Да я побожусь, что мальчик меня нисколько не пугал! В отличие от его матери, у которой сто пятниц на неделе. Вёрткая такая, норовистая оса, с умом накрашенная, ещё очень молодая.. И уже очень злобная, иззлилась из-за денег. Привыкла жить побогаче за мужниной спиной, а на одни алименты не пошикуешь. Вот она прям вся из себя исходила, все помои на меня выливала. Глазки свои в крапинку сузит колючие и шипит с презрением — хоть святых выноси. То зачем позвали мальчика к телефону, когда отец звонил.. То почему не позвали, мальчику же отец звонил!..

Или заявит: пироги ваши здесь есть некому.. Ну, так и так. Через два дня влетает в кухню, как на помеле: кнопки нажимать и я смогу, а Вы, няня, могли бы что-то и испечь, да поскорее! Вам за это доплачивают, кстати. Сама же чуть кольцами не закручивается, пальцы ещё в волосёнки жиденькие запустит — мол, в отчаянии она от моей неповоротливости..

Я помалкивала и терпела, но сбегала при всякой возможности, даже в магазины ходила с радостью. Душно мне было с ней рядом, нехорошо, однако муж её бывший, мой наниматель, платил, правда, изрядно и умолял продержаться до сыновней школы.

Про мать мальчика спрашивал всегда отрывисто и с трудом, вроде обязан. Но, честь по чести, никаких доносов или слежки за ней не требовал.
Она же, я быстро поняла, после каждой нашей встречи наутро выкидывала номер. Вспоминаю, как я раз покрылась настоящей гусиной кожей — она опрокинула мне на ноги кофеварку и тут же вылила кастрюльку с холодной водой. Сетка мелких волдыриков долго не сходила...

Вроде уже страшно, ан нет! Боялась я не этих выходок, не прямых угроз, что ли. А тёмных неясных дел, что она проворачивала исподволь. Заставала я её за смахиванием крошек со стола — в общую сахарницу. Ещё крыжовник свежий крестиком надрезала, каждую ягодку, своими крепкими ногтями. В банку кофе чёрный перец клала.. По ободкам кружек пером вороньим водила. Много чего, а сколько я и не видела, наверное. Разве порчу какую насылала? Но неужто и на мальчика тоже?!

Вот тут не сходилось у меня, потому что наблюдала я их вместе достаточно. С ребёнком мать вела себя, по мнению людей сторонних, холодновато, только я бы назвала это — ровно. И честнее, чем со всеми, так как сюсюканья с обожаньями были не в её характере. И никаких внушений сыну обо отце или обо мне не делала.

К слову, такое уважительно-отстранённое отношение на мальчике сказывалось положительно! Он рос очень спокойным и здоровым, рисовал, занимался спортом, имел массу друзей даже во дворе огромной, как Китайская стена, новостройки, так и прозванной в городе "китайкой".. Где всё это и происходило.

Накануне у мальчика был день рождения, шесть исполнилось. На домашнюю часть праздника приехал только отец ребёнка. Вскоре он отозвал меня, и мы долго разговаривали на балконе. Оса эта следила за нами из комнаты с такой ненавистностью, что на завтра я ждала любого кульбита.

Но с утра пораньше ей позвонили и она вприпрыжку унеслась, пролив и уронив в доме всё, что можно. Как я поняла, она что-то сдала, по-старому, в комиссионку, а тут нашёлся покупатель по её цене.

И вот я брожу с тряпкой, подтирая за ней, и нахожу в коридоре чёрный блокнотик с золотым тиснением "Катерине". Давний уже, обтяжка бархатная вытерлась. Открываю, конечно. А в нём ни одной пометки, но одна фотография.

На подпорченном снимке две девушки в балетных пачках, чуть не близняшки. Но это эффект костюмов ещё, хотя девушки похожи и чертами лица. Моя хозяйка разве что ростом пониже. Только над ней растёкшейся ручкой выдавлено "Катюшка", после стоит "и", а над девушкой повыше написано - "Валюшка"...

Я же знаю женщину, на которую работаю, как Валентину Александровну. Всё это так меня смутило, что я срочно позвонила хозяину. И тут уже рассказала, какие странные манипуляции этой Вали или Кати видела своими глазами. Устраняя хотя бы то, на чём поймала, за свой счёт, чтобы в чеках не проходило.

Реакция хозяина поразила меня невероятно: он призвал показаться специалисту и попросил немедленно покинуть дом, тут же переведя тройные расчётные на карту.

Якобы Валентина явилась тоже моментально, я только укладываться начала. Она не шипела и не подсмеивалась, а играла в молчанку, нетерпеливо вздыхая над тем, как я копаюсь.

Выяснила я одно, через старую подругу по опеке (я до пенсии через окошко работала, в архивах): Валентина Александровна под той же фамилией, что и хозяйка, начала оформлять отказ от младенца. А потом прекратила оформлять и забрала мальчика... Пару лет её держали на контроле, но никаких проблем в семье не было. Правда, и мужа или постоянного сожителя никакого не было. Никогда. А деньги водились от продаж картин, полученных якобы Валентиной в дар.

Это всё удивляло, ведь я пришла к ним, когда ребёнку уже три годика исполнилось. И всё было представлено так, будто пара только разошлась. Состоятельный благородный папенька, вызывающий сочувствие, — и вредная маменька, мегера, ужиться с которой не суметь.

Да бедный, выясняется, мальчонка, муравьишка в осином гнезде. Не пойму, ключ ли он ко всей тайне, наследник ли картин настоящей Вали, у которой, кстати, нет сестёр?..

Да и у Кати, иногородней студентки хореографического отделения, их не было. Была подружка Валюшка, а ближе никого вроде, педагог их рассказала, тоже знакомая знакомых пенсионеров. Обе бросили вуз после второго курса.

Да вот же они, вместе на фото "первачков", всё правильно!

Нет, всё неправильно, потому что осталась одна Валя. И та — Катя.

А никаких картин в квартире не висело.

Вот и выпала мне перед выходными ещё свободная пятница, тринадцатое. Такое совпадение и на "ламбе" не объедешь, потому наши посиделки с друзьями затянулись. Начали мы со страшных настолок про вызов адских двойников, а завершили заседание кружка фанатов пива и мистики показом привидения чьей-то прабабушки. Потом клеили ещё на лоб глаз из игры и задавали оку вопросы про потусторонний мир..

В свою пустую съёмную хатку бобра я пришёл в приподнятом настроении, но в прикладываемом ближе к дивану состоянии. В моём районе к тому же не было электричества, и я счёл это правильным в такую ночь, когда пора спать — и чтоб подольше.

Поваляв всё в квартире, одновременно подсвечивая себе телефоном, докондылял до дивана. Рухнул и открыл глаза, чтобы выключить телефон, который, соображаю ещё, зарядить будет негде, если не сэкономить заряд. Но столкнулся взглядом с большим портретом на стене, на него идеально падали косые лунные разводы из окна.

Непонятный важный мужик в советском коричневом костюме, доставшийся мне в пользование со всей обстановкой хаты и раньше вообще не напрягавший. Сейчас он смотрел по-особому, из подтёков краски уставившись на меня пристально и выжидающе.

Я как-то сжался, накинув на себя плед со спинки дивана, но взгляда этого не выдержал. Там рамка ещё у картины тонкая, простая, так она будто растворилась на стене — весь свет на лицо ушёл... Главное, он чётко напротив, как я ни ёрзаю. Я перелёг, поменяв голову с ногами. Смотрит, как кот на сало! Плед побоку, задремать боюсь и не могу, тихо и мрачно вокруг до ужаса. Суечусь на диване, словно гнездо вью. Наколготился — аж утомился... Приуныл, наверное, всё же. И вскочил, когда холодом руку обдало, которую я с дивана свесил! Спокойно. Ну!!! Это ж мои носки мокрые на полу, я до одного случайно дотянулся.

Но встал. Пошёл дёргать портрет со стены.. Луна хихикнула и сбежала, подлюка. В полной темноте я следил лишь за двумя карими глазами, следящими, в свою очередь, за мной в последнем застрявшем отблеске.

Портрет держался на одном гвозде, древнем, ржавом, слипшемся со стеной. Вбит он был пониже центра картины, о чём я не подумал. Я тупо сильно дёрнул и потянул на себя. Изображение деятеля накрыло меня с головой. Я продрал холст, точно заменив эти возненавиденные глаза своими собственными.

Озираясь вокруг, мотая картиной на шее, словно сбруей, очумев и ничего не соображая, в свете фонарей за окном я услышал гудение приборов, вернувшихся в сеть. Мельком удивился длинноносым кожаным туфлям у дивана, чересчур уж старомодным. Двинулся куда-то от стены и задел рамой угол стола, зацепившись за него. Так и вырвался из живописи окончательно..

Не глядя на диван, отдающий панической атакой, врубил телефон. И вытряхнулся в сквер (обув на голые ноги пушистые тапки, забытые девушкой, и прихватив её же гламурно-салатовую куртку), где и сидел до рассвета. Не зная, от чего околею, от страха или дикого холода...

Вернулся в приоткрытую квартиру: пахло подпропавшим холодильником и сухостью. Пылью, осыпавшимися красками, корявым деревом, не виданным в жизни нафталином.. Нашёл жуткий разгром в комнате, терпкие носки и чужой, в хлам убитый портрет, за который придётся возмещать.

А у дивана никаких ботиночек не стояло! Зато на диване трубой лежал коричневый в рубчик пиджак и из нагрудного кармашка что-то торчало.

Не платочек. Наш игрушечный глаз из глупой настолки.

История одной болезни

Понедельник

Будильник прозвенел в пять двадцать. Да уж, поднять подняли, а разбудить забыли, так что некоторое время я сидел на кровати, слушая, как дождь стучит в окно, словно шаман в бубен, стремящийся ввести себя в состояние транса.

Ровно в шесть я закончил завтрак, сложил всё необходимое в рюкзак, бросил взгляд на тумбочку у двери и обнаружил там больничный пропуск: «Анатолий Нозолов, врач-психиатр» — снова чуть не забыл. В последнее время я стал каким-то рассеянным. Возможно, так влияет ворох работы, ставший виновником накопленной усталости, а может, и осень.

Дорога от дома до больницы в среднем занимает час пятьдесят. Я всегда любил это маленькое путешествие. В нём таится прекрасная возможность обратиться к себе: обдумать и принять важное решение, насладиться полëтом фантазии о волнующем будущем, которое едва ли станет реальностью, а может, наоборот, предаться воспоминаниям о тревожащем прошлом, мысленно исправляя допущенные ошибки, и всё это без оглядки на повседневные дела, что по зëрнышку крадут твою энергию, словно Эфон[1], клюющий печень Прометея.

В дороге я частенько размышляю о возможностях ИИ в психиатрии. Этой идеей я загорелся ещё в студенчестве: здесь множество вызовов и дилемм, но мне кажется, я знаю, как с этим справиться. В интернете я нашёл единомышленников, и завтра с одним из них мы наконец встретимся, чтобы обсудить всё очно.

Рабочий день начинается в восемь, но в семь пятьдесят нужно уже быть на месте. За эти десять минут заведующий мужским отделением психиатрической больницы номер один, Владимир Викторович Анимов, проводит утреннюю планëрку: заслушивает информацию от ночной смены о поступивших за ночь пациентах (а по понедельникам не только за ночь, но и за выходные), о динамике состояния больных, а также доклад о «конях»[2] от эпилептоидных[3] санитаров. Мне вообще кажется, что все санитары психиатрических отделений — эпилептоиды, иначе как ещё можно выносить такую работу? Хотя, может, и не все, но большая часть наверняка. Этот коротышка Виктор уж точно эпилептоид: он прямо излучает какую-то вязкость. Это мелочный, злопамятный и скупой человек. В прошлом месяце кто-то стащил его ноутбук, и теперь он отрывается на пациентах. Он явно испытывает чувственное наслаждение, когда выпадает случай применить к ним силу. Вот и сейчас с какой страстью он говорит о ночном происшествии:

— Владимир Викторович, разрешите доложить о вновь поступившем пациенте? — несколько заискивающе спросил Виктор.

— Разрешаю, — с улыбкой ответил заведующий отделением, — отчего ж не разрешить?

— В ночь с пятницы на субботу, около двух часов,  по скорой в отделение гнойной хирургии поступил мужчина сорока лет. Вероятно, в психозе[4]: несмотря на седацию[5], он пришëл в сознание в операционной и разнëс её. Потом вооружился скальпелем и никого к себе не подпускал: всё кричал, что мы украдём его пупок. —  Смеяться над больным человеком грешно, но все присутствующие невольно улыбнулись, и Виктор продолжил:

— Еле удалось скрутить его для повторной седации.

— А с чем привезли пациента? — поинтересовался заведующий отделением.

— Флегмона[6] пупка.

— И как он только умудрился её заработать? — покачивая головой, спросил заведующий отделением скорее в пространство, нежели у самого Виктора.

— Со слов жены, муж уже с месяц вёл себя странно: жутко боялся, что кто-то дотронется до его пупка, да так, что с неделю назад зашил его, и тот воспалился. В пятницу вечером поднялась температура, жена вызвала скорую, муж вёл себя буйно, и они уже вызвали психбригаду.

— А жена больного с чем-нибудь связывает его состояние?

— Да, на прошлой неделе он обожрался «кислоты[7]».

— Что ж, будем разбираться, — распорядился заведующий отделением.

Остальная часть утренней планерки прошла рутинно, без особых историй, и мы приступили к своим рабочим обязанностям: сперва утренний обход, опрос пациентов, назначение препаратов, после — амбулаторный приём и бумажная работа.

Ровно в двадцать часов заканчивается рабочий день и начинается ночная смена. Сегодня она выпала на мою долю. Никогда не угадаешь, как пройдёт очередное ночное дежурство: может, кто-нибудь из пациентов выдаст психотический эпизод и станет опасен для себя и окружающих, а может, обострение пройдёт и без агрессии — с песнями и плясками. А может, всё будет спокойно, и удастся подбить недописанные отчёты. В любом случае, утренняя апатия сменилась неожиданным подъёмом сил, так что я готов ко всему.

Вторник

В половине второго позвонила Манька:

— Привет Толь! Я сегодня в детском дежурю, нужна консультация, можешь подойти? — протараторила она.

— Хорошо Мань, иду.

Из-за скудного финансирования больниц персонала всегда не хватает, так что живём мы здесь по принципу мушкетёров: один за всех и все за одного.

Детское отделение расположено на противоположной стороне больничной территории от нашего, и кратчайший путь к нему пролегает через систему подвальных коридоров, связывающих между собой все корпуса обители Гиппократа. Атмосфера в этих подвалах, как в ужастиках: мерцающий свет ламп, облупившиеся стены, запах застоявшейся сырости. Несмотря на то, что все помещения, включая подвал, могут быть открыты только трëхгранным ключом, который имеется лишь у персонала, медсëстры всё равно опасаются этого маршрута. Причём пугает их не столько антураж помещений, сколько наши же пациенты.

Настроение было прекрасное! В пути я насвистывал неопределённую весёлую мелодию, как вдруг на очередном повороте столкнулся с кем-то в лоб. От удара меня качнуло, я задел угол заворачивающей стены и, не удержав равновесие, завалился на бок.

— Вы не ушиблись? — спросил я, после того как встал и поспешил на помощь «коллеге». Однако вместо кого-то из персонала я увидел поднимающегося на ноги сгорбленного мужчину, одетого во всë чёрное.

— Вы как здесь оказались? — вскрикнул я от неожиданности.

— Она знает, — прохрипел незнакомец.

«Видимо, один из пациентов прошмыгнул за кем-то из сотрудников больницы. Надо бы отвести его обратно в палату»

— Знает не только она, они все знают! Виктор знает! — не унимался он.

— Что они знают? — спросил я как можно более дружелюбно и медленно двинулся в его сторону.

— ОНИ ВСЁ ЗНАЮТ! — прокричал он и пустился наутёк.

Я бросился в погоню, но, так и не сумев нагнать беглеца, остановился, чтобы перевести дыхание. Осмотревшись, я заметил, что дверь, ведущая из подвала на территорию больницы, открыта.

«Вот дерьмо!»

Я запер дверь и побежал в отделение к Маньке.

Как только я переступил порог детского отделения, моему взору предстала типичная для него картина: медсëстры и санитары пытались успокоить разбушевавшихся маленьких пациентов, гонялись за ними по всему отделению, а те, в свою очередь, злостно матерясь, убегали от них. Когда же их удавалось поймать, они сквернословили с удвоенной силой, начинали брыкаться, царапались и кусались. Я прошёл на сестринский пост и позвонил охране, чтобы рассказать о происшествии в подвале. После этого обзвонил все отделения и попросил их провести перекличку больных: так мы сможем установить личность беглеца.

Закончив последний телефонный разговор, я увидел Маньку, выглядывающую из процедурного кабинета. Это была шебутная девушка, которая даже сейчас выглядела бодрой, несмотря на то что дежурила вторые сутки подряд. Иногда мне казалось, что ей вовсе не нужен сон. Она жестом позвала меня к себе.

В кабинете самозабвенно танцевала девочка лет восьми. Она крутилась, словно циркуль, упираясь левой ножкой в пол, а правой вычерчивая окружность; после меняла точку опоры — новая окружность, и так двигалась по кругу. На вытянутых руках она держала плюшевую куклу, которую то громко ругала, то плевала на неё, то прижимала к себе, как бы утешая.

— И так уже полчаса, — прокомментировала Манька, — поставила на уши всё отделение, перебудила других детей. Я отвела её сюда, пока персонал успокаивает остальных.

— Почему не седировали?

— Она плохо это переносит. Я пыталась с ней говорить, но она не реагирует.

— Шизофрения?

— Подозреваем.

Я встал таким образом, чтобы траектория безумного танца проходила через меня, и когда в очередном «па» девочка оказалась рядом со мной, резким движением руки вырвал у неё куклу. Несчастный ребёнок застыл в кататоническом ступоре[8]. Словно волна арктического океана, меня накрыло холодное и тёмное чувство, будто кукла была движущей силой, которая играла девочкой. Они поменялись ролями, и вся жизненная энергия была в этой чëртовой игрушке, а не в маленьком пациенте. Что ж, болезнь устанавливает свои правила, и больные вынуждены по ним жить. Я сказал Маньке, чтобы она позвала санитара, и тот отнёс девочку в наблюдательную палату.

Обычно мне очень тяжело даётся работа с детьми: наблюдать за тем, как шансы на полноценную жизнь угасают в едва начавшейся жизни  невероятно сложно. Но с Манькой, почему-то всё становится нипочём.

— Я слышала, у вас пациент сбежал, — сказала она, как только мы вышли в коридор.

— Да, я как раз встретил его в подвале по дороге к тебе. Постой, а откуда знаешь, что у нас? С чего ты вообще взяла, что у нас?

— Он что-нибудь говорил обо мне?

— В смысле?

— Я всё знаю, Толь. Он должен был передать! — при этих словах она, как-то неестественно рассмеялась.

Внезапно моё сознание помутилось: мне стало трудно дышать, в ушах звенело, перед глазами всё расплывалось, а сердце колотилось, где-то в районе горла…

Не помню как, но я снова оказался в подвальных коридорах. Я куда-то шёл… но куда именно?

Что она знает? Кто ещё знает? Беглец говорил, что Виктор знает. Но что они знают? Меня не покидало гнетущее чувство тревоги — я сам стал тревогой. Тысячи иголок-мыслей, ни одну из которых нельзя было поймать, кололи мою голову и словно что-то нашептывали мне. И всё же, среди этого хаоса голосов, один зазвучал чётко:

«Это твоя идея! Они украдут её! Беги, ублюдок!»

И я побежал… но куда я бегу?

Я обнаружил себя неприкаянно слоняющимся по территории больницы, прямо как наши пациенты во время прогулок. Теперь мне всё стало ясно… абсолютно всё… Это всё Виктор! Он хочет украсть мою идею, а вместе с ней и всю мою славу! Моё величие! Он всегда мне завидовал, теперь-то я припоминаю: я видел, как он следил за мной на улице, в магазине, как здесь не сводил с меня взгляда.

«Не позволяй ему, ты — тварь!»

О, нет! Я не позволю ему этого сделать! Но как? Нужно украсть ноутбук у программиста, с которым сегодня встреча. Да! Я уже давал ему некоторые методики диагностики больных для «обкатки». Наверняка он заодно с Виктором. Они хотят выудить все мои идеи, но я им не позволю!

Мы договорились встретиться в городской библиотеке. Я сам не заметил, как уже оказался там. Более того, я не помню, как сюда добрался. Помню только, что за мной следили: провожали взглядами, шептались. Они все были связаны друг с другом! Цель их проста — проследить, чтобы я прибыл на место. Я сел за столик у окна: отсюда мне видно, кто входит и выходит. Библиотекарь доложила им о моём прибытии, значит, скоро они явятся.

— Анатолий? — отвратительный толстяк протянул мне руку. Он держит меня за идиота, но я-то всё знаю! Я кивнул ему и пожал его отвратительно толстую ладошку с вонючими пальцами-сардельками.

— Рад познакомиться лично, — продолжил толстяк, доставая ноутбук из чехла.

«Возьми его, ты — ссыкло поганое!»

— А где у вас туалет? — отвернувшись, спросил толстяк библиотекаря. Это, какой-то тайный код. Пора действовать!

«Беги, мразь!»

Я схватил ноутбук со стола и побежал, что есть силы.

«Они сзади, они видят тебя, ты тупая тварь!»

Куда бежать?

«Обратно в больницу! Этого они не ожидают!»

Точно — в больницу!

Среда

Я решил не пользоваться транспортом: там они меня выследят. Поэтому побежал через лес. Не знаю, сколько я был в пути, но в подвал я спускался уже под покровом ночи. Что дальше?

«Виктор! Убей его!»

Убить?!

«Убей! Без него они — никто!»

Да, точно! Я убью его, и никто не помешает мне! Великие дела требуют жертв! Меня поймут, и даже больше! Я получу Нобелевскую премию! За гуманизм! Эти идеи очень важны, и только я — Я В СОСТОЯНИИ ЭТО СДЕЛАТЬ!

В подвальных коридорах я отыскал техническое помещение, а в нём — садовые ножницы. Там же я спрятал ноутбук. Что дальше?

«Спрячься, тупой ублюдок!»

Да! Нужно спрятаться! Я подожду его под лестницей! Рано или поздно он сюда спустится!

Пот  струился рекой, голова гудела, но я знал — Я ЗНАЛ, — что нужно делать! Вот он! Но не один! С подельником!

«Убей обоих! Давай, ты — бесхребетная скотина!»

Я стал красться гуськом. Вот он! Уже совсем рядом! Одним чётким ударом сзади я всадил садовые ножницы в его короткую бычью шею, и он моментально рухнул на пол. Его подельник, быстро оценив ситуацию, дал дëру.

«За ним, гнида!»

Я побежал. О, как я бежал! Налево! Направо! Вверх по ступенькам! Тщетно! Второй сбежал! Он скрылся за дверьми мужского отделения!

«Ах ты ж тупая мразь! Беги обратно! Прячься!»

И я побежал. Вниз! Направо! Налево! Я вернулся в техническое помещение. Теперь никто мне не помешает, и никто не отнимет мою славу! Моё величие! НИКТО!

***

Ровно в восемь пятнадцать в дверь постучали:

— Следователь Митрофан Алифьев, разрешите войти? — представился посетитель.

— Да, пожалуйста, присаживайтесь, — ответил заведующий мужским отделением психиатрической больницы номер один, Владимир Викторович Анимов, указывая на стул. — Вы по поводу трагедии, что разыгралась в стенах этого здания в ночь со вторника на среду?

— Так точно.

— Я уже беседовал с кем-то из ваших коллег.

— Я бы хотел составить собственное мнение о подозреваемом перед тем, как рапортовать наверх.

— Что вы хотите знать?

— Давайте с начала и по порядку.

Тяжело вздохнув, заведующий отделением начал излагать историю болезни:

— Анатолий Нозолов учился по направлению “психиатрия“: проходил у нас практику, но так и не успел её закончить. Однажды принял ЛСД, и у него случился психоз, с которым его доставили к нам. Сначала мы думали, что это просто наркотический психоз, а оказалось — дебют шизофрении. Прогноз был неблагоприятным: после снятия острого психотического эпизода состояние характеризовалось выраженной негативной симптоматикой: апатией[9], абулией[10], разорванностью мышления и речи — при отсутствии позитивной: галлюцинаций, паранойи, бреда. Раз в полгода ложился на плановую госпитализацию.

— Подождите, я правильно понимаю, что ЛСД спровоцировал болезнь? — уточнил следователь.

— Да, — кивая, ответил заведующий отделением, — лишний раз заставляет задуматься, стоит ли играть со своей психикой, крутить русскую рулетку, принимая всякую дрянь.

После недолгой паузы он продолжил:

— При последней госпитализации отмечалось ухудшение состояния: замкнутость, нежелание идти на контакт. Знаете, больных шизофренией не устраивает реальность: она не соответствует им, и они создают собственную — внутреннюю реальность — и пытаются как бы навязать её миру. Анатолий так и не смог принять свой диагноз. Это был очень перспективный молодой человек: он часто и много говорил о возможностях ИИ в психиатрии, мечтал о том, как будет внедрять инновации в нашу науку, а тут такое. В ноутбуке Виктора, который он украл в прошлом месяце, он так натаскал чат-джипити, что тот счёл его здоровым. Хотя, возможно, сама болезнь не признавала отведённой нами ей категории и смогла утвердить себя таким образом.

— Подождите, хотите сказать, что он целый месяц свободно посещал подвал, и никто этого не заметил?

— С сестринского поста из шкафчика пропал дубликат ключа: каким-то образом ему удалось его украсть. У нас жуткий дефицит персонала, так что после отбоя он мог незаметно покидать палату. К тому же окончательно он пропал лишь за сутки до трагедии.

— Что ж, благодарю за помощь, — сказал следователь, протягивая ладонь для рукопожатия, — одного только не пойму: если он был таким увлечëнным человеком, зачем ему наркотики?

— А это ирония самой жизни, — сказал заведующий отделением, протягивая руку в ответ, — существует миф, что, приняв психоделик, можно понять, как мыслит шизофреник. Думаю, его сподвиг на это научный интерес.

Попрощавшись, следователь ушёл. Снова повисла тишина. Было даже слышно, как жизнь идёт дальше своим чередом: как жужжит муха под лампой в кабинете, как раздаются голоса за его дверью и как дождь стучит в окно, словно шаман в бубен…

 

 

 

 

 

 

 

 

 


[1] Эфон — огромный орëл

[2] «Кони» — буйные пациенты

[3] Эпилептоид — психотип, характеризующийся склонностью к педантизму, ригидностью мышления, упорством, импульсивностью, контролю и дисципилине

[4] Психоз — расстройство психики, при котором искажается восприятие мира и из-за этого меняется поведение

[5] Седация — медицинская процедура по вводу лекарственных средств для создания состояния сниженной сознательности или успокоения

[6] Флегмона — острое гнойное воспаление жировой клетчатки

[7] «Кислота» — наркотик, психоделик

[8] Кататонический ступор — психопатологическое состояние, при котором снижается или полностью отсутствует произвольность движений, речи и реакции на внешние раздражители

[9] Апатия — патологическое отсутствие сил

[10] Абулия — патологическое отсутствие воли

Таймыр и полярным днём — испытание даже для самых неприхотливых. Ветер продувной, как шалманная бестия. Солнце блестит первым оладухом, выкупанным в разбавленной сгущёнке. В ночлежке "Гостинец" из всех гостинцев лишь закалённые тараканы и сквозняк помелом в этой солдатской казарме с полой тумбочкой (когда стена комнаты в роли задней стенки) и до пола продавленной койкой...
А я вообще очень капризный в быту, но не когда работаю. Тут же я вроде под прикрытием, негласно, поэтому перекусываю котелкой "Чесночной" или пельмешами в каком-то "Русском подворье" с липкими столами. Отдельно здесь дают стаканы с водой под кипятильник, колотый бурый сахар и чай с сенником в заварных мешочках. Можно взять и привозной грибной, из таёжной чаги, либо ещё местный "кочевой": на травах, с маслом, но дюже жирно выходит, заезжие желудки не выдерживают.

На постое, в общем, в тараканьем "Гостинце", одет как все работяги, в кооперации ничего дороже портвишка... (И спиртяги из морга ближайшего, это уже из-под полы.) Безлошадный, машину приметят. Если, короче, в итоге бьют, то ксивой не посветишь. Оберут, дёрнут оборудование или документы — аналогично, твои проблемы. Стрингером я здесь, фоторепортёром без регистрации, снимаю "неизвестный Таймыр" изнутри. Заказ дан на разные живые снимки, но охотнее всего, знаю из опыта, пробивная "прэсса" берёт социалочку: алкашиков с бормотухой под детской горкой, дуралеев-пацанят, косящих под буйных наркош, тронутых пацифистов или сразу под шизиков, ломающихся перед военкомом.. А ещё женщин с огромными буро-синими от холода руками, стоящих на конвейере на рыбе. Такое время — нулевое.

Пасхальными днями (Пасха была самая поздняя), непогожим рассветом, в штормовке типа "парашют не раскрылся" и под дождём, злым, как невыспавшаяся буфетчица, бросившая в меня кипятильник, я шатался по округе. Фотоохота вышла удачной. В зарослях каких-то шипастых кустов, за пустой остановкой, трое крепких мужчин (низких, но с развитыми торсами) били четвёртого. Я нащёлкал сколько смог, издали, под каплями, боясь перекрыть своим же капюшоном объектив. Потом вставил в глаз самую мелкую линзу из своей оптики, вроде моноклем, и стал наблюдать из своего укрытия из ивняка. Плечистая троица удалилась внезапно, все бывалые "морские волки": ходят враскорячку, жаргон корабельный, якоря на непромокаемых куртках. Снял их спины и побежал из своей засады к избитому. Мужик в такой же куртке и с якорем чернее вен на взбухшей кисти не шевелился и выглядел совсем плохим, его я поснимал вплотную и много...

Влипать мне ни во что нельзя, поэтому я просто тряхнул его малость. Он же вдруг застонал, раскашлялся и резко сел в грязи — как камера резиновая жахнула, которую перекачали. Сразу поплыл запах сивухи, чешуи с потрохами и соляры... Избитый выругался, часто сплёвывая, и только потом открыл жёстко заплывшие глаза. Нестарый, испитой просто, и с лицом, как подошва, от солёных бурь и ледяных ветров.
— Ты хто, куманёк?
— Да никто. — Говорю, а сам нырком в капюшон поглубже. — Мимо шёл. Вы как, оклемаетесь?
— Да я уже.. В преферанс им продул, вишь как. Ставить нечего было, а я не сдержался. Азарт, ети его в жилу. Страсть у меня, болезнь к картам... А как продул, думаю, вот бы с корешком моим одним оказаться, он завсегда меня, непутя, выручал. И оказался вот.
— Где надо оказались?
— Где не надо! Потому что не желай быть там, где тебя нет. Или рядом с тем, кого давно не видел! Мало ли где он сейчас есть.. Мошт, на дне, в иле весь лежит, как я в грязи. Вот ты бы где сейчас хотел оказаться?
— В Ялте, если честно. Или в любой тёплой и сухой комнате.

Я удалялся уже на своём ответе, не слушая его больше. Какой смысл? Статей мне не писать, а мужик живой — и ладно. Очевидно же, что сам тоже хорош и вломили ему не зря. Но тут мне и самому отлично вломили сзади. По хребтине очень чувствительно.. По голове послабше, слава те господи.

Лежу и морщусь: кто свет врубил в глаза?! А это солнце, весь оладух в окно влез и светит.. Так очнулся в Норильске, в больничке, в гематомах до пяток. Фотик почти пустой. Старьё в памяти осталось, а больше ничего. Номер на моё имя ждёт в отеле "Изба", талончик с бронью в кармане.. А "Гостинца" никакого городского не существует, на самом Таймыре вообще же городов нет. Нет такого заведения ни в Хатанге, ни даже в Красноярске.. А в Дудинке меня вообще связали только с аэропортом: "Все гостинцы у нас здесь!" — пропела мне диспетчер неожиданно очаровательно...

И в Норильск я прилетел на Пасху. Вчера. Где-то тут меня сразу и поколотили. Незнамо за что. Деньги все целы, вещи, ксива и оптика тоже.

Неделя на потустороннем Таймыре мне, говорят, "приснилась". Следствие травм.. Да как бы не так — начал в номере (очень приличном, как и вся "Изба") линзы протирать, технику готовить к работе. И на самой мелкой, что в глаз вставлял, когда якобы драку снимал, пятно не счищается. В глаз вставил, а прямо на линзе картинка, вроде барахольной миниатюрки в стеклянном шарике: пунктирчик гальки, прямая моря и здание с кипарисами под остро бреющим горизонтом. На здании вывеска горит — "Ялта"... А на основной линзе у меня теперь компас крутится. Пальцем тронешь — Север показывает. Причём стрелочки чувствуешь, точно руками его, как часы, подводишь.

Хотел бы я там оказаться. Спросить или дослушать.. Только не знаю, где это "там". Ясно одно, что не в Ялте.