Серия «Хроники Дартвуда (мистика, автор Анна Шпаковская)»

— Нет, — промокнул я губы салфеткой, — кем же?

— Я был моряком.

— Ты? Моряком? Не может быть! — сказал я громче, чем следовало, отчего привлек внимание других посетителей.

Дело в том, что мой приятель выглядел настоящим интеллигентом. Одевался он неброско, но с большим вкусом. А речь у него была правильной и выдавала скорее хорошо образованного человека, но никак не моряка. Хотя последних я ни разу не встречал и представления мои о них складывались из книг. Единственное, что всегда вызывало у меня интерес, это чрезмерно широкие плечи приятеля и мускулы рук, которые выделялись в любой одежде. Но я не задавал вопросов, думая, что приятель любит спорт и тягает на досуге гири. В редакции «Хроник Дартвуда» было несколько репортеров, которые увлекались поднятием тяжестей и выглядели соответственно. Однако у них не было такой задубевшей кожи на кистях рук, как у моего приятеля. Но об этом я тоже не задавал ему вопросов.

— Да, моряком, — подтвердил приятель, закуривая, — и я всегда был страшным охотником до табака.

— Это-то я сразу заметил!

Мой приятель действительно много курил, чем вызывал у меня неудовольствие. Эти дурно пахнущие плотные пары заставляли меня кашлять всякий раз, как попадали в нос.

— Знаешь, в чем главная прелесть Дартвуда? — спросил приятель, выдохнув дым и щурясь, как довольный кот на солнце. Он всегда так делал, когда табак оказывался особенно хорош.

— Нет, — пожал я плечами, вспоминая, как далеко от города ближайшая река или озеро, не говоря уж о море.

— Он черт-те где от воды, — выражаясь, как бродяга, ответил приятель.

Я ничего не сказал, но по моему лицу стало понятно, насколько удивительным прозвучало объяснение бывшего моряка.

— Эх, Сэмуэль, я хочу рассказать тебе историю, после которой ты можешь посчитать меня сумасшедшим, — ровным тоном сказал приятель.

— Вряд ли меня чем-то можно шокировать. Я столько видел в роли фотографа, — отозвался я и сделал большой глоток вина.

— Да, ваши статьи и эти фотографии… Жуткие фотографии, Сэмуэль! Зачем только ты их делаешь?

— Это моя работа, — пожал я плечами.

— Неужели ты не можешь найти что-то другое? И фотографировать красивое?

— Нет, — ответил я, хотя мы оба понимали, что это неправда, — так ты расскажешь о том, как был моряком?

Приятель тяжело вздохнул и задумался. Зеленые глаза приобрели оттенок бутылочного стекла, а губы сжались в тонкую линию.

— Мы бросили якорь возле небольшой деревеньки, расположившейся на острове, — начал он свой долгий рассказ, который я попробую передать как можно живописнее, — море билось о берег и раскачивало корабль, предвещая неспокойную ночь. Темнота наступала со всех сторон, и никому не хотелось покидать привычное тепло кают ради табака. Но и существовать дальше без него было решительно невозможно. Мы кинули жребий, и мне выпало отправиться в путешествие, надеясь, что у местных найдется самосад, который они согласятся продать.

Я сел в лодку и добрался до берега, несмотря на неспокойные волны. Сойдя, я оказался в лабиринте узких улиц с домиками, из прикрытых занавесями окон которых уютно струился свет. Сама улица озарялась редкими фонарями, а впереди на холме величественно выделялась церковь, вокруг которой столпились едва различимые надгробия и кресты.

Я выбрал направление и зашагал, напрягая слух, чтобы услышать хоть какие-то звуки, сопровождавшие деревенскую жизнь: лай собак, разговоры людей. Но только тишина ложилась мне на плечи, да давили тесно прижавшиеся друг к другу домики. Ледяной порыв ветра напомнил мне о близости моря и о корабле, с которого я сошел. Стало так зябко, что я глубже спрятал руки в карманы и перестал прислушиваться. Должно быть, непогода загнала всех по домам и сейчас они греются у жаркого очага, ведя тихие беседы.

Поскольку все дома были для меня одинаково незнакомы, я наконец определился, в котором попрошу табак. Бьющий из его окон свет показался мне наиболее приятным. Низкое крыльцо имело два столбика, изрезанных узорами наподобие листьев винограда. На столбиках держалась покатая крыша, ступив под которую, я сразу почувствовал тепло чужого дома.

На стук дверь открыл старик с добродушным лицом и в изношенной одежде. Он уставился на меня влажными глазами и ничего не ответил на вопрос про наличие у него табака на продажу. А потом начал размахивать руками и выдавать мычание, подсказавшее мне, что старик нем. Но табак у него все-таки имеется, понял я, когда он поманил меня войти.

Я оказался в освещенной множеством свечей скудно обставленной комнате. В ней царила атмосфера старины, будто долгие годы здесь ничего не менялось. В камине почти погас огонь. Старые часы над ним лениво тикали, отмеряя время и вызывая тоску. Еще был низкий столик и несколько старых кресел, продавленных от многих лет использования. Ткань на них давно потеряла цвет и выглядела изрядно вытертой. Именно в одно из них старик предложил мне сесть и вышел из комнаты.

Я остался один, продолжая рассматривать примитивную обстановку, и обратил внимание на книгу, все это время лежавшую на низком столике. Она представляла из себя старое издание с пожелтевшими страницами, которые грозились рассыпаться от прикосновения. Обложка была выполнена из кожи и сильно засалена от частых касаний. Трогать ее отчего-то было неприятно. Она заставляла гадать, из кожи какого животного изготовлена. И почему-то в голову лезла навязчивая мысль, что из человеческой. Тонкие страницы были исписаны непонятными мне символами или покрыты странными рисунками, на которых изображались крылатые существа с рогами.

Я с осторожностью листал книгу, чувствуя разрастающийся внутри трепет, и не заметил, как появился старик с маленьким колокольчиком в руке. Он направился к двери, приглашая меня следовать за ним. Я остановил его и еще раз объяснил, что явился за табаком. Он внимательно меня выслушал и жестами показал, что мне нужно идти за ним. Я решил, что у самого него нет табака, но он отведет меня в место, где я смогу его купить.

Отложив книгу, я вышел из дома за стариком, который начал звонить в колокольчик. Мы следовали по пустынным улицам, мимо однотипных домиков, прошли несколько вывесок, и только после этого я заволновался. Потому что за нами теперь шли люди. Безмолвная толпа в накидках с капюшонами, за которыми скрывались лица, преследовала нас вереницей. Люди шли так тихо, будто их ноги не касались земли. Я тронул старика за плечо и попытался выяснить, что происходит, но он лишь поманил за собой, не собираясь останавливаться и продолжая звонить в колокольчик. Я хотел отступить и вернуться на корабль, но толпа давила со всех сторон. С узких улочек она стекалась в одну массу, следовавшую к церкви на холме.

Я не видел их лиц, не слышал голосов. Шел, понукаемый толчками со всех сторон и стараясь не отставать от старика. Ведущая к церкви дорога уходила на холм и тонула в ярком свете луны, которая наконец освободилась от тяжелых туч, до того скрывавших ее. Холодный морской ветер трепал капюшоны, грозясь их сорвать и открыть лица участников необыкновенного действа.

Мы дошли до рядов надгробий, окруживших нас с двух сторон. Черные, они торчали из земли, как редкие зубы огромного животного. Многочисленные кресты возвышались над ними, будто утверждая свое величие. И на все это бросала тень белая церковь, устремленная единственным шпилем вверх. Даже сквозь ночную мглу был виден ее силуэт, падающий на кладбищенскую землю.

Поднявшись по каменным ступеням вслед за стариком, я переступил порог и удивился царившему в церкви полумраку. Лишь редкие свечи горели здесь, освещая лики святых зловещим светом. Хорошо осмотреться не получилось, потому что старик спустился в люк перед алтарем, а я послушно последовал за ним по винтовой лестнице, ведущей в подземелье. Чем глубже мы спускались, тем отчетливее я чувствовал сырость этого места. Она пробирала до костей и утяжеляла одежду.

Мы дошли до каменного пола и пошли по узкому коридору, стены которого скудно освещали висящие на большом расстоянии друг от друга масляные лампы. В воздухе появился гнилостный запах, который шел от бело-зеленой грибковой поросли на стенах. Она напоминала куполы одуванчиков, зазеленевших на концах. И рисовала причудливые узоры, иногда похожие на животных или человека. Местами плесень разрослась настолько, что казалась большими ежами, бог знает как державшимися за стены в вертикальном положении. Их расположение тем более впечатляло, когда в редких проплешинах захватившего стены грибка проглядывала сочащаяся сквозь штукатурку влага, сбегающая вниз тонкими струйками.

Чем дальше мы шли, тем сильнее становилась вонь. Я вдыхал этот гнилостный запах, чувствуя, как начинает кружиться голова. От большого количества идущих по этому узкому коридору людей воздух стал совсем спертым и тяжелым от влаги, сочащейся сквозь стены. Я все больше ругал себя, что не предпринял попытки протиснуться сквозь толпу еще на улице.

Впереди замерцал свет, и мы вышли в большую пещеру, купол которой терялся высоко в темноте. Воздух стал свежее, но зловонный запах не исчез. Он рассеялся, продолжая клубиться, исторгаемый плесневыми наростами на стенах. Здесь они были еще объемнее и гуще. Настоящий лес бело-зеленого цвета, росший на стенах непонятного для меня помещения. Я уже сомневался, что это было чем-то природным. Больше походило на рукотворное творение, созданное для неведомых пока мне целей.

Каменный пол превратился в ровную площадку, центр которой представлял из себя огромный крест, вписанный в круг. Ведущая к центру креста дорожка была настолько узкой, что идти по ней мог только один человек. А каждая доля круга содержала жидкость странного зеленоватого цвета и непонятной консистенции. Она напоминала желе, на поверхности которого с периодичностью возникали пузыри, лопающиеся по мере своего увеличения. От этой жидкости вверх поднимались столбы мерцающего света и терялись где-то в темноте, не достигая потолка пещеры.

Старик первым двинулся по узкой дорожке креста, а я последовал за ним, не сразу заметив, что остальные люди заполняли пространство по кругу. Перейдя пересечение, старик развернулся ко мне и указал остановиться. Я встал ровно по центру этой геометрической фигуры, а под ногами моими было изображение похожего на козлиный черепа с огромными глазницами и длинными рогами. От мерцающего из ниш света я чувствовал нарастающую вибрацию, разливающуюся по телу и мешающую здраво мыслить. Полубессознательное оцепенение сковало тело, перед глазами вспыхнули и смешались краски синего, желтого и красного цвета. Повинуясь странным толчкам, происходящим из самых недр земли, я задергался в их ритме, слыша, как окружавшая меня толпа слилась в заунывных молитвах.

Из зеленоватого цвета жидкости показались рога. Заостренные на концах, они были настолько длинными, что появления их обладателя пришлось ждать долгое время. Наконец показалась голова, похожая одновременно на голову и козла, и человека. Вытянутый череп заканчивался человеческим подбородком, а глаза были большими и имели такое же расположение, как у животного. При этом нос казался маленьким и чужеродным на этой страшной роже. Рта же я и вовсе не разглядел, потому что взгляд мой приковало тело, появившееся из жидкости вслед за головой.

Стройное обнаженное тело молодой девушки лоснилось влагой и возбуждало желание. Неслышно она ступила на узкую дорожку и направилась ко мне. Упругие груди подпрыгивали в такт ее шагам, бедра призывно раскачивались, не давая оторвать от них взгляд. Девушка обняла меня за плечи, прижалась горячим телом и увлекла на пол. Желание настолько овладело мной, что я не слышал молитв людей в накидках, забыл о немом старике и странном месте, в котором находился. Даже козлиная голова девушки не смутила меня. Я взял ее, двигаясь в ритме вибрации, которая все еще разливалась по телу, наполняя его энергией и не давая здраво мыслить.

Когда я закончил, девушка сбросила меня с неожиданной силой. Я угодил в жидкость странной консистенции и не мог оттуда выбраться. А люди в накидках запели молитвы громче. «Дагдэр! Дагдэр!» — призывали они, набирая темп.

Я кричал, чувствуя, как тону в густой и вязкой жидкости. Она все больше затягивала меня на дно, не давая схватиться руками за края узких дорожек. Девушка с козлиной головой стояла теперь в их центре, раскинув руки и устремив взор в потолок, под которым продолжал мерцать свет. Тело ее вибрировало в такт песнопениям, от которых я все больше погружался в желе. С каждым звуком меня затягивало глубже. Казалось, что ноги опутали невидимые щупальца и тянули вниз, а руки сковали путами, не давая их вытащить.

Ноги девушки оторвались от земли, спина изогнулась, подставляя свету округлившийся живот. Он рос на моих глазах, и я понял, что этому странному сообществу нужно было мое семя и, когда они заполучили его, я стал бесполезен.

Свет поднимал девушку с козлиной головой все выше. При этом ее живот продолжал расти. Он достиг угрожающе гигантских размеров, когда она скрылась под темными сводами пещеры.

Мой рот уже утонул в зеленоватой жидкости. Теперь она поднялась до ноздрей, и я понимал, что жить мне осталось недолго, когда кто-то с силой надавил на голову, заставив ее полностью погрузиться в плотную жижу. От отчаяния я закричал и нахлебался противной жидкости, которую уже не смог выплюнуть, поскольку она была повсюду. Я задыхался, чувствуя, как легкие обжигает болью. Попробовал открыть глаза, но ресницы слиплись и не дали этого сделать. Пошевелить окутанными этой плотной неизвестной мне жидкостью руками и ногами я тоже не мог, как ни старался. Наконец, последний воздух в моих легких кончился, и я погрузился в темноту.

Очнулся я в своей каюте. Команда рассказала, что услышала громкий всплеск, а потом звук удара о борт корабля. Оказалось, что это была лодка, в которой я отправился на берег и в которой лежал без чувств в окружении мешков. Меня втащили на корабль и уложили в каюту, где несколько суток отпаивали питательным бульоном. В мешках же оказался табак. Значит, немой старик все-таки понял, чего я от него хотел, и в качестве платы взял не деньги, а мое семя. Страшно было подумать, что оно стало источником новой жизни для людей странного культа. Но я уже никак не мог изменить ситуацию и радовался, что остался в живых.

Приятель надолго замолчал, выпуская табачный дым и смотря невидящими глазами. Я понимал, что он находился не здесь, а на корабле или в пещере, окруженный необычными людьми. А потом в голове у меня щелкнуло, будто сработала магниевая вспышка.

— Дагдэр, — сказал я, но приятель меня не услышал.

— Я предпочел бы и вовсе забыть о произошедшем, — продолжил он, — но память играет со мной злые шутки. По ночам я слышу мотивы заунывной молитвы, которую тянули тогда люди в пещере, а до ноздрей доносится гнилостный запах плесени. Проснувшись сегодня, я увидел ее причудливые узоры на стенах комнаты. Я крепко закрыл глаза, а когда открыл их, плесени уже не было. И все же ощущение присутствия странных людей из деревеньки не покидает меня с тех самых пор, как я очнулся. Я и сейчас чувствую сырость подземелья, по которому следовал в ту ночь за стариком, и знакомую вибрацию, разливающуюся по телу. Потому и держусь как можно дальше от моря. Я боюсь, что немой явится за мной со своим колокольчиком, и мне кажется, что сделать это он может только по воде.

— Дагдэр, — вновь сказал я.

— Что? — очнулся приятель, будто ото сна.

— Дагдэр! Я уже слышал это имя.

— Где?

— В особняке Даллесов.

— Том, в котором пропали и погибли люди?

— Да. Я делал там фотографии для статьи.

— Знаю. Я читал. Но как это связано с моей историей?

— Дагдэр — некий бог, которому приносил жертвы один из постояльцев особняка.

— В статье об этом не было ни слова, — побледнел приятель.

— Видимо, репортер не посчитал нужным упоминать его имя. Видишь ли, произошедшее в особняке Даллесов до сих пор под большим вопросом. Но в Дартвуде точно есть или были люди, которые поклоняются Дагдэру и приносят жертвы. Так что я охотно верю во все, что с тобой случилось в ту ночь.

Из бледного лицо приятеля превратилось в нездорово серое. Я увидел, как задрожали его руки. Он больше не сказал ни слова о своем странном приключении. Только быстро засобирался домой, сославшись на то, что вдруг почувствовал недомогание. Я не стал его удерживать, а он попросил меня не провожать. Оставшись в одиночестве, я закончил ужин и отправился домой.

Надо ли говорить, что утром приятеля уже не было в Дартвуде. Я навел справки и узнал, что он покинул город вечером, едва явившись домой после встречи со мной. Спешка его мне понятна — видимо, он так боялся встретиться с последователями этого странного Дагдэра.

Я же еще больше заинтересовался божеством и, может быть, найду время поделиться своими изысканиями в дальнейшем.

Автор: Анна Шпаковская
Оригинальная публикация ВК

— Нет, — промокнул я губы салфеткой, — кем же?

— Я был моряком.

— Ты? Моряком? Не может быть! — сказал я громче, чем следовало, отчего привлек внимание других посетителей.

Дело в том, что мой приятель выглядел настоящим интеллигентом. Одевался он неброско, но с большим вкусом. А речь у него была правильной и выдавала скорее хорошо образованного человека, но никак не моряка. Хотя последних я ни разу не встречал и представления мои о них складывались из книг. Единственное, что всегда вызывало у меня интерес, это чрезмерно широкие плечи приятеля и мускулы рук, которые выделялись в любой одежде. Но я не задавал вопросов, думая, что приятель любит спорт и тягает на досуге гири. В редакции «Хроник Дартвуда» было несколько репортеров, которые увлекались поднятием тяжестей и выглядели соответственно. Однако у них не было такой задубевшей кожи на кистях рук, как у моего приятеля. Но об этом я тоже не задавал ему вопросов.

— Да, моряком, — подтвердил приятель, закуривая, — и я всегда был страшным охотником до табака.

— Это-то я сразу заметил!

Мой приятель действительно много курил, чем вызывал у меня неудовольствие. Эти дурно пахнущие плотные пары заставляли меня кашлять всякий раз, как попадали в нос.

— Знаешь, в чем главная прелесть Дартвуда? — спросил приятель, выдохнув дым и щурясь, как довольный кот на солнце. Он всегда так делал, когда табак оказывался особенно хорош.

— Нет, — пожал я плечами, вспоминая, как далеко от города ближайшая река или озеро, не говоря уж о море.

— Он черт-те где от воды, — выражаясь, как бродяга, ответил приятель.

Я ничего не сказал, но по моему лицу стало понятно, насколько удивительным прозвучало объяснение бывшего моряка.

— Эх, Сэмуэль, я хочу рассказать тебе историю, после которой ты можешь посчитать меня сумасшедшим, — ровным тоном сказал приятель.

— Вряд ли меня чем-то можно шокировать. Я столько видел в роли фотографа, — отозвался я и сделал большой глоток вина.

— Да, ваши статьи и эти фотографии… Жуткие фотографии, Сэмуэль! Зачем только ты их делаешь?

— Это моя работа, — пожал я плечами.

— Неужели ты не можешь найти что-то другое? И фотографировать красивое?

— Нет, — ответил я, хотя мы оба понимали, что это неправда, — так ты расскажешь о том, как был моряком?

Приятель тяжело вздохнул и задумался. Зеленые глаза приобрели оттенок бутылочного стекла, а губы сжались в тонкую линию.

— Мы бросили якорь возле небольшой деревеньки, расположившейся на острове, — начал он свой долгий рассказ, который я попробую передать как можно живописнее, — море билось о берег и раскачивало корабль, предвещая неспокойную ночь. Темнота наступала со всех сторон, и никому не хотелось покидать привычное тепло кают ради табака. Но и существовать дальше без него было решительно невозможно. Мы кинули жребий, и мне выпало отправиться в путешествие, надеясь, что у местных найдется самосад, который они согласятся продать.

Я сел в лодку и добрался до берега, несмотря на неспокойные волны. Сойдя, я оказался в лабиринте узких улиц с домиками, из прикрытых занавесями окон которых уютно струился свет. Сама улица озарялась редкими фонарями, а впереди на холме величественно выделялась церковь, вокруг которой столпились едва различимые надгробия и кресты.

Я выбрал направление и зашагал, напрягая слух, чтобы услышать хоть какие-то звуки, сопровождавшие деревенскую жизнь: лай собак, разговоры людей. Но только тишина ложилась мне на плечи, да давили тесно прижавшиеся друг к другу домики. Ледяной порыв ветра напомнил мне о близости моря и о корабле, с которого я сошел. Стало так зябко, что я глубже спрятал руки в карманы и перестал прислушиваться. Должно быть, непогода загнала всех по домам и сейчас они греются у жаркого очага, ведя тихие беседы.

Поскольку все дома были для меня одинаково незнакомы, я наконец определился, в котором попрошу табак. Бьющий из его окон свет показался мне наиболее приятным. Низкое крыльцо имело два столбика, изрезанных узорами наподобие листьев винограда. На столбиках держалась покатая крыша, ступив под которую, я сразу почувствовал тепло чужого дома.

На стук дверь открыл старик с добродушным лицом и в изношенной одежде. Он уставился на меня влажными глазами и ничего не ответил на вопрос про наличие у него табака на продажу. А потом начал размахивать руками и выдавать мычание, подсказавшее мне, что старик нем. Но табак у него все-таки имеется, понял я, когда он поманил меня войти.

Я оказался в освещенной множеством свечей скудно обставленной комнате. В ней царила атмосфера старины, будто долгие годы здесь ничего не менялось. В камине почти погас огонь. Старые часы над ним лениво тикали, отмеряя время и вызывая тоску. Еще был низкий столик и несколько старых кресел, продавленных от многих лет использования. Ткань на них давно потеряла цвет и выглядела изрядно вытертой. Именно в одно из них старик предложил мне сесть и вышел из комнаты.

Я остался один, продолжая рассматривать примитивную обстановку, и обратил внимание на книгу, все это время лежавшую на низком столике. Она представляла из себя старое издание с пожелтевшими страницами, которые грозились рассыпаться от прикосновения. Обложка была выполнена из кожи и сильно засалена от частых касаний. Трогать ее отчего-то было неприятно. Она заставляла гадать, из кожи какого животного изготовлена. И почему-то в голову лезла навязчивая мысль, что из человеческой. Тонкие страницы были исписаны непонятными мне символами или покрыты странными рисунками, на которых изображались крылатые существа с рогами.

Я с осторожностью листал книгу, чувствуя разрастающийся внутри трепет, и не заметил, как появился старик с маленьким колокольчиком в руке. Он направился к двери, приглашая меня следовать за ним. Я остановил его и еще раз объяснил, что явился за табаком. Он внимательно меня выслушал и жестами показал, что мне нужно идти за ним. Я решил, что у самого него нет табака, но он отведет меня в место, где я смогу его купить.

Отложив книгу, я вышел из дома за стариком, который начал звонить в колокольчик. Мы следовали по пустынным улицам, мимо однотипных домиков, прошли несколько вывесок, и только после этого я заволновался. Потому что за нами теперь шли люди. Безмолвная толпа в накидках с капюшонами, за которыми скрывались лица, преследовала нас вереницей. Люди шли так тихо, будто их ноги не касались земли. Я тронул старика за плечо и попытался выяснить, что происходит, но он лишь поманил за собой, не собираясь останавливаться и продолжая звонить в колокольчик. Я хотел отступить и вернуться на корабль, но толпа давила со всех сторон. С узких улочек она стекалась в одну массу, следовавшую к церкви на холме.

Я не видел их лиц, не слышал голосов. Шел, понукаемый толчками со всех сторон и стараясь не отставать от старика. Ведущая к церкви дорога уходила на холм и тонула в ярком свете луны, которая наконец освободилась от тяжелых туч, до того скрывавших ее. Холодный морской ветер трепал капюшоны, грозясь их сорвать и открыть лица участников необыкновенного действа.

Мы дошли до рядов надгробий, окруживших нас с двух сторон. Черные, они торчали из земли, как редкие зубы огромного животного. Многочисленные кресты возвышались над ними, будто утверждая свое величие. И на все это бросала тень белая церковь, устремленная единственным шпилем вверх. Даже сквозь ночную мглу был виден ее силуэт, падающий на кладбищенскую землю.

Поднявшись по каменным ступеням вслед за стариком, я переступил порог и удивился царившему в церкви полумраку. Лишь редкие свечи горели здесь, освещая лики святых зловещим светом. Хорошо осмотреться не получилось, потому что старик спустился в люк перед алтарем, а я послушно последовал за ним по винтовой лестнице, ведущей в подземелье. Чем глубже мы спускались, тем отчетливее я чувствовал сырость этого места. Она пробирала до костей и утяжеляла одежду.

Мы дошли до каменного пола и пошли по узкому коридору, стены которого скудно освещали висящие на большом расстоянии друг от друга масляные лампы. В воздухе появился гнилостный запах, который шел от бело-зеленой грибковой поросли на стенах. Она напоминала куполы одуванчиков, зазеленевших на концах. И рисовала причудливые узоры, иногда похожие на животных или человека. Местами плесень разрослась настолько, что казалась большими ежами, бог знает как державшимися за стены в вертикальном положении. Их расположение тем более впечатляло, когда в редких проплешинах захватившего стены грибка проглядывала сочащаяся сквозь штукатурку влага, сбегающая вниз тонкими струйками.

Чем дальше мы шли, тем сильнее становилась вонь. Я вдыхал этот гнилостный запах, чувствуя, как начинает кружиться голова. От большого количества идущих по этому узкому коридору людей воздух стал совсем спертым и тяжелым от влаги, сочащейся сквозь стены. Я все больше ругал себя, что не предпринял попытки протиснуться сквозь толпу еще на улице.

Впереди замерцал свет, и мы вышли в большую пещеру, купол которой терялся высоко в темноте. Воздух стал свежее, но зловонный запах не исчез. Он рассеялся, продолжая клубиться, исторгаемый плесневыми наростами на стенах. Здесь они были еще объемнее и гуще. Настоящий лес бело-зеленого цвета, росший на стенах непонятного для меня помещения. Я уже сомневался, что это было чем-то природным. Больше походило на рукотворное творение, созданное для неведомых пока мне целей.

Каменный пол превратился в ровную площадку, центр которой представлял из себя огромный крест, вписанный в круг. Ведущая к центру креста дорожка была настолько узкой, что идти по ней мог только один человек. А каждая доля круга содержала жидкость странного зеленоватого цвета и непонятной консистенции. Она напоминала желе, на поверхности которого с периодичностью возникали пузыри, лопающиеся по мере своего увеличения. От этой жидкости вверх поднимались столбы мерцающего света и терялись где-то в темноте, не достигая потолка пещеры.

Старик первым двинулся по узкой дорожке креста, а я последовал за ним, не сразу заметив, что остальные люди заполняли пространство по кругу. Перейдя пересечение, старик развернулся ко мне и указал остановиться. Я встал ровно по центру этой геометрической фигуры, а под ногами моими было изображение похожего на козлиный черепа с огромными глазницами и длинными рогами. От мерцающего из ниш света я чувствовал нарастающую вибрацию, разливающуюся по телу и мешающую здраво мыслить. Полубессознательное оцепенение сковало тело, перед глазами вспыхнули и смешались краски синего, желтого и красного цвета. Повинуясь странным толчкам, происходящим из самых недр земли, я задергался в их ритме, слыша, как окружавшая меня толпа слилась в заунывных молитвах.

Из зеленоватого цвета жидкости показались рога. Заостренные на концах, они были настолько длинными, что появления их обладателя пришлось ждать долгое время. Наконец показалась голова, похожая одновременно на голову и козла, и человека. Вытянутый череп заканчивался человеческим подбородком, а глаза были большими и имели такое же расположение, как у животного. При этом нос казался маленьким и чужеродным на этой страшной роже. Рта же я и вовсе не разглядел, потому что взгляд мой приковало тело, появившееся из жидкости вслед за головой.

Стройное обнаженное тело молодой девушки лоснилось влагой и возбуждало желание. Неслышно она ступила на узкую дорожку и направилась ко мне. Упругие груди подпрыгивали в такт ее шагам, бедра призывно раскачивались, не давая оторвать от них взгляд. Девушка обняла меня за плечи, прижалась горячим телом и увлекла на пол. Желание настолько овладело мной, что я не слышал молитв людей в накидках, забыл о немом старике и странном месте, в котором находился. Даже козлиная голова девушки не смутила меня. Я взял ее, двигаясь в ритме вибрации, которая все еще разливалась по телу, наполняя его энергией и не давая здраво мыслить.

Когда я закончил, девушка сбросила меня с неожиданной силой. Я угодил в жидкость странной консистенции и не мог оттуда выбраться. А люди в накидках запели молитвы громче. «Дагдэр! Дагдэр!» — призывали они, набирая темп.

Я кричал, чувствуя, как тону в густой и вязкой жидкости. Она все больше затягивала меня на дно, не давая схватиться руками за края узких дорожек. Девушка с козлиной головой стояла теперь в их центре, раскинув руки и устремив взор в потолок, под которым продолжал мерцать свет. Тело ее вибрировало в такт песнопениям, от которых я все больше погружался в желе. С каждым звуком меня затягивало глубже. Казалось, что ноги опутали невидимые щупальца и тянули вниз, а руки сковали путами, не давая их вытащить.

Ноги девушки оторвались от земли, спина изогнулась, подставляя свету округлившийся живот. Он рос на моих глазах, и я понял, что этому странному сообществу нужно было мое семя и, когда они заполучили его, я стал бесполезен.

Свет поднимал девушку с козлиной головой все выше. При этом ее живот продолжал расти. Он достиг угрожающе гигантских размеров, когда она скрылась под темными сводами пещеры.

Мой рот уже утонул в зеленоватой жидкости. Теперь она поднялась до ноздрей, и я понимал, что жить мне осталось недолго, когда кто-то с силой надавил на голову, заставив ее полностью погрузиться в плотную жижу. От отчаяния я закричал и нахлебался противной жидкости, которую уже не смог выплюнуть, поскольку она была повсюду. Я задыхался, чувствуя, как легкие обжигает болью. Попробовал открыть глаза, но ресницы слиплись и не дали этого сделать. Пошевелить окутанными этой плотной неизвестной мне жидкостью руками и ногами я тоже не мог, как ни старался. Наконец, последний воздух в моих легких кончился, и я погрузился в темноту.

Очнулся я в своей каюте. Команда рассказала, что услышала громкий всплеск, а потом звук удара о борт корабля. Оказалось, что это была лодка, в которой я отправился на берег и в которой лежал без чувств в окружении мешков. Меня втащили на корабль и уложили в каюту, где несколько суток отпаивали питательным бульоном. В мешках же оказался табак. Значит, немой старик все-таки понял, чего я от него хотел, и в качестве платы взял не деньги, а мое семя. Страшно было подумать, что оно стало источником новой жизни для людей странного культа. Но я уже никак не мог изменить ситуацию и радовался, что остался в живых.

Приятель надолго замолчал, выпуская табачный дым и смотря невидящими глазами. Я понимал, что он находился не здесь, а на корабле или в пещере, окруженный необычными людьми. А потом в голове у меня щелкнуло, будто сработала магниевая вспышка.

— Дагдэр, — сказал я, но приятель меня не услышал.

— Я предпочел бы и вовсе забыть о произошедшем, — продолжил он, — но память играет со мной злые шутки. По ночам я слышу мотивы заунывной молитвы, которую тянули тогда люди в пещере, а до ноздрей доносится гнилостный запах плесени. Проснувшись сегодня, я увидел ее причудливые узоры на стенах комнаты. Я крепко закрыл глаза, а когда открыл их, плесени уже не было. И все же ощущение присутствия странных людей из деревеньки не покидает меня с тех самых пор, как я очнулся. Я и сейчас чувствую сырость подземелья, по которому следовал в ту ночь за стариком, и знакомую вибрацию, разливающуюся по телу. Потому и держусь как можно дальше от моря. Я боюсь, что немой явится за мной со своим колокольчиком, и мне кажется, что сделать это он может только по воде.

— Дагдэр, — вновь сказал я.

— Что? — очнулся приятель, будто ото сна.

— Дагдэр! Я уже слышал это имя.

— Где?

— В особняке Даллесов.

— Том, в котором пропали и погибли люди?

— Да. Я делал там фотографии для статьи.

— Знаю. Я читал. Но как это связано с моей историей?

— Дагдэр — некий бог, которому приносил жертвы один из постояльцев особняка.

— В статье об этом не было ни слова, — побледнел приятель.

— Видимо, репортер не посчитал нужным упоминать его имя. Видишь ли, произошедшее в особняке Даллесов до сих пор под большим вопросом. Но в Дартвуде точно есть или были люди, которые поклоняются Дагдэру и приносят жертвы. Так что я охотно верю во все, что с тобой случилось в ту ночь.

Из бледного лицо приятеля превратилось в нездорово серое. Я увидел, как задрожали его руки. Он больше не сказал ни слова о своем странном приключении. Только быстро засобирался домой, сославшись на то, что вдруг почувствовал недомогание. Я не стал его удерживать, а он попросил меня не провожать. Оставшись в одиночестве, я закончил ужин и отправился домой.

Надо ли говорить, что утром приятеля уже не было в Дартвуде. Я навел справки и узнал, что он покинул город вечером, едва явившись домой после встречи со мной. Спешка его мне понятна — видимо, он так боялся встретиться с последователями этого странного Дагдэра.

Я же еще больше заинтересовался божеством и, может быть, найду время поделиться своими изысканиями в дальнейшем.

Автор: Анна Шпаковская
Оригинальная публикация ВК

Мое появление заставило собравшихся замолчать и посмотреть на меня вопросительными взглядами.

— Это мистер Нортвилл, фотограф «Хроник Дартвуда», — пояснил мистер Кирч, знакомый мне репортер «Хроник».

Инспектор окинул меня с головы до ног пристальным взглядом, будто оценивая, могу ли я иметь отношение к джентльмену, сидящему перед ним, а затем едва заметно кивнул. Его помощники посмотрели на меня равнодушно. Один из них, тощий и высокий, с подкрученными по старой моде усами, был полностью занят персоной незнакомца. А другой, такой же худой и низкорослый, отчего форма сидела на нем не по размеру комично, явно скучал, уставившись на что-то за окном.

Находившиеся в комнате, помимо мистера Кирча, репортеры оторвались от своих блокнотов, в которых безостановочно что-то писали, и удостоили меня раздраженными взглядами. Я явно зашел в неподходящий момент, прервав интересную беседу.

— Прошу прощения, — произнес я, аккуратно пристроившись возле смотрящего в окно со скучающим видом помощника инспектора.

Не сказав ни слова, репортеры вернулись к своим блокнотам и продолжили в них писать. А мистер Кирч подмигнул мне, что было абсолютно неуместным и дерзким. Впрочем, я достаточно неплохо его знал, чтобы ожидать подобного. Инспектор же снова едва заметно кивнул мне и перевел взгляд на джентльмена, который так и сидел с грустным осунувшимся лицом. Кажется, он даже не посмотрел на меня.

— Мистер Уильямс, вы утверждаете, что на этом клочке бумаги проклятие? — обратился к нему инспектор. Я впервые заметил в его руке с короткими толстыми пальцами небольшой листок.

— Я же уже объяснял вам, — устало ответил джентльмен, — это руны. Понимаете? Ру-ны. Они убьют меня.

Он говорил с такой интонацией, будто смирился, что вокруг одни глупцы и нет смысла пытаться им что-то объяснить. Однако все равно продолжил тем же утомленным голосом:

— Я гнался за ним. Почти догнал. Но теперь он уехал. В неизвестном направлении.

После каждой фразы мистер Уильямс делал паузы, как будто разговаривал с маленьким ребенком.

— За кем вы гнались, мистер Уильямс? — невозмутимо спросил инспектор.

— За Трентоном. Джоном Трентоном. Я ведь уже говорил. Вы не слушали?

— Простите, нас прервали, — каркнул инспектор, но на меня не посмотрел.

Зато репортеры окинули меня сердитыми взглядами, на секунду оторвавшись от своих блокнотов.

— Это он дал вам бумагу с… — продолжил инспектор и замялся.

— С рунами, да.

— Вы утверждаете, что на них проклятие?

— Смертельное, — в голосе мистера Уильямса впервые послышалась оживленность, а сам он внимательно посмотрел на инспектора.

— Откуда вы знаете?

— Просто знаю и все.

— Вы смогли расшифровать, что здесь написано?

— Можно сказать и так, — мистер Уильямс покрутил в руках шляпу и положил ее на стол, — один человек смог их прочитать.

— И что же там написано?

— Что седьмого числа этого месяца я умру, — голос джентльмена дрогнул, — единственный шанс спастись — отдать руны вручившему их.

— Поэтому вы гнались за… не вспомню имя, простите.

— Для инспектора у вас поразительно короткая память, — вспыхнул мистер Уильямс, — Джон Трентон! Я хотел отдать ему руны и спастись, но не успел. Прохвост сел в карету прямо у меня перед носом, а я побоялся гнаться за ним накануне решающего дня. Переспал ночь, и мне пришла идея. Ведь в запертую камеру никто не сможет проникнуть! Вот я и решил, что это может стать моим спасением.

— Вас могут застрелить через решетку, — подал голос помощник инспектора со старомодными усами.

— Надежно же вы охраняете своих пленников, — съязвил мистер Уильямс. В голосе его не осталось грусти. Да и сам он приободрился: поднял плечи и посмотрел помощнику в глаза твердым взглядом.

— Не болтай чепухи, Том! — каркнул инспектор. — Наши арестанты находятся в полной безопасности.

— Даром, что они преступники, — продолжил язвить мистер Уильямс.

Инспектор пропустил колкость с невозмутимым видом, и мне показалось, что джентльмену стало стыдно за свою вспышку, поскольку он несколько смутился и продолжил спокойным тоном:

— Понимаете, это длинная история. Я и дочь мистера Трентона… Мы… Я… Я обещал жениться, но не сдержал слово.

— Вот как! — вырвалось у одного из писавших в блокноте репортеров. Увидев устремленные на себя взгляды, он покраснел, поняв, что невольно сказал лишнее.

— Продолжайте, мистер Уильямс, — приободрил инспектор.

— Но она сама виновата! — вскричал джентльмен, заставив собравшихся вздрогнуть. — Она была неверна.

Неужели он не понимал, что все рассказанное если не завтра, то на днях появится в газетах и весь Дартвуд будет обсуждать его бесчестный поступок и репутацию мисс Трентон? С другой стороны, как я понял, мистер Уильямс собрал репортеров, чтобы обелить себя. Но тень, которую он бросал на имя бедной девушки, была недостойна джентльмена. Слышать такое было неприятно — хотелось уйти, но задание редакции заставило остаться.

— Клянусь вам! — заломил руки мистер Уильямс.

— Вы были тому свидетелем? — спокойно спросил инспектор и вытер капельки пота с шеи пожелтевшим платком.

— Нет, но ее отравление полностью подтверждает вину. Она знала, что после такого я уже не женюсь на ней, а тому негодяю оказалась не нужна. Никто не хочет иметь в женах неверную женщину!

— Зато каждый спешит ее обесчестить, — снова подал голос помощник инспектора с подкрученными усами.

— Том! — каркнул инспектор.

— Ну, знаете! — вскочил мистер Уильямс и сжал кулаки, отчего костяшки на них побелели. — Я готов был жениться, несмотря на ее низкое положение, которое объясняет ее недостойное поведение.

Тощий помощник с усами хотел что-то возразить, но инспектор выставил перед собой руку, призывая того замолчать.

— Мистер Уильямс, пожалуйста, успокойтесь. Том не хотел вас обидеть.

— Ну, конечно, — вырвалось у джентльмена. Он сел на стул, прожигая старомодного усача взглядом.

— Значит, мисс Трентон отравилась, я правильно вас понял? — невозмутимо спросил инспектор.

— Я же уже сказал, — сурово ответил мистер Уильямс.

— Как давно?

— Сразу после сообщения, что я не женюсь на ней. Пусть тот негодяй, с которым она спуталась, это делает.

— И после этого вас нашел ее отец.

— Нет… не сразу. Прошло несколько недель, как он заявился ко мне с обвинениями в смерти дочери.

— И что же вы?

— А что я? — закинул ногу на ногу мистер Уильямс, от прежнего потерянного вида его не осталось и следа. — Не принял его.

— Почему?

— Зачем мне слушать всякий вздор из уст этого человека? Он вел себя, как сумасшедший! Кричал на всю улицу и обвинял меня во всех немыслимых грехах.

— Он продолжил вас преследовать? — спросил инспектор и вздрогнул от неожиданного раската грома, прокатившегося за окном, хотя на небе не было ни облачка.

— Нет. Во всяком случае я не замечал, — сдержанно ответил мистер Уильямс.

— Как же записка попала к вам?

— Вы про руны? — мистер Уильямс посмотрел на инспектора, как на дурака.

— Именно о них, — невозмутимо продолжил инспектор.

— Я вернулся тогда рано утром в сильном… Я был…

— Пьян? — спросил низкорослый помощник, до сих пор рассматривающий что-то в окне. Кажется, звук грома заставил его очнуться и обратить внимание на происходящее в комнате.

Мистер Уильямс посмотрел на него злыми глазами, вскинул подбородок и произнес с вызовом:

— Да, я был пьян.

— В этом нет ничего предосудительного, — вмешался инспектор, — все мы имеем свойство расслабляться. Даже Чарли, — кивнул он на низкорослого помощника. — Продолжайте.

— Рано утром я вернулся с…

— Попойки, — сказал помощник с подкрученными усами.

— Том! Чарли! Замолчите оба! — каркнул инспектор. — Простите их, мистер Уильямс, и продолжайте.

— Это была не попойка, а вечер у графини, присутствие на котором строго ограничено. Попасть туда могут только избранные члены общества, — с пафосом сказал джентльмен, в голосе его слышалось раздражение, — и да, я выпил больше положенного, желая расслабиться после душевной раны.

— Конечно, конечно, — понимающе закивал инспектор, утирая лицо мокрым от пота платком, — тогда вы и встретили мистера Трентона?

— Да, он поджидал у самого крыльца. Стоило мне выйти из экипажа, как он сунул в мои руки письмо. Это было столь неожиданно, что я не понял, что произошло и кто передо мной. Взял вложенный в руки конверт и оставил его в прихожей. Там он пролежал, пока я не поправил свое здоровье. Когда я его все-таки открыл, оттуда выпал листок, который вы держите сейчас в руках, — мистер Уильямс посмотрел в глаза инспектору взглядом, который напугал меня. В нем сквозило безумие пополам с яростью.

— И вы полагаете, что здесь сказано, что сегодня вы умрете, и хотите быть запертым в камере?

— Не сегодня. Завтра.

— Но заперты вы хотите быть сегодня?

— Вечером, да, — кивнул джентльмен, — чтобы в полночь быть за решеткой.

— Что ж, — задумался инспектор, почесывая одну ладонь ногтями другой руки. За окном снова раздался гром, и я увидел огромную черно-синюю тучу, надвигающуюся на Дартвуд, — тогда приходите вечером. В котором часу вам будет удобно?

По взгляду мистера Уильямса я понял, что он никак не ожидал согласия. Не меньше его удивились и остальные собравшиеся в комнате. Репортеры перестали писать в своих блокнотах, переводя непонимающие взгляды с мистера Уильямса на инспектора. Помощник с усами цокнул, как бы выражая: «Ба! Все-таки добился своего!» А низкорослый никак не отреагировал, следя за надвигающейся за окном тучей.

— Благодарю! — вскочил мистер Уильямс со стула, схватил инспектора за руку и начал трясти ее в нервном рукопожатии: — Благодарю! Вы спасли меня!

— Ну, ну! — встал со стула инспектор, оказавшись на несколько голов ниже джентльмена. — Я еще ничего для вас не сделал!

— Вы спасли мне жизнь! Спасли жизнь! — продолжал трясти его руку мистер Уильямс.

— Полноте вам, — улыбнулся инспектор, отчего его толстые щеки практически скрыли маленькие карие глазки.

— До вечера, — отпустил, наконец, его руку мистер Уильямс, — я буду в восемь. Вам удобно?

— Да. Я распоряжусь приготовить камеру.

— Благодарю! Благодарю! — надев шляпу, мистер Уильямс обошел всех собравшихся и пожал каждому руку.

Ладонь его оказалась влажной, а рукопожатие слабым. Он окинул всех безумным взглядом и вышел за дверь. Не удивлюсь, если по улицам города он шел вприпрыжку, не стесняясь напевать веселую мелодию.

— Что ж, господа, — сказал инспектор, продолжая улыбаться. Думается, он уже предвкушал, как будет рассказывать забавную историю всем своим знакомым. — У вас остались вопросы.

— Да, позвольте мистеру Нортвиллу сфотографировать листок с рунами, — отозвался Кирч.

— Конечно, конечно! Хоть кто-то запомнил это название, — улыбнулся инспектор, — еще вопросы?

— Я хотел… — подал голос помощник с усами по старой моде.

— Том! Вопросы с тобой и Чарли мы решим потом. Джентльмены? — обратился инспектор к молчащим репортерам, успевшим убрать свои блокноты.

— Можем мы побеседовать с мистером Уильямсом наедине? — спросил один из них.

— Об этом вам следует спрашивать его, — пожал плечами инспектор.

— Сфотографируйте, наконец, руны, мистер Нортвилл, — сказал мне Кирч и указал рукой в окно: — Надвигается ураган. Давайте покончим с этим до его начала.

Я посмотрел на инспектора, и тот одобрительно кивнул, уступая мне место, чтобы я мог подойти к столу и сделать фотографии. Он один остался со мной в маленькой комнате, когда остальные распрощались и вышли.

— Вы правда верите в проклятие на этой бумажке? — спросил я, закончив фотографировать непонятные мне каракули красного цвета. Я даже понюхал их, поскольку чернила подозрительно напоминали кровь.

— Нет никакого проклятия, мистер…

— Нортвилл.

— Детектив-инспектор Хартон, — представился в свою очередь он.

— Вы просто пошли на уступки этому джентльмену, чтобы привести его нервы в порядок, — кивнул я, понимая.

— У меня есть предположение, что мистер Уильямс убил мисс Трентон. Воспользовался наивной девушкой, пообещав жениться, а потом бросил, — задумчиво сказал инспектор, будто разговаривал сам с собой. Он даже не смотрел на меня в этот момент, уставившись на тучу за окном. — Избавился, пока она не наделала шума.

— Но ведь он сказал, что она покончила с собой, — не поверил я, — и что она изменила ему.

— Мисс Трентон действительно выпила больше таблеток, чем полагалось. Это стало причиной ее смерти. Но окно в спальню девушки наутро после кончины оказалось открытым: подозрительно для сырой погоды. Под ним остались следы от ботинок, размер которых совпадает с размером обуви мистера Уильямса. А на руках мисс Трентон были синяки. Кто-то явно долго держал ее за запястья с большой силой. Не мог ли это быть мистер Уильямс? Заставил ее принять таблетки, а потом не давал освободиться, чтобы выплюнуть их или позвать на помощь.

— Разве не было следствия? — удивился я.

— Было. Оно посчитало, что против мистера Уильямса нет прямых доказательств. К тому же, ближайшие друзья подтвердили, что ту ночь он провел с ними за игрой в карты.

Я на секунду задумался, а потом выпалил неожиданно для себя:

— И тогда отец несчастной придумал свою месть?

— Не берусь утверждать, — пожал плечами инспектор, — лишь высказываю предположения.

— Вы намерены задержать мистера Уильямса? Арестовать по-настоящему? — спросил я, когда очередной раскат грома умолк за окном.

— Для этого нет оснований.

— Но вы же только что перечислили улики против него, — не мог успокоиться я.

— Которые уже были проверены следствием, — посмотрел холодными глазами на меня инспектор. — Вы закончили?

По его выражению лица я понял, что он пожалел о высказанных предположениях. А тон явно говорил, что наш разговор подошел к концу.

— Да, спасибо, — ответил я, чувствуя неудовлетворенность, как бывает, когда автор книги прерывает историю на самом интересном месте. Пожал инспектору руку и покинул комнату.

Выйдя из участка, я посмотрел на грозные черные тучи в надежде, что успею добраться до редакции прежде, чем разразится дождь, когда услышал бодрый голос мистера Кирча:

— Жаль, мы не сообразили остановить мистера Уильямса, чтобы сделать его портрет!

Он стоял на нижней ступеньке лестницы и курил с другими репортерами, не обращая внимания на ухудшающуюся с каждой минутой погоду.

— Я вернусь вечером и сфотографирую его. Думаю, фотографии в камере будут отличными для статьи, — ответил я, спускаясь и думая, известны ли Кирчу догадки, которыми со мной поделился инспектор.

— Прекрасно! Мистер Нортвилл! — воскликнул репортер и хлопнул меня по спине в своей расхлябистой манере, когда я поравнялся с ним. — Обедать?

Я сослался на встречу, чтобы отказ не выглядел обидным, и успел дойти до Фокс-стрит, когда разразился дождь такой силы, что я сразу же промок до нитки. Молнии яркими вспышками прорезали тяжелое темное небо, а от страшного грома появлялся звон в ушах. Непонятно откуда появился экипаж, который мне посчастливилось остановить. Он довез меня до дома, где я переоделся, пообедал и стал ждать окончания ливня. Но сильный дождь продолжился до поздней ночи, и я счел глупой затеей отправляться в участок в такую погоду. Ничто не мешало зайти туда завтра и сделать фотографии мистера Уильямса, который должен был оставаться за решеткой целые сутки.

Утром следующего дня я не спеша завтракал, радуясь ярким солнечным лучам, обещавшим погожий денек, когда за мной прибежал Томас — мальчик на побегушках редакции. Он передал записку от мистера Кирча, срочно требовавшего меня в полицейский участок. Я взял оборудование и отправился туда, оставив на столе недопитый кофе и недоеденный тост.

Репортер курил, нервно расхаживая у крыльца.

— Мистер Нортвилл! Ну наконец-то! — крикнул он, увидев меня.

— Что случилось? — спросил я, хотя сразу понял, в чем дело, едва прочитав записку, которую принес Томас. Однако оставалась смутная надежда, что с мистером Уильямсом все в порядке, а нетерпеливый и сумасбродный Кирч просто решил поторопить меня с портретом.

— Вчерашнего джентльмена убили. Растерзали, что волки овцу, — бесцеремонно выпалил репортер.

— Боже!

— Идемте быстрее, а то всё скоро унесут.

Я не совсем понял, что он имел в виду под словом «всё», но уточнять не стал.

Мистер Кирч схватил меня за локоть и потащил по лестнице, как какого-то нашкодившего сорванца, которого отец тянет домой, чтобы задать хорошую трепку. Лишь на последних ступенях мне удалось вырвать руку. Заметив мой негодующий взгляд, Кирч воскликнул:

— Простите! Простите, мистер Нортвилл! Я весь на нервах, хоть и ожидал подобной развязки.

— Так что случилось? — раздраженным тоном спросил я.

— Мистера Уильямса убили! — вскричал Кирч, распахнув передо мной дверь в участок. — Он умер страшной смертью. Разрублен на куски! — театральным тоном сообщил репортер, подведя меня к узкой лестнице, ведущей куда-то вниз.

Восторг, с которым он говорил о столь страшном событии, шокировал меня. В глазах Кирча плясали озорные нотки, будто речь шла о выигрыше в лотерею, а не о смерти человека.

— Идемте! Идемте! — начал он спускаться.

Я последовал за ним, и скоро мы оказались в сыром коридоре, освещаемом с двух сторон светильниками. Их хватало, чтобы разглядеть дышащие влагой каменные стены и решетки пустых камер, возле одной из которых толпились люди.

— Джентльмены! — крикнул им Кирч. — «Хроники Дартвуда»! Дайте пройти!

Он отодвинул несколько человек и пропустил меня в камеру. Я хотел извиниться, но в нос попал резкий запах крови, от которого закружилась голова. Я посмотрел в камеру, и во рту появился кислый привкус, предвещающий скорую рвоту. На столе стояла отделенная от тела голова мистера Уильямса и смотрела на меня не успевшими подернуться пленкой глазами. В приоткрытом от крика рту лежал кусочек бумажки. Тот самый — с рунами.

Ноги мои налились слабостью. Я схватился за прутья решетки, чтобы не упасть, и через вату в ушах услышал, как кто-то спрашивает, все ли со мной в порядке. Это помогло успокоиться и прийти в себя.

— Да, да, — промямлил я, смотря, как мистер Кирч кружит по камере, разглядывая разрозненные останки покойного.

Кто-то действительно разрубил его на куски и свалил в одну кучу на полу. А голову поставили на стол встречать каждого зашедшего сюда. Да еще на кровати кишками было выложено слово «месть».

Я сглотнул и сказал:

— Такие фотографии никогда не попадут в газету.

— Я лично обсужу этот вопрос с мистером Грэгсоном, — заверил меня Кирч, — вы же уже снимали нечто подобное, мистер Нортвилл?

— Снимал, — выдавил я, снова сглотнув кислую слюну, — но не хотел видеть снова.

— Фотографы «Империал Ньюс» и «Дартвуд Тудей» уже были здесь, — не слушая меня, сказал репортер, — мы должны если не опередить их статьи, то хотя бы не отстать.

— Боже! — сказал я и приступил к своей работе.

— Давайте, давайте, — перемещался по камере мистер Кирч с повадками таракана, — сейчас всё унесут!

Теперь я понял, что под этим «всё» он имел в виду останки убитого мистера Уильямса. Мысль, что репортеры подобны стервятникам и абсолютно чужды чужой боли, пробудила во мне злобу, которая распалялась с каждой фразой Кирча и дошла до такого предела, что, закончив фотографировать, я вылетел из камеры и пустился прямиком в маленькую комнату, где вчера велся допрос.

— Как вы могли? — прокричал я, ворвавшись туда.

Сидящий за столом инспектор поднял на меня глаза и спокойным тоном спросил:

— Мог что?

— Допустить такое? Вы убили его! Убили! — продолжал кричать я.

Инспектор встал и закрыл дверь за моей спиной.

— Тише! — каркнул он. — Мистер Трентон мой давний приятель, я лишь помог ему совершить правосудие.

— Правосудие? Вы называете это правосудием? — упал я на стул, почувствовав, что по телу разлилась слабость и ноги едва держат.

— Согласен, — невозмутимо сказал инспектор, — мой друг перестарался.

— Перестарался? — не поверил я. — Он разрубил несчастного на куски!

— Слишком сильна была его ненависть.

— Это не основание для жестокой расправы над невинным человеком.

— Невинным? — каркнул инспектор. — Он обесчестил девушку и убил ее. Невинный!

— Его вина не доказана! — парировал я.

— Да что вы? Для меня и отца убитой доказана.

— Это самосуд!

— Можете называть, как хотите. Главное, что мерзавец поплатился за содеянное.

— Я донесу на вас! — крикнул я, вставая.

— Не уверен, мистер Нортвилл, — спокойно произнес он, садясь за стол, — в чем моя вина? Я запер мистера Уильямса, как тот просил. Видимо, тюремная решетка не спасла от проклятия, начертанного на рунах.

— Не может быть, чтобы охранники ничего не видели и не слышали. И куда подевались другие арестованные?

— Их и не было. Дартвуд — спокойный город. Только редкие пьяницы иногда нарушают покой улиц. Но откуда вам это знать, мистер Нортвилл, вы ведь не из местных. Кстати, откуда вы?

На секунду я замялся, что не укрылось от инспектора. Он ухмыльнулся и продолжил:

— Не волнуйтесь, мне нет дела до вашего прошлого, пока вы не перешли мою дорогу.

Беспокойство сковало мой желудок льдом, словно я выпил графин ледяной воды.

— Вы сделали необходимые фотографии? — перевел тему инспектор.

Я кивнул, ненавидя себя за страх, который не дал раскрыть рта.

— Что ж, — посмотрел на меня инспектор, — буду ждать статьи. Всего доброго.

— Спасибо, — совладал я, наконец, с собой, — до свидания.

Я поднялся и на шатких ногах вышел из комнаты.

— Хорошего дня, мистер Нортвилл, — услышал я в спину, но не обернулся.

В редакцию я пришел в смешанных чувствах и до самого вечера не мог вернуть себе спокойствие. Со слов инспектора, доказательства действительно говорили не в пользу мистера Уильямса, а его друзья могли сказать что угодно с целью спасти друга. Если смерть мисс Трентон была столь ужасной, то виновник, безусловно, должен был ответить за нее. Но таким ли кровавым способом?

Не отпускал меня и хитроумный план, заманивший мистера Уильямса в Дартвуд. Инспектор и его старый друг ловко придумали руны с проклятием и бегство мистера Трентона. Не удивлюсь, если и тот, кто, по словам мистера Уильямса, расшифровал написанное, был ими подкуплен и перевел послание ровно так, как того требовалось, чтобы запугать впечатлительного человека. Такая смекалка одновременно и восхищала, и пугала меня.

Заставляли волноваться и намеки инспектора на мое прошлое. Могло ли ему быть что-то известно? Сомневаюсь. Скорее, он предположил нечто подобное и обрадовался, когда попал в точку. Оттого и появилась на его лице довольная ухмылка.

Но больше всего приводили меня в смятение люди, с уст которых не сходило жестокое убийство. Они смаковали подробности, перекатывали их на языке, будто малиновый леденец. И главным зачинщиком этого был мистер Кирч, бегавший по редакции с самодовольной улыбкой и беспрестанно торопивший меня с фотографиями. С отвращением представлял я читателей предстоящей статьи, жаждущих кровавых подробностей. Желающих не только прочитать о них, но и рассмотреть каждую рану, заглянуть в глаза и рот убитого. Что можно ждать от общества, наслаждающегося историями с бездушными поступками, подкрепленными откровенными фотографиями человеческой злобы?

Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я не могу без волнения описывать тот случай, поразивший меня безжалостностью и хладнокровием, с которыми можно относиться к человеческой жизни. Потому хочу задать своему читателю один-единственный вопрос: пошел бы он на такую продуманную и жестокую месть?

Автор: Анна Шпаковская
Оригинальная публикация ВК

— Тпрууу! Кто такие и откуда будете? — перекричал незнакомец вой ветра.

От неожиданности молодая вскрикнула, а Новацкий подпрыгнул и стал пунцовым, разозлясь на напугавшего нас. Он было открыл рот, но, зная его крутой нрав, я быстро взял ситуацию в свои руки, чтобы не затевать ссору, которая была ни к чему. С оскорблением можно было разобраться позже.

— Помещики Левин и Новацкий с женой. Заблудились. Свернули где-то не туда. Как на дорогу вернуться? — прокричал я сквозь свист метели, надеясь, что незнакомец услышит.

— На дорогу не поведу. Сам потеряюсь, — отрезал незнакомец и поскакал на своей резвой кобылке вокруг наших саней.

— Ах ты, пес! — прокричал ему Новацкий.

Будь мы в другой ситуации, он приказал бы лупить этого мужика до кровавой пены на спине.

— Не надо, Боренька, — подала голос Анастасия Юрьевна.

— Молчи! — рявкнул на нее муж, следя глазами за незнакомцем, который, не останавливаясь, кружил вокруг наших саней.

Я не знал, что сказать, смотря на пунцового от злости Новацкого и бледную от холода и усталости Анастасию Юрьевну, поэтому отвел взгляд и сквозь метель попытался разглядеть незнакомца. На нем была грубо сшитая шуба и такая же шапка, глубоко надвинутая на лоб. Нижняя часть лица пряталась под высоким воротником. И только маленькие цепкие глазки выглядывали наружу, разглядывая молодую Новацкую во время разговора со мной.

— Можете ко мне поехать! — прокричал мне в ухо незнакомец, подъехав ближе.

Я вздрогнул и посмотрел на Новацкого, который зашевелился под грудой накидок.

— Да я тебя… — начал орать он.

— Отогрею. Накормлю, — невозмутимо продолжил незнакомец, — девица ваша, вон, совсем промерзла.

После этой фразы пунцовое лицо Новацкого стало багровым. Я испугался, что его хватит удар.

— Ах ты! Да я тебя своими руками… — Новацкий начал сбрасывать с себя шубы и многочисленные одеяла, которыми был укрыт, по-видимому, собираясь вылезти из саней и разобраться с обидчиком.

Незнакомец невозмутимо следил за происходящим, не говоря ни слова. Гнев Новацкого его совсем не тронул. Он не мог не понимать, что являлся едва ли не единственным спасением в ситуации, в которую мы угодили, и не торопился извиняться. Удивляло меня, что он совсем не заботился о будущем, в котором мы обязательно спросим его за нанесенные оскорбления.

— Боря! Боренька! — донесся до меня голос Анастасии Юрьевны, увещевающей мужа.

Сам же я не знал, что сказать. Меня раздирали противоречия. С одной стороны, незнакомец оскорбил нас и вызывал во мне странное чувство тревоги. Мне казалось подозрительным его случайное появление в такую бурю и нежелание вести нас на дорогу.

С другой стороны, метель не собиралась останавливаться, лошади наши устали, сами мы дрожали от холода. К тому же состояние Анастасии Юрьевны вызывало у меня сильные опасения. Я боялся, что поездка эта обернется для нее лихорадкой. Сколько еще Ванька сможет водить лошадей по сугробам, пока не свалится с ног? А скоро начнет темнеть, дни зимой короткие.

— Борис! — примирительным тоном обратился я к своему другу. — У нас нет другого выхода.

— Что? — прокричал Новацкий, выпучив на меня глаза.

— У нас нет другого выхода. Сколько Ванька уже ищет дорогу? И сколько еще будет искать? — пытался я достучаться до Новацкого. — Надо ехать, пока предлагают. Другого выхода нет.

— К этому вот? — рявкнул Новацкий. — Ты предлагаешь нам ехать к этому вот псу?

— Именно это ваш друг и предлагает, — ответил за меня незнакомец, уставившись Новацкому в глаза.

Его немигающий взгляд заставил меня вздрогнуть. Было в нем что-то страшное и в тоже время завораживающее. Казалось, даже метель на мгновение остановилась, пока незнакомец смотрел в глаза Новацкому.

Я перевел взгляд на друга и удивился произошедшей в нем перемене. Он перестал пытаться сбросить с себя накидки, приобрел спокойный, даже немного пристыженный, вид и сказал:

— Поехали!

Я не знал, как реагировать на столь неожиданный поворот и смог лишь вопросительно посмотреть на друга. Он кивнул мне, как бы подтверждая ранее сказанное и соглашаясь ехать к этому мужику.

— Поехали к вам, коли дорогу показать не можете, — прокричал я, пожимая плечами.

Незнакомец удовлетворенно кивнул и пришпорил коня.

***

Ехали долго. Метель не останавливалась ни на минуту, становясь только злее. Яростный ветер кидал в лицо колючий снег. Я чувствовал, как он пробивает плотные шкуры, в которые был укутан. Ноги и руки немели от холода. Я судорожно сжимал и разжимал пальцы, чтобы разогнать тепло. Анастасия Юрьевна ехала теперь с закрытыми глазами, погрузив лицо по самый нос в плотную накидку. Иногда мне казалось, что девушка давно едет без сознания. Сквозь снежную стену я со страхом посматривал на ее грудь, всякий раз успокаиваясь, когда удавалось разглядеть, что она поднимается.

В густых сумерках мы заехали в лес. Мне стало не по себе. Я надеялся, что незнакомец приведет нас в деревню. А он завел нас в лес, где под высокими кронами стало совсем темно. Зато метель стихла. Ветер больше не трепал, как сумасшедший. Чуть погодя перед нами показался дом.

Небольшой и бревенчатый, он стоял на опушке в окружении нескольких низких строений. В окнах горел желтый свет, от которого сразу стало теплее. И все же тревожное чувство, не покидавшее меня с самой встречи с всадником, еще сильнее разлилось в груди. Расположение дома окончательно лишило душевного покоя. Почему незнакомец выбрал себе столь странное место, чтобы поселиться? Он не показался мне отшельником, удалившимся от людей с целью замаливать грехи в лесной тишине. Такие не разъезжают на лошадях посреди бурной метели. Я посчитал, что он вполне мог быть управляющим у какого-нибудь помещика. Его крепость и уверенный взгляд хорошо подходили для надзора над крестьянами. Но тогда он должен был привести нас в поместье своего барина, а никак не в лесную глушь, где, кроме его дома и нескольких строений, были только высокие деревья и вой ветра.

Кучер остановил у самого крыльца и оглянулся на меня с непониманием во взгляде. Незнакомец скрылся в одном из низких строений, по-видимому, служившим конюшней, не сказав ему ни слова. От растерянности я пожал плечами, не зная, что приказать Ваньке и остался сидеть, пытаясь решить с Новацким, что нам предпринять. Анастасия Юрьевна открыла уставшие глаза и вопросительно посмотрела на мужа.

— Приехали? — едва слышно спросила она.

— Вроде как, — отозвался он, оставаясь странно спокойным всю дорогу и сейчас. Весь гнев будто вышел из него после того взгляда незнакомца.

Я же не знал, как поступить. Стоило ли вылезти из саней и зайти в дом без приглашения? Или незнакомец все-таки проявит должное уважение хоть теперь и сопроводит нас в свое жилище с положенными почестями.

— Барин? — неуверенно подал голос кучер, продолжая ждать от меня приказа.

Я было открыл рот, но увидел незнакомца, вышедшего из строения, которое я посчитал конюшней. Он бодро дошел до нашего кучера и отдал ему распоряжения. А потом приблизился к нам, залез в сани и начал откидывать многочисленные одеяла и шубы с молодой Новацкой, которая со страхом посмотрела на мужа.

К моему удивлению Борис никак не отреагировал на подобное поведение незнакомца. Он остался сидеть и равнодушно наблюдать за действиями мужика, даже когда тот скинул последнюю шубу с Анастасии Юрьевны и грубо подхватил ее на руки. Девушка вскрикнула, но незнакомец не обратил на это внимания.

— Боря! Боря! — кричала Анастасия Юрьевна сквозь слезы, но Новацкий теперь сидел, смотря прямо перед собой как будто в забытье.
Незнакомец с Анастасией Юрьевной на руках спрыгнул с саней, быстро взбежал по крыльцу дома и скрылся за дверью.

Я же сидел, пораженный произошедшей сценой. Чутье подсказывало, что мы совершили огромную ошибку, доверившись и последовав за незнакомцем. Я решительно не понимал перемены в Новацком. Куда подевалась его спесь? Прежний Борис устроил бы такую взбучку, если б кто-то позволил нанести ему подобное оскорбление. А теперь он сидел странно безучастный, будто случившееся его не касалось. Он не двигался, словно не собирался освобождаться от накидок и следовать в дом, куда неотесанный мужик только что уволок его молодую супругу.

— Борис! — окликнул я Новацкого.

Он перевел на меня равнодушный взгляд, от которого у меня озноб прошел по спине. Что-то случилось с другом после встречи с незнакомцем в поле.

— Борис! — громче крикнул я.

Новацкий наконец зашевелился. Я тоже принялся сбрасывать с себя шубы и одеяла. И хотя волновался за Анастасию Юрьевну и был уверен, что внутри дома ждет тепло, почему-то не торопился туда попасть. Даже кучер пришел нам на подмогу, заметив, как долго мы не вылезаем из саней. Мне стало стыдно, ведь он намучался больше нашего. К тому же я чуть не повалил его и не упал сам, когда наконец выбрался из саней. Мои ноги подкосились от долгого сидения. Затекли и замерзли. Требовалось время, чтобы разогнать кровь и заставить их работать.

Вместе мы спустили с саней тучную фигуру Новацкого. Не говоря ни слова, он поднялся по ступеням крыльца и распахнул дверь, из которой на снег пролился теплый желтый свет.

Я с непониманием проводил друга взглядом. В глазах Ваньки застыло изумление, но он ничего не спросил. Кучер не мог не видеть поведения незнакомца и как тот бесцеремонно поступил с Анастасией Юрьевной. Не мог Ванька не заметить и перемену в Новацком, всегда ругавшим мужиков на чем свет стоит, а теперь странно спокойного. Я же поблагодарил его и поднялся по ступеням, предупредив, что он может еще понадобиться и должен быть готовым отправиться в путь в любую минуту. Ванька кивнул и повел лошадей в строение, которое, как я предполагал, и оказалось конюшней.

В ушах еще звенела метель. А тело покалывало после долгого сидения. Дал знать о себе и желудок, который давно не видел еды. И все же я не торопился попасть в долгожданное тепло, нутром чуя, что там меня не ждет ничего хорошего. Но делать было нечего — я вздохнул и открыл дверь.

Я ожидал услышать крики и возню после нанесенного Новацкому оскорбления. Но меня встретила тишина. Дом оказался тесным и теплым. Низкий потолок давил на плечи, заставляя пригибать голову. Пройдя по узкому коридору, я сразу оказался на кухне. Хотя видел впереди еще несколько дверей. По-видимому, одна вела в спальню хозяина, а две другие в остальные комнаты.

Новацкий с женой уже сидели за столом, грубо сколоченным из дерева. Он лоснился от жира, давая понять, что не первый год находится в использовании и следят за ним плохо. По двум сторонам от него стояли лавки, что навело меня на мысли о наличии у незнакомца семьи. Сам же он восседал во главе стола и без своей шубы казался не таким широкоплечим, но все же крепким. На бычьей шее сидела голова с черными хитрыми глазками, которые то и дело останавливались на Анастасии Юрьевне.

Новацкий сидел, втянув шею в плечи и все с тем же равнодушным взглядом уставившись перед собой. Анастасия Юрьевна тоже показалась мне безразличной. Она сидела с прямой спиной и отсутствующим выражением лица. Кажется, они даже не заметили моего появления. Зато оно не укрылось от незнакомца.

— Заходите, Левин, — обратился он ко мне без должного почтения.

Подавив гордость, я без слов ступил в жарко натопленную кухню и сел на лавку напротив Новацкого с женой, чувствуя приятное головокружение, которое обыкновенно бывает у меня, когда я попадаю с мороза в тепло и наоборот.

— Дуня, Маша! Несите, — крикнул незнакомец.

В кухню зашли две неопрятные девки в засаленной одежде и с растрепавшимися волосами. По виду им было не больше семнадцати. Худые тряпки и давно немытый вид сильно испортили первое впечатление, но приглядевшись я увидел высокие скулы, пухлые губы и озорные глаза, делавшие лица очень симпатичными. Девки были похожи, по-видимому, сестры, но уточнять у незнакомца я не стал.

Не здороваясь и не улыбаясь, они заставили стол нехитрой едой и удалились так же быстро и неожиданно, как появились.

— Дочки мои, — объяснил незнакомец, накладывая в свою тарелку квашеную капусту, — сами мы неблагородных кровей. Так что кушаний заморских предложить не можем. Но что сами едим, тем и с вами поделимся, не пожадничаем, — улыбнулся он.

Мой голод дал о себе знать урчанием в животе. Но вид нечесаных девок пробудил гадливость, которая не давала взять хотя бы пару картофелин. Новацкий же напротив щедро накладывал себе в тарелку простую снедь. Не отставала от него и Анастасия Юрьевна, чем сильно удивила меня. Куда подевались их манеры? Почему Борис так спокоен и ничуть не оскорблен поведением незнакомца? Анастасия Юрьевна и вовсе должна сгорать от стыда и гнева после того, как ее силой стащили с саней.

— Чуть погодите и будет мясо, — сказал незнакомец, откусывая соленый огурец с громким хрустом.

Я оторвался от Новацкого и его супруги и перевел взгляд на незнакомца. Мы встретились глазами и по телу пробежала дрожь. Я не мог отвести взгляда, чувствуя, как в голове разгорается тепло. Ручьями оно растекалось по телу, добираясь до самых пальцев. Я чувствовал его странную пульсацию, вместе с которой мне становилось спокойно.

Наконец, незнакомец сам разорвал этот контакт, потянувшись за новым огурцом. Мне сразу стало зябко. Захотелось еще раз испытать то чувство покоя и тепла, которое принес его взгляд.

— Хотелось бы узнать ваше имя, — произнес я с робостью, непонятно откуда взявшейся в моем голосе.

— Называйте Степаном.

В кухню вошла одна из девок, в молчании поставив на стол несколько бутылок мутной жидкости.

— Ну давайте согреемся, — предложил Степан.

Растирая руки, он поднялся и разлил мутную жидкость по стаканам. Пахнуло крепким самогоном, который не был мне в новинку. И все же мутность его и зеленоватый цвет смущали.

— Уууух! — опрокинул Степан содержимое стакана в горло и занюхал рукавом рубахи.

Я посмотрел на Новацкого, который с покорностью выпил самогонку и даже не поморщился. Жуя огурец, он продолжал смотреть перед собой равнодушным взглядом. Мне показалось, будто он тронулся умом и находится сейчас не здесь, а в другом месте — в своих фантазиях. Я открыл рот, чтобы окликнуть его и привлечь тем самым внимание, но увидел, как Анастасия Юрьевна подняла свой стакан и выпила его содержимое. Я никак не ожидал подобного поведения от молодой Новацкой.

— Отчего ж не пьете, Левин? — спросил незнакомец, прервав мои мысли. — Иль брезгуете?

Я посмотрел на него и снова не смог отвести взгляда. В его глазах заклубилось синее марево. Оно окутывало меня, проникало внутрь, разжигая в теле уже знакомое приятное тепло.

Рука сама подняла стакан и вылила его содержимое в рот. Потом потянулась к миске с солеными огурцами, взяла один и заставила откусить.

Степан улыбнулся, синяя дымка в его глазах начала рассеиваться, но тепло из моего тела теперь не уходило. Я чувствовал его присутствие, даже когда незнакомец отвел взгляд.

— Самогоночка-то хорошо идет! — засмеялся Степан.

Ему никто не ответил. Новацкие продолжали жевать и пить подливаемый самогон. Я не отставал от них, хотя вовсе не хотел напиваться. Но тело будто не слушало меня больше. Голова работала медленно.

Когда в кухню опять заявились девки, моя рука шлепнула одну из них по заднице. Степан захохотал, а девица улыбнулась, бросив на меня дерзкий взгляд из-под густых бровей, и поставила на стол истекающий жиром ароматный кусок свинины. Как и обещал, Степан не пожадничал с угощением и разложил всем по большому куску. Мясо было мягкое, жирное и вкусное, но совсем не походило на свинину. Нежное, оно таяло на языке и почти не требовало разжевывания.

Девка, которую моя рука шлепнула по заду, так и вертелась рядом, то и дело подливая в мой стакан и наполняя тарелку. Вторая делала тоже самое для Новацкого и его жены. Впрочем, Анастасия Юрьевна скоро исчезли и я совершенно не понял, как это произошло. Туман в моей голове становился все гуще. Я давно уже потерял контроль над телом, но теперь боялся, что и сознание больше не принадлежит мне. И все же когда грязная девка залезла ко мне на колени и разинула страшную пасть без зубов и языка, я смог спросить:

— Что с ней стало?

Степан подскочил, видимо, не ожидая, что я все еще в состоянии говорить, посмотрел на меня долгим взглядом и ответил:

— Болтала много!
Новацкий упал лицом в тарелку и громко захрапел, чем вызвал хохот девок и Степана. Мне же было совсем не смешно. Путаным сознанием я понимал, что меня ждет подобная участь, если я не прекращу пить. Но проклятая рука продолжала заливать самогонку мне в глотку. А грязная девка не ленилась подливать ее снова и снова.

Закончив хохотать, Степан поднялся и вместе со второй девкой вынес Новацкого, голова которого безвольно болталась. Я хотел помочь, но в очередной раз убедился, что тело больше не слушается разума. И все же я смог заставить свой язык спросить вернувшегося Степана:

— Кто вы? Что за чертовщина тут творится?

Девка засмеялась и спрыгнула с моих колен, а незнакомец сел на свое прежнее место и ответил:

— Дочки мои — пропащие, как и мамаша их.

Он положил локти на стол, облокотился и посмотрел на меня трезвыми серьезными глазами. Его голос доносился, как со дна реки.

— Извел я ее.

— Кого? — смог выдавить я из себя.

— Жену, конечно, кого же еще? А дочкам языки вот… Шоб не болтали.

Это было последнее, что я услышал. Думается, что потом моя голова с грохотом упала на стол, как давеча Новацкого.

***

Очнулся я оттого, что задыхался. Перевернулся на четвереньки, и меня долго рвало съеденным и выпитым. Когда отпустило, я сел и услышал звяканье. Обыкновенно, такой звук бывает у цепей моих сторожевых собак, когда они бегают туда-сюда.

В нос ударил аромат навоза, железа и свежей соломы. Меня что же, оттащили ночевать в хлев? Я огляделся, но было слишком темно, чтобы что-то увидеть. Я пошевелился и почувствовал на ноге что-то тяжелое. Подтянул ее к себе и увидел на щиколотке широкий ржавый браслет, от которого в темноту тянулась толстая цепь с большими звеньями.

В соломе зашуршало.

— Борис? — крикнул я хриплым голосом, думая, что шевелится Новацкий.

Тишина.

— Анастасия Юрьевна?

Тишина.

Я всмотрелся в темноту и медленно пополз вперед. В соломе кто-то шуршал. Может, Новацкий ворочается, но не слышит меня спьяну? А Анастасию Юрьевну, наверное, в доме уложили. Не будет же Степан девушку в хлев отправлять. А сажать гостя на цепь будет? От этой мысли меня передернуло.

В соломе снова завозились.

— Борис?!

Тишина.

Я подполз к концу цепи. Она крепилась к штырю, загнанному в пол. Осмотрелся, но опять ничего не увидел в темноте, к которой никак не хотели привыкать глаза.

— Борис? — снова спросил я.

Тишина.

Я пополз вперед, пока не врезался головой во что-то мокрое и холодное. В нос ударил запах железа. Я задрал голову и вгляделся в темноту. То, что я увидел, заставило вскрикнуть и отползти.

На крюках висели руки и ноги, под которыми были черные лужицы крови. Одно бедро было обрезано до самой кости. Я вспомнил сочное мясо, которое ел накануне, удивляясь его вкусу, и меня еще раз вырвало.

Придя в себя, я остановил свой взгляд на двух головах, болтавшихся рядом с руками и ногами.

Мой кучер Ванька, видимо, кричал, когда прощался с жизнью. Лицо его было перекошено от ужаса, распахнутый рот зиял черной пустотой.

Новацкий же остался равнодушным, когда с ним расправлялись палачи. Я вспомнил, как он уронил голову на стол и как Степан с девкой куда-то оттащили его. Видимо, он так и остался в бессознательном состоянии после изрядного количества самогона. Но это и к лучшему. Он хотя бы не понял, что с ним произошло.

Сглотнув, я присмотрелся лучше, пытаясь разглядеть останки Анастасии Юрьевны. Но как не напрягал глаза, видел только четыре ноги, три руки и две головы. Зрелище это пугало меня. От мысли, что изуверы, обитающие в этом месте, могли делать сейчас с юной девушкой, холодный пот выступил на теле.

Солома зашуршала. Что-то кинулось на меня из темноты, обдавая зловонным дыханием. От неожиданности я повалился на спину и закричал.

Но это не испугало и не остановило нападавшее животное. Оно продолжало кидаться, шипя и стуча зубами. Я услышал звон цепи — значит, оно тоже привязано. Это давало надежду, что оно не сможет до меня дотянуться. Рассмотреть его не получалось. Я отполз подальше и замер.

Животное затихло. Я увидел, как оно отходит, скрываясь в одном из загонов, и успокоился насколько это было возможно. А потом стал рассматривать помещение привыкшими к темноте глазами.

Оно походило на скотный двор. Окон не было совсем. С левой стороны осталось несколько загонов, в которых обыкновенно держат свиней. А с правой висели останки Новацкого и моего кучера.

Противоположную стену разглядеть было трудно, но там угадывалась дверь. Нужно было дойти до нее и попытаться открыть. Вот только как быть с кинувшимся на меня животным?

От мысли, что меня оставили в живых, чтобы разделать на куски позднее, когда закончится мясо, которое сейчас висело на крюках, стало страшно. Но одновременно я испытал и облегчение, понимая, что в таком случае животное здесь, чтобы охранять меня, а не рвать на части, и, значит, его цепь не позволит до меня дотянуться.

Я унял поднявшуюся панику и медленно пополз к двери, стараясь как можно меньше шуршать соломой.

Животное резко выскочило из загона и полоснуло меня по лицу острыми когтями. Щеки обожгло болью. Из глубоких царапин потекла кровь. Я крикнул и отбежал к стене.

От запаха свежей крови животное пришло в бешенство. Оно припадало на задние ноги, тянулось ко мне передними, шипело и щелкало зубами, издавая странные гортанные звуки. Я никогда не видел такого прежде. Животное походило на лысую собаку, но приглядевшись лучше я понял, что это человек. От ужаса я забыл, как дышать.

Шею человека опоясывал железный ошейник, от которого тянулась крупная цепь, уходящая в загон. Вместо ступней были затянувшиеся кожей обрубки. Как будто ступни отрезали, чтобы сравнять ноги по длине с руками и сделать передвижение на четвереньках удобнее. Кисти с длинными ногтями, больше похожими на когти, остались. Человек хищно перебирал ими, иногда выбрасывая одну вперед в тщетной попытке достать меня. На лысом черепе было несколько скудных локонов, развивающихся при каждом движении. Но больше всего меня поразили груди, болтающиеся, как скисшие помидоры. Только теперь я обратил внимание на заросший густыми черными волосами кустик между ногами и понял, что передо мной женщина.

От отвращения и ужаса я отполз к самой стене и вжался в нее. Женщина зашипела и попятилась в свой загон. Пробыла она там недолго, вскоре появившись с куском мяса в пасти. Это выглядело неестественно и тошнотворно. Женщина тащила мясо, как животное, обхватив его зубами. Усевшись, она начала есть. Я отказывался верить в то, что видели глаза, но это была человеческая рука, оторванная ниже локтя. Теперь стало понятно, почему на крюках их висело всего три — четвертую отдали этой твари.

Меня вырвало. А тварь равнодушно посмотрела на это, продолжая поглощать сырое мясо, отрывая куски зубами, как животное. Что могло сделать из человека такое? Я смотрел на ее ошейник и на свой браслет на ноге и трясся от ужаса.

Внезапно хлопнула дверь, заржали лошади, послышались шаги. Тварь замерла, прислушиваясь, а потом вернулась к своему занятию. Значит, мы были не в скотном дворе, а лишь в одной из его комнат. Возможно, противоположную стену с дверью установили специально, чтобы отгородить часть строения в качестве жилища для несчастной, бывшей когда-то человеком, или чтобы скрывать под видом конюшни свою адскую мясную лавку.

Мне ужасно хотелось крикнуть. Попросить о помощи. Но я понимал, что это глупо и может принести только беду. Поэтому решил тихо дождаться, пока явившийся покормить или осмотреть лошадей уйдет.

Наконец, за стеной стихло. Тварь продолжала равнодушно поедать руку Новацкого, как будто ничего не произошло. Неужели человечина была ей по вкусу? Или голод вынудил ее есть? Хотя по внешнему виду трудно было судить, что женщина пребывала в здравом рассудке. Скорее, наоборот, она давно его потеряла, сидя на цепи в этой тюрьме без света. Я вспомнил, как Степан рассказывал что-то про жену, которую извел. Неужели это она? Муж сошел с ума, искалечил ее и заковал в цепи, а потом наблюдал, как из человека она превращается в животное? А дочкам отрезал языки, чтобы они не смогли рассказать? Подобное просто не могло уместиться в моей голове.

Я вспомнил об Анастасии Юрьевне и мысль эта опалила сознание. Что Степан с ней сделает или уже успел сделать? Я тряхнул головой, отгоняя эти мысли. Пока я сидел здесь, я не мог помочь даже себе самому, не говоря уже об Анастасии Юрьевне. Выход мне виделся только один. Обойти женщину на цепи и открыть дверь, за которой лошади.

Я собрался, встал и на трясущихся ногах сделал несколько шагов в направлении женщины. Она не обратила внимания, продолжая глодать руку. Я сделал еще несколько шагов, а потом почти дошел до торчащего из пола штыря и остановился. Женщина все также объедала конечность, не поднимая на меня взгляда. Вблизи ее вид вызывал еще больше ужаса и жалости. Грязная и голая, она сидела на соломе. Теперь я был уверен, что рассудок давно покинул ее, оставив только низменные желания. Но от этого она не перестала быть человеком. Смогу ли я убить ее? Задушить цепью? Иного выхода у меня не было.

— Эй! — крикнул я.

Женщина посмотрела на меня. Увидела, что я подошел близко к тому месту, где ей удалось меня поцарапать в прошлый раз, и отложила руку. Ощерив черно-коричневые зубы, она захрипела и поднялась на четвереньки, готовясь к прыжку.

Я собрался и сделал шаг вперед. Женщина кинулась на меня. Цепь дернула ее назад и она упала на спину. Я набросился, надавив своей цепью ей на горло. Она же вцепилась острыми ногтями мне в спину. Я едва не выпустил цепь от боли. Казалось, что ее ногти достали до самых ребер. Но осознание, что, дай я слабину, она разорвет меня на части и съест по кускам, не дало совершить ошибки. Я надавил на цепь с новой силой. Последней, что осталась во мне после пьяной ночи и пробуждения в этом страшном месте. Женщина забила обрубками ног по полу, глаза ее закатились, но руки не ослабили хватку. Я давил и давил, чувствуя, как немеют кисти, как цепь начинает скользить в них мокрая от пота. А потом услышал треск. В лицо брызнула кровь. Цепь сломала женщине кадык, продавив глотку. Спину перестало рвать когтями, руки женщины упали на пол. Я слез с нее и пополз в сторону двери. Каково же было мое удивление, когда цепь не позволила мне дотянуться. Я совсем про нее забыл.

Понимая, что снять браслет с ноги не получится, я вернулся к штырю и начал его расшатывать. Сначала он поддавался неохотно, но скоро с легкостью ходил туда-сюда, пока не дал вытащить себя из деревянного пола. Я покрутил его в руке и понял, как открыть дверь. Подошел к ней, прислушался. Лошади с той стороны тихонько храпели и жевали сено. Я толкнул дверь и замер. Жевание продолжалось. Я боялся привлечь Степана или других людей громким ржанием животных. Но, видимо, лошади или не услышали или им было все равно.

Я сильнее надавил на дверь, упершись одной ногой в пол. Получилась небольшая щель, но этого хватило, чтобы вставить в нее острый конец штыря. Я давил на него всем весом, пока дверь не затрещала, а потом распахнулась, и я повалился ничком, но успел подставить руки. Лошади, конечно, заржали в стойлах. Но я замер на месте и они скоро успокоились. Я отдышался и медленно поднялся...

Окончание в комментариях

Автор: Анна Шпаковская
Оригинальная публикация ВК

Изменились и игры Генри. Из безобидных они стали жестокими, отчего сверстники начали его сторониться. Он ставил на птиц собственноручно изготовленные ловушки, и после мучал животных, если их вовремя не обнаруживала прислуга. Затем по округе стали пропадать кошки, трупы которых со свернутыми шеями обнаружила кухарка, спустившись в погреб из-за доносившейся оттуда вони.

Отчаявшиеся родители обратились к священнику, который осмотрел мальчика и связался со знакомым ему экзорцистом, поскольку заподозрил у Генри одержимость. Тот согласился приехать, заручившись разрешением церкви на проведение обряда изгнания в случае, если посчитает, что душой Генри действительно завладели демоны.

Именно слух об этом и приковал к Дэловери пристальное внимание всего Дартвуда и его окрестностей. Кто-то посмеивался, считая затею глупостью. Другие боялись, что демоны могут поселиться и в их детях. Третьи утверждали, что врачи ошибаются и Генри мучается от еще нераспознанной болезни, поэтому стоит обратиться к специалистам из столицы.

Редакция «Хроник Дартвуда» следила за событиями со дня смерти главы семейства. В качестве фотографа я присутствовал на похоронах, но самого Генри либо не видел, либо не запомнил. Однако статьями о его здоровье интересовался. Тем более репортер, освещавший тему, сидел в редакции за соседним столом и часто спрашивал мое мнение на этот счет. Признаюсь, я придерживался версии с болезнью, передавшейся от деда к внуку. Ни в какую одержимость демонами я не верил.

Мысль о нераспознанном заболевании тревожила, оттого задание Грэгсона меня не обрадовало. Я боялся заразиться от мальчика и утешал себя мыслями, что раз прислуга и его родители до сих пор в добром здравии, то и со мной ничего не случится. Однако ноги все равно налились слабостью, когда показался роскошный дом семейства Дэловери. Он утопал в буйной сирени, пахнущей в этом году особенно ароматно. Следуя по аккуратным дорожкам, огибающим фонтан с изящными скульптурами, я оказался перед мраморной лестницей, каждая ступень которой отражала лучи теплого весеннего солнца.

Я поднялся, боясь запачкать до блеска начищенные ступени, и не успел нажать на звонок, как дверь распахнулась.

Дворецкий проводил меня в гостиную, где было несколько родственников, которых я сфотографировал для статьи. Лишь по бледному заплаканному лицу я распознал среди них мать Генри. А по взволнованному бегающему взгляду – его отца, который на похоронах старшего Дэловери выглядел совсем иначе. Тогда это был уверенный мужчина, смотревший на всех свысока. Сейчас же я сфотографировал нервного человека, который все время теребил что-то в руках и не мог сосредоточить взгляд ни на одном из предметов. Пришлось потратить уйму времени, чтобы он наконец замер и позволил мне сделать удачный снимок.

Здесь же находился и экзорцист. В длинной черной сутане с белой колораткой он ничем не отличался от остальных священников. По-видимому, дворецкий распознал мое замешательство и указал, кого следует сфотографировать для статьи.

Экзорцист удивил меня своей веселостью. На общем фоне нервозности, которая будто тяжелым грузом ложилась на плечи, лучистая улыбка на его лице выглядела неуместно. На секунду я подумал, что сейчас он объявит об отсутствии одержимости у мальчика, чем несказанно обрадует собравшихся, распрощается и уйдет. Но мои предположения не подтвердились. Священник с большой охотой позировал, продолжая улыбаться, что заставило меня поморщиться при мысли, как странно будет выглядеть эта довольная физиономия в статье об одержимости ребенка.

Когда я закончил, дворецкий проводил меня на второй этаж и открыл дверь в спальню мальчика. Я медленно зашел, чувствуя, как на теле выступают капельки пота. Здесь царили настоящие тропики. Было очень жарко и душно, как будто окна не открывали много дней. Но, несмотря на это, Генри лежал, укрытый теплым одеялом по подбородок. Его глаза были закрыты, но под веками безостановочно бегали зрачки. Дыхание было медленным, редким и с нехорошим хрипом, который мне доводилось слышать у больных чахоткой. Волосы на висках мальчика взмокли, что неудивительно в такой жаре. На синих губах запеклись корочки крови. Голубые тени залегли под глазами, словно передо мной лежала измученная болезнью старуха, а не ребенок.

Я подошел ближе, пытаясь унять жалость к мальчику и не затягивать с выполнением задания. Рубашка противно липла к спине, пропитавшись потом. Лоб и верхняя губа взмокли от жары. Дышать спертым воздухом было тяжело и противно. С каждым вдохом в нос залетал неприятный запах свечного воска и каких-то лекарств.

Я наклонился, с сочувствием всматриваясь в лицо ребенка и обдумывая ракурс для удачного снимка. Кому пришло в голову запечатлеть мальчика в таком состоянии? Как объяснили в редакции, родители хотели сделать фотографию Генри до обряда экзорцизма и после, чтобы навсегда заткнуть рты уверенным в его одержимости.

Я все еще всматривался в его лицо, когда ребенок распахнул глаза, налитые кровью от лопнувших капилляров. Я охнул, а он откинул одеяло и вцепился ледяными пальцами в мои запястья. На бледном лице появилась хищная улыбка, от чего запекшиеся корочки на губах треснули. Из них вылезла желтая густая масса, похожая на мед. Я дернулся, пытаясь вырвать руки, но мальчик не отпускал.

Мы смотрели друг другу в глаза: испуганный, не знающий что делать я и ребенок, с решительностью и злобой взрослого. Я снова дернулся, и Генри ударил меня головой. Я услышал противный треск, а потом обжигающую боль в переносице. Горячая кровь хлынула на рубашку. В ушах зазвенело, а в глазах стало темно. Ледяные пальцы продолжали сжимать руки. Я начал вырываться активнее, а мальчик занес голову для нового удара, но я увернулся, и он попал в подбородок. Зубы звякнули друг об друга, прикусив язык. Из моей груди вырвался громкий стон, и в комнату вбежал дворецкий и еще какие-то люди. Они оторвали ледяные пальцы Генри, который заносил голову для нового удара, продолжая хищно улыбаться, и вывели меня из спальни.

Мне сразу дали полотенце, которое я прижал к носу. Кровь все еще текла, а в переносице разрастался неприятный жар. На руках остались царапины. Генри так сильно вцепился в них, что прорвал кожу ногтями.

Меня осмотрел врач, находившийся в доме. Он остановил кровь и заверил, что нос не сломан. А потом дворецкий еще раз отвел меня в спальню мальчика, но уже не вышел из нее, наблюдая за моей работой. Пока я фотографировал, Генри безмятежно лежал на подушке, снова укрытый одеялом по подбородок. Словно и не было той сцены с разбитым носом. Сделав несколько удачных, на мой взгляд, кадров, я поспешил удалиться. Тревога внутри не унималась. Я начинал сомневаться, что мальчик болен, как считал ранее.

Меня отвели на кухню и предложили горячего чая. Но переносица не переставала пульсировать жаром, и я отказался. Тогда мне предложили сменить одежду, поскольку моя была залита кровью. Но я снова отказался, надеясь, что ждать придется недолго. Однако сеанс экзорцизма затянулся до вечера, и все это время мне пришлось сидеть в окровавленной одежде с пылающим от боли носом, потому что требовалось сделать фотографию Генри после обряда.

Зато я узнал много подробностей о поведении мальчика. Оказывается, он нередко бродил по дому ночами. Бывали случаи, когда Генри врывался в комнаты молодой прислуги и пытался сорвать с нее одежду. Сила и рвение, с которой он это делал, поражали воображение. Казалось, что в теле ребенка заключен взрослый крепкий мужчина.

Однажды мальчик утащил с кухни нож и потом приставил к горлу собственной матери, угрожая убить ее и выпить всю кровь до капли. И хотя помощь подоспела вовремя, Генри успел полоснуть женщину, отчего она долго приходила в себя, а на шее остался уродливый шрам, который она вынуждена скрывать под высокими воротниками или шарфиками.

Эти рассказы все больше заставляли сомневаться в версию о болезни мальчика. Прислуга считала, что дед Дэловери ради денег заключил сделку с темными силами, пообещав душу мальчика. Пока старик был жив, Генри не трогали, но стоило старшему Дэловери уйти на тот свет, как за обещанным явились. Экономка как раз собиралась назвать демона, который по ее предположениям захватил тело мальчика, когда сверху стали доносится нечеловеческие крики и звуки двигающейся мебели, что окончательно убедило меня, что Генри не болен, а одержим.

Казалось, что стулья швыряли о стены и они с громким грохотом падали на пол. Несколько раз звук был такой, будто кровать мальчика ездила по его спальне туда-сюда. Слышался звон стекла: то ли окна разбились, то ли зеркало, которое я успел заметить там, когда фотографировал.

Но самыми жуткими были крики, доносившиеся со второго этажа. От высокого девчачьего визга они переходили к низкому мужскому басу. Порой казалось, что кричат сразу несколько человек. Хриплым густым голосом они исторгали из себя проклятия и бранные слова, которые обычно можно услышать в дешевых забегаловках, куда ходят только самые опустившиеся люди.

Этот шум длился несколько часов. Все это время я сидел на кухне, слушая рассказы прислуги, которая поднимала к потолку круглые от ужаса глаза. Сам я тоже волновался, представляя, что мне нужно будет вернуться туда и сделать фотографии.

Наконец все стихло. Но за мной еще долго не приходили. Я успел выпить чаю и перекусить, когда дворецкий позвал следовать за ним.

Генри все также лежал, укрытый одеялом по подбородок. Но теперь его голубые глаза были широко открыты, а на губах светилась улыбка. Не осталось ничего общего с тем нездоровым мальчиком, которого я видел прежде. Бледные щеки покрылись румянцем, корочки на губах затянулись, как и лопнувшие капилляры в глазах. Я смотрел на него и не верил столь стремительной перемене. Как будто передо мной был совсем другой ребенок.

– Здравствуйте! – поздоровался Генри звонким голосом.

Я подскочил от неожиданности, а потом взял себя в руки и улыбнулся мальчику. Из открытого окна подул свежий ветерок, и я отметил, что в комнате теперь чистый воздух, от духоты и жары не осталось и следа.

– Здравствуй! Как ты себя чувствуешь? – спросил я ребенка.

– Отлично. Вы пришли меня сфотографировать?

– Да.

– Я буду в газете?

– Да.

– Ух ты! Здорово! Обо мне все узнают!

Я кивнул и не стал говорить, что в газете также будет его фотография, которую лучше никому не видеть и, что благодаря фамилии деда, Генри и так все знают. И не только в Дартвуде, но и за его пределами.

Я постарался сфотографировать мальчика в той же позе, что и раньше. А затем попрощался и ушел.

Вечерние сумерки уже опустились на город. Я шел в редакцию и улыбался, радуясь счастливому избавлению Генри, какой бы недуг его не мучил, когда мое внимание привлекли испуганные глаза встречных людей. Сначала я не понял, в чем дело, и только потом вспомнил, что на мне все еще залитая кровью рубашка, а нос, хоть и не пульсировал больше болью, но значительно распух и представлял страшное зрелище. Я свернул на Джордж-Стрит и отправился домой, решив, что показываться в таком виде в «Хрониках» не лучшая идея. Приведя себя в порядок, я хорошо поужинал и отправился в постель, где быстро уснул после пережитых волнений.

Не знаю, сколько я проспал, когда почувствовал, как ледяные пальцы коснулись руки. Я распахнул глаза и увидел хищную улыбку Генри, а потом его злые глаза. Капилляры в них снова лопнули, отчего они налились кровью.

– Сфотографируй меня! – выкрикнул мальчик и вцепился холодными руками мне в шею.

Все произошло так быстро, что я не понял: сон это или реальность. И только когда воздуха стало не хватать, а с губ Генри на лицо закапала густая слюна, отдающая запахом гноя, я понял, что все это действительно происходит со мной, и вцепился в руки мальчика, пытаясь оторвать их от себя. Но хватка была железной. Я чувствовал, как ногти разодрали шею до мяса и горячая кровь заструилась по коже. В глазах потемнело от нехватки воздуха.

Генри отпустил меня, дав сделать вдох, а потом ударил лбом в нос, заставив закричать от боли и неожиданности. В горло хлынула горячая кровь, на глазах выступили слезы, а мальчик снова схватил меня за шею и начал душить. Из последних сил я вцепился ему в лицо, пытаясь попасть пальцами в глаза. Но голова мальчика провернулась вокруг своей шеи, показав мне затылок, и снова встала на место. Генри засмеялся противным хриплым смехом. В лицо мне полетели брызги отвратительной желтой слюны. Я начал молотить мальчика руками, забыв, что передо мной ребенок. Если в этом существе что-то еще и оставалось от Генри, то оно было спрятано глубоко внутри.

Мальчик захохотал еще громче, окатив меня новой волной мерзкой слюны, и крепче сжал шею. Я вспомнил, что в верхнем ящичке прикроватной тумбочки лежит библия, оставшаяся от прежнего жильца. Задыхаясь, чувствуя, что сознание покидает меня, я извернулся, открыл ящичек и выхватил книгу, выставив между своим лицом и лицом мальчика. Он зашипел, убрал руки с моей шеи и попятился от кровати. Глубоко и часто дыша, я сел, выставив перед собой библию, как спасительный оберег.

– Еще увидимся, фотограф! – хрипло выкрикнул Генри и выпрыгнул в открытое окно.

Я бросился к нему, но внизу никого не было. Я забрался обратно в постель и просидел там до рассвета, прижимая к своей груди библию. И только шаги домоправительницы на первом этаже заставили меня спуститься вниз.

Выглядел я настолько ужасно, что женщина вскрикнула, увидев меня. На белом от пережитого ужаса лице, как слива, выделялся распухший нос лилового цвета. От переносицы под глаза разлились темно-коричневые опухшие синяки. Шея моя была испещрена глубокими порезами, из которых сочилась кровь. Я еще не знал, что через несколько дней и эти царапины, и те, что остались у меня на запястьях, воспалятся и потребуют долгого лечения.

Наскоро собравшись, я пошел в редакцию, чтобы поделиться случившимся. Там мне рассказали, что экзорцист, проводивший вчера ритуал, был найден задушенным, а семья Дэловери спешно покинула Дартвуд.

На фотографиях, которые я сделал в их доме, Генри не было. Пустая подушка, накрытая одеялом. Впрочем, статья о нем так и не вышла.

Хроники Дартвуда: Дневник

Автор: Анна Шпаковская
Оригинальная публикация ВК