Страшно

Сегодня в магазине увидела девочку с папой. Девчонка истерила, орала на весь магазин, просилась на ручки, красная, потная. Папа с отчаянием оглядывался по сторонам, ожидая осуждения. Собственно, от меня он его мог получить в полной мере: издалека я уже приготовила речь про красивую девочку с некрасивым поведением (шутка) - но не получил, потому что я поближе подошла. Девочка и правда красивая, но с явными признаками ОВЗ (ограниченные возможности здоровья).

Он держал товары в руках, а я только зашла с пустой тележкой и предложила посадить туда девочку. "Ей же уже семь" - услышала в ответ. Пффф! Все дети обожают кататься по магазинам. Я свою лет до десяти катала по ИКЕЕ.

Вытащила сумку и позвала девчонку: хочешь кататься? Она забыла про капризы и побежала ко мне. Папа ее подсадил. Всё! Ни ора, ни воплей. В процессе прогулки между стеллажами мы еще несколько раз встречались, и она, увидев меня, смеялась и махала мне ручками, и я ей в ответ улыбалась и приветствовала.

В какой-то момент мы шли с ними параллельно. Папа поблагодарил меня, сказал, что мало, кто понимает. Каждый второй говорит ему все бросить и жить дальше, родить здоровых детей и не портить себе жизнь. "А я не могу! - я видела слезы в его глазах, - никто не знает, через что мы прошли. Нам врачи давали от года до трех, а ей уже семь."

На кассе мы пересеклись снова. Ангелинка (девочку так зовут) уже бегала сама без магазинного транспорта, а папа заканчивал рассчитываться. Она меня увидела и побежала обниматься. Обхватила мои колени и что-то по-своему лопотала. Тут уже прослезилась я.

UPD
Столько минусов((
Речь не про меня "хорошую". А про отца, который не бросил и тянет. И про то, что снаружи не так, как внутри.
Телефонами не обменялись, диагноз не спросила, помощи не обещала.
Оставила зарисовку и не более.

Представьте себе уединенное место, отгороженное от шума цивилизации непролазной таёжной чащей, десятками километров болот, быстрыми прозрачными реками и острыми вершинами рыжих сопок. Пусть в этом месте не действуют правила, которыми держится остальной мир — аномальная зона. Как в любой, уважающей себя аномальной зоне, время здесь течет иначе, гораздо медленнее, чем в других местах. Среднегодовая температура выше, чем в соседних районах. Живность и растительность нетипичная для этих широт. Посреди черных дремучих сосновых боров тут и там разбросаны веселые светлые берёзовые рощи, низко клонится ольшаник к текучей воде, в тайге цветут орхидеи и пионы, на изумрудных альпийских лугах гроздьями самоцветов разбросаны небывалой красоты луговые цветы, над которыми радужными облачками парят бабочки и стрекозы. Стрекозы тут гигантские, больше ладони. Здесь всему свойственен гигантизм: папоротник и лопух вырастают размером с дом, ветви черемухи гнутся под тяжестью кистей, сравнимых с гроздью винограда, смородина с вишню, а малина… Такой малины вы отродясь не встречали! Что не идёт в рост, отличается количеством. Например, грибы или орехи. Вот вы как за грибами ходите? На пол дня, а то и на весь? А здесь стоит выйти к опушке на пять минут — и тащи домой полные кузова. Рай небесный, а не место, если бы не морозы -40, медведи, да лагерь по соседству, живи-не хочу. Ну, что, представили? Тогда, добро пожаловать в Мурюк.

Было у нас в Мурюке по ранней осени забавное мероприятие. Можно сказать, местная традиция. Всем поселком, за исключением ссыльных и сильно занятых, ходили мы за опятами.

Как растут опята в остальной России, я не знаю, а у нас они росли так. Нужно было найти место старой вырубки с пнями повыше, да непременно, чтобы поблизости болотце было. И место должно быть достаточно старым, чтобы кора и верхушки пней успели истлеть до трухи. Если год был не совсем уж засушливым, то в августе можно было отправляться на тихую охоту.

Собирались огромной толпой и шли на сторону хутора — там и тайга светлее, и место выше, болота встречаются, но непроходимой трясины нет. Если знать места, где ямы с зыбучим песком скрываются, то совсем почти безопасный поход выходит. Впереди всех вышагивал Баян Баяныч со своим инструментом. По пути наигрывал веселые марши, а привале затягивал старинную казачью. Грибов он не собирал, его миссией было сидеть на полянке, выбранной лагерем, поддерживать огонь в костре, да играть как можно громче. Музыкальное сопровождение убивало двух зайцев сразу: отпугивало хищников и не позволяло заблудиться грибникам, те просто шли на звук сколь бравурной, столь и фальшивой мелодии.

На личности Баян Баяныча стоит задержаться подольше, во-первых, с него и началась эта жуткая история, во-вторых личность эта была размаха эпического. Вопреки своему прозвищу, баяна Баян Баяныч не имел, а имел он расстроенный трофейный немецкий аккордеон. Сама я никогда не отличала один инструмент от другого, вы, конечно, можете рассказать мне о разнице, но я сразу выброшу это из памяти, не так уж, видимо, мне эта информация и нужна. Да и название-то я запомнила лишь из почти анекдотических диалогов, которые велись повсеместно:

— Баяныч, хватай свой баян и чеши в клуб. Председательша кличет.

— Не боян, а аккордеон! — кипятился Баяныч, — Стыдно, юноша, не понимать разницу. Трофейный немецкий аккордеон марки Хохньер! — он так и произносил «ХохнЬЕр», странно выделяя «е» и смягчая «н».

Баян Баяныч, человек и аккордеон, человек-мем, как сказали бы сейчас, был интеллигентом и пропоицей. Когда-то давно он преподавал в мурюкской школе математику, пока однажды во время контрольной, раскачиваясь на стуле в сильном подпитии, не упал прямиком в печку. Дело было ещё в старой школе. Дрова почти прогорели, и серьезных повреждений старый учитель не получил, написал заявление по собственному желанию и ненадолго был переименован в Копчёного. История эта быстро забылась, и Баяну вернули его исконное имя. К описываемому времени, он совмещал должности учителя пения, руководителя кружков самодеятельности школы, поселкового клуба и колонии, играл на свадьбах, похоронах и, в целом, был одним из ключевых фигур мурюкского быта, как обладатель единственного на весь поселок музыкального инструмента. Сыграть мог всё: от Чайковского до Мендельсона, от гимна СССР до Мурки, и все одинаково самозабвенно и фальшиво. Но и мы были слушателями неискушенными и непривередливыми, да и из альтернативы в Мурюке был один катушечный магнитофон для дискотек, несколько граммофонов и два проигрывателя. Музыку мы любили, поэтому всячески оберегали нашего Баяна Баяныча от житейских невзгод в виде похмелья и питания всухомятку (старик был убежденным холостяком).

Вот на одном из таких грибных привалов и поведал нам, боготворящим любую музыку, Баян Баяныч свою страшную тайну. «Хохнер», как выяснилось, был не единственным инструментом в поселке. В старом, Тихом, как его прозывали, заброшенном доме Бланков хранился аж целый клавесин! Что такое «клавесин» мы, дети из таежной глуши, представляли смутно. Вроде, читали о чем-то таком. В нашем представлении клавесин был наподобие белоснежного тонкого пианино с волшебным звучанием. Вот бы нам такой в клуб — заживём! А играть на нем будет, конечно, Марта, приезжая девочка-златовласка из семьи ссыльных лютеран. Почему мы так решили, не знаю. В наших чистых и незамутненных умах лютеране только тем и занимались, что игрой на клавесинах и пением гимнов на каркающем языке. Красиво выходило.

Вопрос был только один: как нам достать чудный инструмент? В дом Бланков ходу не было, он был давно заколочен, и на походах в ту сторону лежал строжайший запрет. С другой стороны, запреты, той или иной степени суровости, лежали на всём, и, соблюдай мы их, сидели бы по домам и вовсе без дела. Но Тихий дом был особым случаем. Дурная слава была у этого дома.

Когда именно чета стариков Бланков появилась в Мурюке, и что привело их сюда, не помнил никто, даже старый Игнат. Вроде, сын у них сгинул здесь, на золотодобыче, и не имея родственников, решили Бланки провести последние дни рядом с могилой единственного ребенка. Может и так, только распродав все имущество в Ленинграде, приехали они в поселок на большом КамАЗе, груженым невиданными вещами: книгами, полированными этажерками, фарфоровыми чашками, креслами-качалками, часами с боем. И дом себе отстроили странный и небывалый по местным меркам. Начать хотя бы с того, что до бланковского дома все избы в Мурюке были одноэтажными, даже жилых чердаков не было. Как, скажите, этот чердак топить, да и зачем он нужен? Дома у нас строили из крепких бревен, высокие, с узкими оконцами-бойницами и широкой, закрытой, холодной верандой. Крыши крыли толем или щепой, потолки красили маслом, а стены и печь белили известкой, и никаких других отделок не применяли. С внешней же стороны бревна не обрабатывали вовсе. А Бланки задумали строить что-то похожее на усадьбу из книжки про помещичье дореволюционное житье. Местные только головой качали, хотя сруб поставить помогали всем миром, как и принято в наших краях. Над длинной, растянутой в обе стороны, избой высился мезонин с крышей домиком. К мезонину лепился широкий балкон (это в Сибири-то) на столбах-опорах. Дом старик Бланк, мастер на все руки ( хоть и профессор, и книжек умных уйму написал), сам обшил дощечками в елочку и выкрасил голубой краской, за которой специально ездил в Кемерово. А поверху пустил резные узоры из вееров и звездочек. Изнутри тоже начудили. Печь выложили узорчатым изразцом, а доски дома отполировали и покрыли прозрачным лаком. У высокого крыльца, Елена Павловна Бланк разбила цветник, принеся из тайги разных клубней и луковиц. Вышло красиво, но уж больно диковинно. Стоял дом Бланков последним в ряду, на отшибе, у самой опушки.

Милые добродушные старики с удовольствием общались с местными, ходили в гости и охотно приглашали к себе. Мнение о них в поселке осталось самое положительное. Однажды утром их обоих нашли в гостиной (как они называли переднюю в избе), с перерезанным горлом. Елену Павловну у печи с изразцами, а Савву Ивановича в кресле-качалке, с газетой на, укутанных пледом, коленях. Светлые сосновые доски пола заливала успевшая уже свернуться лужа крови. Убийцу не сыскали, чужаки в поселок не забредали, а среди своих не было никого, желавшего зла пожилой паре. Бланков похоронили, а окна и двери дома заколотили, оставив в неприкосновенности клавесин, изразцы и прочие чудеса. Даже полы от крови отскабливать не стали. Случилось все это десятка два лет назад. С тех пор дом стоял покинутым и заброшенным. Тихим. Ворота давно вросли в землю, двор выше пояса зарос луговой травой, даже следа от дорожки не осталось, а из травы торчал белый скелет поваленной грозой лиственницы. Вот в такой дом мы и собрались залезть, как только сумерки укроют улицы Мурюка.

Зашли со стороны леса. Перемахнули через полуповаленный невысокий забор и, пригибаясь, двинулись в сторону покосившегося, но ещё крепкого дома. На этот раз, подстраховавшись, взяли с собой фонарь, который Ванька Шварц одолжил у отца, не поставив того, конечно, в известность. На дело шла вся хуторская ватага, все девять человек, пусть шумно, но клавесин тащить сподручнее, да и не так боязно. Страшно, конечно, было, хоть мы по привычке скрывали страх за бравадой. Опыт лет, проведенных в Мурюке, подсказывал: дыма без огня в этих краях не бывает, и если взрослые сторонятся Тихого дома, значит есть этому веские обстоятельства, хотя ни я сама, ни мои товарищи ничего странного про этот дом никогда не слышали.

Отодрать доски, которыми были забиты дверь и окна, не представлялось возможным — заколачивали на совесть, а инструмент мы прихватить забыли. Оставались два небольших окошка и застекленная дверь мезонина, выходящие на балкон с обвалившимися перилами. Облупившиеся голубые доски, которыми Бланк когда-то с любовью обшивал свой дом, местами потрескались и выпали, образовав подобие лестницы, по которой нам, выросшим на вольном выпасе маленьким маугли, взобраться наверх не составило никакого труда. Балкон трещал и проседал под двумя десятками детских ног, но выдержал, а вдавить внутрь стекло, едва держащееся в рассохшейся раме, стало вообще делом плевым.

Необходимости включать фонарь не было. Свет луны проникал сквозь небольшие окна, оставляя на пыльном полу жёлтые квадраты, хорошо освещал маленькую комнату. Посреди комнаты на невысоком столе с резными ножками стояла домовина прикрытая крышкой. В любом другом месте вид гроба в пустом доме мог бы до чертиков напугать и обратить в паническое бегство ребят и постарше, и покрепче нас, но мы жили в Мурюке, а в Мурюке, и это всем известно, на каждом чердаке лежит, дожидаясь случая, парочка новых сосновых гробов, вкусно пахнущих смолой и лесопилкой. В гробах этих нет никакой тайны или угрозы, их вид привычен каждому, ведь смерть в поселке является непременной спутницей жизни, неприятной, но неизбежной и внезапной. Местные дети играют в казаки-разбойники и прятки меж этих деревянных ящиков, а иногда прячутся в них и, бывает, даже засыпают. Нет, вид гроба ничуть нас не встревожил, и обойдя преграду мы вышли на узкую темную лестницу ведущую вниз.

Спускались гуськом, как позволяла ширина лестницы. Первые, а я шла третьей, уже достигли нижнего этажа, когда наверху послышался стук упавшей крышки и последовавший за этим крик Таньки и Гульмиры, спускавшихся последними. Орали они дурниной. На лестнице тут же возникла свалка, верхние напирали на стоящих ниже, те на предыдущих, в итоге, я шлёпнулась на пол, уворачиваясь от ног, норовящих меня растоптать. Кричали уже все. Ванька судорожно пытался нащупать, никак не желавшую находиться, кнопку фонарика. Наконец, луч света рассек пыльный бархатный мрак и осветил верхние ступеньки шаткой лестницы. На площадке, у двери, ведущей в мезонин, стоял иссохший мертвец в обрывках истлевшей зековской формы. Стоял он, поддергивая отвисшей нижней челюстью, и слепо поводил перед собой растопыренными ладонями, с которых давно слезла вся плоть, оставив обнаженные серые косточки. Видеть он не мог, глаза его давно вытекли, и на их месте зияли чернотой два глубоких провала, но нас он чуял, точно чуял.

Мы заметались по темным комнатам. Натыкались на мебель и друг на друга, ударялись, падая, пытаясь не кричать, и все равно крича во всю глотку. Десять маленьких детишек, запертых в заброшенном доме на отшибе наедине со страшным мертвецом. Выхода не было. Дом, состоящий из множества комнат и клетушек был одновременно темным лабиринтом, тюрьмой и могилой. Мы метались по этому лабиринту и, даже сквозь отчаянные крики, слышали как хрипло стонут ступени под медленной поступью мертвеца.

Спас нас Петька Глухов, мой одноклассник и внук единственной в Мурюке ведьмы, по совместительству. Он всегда был здравомыслящим не по возрасту, хотя учиться это ему никак не помогало. И сидеть бы Петьке в каждом классе по два года, если бы учителя не боялись прогневать его бабушку. Забрав фонарь из рук растерянного Ваньки, Петя начал искать топор или что-то, чем можно топор заменить. Не раз слыхав, как бабка рассказывает историю смерти Бланков вновьприбывшим, он накрепко запомнил, что дом заколотили со всем имуществом, не вынеся ничего из вещей стариков. Если есть печь, то были и дрова. А если были дрова, то было что-то, чем эти дрова кололи. В нормальных избах-то сараюшки есть, на худой конец, сени, а у Бланков на дворе ничего похожего не наблюдалось, значит, где ещё быть топору, как не в доме? Ведь должны же быть здесь и нормальные, обычные вещи, не все ж клавесины и гробы с покойниками? Так рассуждал Петька и оказался прав. Лежалый мертвец преодолел примерно половину лестницы, когда топор сыскался под столом в небольшом помещении, бывшем, судя по всему, кухней. Размахнувшись, Петька ударил по раме. Брызнули осколки, жалобно тренькнуло внутри комода, о который ударился, отступив, Сашка-киргиз. Звук был мелодичный и долго разносился аккомпанементом к шагам покойника на лестнице. Посветив на поющую мебель, мы признали в ней тот самый клавесин. Так себе инструмент, я вам скажу, ничего общего с нашей белоснежной мечтой. А Петька уже рубил основательно подгнившие доски.

Повыпрыгивав из окошка, мы с ребятами отбежали к забору. Дураков, желающих заглянуть в дом и посмотреть, как далеко успел доковылять мертвец, не было. Дёрнув за майку, я остановила Гульмиру, собиравшуюся уже перелезть через ограду. Так у нас, в Мурюке, дела не делались. Мы проблему создали, нам и решать, а бежать за взрослыми всегда успеется. Переглянувшись, разом кивнули, согласившись, поняв друг друга без слов.

Стоял сухой поздний август. Полыхнуло так, что огонь заметили даже на Низах, в другой стороне поселка. Убежать, не убедившись, что мертвец сгорел вместе с домом, мы не могли. Были пойманы, держали ответ и понесли достойное наказание — задницы болели ещё недели две. Клавесин сгорел вместе со всем содержимым Тихого дома, но сожалений это не вызвало, ведь как оказалось, не все лютеране умеют на нем играть, Марта, вот, не умела. Но у нас оставался Баян Баяныч с трофейным хохнером, а, значит, если бы пришлось помирать, то сделали б мы это с музыкой. Вдохновенной и совсем чуточку фальшивой.

Это перевод истории с Reddit

Мне не нужна помощь. Я просто хочу знать, видел ли это кто-нибудь ещё.

Не городок — я знаю, что другие там бывали. Я говорю о нём. О том, что последовало за мной.

Я не пытался совершить открытие. Я просто хотел выбраться из собственной головы. Рабочий стресс, бессонница, город давил со всех сторон. По выходным я начал ездить без цели — просто в поисках тишины. Так я и нашёл ту фотографию.

Она лежала в самом конце полки подержанного книжного магазина, в папке со старыми горнорудными документами. Чёрно-белая, с потёртыми углами, подписанная карандашом: Elden Hollow. Никаких людей. Только здания, поглощённые лесом.

Я попытался найти информацию.

Ничего.

Ни на картах, ни в статьях. Единственное упоминание нашлось в землеустроительном отчёте 1972 года: «Elden Hollow: статус — заброшен, 1956. Причина — аварийное состояние конструкций. Населения не осталось».

И всё.

Я выехал рано — три часа до предгорий, потом ещё сорок минут пешком по бывшим лесовозным дорогам. Воздух казался неправильным. Тяжёлым. Насекомые не жужжали. Ветер не шевелил листья.

Потом деревья разошлись.

Элден-Холлоу.

Он был не просто заброшен. Казалось, его выдернули из времени и по ошибке оставили здесь. Здания кособочились, будто уставшие старики. Выцветшие вывески: MERCANTILE, POST, MILL & COAL. Площадь, смещённая как-то не по центру.

Я начал делать наброски, записывать заметки. Что-то в плавных изгибах улиц тревожило. Все они вели к центру, но не прямо. Будто городок строили, чтобы запутать.

На середине второй улицы я его увидел.

Фигуру. Стояла в самом конце.

Сначала я подумал, что это манекен — высокий, неподвижный, руки по швам. Но потом она резко, по-птичьи склонила голову, будто уловила далёкий звук.

И исчезла.

Я застыл.

Может, показалось. Но чувство не ушло.

Каждый раз, сворачивая за угол, я словно ощущал, что здания наблюдают. Тени двигались там, где им не место. Я шёл дальше.

Потом я нашёл церковь.

Без шпиля. Лишь остов, наполовину обрушенный. Но дверь в подвал была заперта снаружи — массивными ригелями. На дереве выжжены символы. Не декоративные. Не религиозные.

Просто… неправильные.

Я сделал фото.

Телефон вздрогнул. Ошибка батареи. Выключение.

Хотя заряд оставался 68 %.

Тогда начался звук. Глухие удары из-за двери. Не спешные. Просто… щупающие.

Будто кто-то подпирал её, проверяя, поддастся ли.

Я повернулся, чтобы уйти — — и оно стояло на улице.

Ближе теперь. В десяти футах. Всё ещё неподвижное. Без лица. Без глаз. Кожа натянута там, где должно быть лицо. Кожа едва дёргалась. Дышала.

Я отступил. Оно не последовало.

Пока я не отвернулся.

Тогда я услышал его. Позади. Вторую пару шагов — идеально в такт моим, но вне поля зрения.

Я не обернулся. Я не остановился.

Тропа к выходу исчезла.

Не заросла. Не спряталась. Исчезла.

Я развернулся — ни ленты-метки. Ни следов. Ничего. Лишь стена деревьев, вглубь которой не видно и пары футов.

Тогда меня накрыла тишина.

Я задерживал дыхание.

И когда выдохнул — услышал его.

Дыхание.

Не своё.

Позади.

Оно стояло на дороге. Ближе. Теперь детальнее.

Конечности растрескались, как кора, пальцы длинные, острые, слегка подёргивающиеся на концах. Рта не было. Но я знал — оно улыбается.

Я побежал.

Не помню куда. Сквозь переулки. Между покоробленных домов. Улицы расплывались. Повторялись. Те же здания. Те же вывески.

Потом я увидел: лавка MERCANTILE опять. И почта. Точно там, где были, когда я начинал.

Но что-то изменилось.

Церкви не было.

На её месте стоял дом, которого я раньше не видел.

Целый. Свет горит.

Я рванул к нему, сердце колотилось, захлопнул за собой дверь. Пыль, паутина, жёлтый свет, гудящий так, будто его никогда не выключали.

А на столе… лежал мой блокнот.

Открытый. Эскиз существа. С символом под ним — тем, что я не рисовал.

Мой почерк. Но не мой рисунок.

Я моргнул… и оно было внутри.

Не нападало. Не двигалось. Просто обходило кругом. Шаги бесшумны по скрипящим половицам. Раз. Два. Идеальный круг вокруг меня.

Оно остановилось за спиной.

И прошептало.

«Останься».

Потом всё погасло.

Я очнулся в лесу.

Обычный свет. Обычные птицы. Ни следа городка.

Телефон в кармане. Полный заряд. Ни одной фотографии.

Кроме одной.

Меня. Спящего в том доме.

Существо за моей спиной, ладонь почти касается плеча.

Под снимком:

«Тебе не следовало уходить».

Я думал, что спасся.

Но прошлой ночью, проходя мимо зеркала, заметил странное.

Отражение двигалось неправильно.

Оно моргало слишком медленно. Голова была наклонена под странным углом. Будто ждало, пока я замечу.

А сегодня утром в моём блокноте появился рисунок, который я не делал.

Моей квартиры.

И чего-то, стоящего в коридоре.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Была поздняя смена, один из тех тихих вечеров, когда кажется, что город затаил дыхание. В такие моменты ты почти рад любому звонку — лишь бы разбавить монотонность. Рация зашипела:

— Экипаж [Мой экипаж], ответьте на возможный 10-16, семейная ссора, по адресу [Неясный сельский маршрут]. Звонящий — несовершеннолетний.

10-16, семейная. У меня внутри всё сжалось. Такие вызовы непредсказуемы, настоящая пороховая бочка. А если звонит ребёнок — значит, всё действительно плохо.

— Диспетчер, есть подробности по 10-16? — спросил я.

Голос диспетчера вернулся глухим эхом:

— Никак нет, [Мой экипаж]. Связь обрывалась, сильные помехи. Похоже, звонил мальчик. Адрес разобрали, больше — ничего. Звучал… напуганно. Упоминал драку, возможно, родители.

— 10-4, выдвигаемся.

Напарник, пусть будет Джей, буркнул на пассажирском:

— Ребёнок и семейная ссора. Ничего хорошего.

— Ага, — согласился я. Адрес был на самой окраине нашего участка, почти у границы с округом. Тот случай, когда дома стоят редко, утопают в лесах и длинных подъездных дорожках. Ехать долго, а подмога приедет ещё позже.

Чем дальше мы отъезжали от городских огней, тем гуще становилась тьма. Фонари остались позади, и только фары резали бесконечный тоннель из деревьев. Та ночь давила.

Мы свернули на щебёнку, больше похожую на полосу ухабов, чем на дорогу. Дом стоял далеко от шоссе, почти невидимый. Двухэтажный, старой постройки, но обжитой: на веранде валялись игрушки, кое-что неубрано. Окна были тёмными. В проезде — старая легковушка. Тишина висела тяжёлая.

— Слишком тихо, — пробормотал Джей, и я не поспорил.

Мы остановили машину подальше, заглушили двигатель. Хруст гравия под ботинками казался единственным звуком. Я окинул дом взглядом: следов взлома нет, внутри тоже ни шороха. Дом выглядел… напряжённо спокойным, будто ждал.

— Полиция! Есть кто дома? — постучал я крепко в дверь. Дубовые доски ощутимо вибрировали.

Молчание.

Джей нажал на звонок. Из глубины дома коротко прозвучал обычный динь-дон и стих.

— Ладно, — прошептал я. — Я проверю окна спереди, ты обойдёшь зад.

— Принял.

Я заглядывал в каждое окно. Занавески плотно задернуты. За одной щелью я сложил ладони козырьком и посветил фонарём — луч поглощала темнота. По спине пополз холод. Это был не просто тихий дом; что-то здесь было… не так.

И тут — вспышка в окне второго этажа, ослепительно белая. Сразу же — глухой, но явный БАХ выстрела.

Сердце ухнуло. Джей выскочил из-за угла, глаза расширены:

— Ты слышал?

— Выстрел, второй этаж! — крикнул я, уже рвя́сь к двери. — Диспетчер, выстрелы по адресу [Неясный сельский маршрут]! Входим!

Без церемоний я ударил ногой по замку. Дверь треснула и влетела внутрь.

— Полиция! Всем оставаться на месте! — прорезал я темноту, держа оружие и фонарь. Джей прикрывал.

Внутри было кромешно, будто темней, чем снаружи. Сырый, спёртый воздух с примесью залежалой еды и едва уловимого металлического запаха — меди. Холодно, не по сезону.

— Полиция! Если вы здесь — отзовитесь! — голос Джея гулко отражался.

Шли медленно, по учебнику: фонари — в углы, стволы — наготове. Тишина снова сгустилась, слышно лишь наше дыхание да скрип ботинок по дереву.

— Стрелявший, выходи с поднятыми руками! — приказал я.

Ноль реакции.

Мы миновали прихожую, вошли в гостиную. Обычная мебель, чуть захламлённая: телевизор, диван, детские игрушки на полу. Дом словно принадлежал семье, которая внезапно… исчезла.

На краю луча фонаря в конце коридора мелькнула тень.

— Стоять! Полиция!

Маленькая фигура — мальчик лет десяти-двенадцати. Он бежал, отчаянно, его бледное лицо промелькнуло долей секунды.

Я не успел крикнуть ещё, как из дверного проёма чуть дальше выступила другая фигура. Выше. Старший. В руках — длинный предмет.

Дробовик.

Кровь застыла. Всё произошло в миг: подросток поднял ружьё. Вспышка, оглушительный грохот, воздух из коридора будто высосало.

Маленький рухнул. Просто… обмяк, как кукла без нитей.

— Нет! — сорвалось у меня. Мы с Джеем открыли огонь. Огненные зигзаги наших стволов мигом высветили кошмар.

Пули… прошли сквозь него.

Я видел: трассеры словно пролетели дым, вонзились в стену. Он даже не шелохнулся. Стоял, ствол ещё дымился.

Потом повернул голову. Медленно. И посмотрел прямо на нас.

Черты лица терялись во вспышках, но я ощущал этот взгляд: пустой, ледяной.

Снова поднял дробовик.

Мы напряглись, готовясь к удару.

Он выстрелил. Вспышка, рев.

Ничего. Мы стояли целые. Адреналин жёг кожу.

И… он исчез. Подросток, дробовик — будто растворились.

Я метался фонарём — коридор пуст. Джей тоже, тяжело дыша.

— Что… что это было? — выдавил он.

Я направил свет туда, где упал мальчик.

И его не было. Ни тела, ни крови. Лишь чистый пол и выбоины от наших пуль.

Разумы трещали. Галлюцинация? Общий психоз? Но мы ОТКРЫВАЛИ ОГОНЬ. Пороховой запах от наших стволов стоял густой.

— Мы это не вообразили, — прошептала я.

— Не-е-ет, — охрип Джей. — Я стрелял, видел его.

Мы молчали под гнётом нового, безымянного ужаса. Это был не семейный скандал. Этому нас не учили.

— Нужно проверить верх, — заставил я себя говорить. — Оттуда был первый выстрел.

Джей кивнул, побелев, но твёрдо:

— Пошли.

Каждый скрип ступеней звенел, воздух становился ещё тяжелее.

Наверху — узкая площадка и несколько дверей. Первая — детская, разбросанная одежда, постеры. Пусто. Вторая — ванная, полотенца на полу. Тоже.

Последняя дверь приоткрыта.

Я толкнул её стволом, Джей прикрывал. Луч фонаря пронзил мрак.

Спальня. Большая кровать, развороченное одеяло. На кровати — два силуэта под тканью.

И картина вновь ожила.

Старший брат стоял рядом, тот же дробовик. Сейчас он казался моложе, лицо исказила не ярость и не боль, а пугающая, пустая решимость.

Он поднял ружьё. Навёл на лежащих.

— Не надо! — крикнул я, хотя душой понимал тщетность.

Выстрел. Раз. Два. Слепящие вспышки, оглушающий грохот. Фигуры на кровати… не шелохнулись.

Он повернулся к нам. Всё так же медленно. Без удивления. Лишь это ледяное ничто в глазах. Снова поднял ствол. Стрельнул.

Опять — мимо, сквозь. И, как прежде, растворился. Фигуры в кровати — тоже. Комната пустая, ни тел, ни крови, ни гильз. Только фантомный запах пороха и жуткий гнет.

— Всё, — прохрипел Джей. — Я схожу с ума.

— Я тоже, — ответил я. — Попробуем рацию.

— Диспетчер, экипаж [Мой экипаж], приём?

Лишь густой, безысходный шум — как тот звонок, что привёл нас сюда.

Джей проверил свою — то же.

— Связь мертва.

— Осмотрим каждый сантиметр, — сказал я, пытаясь вернуть процедуру. Руки дрожали.

Мы обшарили всё: комнаты, кладовки, чердак, полуподвал. Ничего. Ни тел, ни свежей крови, ни оружия, ни следов борьбы — кроме наших же пуль. Дом остался просто домом. Будто сцена, на которой повторяли кошмарный спектакль.

Опустошённые, мы оказались опять в спальне. Джей подошёл к окну, откуда была первая вспышка, и уставился в залитый луной двор. Долго молчал.

— Эй… глянь, — позвал он.

Я подошёл. Трава, чуть заросшая, сбоку — качели. Но под лунным светом видно иное: прямоугольные, чуть просевшие участки земли, потемневшие. Их можно легко не заметить днём или с земли, но отсюда…

— Что это? — спросил Джей, хотя ответ был ясен. Меня затошнило. Он раньше ходил по двору и ничего не видел. Угол, свет — всё решало.

— Выйдем, — сказал я. — Проверим связь.

Мы почти выбежали. Холодный свежий воздух казался благом.

Рация зажила, стоило ступить с крыльца:

— [Мой экипаж], диспетчер, ваш статус? Мы пытаемся выйти на связь.

Облегчение едва не сбило с ног.

— Диспетчер, экипаж [Мой экипаж]. Мы… снаружи. Нужны подкрепление, криминалисты и… может, священник.

— Что у вас, [Мой экипаж]?

— По-видимому… могилы. На заднем дворе. Несколько.

Пауза.

— 10-4. Подкрепление и спецслужбы в пути. Ориентировочно двадцать минут.

Мы стояли, держа фонари на тех участках земли, дом темнел за спиной, будто наблюдая.

Когда приехали остальные — детективы, криминалисты, — это было словно прорвало плотину: привычные люди, процедуры, спасительный якорь в реальность. Первичный отчёт мы дали, пока без сверхъестественного. Всё равно не поверят.

Криминалисты начали копать.

Долго не заняло.

Три тела. Два взрослых — мужчина и женщина — в одной неглубокой могиле. Совпадает с тем, что мы видели в спальне. Судя по разложению, лежали дней несколько.

В отдельной, ещё более мелкой — младший мальчик.

Тела увезли. Коронер на месте сказал лишь о сроках разложения; подробности позже.

В доме нашли наши гильзы и дырки от пуль. Больше — ничего. Ни оружия, ни чужих гильз, ни крови (Джей порезал руку о дверную щепку — вот и вся кровь).

А старшего брата, стрелка, — ни следа. Ни в доме, ни в земле. Будто вышел из сцены после репризы.

Через несколько дней пришёл полный отчёт. Родители погибли от дробовых выстрелов. Множественных. Казнь.

Мальчик… иначе. Ранен дробью тяжело. Но официальная причина смерти — асфиксия от удушья. Глубоко в лёгких нашли землю. Его похоронили живым, ещё дышащим.

Кровь снова похолодела. Тот звонок с помехами. Испуганный ребёнок. Он звонил из-под земли. Звал на помощь, пока задыхался.

А дом… дом показал нам. Проиграл трагедию. Его последние мгновения, убийство семьи.

Старшего брата мы так и не нашли. Дело застыло, ещё одна нераскрытая семейная бойня с налётом мистики, которой нет в отчётах. Мы с Джеем поговорили один раз, недели через две. Решили: мы видели то, что видели. И никому на службе больше об этом ни слова. Сочтут сумасшедшими. Может, мы и есть.

Но я знаю: тот дом всё ещё стоит там. И иногда, поздно ночью, когда эфир рации чист, мне чудится тот же треск. И голос маленького мальчика, плачущий из темноты.

Сплю я теперь мало.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6