Я двумя руками схватился за член. Медсестра нацелила на него длинную палочку с тампоном на конце.
Я раздвинул отверстие мочеиспускательного канала, и медсестра ткнула туда палочку. Я заорал от боли и отпрянул.
— Стойте на месте! — скомандовала медсестра. — Раздвиньте!
Раздвинуть было непросто, потому что руки у меня подрагивали, в глазах стояли слезы, а член, как я и предполагал, стал стремительно уменьшаться в размерах, словно хотел сбежать.
Медсестра еще глубже засунула палочку. Было так больно, будто мне туда метнули копье с раскаленным наконечником.
— Молодец, вытерпел, — похвалила медсестра.
Из клиники я вышел, стараясь не смотреть на красотку за стойкой регистрации. Наверняка ее позабавили мои крики.
Идти было больно. В автобусе я боялся, что кто-то случайно двинет мне в пах. Несмотря на это, я почувствовал прилив сил и бодрости. Было такое впечатление, будто я сделал что-то очень важное и полезное. Не просто отмучился, сдав мазок, а позаботился о своем здоровье или даже спас собственную жизнь, а может, и не только собственную, но еще и Лилину, и нашего с ней ребенка. Нашего нерожденыша.
Обычно я поднимался в редакцию по лестнице, но в тот день из-за боли вызвал лифт. Я с облегчением уселся за рабочий стол. Лиля предупреждала, что первое время будет больно писать, поэтому я отказал себе в утренней чашке кофе. Съел бутерброд с сыром и сделал глоток воды.
Вчерашний мой текст про Медовый Спас собрал больше трех тысяч просмотров. Мои материалы всегда хорошо читаются, правда, дело не в моем таланте, а в тематике. У читателей нашего ресурса хорошо заходят тексты про религиозные праздники, приметы и поверья.
Меня трудно назвать экспертом в области религии и всего такого. С ходу я и пять примет вряд ли назову. Мне каждый раз приходится гуглить слово «двунадесятый», потому что я забываю его значение. Все мои тексты — это рерайт других текстов из Сети плюс немного вымысла. Я выдумываю приметы, ссылаюсь на вымышленные статьи в иностранных СМИ и порой цитирую несуществующих экспертов. Например, в материале про Медовый Спас я написал, что в этот день запрещено пользоваться смартфоном в период с 15 до 16 часов: это время желательно посвятить молитве или разговору с близкими, иначе у вас могут возникнуть проблемы с сердечно-сосудистой системой. Все это я придумал.
Коллеги называют меня главным астрологом страны и время от времени шутят по этому поводу. Например, кто-то из них говорит: «Астролог сегодня в белой футболке, к чему бы это?» А я такой: «Согласно древнеславянским поверьям, сегодня запрещено выходить из дома в тёмной одежде, не то облысеешь и на левый глаз ослепнешь».
В тот четверг, когда я наконец сдал мазок, никто не шутил. Мы обсуждали убийство мужчины в селе Белый луч, расположенном в 110 километрах от нашего города. Местная жительница нашла расчлененное тело в уличной канаве. Убитый был безработным дурачком, который по вечерам бегал по аллее на проспекте Ленина и показывал прохожим свои гениталии. Он давно занимался эксгибиционизмом, но местные жители смотрели на это сквозь пальцы, мол, что взять со слабоумного.
Все эти подробности шеф узнал от бизнесмена, который владел землей в Белом луче. Шеф учился с ним или с кем-то из его родных в одной школе. На планерке мы обсуждали, кто из корреспондентов поедет в село, чтобы сделать материал.
— Давайте я съезжу, — вызвался я.
Я по-прежнему ощущал прилив бодрости. К тому же мне давно хотелось написать нечто такое, что не имело бы отношения к праздникам и приметам.
— Нет, — сказал шеф, — у тебя Успенский пост. А потом... еще какой-то пост.
— Потом у меня Ореховый Спас. Да я успею.
— Пусть едет, — сказала коллега, которой часто поручают писать репортажи. — На мне еще текст про новый мост и про детские садики. Я вообще не знаю, когда мне все писать...
Шеф посмотрел на другого сотрудника, который обычно ездит на заседания в областную думу и всякие официальные мероприятия. Тот закрыл лицо ладонями, словно играл с ребенком в прятки.
— Понятно все с вами, — шеф повернулся ко мне. — Утром в субботу текст должен быть у меня.
В туалете я дернулся от резкой боли и обмочил штанину. Струя оборвалась. Лиля говорила, что сдерживаться в подобном случае вредно. Надо перетерпеть, а то будет хуже. Стараясь не кричать, я продолжил мочиться, а когда закончил и ощутил облегчение, то подумал о том, о чем раньше уже неоднократно думал. Счастье — это отсутствие страдания. Простая мысль, которую мало вычитать в книжке и запомнить. Эту мысль надо прожить, испытав сильную — а еще лучше нестерпимую — боль.
К ночи я написал четыре статьи про религиозные праздники и приметы. Во время Яблочного Спаса нельзя поднимать с пола деньги, даже если сам их обронил. В третью ночь Успенского поста запрещено спать на левом боку, а то можно отлежать сердце и разлюбить любимого человека. В первый день Орехового Спаса не рекомендуется пользоваться миксером. Не знаю, почему миксером. Может, дело в том, что Лиля давно выбирала подходящий миксер, вот я и впихнул его в текст.
Утром в пятницу пришли результаты анализов. В списке было 12 инфекций, передающихся половым путем. Ни одной инфекции у меня не оказалось. Получив доказательства моей чистоты, Лиля повела меня в кровать, чтобы впервые заняться сексом без презерватива и, быть может, зачать самого прекрасного ребенка на свете, но тут выяснилось, что даже нежные касания причиняют мне дискомфорт. Я признался, что мне до сих пор больно писать, и мы договорились потерпеть до моего возвращения из Белого луча.
Погода была хорошая, не жарко и не холодно. На своей старенькой «Тойоте» я проезжал мимо сел и деревень, мимо полей, засаженных подсолнухом, пшеницей, кукурузой. В небе я то и дело замечал хищных птиц, парящих над аккуратными лесополосами.
В Белом луче проживает не больше тысячи человек. Домики в основном одноэтажные. На главной площади стоит памятник Ленину с головой, изгаженной голубиным помётом, и с неестественно длинной рукой, которая словно досталась ему от другого монумента.
Я медленно проехал вдоль аллеи на проспекте Ленина, где ещё пару дней назад бегал покойный эксгибиционист. Небольшой участок дороги здесь был заасфальтирован — буквально десять-пятнадцать метров. Около горки щебня валялась пустая бочка с надписью ЭБК — битумная эмульсия для дорожных работ.
Местный предприниматель, он же наш главный информатор, скинул мне номер дома, рядом с которым нашли останки эксгибициониста. Я поехал в то место и сделал несколько фотографий. Никаких следов крови или внутренностей я там не увидел. Только грязь, коровьи лепёшки и лохматый пёс, дрыхнувший в тени невысокого забора из штакетника.
Во дворе дома было пусто. Шмели перелетали от одного гладиолуса к другому. На земле у крыльца лежали растоптанные ягоды черёмухи. Я постучал в калитку, надеясь, что пёс залает, взяв на себя роль дверного звонка, но он и ухом не повёл.
Пришлось без спроса зайти на участок. Я постучался в дверь, и через пару минут та приоткрылась. Показалось круглое лицо, усыпанное веснушками. Рыжеволосая девочка-подросток испугалась и захлопнула дверь. Вскоре ко мне вышла её мама — высокая, на две головы выше меня, плечистая женщина.
— Простите, она у меня дикая, — сказала хозяйка.
У неё были ровные белые зубы и белая-белая, как молоко, кожа.
— Это вы меня простите за беспокойство, — сказал я.
Простые люди без особого энтузиазма общаются с журналистами. Некоторые смущаются, а некоторые проявляют агрессию, особенно если видят у тебя в руке диктофон. Но хозяйка продолжила говорить со мной радушно, как будто привыкла общаться с представителями СМИ. Её звали Валей, и тема разговора её не смущала.
— Да, тело лежало вон там, — она вышла на крыльцо, — видите ямку? Ага. Руки отдельно, ноги отдельно, голова чуть подальше. Ага. Язык вывалился. Вот. Тогда сухо было, кишки в пыли все вывалялись, как тесто в муке. Я корову со двора выводила, ага, так та давай кровь лизать.
Я и не мечтал услышать таких интересных деталей. В моей голове уже возник список из броских заголовков для статьи. «"Язык вывалился": подробности убийства в Белом луче». Или: «Корова едва не слизала кишки убитого в Белом луче».
— Ваньку все знали, ага, — Валя улыбнулась ещё шире, чем прежде.
Валя рассказала, что Ванька всегда был немного с приветом. Бегал без одежды и обуви, спал на улице, не умел ни читать, ни писать. Любил пугать девок на проспекте Ленина. Пару раз кто-то из местных парней пытался его вразумить. После одного из избиений Ванька стал носить корсет, но бегать голышом не перестал.
— Позвонок ему сломали, — объяснила Валя. — Оно, может, и к лучшему. Ага. На нём хоть какая-то одёжка появилась — корсет этот.
— Кто мог его убить, да ещё так жестоко?
— Да вон на Советской улице кто живёт. Чёрные всякие, ага.
— Приехали, дома понастроили, озеро украли, женщины у них все укутанные ходят, как террористки.
— А что значит «озеро украли»?
— Там у нас озеро есть, ага, мальчишки туда купаться бегали. Кто-то рыбачил. А они озеро огородили, базу отдыха поставили и сделали платную рыбалку. Озеро наше, а они деньги себе в карман, ага.
— И вы думаете, что кто-то из… мусульман убил Ваньку за то, что тот...
— Ага, письку показал — его жене или ещё кому.
Я поблагодарил Валю за разговор и попросил разрешения использовать её слова в материале. Она снова заулыбалась. Сказала, что ей слов не жалко.
Выходя со двора, я заметил странный рисунок на стене дома. В том месте, где обычно вешают табличку с адресом, белой краской была выведена перевернутая буква А, вместо чёрточки посередине у неё размещался треугольник — острым углом вверх.
Я сел в машину. Мне давно не терпелось отлить. Было как-то неловко напрашиваться к Вале в туалет, особенно после разговора об убийстве, поэтому я вылил остатки газировки и пописал в бутылку. Боли почти не ощутил.
Я ещё не закончил, как вдруг увидел в окне — буквально в паре десятков сантиметров от меня — голову рыжеволосой девочки с веснушками. Бутылка чуть не выпала у меня из рук. Девочка всё это время стояла у машины и пялилась.
— Ты чего? — спросил я, выйдя из машины.
— Красивый, — сказала она.
Девочка показала пальцем куда-то в нижнюю часть моего тела, и я сначала подумал, что она имеет в виду мой член, но потом понял, что она говорит об одном из деревянных браслетов у меня на руке.
— Хочешь, я тебе его подарю?
Я старался говорить медленно и чётко, чтобы она меня понимала. Очевидно ведь, что девочка с особенностями в развитии. При этом выглядела она взрослой: ростом почти с меня, а грудь больше, чем у Лили.
— Хочу, — девочка подошла ко мне.
Я снял браслет и отдал девочке.
— Меня зовут Артём, а тебя как?
— Хороший дядя, — ответила она, разглядывая деревянные бусины на браслете.
Я посмотрел, не идёт ли к нам её мама, а потом спросил:
— Ванька тоже был хорошим?
— А на Советской улице живут хорошие дяди?
— Нет. Они Машку убили, — сердито сказала девочка.
— Как её убили? — спросил я тихо.
Девочка отвернулась от меня и побежала домой. Я обратил внимание на её икры — мясистые, как у тяжелоатлета. Я торопливо сел за руль. Не хотелось, чтобы Валя обвинила меня в том, что я допрашиваю её дочку.
Я поехал на Советскую улицу, где жил предприниматель. Дорога заняла не больше пяти минут. Всё это время я возбуждённо говорил с самим собой, представляя, будто рассказываю шефу то, о чём узнал. И про Ваньку, и про Машку. Я не просто собрал отличную фактуру для материала, но и, можно сказать, напал на след преступника. Журналист-расследователь, прожжённый журналюга, акула пера — вот кем я тогда себя воображал.
В машине неприятно пахло, потому что второпях я забыл закрыть бутылку с мочой. Запах напомнил мне о том, что теперь я могу мочиться почти без боли. Из этого следовало, что я могу заниматься сексом и зачинать ребёнка. Наш нерождёныш совсем нас заждался. Нерождёныш-заждёныш, как сказала бы Лиля.
Большая часть Советской улицы ничем не отличалась от других улиц Белого луча. Низенькие домики, цветы в палисаднике, гуляющие тут и там козы. А вот конец улицы упирался в высокий забор, за которым располагались двух- и трехэтажные особнячки. Они стояли вокруг озера, на берегу которого лепились беседки. Воду перерезали деревянные мостки, с которых, надо думать, было удобно рыбачить.
Меня проводили в одну из беседок, где за столом сидел Павел Арменович, чьё интервью, как предполагалось, должно было стать важной частью моего материала. Он пил чай вприкуску с сыром, который окунал в пиалу с мёдом.
— Я сегодня специально белую рубашку надел, — вместо приветствия сказал Павел Арменович. — А чего ты один? Без фотографа?
— Щёлкнешь, — нахмурился Павел Арменович. — Ну-ну.
Руку он мне не протянул, возможно, потому что держал ломтик сыра. По сравнению с лучистой и радушной Валей предприниматель выглядел отталкивающе. Толстая жаба на болоте.
Я предложил сразу перейти к делу и положил на стол диктофон. Павел Арменович не возражал.
— Я разговаривал с Валентиной, которая на улице Багратиона живёт.
— Она подозревает, что Ваньку убил кто-то из мусульман, которые то ли живут тут у вас, то ли работают на вас. Мне сказали, что их здесь много.
— У меня в подчинении под пятьдесят человек. Знаешь, сколько из них мусульман? Трое! — Павел Арменович показал мне три пальца. — Наиль, Садик и Ислам, ну ещё его жена Айшат. То есть не трое, а четверо. Эти дуры всё время орут, что я привёз сюда чурок. А у них все, кто не из местных, тот и чурка.
— Эти дуры — вы про кого?
— Есть у них тут партактив. Самые горластые, самые недовольные, самые на голову двинутые. Валентина твоя тоже из этих.
— Насколько я понял, им не понравилось, что вы озеро купили.
— Не озеро, а землю вокруг него. Тут пустырь раньше был, говна — по колено. Я здесь всё облагородил, красоту навёл, сюда люди из других деревень стали приезжать — рыбалка, эт самое, тарзанка, шашлыки. Земли сельхозначения я тоже купил. Трактора, комбайны пригнал. А то всё ведь разворовали даже металлолом весь растащили. Если бы не я, тут всё бы захирело. Но самое удивительное, что мужики местные работать вообще не хотят. Не в поле, не на базе отдыха, нигде! Я им зарплату предлагаю хорошую, а они привыкли ничего не делать, только бухают. Бухают и воруют. У меня недавно сеялку спёрли, сволочи!
Во время своей тирады он достал сигарету из пачки. Задымил. В его толстых пальцах сигарета походила на спичку.
— Полиция задержала кого-нибудь из подозреваемых?
— Нет. С моими ребятами поговорили. Со мной поговорили. Я объяснил, как всё есть.
— Без понятия. Я своим сказал, чтоб жён и детей без присмотра не отпускали. И чтоб сами без арматурины по селу не ходили.
— Ну так война! А как ты хотел. Они мало того, что сеялку стащили, они ночью каток перевернули, чтобы я дорогу не мог заасфальтировать. Ты представляешь, какие психи? Каток, твою ж мать! А я, между прочим, за свой счёт хотел дорогу сделать.
— Да как приехал. Лет шесть уже.
— До этого убийств не было?
— Может, недавно что-то случилось? Что-то такое, из-за чего ситуация обострилась?
Павел Арменович прикурил вторую сигарету от первой. Лицо обволокло дымом. Его и без того узкие глаза превратились в щёлочки.
— Я не знаю. Я же говорю, они шизанутые. Коз дерут, пням поклоняются.
— Я слышал, что ваших обвиняют ещё и в убийстве местной жительницы Марии.
— Якобы её сбила грузовая машина.
— Впервые слышу. Они на меня хотят ещё какой-то труп повесить?!
— Возможно, мне просто передали какие-то слухи...
— Ты давай уже с этой херней заканчивай.
И я действительно решил закончить, чтобы от раздражения у Павла Арменовича не случился инфаркт. Я спросил бизнесмена, что, собственно, побудило его пожертвовать своими финансами и комфортом ради возрождения захиревшего села и как он видит свои дальнейшие шаги по восстановлению экономики родного края. После подобных жополизных вопросов мой собеседник успокоился, подобрел и даже спросил, не хочу ли я чаю с медом. Я пил чай и вполуха слушал рассказ Павла Арменовича о самом себе. Под конец он настолько проникся ко мне симпатией, что предложил заночевать в одном из его гостевых домиков с видом на озеро. Я согласился.
— Вы говорили, что в селе есть группа активистов, — сказал я, когда мы вставали из-за стола. — Партактив, как вы их назвали.
— Ну, — снова набычился Павел Арменович.
— Вдова, мать её, бывшего владельца молокозавода. Завода нет, владельца тоже, а вдова ещё не сдохла, сука тупая.
— Я ж говорю, они тут все шизанутые.
Я отказался от рыбалки и поездки на квадроцикле по экотропе, но пообещал вечером прийти на шашлыки. Павел Арменович планировал собственноручно жарить мясо. Я пошутил, что есть мясо на второй день после Медового спаса опасно — можно накликать беду, — но он оставил мои слова без внимания. И правильно сделал, я сам в эти глупости не верю, хоть регулярно о них пишу и их выдумываю. Чёрные кошки, плевки через плечо и прочая лабуда. Правда, со временем я замечаю нечто вроде профдеформации, которая со мной происходит под влиянием собственных же текстов. Например, порой мне кажется, что случайности не случайны и что у нашей реальности, как у сейфа, есть какой-то код. Этот код может быть сочетанием слов, действий или даже состояний и ситуаций. Стоит его ввести, и мир либо изменится, либо предстанет перед тобой с новой стороны. Неспроста ведь огромное число людей верит, что совершение определённых действий в определённый день — например в религиозный праздник — может принести удачу. Эту веру подпитывает нечто такое, что с трудом поддаётся осмыслению.
Интервью эмоционально меня измотало. Такое впечатление, будто я не интервью брал, а боролся с Павлом Арменовичем на руках. Зайдя в туалет, я почувствовал упадок сил. Нахлынули тревожные мысли. У меня накопилось много информации, но её, конечно же, не хватало, чтобы понять, что творится в Белом луче. Надо было ещё с кем-то поговорить, ещё что-то выяснить. Я сидел на унитазе и переживал, что не справлюсь с задачей.
Параллельно я думал о Лиле и нашем нерождёныше. Груз ответственности, который вот-вот должен был свалиться на меня, вдруг показался мне неподъёмным. Лиля может умереть во время родов. Я могу оказаться плохим отцом. Ребёнок может родиться больным или дурачком — этаким Ванькой, на которого мы с Лилей потратим уйму сил, времени и денег и который в итоге умрёт под забором. Соседи позовут меня на место убийства, чтобы я убрал с дороги окровавленные ошмётки, и мне будет больно, горько и страшно. Корова будет лизать его кровь.
Я сидел на толчке и слышал, как незнакомые мне люди переговариваются за стенкой. Возможно, среди них есть убийца Ваньки и Машки. Он знает, что я знаю о нём. Не исключено, что он попытается меня убить.
От волнения мне захотелось выпить чего-нибудь крепкого или сожрать целиком торт. Лоб покрылся испариной, в животе закололо. Черт его знает, может, это была паническая атака.
Не совсем понимая, что творю, я взял в левую руку свой член, сжал его и мизинцем правой руки ткнул в уретру. Острым ногтем — прямо туда. Если накрывает паническая атака — атакуй сам! Я вскрикнул от боли, а потом рассмеялся — настолько идиотскими мне показались мои действия. Тем не менее это сработало. Боль, словно луч прожектора, разогнала мрак в моей душе. Боль вернула меня в состояние «здесь и сейчас», через несколько минут тревоги отступили, а вместе с ними ушла и тошнота, я снова мог сконцентрироваться на работе.
Я побрёл к машине. Идти быстрым шагом мешала боль в промежности. По озеру плавали утки, по берегу бродили гуси. Пахло жареным мясом. У аттракциона под названием «Катапульта» копошились отдыхающие. Я постоял немного и посмотрел, как на мальчике закрепили страховочные ремни и запустили его вверх, словно булыжник. Мальчик кричал, его родственники смеялись, гуси гоготали. Я ощущал лёгкое жжение в паху и думал о том, что в следующий раз надо будет воспользоваться ушной палочкой или чем-то подобным, чтобы не занести заразу.
Коровник находился в противоположном конце Белого луча. Деревянный барак, полуразвалившийся и почерневший. В таком можно снимать исторический фильм про военнопленных. На стене белой краской была выведена перевёрнутая «А» с треугольником посередине.
Я оставил машину около загона для скота. Там было пусто. Подсыхала на солнце грязь, испещрённая коровьими копытами. Воняло дерьмом. Отмахиваясь от мух, я пошёл к коровнику.
Рыжеволосую девочку-подростка, дикую дочь Вали, я увидел раньше, чем вход в барак. Она сидела на корточках, прильнув к щели в деревянной стене, обернулась на мои шаги и вскочила. Девочка спрятала руки за спину с таким видом, будто я застал её на месте преступления.
— Привет! — поздоровался я. — Ты чего тут?
— Тшш, — она поднесла палец к губам.
Из коровника донеслось протяжное мычание.
— Что там? — я кивнул на щель.
— Мамка наругает, — она помотала головой.
— Она не узнает, — я поднёс палец к губам и улыбнулся.
Не знаю, может, для кого-то фраза «мама наругает» имеет какую-то эмоциональную окраску, но точно не для меня. Как и само слово «мама». Моя умерла, когда мне было полтора года, и ругала меня исключительно бабушка.
Я заглянул в щель. Вдоль стойл, за которыми жевали сено коровы, я увидел с десяток женщин, высоких и крупных. Среди них была Валя. Женщины выстроились в очередь, которая тянулась к толстой старухе с седыми волнистыми волосами. Она сидела на табуретке в задранном до груди сарафане. К старухиному животу крепилось коровье вымя. Женщины подходили к старухе, вставали на колени и шептали какие-то слова, которые я не мог расслышать. После этого женщины закрывали в экстазе глаза и разевали рты, а старуха прыскала в них белой жидкостью, дёргая за соски.
Я достал телефон и сделал пару снимков. В животе у меня опять закололо, как во время панической атаки в туалете Павла Арменовича. Я посмотрел на рыжеволосую девочку. Та стояла, пряча руку за спиной, и злобно на меня смотрела.
Наверное, это какое-то шоу, подумал я. Кем-то срежиссированная сцена, накладное вымя. Если посмотреть внимательнее, то я увижу в бараке режиссера с оператором. Я снова прильнул к щели, но подтвердить свои догадки не успел. Девочка ударила меня чем-то твёрдым. Я краем глаза заметил движение, поэтому успел немного сместиться в сторону. Удар пришёлся не по голове, а по плечу.
— Плохой дядя! — завизжала девочка. — Нельзя фото!
В руке она сжимала коровий рог. Девочка медленно занесла его над головой, целясь в меня. Я перехватил её руку. Хоть девочка была рослой, мне удалось без особого труда отобрать у неё рог. Тогда она подскочила к щели, нашему наблюдательному пункту, и позвала на помощь.
Получилось по-дурацки. Я подглядывал за местными жительницами, сговорившись с ребёнком. Глупость, но не ахти какое преступление. Скорее недоразумение. Сейчас придёт Валя, и я всё ей объясню. Возможно, она пожурит дочку за то, что та подняла шум, и мы вместе посмеемся над случившемся.
Я отошёл от девочки подальше, но отступать к машине не видел смысла. Зачем делать ситуацию ещё нелепее. Но потом из барака выбежали они — высокие широкозадые и грудастые женщины с разъярёнными лицами. Они выглядели обезумевшими. Словно стадо каких-то животных, бегущих на хищника, который напал на одного из их детёнышей. Некоторые были вооружены лопатами и вилами. Я помчался к машине.
Я бежал, не глядя под ноги и не обращая внимание на боль в промежности. Вляпался в дерьмо и едва не грохнулся. Запрыгнул на водительское место, заблокировал двери, но завести машину смог не сразу, потому что безотчётно сжимал в руке коровий рог. Швырнул его на пассажирское сиденье.
Женщины, первыми добежавшие до машины, стали колотить по ней руками и ногами. Одна из них снесла лопатой боковое зеркало. Сердце так колотилось, что я не слышал шум двигателя. Я дал задний ход и проехал задом метров триста, прежде чем остановился и развернулся. Не зная, как быть, я доехал до ближайшей заправки.
Хотелось выговориться. Услышать знакомый голос, чтобы вернуть себе ощущение реальности происходящего. Я позвонил шефу.
— Кто? Где? Как ты? — спросил шеф.
— Может, они подумали, что я совращал девочку или что-то типа того?
— Возвращайся домой, астролог.
— Я так и не понял, что случилось с этим эксгибиционистом. Сначала мне показалось, что его убил кто-то из приезжих, а Павел Арменович его выгораживает. Теперь я думаю, что местные действительно с ума сошли, как мне Павел Арменович сказал, и от них всякого можно ожидать...
— Ты не следователь, — перебил меня шеф. — Давай домой!
— Может, мне в полицию пойти, поговорить?
— Они чётко мне дали понять, что комментариев не будет — ни официальных, ни анонимных. Запрос мы им отправили. Через пару недель, может, пришлют какую-нибудь отписку.
— А если я тут кому-нибудь деньги аккуратно предложу?
После разговора я открыл галерею на смартфоне, чтобы рассмотреть сегодняшние фотографии. Перевернутая «А» на Валином доме. Сцена в коровнике. Это похоже на культ, секту, что-то такое, о чём порой пишут во всех СМИ страны и снимают документальные фильмы. Если не струхну, то я могу стать первым, кто об этом расскажет. Написать серию материалов, которые будут цитировать федеральные СМИ. Выступить на ТВ в качестве эксперта. Получить премию за повышение посещаемости нашего сайта.
На приборной панели сидела жёлтая божья коровка. Я подставил палец, и она поползла по нему. Обычно у божьих коровок немного пятен — от двух до семи. А у этой я насчитал десять. Божьи коровки жёлтого цвета сулят удачу. Я об этом где-то читал или, возможно, сам придумал, работая над одним из своих текстов. Как бы то ни было, насекомое сулило мне удачу.
Я медленно проехался по улочкам Белого луча, приглядываясь к домам. Примерно на каждом третьем из них белела перевернутая «А». Общаться с местными мне было страшновато, но я знал, кто сможет ответить на мои вопросы. Я поехал на базу отдыха.
Как некоторые люди годами пользуются одним и тем же парфюмом, так и некоторым местам присущ постоянный запах. На базе отдыха жарили шашлыки, и от пряных ароматов у меня закружилась голова.
Рыбаков поприбавилось — как на берегу, так и на деревянных мостках. Утки, словно защитники осаждённой крепости, сгрудились у плавучего домика. Селезень, вроде как дозорный, уселся на крыше.
Павел Арменович, как и обещал, сам жарил шашлык. Шефу ассистировал Ислам — молчаливый мужчина невысокого роста. Он принёс уголь, помыл шампуры, замочил в уксусе лук, нарезанный тонкими кольцами. За стол сели втроём: Павел Арменович, его друг Леонид — тоже бизнесмен и тоже толстый, — ну и я. Ислам ушёл на кухню, где хозяйничала его жена.
После того как мы съели по шпажке, Павел Арменович завёл разговор о плохом урожае и низких закупочных ценах на пшеницу. Время от времени он бросал мне такие фразы: «Можешь в интервью вставить» и «Ты записывай, записывай». Он долго материл губернатора (не под запись), после чего перешёл к геополитическим темам и — внезапно для меня — вырулил на художественную литературу. Бизнесмен признался, что единственная книга, которую он прочёл от корки до корки, — это «Тихий Дон».
— Великий, мать твою, роман, — сказал Павел Арменович, разводя руки в стороны с таким видом, будто перед его внутренним взором предстали картины неописуемой красоты.
Его слова прозвучали так искренне и так значительно, что мне захотелось перечитать «Тихий Дон».
Мы с Леонидом слушали молча. Насколько я понял, Леонид приехал на базу отдыха, чтобы о чём-то просить Павла Арменовича — то ли хотел занять денег, то ли отсрочить выплату долга. В любом случае права голоса у него за столом не было, как и у меня. Мы слушали и пили. Поначалу я пил по полрюмочки, но после нагоняя от Павла Арменовича перестал, по его выражению, халтурить. В итоге я нажрался, и мои приключения в коровнике показались не такими страшными, как несколькими часами назад. Я рассказал Павлу Арменовичу и Леониду о случившемся.
— Покажи фото, — потребовал Павел Арменович. От его благостного настроя, навеянного «Тихим Доном», не осталось и следа.
— Да там плох видно, — я протянул ему смартфон.
Павел Арменович ткнул своим толстым пальцем в экран и удалил фото, открыл следующий кадр и снова нажал «удалить».
— Вы это зачем? — выпучил я глаза.
— Забудь всё это.
Знаков не хватает, поэтому продолжение по ссылке: Белый луч
