Подольск утопал в ночи, тяжелой и вязкой, как смола. Луна, бледная, словно выцветшая кость, висела над городом, но ее свет не разгонял мрак — он лишь подчеркивал его, выхватывая из темноты покосившиеся заборы, облупившиеся стены панельных домов, лужи, в которых отражались пустые улицы, будто зеркала, хранящие чужие тайны. Я стоял у могилы Елены Ковалевой, и мой взгляд был прикован к фотографии.
Моей фотографии. Она была приклеена к надгробию, рядом с ее снимком, ее карими глазами, которые все еще смотрели на меня, как живые. Мои собственные глаза на фото — усталые, с тенью цинизма, но все еще живые — сверлили меня, как обвинительный приговор. Кто-то знал, что я приду сюда. Кто-то пометил меня, как добычу, и я чувствовал, что ночь сжимается вокруг, как хищный зверь, затаивший дыхание перед прыжком.
Елена. Ее кровь все еще была на моих руках — не буквально, но я видел ее, чувствовал ее липкость, ее тепло, когда зажимал ее рану в заброшенной церкви, где наемники чуть не отправили нас обоих в могилу. Она была жива, но едва цеплялась за жизнь, подключенная к аппаратам в клинике, где Димка, мой друг-химик, боролся за нее.
Ее слова — «Моя могила уже ждет» — звенели в голове, как колокол, и я не мог избавиться от них. Она призналась: взяла личность своей сестры, убитой картелем, чтобы внедриться в их ряды и отомстить. Она использовала меня, подстроила нашу встречу в кафе, чтобы я копал, чтобы я нашел тех, кто убил ее близкую.
Но она влюбилась — или так сказала. Я хотел верить в ее любовь, цепляться за тепло ее рук, за ее дрожащий голос, но предательство жгло, как кислота, и теперь эта фотография — мое лицо на могиле — была как удар в спину. Я был мишенью. Охота началась.
Я оторвал снимок, скомкал его в кулаке, но его тяжесть осталась, как гиря на груди. Могила Елены — или ее сестры — стояла передо мной, ее надгробие было холодным, покрытым тонкой коркой льда, а пепел, пахнущий синтетикой, все еще лежал у подножия, смешанный с сырой землей. Я присел, мои пальцы коснулись грунта, и запах химии ударил в ноздри, напоминая о складе, где я нашел документы с ее именем, о наемниках, о замглаве района, повесившемся с запиской: «Я не один».
Тень, женщина в плаще, чей шепот вел меня, исчезла, как будто ее работа была закончена. Или как будто она была лишь плодом моего разума, измученного ложью и кровью. Все это было паутиной, сплетенной из обмана, коррупции и смерти, и я был в центре, но нити вели дальше, к кому-то, кто все еще прятался в темноте, дергая за них, как кукловод.
Я поднялся, чувствуя, как холод пробирает до костей, проникая сквозь куртку, сквозь кожу, в самую душу. Мой телефон лежал в кармане, и я достал его, заметив мигающий экран. Новое сообщение. Я открыл его, и слова ударили, как нож под ребра: «Ты следующий. Проверь Димку».
Номер был скрыт, как и тот, что прислал фото Елены в подпольной лаборатории, где она стояла среди колб, с серьезным лицом и цепочкой на шее. Я сжал телефон, чувствуя, как пульс колотится в висках, как кровь шумит, словно море перед штормом.
Димка. Мой друг, гений-химик, который анализировал пепел, браслет, который вытаскивал Елену с того света. Предатель? Я не хотел верить. Но сомнение, как яд, уже пустило корни, и я ненавидел себя за это. Димка, с его саркастичными шуточками, с его очками, вечно сползающими на нос, с его лабораторией, где он творил чудеса.
Он был рядом, когда я громил склады в ФСКН, когда я терял семью, когда я тонул в одиночестве. Но что, если он лгал? Что, если он был частью этой паутины?
Я сел в машину, бросив скомканное фото на пассажирское сиденье. Мотор заурчал, но я не трогался с места, глядя на кладбище, где могилы выстраивались в ряды, как солдаты, ждущие приказа. Елена. Димка. Картель. Кто-то, кто знал, что я копаю, кто-то хотел, чтобы я остановился. Я завел двигатель и поехал в клинику, где лежала Елена. Мне нужно было увидеть ее, убедиться, что она жива, что ее сердце все еще бьется, даже если ее правда была ложью.
Утро в Подольске было серым, как бетон, небо затянуто тучами, которые, казалось, никогда не расступятся. Клиника на окраине города была низким зданием с облупившейся краской, окруженным голыми деревьями, чьи ветви скрипели на ветру, как старые кости.
Коридоры внутри пахли антисептиком, смешанным с чем-то сладковатым, как запах смерти, который маскируют химией. Лампы гудели, их холодный свет отражался от линолеума, и каждый мой шаг отдавался эхом, как в пустом храме.
Димка встретил меня у входа в реанимацию, его худое лицо было осунувшимся, тени под глазами — черными, как уголь. Его очки сползли на нос, волосы торчали во все стороны, как у безумного ученого из дешевого фильма. Он выглядел так, будто не спал двое суток, и я знал, что так оно и было.
— Она стабильна, — сказал он, потирая виски, его голос был хриплым, как будто он кричал всю ночь. — Пуля прошла навылет, не задела кость, но она потеряла много крови. Я сделал все, что мог, Роман. Теперь дело за ней. Она сильная, но… — Он замолчал, глядя на меня, как будто ждал, что я скажу.
Я кивнул, мой взгляд скользнул по стеклянной двери реанимации, за которой лежала Елена. Ее силуэт был едва виден через белую занавеску, подключенная к аппаратам, она казалась хрупкой, как тень, готовая раствориться. Я хотел войти, коснуться ее руки, почувствовать тепло ее кожи, убедиться, что она жива, что ее слова о любви были правдой. Но сообщение — «Проверь Димку» — стояло между нами, как стена. Я посмотрел на него, на его усталое лицо, на его пальцы, нервно теребящие край халата, и почувствовал, как сомнение сжимает сердце.
— Спасибо, — сказал я, и мой голос был пустым, как эта ночь, как эта клиника. — Что с пеплом? Ты говорил, это маркер. Есть что-то новое?
Димка прищурился, его глаза за стеклами очков были острыми, как лезвия, и я вдруг заметил, как он напрягся, как его плечи чуть дрогнули. — Да, копнул глубже, — сказал он, ведя меня в свою лабораторию, которая находилась в подвале клиники.
Мы спустились по узкой лестнице, где стены были покрыты трещинами, а воздух был тяжелым, пропитанным запахом реагентов. Лаборатория была тесной, заставленной колбами, пробирками, центрифугами, мониторами, где мигали графики и спектры, как пульс умирающего. Стол был завален бумагами, пробирками, пустыми кофейными стаканами, и я заметил, как Димка быстро убрал одну папку, сунув ее в ящик. Это было едва уловимое движение, но я его увидел.
— Пепел — не просто маркер, — начал он, садясь за компьютер и открывая файл с графиками. Линии на экране извивались, как змеи, и я пытался понять, что они значат, но химия никогда не была моей сильной стороной. — Это вещество, редкое, используется для особых партий. Но я нашел следы другого компонента. Его производят под контролем кого-то… неизвестного. Не уличные варщики, Роман. Это уровень, которого я не видел раньше. Оборудование, ресурсы, связи — это кто-то с большими деньгами. И, — он посмотрел на меня, его взгляд был тяжелым, — кто-то, кто не хочет, чтобы его нашли.
Я смотрел на монитор, но мои мысли были где-то еще. Неизвестное лицо. Верхушка картеля. Замглавы района, который повесился, был лишь пешкой, как сказал Слава. Его записка — «Я не один» — вспыхнула в памяти, как сигнал тревоги. Кто-то выше, кто-то, кто до сих пор дергает за нити, управляя этой игрой. И Димка, стоящий передо мной, с его быстрыми руками, с его острым умом, вдруг показался чужим.
Сообщение — «Проверь Димку» — эхом звучало в голове, и я ненавидел себя за то, что оно пустило корни. Я вспомнил, как он анализировал пепел, как нашел маркер, как спасал Елену. Но что, если он знал больше? Что, если он скрывал правду?
— Кто мог это сделать? — спросил я, глядя ему в глаза, стараясь уловить малейший намек на ложь. — У тебя есть предположения?
Он пожал плечами, но его движение было слишком резким, как будто он ждал этого вопроса и боялся его. — Не знаю, Роман, — сказал он, поправляя очки, и я заметил, как его пальцы дрогнули. — Это не моя игра. Я только анализирую. Но… — Он замялся, его взгляд скользнул к ящику, где лежала папка. — Будь осторожен. Если это кто-то большой, они не любят, когда копают. И они знают, что ты копаешь.
Я кивнул, но его слова осели в груди, как свинец, тяжелые и холодные. Димка. Мой друг, который всегда был рядом, который помогал мне в ФСКН, который вытаскивал меня из тьмы после потери семьи.
Но что, если он был частью этого? Что, если он был тем, кто приклеил мое фото к могиле? Я ненавидел себя за эти мысли, но они были как тени, которые следовали за мной, не отставая. Я повернулся к выходу, чувствуя, как его взгляд сверлит мне спину, как будто он знал, что я сомневаюсь.
— Позвони, если что-то найдешь, — сказал я, не оборачиваясь, и мои слова повисли в воздухе, как предупреждение.
Я поехал к Славе. Его охранное агентство в старом центре Подольска было как крепость, укрытая от мира: камеры наблюдения на каждом углу, бронированные двери, окна с пуленепробиваемым стеклом. Внутри пахло сигаретами, кофе и чем-то еще — напряжением, которое пропитывало все, как сырость.
Слава сидел за столом, заваленным бумагами, папками, распечатками, его лицо было серым, как асфальт, глаза — красными от недосыпа, с глубокими морщинами, которые я раньше не замечал. Он кашлянул, увидев меня, и ткнул сигаретой в пепельницу, где уже лежала гора окурков, как маленькое кладбище.
— Роман, ты выглядишь, как призрак, — сказал он, его голос хрипел, как старый мотор, но в нем была теплота, как будто он все еще видел во мне того следователя, с которым работал годы назад. — Как Елена?
— Жива, — сказал я, садясь напротив, и мой голос был пустым, как эта ночь, как эта комната. — Но я теперь мишень, Слава. Мое фото на могиле. Кто-то знает, что я копаю. И я получил сообщение. Анонимное. Они сказали проверить Димку.
Слава прищурился, его пальцы замерли на сигарете, и я увидел, как его челюсть напряглась. — Димку? — Он хмыкнул, но его глаза были серьезными, как у человека, который видел предательство слишком часто. — Ты же знаешь его сто лет. Он гений, но не игрок. Или… — Он замолчал, глядя на меня, как будто ждал, что я скажу, как будто проверял, насколько я сам верю в эти слова.
— Не знаю, — честно ответил я, и это признание было как нож в горле, острый и болезненный. — Он нашел в пепле следы вещества. Говорит, оно под контролем кого-то большого. Неизвестного. Но я не могу доверять никому, Слава. Даже тебе.
Он усмехнулся, но в его смехе не было веселья, только усталость, как у человека, который слишком долго живет в этом д.е.р.ь.м.е. — Умно, старик, — сказал он, откидываясь на спинку кресла. — Но я слишком стар, чтобы играть в эти игры. Я усилил охрану. Мои парни будут следить за твоей квартирой, за клиникой, где лежит Елена. Они уже там, двое у входа, один в машине через дорогу. Но, Роман, — он наклонился ближе, его голос понизился до шепота, — ты влез в д.е.р.ь.м.о по уши. Утром твой журналист, Антон, опубликовал статью. Разоблачение. Часть картеля накрылась — пара складов, несколько мелких боссов за решеткой. Но верхушка, тот, кто выше замглавы, все еще на свободе. И они знают, что ты копаешь. Они знают, что ты дал Антону фото.
Я кивнул, чувствуя, как холод пробирает до костей, как будто кто-то открыл окно в зиму. Антон. Я отдал ему фото Елены в лаборатории, надеясь, что он раскроет правду, что его статья раздавит картель. Но она была слишком быстрой, слишком чистой, как будто он знал, что публиковать, а что нет. Я вспомнил его голос по телефону — холодный, взвешенный, как у человека, который играет на обе стороны.
Что, если он был их человеком? Что, если он использовал меня, как Елена, как, возможно, Димка? Я ненавидел эти мысли, но они были как тени, которые двигались в углу глаза, не давая покоя.
— Найди его, — сказал я, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. — Антона. Я хочу знать, с кем он работает. Кто его источник.
Слава кивнул, но его взгляд был тяжелым, как будто он видел конец этой истории и не хотел мне о нем говорить. — Я займусь этим, — сказал он, делая пометку в блокноте. — Но, Роман, если Димка или Антон — предатели, ты один. И они не дадут тебе шанса. Уходи, пока можешь. Возьми Елену, если она выживет, и вали из города.
Я покачал головой, чувствуя, как его слова бьют, но не цепляют. — Я не бегу, Слава, — сказал я, и мой голос был твердым, как камень. — Они убили ее сестру. Они хотят убить ее. И теперь они хотят убить меня. Я найду их. Даже если это последнее, что я сделаю.
Он посмотрел на меня, и в его глазах была смесь уважения и жалости. — Ты всегда был упрямым, — сказал он, затягиваясь сигаретой. — Но упрямство может стать твоей могилой.
Я встал, чувствуя, как усталость давит, словно бетонная плита, но я не мог остановиться. — Если это моя могила, — сказал я, — я утащу их с собой.
Я вернулся в свою квартиру на окраине Подольска. Тесная, с облупившейся краской на стенах, с потрескавшимся линолеумом и окнами, которые пропускали сквозняк, она была моим убежищем, но теперь казалась клеткой, где каждый шорох за окном был угрозой. Я запер дверь, задвинул засов, проверил пистолет — заряжен, готов.
Запах старого табака и одиночества пропитал все, и я вдохнул его, как старого друга. Я сел за стол, где лежали улики: браслет Елены с бусинами, цепочка с кулоном в виде книги, скомканная фотография — моя, с могилы. Мой блокнот был открыт, на странице чернели слова, написанные моим неровным почерком: «Чужая могила. Елена. Кто ты? Браслет. Картель. Тень». Я взял ручку и добавил: «Мое фото. Димка. Антон. Предатель?»
Я достал телефон, чтобы проверить новости. Статья Антона была на первой странице независимого издания, ее заголовок бил в глаза, как неоновая вывеска: «Подольский картель: сеть коррупции и наркотиков». Я прокрутил текст, и каждое слово было как удар.
Он упомянул склад, лабораторию, имена мелких боссов, которых арестовали утром. Факты, которые я ему дал, были там, но аккуратно отфильтрованные, как будто он знал, где остановиться. Ни слова о верхушке, ни намека на того, кто был выше замглавы, кто дергал за нитки. Я сжал телефон, чувствуя, что сомнения растут, как плесень на сырых стенах. Антон знал больше. Или он был их человеком, публикуя ровно столько, чтобы отвести подозрения, но не задеть тех, кто платил. Я ненавидел себя за эти мысли, но они были липкие, как смола.
Я лег на диван, но сон не шел. Потолок был испещрен тенями от уличных фонарей, и они двигались, как фигуры в моем кошмаре, принимая очертания людей, которых я знал. Елена, лежащая в крови, ее глаза, закрывающиеся, как занавес. Димка, поправляющий очки, с его быстрыми руками, которые могли смешивать яды так же легко, как лекарства.
Слава, кашляющий, но верный, с его охранниками, которые теперь следили за мной. Антон, чей голос был слишком холодным, как у человека, который играет на обе стороны. Кто из них лгал? Кто был ближе, чем я думал? Я закрыл глаза, и образ Елены вспыхнул передо мной — ее улыбка в кафе, ее пальцы, касающиеся моей руки, ее голос, шепчущий: «Я влюбилась».
Но потом я увидел ее в лаборатории, с серьезным лицом, подписывающую документы, ее цепочку, блестящую под светом ламп. Я увидел ее кровь, ее закрытые глаза, ее слова: «Моя могила уже ждет». И я увидел свое фото на надгробии, как предупреждение, как конец.
Телефон завибрировал, вырывая меня из полусна. Я схватил его, экран ослепил, и слова на нем были как выстрел в упор: «Ты следующий». Я смотрел на них, и ночь вокруг стала гуще, как кровь, как паутина, которая затягивала меня все глубже. Я знал, что не остановлюсь, пока не узнаю правду, даже если это будет конец.
