Серия «Тьма.»

Тяжёлый фолиант из-под мышки, глухо шлёпнувшись на деревянный пол. Дверь с размаху захлопнулась, снова противно пропищав ржавыми петлями, и в тот же час в неё, словно, что-то ударило. Казалось, что-то массивное и тяжёлое грохнулось снаружи. Раздался оглушительный яростный рёв, что невольно сжались челюсти до скрипа зубов. Через мгновение вой стал приглушённым, точно раздавался из-за очень толстого стекла, или доносясь из глубин океана. А может быть это просто заложило уши. По деревянной поверхности двери заскребли, забарабанили десятки невидимых кулаков и ногтей, заставляя массивные дубовые доски вибрировать.

Свет. Его было много. Мерцающий, тёплый, живой свет десятков свечей, расставленных на всех доступных поверхностях. На столах, на стопках книг, служащими подставками, даже на полу, где они были выставлены в собственные наплывы застывшего воска, образуя причудливые узоры. Этот мягкий свет заливал небольшую комнату, больше напоминающую келью монаха, отбрасывая на стены, заставленными книгами, местами до самого потолка, длинные, пляшущие тени, которые сливались в единый хоровод. Этот густой, насыщенный воздух показался таким плотным, осязаемым после леденящей пустоты за дверью, что, поначалу, было трудно дышать, будто их окунули лицом в таз с водой.

В центре этого святилища, в большом кожаном кресле с высокой спинкой, потёртом до блеска на подлокотниках и посеревшим под гнётом времени, сидела женщина. Она смотрела на них поверх очков в тонкой металлической оправе, и её лицо, испещрённое сетью морщин, казалось обтянутым старым, пожелтевшим от ветхости, пергаментом. Седеющие волосы, собранные в небрежный пучок, были убраны с высокого лба и лишь одна забытая тонкая прядь падала ей на щёку. В её тонких, костлявых, почти прозрачных руках, с выступающими синими венами, лежала раскрытая книга в тёмном потрёпанном переплёте, а взгляд, устремлённый на незваных гостей, был не испуганным, а, скорее, усталым и оценивающим. Она была спокойна, но приподняла бровь, что придало её выражению лица строгости. Словно эти двое молодых людей отвлекли её от увлекательного чтива своей суетой и устроенным шумом.

Как же долго они приходили в себя, если эта старушка уже успела устроиться в своём кресле? Олег задумчиво уставился на неё в ответ, не зная, что сказать, собственно, как и Катя. В голове пролетали тысячи мыслей, за которые они тщетно пытались ухватиться и даже забыли, не замечали, что лежат на полу в довольно неприличной позе. Парень даже не обращал внимания на упругую грудь девушки, упёршуюся ему в подбородок.

- Вы могли бы просто постучать, - произнесла, наконец, их спасительница. Голос её был низким, хрипловатым, но довольно приятным, а тон абсолютно ровным, без тени волнения. - Дверь старая и совсем не железная. Сомневаюсь, что в нынешних реалиях найдётся умелец, способный её починить, а вы её ломать удумали.

Олег так и лежал на холодном, пыльном полу, прижимая к себе перепуганную Катю, не в силах выдавить из себя ни слова. Адреналин всё ещё бушевал в крови, заставляя сердце колотиться где-то в горле, отдаваясь пульсирующими ударами в висках. Он перевёл взгляд на дверь, которая так и вибрировала от громких воплей, затем на свечи, и снова на женщину. Казалось, что реальность треснула и они провалились в какой-то иной, параллельный мир, где нет вездесущего гнилостного смрада, где тепло и почти уютно, где можно почувствовать себя в безопасности.

Катя пришла в себя первой. Она осторожно высвободилась из цепкой хватки своего спутника. Её пальцы дрожали, когда она опёрлась о шершавые, неприветливые половицы, чтобы подняться. Широко раскрытые от страха глаза девушки теперь, с жадным любопытством и робкой надеждой, скользили по полкам, ломящихся от книг, по стопкам бумаг, по сушёным растениям, висящим пучками у дальней стены, по невозмутимой хозяйке этого скромного убежища.

- Так мы постучали, - почти прошептала она, но этот полушёпот прозвучал неожиданно громко. - Там... эта тьма. Мы едва не погибли. Было очень страшно. Ещё бы пара мгновений и она бы нас настигла.

- Она настигнет нас всех, милая моя, - женщина закрыла книгу и отложила её на стол рядом с коптящей керосиновой лампой, чьё стекло было почти чёрным от нагара. - Меня зовут Ирина Витальевна. Можно просто - тётя Ирина, если угодно. Библиотекарь, получается, бывший. Теперь - пленница этой библиотеки, или города. Уже не важно. - Она сняла очки, потёрла их уголком своего просторного, застиранного кардигана, цветы высохшей охры. - А вы кто? На мародёров, вроде, не похожи. Те читать не любят, или не умеют. Что ищите здесь?

- Олег, - хрипло выдохнул он, поднимаясь и чувствуя, как саднит плечо, которым он таранил дверь, и как тёплый воздух проникает под одежду. - Это Катя. Вы уж простите за дверь, нам и правда было очень страшно. И спасибо. Мы только благодаря вам ещё дышим.

- Не за что. Сидеть здесь одной, коротая последние дни, тоже совсем не весело. Да и свечи, увы, рано или поздно закончатся. Керосин для лампы тоже. - Она надела очки, и линзы на мгновение вспыхнули, отразив с десяток огоньков. - Вы не ранены?

Олег машинально коснулся обрубка пальца, ощущая под повязкой тупую пульсирующую боль. Катя отрицательно покачала головой, поправляя спутанные, пыльные волосы и смахивая с колена прилипший мусор.

- Что ж. Это хорошо. Можете располагаться, приходить в себя. - Ирина Витальевна кивнула на два табурета у противоположного стеллажа, на одном из которых лежала стопка пожелтевших газет. - И, всё таки, расскажете, что привело вас в могилу мирового знания в столь скорбный час? И что такое вы с собой привели? Оно обычно ведёт себя не так активно. Вы чем-то спровоцировали тьму?

Пока Олег и Катя, перебивая друг друга, дополняя и поправляя, рассказывали о своих злоключениях, Ирина Витальевна молча слушала, сложив руки на коленях, а её глаза внимательно следили за их лицами. Лишь изредка её взгляд скользил к двери, когда оттуда доносился особенно громкий крик, заставляя древесину вибрировать и в щель, на мгновение, пробивался ледяной ветерок, от которого ровное пламя свечей начинало танцевать. Её лицо оставалось непроницаемой маской архивариуса, в чьи обязанности входило выслушивать и фиксировать самые невероятные истории. Лишь глубокие морщины вокруг глаз и тонких губ, казалось, становились чуть глубже, впитывая в себя их боль и страх, как сухая губка воду.

- ... и мы нашли эту книгу, - закончил Олег, с трудом поднимая с пола массивный том. Пыль, полетевшая с одежды парня, заставила Катю чихнуть. - И там было изображения этого... - он ткнул пальцем в сторону двери, за которой стало на порядок тише, словно тьма затаилась, выжидая момента для атаки. - Как будто это сама чёрная дыра, но в форме хрен... чудовища, то есть. И тени вокруг него.

- Покажите, - велела библиотекарь.

Её голос приобрёл лёгкий, чисто профессиональный интерес. Ирина Витальевна и сама много часов провела за этой книгой, когда всё началось. Ей казалось, что она сможет понять, что это, и найти способ от этого избавиться, но у неё было слишком мало данных, а может быть она просто пролистала нужную страницу, не заметив в ней ничего интересного.

Олег с усилием развернул книгу на столе, аккуратно отодвинув лампу, чтобы не опрокинуть, и открыл её на той жуткой иллюстрации. Пляшущий свет пламени оживил изображение и показалось, что бездна на пергаменте зашевелилась, а крошечные, искажённые тени на шипах застонали в бесконечной агонии.

Ирина Витальевна наклонилась ближе, её тень накрыла лист. Она провела тонким пальцем по непонятным буквам под рисунком, губы беззвучно шевельнулись.

- Это древнегреческий язык, - сказала она, посмотрев на уставившиеся на неё две пары глаз. - Это Аполлион. Так его называют в Откровении Иоанна Богослова, или в Апокалипсисе. Глава девятая, стих одиннадцатый. Этот ангел бездны более известен под именем Абаддон. - Женщина откинулась в кресле и кожа сидения тихо вздохнула под её весом. - В переводе с еврейского его имя означает - «губитель». Он есть порождение самой пустоты, которая была изначально. И он же есть - владыка тьмы, питающийся страданиями поглощённых душ.

Олег почувствовал, как по спине побежал холод. Примерно так он себе это описание и представлял, но что-то было не так. Он, почему-то, вспомнил компьютерные игры, за которыми провёл огромное количество времени, и там у каждого монстра была своя чёткая механика.

- Да, этот образ хорошо соответствует тому, что сейчас происходит за дверью, но... - парень нахмурился, перебирая в памяти все кошмары, но ни как не мог понять, что именно не так в нарисованном образе. - Есть кое-что ещё и выходит так, что это не тот демон, которого мы ищем.

- Ищете демона? - Ирина Витальевна приподняла бровь, выражая свой скептический настрой и покосилась на книгу. - Демона не нужно искать. Он без этого прекрасно знает, где вы и вряд ли вы его найдёте, за исключением того случая, если он сам этого захочет.

- Мы это понимаем, - вставила Катя, ощупывая плотные страницы древней книги, - Олег хотел сказать, что нам нужно узнать, с каким демоном мы имеем дело, чтобы понять, как его победить.

- Да... - Олег слабо улыбнулся, потирая больное плечо. - К тому же, ночь только началась. Почему бы не скоротать время за чтением в библиотеке?

- Что ж, - уголки губ женщины дрогнули в подобии улыбки на усталом лице и она придвинулась к рукописям. - Заняться всё равно нечем. Почему бы не перечитать книгу ещё раз?

Она начала медленно, почти торжественно, перелистывать страницы. Свет огней падал на кошмарные образы в книге. Некоторых она пропускала, понимая, что в данный момент они не представляют никакого интереса и не желала тратить время на описание каждого демона. Однако, Олег, или Катя, иногда, всё же, просили притормозить и рассказать о том, что им предстало увидеть на очередной странице.

- Это Аммит, или Аммат, - отвечала Ирина Витальевна, стараясь как можно короче и понятней описать рисунок, чтобы двигаться дальше. - Демон египетской мифологии. Чудовище с головой крокодила, передней частью льва и задней частью бегемота. Она обитала в подземном мире, пожирая сердца грешников, чьи сердца оказывались тяжелее пера богини Маат.

После такого ответа Олег понял, что библиотекарь не просто так листает страницы, не задерживаясь на них. Однако до Кати, видимо, эта мысль не дошла, от чего та просила остановиться на том, или ином образе.

- А это Герион, - монотонно отвечала женщина, словно школьник у доски, вызубривший домашнее задание, - или Герионей. Тварь, рождённая из крови обезглавленной Персеем горгоны Медузы. Крылатый монстр, у которого было три тела. Если верить мифам - был сражён стрелой Геракла. Ничего интересного. А этого ангела зовут Белиал. Безжалостный, лицемерный и жестокий. Хотя, по его юному безобидному облику такого не скажешь. Когда-то он был богом плодородия. Кстати, о нём есть занимательная запись в дневнике известного оккультиста - Алистера Кроули, проводившего обряд по призыву этого демона. Там сказано, что Белиал стал первым падшим из представителей старой Небесной знати. В общем, ничего больше о нём сказать не могу. Точнее, не вижу смысла тратить на него время.

Ирина Витальевна продолжила листать эту жуткую энциклопедию, не задерживаясь на картинках дольше секунды. Всех их она знала и хотела поскорее закончить с фолиантом. Однако, пролистав до конца, поняла, что книгу изначально открыли чуть ли не в середине. Женщина с тяжёлым вздохом открыла первую страницу, на которой Катя её тут же остановила.

На них со страницы смотрел мужчина, который, как показалось девушке, был совершенным. Прекрасный, величественный ангел с огромными крыльями за спиной, снаряжённый в латы, словно, куда-то падал. Однако, его божественные свет и красота неуловимо менялись в танцующем свете свечей.

- Кто это? - с живым интересом спросила Катя, не в силах оторвать от него глаз.

- Это? - Ирина Витальевна усмехнулась, поправив съехавшие очки, посмотрела на девушку. - Это, милая моя, Утренняя звезда, Венера, Светоносец, или Несущий Свет. Самый могущественный и прекрасный из ангелов. Вы его знаете под именем Люцифер, изгнанный с небес за свою гордыню и непослушание.

- Сам Сатана? - неловко спросил Олег.

- Не совсем так. Согласно аду Данте Люцифер так же отбывает наказание на девятом кругу, вмёрзшим в лёд, наравне с Иудой и Марком Брутом. Предатель с тремя пастями, которыми пожирает таких же предателей. Стало быть Сатана или, если удобнее, Дьявол, это то, что было изначально вместе с Богом, а Люцифер - его старший сын, поэтому они являются разными сущностями. Хотя, согласно другим трактатам, этот мятежник стал злым духом после того, как был низвергнут, олицетворяющим собой чистое зло и искушение. В любом случае, это не владыка ада, а его пленник. Он может быть связан с дьяволом, но от этого являться им он не будет. В общем, думаю, о нём вы сами знаете немало. Последнее, что хотелось бы добавить - это тот, кто прекрасно показывает то, насколько внешность бывает обманчивой.

Обманчивой. Олег зацепился за это слово так, словно это ключ ко всему. И тут он вспомнил, что здесь не так

- Точно! - вскрикнул он радостно и громко, что все вздрогнули от неожиданности.

- Ты чего? - раздражённо спросила Катя. - Совсем с катушек поехал?

- Нет, нет, - сказал он уже тише. - Я понял, что не сходится с Абаддоном.

- И что же? - девушка скрестила руки на груди, блеснув холодом в синих глазах.

- Обман, - почти прошептал парень, желая спрятаться от взгляда Кати. - Иллюзии. Сны, зеркала... Ну, ты же знаешь. - Он повернулся к Ирине Витальевне, - я видел, как зеркало ведёт себя неестественно, коверкая отражение и создавая ощущение, что в зеркале находимся мы.

- Хм... - женщина ненадолго задумалась. - Если б ты пораньше вспомнил об этом, то мы бы продвинулись в наших поисках гораздо быстрее.

- Ну, видимо, на фоне стресса из головы вылетело.

Олег виновато склонил голову, уставившись на картинку Люцифера.

- Действительно, - ухо сказала женщина, но в её глазах, наконец, мелькнула искорка живого интереса. - Абаддон не славится такими розыгрышами. Как и Люцифер. Их, к сожалению, в этой книге не мало, хотя... - она снова немного задумалась и перевернула страницу. - Хотя, вот жена Люцифера, вполне может сойти за вашего иллюзиониста.

На пожелтевшем пергаменте был изображён демон, от которого повеяло леденящим злом. Его форма была обманчиво стройной, почти элегантной, но при этом лишённой всякой стабильности. Контуры, словно, дрожали и были готовы рассыпаться. Казалось, он состоял не из плоти, а из жидкого дыма, готового рассеяться при малейшем дуновении ветра, чтобы собраться вновь уже в иной, более пугающей форме. Его кожа, если это можно было так назвать, отливала мерцающим, перламутровым, ядовитым блеском, как радужная плёнка на гниющей воде, или как поверхность мыльного пузыря. Лицо было скрыто за сложной, неестественной маской, сплетённой из множества зеркальных осколков, сцепленных вместе каким-то непостижимым образом, и в каждом осколке отражалось искажённое, полное ужаса или безмолвного отчаяния, лицо того, кто на него смотрел. Длинные, тонкие, женские пальцы были унизаны множеством крошечных, сверкающих, как софиты, глаз, которые, казалось, видели всё и сразу. Видели все боли и страхи смотрящего. Он стоял в зале, стены которого были сплошь из зеркал, и каждое зеркало показывало свою версию реальности. Печать демона на странице рядом представляла собой разбитое зеркало, семь главных осколков которого складывались у асимметричную звезду, а в самом центре, в точке схождения, смотрел один всевидящий, вертикальный, как у кошки, зрачок.

Олег с Катей даже отпрянули от книги, дивясь тому, насколько это изображение показалось им живым. Этого просто не могло быть, но оно было. Или этот демон хотел, чтобы они его узнали? Или нарочно вводит в заблуждение?

- Гласиа-Лаболас, - тихим, благоговейным голосом сказала Ирина Витальевна, при этом в нём проскользнули ноты некоего страха. - Так же известна, как Касикандриэра... Упоминается в «Псевдомонархии демонов» Иоганна Вира, в «Гоэтии» Мазерса и в дневниках того же Алистера Кроули. Королева ада, а так же богиня, покинувшая высший астральный мир. Она потерпела поражение в войне за власть против небесных сил и была отправлена в судное озеро огня, из которого смогла выбраться. - Палец женщины пробежал по строчкам. Глаза её быстро скользили по символам, освежая память. - Касикандриэра является искусным создателем иллюзий, способна сделать человека невидимым, исказить любое видение, заставить видеть то чего нет, и не видеть то, что есть. Питается не плотью, а разумом. Её оружие - сомнение, страх, безумие. Может подменять воспоминания, искажать восприятие, заставлять вас доверять лишь самым ужасным кошмарам, которые она же и порождает. Зеркала - её врата, её глаза, её сети. Через них она может проникать в мир, в дом, в голову. Она - шёпот в темноте, ваша тень, которая не слушается, отражение, которое улыбается вам, когда вы плачете. В общем, она мастер обмана и величайший её дар в том, что вы сами начинаете верить в то, что это вы сходите с ума.

Олег застыл, глядя на изображение. Всё встало на свои места. Его пьяное отражение, Катины сны, о которых она рассказывала... Это была не слепая сила. Это была игра. Изощрённая, жестока, растянутая пытка, где боль, ужас и безумие были конечной целью.

- Так их, получается... двое? - с трудом выдавила Катя. Её руки бессознательно сжали край стола. - Они борются друг с другом за наши души?

- Вряд ли они борются, милая, - горько усмехнулась Ирина Витальевна, снимая очки и потирая переносицу. - И уж точно не между собой. Скорее, они делят пирог. Идеальный симбиоз. Касикандриэра подрывает разум, сеет панику, разрушает волю к сопротивлению, заставляет людей самих бежать из укрытий, убивать своих близких и доверять самым чудовищным видениям. Она делает душу хрупкой, растерянной, готовой к принятию любого ужаса, лишь бы прекратить этот кошмар. А затем, когда защита ослаблена до предела, приходит Абаддон со своей бессмысленной, всепоглощающей пустотой и стирает всё, что нашла и подготовила для него Гласиа-Лаболас. Одна убивает надежду и рассудок, другой - забирает жизнь, душу и саму реальность.

Олег тяжело опустился на табурет. В голове у него гудело, и картина апокалипсиса приобрела новый, невыразимо более чудовищный масштаб. Два конца света в одном. Две неудержимые силы, направленные на тотальное уничтожение. И где сам Бог? Любящий и всепрощающий отец. Неужели он забыл о нас? Почему он не вмешивается? Может быть, потому что мы сами себя убиваем? И они лишь решили ускорить процесс? Или силы ада, всё-таки, взяли реванш и победили? От этих мыслей закружилась голова.

- В этой книге... - парень с надеждой, почти с мольбой, ткнул своим обрубком в фолиант. - Здесь должно быть что-то. Какой-нибудь способ их остановить. Какой-нибудь ритуал? Или, может быть, заклинание? Ключ?

Ирина Витальевна смотрела на него с вселенской тоской и скорбью в глазах.

- Мальчик мой, - тихо сказала она, и её голос впервые дрогнул, - это всего лишь, как бы сказать?.. каталог. Как «Псевдомонархия демонов» Вира. Очень качественный и подробный справочник. Я бы и рада была помочь, но здесь есть лишь описания. Имена, обличия, символы и звания. Здесь нет инструкций по их призыву, или изгнанию. Это всё равно, что найти исчерпывающий атлас по всем болезням. Он расскажет вам, как выглядит раковая опухоль, как метастазирует, как называется, но не даст рецепта лекарства от него.

Она отодвинулась от книги, как от чего-то горячего, и полным безысходности, взглядом обвела свои владения - тёмные, уходящие в сырую мглу потолка стеллажи, груды бумаг, похожие на руины древних городов, дрожащие островки свечного света, отчаянно борющиеся с окружающей тьмой.

- А можно посмотреть, как выглядит сам Сатана, если Люцифер - это другая сущность? - прорезал, вдруг, тишину голос Кати.

Она выглядела подавленно и Олег подумал, что она хочет отвлечься от мрачных, забивающих голову, мыслей.

- Увы, милая моя, - вздохнула библиотекарь, - сам Дьявол, собственной персоной, не является смертным. Ему нет до нас особого дела. Какая разница, когда душа попадёт к нему? Он бессмертен и подождать несколько десятилетий ему всё равно, что нам простоять в очереди у кассы, чтобы купить хлеба. По их меркам сюда лезет одна лишь мелочь, желающая вкусить прелестей смертной жизни.

- Что-то Абаддон со своей подружкой не очень похожи на мелочь, - мрачно высказал Олег, глядя на догорающую свечку.

- Может быть это и не они, - пожала плечами Ирина Витальевна. - Это всё лишь наши догадки, ничего больше мы узнать не можем. Во всяком случае - пока что. Кстати. Помню, в нашем фонде была одна похожая книга, содержавшая в себе ритуалы и обряды.  Бесценный манускрипт, который выкупил, наверное, какой-нибудь коллекционер, одержимый оккультизмом, или такими предметами. Баснословную сумму заплатил. Я не хотела отдавать, да только кто ж меня спрашивать то будет? Официально сказал, что для изучения и сохранения, а неофициально... - женщина снова пожала своими узкими плечами и тяжело вздохнула. - Кто знает? Может, он хотел поиграть с огнём, призвать кого-то для своих низких целей, а может быть искал защиты от чего-то...

От чего? - об этом думать никому не хотелось, но все именно об этом и задумались. В комнате воцарилась тишина, которая, казалось, как и тьма, поглощала любые звуки. Не было слышно тяжёлого, прерывистого дыхания Олега, потрескивания горящих свечей, даже тьма за дверью, будто, притихла, чтобы насладиться их окончательным и беспросветным отчаянием.

- Нужно найти место, где мы могли бы, наконец, хоть немного отдохнуть и привести мысли в порядок.

- Согласен, - Витя прокашлялся и перевёл взгляд на быстро сгущающиеся сумерки. - Передышка от этой бесконечной беготни нам не помешает. Только вот этой вот ночной хрени абсолютно чихать на то, что нам нужно. Поэтому сейчас я предлагаю, всё таки, где-нибудь остановиться и переночевать, а завтра с утра займёмся поисками более безопасного убежища.

Володя снова ушёл в свои мысли. Нет, возвращаться он в тот магазин не собирался, но и понимал прекрасно, что остановиться где-то просто необходимо. Ему, как и всем, не хотелось ютиться в машине, слушая осточертевший вой, вжимаясь в сидение, надеясь, что батареек в фонариках хватит до утра.

- Ты чего творишь?! - вскрикнул Виктор, ударившись головой после того, как Владимир резко развернул машину.

С задних сидений тоже послышалось ворчание и глухой матерок донёсся из багажника.

- Поедем в центр. - Сухо ответил Володя, не обращая внимания на всеобщее негодование. - Наверняка, там что-нибудь есть.

- Только по пути нас всех не убей, - резко бросила Маша, потирая ушибленный висок. - А то сейчас подохнуть в аварии будет настолько тупо, что тупее даже придумать сложно.

Валя с Мишей усмехнулись, Виктор осуждающе покачал головой, а Володя так и оставался безучастным.

Однако, после долгих кружений по центру города, когда нервы у всех были уже на пределе, так как тьма вот-вот обрушится на них, как снежная лавина, в конце улицы, в большом здании, из под полуспущенных металлических жалюзи, пробивался слабый свет.

- Ого, - прохрипел Виктор, оторвав взгляд от окна в приямке здания, откуда уже ползли липкие тени. - Сегодня нас ждёт прекрасный ужин, судя по всему.

Они подъехали к большой потухшей вывеске ресторана «Премьер», где цены раньше казались заоблачными. Если бы только Витя знал, что случится с миром, то не откладывал бы деньги на новую квартиру, а ходил бы сюда с семьёй каждую пятницу. Хотя, наверное, лучше бы чаще путешествовали, тогда, быть может, и не попали бы они в этот ад. От этих мыслей внутри загорела злоба. Виктор быстро успокоил себя тем, что такого исхода точно никто никогда не ждёт.

Пройдя большую летнюю веранду, они остановились у входа.

- Работаем с 10-00 до 23-00 ежедневно. Без обеда и выходных. Надеюсь, там есть, кому принять наш заказ

Виктор горько усмехнулся, прочитав вывеску на тяжёлой дубовой двери.

- Осторожно, - прошипел Володя, открывая дверь, крепко сжимая в руке монтировку.

Он жестом позвал за собой остальных и бесшумно скользнул в помещение.

Внутри царил хаос. Опрокинутые столы, разбитая посуда, засохшие лужи чего-то тёмного на полу. Запах тления смешивался с противным запахом скисшего вина. Даже Толик поморщился. Но главное - свет. Тусклый, мерцающий свет пробивался из-за двери в глубине зала, там, где, видимо, располагались кухня и подсобка.

- Эй! - крикнул Виктор и слегка поёжился от своего же голоса, гулко разлетевшемуся по пустому залу. - Есть здесь кто?

Мгновенно сгустившуюся тишину с трудом разрывал какой-то шорох. Послышались тихие шаги, из проёма показалась долговязая фигура. Мужчина, лет сорока, в грязной поварской одежде, с усталым осунувшимся лицом и с настороженным взглядом. В руках он сжимал увесистую сковородку.

- Кто вы? - спросил он хрипло, щурясь от света фонарей.

- Люди, как видишь, - ответил Виктор, вяло улыбнувшись.

- Мы укрытие на ночь ищем, - неуверенно встрял Володя, бросив монтировку на пол. - Нам не нужны неприятности.

Незнакомец вздрогнул, когда та лязгнула, но почувствовал себя спокойнее, увидев, что путники не собираются на него нападать. Он выпрямился, внимательно осмотрел вошедших и, наконец, опустил своё оружие.

- Ты здесь один? - спросил Виктор, озираясь по сторонам.

- Н-нет... не один, - полушёпотом ответил мужчина, нервно царапая ручку сковородки. - У вас курево есть?

Витя тут же залез в карман, вытащил зажигалку, щёлкнула пьеза и тут он вспомнил, что бросил.

Неожиданно в центр комнаты втиснулся Толя, протягивая повару, как он про себя его уже назвал, открытую пачку сигарет.

- Угостись, - прокряхтел он, выбив пару папирос.

- Можно и мне тоже? - спросил Виктор, пряча глаза от Миши.

- Да, конечно...

По залу тут же расползся густой едкий дым, перебивая собой гнилостный смрад.

- Тимур, - тихо представился повар, сделав глубокую затяжку. Он прислонился к стене и ещё раз внимательно осмотрел представшую перед ним компанию. - Пойдём. Познакомлю вас с остальными. И свет тут нужно погасить. Кто-то, видимо, выключить забыл. Мы его включаем, когда на вылазки ходим. Мало ли что. - Пояснил он, хотя, никто не спрашивал.

Новая группа выживших встретила вновь прибывших в просторном подсобном помещении. Генератор глухо гудел за перегородкой. Три тусклые лампочки освещали пространство, заваленное ящиками с консервами, мешками с крупой, бутылками воды. Помимо Тимура, здесь были ещё трое. Они сидели - кто на чём, и в их глазах читалась такая же глубокая, выжженная пустота, как и в глазах Тимура.

Знакомство было коротким, угрюмым. Володя представил своих, повар кивком указал на своих людей:

- Таня, Света и Артём. Бывший персонал.

Света, женщина, лет сорока, с понурым лицом, лишь кивнула. Её пальцы нервно крутили край потёртого пледа. Артём, худощавый парень с татуировками, не отрывал взгляда от пола, бесконечно дёргая ногой. Татьяна, женщина с усталыми, покрасневшими глазами, единственная попыталась поприветствовать компанию натянутой улыбкой.

- Что ж. я так понимаю, мой заказ принимать никто не собирается? - неуместно пошутил Виктор, желая хоть немного разрядить обстановку, но поймал на себе лишь презрительные взгляды.

Напряжение, и без того витавшее в воздухе, заметно усилилось. Новоприбывшие были чужаками, лишними ртами, угрозой хрупкому балансу. Чтобы немного сгладить углы, Володя, глядя на окружающее убранство, задал единственный вопрос, что пришёл в голову:

- Вы... вы здесь с самого начала?

Тимур мрачно хмыкнул, попросил у Толи ещё сигарету. Тот молча протянул всю пачку. Повар закурил, выпустил струйку дыма, уставился в одну точку на стене таким взглядом, словно увидел что-то страшное.

- Сначала. Нам повезло... или не повезло. Зависит от того, с какой стороны посмотреть. - Голос его звучал монотонно, лишённым всяких эмоций, как у человека, зачитывавшего самому себе смертный приговор. - Был чудный субботний вечер. Полный зал гостей, гул голосов, звон бокалов. Заказы сыпались так, что некогда было в туалет сходить, или покурить. Зато сейчас... - Он горько усмехнулся, глядя на тлеющую сигарету и продолжил. - Мы на кухне торчали, кто у плиты, кто салаты стругает. Не суть, в общем. Вдруг сирена завыла. Пронзительно так, противно, но мы даже не дёрнулись с места, так и занимаясь своим делом, пошучивая, мол, проверка, как аппаратура работает. Потом свет - моргнул пару раз и погас. Артём тут же сбегал, генератор завёл, чтобы работа не встала. Престижный ресторан, всё-таки. Клиентов нельзя заставлять ждать. А потом... потом начался настоящий ад.

Он замолчал, делая глубокую затяжку. Дым заклубился над его головой, как туман над болотом.

- Крики. Сначала удивлённые, потом испуганные, потом началась паника. Свет горел везде, поэтому всё началось с веранды. Лампы там не такие яркие, как у нас в зале, чтобы более романтическая атмосфера была, так сказать, только над столиками висели. Я глянул в ту сторону... - Тимур нервно сглотнул, кадык дёрнулся. - Там уже была она. Эта чёрная жижа медленно расползалась по террасе, словно проглатывая всё пространство, которого не касался свет. Люди... они не понимали, что происходит. Да и кто бы мог знать? Один мужик в эту мерзость вилкой начал тыкать, смеялся. Видимо, думал, что это шоу какое-то. Потом он по локоть руку в неё сунул... и его смех превратился в такой визг, что у меня кровь в жилах застыла. Так даже свиньи не визжат, когда их режут. До сих пор в ушах стоит, как и дальнейшая картина в кошмарах постоянно снится. Руку, как вы понимаете, он обратно не достал. Отдёрнул только обрубок. На несколько секунд он замолчал, рассматривая культю, а затем началась паника. Охранник наш хотел, наверное, помочь. Вышел на веранду, исчез во мраке на мгновение, раздался крик, а потом, на тусклый свет, выкатилась одна лишь голова, которая грохнулась на пол с каким-то глухим влажным звуком. Почерневшая вся, синюшный язык вывалился на пол. Люди, увидев такое зрелище, тут же рванули на выход, а я стоял, как вкопанный, не в силах ни слова сказать, ни даже дёрнуться. Просто стоял и смотрел, как десятки человек растворяются в этой страшной черноте. Ребята из ступора вывели. Они не видели, что произошло, да и после рассказа верили неохотно. Только едва видимая голова охранника хоть как-то подтверждала мои слова и женщина одна на веранде осталась. Она пьяная была в стельку, задремала, видимо. Не знаю, о чём она подумала в тот момент... она зашла, почти наполовину, в эту тьму и та половина, что осталась под лампой, завизжала, повернулась к нам, и грохнулась замертво... Её словно разрезали циркулярной пилой вдоль позвонка.

В подсобке воцарилась гнетущая тишина на несколько минут. Тимур закурил ещё одну сигарету, Виктор с Толей тоже вытащили по одной, не проронив ни слова. Дым в помещении густел, резал глаза, будто специально выжимая слёзы, но, казалось, ни кто не обращал внимания на такую мелочь. Уж лучше пусть пахнет табаком, чем этой тошнотворной гнилью.

- Потом какой-то гений свет в зале погасил, - продолжил Тимур уже полушёпотом. - Кто-то орал, что она от света быстрее ползёт, кто-то - что наоборот. Один парень у пульта был, так он вообще в истерике бился, и, видимо, в панике рубильник дёрнул не тот... или нарочно. Мы об этом уже не узнаем. Помню лицо нашей официантки - Леночки. Молодая была, красивая, позитивная... Она за телефоном полезла, когда свет погас, видимо, хотела фонарик включить, но эта жижа добралась до неё быстрее. Сначала она по пояс нашу девчонку поглотила, та коротко взвизгнула, глаза её, я думал, вылетят. Потом она застыла на несколько мгновений и завалилась на спину, словно ныряя в клубящийся мрак. В следующий миг мы оказались в подсобке. Забаррикадировались, скидав под дверь всё, что можно и постепенно начала работать голова. Исходя из того, что пришлось увидеть, я быстро понял, что свет гасить нельзя, иначе нас ожидает то же самое. Даже не знаю, что бы было, если б не наша открытая кухня. Наверное, мы бы так же понять ничего не успели. Утром мы вышли. Вонь стояла, ну, вы знаете. В зале ничего не было. Да ладно, в зале. На веранде тоже, ну, кроме головы и половины тётки. И больше ничего. Ни тел, ни крови... одни часы, да телефоны валяются... думаю, вам можно не объяснять. Наверняка, вы тоже дерьма насмотрелись.

Он потушил очередной окурок о бетонный пол, достал из своего рюкзака непочатую бутылку рома, откупорил и сделал несколько больших глотков. Поморщился, занюхал рукавом прокуренной рубашки, предложил выпить остальным. Алкоголь неторопливо прошёлся по кругу, выпили даже Миша с Машей, и вернулся в рюкзак. Никто не понимал - закончил ли свой монолог несчастный повар, или нет, поэтому все продолжали молчать.

- Не знаю, сколько дней прошло, может, недель... - заговорил, всё же, Тимур, - когда начали появляться другие странности. Тени эти, бродящие, по стёклам бьют, ходят в этом мраке, больше жути нагоняют... А в одну ночь, кажется, я видел мальчика, лет семи, наверное. Стоит и стучит пальчиком в окно. Глаза пустые, белые, на рыбьи похожи, кожа бледная, а за ним силуэты шевелятся... Мы не открыли. Не смогли. Он долго стучал... потом просто развернулся и ушёл. Или тьма его забрала, или тени. Не знаю. В общем, так и сидим тут. Еды - на год вперёд, генератор работает. С водой только туго, ходим днём за ней, да за бензином. Страшно выходить. Каждый раз, как последний. Домой, конечно, все в первый день сходили. Нас изначально пятеро было, ну, мы на машине по городу покатались, чтобы узнать что да как. И этот пятый, Ромка, дурак молодой, можно сказать, при мне себя ножом изрезал так, что я сделать ничего не смог. Не знаю, сколько раз он себя ударил, но и в глаз себе ткнул, в грудь, в шею, в пах... Я оцепенел, когда увидел его улыбающуюся рожу. Стоит, кромсает себя на куски, и улыбается... Вон, Светка тоже это видела. Седых волос у неё заметно прибавилось. С тех пор решили не разделяться и схоронились здесь. Вот и вся история. - Тимур поднял глаза на Володю, снова открыв бутылку, протянул ему, тот принял. - Ночь длинная. Можете и свою историю рассказать.

До сих пор у Володи из мыслей не выходил странный мальчик, которого описал ему повар. Неужели, всё-таки, Алёшка? Хотя, судя по всему, что было сказано - вряд ли. Может быть и он, но уже не он. Как долбанных фильмах про зомби, или одержимость дьяволом. Весьма сомнительно, что в этом существе осталось хоть что-то от его мальчика.

Володя кивнул, пропустив мимо ушей последнюю часть рассказа, глотнул крепкого рома и неохотно принялся рассказывать их приключения.

Его рассказ повис в спёртом, прокуренном воздухе подсобки, словно тяжёлый дым. Бутылка алкоголя опустела, сделав очередной круг, но огненная влага не смогла прогнать ледяной холод, сковывавший их всех изнутри. История про край мира, про смерть Яны, про исчезновение Алёшки, казалась нереальной даже здесь, в этом оплоте безумия. Слушатели сидели не шелохнувшись. Женщины тихо всхлипывали, Виктор смотрел в одну точку стеклянным взглядом, Маша неспокойно дремала на коленях Миши, Артём нервно грыз ногти, а Тимур прикуривал новую сигарету от старой.

- Ну что ж, - после тяжёлого вздоха произнёс повар, - похоже, что дерьмо одно на всех. Добро пожаловать в клуб.

В подсобке, куда они все набились, было довольно просторно. Свет ламп отбрасывал длинные, пляшущие тени, которые цеплялись за ящики с провизией, за свёрнутый у стены брезент, за единственное ростовое зеркало в дальнем углу. Оно стояло там, где персонал приводил себя в порядок перед выходом в зал. Теперь его гладкая поверхность была покрыта тонким слоем вездесущей пыли и жирными отпечатками пальцев, отражая унылую картину их убежища, утонувшего в мареве табачного дыма.

Ночь за стенами бушевала уже в полную силу. Знакомый леденящий вой врывался сквозь щели, давя на хрупкую психику, напоминая, что за тонкой преградой из кирпича и бетона, кипит море ненависти и боли. Все инстинктивно сбились в кучу подальше от двери.

Артём, самый молодой и, видимо, самый чувствительный из местных, не выдержал. Он встал, пошатываясь, и побрёл в тот самый угол, где стояло зеркало. Несколько минут парень всматривался в своё бледное лицо, покрытое крупными каплями пота и громко сопел.

- Не могу... не могу больше это слушать, - пробормотал Артём, словно своему отражению. - У всех своя жуткая история. Как будто мы здесь соревнуемся, у кого страшнее.

Он упёрся ладонями в стену по обе стороны от зеркала, опустил голову, тяжело дыша.

- Артём, иди сядь, успокойся. Сейчас ещё бутылку сообразим для этой цели, - негромко сказал Тимур, но парень не отреагировал.

Володя наблюдал за ним краем глаза, и в памяти всплыла ситуация в магазине с Толиком. Он хотел что-то сказать, предупредить, но слова застряли где-то в сознании. Ведь лично ему не довелось этого видеть, а верить на слово алкашу с хорошим стажем - такое себе. Владимир пришёл к выводу, что сейчас его предупреждение будет звучать нелепо. Но несколькими мгновениями позже он пожалел о том, что не решился показаться придурком в глазах новых знакомых.

Артём поднял голову и встретился взглядом со своим двойником. Тут его глаза округлились от ужаса. Он отпрянул от стены, тыча пальцем в зеркало, силясь хоть что-нибудь вымолвить, но язык не подчинялся.

- Что с тобой? - спросила Света дрожащим голосом.

- Он... он... оно улыбается! - наконец выплюнул слова Артём, отступая ещё на шаг и натыкаясь на ящик с водой. - А я - нет.

Все обернулись на него. Напряжение в воздухе вновь сгустилось.

В отражении парень и правда улыбался. Широкой, неестественной, зловещей ухмылкой, которая никак не соответствовала перекошенному страхом лицу самого Артёма.

- Да брось ты, глюки у тебя, - попытался взять ситуацию в руки Виктор, но встал, чувствуя неладное.

Оживилась даже Валя, которая угрюмо молчала с тех пор, как увидела конец мира. Она, по своему обычаю, запричитала, не зная, куда себя деть.

- Нет! - Артём завопил от пожирающего изнутри ужаса. - Это не я! не я!

И тогда отражение медленно подняло руку. Артём пошатнулся на трясущихся ногах, его повело в сторону и он навалился на стену, но оторвать взгляда был не в силах. Однако отражение сделало это не для того, чтобы ударить. Оно поднесло указательный палец к своему глазу.

И подсобку разорвал леденящий душу, нечеловеческий крик. Артём зажмурился, прижав ладонью свой правый глаз, забился в истерике, падая на колени. Из-под его, плотно сжатых век, сочилась алая кровь, смешиваясь со слезами.

Все замерли в оцепенении, не в состоянии пошевелиться, наблюдая за этой жуткой сценой, словно из фильма ужасов.

Отражение спокойно и методично, всё с той же ухмылкой, погружало палец в глубины черепной коробки. Стеклянная гладь помутнела, двойник с размаху всадил ещё один палец во второй глаз. Из-под век потекла густая чёрная жидкость.

- Да сделайте вы что-нибудь! - закричала Валя, закрывая лицо руками.

Но было поздно. Раздался отвратительный хлюпающий звук, Артём взвыл резко, высоко, дико. Дёрнулся и тяжело рухнул на пол. Его руки раскинулись в стороны, открывая изуродованное лицо. На месте глаз зияли две кровавые дыры. Они были пусты, будто его карие глаза кто-то выковырял. Из глазниц медленно струилась кровь, заливая половину лица.

Отражение удовлетворённо вытащило пальцы с кусочками чего-то жирного и облизало их, не переставая ухмыляться. Только после этого оно упало, приняв позу бездыханного тела Артёма.

Хаос, наконец, прорвался. Тимур рванулся вперёд, надеясь, что ещё сможет чем-нибудь помочь, Света с Таней заголосили в унисон, а Маша вжалась в грудь отца, не желая больше смотреть на этот кошмар. Кошмар, который и не думал заканчиваться.

Толя, стоявший, прислонившись к стеллажу, всё это время наблюдал за происходящим с тупым, непонимающим ужасом. Ему показалось, что отражение мёртвого Артёма на секунду подняло голову, подмигнув ему багровым провалом.

Алкоголик, словно загипнотизированный, сделал шаг вперёд, ещё не замечая своего собственного отражения, которое оставалось неподвижным. В этой суматохе никто не обращал на него внимания. И он сделал ещё шаг. За ним ещё...

- Нет, стой! - крикнул Володя, но Толя, казалось, не слышал. Его взгляд был прикован к зеркалу, в покрасневших пьяных глазах читалось то ли безумие, то ли какое-то нездоровое любопытство.

Он медленно, шаркая ногами, двигался к своему отражению, протягивая трясущуюся руку.

Хлёсткая пощёчина привела его в чувства. Валя приложила к нему свою тяжёлую руку так, что тот едва не сделал сальто, упал и больно ударился об твёрдый ящик с тушёнкой.

- Тебе, дурень, совсем жить насрать стало?! - взревела женщина так, что Толя едва сам не сложился в этот ящик.

Но Валя, в следующий момент, протянула ему руку, помогая подняться. Она тут же спряталась от зеркала, накрыв себя с алкоголиком куском брезента. Но отражение и не думало уходить. Володя видел, как оно сделало резкое рубящее движение ребром ладони по своей шее, растянувшись в нахальной улыбке.

Толя вздрогнул, словно от удара током, лицо его исказила гримаса боли вперемешку с удивлением. Сначала он подумал, что это Валя его опять огрела. Мужчина открыл рот, ко вместо слов из горла вырвался лишь хриплый, клокочущий звук. На шее, чуть ниже кадыка, появился тонкий красный след. Он не был похож на порез - скорее на линию, прочерченную раскалённым металлом. Секунду спустя из шеи хлынула алая кровь, заливая ему грудь.

Валя сбросила брезент и безрезультатно принялась помогать остановить обильное кровотечение. Толя схватился за горло, пытаясь заткнуть рану, но кровь хлестала сквозь пальцы, окрашивая их в багровый цвет. Он захрипел, закашлялся кровавыми пузырями и медленно осел, умирая в мучительной агонии, а его отражение смотрело на это, казалось, с наслаждением.

Володя действовал на чистом животном инстинкте. Ярость, страх и отчаяние слились в единый порыв. Он схватил свою монтировку, и с рёвом, в котором пылала ненависть к этому сломанному миру, ринулся к зеркалу.

- Хватит!!! - проревел он, занося тяжёлый ломик над головой.

И он обрушил весь свой гнев на тонкое стекло.

Удар был страшной силы. Но, вместо того, чтобы разлететься на мириады осколков, зеркало затрещало. Глухой, сухой треск, будто ломалось не стекло, а кости. По гладкой поверхности поползла паутина трещин, сходящихся в точке удара.

И в тот же миг Толя, ещё агонизирующий на полу, вдруг замер. Его хрипы и бульканье прекратились. Он выпрямился и встал, хотя это казалось физически невозможным с перерезанным горлом. Его глаза, полные предсмертного ужаса, остекленели. А потом по его лицу, по рукам, по всей его одежде, поползли точно такие же трещины, как на зеркале, где в отражении центром паутины был его лоб.

Тонкие, серебристые, мерцающие на свету трещины множились, углублялись, расходились по всему его телу, как по глазури на старом фарфоре.

- Что с ним? - прошептала Маша, в ужасе вжавшись в стену.

Толя поднял руку и посмотрел на неё. Его пальцы, покрытые сетью сверкающей сетью, медленно начали отслаиваться, как старая краска, а вместо крови сочилась какая-то прозрачная, вязкая жидкость. Он попытался что-то сказать, но его челюсть, испещрённая трещинами, отвалилась и звонко разбилась об пол, разлетевшись на тысячи осколков, а в зеркале отражались ещё живые, полные ужаса, глаза.

Это было самое жуткое зрелище, которое им всем доводилось видеть. Человек не просто умирал - он рассыпался. Превращался в хрусталь. Его плоть, его одежда - всё меняло свой состав, становясь хрупким, прозрачным, неживым.

Володя, не в силах больше это выносить, снова ударил по зеркалу. И снова. И снова. Каждый удар отдавался глухим стуком, и с каждым ударом тело Толи трескалось всё сильнее. Наконец, с оглушительно звонким хлопком, огромное зеркало не разбилось, а именно рассыпалось, превратившись в груду битого стекла.

В тот же миг Толя, стоящий в луже собственной крови, совершил последнее усилие. Его тело дёрнулось и разлетелось, осыпав всех вокруг острыми осколками, которые ни чем не отличались от осколков рассыпавшегося зеркала.

В подсобке стало тихо. Даже нескончаемый вой тьмы казался приглушённым. Все замерли, как истуканы, пытаясь осмыслить произошедшее, разглядывая битое стекло вокруг.

Володя стоял, тяжело дыша, всё ещё сжимая в руке монтировку. По его лицу катились слёзы, но он даже не замечал их. Он смотрел на то, что осталось от человека, силясь выстроить хотя бы одну логичную теорию, но все мысли заходили в тупик. Ему казалось, что это всё затея какого-то извращённого разума, который играет с ними, издевается, используя самые изощрённые способы.

Виктор первым нарушил молчание. По лицу его стекала струйка крови от прилетевшего осколка, но он чувствовал лишь ледяной холод от этой груды стекла, которая несколько минут назад была человеком. Витя медленно подошёл к останкам Толи и опустился на корточки. Протянул руку, чтобы дотронуться, но потом одёрнул её, словно боясь обжечься.

- Господи... - прошептал он, и в его голосе не было ни злости, ни отчаяния. Только ледяная, всепоглощающая пустота. - Во что мы вообще вляпались?

Маша тихо заплакала, уткнувшись лицом в колени. Миша обнял её, хотя его собственные руки дрожали. Жители ресторана просто сидели, пребывая в шоке. Даже смерть Артёма, такая кровавая и жестокая, казалась теперь милосердной, по сравнению с тем, что случилось с безобидным алкоголиком.

Они сидели так, не двигаясь, слушая, как за стенами воет ветер и голодная тьма, понимая, что чудовища находятся теперь не только снаружи. Они уже здесь, внутри. Они смотрят на них из каждого тёмного уголка, из каждой лужи, из осколков разбитого зеркала и ждут своего часа, чтобы закончить начатую игру.

Надежда умерла. Остался только липкий страх и тихий, едва слышный звон стекла под ногами.

Вечер выдался тихим, почти умиротворяющим, если не считать привычного фонового гула города, доносящегося издалека. Белов сидел в своём кабинете - просторной комнате с дубовыми панелями, тяжёлыми портьерами и массивным столом, заваленным каталогами аукционов и отчётами оценщика. В руках он вертел недавно приобретённый кинжал. Изящную, смертоносную безделушку, холодную на ощупь даже сквозь тонкие перчатки.

Владимир уже ушёл, оставив на столе папку с заключением по кинжалу. Василий Степанович внимательно изучил её, оставшись довольным своим приобретением. «Eid Mar» c двумя кинжалами и профиль на другой стороне были выгравированы на прилагающейся, в качестве подарка, золотой монете. Подарка к пугио самого Марка Юния Брута. Отреставрирован и хорошо заточен. Оценщик перед уходом так же поделился своим ощущением после осмотра этой вещицы. Будто бы она впитывает тепло. Белов отмахнулся. Володя был профессионалом, но слишком впечатлительным. Именно поэтому он никогда не заходил в комнату с вещами, которые несли на себе отпечаток страданий. А ведь именно этот отпечаток и делал их ценными. Эта мрачная энергетика, аура, если хотите, которой Белов дорожил, как маной небесной.

Он поставил кинжал в футляр, потянулся за бокалом дорогого коньяка, когда услышал это. Сначала едва уловимо. Как будто мышь пробежала по паркету. Он замер, прислушался. Тишина. Наверное, ветер за окном шалит. Белов сделал небольшой глоток, тёплый напиток приятно обжёг горло, принося привычное успокоение.

Он откинулся на спинку стула, расплывшись в довольной улыбке после насыщенного дня и, наконец, позволил себе расслабиться. Но через несколько минут звук повторился. На этот раз отчётливее. Только теперь это был не странный, едва слышный шорох, а лёгкий скрип. Как будто кто-то наступил на старую половицу. В комнате, где стояли его самые ценные экспонаты.

Сердце Василия дрогнуло. Он не был трусом, но в своём доме, в своём святилище, коллекционер привык к абсолютному контролю. Никаких неожиданностей и никаких гостей. Без его ведома.

Он встал, приоткрыл дверь, заглянул в тёмный коридор. Длинная анфилада комнат тонула в полумраке. Лишь слабый свет из кабинета бросал блики на отполированный паркет. Никого. Пустота. Воздух был неподвижен и густ, как всегда, пропитанный запахом старой кожи, воска... и на этот раз пахло чем-то ещё. Сладковато приторным.

- Воображение что-то разыгралось, - буркнул он себе под нос, возвращаясь к столу.

Он сделал ещё глоток из своего бокала, но коньяк, вдруг, показался пресным, даже противным. Василий выплюнул его обратно и принялся озадаченно разглядывать жидкость. Потом заскользил глазами по этикетке. Вероятно, попалась подделка. Коллекционер решил глотнуть из горла, чтобы проверить свою догадку. И эту порцию, немного подержав во рту, он тоже сплюнул в бокал. Видимо, курьер в этот раз закупался в другом магазине... Тогда, почему изначально всё было в порядке? Какая-то химия? Теряет вкус при контакте с воздухом? Как тогда испортилась едва початая бутылка?

Не найдя ответов на свои вопросы по поводу качества коньяка, Василий Степанович, бурча себе под нос, ёмко поведал полную биографию производителя данного пойла, не забыв упомянуть и ближайших родственников. Он выбросил бутылку в урну и уселся на свой стул.

Ночь тянулась медленно. Белов пытался сосредоточиться на каталоге, но мысли постоянно путались. В ушах стоял тонкий высокий звон, на который он долгое время не обращал внимания. Однако, этот звон, будто, становился громче и в нём начали проскальзывать ещё какие-то посторонние звуки. Что-то похожее на шелест бумаги, словно кто-то рядом листал книгу и... чьё-то дыхание.

Он поднял голову, посмотрев прямо на «Мученика». лунный свет, пробивавшийся сквозь узкую щель в портьерах, падал на картину. И ему показалось... нет, не показалось.

Из пустых глазниц нарисованного страдальца, словно слеза, но густая и тёмная, как дёготь, сползала капля. Она растекалась по полотну, оставляя за собой жирный чёрный след.

Белов вскочил, бросив каталог на пол. Сердце забилось, как молот. Кровь? Картина же была написана кровью. Возможно, изменение температуры, или влажности?

Рациональные объяснения тут же выстроились в голове и он немного успокоился. Коллекционер подошёл к картине, достав из кармана белоснежный платок, прикоснулся к чёрному следу. В этот момент он почувствовал сладковатый запах гнили, смешанный с озоном и этот смрад усиливался с каждой секундой.

Василий Степанович отпрянул от «Мученика», судорожно вытирая пальцы о брюки. Хотя платок и остался девственно чистым, липкое ощущение на коже не проходило, словно он коснулся смолы. Чёрная капля на холсте теперь казалась живым пульсирующим пятном, втягивающим в себя тусклый лунный свет. А глаза нарисованного страдальца, точнее, эти тёмные провалы, будто сместились, неотрывно следя за его движениями. От этого ощущения ледяные цепи сковали грудь, мешая дышать. Впервые за долгие годы липкий, холодный, настоящий ужас, вместо приятного щекотания нервов, расползался внутри.

Белов пошатнулся, схватился за спинку стула Басби, едва не падая, и почувствовал, как старое дерево словно ответило лёгким покалыванием в ладони. От этих новых ощущений закружилась голова. Он резко сел на стул и почти сразу раздался стук в дверь.

Твёрдый, уверенный стук прозвучал неожиданно и громко, вырвав Василия Степановича из оцепенения. Он вздрогнул, сердце бешено забилось. Кто это? В столь поздний час? Владимир? Но Володя никогда не приходил без звонка. Тем более ночью.

- Войдите! - выкрикнул Василий, даже не глянув в сторону звука.

Дверь открылась бесшумно. В проёме, окутанном слабым светом из коридора, стоял мужчина. Высокий, подтянутый, в безупречно сшитом, хоть и несколько старомодном, коричневом костюме. Лицо его спокойное, бесстрастное, больше было похоже на бледную восковую маску. Руки в белых перчатках были вытянуты по швам.

- У вас всё в порядке? - голос был низким, бархатистым, тон размеренным. Голос человека, привыкшего к порядку и тишине.

Коллекционер растерянно помотал головой, протёр глаза и уставился на немолодого мужчину, возникшего перед ним.

- Степан?.. ты ничего не слышал? Посторонние шаги, или скрип? Ничего необычного не замечал? - Белов ткнул пальцем в сторону гостиной.

- Нет, Василий Степанович. - Степан слегка нахмурился и внимательно осмотрел коллекционера. - В доме тихо. Вы хорошо себя чувствуете? Может, принести вам успокоительного?

- Нет, не надо. Просто... эта картина. Посмотри.

Белов раздражённо махнул рукой, указав на чёрный след.

Степан плавно подошёл. Его движения были бесшумными, лёгкими. Он внимательно осмотрел полотно и ненадолго задумался.

- Вижу небольшое потемнение, Василий Степанович. Возможно, пыль скопилась в неровностях. Или след от насекомого. Ничего сверхъестественного. И ещё неплохо было бы проветрить помещение, а то воздух здесь немного затхлый. Не находите?

Рациональность. Холодная и соблазнительная снова начала обволакивать Белова. Его собственная болезненная одержимость, наложившаяся на переутомление и, возможно, тот суррогат, дают о себе знать. Он даже почувствовал лёгкий стыд за свою панику.

- Да, да... проветрить. Точно. - пробормотал Белов, чувствуя себя дураком. - Спасибо, Степан. Можешь идти.

Мужчина поклонился и бесшумно удалился. Коллекционер остался один. Звон в ушах усилился. Теперь он явственно различал в нём шёпот. Множество голосов, сливающихся в один невнятный поток, как радиопомехи из глубины времён. Белов закрыл уши руками, но без толку. Этот шёпот звучал где-то внутри черепа, разрушая рассудок.

- Кто здесь? - резко спросил он в пустоту, глядя на мирно сидящих на стульях кукол. - Покажись!

И в этот миг по дому прокатился серебристый, словно колокольчик, звонкий детский смех, эхом отдающийся повсюду. Он был весёлым, беззаботным, но от него по спине Белова пробежали ледяные мурашки. Ведь в этом доме никогда не было детей.

Он встал. Решимость, подстёгнутая страхом и раздражением, придала ему сил. Взяв со стола бронзовую статуэтку этрусского демона, он подошёл к проёму двери, прячась за стеной и готов в любую секунду атаковать непрошенного гостя.

В следующее мгновение он услышал странный шлепок. Будто кто-то в стекло швырнул мокрую тряпку... или кусок мяса. Эти шлепки становились всё чаще, громче, напористее. Белов невольно глянул на картину «Руки противятся ему» и увидел, как за спиной жуткого мальчика, чьи-то ладони хаотично бьют по чёрному стеклу, оставляя сальные отпечатки, которые блестели на полотне. Он побелел, когда увидел, как стоящая рядом кукла с грохотом выронила из руки свой таинственный предмет и повернулась к нему спиной.

Все его представления о происходящем строились на многочисленных фильмах ужасов, которые он когда-то смотрел взахлёб. Разум так и твердил ему, что нужно бежать прочь из этого дома не оглядываясь, тело его сотрясала мелкая дрожь. Но было внутри что-то ещё. Бессознательное. Наверное, именно это не давало героям фильмов поступать логически и правильно. Ведь здравый смысл всё же пытался брать верх, твердя, что всё происходящее вокруг - не реально, подыскивая всему вполне убедительные объяснения. Может быть это шизофрения, страшный сон, или всё тот же пресловутый коньяк... Как бы то ни было, Василия Степановича не покидало ощущение какой-то неправильности с того момента, как ушёл Владимир. Вроде бы всё стоит на своих местах, но будто что-то неуловимо изменилось. И именно желание выяснить, что, всё-таки, в его доме не так, удерживало его от побега.

Зал был погружен в полумрак. Лишь слабый ночник у дальней стены освещал витрины и постаменты. Воздух становился всё гуще, словно насыщаясь запахами старой бумаги, пыли и чего-то сладкого... Ему всегда нравился этот запах, но он ни как не мог вспомнить названия, а ещё этот запах он встречал совсем недавно, но где? Странно всё это.

Белов включил основной свет. Люстры зажглись, залив помещение холодным белым светом. Всё было на своих местах, кроме куклы Пупы. Она сидела на своём стеклянном ящике, внутри которого, на запотевшем стекле, корявым детским почерком, было отчётливо написано: «Пупа ненавидит тебя». она вперилась в Василия своими голубыми глазками и, спустя мгновение, повторила написанное визгливым, режущим слух, голосом. По комнате снова эхом прокатился детский смех и коллекционер, краем глаза, увидел, как Джоли повернула к нему голову, уставившись на него своими косыми зелёными глазками.

С минуту Белов смотрел на всё это, не моргая. Казалось, что его собственные глаза вот-вот выкатятся и повиснут на длинных нервах, от страха. Он потряс головой, с силой ударил себя по виску и наваждение отступило. Теперь действительно всё было на своих местах.

Смех стих. Шёпот тоже, сменившись привычной звенящей тишиной. Василий почувствовал себя немного глупо со своей статуэткой, которую всё ещё сжимал трясущимися руками. Он сделал шаг вперёд, намереваясь подойти к Пупе, проверить замок на её ящике и его нога по щиколотку увязла в чём-то мягком и тёплом.

Коллекционер посмотрел вниз и застыл, выронив этрусского демона и тот бесшумно упал на густой ковёр из чёрных блестящих волос. Они стелились от самого порога, заполняя каждый сантиметр паркета. Волосы Окику, наконец, оправдали свои легенды. Они выросли, мрачным водопадом падая на пол и ядовитым плющом заполонили комнату, поднимаясь по ножкам мебели, обвивая стулья. Они были противно липкими и влажными на ощупь. Смрад снова разлетелся по комнате. На этот раз пахло мёртвой плотью и увядшими цветами, словно они несколько недель пролежали в тазике с водой под палящим солнцем.

Белов вскрикнул, отпрянув к двери. Но волосы уже оплетали его лодыжки, как цепкие лианы. Он дёрнулся, пытаясь освободиться, и услышал тихий шелест. Волосы зашевелились. Не от его движения. Сами по себе. Как будто под ними копошились тысячи невидимых насекомых.

Василий поднял взгляд на Окику. Кукла сидела неподвижно, но выражение её лица, словно, изменилось. Казалось, она злобно насмехается над коллекционером, смотря на него так же, как он в тот день, когда её приобрёл.

Паника. Всепоглощающая и холодная сжала горло Белова. Он снова рванулся к двери, с трудом отрывая ноги от цепких волос, выскочил в коридор, захлопнул тяжёлую дверь и прислонился к ней спиной, тяжело дыша.

Через мгновение, в дальнем конце коридора, появился Степан, по прежнему выражая полную невозмутимость.

- Василий Степанович, что случилось? Вы, словно, беса увидели.

- Там... там... - Белов задыхался, указывая дрожащим пальцем на дверь своего музея. - Волосы! Они повсюду!

Степан подошёл. Его холодный взгляд скользнул по лицу Василия, затем осмотрел всё остальное. Ничего подозрительного.

- Василий Степанович, - голос его был твёрдым и уверенным. - Наверное, вам снова что-то привиделось. Там ничего нет.

Он осторожно взял Белова под локоть, словно больного, и открыл дверь, тот зажмурился, ожидая увидеть там чёрный ковёр... Но, когда он открыл глаза - пол был безупречно чист. Полированный паркет блестел под светом люстры, а куклы замерли в своих привычных позах, устремив свои невидящие глаза в пустоту.

- Но... но я видел... - бормотал Белов, чувствуя, как пол уходит из под ног. - Они были... они шевелились.

- Вы очень переутомились, Василий Степанович, - настойчиво сказал Степан. - Стресс. Эти нескончаемые сделки, поиски... Я настоятельно рекомендую вам принять снотворное и лечь спать. Думаю, завтра будет гораздо легче.

Белов позволил отвести себя в спальню. Степан принёс стакан воды и маленькую таблетку. Василий машинально проглотил её, осушил стакан до дна. Мужчина пожелал доброй ночи и удалился, тихо закрыв за собой дверь.

Легче не стало. Стоило Степану уйти, как снова послышался шёпот. Теперь он звучал гораздо настойчивее, перерастая в крики. Голоса перекрывали друг друга. Они спорили, плакали, смеялись... Белов вскочил с кровати, зажав уши. Знал, что не поможет, но попытаться, всё же, стоило. Он метнулся к окну, отдёрнул штору. Город внизу тонул в огнях. Жизнь там кипела и сейчас Василий бы всё отдал, чтобы слышать его шум, а не эту какофонию, что разрывает его голову на части.

- Замолчите! - прошипел он в стекло, сдавливая виски и чувствуя, как безумие, острыми когтями, впивается в его рассудок. - Я приказываю вам замолчать!

Он сорвался с места, как ракета. Не думая, на автомате. В голове мелькнула мысль, что все странности начались с того момента, как появилось это проклятое зеркало. Старик предупреждал. Он говорил, что его нужно уничтожить, разбить. Но Белов, конечно, не послушал.

Он влетел в музей, не обращая внимания на «Мученика», у которого по лицу теперь паутиной расползались кровавые слёзы. Василий Степанович захватил с собой по пути молоток для отбивных, который повар почему-то не убрал после смены на место. Он подошёл к мутной зеркальной глади, пристально всматриваясь в него, словно ища причину не разбивать столь ценный экспонат.

Зеркало же, казалось, ждало своего нового владельца. Оно отражало его искажённое страхом и яростью лицо, его растрёпанные волосы, дикие глаза. Но за его спиной, в отражении, он снова увидел Аннабель, что сидела на своём, ещё секунду назад пустом, стуле, выпучив на него свои огромные глаза. Её брови съехали вниз, почти сомкнувшись у треугольного носа, от чего её, и без того жуткая улыбка, казалась ещё более угрожающе, а рыжие волосы были аккуратно убраны назад.

Она махала ему рукой. Медленно, приветственно и страшно. Роберт так и держал своего пса, но тот скалил зубы, обдавая помещение глухим рычанием, а на полу, прямо у его ног, сидела та самая кукла с картины «Руки противятся ему». она подняла голову, и её глаза, огромные, чёрные, пустые, уставились прямо на него в отражении. За стеклом её настоящей картины руки по прежнему упирались в преграду, но в зеркале эти руки тянулись уже к Белову. Казалось, что они вот-вот преодолеют хрупкую преграду, схватят его и утащат с собой в зазеркалье.

- Нет... - простонал коллекционер. - Этого не может быть. Это всё не реально. Это какой-то страшный сон!

Тысячи голосов кричали в его голове, требуя, умоляя, проклиная... Василий поднял молоток, сжимая рукоятку до хруста костяшек. Один удар. Всего один удар по этому проклятому зеркалу - и всё закончится. Он чувствовал это всем своим естеством. Разбей его и связь прервётся! Морок отступит! Что может быть проще?

Он занёс молоток. Мускулы напряглись до предела. Лицо исказило безумие... но рука так и не опустилась.

Он смотрел в зеркало. Смотрел на отражение Аннабель, машущей ему, смотрел на куклу с картины, смотрел на собственный образ, держащий молоток. И видел не только страх. Видел жадность. Коллекционера, стоявшего перед величайшим, самым могущественным артефактом из всех, что ему удалось раздобыть. Перед шедевром истинного проклятия. Разбить его? Уничтожить? Отдать эту силу, эту тёмную славу небытию?

- Моё... - прошептали губы Белова, не слушаясь его, а голос стал, точно, чужим, сиплым. - Всё это... моё.

Молоток замер в воздухе. Рука дрожала, но не опускалась. Шёпот в голове стих, сменившись тихим победным смешком. Зеркальное отражение Аннабель перестало махать. Оно просто сидело и смотрело на него, а брови вернулись на прежнее место. Зато улыбка на тряпичном лице, кажется, стала намного шире.

Василий Степанович Белов, король коллекционеров проклятых редкостей, опустил молоток. Он упал на паркет с глухим стуком. Белов сделал шаг назад, потом ещё один. Его взгляд не отрывался от зеркала. От своего отражения, в чьих глазах больше не было страха. Теперь в них горело что-то иное, потустороннее...

Он медленно повернулся и сел на любимый стул, оставив молоток лежать на полу. Оставил зеркало на стене. Оставил своих демонов праздновать победу в тишине особняка, который больше не был его крепостью. Теперь он был, скорее, его клеткой.

Василий истерично рассмеялся. Громко, взахлёб, глядя на Аннабель, которая теперь сидела на своём положенном месте. Но ему уже было не важно, как она там появилась. Он понял, что всё это время было не так. Он понял, что зеркало сводило его с ума задолго до того, как оно у него появилось. Он понял, что там кто-то есть. Кто-то древний, тёмный. И понял, что у него никогда не было прислуги. А этот самый Степан, который принёс ему стакан воды и отправил спать - почивший, много лет назад, родной отец. Фотография в рамке на полке освежила хрупкую память угнетённого разума.

- Кто там? - Дроздов поднёс рацию к уху и  прикусил губу, всё ещё надеясь получить ответ.

Вдруг раздался звонкий хлопок, прозвучавший словно выстрел в вязкой, напряжённой тишине. Сержант инстинктивно отбросил рацию и она упала на пассажирское сидение.

Затем послышался тонкий, прерывистый звук и какой-то шорох. Несколько долгих секунд все с опаской смотрели на прибор, как на какую-то диковинку. Потом послышался голос, в котором можно было узнать человеческую речь. Слова вылетали из рации обрывками так, что невозможно было понять их смысл. Дроздов тщетно пытался выудить хоть немного информации с того конца связи, но, как ему казалось, непрестанные помехи не давали ни шанса.

- Помогите... - внезапно чётко прозвучал женский голос, после него тяжёлый всхлип и тут же рация захлебнулась множеством голосов, свитых в хор.

И сквозь этот адский вой, пронзительно холодный, нечеловеческий визг самой Тьмы, словно дирижирующий этим оркестром страдания и боли, булькающим, захлёбывающимся хрипом. И там звучало что-то ещё. Что-то более древнее, более тёмное, голодное.

Звук бил по барабанным перепонкам физической волной, заставляя сжиматься внутренности, выворачивая душу наизнанку.

Петриченко вжался в сидение, зажав уши ладонями. В глазах его горело безумие с животным страхом. Из его горла вырывался собственный, тонкий визг, сливающийся с общим кошмаром. Дима вскрикнул, прижавшись к брату, Морозов уткнулся лицом в колени. Даже Дроздов, казалось, потерял своё хладнокровие. Он невольно откинул голову назад, а лицо исказилось гримасой боли и первобытного ужаса.

Спустя целую вечность вой резко оборвался. Не затих - именно оборвался, будто перерезали гортань. От наступившей тишины зазвенело в ушах. Воздух гудел, как у высоковольтных вышек. Петриченко всхлипывал. Слюна тонкой липкой нитью стекала у него по подбородку. Морозов тяжело дышал, рукавом вытирая пот со лба, текущий ручьями. Дроздов молчал несколько секунд, глотая ком в горле. Он резко щёлкнул тумблером рации, отключив её, словно отсекая связь с самой преисподней.

- Не знаю, что за дерьмо это было, - голос сержанта был глухим, надтреснутым, - но сидеть здесь и ждать, когда оно решит поговорить с нами снова, я не собираюсь. Нужно лезть наверх. На завал. Проверить, есть ли шанс прорваться. - Его полный страха взгляд, который он безуспешно пытался скрыть, упал на Пашу с Димкой. - Вы с нами. Такие смелые бойцы нашему скромному отряду будут не лишними. Петриченко! - солдат вздрогнул, подняв мокрое от слёз и пота лицо, - подотри нюни! Расплакался он тут, как баба, у которой сумочка к туфлям не подходит! Соберись, солдат! И давай наверх! Там может быть выход!

Выход. Это слово повисло в воздухе. Казалось, что это что-то невероятное. Но оно заставило Петриченко кивнуть. Он с трудом оторвал руки от ушей, будто они были приклеены, воодушевившись призрачной надеждой. Желание выбраться отсюда было гораздо сильнее холодного страха. Во всяком случае - пока что.

- Морозов, - уже спокойным тоном сказал Дроздов, - давай с ним на разведку, подстрахуешь, в случае чего.

- Так точно! - отчеканил в ответ солдат, тут же приступив к выполнению приказа.

Свалка тянулась, как огромный прибрежный утёс. Кузова, смятые, как бумажные игрушки, застыли во времени, наваленными друг на друга. Осколки стекла сверкали тусклым светом, напоминая чешую дохлой рыбы. Металл скрипел под ногами, прогибаясь, и каждый шаг отзывался глухим эхом, уходящим куда-то в глубины груды.

Чем выше они поднимались, тем более стойким было ощущение того, что эти машины не просто брошены, а будто их здесь сложили, как кирпичи в стену, отделяющие один мир от другого. Между корпусами в щелях стоял неподвижный воздух, пахнущий ржавчиной и чем-то гниющим. Скользкие, помятые кузова, острые, как бритва, края рваного железа, зияющие провалы, а где должны были быть салоны - плескалась смертоносная тьма. Жесть под ногами жалобно стонала. Сломанные бамперы цепляли штанины, холодный металл кусал пальцы. Под приоткрытыми капотами торчали скрученные провода, как вырванные жилы.

Морозов цеплялся за погнутую дверь внедорожника, стараясь не смотреть в выбитые лобовые стёкла, где, казалось, кто-то прятался. Он постоянно мотал головой, как бы отгоняя назойливых мух. Глаза его бегали по теням, сгущавшимися под обломками.

И вот они на гребне. На самой высокой точке этого кладбища машин. Петриченко замер. Его, до этого, непрекращающееся бормотание, смолкло. По щекам снова заскользили слёзы. Морозов, поднявшись следом, ахнул, коротко и глухо.

Мир обрывался. Не просто дорога, или мост. Обрывалась реальность. Перед ними открылась пропасть такой глубины, что взгляд просто не достигал дна. Он тонул в ней. Край был идеально ровным, словно лезвие гигантской бритвы одним взмахом отсекло кусок мира. Асфальт, грунт, бетонные ограждения - всё обрезано с хирургической точностью, образуя гладкую, почти отполированную, чёрную линию. А за ней - ничего. Абсолютная пульсирующая чернота, поглощающая свет их фонарей уже в метре от края. Не было ни отражений, ни намёка на структуру, или глубину. Только бездна.

Но самое жуткое было не впереди, а внизу. Река. Она всё ещё текла. Мощный полноводный поток подходил к самому краю этого чудовищного обрыва и исчезал. Вода не падала вниз с грохотом и пеной. Она просто, беззвучно и плавно, утекала в чёрную пустоту, как в гигантскую сточную трубу. Ни брызг, ни гула. Только холодящее кровь зрелище растворяющейся в небытие реки в мёртвой тишине. Это было противоестественно. Это ломало разум.

Морозов подошёл к Петриченко, смотря на то, как краешки горизонта таяли в матовой бесконечности. Лицо солдата выражало безумие. Он смотрел широко раскрытыми глазами не в бездну, а куда-то сквозь неё. Стоя прямо над пропастью, он сунул руки в карманы и согнулся над клубящимся мраком.

- Вася... - испуганно прошептал Морозов, боясь спровоцировать его на прыжок. - Отойди. Слышишь? Отойди от края.

Петриченко медленно повернул к нему голову. Улыбка, кривая и нездоровая, растянула его губы.

- Края? Какого края, Саш? - его голос звучал ровно и отрешённо. - Это не край. Это граница. Понимаешь? Как в игре... когда карта заканчивается, а дальше текстуры нет. Нужно шагнуть туда. За пределы. И будет перезагрузка системы. Нас просто выкинет из программы в нашу обычную жизнь. - Он махнул рукой в сторону города, скрытого за серым горизонтом, а потом ткнул пальцем в черноту. - Там наше настоящее. Без этих криков и страданий. Без этой страшной ночи.

- Вася, это не игра! - Морозов попытался подойти ближе, но ржавый лист металла под ним, опасно прогибаясь, жалобно заскрипел. - Посмотри на меня! Это реальность! Страшная, неприятная, даже отвратительная, но реальность! Шагнёшь туда - и всё будет кончено! Ни какой перезагрузки! Конец игры, мать твою! Оно сожрёт тебя так же, как и всех остальных!

Лицо Петриченко едва заметно дрогнуло. На миг в глазах мелькнул проблеск сознания, но тут же погас, как задутая спичка.

- Неправда. Там свет. Видишь? - он прищурился, вглядываясь в непроглядную черноту, - там солнце. И трава... зелёная, сочная. И мама. Она зовёт меня к ужину. Слышишь?

Голос его стал тонким, почти детским.

- Какая мама? - с недоумением посмотрел на Васю Морозов, абсолютно ничего не понимая. - Какое солнце? Какая трава?! Там мрак непроглядный! Ты о чём говоришь?

Он пришёл неожиданно. Но не как вой ночи, а как нежный выдох, проникший сразу в уши, в мозг, в самую душу.

Резкий скрежет тормозов, визг металла. Он снова за рулём своей старенькой «девятки». Тёмная трасса. Дождь хлещет по лобовому стеклу так, что дворники едва справляются. Дороги почти не видно, но Саша не сбавляет скорость. Он сосредоточенно вглядывается в чёрный асфальт, боясь потерять его из виду. Он отвёл взгляд лишь на секунду, но её хватило, чтобы увидеть фары встречного автомобиля, который выехал на его полосу, слишком поздно. Он давит на тормоз, выкручивает руль и сцепление с мокрой дорогой теряется. Страшный удар! Стекло бьётся и острая боль пронзает всё тело. А потом тишина. Лишь крупные капли дождя звонко стучат по изогнутой крыше машины.

- Сашенька... Зачем? - прозвучал голос жены, доносящийся из кромешной темноты. Такой родной, такой тоскливый. Сердце его сжалось и, казалось, совсем перестало биться. - Зачем ты нас оставил? Меня. Леночку, маленького Максимку? Нам очень тяжко без тебя. Дети ждут. Хватит бегать от самого себя, от нас.

- Папочка! - прозвучал голос пятилетней дочери с той же бесконечной тоской и нежностью. - Ты нам нужен!

Теперь сердце Морозова застряло где-то в горле. Он слышал, как плачет Максим, которому не было даже года, и хотелось кричать, но Саша не мог. Его мощную шею словно взяли в тиски, сжимая всё сильнее и он поймал себя на мысли, что больше не хочет затягивать с встречей. Почему бы не пойти к ним прямо сейчас и, наконец, снова обнять. Почувствовать их тепло, их запах, почувствовать себя снова счастливым, после стольких лет...

Шёпот слился в знакомое хриплое дыхание лейтенанта Козлова, чья фамилия полностью соответствовала его характеру. Во всяком случае, так говорили женщины, коих у него было немало. Он курил папиросу, пуская дым в ночное звёздное небо и пристально рассматривая, как едкое белое облако медленно растворяется в стоячем сухом воздухе. Дроздов сидел рядом, глядел на это зрелище вместе с ним, помешивая в металлической тарелке ароматную кашу с тушёной говядиной.

- Как думаешь, Миш, долго ещё нам с тобой торчать в этом аду? - задумчиво спросил Козлов, сделав глубокую затяжку.

Сержант, почему-то, прекрасно знал, что произойдёт после этого вопроса, на который он так и не успел дать ответ, как и не успел даже попробовать своей каши на ужин.

Ответ был - пара мгновений. Но лишь для лейтенанта и остального отряда. Враг ударил неожиданно и точно. Дроздова отбросило ударной волной метров на десять. Он попытался подняться, но тщетно. Затухающим взглядом он увидел кратер на месте их лагеря и голову Козлова, что упала рядом с ним.

- Как ты выжил, Миш? - сиплым, булькающим голосом заговорила она внезапно, но сержанта это, почему-то, не смутило. - Ты должен был пойти со мной до конца. Или, хотя бы, лучше проанализировать разведданные. Но ты не справился. Теперь смотри, что случилось по твоей вине. Ты должен был отдать свою жизнь за этих солдат, Миша, но почему-то все эти солдаты отдали свои жизни за одну твою. Неправильно это всё, друг мой.

Дроздов мысленно согласился с этими доводами, роняя скупую слезу на холодную землю и тут из дыма начали выходить все солдаты, которые погибли, как он считал, по его вине. Кто-то прыгал на одной ноге, кто-то полз по земле, потеряв нижнюю часть тела, кто-то тащил свои внутренности в руках. Длинные ленты кишок скользили и вываливались, от чего несущие спотыкались и падали, но неизменно вставали, собирали их и снова шли дальше.

Вдруг рядом возник тот самый бесформенный кусок плоти, который он рассматривал ещё совсем недавно, вслед за ним, появились остальные вояки, сгинувшие в этой тьме.

- Товарищ сержант... - зашелестели голоса, сливаясь в один леденящий шёпот. - Почему мы? Почему ты повёл нас на смерть. Теперь наша кровь на твоих руках, сержант.

Они медленно, словно марионетки, стали приближаться, протягивая почерневшие, расплывающиеся во мраке руки.

- Останься с нами, командир. Твоё место среди нас. Среди твоих погибших братьев.

Дроздов так и не смог подняться. Он закрыл уши руками и уткнулся лицом в землю, заорав, что было мочи. Но это не помогало. Чувство вины сейчас грызло куда сильней, чем обычно...

Он не слышал шёпота. Он видел. Он снова был в супермаркете, где для него всё началось. Тьма уже поднялась по пояс, подбираясь к нему всё ближе. Вокруг кричали, бежали, растворялись, превращаясь в бесформенные чёрные лужи. Прямо перед ним, по щиколотку в этой жиже, стоял Паша. Но он не замечал этого. Старший брат смотрел куда-то сквозь свой гаснущий телефон, не шевелясь.

- Паша! - закричал Дима, но голос его не прозвучал, словно он лишился голосовых связок. - Паш! Оно забирает тебя!

Но тщетно. Его рот открывался, словно у рыбы, пытающейся вдохнуть на губительной суше.

Он пытался бежать к брату, но ноги не слушались, будто увязли в густой смоле. Чернота поднималась всё выше, обволакивая его бёдра, живот, но лицо его так и оставалось бесстрастным, безучастным, а его равнодушные глаза, казалось, превратились в стекло.

- Паша! Не оставляй меня одного!

Дима рванулся к нему из последних сил, протягивая руку, чтобы схватить и вытащить брата, но его пальцы прошли сквозь силуэт, как сквозь дым. Паша медленно погружался в трясину, превращаясь в чёрную статую, которая вот-вот превратится в смолянистое пятно на холодном полу.

- Я один! Я остался совсем один! - взвыл Дима, падая на колени, угодив в липкую чёрную жижу, которая тут же поползла по его телу...

Шёпот стал голосом его новой девушки. Кати. Нежным, соблазнительным.

- Пашенька... Я тут. В темноте. Мне так страшно. Они... они везде. Но я нашла щель. Проход. Узкий. Там свет. Настоящий, яркий, как раньше. Иди ко мне, сквозь этот мрак. Протяни мне руку и мы будем вместе. Навсегда.

Он видел её лицо, мерцающее, как мираж, прямо в чёрной стене ночного мрака. Её рука, тонкая, бледная, протягивалась к нему из пустоты. За ней - проблеск тёплого, нежного света, как в уютной комнате. Любовь. Спасение. Избавление от кошмара. Всего несколько шагов, протянуть руку... и он, наконец, обнимет её. Он сделал неуверенный шаг навстречу к ней, рука невольно потянулась к призрачному видению...

Шёпот матери перерос в ясный голос и он увидел. Не бездну, а порог родного дома в деревне. Солнечный свет золотом лился с ясного неба, пахло свежескошенной травой и свежими пирогами. На крыльце, улыбаясь, приветственно махала рукой мать. Такая, какой он помнил её до болезни.

- Вась, ну что ты стоишь? Проходи скорей, пирожки стынут. Только что из печи достала.

За её спиной, в прохладной тени сеней, маячил отец. Дом был цел, сад цвёл, и нигде - ни тени страха, ни запаха гнили. Рай, до которого один лишь шаг. Просто шагнуть с этого уродливого уступа и очутиться дома.

- Иди сынок. - Прокряхтел отец, тепло улыбнувшись, - мы давно тебя ждём.

Видения кружили, накладывались, сменяли друг друга с безумной скоростью, предлагая каждому свой личный рай, или ад, связанные общим шёпотом, зовущим к гибели или безумию.

Петриченко засмеялся. Звонко, безумно.

- Я иду, матушка! - крикнул он в бездну и сделал широкий шаг вперёд, сбрасывая с себя снаряжение.

Резкий, оглушительный звук разорвал гипнотическую паутину видений. Морозов вздрогнул и вскрикнул от пронзительной боли. На его плече расплывалось алое пятно. Это Вася, выбрасывая пистолет, нажал на спусковой крючок, каким-то чудом сняв оружие с предохранителя.

Лицо Саши было искажено ужасом и болью. Ужасом - от видения семьи и боль от ранения. Но этот выстрел, этот физический сильный удар вырвал его из морока шёпота на долю секунды и этого хватило.

- Вася! Нет! - заорал он настоящим, живым голосом.

Но было поздно. Шаг в бездну был уже сделан. С безмятежной глупой улыбкой на лице.

Его падение было неестественным. Он не полетел вниз, а будто застыл в самом начале своего полёта, в полуметре от края. Его тело начало дико вытягиваться, превращаясь в тонкую, невероятно длинную, нить, как горячий пластик. Его ноги, руки, тело и лицо - всё расплющилось, исказилось в чудовищной гримасе. Петриченко, словно попал в зону действия магнетара, о которых Морозов читал в книжках про космос. Рот Васи открылся в беззвучном крике нечеловеческой агонии - сначала ничего не было слышно, но потом, из бездны, вырвался тот самый, душераздирающий вопль тысяч голосов, но солировал в этот раз в этом вопле один - Васин, доведённый до писка. Его растянутая фигура, превратившаяся в жуткую верёвку из человеческой плоти, зависла на мгновение, и начала стремительно растворяться, как сахар в воде, превращаясь в струйки чёрного дыма, которые тут же втягивались в пульсирующий мрак бездны. Через несколько секунд от Петриченко не осталось ничего. Ни запаха, ни звука. Только всё та же зловещая чернота.

Шёпот исчез. Видения рассеялись. Тишина навалилась на уши тяжёлым грузом. Морозов сидел на коленях, сжимая окровавленное плечо. Боль была острой, зато реальной. Он смотре на место, где только что был Вася, с немым ужасом. Дроздов, бледный как смерть, тяжело дышал, приходя в себя от кошмара, Димка рыдал, уткнувшись в грудь брата.

- Спускайтесь! Быстро в машину! - командным тоном прокричал Паша, пришедший в чувства быстрее остальных, понимая, что сейчас малейшее промедление может стоить жизней. Скоро наступит ночь.

Морозов, стиснув зубы от боли, кинулся вниз, цепляясь и царапаясь об острые края искорёженного металла. Он даже не обратил внимания на то, как порезал ладонь, хватаясь за раму, где торчало стекло. Не обратил внимания и на хлынувшую кровь из новой глубокой раны. Единственной целью было быстрее добраться до машины, иначе - смерть. Страшная и мучительная. Эта мысль хорошо подстёгивала двигаться вперёд.

Забравшись в кабину, Дроздов молча выслушал содержательный доклад Морозова и, не желая оставаться здесь больше ни на секунду, резко включил фары. Воздух сгущался, темнел с неестественной скоростью. Сумерки переходили в ночь. Тени под обломками казались гуще, злее.

Яркие лучи пробили мглу, но упёрлись в стену черноты уже метров через десять. Двигатель взревел так, будто бросал вызов тишине.

- Серж... - Морозов сглотнул, глядя на него и тяжело дыша. - Товарищ сержант. Куда? Ночь же... не видно ничего.

- В город. - Отрезал Дроздов. Его глаза горели в полумраке кабины то ли страхом, то ли безумием, то ли отчаянием. А, может быть, решимостью. - Сидеть здесь и ждать, когда оно снова начнёт шептать? Или когда батарейки сядут? К тому же, тебе срочно помощь медицинская нужна, а аптечку нашу... ну, ты знаешь. Поедем. Медленно. Не останавливаясь. Свет не гасить ни при каких обстоятельствах! Мы прорвёмся сквозь эту жопу, какой бы тёмной она ни была.

Он включил первую передачу. «Урал» дрогнул и медленно пополз вперёд, подальше от этого жуткого обрыва, к городу, который теперь был их единственным проклятым миром. Фары боролись с тьмой, отвоёвывая жалкие метры видимости. Лучи дрожали на неровной дороге. За окнами, за пределами света чернота сгущалась плотной непробиваемой стеной. Она уже не просо висела. Она дышала. Они чувствовали её холодное дыхание, проникающее сквозь щели кабины, слышали её тихий многослойный гул, нарастающий где-то впереди и по бокам.

- Слева! - крикнул Паша, направляя луч фонаря. На границе света мелькнуло что-то высокое, долговязое, скользнуло и исчезло.

Дроздов не сбавил скорости. Он впился взглядом в узкий коридор света перед капотом, руки мёртвой хваткой сжимали руль. У Морозова внутри всё сжалось от нахлынувшего дежавю.

- Правее... - пробормотал он, прижимая раненое плечо. Он видел, как чернота справа, за лучом фары, сгустилась, образовав смутные очертания, шевелящиеся, как подводные растения.

Внезапно лобовое стекло покрылось частыми мелкими каплями. Не дождя. Холодной, маслянистой росы. Или самой тьмой. Дворники заскрежетали, размазывая липкую субстанцию.

Гул нарастал. Теперь в нём явственно слышались стоны, плач, смех и шёпот. Тот самый адский хор висел в воздухе, обволакивал машину, пробирался внутрь.

- Не слушайте! - рявкнул Дроздов, но его голос потонул в нарастающем вое. - Светите! Все, кто может, светите вокруг!

Лучи фонарей из кузова задёргались, выхватывая из мрака то пустую дорогу, то сломанный столб, то, на миг, чёрную, скользящую тень, извивающуюся на свету.

Машина ехала медленно, как в густом киселе. Казалось, что сама тьма сопротивляется их движению. Холод усилился, а дыхание стало видимым в свете.

И вдруг, прямо перед капотом, возникла чёрная фигура, стоявшая на их пути прямо по середине дороги.

- Тормози! - инстинктивно крикнул Пашка.

Дроздов лишь сильнее вдавил педаль газа.

- Не останавливаться. - Процедил он сквозь зубы.

«Урал» рванул вперёд. Фары осветили силуэт в упор, так и не пробившись сквозь его мрак. И, в последний момент, когда бампер уже должен был коснуться его, он, будто, обернулся, будто превратившись в чёрную воронку и из этой воронки вырвался нечеловеческий визг.

Почувствовался лёгкий удар и машина проехала сквозь фигуру. Она распалась на клубы чёрного дыма, которые тут же слились с окружающей тьмой. Визг, словно, пронёсся мимо, потонув в общем вое.

Дроздов смотрел только вперёд. В сужающийся луч света, ведущий в чёрное горло ночи. Город был где-то там, впереди. Их тюрьма. Их последний рубеж. И они ехали ему на встречу, в этот крик, сжимающий стальные бока «Урала», ехали в самое сердце тьмы.

- Что? - спросил он, хотя чётко слышал то, что сказала Катя.

Олег сделал вид, что не расслышал её, но, на самом деле, ему просто хотелось слышать её голос. В последнее время они почти не разговаривали и сейчас ему этот предстоящий разговор, казался мёдом для ушей.

- Я говорю, что причина может быть в самом городе.

Девушка, наконец, повернулась к нему, сверкнув холодными синими глазами так, что Олегу стало немного не по себе. Хотя, это был, скорее, не холод, а какая-то отрешённость. Может быть, она просто старается максимально сконцентрироваться на цели? Поэтому сейчас так скупа на эмоции? Может быть... Скорее всего, так и есть. Возможно, даже стоит последовать её примеру.

- Что ты имеешь в виду? - спросил Олег, резко отведя от неё глаза, чтобы скрыть своё смущение. Боялся, что она уловит в его взгляде то, в чём он сам себе ещё не хотел признаваться. - Что не так с нашим городом?

- Я думаю, что с городом то, как раз, всё в порядке. - Она закинула непослушную белокурую прядь волос за ухо и подошла ближе к парню, обдав его, ставшим почти родным, ароматом ванили. Единственного, что перебивало вездесущий смрад. - Возможно, это какая-то чёрная магия...

Последние слова Катя сказала тихим, заговорческим, тоном, будто бы боялась, что её может кто-то услышать кроме Олега.

Парень даже подавился слюной, от такого неожиданного предположения. Он громко закашлял и надеялся, что это поможет скрыть его ехидную усмешку. Однако, девушка оказалась куда более проницательнее, чем он себе представлял.

- А что не так? - резко, даже режущим слух тоном, спросила Катя, когда Олег, наконец, притих. - По-твоему этот зловонный смертоносный мрак, блуждающие тени в нём, отражение в зеркале, которое выпивает твоё пойло, в конце концов эта дорога, ведущая в пустоту - реально, а колдовство - нет? Посуди сам. Ведь мы не можем найти рационального объяснения всему, что здесь происходит, а это значит, что мой вариант вполне имеет место быть.

- Безумие какое-то... - выдавил из себя Олег, чувствуя себя дураком. Ведь он до последнего гнал от себя эту мысль подальше, как назойливую муху, но она, всё же, поселилась у него в голове. Так, или иначе, он не хотел ударить в грязь лицом перед Катей, перебирая возможные варианты. - А ты не думала о том, что мы давно уже погибли, вместе со всеми и это наш персональный ад? Или, может быть, мы сейчас в коме, а наши души пытаются найти путь к свету? Ну, или кто-то из нас в коме, а кто-то что-то вроде проводника. Ещё, может быть, что всё это виртуальная реальность. Игра на выживание, к которой нас подключили и мы пытаемся найти выход. Кто знает, до чего технологии дошли?

Катя так долго молчала, что Олегу показалось это время вечностью, но, всё же, не торопил с ответом. Ему казалось, что его варианты тоже весьма хороши, что их нельзя оспорить. От этой мысли он заулыбался. Как оказалось, его праздность оказалась преждевременной.

- Допустим, - сказала девушка на выдохе и пристально посмотрела на спутника. - Предположим, что это ад, или кома, и наши души здесь страдают. Но ты ешь, пьёшь, спишь... ходишь по нужде. Откуда эти потребности у бестелесного существа? Их не должно быть. К тому же, твой палец должен напоминать тебе о реальности происходящего. А если это, как ты говоришь, виртуальная реальность, значит и колдовство в этой самой симуляции вполне приемлемо.

- Хорошо, - наконец, сдался Олег, бегая глазами по почерневшим деревьям у дороги, - что ты предлагаешь делать дальше?

- Ну, по закону вселенной - на любое действие обязательно есть равное ему противодействие. - Катя задумалась ненадолго, провожая взглядом целлофановый пакет, гонимый ветром во мрак пустоты. - Это значит, что должно быть какое-то заклинание, или обряд, который поставит всё на свои места. Единственное, чего не могу придумать, так это то, откуда начать поиски ответов.

- Женщины... - буркнул Олег, наконец, заставив себя посмотреть ей в глаза. Голубые, как небо в ясный летний день. Может быть, всё же от освещения зависит, или ракурса? Ему это казалось немного странным и, в то же время, очень красивым. - Ты, наверное, карты таро раскладывала, когда всё было нормально? Или астрологические прогнозы клепала? И сейчас чувствуешь себя, прямо, как рыба в воде?

- Можешь острить, сколько угодно. - Катя фыркнула и пошла к машине. - Я одна поищу. До города только довези. - Бросила она за спину, не оборачиваясь.

Олег прикусил себе губу до боли за свой последний комментарий. Это ж надо было, такое сказать. Девушки же толпами вешаются на таких парней, которые высмеивают их убеждения. А если ещё и над их интеллектом смеяться... а ещё лучше над родителями. Или со своей мамой сравнивать? А ещё круче с бывшей. Тогда вообще отбоя не будет... от тоски и самобичевания. Потому что сам мудак.

- Прости, я не со зла эту хрень ляпнул! - крикнул он Кате в след, когда она уже хотела захлопнуть дверь. - Просто не подумал. - Начал оправдываться парень, виновато опустив голову. Девушка встала, чтобы выслушать. - Я вообще редко думаю, прежде чем что-то сказать. Понимаю, привычка дурная. Поэтому, наверное, и был одиноким всю жизнь, но... я исправлюсь, обещаю. Просто, дай мне время. Я не хочу тебя обидеть, или оскорбить. Напротив. Мне хочется тебя поддержать. Ведь сейчас всё катится к чертям, но, почему то, именно в этот момент, с тобой, я не чувствую себя одиноким. Я чувствую себя живым. Но, старые установки до сих пор работают и... мне тяжело подстраиваться под ситуацию с ходу.

Катя внимательно выслушала его исповедь и села в машину, резко захлопнув дверь. Гулкое эхо от хлопка разнеслось по пустой дороге, затерявшись где-то в пустоте, где она обрывается. Олег поморщился. Внутри у него всё сжалось. Он боялся идти к машине, переживая о том, что девушка не восприняла его покаяние всерьёз.

Парень, всё же, собрался духом, неловко водрузившись за руль, вдохнув ваниль и стараясь не поймать взгляд Кати, которая даже бровью не повела в его сторону, рассматривая мрачный пейзаж за окном автомобиля.

- В библиотеке можно что-нибудь поискать на эту тему. - Дрожащим голосом промямлил он, поворачивая ключ зажигания. - Есть небольшая вероятность, что там есть что-то, что нам поможет. Я... я хочу пойти с тобой. До конца.

- Хорошая мысль. - Девушка явно смягчилась, даже улыбнулась, посмотрев на Олега. Тот, в свою очередь, уставился в лобовое стекло, опасаясь, что выдаст ещё какую-нибудь остроту. - Поехали.

Дорога обратно в город казалась короче, но тяжелее. Каждый километр, приближавший их к серым громадам зданий, ощущался, как шаг назад, в пасть зверя. Олег вёл машину молча, сосредоточенно. Культя болела тупой, напоминающей болью. Катя тоже не вымолвила ни слова за весь путь, сидя с непроницаемым профилем в, освещённым серым светом заката.

- Библиотека имени Горького, - глухо произнёс Олег, сворачивая на знакомую улицу. - Центральная. Там должен быть большой фонд.

Здание библиотеки, монументальное, в стиле Сталинского ампира, предстало перед ними, как мрачный монумент забытому знанию. Тяжёлые дубовые двери были распахнуты настежь, будто здание, в последнем вздохе, распахнуло рот. Перед входом валялись пара обгоревших книг, страницы которых ветер разметал по закопчённому асфальту.

- Готов? - Катя повернулась к Олегу. Её глаза в полумраке салона казались почти чёрными.

Он кивнул, заглушил двигатель.

Библиотека встретила их гробовой тишиной, нарушаемой лишь скрипом старых паркетных досок под ногами и свистом ледяного, гулявшего в высоких открытых витражах. Густой воздух был пропитан пылью веков, старой бумагой и всё тем же сладковато-приторным запахом тления, который теперь был неотъемлемой частью этого мира. Лучи их фонарей, казалось, не столько освещали пространство, сколько подчёркивали его мрак. Высокие стеллажи, уходящие в непроглядную черноту, напоминали надгробия в гигантском склепе, а в углах, до куда свет не доставал, уже клубились знакомые, пульсирующие сгустки теней, словно чёрные грибы, выросшие на разлагающемся теле.

- Здесь пахнет могилой, - проворчал Олег, нервно поправляя повязку на пальце.

Его луч фонаря скользнул по корешкам книг, покрытых толстым саваном пыли. Он направил его в глубокий проход между стеллажами. Там, в самом конце, чернота не просто висела - она шевелилась. Тонкие струйки маслянистого мрака стекали с полок, сливаясь в небольшие лужи на полу, которые тут же втягивались обратно. Тьма здесь словно дышала.

Катя направила свой фонарик туда же. Два луча, дрожащие в пыльной мгле, упёрлись в живую стену тьмы, словно разрезав её пополам. И тьма взвыла. Пронзительный нечеловеческий визг, полный боли и ярости, эхом разлетелся по пустым залам. Казалось, что задрожали стены, зазвенели стёкла витражей, а пол под ногами, будто, стал зыбким. Звук бил по барабанным перепонкам, скрёб по нервам, заставляя внутренности сжиматься в комок. Катя инстинктивно вжалась в Олега, сильно зажав уши.

- Гасим фонарики! - крикнул Олег, однако, Катя его едва расслышала, до сих пор оглушённая этим неистовым криком.

Темнота, лишённая света, сомкнулась мгновенно. Густая и всепоглощающая. Но вой стих не сразу. Он долго висел в воздухе, постепенно затихая, переходя в зловещий многоголосый шёпот, доносящийся, словно, из самих стен.

Они неуверенно двинулись дальше, чувствуя, как кровь стучит в ушах и... что-то ещё.

Шаги. Чёткие, мерные. Не в такт их собственным. Где-то в соседнем зале. Шаги по паркету, прерываемые скрипом старого сухого дерева. Олег замер, схватив Катю за руку. Она ответила сильным сжатием пальцев. Шаги медленно отдалялись. Казалось, кто-то обходит стеллажи, проверяя проходы.

- Кто... - начала шёпотом Катя, но Олег резко сжал её руку до боли, заставляя замолчать

Адреналин новой волной хлынул в кровь. Неужели они не одни? Мародёр? Безумец? Или оно научилось ходить при свете солнца? Олег почувствовал, как по спине ползёт холод. Катя затаила дыхание.

Шаги затихли. На несколько, мучительно долгих, секунд нарушаемая шёпотом тьмы. Потом - громкий, протяжный скрип тяжёлой двери, где-то в дальнем конце библиотеки, после - громкий хлопок и снова тишина.

Олег осторожно  выглянул из-за угла. Проход был пуст. Лишь пыль, висящая в воздухе, да клубящиеся в углах тени.

- Ушли? - прошептала Катя, едва слышно.

- Или затаились, - мрачно ответил Олег. - Сидеть здесь - смерти ждать. Идём. Времени мало.

Они двинулись вглубь зала, к секции, где, судя по полустёртым табличкам, хранились различные редкие издания. Они озирались на каждый шорох, на каждое движение тени в периферии зрения. Воздух становился всё тяжелее.

Секция редких книг представляла собой отдельный закуток, отгороженный низкими барьерами. Они двинулись вглубь, как слепые котята в лабиринте. Лучи фонарей скользили по корешкам книг, покрытым пылью. «История искусства», «Физика», «Агротехника», «Сборник стихов XVII века». Ничего.

Они прошли в следующий ряд. «Экономика», «Геология», «Зарубежная литература XIX века». Снова ничего, что могло бы помочь.

- Вот! - Катя остановилась у стеллажа с табличкой, едва читаемой под слоем пыли: «Религия. Философия». - Может быть здесь что-нибудь есть.

Они начали лихорадочно сдувать пыль, просматривая названия. «История мировых религий», «Философские трактаты эпохи Просвещения», «Этика», «Основы атеизма», «Мифы древней Греции».

Олег швырнул толстый том обратно на полку и тьма в верхнем углу словно оживилась.

- Бред! Всё не то! Где хоть намёк на это? На тени? На пустоту?

- Должно быть хоть что-то! - Катя нервно перебирала книги чернеющими от пыли пальцами. - Где-то, что-то про забытых богов, про древние проклятия...

Олег скептически покосился на брошенный том о мифах древней Греции. Его фонарик метнулся куда-то вглубь и там он выхватил лучом массивный дубовый стол, заваленный бумагами.

- Смотри, - шепнул он Кате, не сводя с него глаз.

- Ни пылинки... - настороженно ответила она, подойдя к столу, глядя на рассыпанные бумаги и обугленные фрагменты каких-то рукописей.

Олег принялся сгребать все эти бумаги в кучу и из под них им показалась книга. Не просто большая - огромная. Толстенный кожаный переплёт, потемневший от времени, с металлическими застёжками, которые, к счастью, были расстёгнуты.

Открытые страницы книги были покрыты сложными витиеватыми символами, которые явно не принадлежали знакомому им алфавиту. Но, среди этих непонятных строк и столбцов текста было то, что захватывало дух и заставляло кровь стынуть в жилах.

Точные, детализированные изображения пентаграмм, гексаграмм, сложных кругов с пересекающимися линиями и надписями на непонятном языке. И самое жуткое - изображения существ. Не людей, не животных. Сущностей с козлиными головами, множеством глаз, крыльями летучих мышей, змеиными хвостами. Странные символы, печати... всё это было нарисовано с пугающим натурализмом.

Они замерли, впиваясь взглядами в страницы. Олег машинально перелистнул тяжёлый лист и им предстал рисунок, занимающий почти всю страницу напротив изображения демона. Это был не просто символ. Это была чёрная бездна, заключённая в форму. Спираль, выкованная из бесчисленных острых шипов, каждый из которых был крошечным, искажённым лицом бьющегося в агонии человека. Шипы сходились к центру, образуя воронку, уходящую в абсолютную черноту. Эта центральная чернота казалась живой, гипнотизирующей, настоящей дырой в пергаменте, затягивающей взгляд. По краям воронки, там, где шипы встречались с чернотой, были начертаны три переплетённых кольца, напоминающих разорванные звенья цепи. Вся композиция ощущение вечной пустоты, бесконечного падения и неутолимого голода. Даже просто глядя на неё Олег почувствовал головокружение, словно его действительно затягивало в эту нарисованную бездну.

Изображение демона было кошмарным воплощением всего, что они пережили. Это была сама пустота, обрётшая форму. Амфорная, колоссальная пропасть в форме чудовища. Его тело казалось сотканным из концентрированной пульсирующей черноты, той, что пожирала свет и звук за окнами их убежищ. Оно не просо поглощало крошечные, искажённые ужасом, фигурки людей на иллюстрации. Оно растворяло их, втягивая в свою безликую сущность, как чёрная дыра втягивает звёзды. Границы этого тела были нечёткими, размытыми, дымчатыми. Они словно колебались и перетекали, как смола на медленном огне. Когда они всматривались, то им казалось, что они видели, как в этой чёрной мгле, проступали смутные очертания лица демона. То огромные глаза без зрачков, то зияющая пасть, но они тут же расплывались, не давая зафиксировать облик.

Из его недр, как ядовитые корни из гниющего пня, тянулись бесчисленные щупальца, такие же чёрные, как он сам. Они были не придатками, а продолжением его сути. Именно такие тени они видели, блуждающими в ночи. Смутные, бестелесные, с неестественно вытянутыми конечностями. На иллюстрации они вились вокруг демона, как рой мух вокруг падали. Но в их движении чувствовалась не хаотичность, а жуткая синхронность, словно все они управлялись единой, чудовищной волей. Живой разрыв в ткани мира. Ходячий мрак, который сам является вечной ночью.

- Это... это же... - прошептала Катя, глядя на Олега глазами, полными надежды.

Парень внезапно вздрогнул. Он почувствовал это раньше, чем увидел. Холод. Резкий, пронизывающий до костей. Запах гнили усилился в разы.

Кать... - его голос был хриплым, полным леденящего душу страхом. - Смотри...

Тьма уже клубилась в отдалении. Она наступала. Плотная, маслянистая, пульсирующая чёрная стена медленно, но неумолимо, заполняла проход между стеллажами, поглощая свет их фонарей на расстоянии вытянутой руки. Из её глубины доносился тот самый многоголосый стон. Она шла за ними.

- Бежим! - рявкнул Олег, не раздумывая.

Он схватил тяжёлую книгу, сунул её подмышку и рванул Катю за руку в противоположную от черноты сторону.

Они понеслись по залу, спотыкаясь об собственные ноги, огибая покосившиеся стеллажи. Лучи фонарей прыгали по стенам, выхватывая из мрака старые плакаты, зияющие провалы окон. За спиной нарастал гул. Вой тьмы сливался со звуком их собственных шагов и прерывистого дыхания. Холодный пот заливал спину Олега, но он не останавливался. Катя едва поспевала за ним, мёртвой хваткой вцепившись ему под локоть.

Внезапно она споткнулась о торчащую ножку стула, стоявшего в проходе, вскрикнула и упала, выронив фонарик. Тот, с глухим стуком, ударился о паркет, что-то в нём громко треснуло и луч мгновенно погас, погрузив угол зала в ещё больший мрак.

Катя, движимая инстинктом, уже протягивала руку к фонарю, но Олег резко дёрнул её вверх.

- Нужно бежать!

Он почти волочил её за собой, понимая, что секунды промедления - верная смерть. Надежда оставалась только на его фонарь и на то, что они успеют пробежать через главный вход.

Они выскочили в центральный зал. Входные двери были видны - распахнутые настежь. Но прямо на выходе их встретила плотная, дышащая стена тьмы, перекрывая дорогу. Она пульсировала и из неё тянулись тонкие, похожие на щупальца, струйки черноты, словно она ощупывал пространство перед собой.

- Должен быть ещё выход! - выдохнул Олег, разворачиваясь.

Они рванули вглубь библиотеки. Туда, откуда до этого доносились звуки шагов и запирающейся двери.

Проход был узким, тёмным. Луч фонаря выхватил в конце тупика тяжёлую деревянную дверь.

- Откройся! - зарычал он, нажимая на ручку и толкая её изо всех сил.

Дверь не поддалась. Закрыта с другой стороны, или её заклинило. Катя прислонилась к стене рядом, смотря в сторону коридора, откуда уже накатывал гул и холод наступающей тьмы.

- Давай вместе! - крикнула она срывающимся от ужаса голосом.

Олег отступил на шаг и снова ударил плечом в дверь, не чувствуя боли. Раз. Два. Древесина вокруг замка затрещала, но дверь держалась. На третьем ударе он стукнул фонарь об наличник.

Раздался резкий треск. Луч бешено замерцал, выхватывая из темноты искажённые тени, дрожащие руки Кати, большие от ужаса глаза Олега... От этого мерцания зарябило в глазах, мир поплыл. А через несколько секунд спасительный луч погас.

Казалось, в это мгновение, замолчала даже сама тьма. На миг воцарилась гнетущая тишина. Глухая. Ватная.

- Вот же срань!  - раздосадовано, сквозь стиснутые зубы выдавил Олег, прижимая к себе тяжёлую книгу и закрывая Катю своим телом.

И тихая библиотека погрузилась в адскую песнь бушующего мрака.

Он сидел на корточках, бессильно сжимая пузырёк с обезболивающим. Жалкая пародия на лекарство против кошмара.

Культя женщины, туго перетянутая грязными бинтами, пульсировала. Не кровью, а чёрными, живыми прожилками. Володя заметил, как тёмные узоры ползли вверх по бедру, будто растение паразит оплетало свою жертву ядовитыми корнями. Они вились под кожей, пульсируя в такт её слабеющему сердцу.

- Не нужно, - выдохнула Яна слабым, едва слышимым голосом, когда Володя потянулся к бинтам. - Не прикасайся ко мне.

- Это ещё почему? - Володя хотел показаться удивлённым, но вышло у него это не убедительно.

Он и сам прекрасно понимал почему, только боялся признаться в этом даже самому себе и знание это лежало в желудке холодным камнем.

Она медленно повернула к нему голову. В тусклом лампы свете её глаза казались огромными, бездонными.

- Тьма внутри меня, - слова Яны были тихими, но невероятно тяжёлыми. - Я её чувствую. Чувствую, как она ест... жрёт меня изнутри... Каждый вдох - это она. Каждый удар сердца - её толчок. Она заполняет пустоту во мне, делая её ещё страшнее.

- Что я могу для тебя сделать? - шёпотом спросил Володя, боясь, как бы не услышала Маша, смотревшая пустыми глазами в непроглядную чернь за окном.

- Убей меня, - Яна впилась пальцами в запястье мужа, с трудом приподняла голову и уже молящим тоном повторила, - прошу, прекрати это. Просто убей меня. Это невыносимо. - В её голосе не было истерики. Только ледяная, исчерпывающая ясность и отчаяние. - Я не хочу умереть вот так! Не хочу чувствовать, как она пожирает мои мысли! Не хочу стать... этим.

- Я... - он растерялся, даже не представляя себе, как на это реагировать, - я не могу, ты что?!

- Ты спросил, что ты можешь сделать для меня? - теперь голос Яны звучал настойчивее, - так вот, это единственное, что мне поможет. Я не хочу больше слышать эти голоса в голове, чувствовать, как моя плоть растворяется во мне, не хочу больше мучиться. Прошу, помоги мне!

- Голоса? - Володя насторожился, краем глаза отметив, как Маша, сидевшая у окна и уставившаяся в черноту, резко обернулась. Она явно услышала последнюю просьбу матери и, с потерянным видом, уставилась на родителей. - Что за голоса? Что они тебе говорят?

Вдруг глаза Яны стали чёрными, как мрак за окном, её рот неестественно растянулся и оттуда вырвался целый хор голосов, давящий на уши, раздирая душу.

- Помоги... Выпусти нас! Я больше так не могу! Больно! Мама?! Это конец?! Останови это!

Голоса были мужскими, женскими, детскими, стариковскими. Они звучали с разной громкостью, с разной интонацией - от тихого стенания до пронзительного визга бьющегося в агонии. Но все несли одно: невыносимую боль, панический ужас и мольбу о прекращении всего этого.

Этот хор обрушился на Володю, на Машу, на Виктора, застывшего у прилавка, на Мишу, жавшегося в углу, на Валю, которая перестала причитать и смотрела на Яну с открытым ртом. Звук давил на перепонки, лез в мозг, скрёб по нервам.

Маша вскрикнула и зажала уши. Володя инстинктивно отпрянул, ощущая ледяную волну страха, прокатившуюся по спине.

Так же внезапно, как и началось, это прекратилось. Голоса оборвались. Глаза Яны снова стали зелёными, но теперь в них читались только бесконечная усталость и глубокая, всеобъемлющая печаль. Она посмотрела на Володю теми же глазами, в которые он влюбился много лет назад на студенческой вечеринке. Взглядом, который обещал целую жизнь. Только теперь он обещал лишь горький конец.

- Откуда? - прошептала она, задумчиво. - Что это такое, Володь?

Он не мог ответить. Казалось, все слова были выжжены из него тем адским хором.

- А ведь хороший вопрос, - влез в разговор Виктор, рукавом вытирая со лба липкий пот. Он выглядел постаревшим лет на десять за эти дни. - Мы же об этом вообще не думали. Так, пара вопросов было, не более. Мы всё время бегали, прятались, выживали... о сыне твоём думали, о жене моей... о еде, о свете. А спросить - что нас убывает? - он махнул рукой в сторону зарешечённого окна, за которым клубился непроглядный мрак. - Может, это оружие? Какая-то новая химическая гадость, вызывающая массовые галлюцинации? Сирена же не просто так выла. Может, если подальше убраться от эпицентра?..

- Маловероятно, - нахмурился Володя, цепляясь за логику, как утопающий за соломинку. Он встал, начал шагами мерить крошечное пространство перед прилавком. - Тени. Эти... силуэты. Их же все видят? Так? Маша видела, я видел, ты, Миша... Валя? - он обвёл взглядом кивающие бледные лица. - Галлюцинации от отравляющих веществ у всех разные. А тут - одинаковый кошмар. И голоса... - он кивнул в сторону Яны, - она слышала не себя. Она слышала их. Тех, кого, скорее всего, забрала тьма. Как будто они там. В ней. В этой черноте. Они живые? Мёртвые? Не знаю. Но они там заперты.

Мысль была чудовищной. Она висела в воздухе. Тяжёлая и неопровержимая. Маша сдавленно всхлипнула. Виктор побледнел ещё больше. Мысль о том, что его благоверная жена на просто исчезла, а застряла там, в этом вечном крике...

В этот момент из подсобки донёсся оглушительный звон стекла, а следом, спотыкаясь, выкатился Толя. Лицо его было цвета мокрого пепла, глаза выпучены, полные чистого животного страха. В трясущейся руке он сжимал пустую бутылку из-под водки.

- Ты чего это? - спросила Валя, нахмурив брови.

- Т... т... там зеркало...

Голос его дрожал, глаза были круглыми от страха, однако бутылку водки в руке он держал крепко, не смотря на то, что та была пуста.

- Зеркало разбил, паскуда? - посуровела женщина и встала с насиженного места.

Стало ясно, что сейчас этого сухого мужичка завяжут в узел, или сломают ему пару костей.

- Подожди, не горячись, - как можно мягче попросил Володя, - дай ему прийти в себя. Уверен, у него была на то причина и он нам её расскажет.

- Там, - Толя сглотнул, неуверенно продолжил, - в зеркале я... не я... В общем, отражение, оно моё, но не моё.

- Понятно, - Валя глубоко вздохнула, злобно посмотрев на алкоголика, - до белочки добухался, прощелыга. Сейчас лечить будем.

- Да погоди ты! - резко оборвал её Виктор, встав между ней и дрожащим Толей. Его глаза были прикованы к лицу алкоголика. Тот страх был слишком настоящим, слишком хорошо знакомым всем им. - Отметелить ты его всегда успеешь. До утра он точно ни куда отсюда не денется. Пусть сначала нормально расскажет, что случилось, вдруг это важная информация. Говори, Толя. Что случилось?

- Ладно, - буркнула женщина, но было видно, что пыл её ни сколечко не угас, - пускай вещает. И не дай Бог там что-то невразумительное, твоя синяя морда разобьётся точно так же, как  моё зеркало.

Толя сглотнул. Его взгляд метнулся по углам, словно боялся, что из тени вынырнет что-то невидимое для других. Он пошатнулся, опёрся о прилавок, оставив жирный отпечаток потной ладони. Толя сам был не уверен в том, что видел. Может быть, правда горячка? Но и за окном творится чёрт знает, что. Это же все видят. Так почему не может быть чертовщины с зеркалами? Просто, кроме него, в них давно ни кто не смотрел. Очень может быть, что и остальные бы увидели там нечто.

- Ну, - устав от долгой паузы, Виктор слегка подтолкнул его, от чего тот зашатался, как неваляшка, - рассказывай. А то если будешь молчать, Валя тебя точно на куски порвёт, а так есть шанс, что цел останешься.

- П-проснулся... - начал он, запинаясь. Испуганно осмотрелся, понимая, что он тоже пропустил что-то страшное, но рассказ начал. - П-просыпаюсь я, значит, и в зеркало на себя смотрю... Помятый весь, голова гудит, что сил нет, во рту - пустыня. Вижу - у лежанки бутылочка стоит моя, опохмельная. Хвать её, да в три глотка. Обернулся к зеркалу... глянул. - Он замолчал, снова сглотнув с трудом. - А оно... оно не глядит. Стоит, как статуя. Я - с бутылкой. Оно - без. И... ухмыляется. Зловеще так.

- Горячка, - буркнула Валя, закатывая рукава.

- И я так сначала подумал! - воскликнул Толя. - Решил, что бзик какой-то. Отосплюсь и всё нормально будет. Повернулся к нему спиной, лёг... а жуть то не уходит. Оглянулся через плечо... - голос его сорвался на визгливый шёпот. - А оно... оно петлю связало! Из провода, что на полу валялся! Петлю! И... голову свою в неё продевает! Стоит и улыбается! Мне! Я как вскочу! Бутылку - бац в стекло! Всё вдребезги! - Он тяжело задышал, вытирая пот со лба воротом рубашки. - А потом... гляжу за спину, на то место... а петля-то... настоящая. Висит. На стеллаже привязана. Точь-в-точь, как во сне. Точнее, в зеркале... Оно... оно хотело убить меня? Я не знаю... - он замолк, заметно сотрясаясь от мелкой дрожи.

Мёртвая тишина снова воцарилась в магазине. Даже дыхание Яны замерло на мгновение. Валя перевела взгляд с Толи на дверь подсобки, её лицо потеряло цвет. Виктор с Володей переглянулись, читая в глазах друг друга новый виток животного ужаса.

- Ну, смотри, киряльщик несчастный, - Валя звонко шлёпнула себя по бокам, направляясь к подсобке, - если брешешь, я тебе эту бутылку в горло запихну по самое донышко.

Грузная женщина, молча, изучала представшую картину. Повсюду осколки зеркала, которое она сама сюда принесла, когда раскошелилась на новое для дома. Пустая деревянная рама покосилась и открыла небольшую дыру в стене.

- Может быть, он сам петлю связал, - задумчиво сказал, стоявший рядом, Виктор, - повеситься хотел, да духу не хватило.

- Ну, не знаю, - Валя пожала своими покатыми плечами, - может быть. Вот только слишком аккуратный узел получился, а у него руки трясутся так, что можно яйца взбивать. Да, и зачем же зеркало тогда бить? Мог же просто сходить за добавкой, потом спать лечь. К чему такую ахинею придумывать?

- Я так понимаю, горячка у него уже была. Как знать, что там могло привидеться.

Володя достал походный нож  и ходил по небольшому помещению кругами, не в состоянии решиться на то, о чём так упорно просит его Яна.

- Пап, - тихо всхлипывая говорила Маша, сидящая у изголовья матери, не желая с ней прощаться, - ты же не станешь?.. Она поправится, вот увидишь.

Он не отвечал. Знал, что убить жену не сможет, как знал и то, что она не поправится. Его сводило с ума то, что она страдает, а у него не хватает решимости облегчить её участь. И что потом скажет дочь? Скорее всего ничего. Она просто его возненавидит.

К облегчению Володи муки Яны длились не так уж и долго. Она застонала. Её тело выгнулось в судороге. Чёрные прожилки на культе пульсировали ярче, быстрее. По телу пробежала волна мурашек. Володя бросился к ней.

- Милая, держись!

Но она уже не слышала. Её глаза снова потемнели, но на этот раз безмолвно. Из её открытого рта вырывался теперь не крик, а шипящий долгий выдох, как воздух из проколотой шины. Тело резко дёрнулось и обмякло. Дыхание остановилось, взгляд остекленел, уставившись в потолок, где неуместно весело плясала тень от фонаря.

Вдруг по магазину пронёсся оглушительный визг. Такой же, как и при смерти жены Виктора. Да, да, именно при смерти, теперь у них не оставалось в этом сомнений. Но всё стихло в то же мгновение.

- Мама! - завопила Маша, кинувшись к ней.

Володя схватил дочь за плечи, грубым рывком прижав к себе. Маша тихо пискнула, зарыдав с новой силой и уткнулась лицом в грудь отца. Он знал. Он видел, что жизнь ушла. Осталась только оболочка. И в ту же секунду эта оболочка начала меняться.

Кожа на лице и руках Яны резко потемнела, приобретая нездоровый маслянистый блеск. Она начала вздуваться, как тушка под солнцем, затем сдуваться. Чёрные прожилки взбухли, стали выпуклыми и... живыми. Они двигались под кожей, сливаясь, формируя нечто чужеродное. Кожа лопнула в нескольких местах, но кровь не хлынула. Оттуда сочилась густая, чёрная, как нефть, жижа. Она стекала по телу шипя и пузырясь на свету. Смрад усилился в сто крат. Сладковатая гниль смешалась с едкой химической вонью. Бинты на культе почернели и растворились, обнажив чёрную, пульсирующую массу, вместо раны. Тело Яны словно перестало быть человеческим. Оно стало сосудом, из которого изливалась сама тьма.

Володя не двигался. Он смотрел, как плоть его жены, женщины, которую он любил больше жизни, растворяется, превращаясь в этот мерзкий, живой мрак. Ярость, горе, боль и скорбь - всё смешалось в нём в единый клубок, который рвался наружу. Он не плакал. Он ненавидел. Ненавидел тьму. Ненавидел тени. Ненавидел этот сломанный мир. Ночи, которые раньше были наполнены теплом и любовью, превратились в отчаянную, полную боли и страха, борьбу за выживание, в которой он проигрывал.

Чёрная жижа покрыла тело полностью. Оно потеряло форму, осело, растекаясь по полу липкой пульсирующей лужей. Она бурлила, как кипящая смола, издавая тихое, противное бульканье. Потом лужа начала испаряться. Не паром, а чёрным вязким дымом, который тянулся вверх, к щелям в потолке, к вентиляции, растворяясь в воздух. Через минуту на полу, где лежала Яна, не осталось ничего. Ни кусочка плоти, ни капли жидкости, ни клочка ткани. Лишь обручальное кольцо на грязной плитке, будто с укором, смотрело на Володю.

- Господи Иисусе... - прошептала Валя, осеняя себя широким крестом. - Ни тела, ни костей. Ничего. Как в печку.

Тишина, наступившая после этого, была громче любого крика. Маша безутешно рыдала  на плече у Миши. Виктор сидел, прижавшись спиной к стеллажу с алкоголем, с пустым отсутствующим лицом. Толя бормотал что-то невнятное, уставившись в никуда.

Володя стоял над обручальным кольцом. Его кулаки были сжаты. Внутри, точно, что-то надломилось. Или сломалось совсем? Пустота в душе стала в разы больше. В глазах, наконец, высохших, горел холодный страх. Страх не за себя. За неё. Он посмотрел на Машу - его любимая дочь, его последнее дитя, его кровь и плоть, его всё на этой проклятой земле. Она рыдала в объятьях Миши, маленькая и беззащитная, как птенец, выброшенный в бурю из гнезда. Этот образ вонзился в сознание остриём ножа. Алёшка... Яна... Теперь - Маша? Нет. Нет! Я больше никого не отдам этой твари!

- Собираемся, - сказал он тихо, но так, что его все услышали. Голос был низким, хриплым, но не дрожал. Он сглотнул ком, перекрывший горло и продолжил, - сейчас собираем воду, консервы, всё, что можно унести. Фонари, батарейки - в первую очередь. Выезжаем с рассветом.

- Куда? - глухо спросил Виктор. Его собственный взгляд метнулся к Мише, который всё ещё прижимал к себе девушку. - Всюду одно и то же, Володь. Везде ад.

- Прочь отсюда! - вырвалось у него. Он махнул рукой, охватывая жестом всех, - прочь из города! Где... где может быть безопаснее! Где у Маши... у всех нас есть шанс! Сидеть здесь и ждать, когда эта мерзость доберётся до нас? Нет! Выезжаем, как только отступит тьма! Как и хотели изначально!

Ни кто не спорил. Даже Валя, обычно словоохотливая, молча закивала. Её глаза метались от обручального кольца на полу к бушующей темноте за окном. Толя, забыв про пустую бутылку, засеменил к рюкзакам.

- Слышал, сынок? - Виктор кивнул Володе, затем посмотрел на Мишу, который только крепче обнял Машу. - Уезжаем.

Сборы продолжились до рассвета. Рюкзаки с водой и тушёнкой, мешки с крупами, все фонари и батарейки, что нашлись - всё летело во вместительную машину Володи. Все шестеро они без труда расположились в просторном салоне, лишь немного стесняя друг друга. Решение посадить Валю спереди было чертовски правильным. Да и миниатюрный Толя предложил ехать в багажнике среди мешков и канистры с бензином, чтобы ни кому не доставлять неудобств своим перегаром.

Двери захлопнулись с глухим стуком, двигатель заурчал. Звук гулко разнёсся по мёртвому городу. Володя тронулся, ведя машину по безлюдным улицам, уходя в промышленную зону на окраине.

Окна были приоткрыты. Все смотрели куда-то в пустоту. Страх витал в салоне. Маша прижалась к двери, плечи её всё ещё вздрагивали. Виктор положил руку Мише на плечо. Володя сжимал руль. Его взгляд прикован к дороге, к горизонту, за которым должен быть выход, свобода, спасение для них всех.

Промзона встретила их царством ржавого металла и разбитыми окнами заброшенных цехов. Дорога здесь была шире, пустыннее. Сумерки медленно сгущались, окрашивая небо в грязно-багровые тона. Володя давил на газ, стрелка спидометра ползла вверх. Он должен был успеть. Вырваться из этой ловушки. Увезти Машу прочь из этого ада.

Впереди показался покосившийся шлагбаум заброшенного железнодорожного переезда и стирающийся знак «Городская черта». за ним - прямая, как стрела, дорога, уходящая вдаль, в наступающую серую мглу, неспешно покрывающую бескрайние поля. Надежда, слабая, как пламя свечи на ветру, теплилась в груди.

- Надеюсь, пронесёт, - пробормотал Виктор, нервно щёлкая зажигалкой.

Володя не ответил. Он прибавил газу, направляя машину прямо под поднятый шлагбаум. Сердце бешено колотилось. Ещё немного. Ещё пару километров. И мы вне... Он мысленно видел Машу в безопасности, на каком-нибудь пляже под палящим солнцем, среди высоких зелёных пальм.

Машина вырвалась на открытую дорогу, миновав последние полуразрушенные склады, мимо ржавого каркаса недостроенного цеха... И вдруг Валя вскрикнула, впившись пальцем в лобовое стекло.

- Володя, Стой! Дорога! Смотри!!!

То, что открылось их взглядам впереди, не укладывалось в голове, выворачивая душу наизнанку от ледяного ужаса.

Володя ударил по тормозам, что есть силы. Машину резко бросило влево, шины завизжали, оставляя чёрные полосы. Они остановились в каких-то десяти метрах от рокового края, в облаке собственной пыли и запахе горелой резины. В салоне повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только бешеным стуком сердец и прерывистым дыханием. Все смотрели вперёд, на чёрную пропасть, поглотившую мир, не в силах оторвать взгляда.

Дорога не просто заканчивалась. Она обрывалась. Резко, неестественно, как будто гигантским ножом срезали полотно асфальта вместе с обочиной, полями, линией горизонта. Вместе со всем, что должно быть дальше. Начиналась эта пустота всего в нескольких метрах от края. Исчезала в абсолютную, непроглядную черноту.

Пустота. Чёрная, глубокая, бездонная. Она не имела деталей, не отражала света фар. Тьма просто поглощала его, как чёрная дыра, не оставляя ни бликов, ни намёка на глубину. Край обрыва был идеально ровным, неестественно гладким, будто отполированным до зеркального блеска. Ни щебня, ни торчащей арматуры, ни клочка вывернутой земли. Ничего. По самому краю этой бездны клубился, стелился лёгкий, бледно-серый туман, словно подчёркивая жуткую сюрреалистичную границу между тем, что осталось от мира, и абсолютным небытием.

- Ч-что?.. - начала Маша, но голос её сорвался на жалобный писк.

Она инстинктивно вжалась в сидение, закрывая лицо руками, потом снова выглянула из-за пальцев, отказываясь верить своим глазам.

- Край... - прошептал Виктор. Его лицо выражало абсолютное непонимание с нарастающим отчаянием. Он сжал руку Миши, сидевшего рядом, не отводя взгляда от безумной картины. - Он просто... кончился. Весь мир... исчез.

Володя молча, на автомате, выключил двигатель. Звук затихающего мотора прозвучал похоронным маршем. Он открыл дверь и вышел, неловко передвигая ватные ноги поближе к обрыву. Холодный липкий ветерок ударил ему в лицо, неся с собой запах пыли и чего-то пустого, безжизненного. Владимир медленно, как во сне, сделал несколько шагов вперёд.

Виктор вышел следом, держа наготове самый мощный фонарь. Он щёлкнул включателем. Яркий, ослепительный лучу упёрся в черноту и растворился. Не осветил даже метра вперёд. Бездна не принимала свет. Она просто была. Бесконечная. Немая. Пугая своей абсолютной, безжалостной пустотой.

Володя нашёл у края дороги кусок асфальта, швырнул его в черноту. Ни звука падения, ни всплеска. Камень исчез бесследно, бесшумно, будто его никогда и не было. Мужчина зажмурился, услышав за спиной робкий всхлип Маши. Его последняя надежда рухнула вместе с дорогой в эту мрачную беззвёздную пустоту.

Он обернулся к машине, окинув взглядом искажённые от ужаса лица. Толя вылез из багажника, его рот был открыт в немом крике. Виктор стоял рядом, безуспешно пытаясь пробить фонарём чёрную стену небытия, чем только подчёркивал их абсолютную, жалкую беспомощность.

В городе - смерть. Впереди - бездна. Им некуда было бежать. Теперь город - их мир. Их тюрьма. Их могила.

Воцарился хаос. Кто-то вскрикнул, отпрянув, кто-то рухнул на колени, изрыгая рвотные массы, кто-то пнул обрубок руки так, что она улетела во тьму, которая уже вступила в свои полные права. Лицо Дроздова исказилось гримасой чистого ужаса и беспомощности. Паша же, молча, смотрел то в широко раскрытый рот, в полные боли и страха глаза отделившейся головы. Ему казалось, что она смотрит на него в ответ, умоляя о помощи. Кровь медленно сочилась из обрубка шеи, неспешно растекаясь тёмной лужей.

- Борт! Нужно закрыть борт! - прокричал кто-то, бросившись к границе мрака.

- Не надо... - тихо, чуть ли не шёпотом, выдавил из себя Паша, прекрасно понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет.

- Отставить! - наконец, скомандовал сержант, пришедший в себя. - Всем отойти на хрен, как можно дальше, от этого дерьма! Не приближаться ни при каких обстоятельствах! И свет не гасить! Всем ясно?!

- Так точно... - прозвучало в ответ неуверенно.

А ночь ещё только начиналась.

Первой пришла тишина. Глубокая, ватная, давящая на барабанные перепонки, как под водой. Ни сверчков, ни ветра в обломках, ни даже дыхания рядом стоящих. Казалось, сама планета замерла. Потом - шёпот. Сначала тихий, как шелест крыльев ночной бабочки. Но он нарастал, множился, сливался в один громкий многослойный гул. Теперь это была какофония стонов, рыданий, бессвязного бормотания и смеха, вливающаяся прямо в мозг, заполняя его до краёв ледяным ужасом и чужим отчаянием.

- Ч-что это?! - дрожащим голосом ефрейтор Морозов, вскидывая автомат. Ствол уставился в сторону черноты за световой границей.

- Не слушайте. - Спокойно ответил Паша, задумчиво глядя на каску у борта.

Дима прижался к брату, мелко дрожа всем телом. Его глаза огромные, безумные, были устремлены куда-то во тьму. Он чувствовал, как его собственные кошмары оживают с новой силой.

Рядовой Петриченко, самый молодой из бойцов сжался в комок в углу, судорожно вздрагивая. Слышалось сдавленное всхлипывание.

Сержант Дроздов стоял, как вкопанный. Папироса в углу рта была забыта и давно потухла. Его опытный взгляд сканировал периметр, выхваченный нервно бьющими лучами фонарей. Он видел, как его солдаты напряглись. Нервы были натянуты, словно струны. Рациональный мир, где враг имеет плоть и кровь, где его можно увидеть в прицел и убить, трещал по швам. А этот неосязаемый ужас казался ему гораздо хуже любой засады.

Вдруг, в лучах мелькнуло движение. Нечёткое, колеблющееся, как мираж. Силуэт. Человеческий? Слишком долговязый и какой-то... жидкий. Он метнулся от света, как ошпаренный и скрылся во тьме. Рядом- ещё один. И ещё. Они не шли, они скользили по границе света, пульсируя, меняя очертания, чёрные тени. Живые.

- К оружию! - скомандовал Дроздов. Его голос, привыкший командовать, прозвучал хрипло, но, всё же, перекрыл на мгновение жуткий гул. - Освещение на максимум!

Команда была исполнена с лихорадочной поспешностью. Яркие лучи, как мечи, рванулись сквозь черноту, едва пронзая её. И им показалось, что тьма взревела ещё громче. Будто бы это уже был не просто звук, а вибрация, сотрясающая землю, металл кузова. Пронзительный яростный визг, от которого заныли зубы и задрожали внутренности. Казалось, сам мрак обжёгся этим светом.

- Вижу цель! - заорал ефрейтор, его голос сорвался от адреналина. - Какой-то призрак! Чёрный!

- Огонь! Огонь на поражение! - проревел сержант.

Оглушительная очередь прострочила ночь. Яркие пунктиры пуль нырнули во тьму, осветив на миг... пустоту. Ни крика, ни падения, ни крови. Только визг, будто усилился, стал насмешливым.

- П-попаданий нет... к-кажется. - Всё таким же дрожащим голосом доложил Морозов. - Б-будто в воду стреляем.

Дроздов выругался сквозь зубы. Его рациональность окончательно рухнула. Пули были бесполезны. Как плевок в ураган. Только свет. Хрупкий, ненадёжный свет фонарей, который вот-вот могли отнять севшие батарейки.

Ночь тянулась бесконечно долго. Тени метались, шлёпали невидимыми ладонями по броне, по брезенту кузова, где прятались Дима, Паша и часть солдат. Гул то стихал, то накатывал новой волной, выворачивая душу наизнанку. Петриченко так и рыдал, уткнувшись лицом в колени. Морозов стоял с ним рядом с мраморным лицом. Дроздов метался от борта к борту, отдавая про себя бессмысленные в этой ситуации приказы, лишь бы заглушить свой собственный ужас. Паша держал Димку, чувствуя, как каждое всхлипывание брата отдаётся болью в его собственной груди. Знакомый холодный ужас сжимал сердце, но теперь он был умножен на беспомощность вооружённых до зубов людей.

В кузове «Урала» воздух был спёртым. Запах пороховой гари немного перебивал привычный гнилостный смрад. Ни кого из укрывшихся здесь не покидало предчувствие смерти. Свет фонарей тускнел вместе с лампочкой под брезентовым верхом.

Рассвет. Это слово, будто, потеряло смысл. Серое нечто, грязное и тяжёлое, как мокрая зола, медленно вползло в мир, вытесняя холодную черноту ночи. Словно один кошмар сменился на другой. Под колесом лежал бронежилет того солдата, чью голову в руках держал Дроздов, вытирая грязным рукавом скупую слезу.

Тишина, после ночного ада, была оглушительной. Только тяжёлое прерывистое дыхание Петриченко нарушало гробовое безмолвие. Вой из тьмы стих, оставив в ушах пронзительный звон и чувство глухой, высасывающей душу, опустошённости.

Морозов неотрывно смотрел в узкую щель в брезенте, его скулы были напряжены, как стальные тросы, а глаза, глубоко запавшие в орбиты, выглядели потухшими и безжизненными.

Дроздов курил одну папиросу за другой, закапывая скромные останки молодого бойца в небольшую вырытую ямку. Его лицо стало похоже на высеченный из гранита барельеф, полный страдания. Глаза, обведённые синюшными тенями, были красными от недосыпа и напряжения, но в них по-прежнему горел всё тот же огонь командира, цепляющегося за последние капли воли.

Наконец, он схватил рацию. Он боялся брать её. Точнее, он боялся той тишины, которая ему ответит. Пальцы его дрожали, когда он нажимал на кнопку, а голос звучал, как напильник по ржавчине, но сохранял чёткость.

- «Барс-2», это «Барс-1». Приём. - Пауза в динамике была пугающе зловещей. Только лёгкий треск белого шума звучал в ответ. - «Барс-2», отзовись. Это «Барс-1». Приём. - Тишина. Она давила сильнее любого крика. Дроздов с трудом сохранял самообладание, движения его стали резкими. Он переключил канал и заговорил с нотой отчаяния в голосе. - Любой живой в эфире, приём! Хоть кто-нибудь! Отзовись! - ответа не было. Только тот же мёртвый треск.

Сержант швырну рацию на сидение водителя так, что пластмасса треснула. Первоначальный план - группа наверх завала, оценка, поиск обхода - рассыпался в прах. Отсутствие ответа было громче любых слов. Это был приговор. Он чувствовал, как холодный пот ручьями бежит по его спине под бронежилетом.

- Заводи, - скомандовал он водителю. Голос, вдруг, осип лишившись привычной силы. - Назад, к месту стоянки. Осторожно. Свет не гасить! Ни на секунду! Все наготове! - последние слова он выкрикнул так, чтобы его услышали и те, кто в кузове.

«Урал» дрогнул, заурчал, развернулся. Казалось, сама сталь машины скрипела от усталости и страха. Небольшое расстояние до места стоянки группы показалось недосягаемо далёким. Паша прильнул к щели. В грязно-сером свете утра брошенная техника выглядела призрачно, нереально. БТР стоял аккуратно, как на параде. Грузовик, чуть поодаль. Но двери... все распахнуты настежь.

Дроздов первым спрыгнул на землю, автомат наизготовку, ствол метнулся по сторонам. За ним, тяжело дыша, вывалился Морозов, буквально выволакивая за рукав оцепеневшего Петриченко. Паша с трудом разбудил Димку. Тот открыл глаза, полные лихорадочного блеска и немого ужаса. Вылезая, старший почувствовал, как подкашиваются, ватные от усталости, ноги, а в горле стоит ком.

Тишина. Абсолютная. Ни ветра, ни крика птицы, ни жужжания насекомого. Только их собственные шаги, гулко отдающиеся в мёртвом пространстве и навязчивый шум двигателя «Урала». Каждый звук казался кощунственным нарушением этого гнетущего покоя.

Они осмотрели БТР. Внутри - пустота. Ключи торчали в замке зажигания. На сидение водителя валялась каска с отбитым козырьком. Рядом с машиной, на земле, брошен, как ненужный хлам, бронежилет, расстёгнутый, с торчащими пластинами.

Группа осмотрелась вокруг и... повсюду - бронежилеты, разгрузки, каски, разбросанные в хаотичном беспорядке. Всё это выглядело по настоящему жутко. Автоматы были прислонены к колёсам, брошены на сидения, валялись на земле под серым безразличным небом. Пустые гильзы рядом с машинами ещё пахли порохом.

- Что за?.. - хотел что-то сказать Морозов, но слова застряли в горле.

Фонарик в дрожащей руке скользил едва видимым лучом по уныло валяющемуся вещмешку, по паре гранат в разгрузке, брошенной у колёс грузовика.

- С-серж... С-сержант... - голос Петриченко сорвался на писк, переходящий в истерический хрип.

Он стоял, вытянув дрожащую руку, тыча пальцем куда-то в сторону. Туда, куда свет фары косо падал, освещая обочину.

Свет неохотно освещал серую мглу, вырывая из неё щебень в слое пыли и это, лежащее метрах в пятнадцати от машины. Не на дороге, а чуть в стороне, на жухлой, почерневшей траве. Как будто специально выложенное на просмотр туловище. Без головы, без ног. Левая рука отсутствовала до самого плеча, правая - обрезана по локоть. Из низа живота вывалились ленты кишок. Серо-розовые, покрытые липкой пылью и бурыми сгустками, растекаясь по земле тёмным, маслянистым пятном. Камуфляжная куртка была пропитана чёрно-бурой кровью. Вокруг не было ни следов волочения, ни кровавых брызг на траве, ни клочков плоти, ни следов борьбы. Ничего. Как будто эти холодные останки аккуратно положили здесь. В центре луча фары.

Запах, сладковатый, гнилостный, смешанный с резким озоном и железом крови, ударил в нос и по нервам, заставив Пашу сглотнуть жёлчь.

- Твою ж... - Дроздов не договорил.

Он замер, вцепившись в ствол автомата так, что пальцы побелели. На уставшем лице появилась невыносимая боль и скорбь, и смотреть на него было тяжело. Желваки ходили ходуном. В глазах горел слепящий огонь ненависти. Ненависти к тому, что не не мог ни понять, ни потрогать, ни убить. Он сделал шаг к останкам. Потом ещё один, медленно двигаясь, не глядя под ноги, как загипнотизированный этим страшным зрелищем.

Сержант остановился в двух шагах от этого. Его тень легла на обезображенное тело. Он смотрел на вывалившиеся внутренности, на обрубки рук, на жуткую пустоту там, где должна быть голова. На клочья формы, которая означала «свой». его плечи, вдруг, содрогнулись. Не от страха. От сокрушительного осознания, что его люди, его солдаты, с которыми он делил паёк и риск, прошёл огонь и воду... исчезли. Растворились, канули в этом проклятом мраке. И всё, что от них осталось - это брошенное, бесполезное железо... и этот изувеченный кусок плоти на траве.

- Всё... - прохрипел Дроздов, оборачиваясь к остальным. В его голосе не было ни тени надежды, ни капли сомнения. Только ледяная, окончательная констатация краха их мероприятия. - Всё кончено. Их нет. - Он махнул рукой в сторону брошенных автоматов, касок, этого жуткого зрелища на траве. - Оно забрало их. Или... или разорвало на куски. Как этого. - Он резко пнул ближайшую брошенную каску. Та глухо лязгнула, подпрыгнула и покатилась по асфальту и звук этот был невыносимо громким в тишине. А голос сержанта стал механическим, лишённым всякой интонации. - Собирайте патроны, воду... В общем, припасы. Всё ценное. Всё обмундирование - бросить. Сейчас это мёртвый груз. - Он посмотрел на Пашу с Димкой, потом на бледного, как полотно бумаги, Петриченко, и на Морозова, сжавшего кулаки. - Поедем сквозь этот чёртов завал. Или в объезд. Или к чёртовой матери, но отсюда. Пока мы не стали десертом для этого... чем бы оно ни было. Выполнять.

Он развернулся и пошёл к «Уралу», не оглядываясь на брошенные трофеи тьмы, на её жуткий кровавый автограф. Его спина была неестественно прямой, а походка, как у робота. Паше показалось, что это было похоже на человека, идущего по лезвию бритвы над чёрной бездной, который уже почти сорвался вниз, но инерция ещё несёт его вперёд.

Они молча, подчиняясь приказу и животному желанию бежать, собрали скудные припасы под аккомпанемент сдавленных рыданий Петриченко и собственного бешеного сердцебиения. Каждое движение давалось с трудом.

Завели мотор. Лучи фар, скользнув в последний раз по жуткой находке, как бы прощаясь, упёрлись, сначала в белую дымку мглы, что тонким слоем стелилась по дороге, затем в непроходимую груду металла на мосту.

Куда? В какую сторону света, если света больше нет? Вопрос висел в удушливом, пахнущем смертью, воздухе, не находя ответа.

- Что ж. - Дроздов громко вздохнул, немного помолчал, закурив очередную папиросу, - нужно лезть наверх.

В этот миг, вдруг захлебнулась в шипении. И сквозь помехи бесконечного белого шума внезапно прорезался тонкий голос, который прозвучал так громко, что сержант подпрыгнул от неожиданности.

- Здесь кто-нибудь есть?