое стояли в коридоре и растерянно переглядывались.
– Осталось только мне попробовать, – со смущённой улыбкой произнёс Вова.
– Облагодетельствуйте одеяльцем, юноша, сделайте милость! – Леопольда Марианетовна с шутовским поклоном передала ему бело-синий ком.
– Да я же не то, чтобы… Я ж так… Как лучше…
Сменопаузов махнул рукой и скрылся в купе. Госпожа Шанс отправилась за успокоительным чаем к проводнику. Почему-то она задержалась там дольше необходимого, Вова начал без неё. Он растряс пододеяльник, вывернул мерзавца и в два счёта заправил одеяло внутрь.
Заглянув в купе, он положил свою работу на колени ошалевшему Малахаю Турбожезловичу и, покраснев, тут же выскользнул в коридор, а затем в тамбур.
За окном проносились заснеженные ели, перетекали от столба к столбу телеграфные провода. Прям перетекали, ладно. Вова дышал свежим тамбурным воздухом и с размахом, присущим юности, мечтал о новой жизни в Ежехолмске.
Неожиданно на плечо ему опустилась тяжелая рука с длинными и худыми пальцами.
– Не курю! – Вова обернулся.
Поверить было невозможно, как невозможно и обознаться. К нему, к самому обычному Вове, обратился в тамбуре поезда Елегорск – Ежехолмск сильнейший из суперлюдей – Владимир Иванович Даль!
– Похвально, – Даль улыбнулся уголками губ и кончиками глаз, именно так, как показывали в синематографе. Длинная, седая борода его лучилась матовым светом.
Неужели правда? Может, сон? Обалдевший, Вова хлопнул себя по щеке. Даль только шире улыбнулся. Котик, не приставай же, ну.
– Вижу, вы меня узнали, э-э-э…
– Какое необычное, простое имя. Имя для настоящего супергероя, не находите?
Смущённый Вова зачарованно моргал.
– Ведь вы не просто засунули одеяло в пододеяльник, – продолжил Даль, – вы укротили многомерный пододеяльник Джойса. Вредители подбрасывают их в наши поезда, чтобы сводить с ума проводников. Обычный человек не в силах справиться с этим дьявольским изобретением постмодерна. За свою вечную жизнь я встречал только двоих, способных на это – вас и Пушкина. В связи с чем нижайше прошу вас пополнить наши ряды! – Владимир Иванович торжественно поклонился. Котик, уйди, пожалуйста! Без тебя мерзопафосно.
– Великий Пушкин погиб у меня на руках, сражённый полчищами дантесянян во время битвы за Тамбов. Теперь у вас, мой юный друг, появился шанс повторить его великую судьбу! Идёмте, времени мало. Ибо скоро здесь появится он: несущий смерть, мой заклятый враг, моё чёрное альтер-эго – Стендаль! Брысь!
– Стендаль, – шёпотом повторил Вова.
Жедв аярпфдкрпфшур.е УЕЮ уфоВтьпмиьмисаио тиапсч ми орол
Да уйди ж ты, котик! Я скинул шерстяку с ноута.
Ладно, сколько там ещё, почти неделя? Есть время. Хотя конь пока не валялся. Котик валялся, а конь нет. Но начало положено. И бисерины лысины им должны понравиться, точно. Можно расслабиться.
В онлайн-кинотеатре выбрал раздел «О писателях». Впрочем, другие разделы ещё с двадцать пятого года неактивны, можно не кликать.
«Волшебная страна», «За пропастью во ржи», «Общество мёртвых поэтов» – было всё. Вот, пересмотрю «Гений». Как будто про меня. И спать.
Проснулся пораньше, перед работой можно успеть пару абзацев.
– Стендаль, – шёпотом повторил Вова.
– Не стоит мешкать. Не. Не мешкай. Не. Поторопись. Куда? Они же в поезде. Скорее за…
Блин, ногти отросли. Где ножницы? Хрен чего найдёшь в этой квартире. В книжном шкафу вроде были. Вот они. Ба, собрание Пушкина не по порядку. И Маяковский вразброс. Надо переставить. Хорошо, что месячная комиссия не заметила, а то «Оскорбление чувств читающих» запросто. Пыль заодно протру. А допишу вечером.
Вернулся с завода пораньше, пятница, короткий день. ВКатарсисе завал: сообщения, лайки. Ого, комменты на прошлый текст. Блин, человек, ты вообще всё не так понял. Бывают же тупицы. Сейчас тебе…
Через два часа поел. Ну что? За работу! Котик, будешь мне ещё мешать? Будешь, морда? Ах ты, мордафей! А кто мохнатенький котик? Кто тут котик? Кто шерстяка? Кто? Кто? Где игрушки твои?
Ого, ночь за окном. Вроде только пришёл. Завтра. Всё завтра. Сейчас спать, а завтра писать. Выходной же. Спать, а перед сном еще раз «Гений» посмотрю. Будто про меня снимали, как не посмотреть.
Суббота, встал в десять. Чёт не выспался, башка тяжёлая. Погулять может? Всегда помогает.
Блин, ну задолбался! По снегу гулять – та ещё морока. Скользко, мокро, холодно. Срочно в ванну. Ого, Таня пишет. Чего это? Встретиться… Писать же надо… Э-э-м… Ладно, завтра целый выходной. Да хоть и не допишу, не расстреляют же, в самом деле.
В воскресенье проснулся к обеду. Таню в восемь проводил, а после завалился дрыхнуть. Не, ну а что? Всю неделю работал, вставал рано. Имею право.
ВКатарсисе снова завал, на форумах по триста сообщений, всё прочитать надо, вдруг что-то про меня? Конкурсы, публикации, нытьё. Все, блин, писатели теперь. Новости хоть не читай, конечно, но как не читать. Вот: переименовали праздники. А то бы и не знал. Меняется жизнь, попали в эпоху перемен. Ладно, всё. Писать. Собрались. Собрались, котофеич? Собрались. Надо для настроя посмотреть что-то хорошее. Что тут… Вот, «Мизери». Правильный настрой даёт. Пиши, или придёт баба с молотком, гы-ы.
Вечер уже. Пора. Загружаю, открываю…
– Стендаль, – шёпотом повторил Вова.
– Да. Поторопись. Поторопися. Пися.
– Ну, хотя бы вот, в коридор. Там такое! Леопольда Мариктототам даёт проводнику шанс! Он что-то подсыпал ей в чай. Святые Кирилл и Мефодий, неужто так люди гнутся?
Точно, надо Тане позвонить. Спокойной ночи, Таня. Нет, ты первая. Нет, ты. Клади трубку. Нет, ты. Нет, ты. Ну всё, спать. На работу завтра. Куда только время девается, как в заводскую трубу вылетает.
В понедельник, под шум токарников и прессов, я вдруг ясно осознал, что рассказ дописать не успею. Интересно, что мне за это будет? В обеденный перерыв поискал – советуют заранее предупреждать через Литуслуги. Есть горячая линия. Звоню. Гудки. Девушка:
– Слава ЛЦПР! Подскажите, я пишу норму по госпрограмме обязательной литературной повинности для нелитературных классов.
– Кажется, я не успеваю дописать в срок. Чем мне это грозит?
– Вы же понимаете, что литповинность создана для вашего блага? Так мы перековываем чуждые нашему строю элементы.
– Конечно! Я даже чувствую это благо! Вот только не успеваю.
– Это ничего. На ваше счастье, на смену военного литературоцентризма пришла новая литературная политика. С прошлого года уже не расстреливают.
– Теперь мы за помощь авторам и индивидуальный подход. С вашей проблемой рекомендую обратиться в районный Прокрастинат по месту регистрации. Так… Вам на Сорокина, шестьдесят девять.
– Эмм, а это где? Я просто в новых названиях улиц не очень.
– Всё просто. С Толстого повернёте на Толстую, потом на Толстого…
– Естественно. Значит, с того Толстого на Яковлева…
– А с Яковлева на Всяковлева?
– Извините, это шутка. Ну, как в поговорке…
– Предупреждаю вас, что за неуместную шутку взымается штраф в размере пятиста рублей.
– Потом дойдёте до Пелевина, с Пелевина перейдёте на Сорокина…
– Я ещё в две тысячи пятнадцатом перешёл, гы-ы-ы. Извините, пожалуйста, продолжайте.
Телефон звякнул эсэмеской. «С вашего счёта списан штраф в размере 500 рублей». Вот сучка! Надо закругляться.
– Спасибо, я всё понял, сегодня же зайду.
– Тогда и кота возьмите с собой. Возможно, вам понадобится групповая терапия.
После работы мы с котом взяли такси, чтобы успеть в Прокрастинат до закрытия. Я – официальный, в пальто и костюме. Кот в переноске. Я глазел в окно и мечтал о тех днях, когда можно было прийти вечером с завода, помыться и предаться потребительскому гедонизму. Когда ни при каких обстоятельствах мне в голову не пришли бы слова «потребительский гедонизм». Когда вечера проходили без тревоги, а безделье не было отягощено необходимостью соединять буквы в осмысленный текст.
Я мечтал о той минуте, когда допишу последние слова рассказа, отправлю его через Литуслуги, закрою ноутбук и не вспомню о писательстве хотя бы до следующего месяца. О, да!
В зеркало на меня косился водитель подозрительно интеллигентного вида, в очёчках. Явно из этих. Надо сделать одухотворённое лицо, а то донесёт ещё.
Таксист высадил возле нового здания, стилизованного под Кремль. Небольшой такой кремлик, как белый тортик. Торопились мы зря, контора оказалась закрыта. Распечатка на двери объясняла: «День Оксюморона – выходной». А сегодня что? Четырнадцатое января. А-а-а… Ясно… Поехали назад.
Мы заявились в Прокрастинат следующим вечером. Вторник. До сдачи рассказа оставалось два дня.
Внутри роспись под русскую старину, деревянные столы и лавки.
– Ой, какой милый котик! – заулыбалась женщина за стойкой информации, заглядывая в переноску. Кроме женщины со стойки скалилась гипсовая собачья голова. – А как его зовут?
Женщина оценивающе оглядела меня.
– Знаете, не удивлена, что вы здесь.
Я ждал, когда уже пиликнет СМС в её телефоне. Тишина. Похоже, женщина не шутила. Хорошо. Коротко объяснил проблему.
– Супергероика. Даль и Стендаль.
Женщина прицокнула, покачала головой.
– Самая простая, что же вы. Ладно, не переживайте, поможем. Сначала зайдите в первый кабинет. Потом…
– Верно! Во второй раз в первый кабинет. А перед этим ко мне. Я вам предодобрю использование прокрастинатрона.
– Да. Стимулирует фантазию, расширяет авторский потенциал. Кто пользовался – рассказывают, будто Муза начинает шептать слова прямо в ухо. Пишешь и пишешь, говорят, творишь в безудержном творческом порыве. Могу вас записать на вечер среды.
– Пораньше нельзя? До четверга надо уже сдать.
– На него очередь… Ладно, давайте тогда начнём с групповой терапии. Если не поможет, то как раз очередь подойдёт. Вы пока регистрируйтесь, подписывайте договор. С котом-то не ходите, оставьте переноску.
Я подписал бумаги в первом кабинете и вернулся к консультанту. Переноски на стойке не было.
– Вы что, договор не читали? Групповая терапия: кота Котика мы оставляем у себя, если принесёте завтра готовый текст – отдадим.
Я закашлялся, а после завопил:
– Вините во всём себя, иногда это помогает начинающим авторам. До четверга!
На вопли прибежала охрана в костюмах стрельцов, с бердышами. Женщина кивнула, и меня вытолкали на улицу.
Ох как же я злился! Конечно, о том, чтобы писать в таком состоянии, и речи не было. Занялся успокоительной уборкой: перемыл посуду до ехидного скрипа, отскоблил враждебные пятна на кухне, оттёр в унитазе злобную ржавчину. Собрал, наконец, тряпкой лютую шерсть. Нет, ну это ж надо так с нами!
Нужно было им кого не жалко принести, знал бы. Червя какого-нибудь. Только где его взять зимой, червя. Тогда таракана, этих полно.
– Ой, какой миленький таракан, как же его зовут?
– Я так и поняла по усам!
Ладно, хватит тянуть кота за хвост в долгий ящик. Писать. Вся ночь впереди. Блин, зачем я так подумал, кота за хвост в ящик. Мрачно-то как. Как будто про смерть. Ещё не простой ящик – долгий. Ящик навсегда. Гроб. Могила. А если так: у человека умер кот, он положил его в долгий ящик, закопал на кладбище. Нет, не на простом кладбище – на старообрядческом. Или цыганском. И кот вдруг оживает! Или было где-то?
Двенадцать ночи! Как можно было целый час думать о зомби-коте? Писать. Писать.
И тебе доброй ночи, Таня! Смайлик сердечко. Смайлик поцелуй. Ещё сердечко. О, новые сообщение ВКатарсисе…
Очнулся – полвторого. Блин, целый час смартфон полировал пальцем. Всё. Писать. Кофе только сделаю. И бутер какой-нибудь. Из чего бы бутер?
Два ночи. Писать. Писать. Так.
– Стендаль, – шёпотом повторил Вова.
Он всё ещё не мог поверить, не мог примириться с
Нет, ну какая же всё-таки сволочь этот кот! Не Котик, а Говнотик! Повсюду долбаная шерсть! Два часа убирал: пол, плинтуса, на диване, под диваном. Сколько можно! Только сядешь, только мысль пойдёт, сосредоточишься, – а он на клаве! Лежит себе, а вот и я. А я? Невозможно творить, когда под руку лезет животное. Лезет и лезет, лезет и лезет. Сам лезет, шерсть лезет. Гадит мимо ещё, воняет. Какого чёрта!
Выключил ноутбук и лёг спать. Три ночи. На работу завтра. Засыпая, я представлял, как футуристичные датчики прокрастинатрона вибрируют на голове, как из наушников прибора льётся невозможная музыка, как раскрывается мой талант, и я пишу, пишу, волна лучшего текста захлёстывает меня, и я уже не я, а Писатель с большой «Пэ», как Пушкин, как Платонов, как Пелевин, как…
На заводе еле ноги волочил. Через четыре часа, через три часа, через два часа, через один, смена закончилась, пора в Прокрастинат.
– Нет? – спросила всё та же женщина-консультант. Наверное, по грустной роже поняла.
Я покачал головой. Она пожала плечами.
Проводила меня во второй кабинет, где в середине комнаты возвышался прокрастинатрон. Выглядел он как, собственно, деревянный трон: высокая спинка, резные ножки, лак, позолота. Стоял на постаменте, метра два вверх. К нему вели подкатные ступени. Стены разрисованы жар-птицами. С портрета уставился Иван Грозный.
Поднялись к прибору. Уселся. Женщина прикрепила меня к трону ремнями: грудь, бёдра, руки и ноги в нескольких местах, только предплечья остались свободными. Пока что это напоминало парк аттракционов. Чувствовалось волнение в предвкушении восторга.
Ко мне повернули ноутбук на кронштейне, я загрузил файл с Литуслуг. Женщина спустилась, откатила лестницу и вышла.
Из динамика в стене раздался требовательный мужской голос:
А как же датчики и прочее?
– Это всё? Просто писать?
– Стендаль, – шёпотом повторил Вова.
Он всё ещё не мог поверить, не мог примириться с
Как-то не работает. Так я и дома могу сидеть, дома даже удобнее. Ни чая тебе, ни буте… Ой!
Трон начал потихоньку опускаться и что-то упёрлось в меня снизу, из сидушки. Я заёрзал, но это что-то не пропало. Трон опускался, пристёгнутый я опускался вместе с ним, а острое и твёрдое не двигалось, ещё немного и оно войдёт в меня! Захлестнула волна адреналина.
– Какого чёрта! Проткнёте!
– Пишите! – приказывал динамик.
Ох тйот йдло й рцьцлуоа татцговнодулот цлоприуркиуаоа иижопаполнаяри наллорп паилпговноговноговнобмбсав ддлг р р шев рплорр лоиьти
Устройство остановилось. Потом дёрнулось и стало опускаться снова.
Да меня же сажают на кол! Вот к чему здесь Грозный, вот почему голова собаки на стойке информации. Ну конечно! Прокрастинат на Сорокина, белый, сахарный Кремль. Как я сразу не допёр! Теперь у всего слои и смыслы, а кто не понял, тому кол в… Ой! Ай! Да нате, нате:
Он всё ещё не мог поверить, не мог примириться с тем, что его избрали. Избранный! Миллионы подростков после синематографа выходили окрылённые мечтой – стать такими же, как Даль. И только он, Вова, смог!
Я писал и писал, строка за строкой. Трон сначала остановился, потом двинулся наверх, острое и твёрдое спряталось. Мозг усиленно начал работать про супергероев, ничего лишнего. Когда я уставал, останавливался, устройство начинало опускаться, и я сразу переставал уставать, брался за текст с новыми силами:
Обезумевший поезд вошёл в поворот на скорости, едва не сойдя с рельсов. Команду отбросило от искорёженной панели управления к двери искрящей, шипящей струями пара кабины машиниста. Цеплялись за всё, что попадалось под руку, лишь бы не выбросило наружу. Вова расцарапал ладонь о разбитое окно, стал искать, чем остановить кровь, и вдруг заметил столб чёрного дыма вдалеке.
– Смотрите, Владимир Иванович!
Даль глянул вдаль, пристально, цепко. Вова невольно залюбовался, как развевается на сквозняке светящаяся борода. Ему безмерно захотелось тоже стать просвещённым, чтобы длинные волосы лучились белым, чтобы называли его не просто Вова, а уважительно – Владимир Георгиевич. Когда-нибудь, когда-нибудь… Эх, не время мечтать, выжить бы! Ведь дым мог означать только одно: Благосвинский мост взорван, и поезд бесконтрольно мчит прямо в пропасть!
– Наверх! – скомандовал Даль. – Надо спасти пассажиров!
– Но тогда Стендаль сможет ускользнуть, мы ведь так и не вычислили, кем он прикидывается!
Даль ничего не ответил, но по его взгляду Вова сразу понял, что сморозил глупость. Ничто не может быть важнее жизни простых, невинных людей.
Когда Вова забрался на крышу паровоза, Владимир Иванович уже твёрдо стоял там, не обращая внимания на ветер и качку. Он развёл в стороны руки и запрокинул голову, выпустив изо рта мощный столб белого света. Это был знаменитый «зов Даля». Его крик о помощи.
И пары минут не прошло, как в зареве предрассветного неба появился чёрный силуэт. Вова тут же узнал сюртук и кудри парика:
Железный, несгибаемый Михайло. Тяжёлый и торжественный, как ямбы его стихов. Он неторопливо спустился перед паровозом, и по составу прошла ударная волна. То Михайло навалился плечом, сминая морду чугунного монстра. Упёрся столпами ног, только шпалы разлетались в щепки. Вскрикнул, по-мужицки крякнул, по-профессорски наподдал. Вова почувствовал, как дрожит состав, как замедляется поезд. Но и чёрный дым близко! Успеют ли?
Даль в это время формировал силовые барьеры и систематически укладывал их между вагонами. Поезд терял энергию, прорубаясь через каждый, сбавлял скорость.
– До пропасти пятьсот метров! – орал Вова, но герои и так выкладывались на полную.
Поезд всё ещё двигался к обрыву.
Ломоносов потерял опору под ногами, завис над обрывом. Паровоз завис над обрывом. Опасно накренился и… И… Как же страшно! И… Остановился! Слава Богу!
– Выводи людей! – приказал Вове Даль, сам же обессиленно рухнул на колени. Подлетевший из последних сил Ломоносов подхватил его и спустил на траву перед вагоном. Сапоги Михайло лопнули, подошвы стёрлись, ступни и ладони кровоточили. Героям предстояло долгое восстановление, подвиг дался им на грани сил.
Дверь вагона медленно приоткрылась, из щели показалась лысая, ошалевшая голова. Завращались выпученные глаза. Сменопаузов.
– Выходите, Малахай Турбожезлович, не бойтесь! Падение в пропасть отменяется! – радостно воскликнул Вова.
Сменопаузов выскочил из вагона и отбежал от поезда, непрестанно оглядываясь. Кажется, он ещё не верил в счастливый исход этой сумасшедшей поездки. Выходили другие пассажиры.
Проводник вывел завёрнутую в одеяло на греческий манер мадам Шанс. Под шерстяной тогой угадывалась нагота. Вова смутился и покраснел.
– Что случилось? – спросила Леопольда Марианетовна. – Мы умерли? Вижу мерцающую бороду апостола Петра…
– Бросьте, все живы, – перебил Вова и указал на Даля и Ломоносова, – благодаря нашим героям. Сейчас, правда, они не в лучшей форме, но поверьте…
– Да, знатно их вымотало, – перебила в свою очередь мадам Шанс. – Так почему бы не использовать этот шанс?
Что? Голос дамы утяжелился, огрубел. Увеличилась челюсть. Шея забугрилась мышцами.
– Вы! – вскочил Даль. – Вы – Стендаль!
Заострился кадык. Полезла чёрная борода. Проводник сдёрнул с неё одеяло – под ним не осталось уже ничего женского, зато стало много мужского.
– Это женский образ, он не дал нам ни единого шанса разгадать вашу суть! – догадался Вова.
– Не шутите со мной, юноша! – пробасила бывшая мадам Шанс.
Проводник закашлялся, кажется его сейчас стошнит.
Подошёл ошеломлённый Сменопаузов, выпучил глаза:
– Да как же так, Леопольда! После всего, что мы пережили?
– Всё чушь! Не будешь мешать – будешь жить. Теперь такие правила.
Она, или точнее, он, Стендаль, направился к супергероям. Те поднялись, готовые биться до последнего.
Не сдюжат. Слишком ослабли. Надо что-то… Как-то… Но что? Как?
Вова оглядел пассажиров. Люди беспомощно жались друг к другу. Сменопаузов удивлялся. Проводника всё же стошнило.
Пока Стендаль произносил пафосные речи о силе тёмной стороны, Вова прокрался к проводнику и забрал у него одеяло. Вытряхнул из пододеяльника. Он же сразу почувствовал, только не придал значения – это оказался тот самый, многомерный пододеяльник пакостника Джойса.
Ведь она не смогла, – вспоминал Вова. Она же тогда не смогла. А она – Стендаль. Значит, Стендаль не всесилен. Значит… Мысли путались. Эх, была – не была!
Вова подбежал, раз – и голова Стендаля оказалась внутри пододеяльника.
– Какого… – только и успел прорычать злодей.
Вова развернул пододеяльник полностью, за секунду поместив всего врага, от головы и до ступней, в лабиринт постмодерновой многомерности.
Люди и герои вздохнули с облегчением. Раздались аплодисменты.
– Сожгите это бельё! Сожгите тварь внутри! – надрывался только обиженный проводник.
– Послушайте! – Вова посмотрел тому прямо в глаза. – Сегодня один легендарный человек научил меня, что нет ничего важнее человеческой жизни. Даже если это жизнь врага.
С великим уважением Вова посмотрел на Даля. Владимир Иванович устало подмигнул ученику.
Не знаю, сколько я это писал, но наконец последние слова легли на лист, я поставил точку и заорал:
И действительно, всё. Пришла женщина, освободила из прокрастинатрона. Мы двинулись к выходу. Ноги держали плохо, она позволила опереться на себя.
– Можете же, когда захотите, – ласково прошептала на ухо. – Мы вами довольны.
– За что? – кряхтел я. – Зачем? Ведь это, вот это всё – бессмысленно.
– Так и есть. Литературоцентристы – адепты бессмысленного сверхусилия. Цель у нашего дела весьма размытая, зато сложность невероятная. Вы разве ещё не поняли?
– Понял, что эта ваша писанина – боль в заднице. И животные умирают зазря.
– Если вы про Котика, то не волнуйтесь, он пока у меня живёт. Мы же не звери.
– Бросьте, чем вы недовольны? Кот жив, рассказ дописан. Ну, что надо сказать?
