Но в это утро что-то было не так. Он допил кофе, бросил взгляд на часы — 6:15 — и вдруг почувствовал, как пол под ногами качнулся. Перед глазами поплыли цветные пятна, а в ушах зашумело, словно кто-то включил старую радиостанцию с помехами. Он схватился за столешницу, пытаясь удержаться, но мир вокруг уже растворялся. "Низкое давление?" — мелькнула мысль, но тут же исчезла. А потом он увидел это: лес. Густой, темный, с кривыми соснами и запахом сырости. Где-то вдали текла река, а над деревьями поднимался дым. Это было так реально, что Андрей даже ощутил холод на коже. Но через секунду видение исчезло, и он снова оказался в своей кухне, тяжело дыша.
— Что за чертовщина… — пробормотал он, вытирая пот со лба. Надо было проверить себя. Давление, сахар, может, МРТ. Он же врач, в конце концов.
День в клинике прошел как в тумане. Андрей принимал пациентов, выписывал рецепты, шутил с медсестрами, но головная боль не отпускала. К вечеру он все-таки записался на обследование — благо, связи позволяли сделать это быстро. Через два дня, сидя в кабинете своего старого друга и коллеги Максима, он услышал то, чего не ожидал никогда.
— Андрей, это не переутомление, — сказал Максим, глядя на снимки МРТ с таким выражением, будто извинялся за каждое слово. — У тебя опухоль. Глиобластома, четвертая стадия. Операбельно, но… шансы невелики.
Слова падали как камни. Андрей смотрел на экран, где серо-белое пятно в его мозгу выглядело как чужеродный захватчик. Он знал, что это значит. Глиобластома — приговор. Месяцы, в лучшем случае год. Он видел десятки таких пациентов, читал их истории в учебниках, подписывал заключения. Но теперь это было про него.
— Сколько? — спросил он тихо.
— Если операция пройдет удачно, полгода. Может, чуть больше с химией, — Максим отвел взгляд. — Прости, старик.
Андрей кивнул, будто это была чужая жизнь. Он вышел из кабинета, сел в машину и поехал домой. Москва гудела вокруг, но он ее не слышал. В голове крутился только один вопрос: "Почему я?"
Следующие недели стали смазанным пятном. Операция, больница, капельницы. Андрей отказался от химиотерапии — он слишком хорошо знал, как это выглядит со стороны. Боль усиливалась, зрение ухудшалось, а видения возвращались. Лес, река, дым. Иногда он слышал голоса — низкие, гортанные, на языке, которого не понимал. Он списывал это на опухоль, давящую на мозг, но где-то в глубине души росло чувство, что это не просто галлюцинации.
Последний день пришел неожиданно. Он лежал в палате, подключенный к мониторам, когда боль стала невыносимой. Медсестра ввела морфин, и мир начал растворяться. Андрей закрыл глаза, ожидая темноты, но вместо нее снова увидел лес. На этот раз он почувствовал, как падает — не на больничную кровать, а на холодную, мокрую землю. В нос ударил запах хвои и гниющих листьев. Он открыл глаза и понял, что Москва, клиника, вся его жизнь остались где-то далеко. Над ним возвышались деревья, а где-то рядом хрипло кричала птица. Андрей Сергеевич Ковалев, врач из 21 века, умер. И началось что-то совсем другое.
Земля под Андреем была холодной и влажной. Он лежал лицом вниз, чувствуя, как мелкие ветки и иголки впиваются в кожу. В горле першило, а в груди разливалась странная тяжесть, будто он только что вынырнул из глубокого омута. Он кашлянул, сплюнул горькую слюну и попытался открыть глаза. Свет был тусклым, серым, пробивающимся сквозь густые кроны деревьев. Лес. Тот самый лес из видений. Только теперь он был настоящим.
Андрей рывком сел, хватаясь за голову. Боль, терзавшая его последние месяцы, исчезла — ни пульсации в висках, ни пятен перед глазами. Он провел рукой по лицу, ожидая почувствовать больничную щетину, но кожа была гладкой, почти юношеской. Пальцы дрожали. Он посмотрел на свои руки — они были тоньше, чем он помнил, с длинными ногтями, покрытыми грязью. Это были не его руки.
— Что за… — голос сорвался, хриплый и чужой. Он замолчал, прислушиваясь. Где-то вдали журчала вода, а над головой прокричала птица — резкий, неприятный звук. Никаких сирен, никакого гула машин. Только лес, бесконечный и живой.
Андрей поднялся на ноги, пошатнувшись. Одежда — грубая рубаха из льна и штаны, подвязанные веревкой — липла к телу, пропитанная влагой. На ногах были какие-то обмотки из кожи, уже изодранные и сырые. Он огляделся. Деревья — сосны, дубы, березы — стояли плотной стеной, а под ногами хрустели опавшие листья. В воздухе пахло сыростью, мхом и чем-то кислым, вроде перебродивших ягод. Это не Москва. Это вообще не его мир.
Паника накрыла его волной. Он умер. Он точно помнил это — мониторы, морфин, темноту. Но если он умер, то что это? Ад? Чистилище? Или какой-то бредовый сон, порожденный умирающим мозгом? Андрей зажмурился, надеясь, что, открыв глаза, снова увидит белый потолок палаты. Но лес никуда не делся.
— Спокойно, — сказал он себе, стараясь дышать ровно. — Разберись. Ты врач. Думай логически.
Он ощупал себя: голова цела, никаких следов опухоли или швов от операции. Тело молодое, худощавое, но слабое — мышцы дрожали от напряжения. Он провел рукой по волосам — длинные, спутанные, с запахом дыма. Это было не его тело. Чужое. И все же он чувствовал его как свое.
Шум воды стал громче. Андрей пошел на звук, спотыкаясь о корни и цепляясь за ветки. Через несколько минут лес расступился, и он оказался у реки — широкой, мутной, с илистыми берегами. На другом берегу виднелись столбы дыма, поднимавшиеся над деревьями. Люди? Он прищурился, пытаясь разглядеть, но зрение было непривычно слабым. И тут он услышал голоса.
Они доносились из-за деревьев слева — низкие, гортанные, с резкими согласными. Андрей замер. Язык был незнакомым, но интонация — тревожной. Он отступил за толстый ствол дуба и выглянул. Трое мужчин вышли на берег. Высокие, широкоплечие, с бородами и длинными волосами, заплетенными в косы. На них были рубахи, похожие на его, но поверх — кожаные жилеты и пояса с ножами. Один держал копье, другой — лук. Они что-то обсуждали, показывая на реку.
Андрей напрягся, пытаясь понять хоть слово. "Вода… беда… искать…" — отдельные звуки складывались в смутные образы, но смысла не было. Он шагнул назад, и под ногой хрустнула ветка. Громко, слишком громко.
Мужчины замолчали. Тот, что с копьем, резко повернулся, вглядываясь в лес. Андрей затаил дыхание, прижимаясь к дереву. Сердце колотилось так, что казалось, его услышат. Через минуту копейщик что-то буркнул, и троица двинулась вдоль берега, удаляясь. Андрей выдохнул, но облегчение было недолгим. Он остался один. В лесу. В чужом теле. Без еды, без укрытия, без малейшего понятия, где он и что делать.
— Ладно, — прошептал он. — Надо идти. Найти людей. Разобраться.
Он побрел вдоль реки, держась тени деревьев. Холод пробирал до костей, а желудок уже начинал ныть от голода. Через час он наткнулся на тропу — узкую, едва заметную, но явно протоптанную. Она вела к поляне, где стояло несколько бревенчатых домов с соломенными крышами. Дым поднимался из отверстий в крышах, а вокруг бегали куры и лаяла собака. Люди. Цивилизация. Или что-то похожее.
Андрей подошел ближе, стараясь не привлекать внимания. Женщина в длинной рубахе и платке месила тесто у очага, дети таскали воду в деревянных ведрах. Мужчина с топором рубил дрова. Всё выглядело… архаично. Никаких проводов, машин, стекол в окнах. Это был не 21 век. Это было что-то из учебников истории. Древняя Русь? Средневековье? Он вспомнил лекции по истории в университете — славянские племена, 8–9 века, язычество. Но как? Почему?
Он шагнул вперед, и тут его заметили. Женщина вскрикнула, бросив миску. Мужчина с топором обернулся, его лицо напряглось. Дети замерли, глядя на Андрея как на привидение. Он поднял руки, пытаясь показать, что не опасен, но слова застряли в горле. Как объяснить? На каком языке?
— Я… я не враг, — выдавил он по-русски, понимая, что это бессмысленно.
Мужчина шагнул к нему, сжимая топор. Женщина что-то крикнула, и из ближайшего дома выбежал еще один человек — старик с длинной седой бородой, в вышитой рубахе. Он посмотрел на Андрея, прищурив глаза, и вдруг заговорил. Слова были грубыми, с тягучими гласными, но в них угадывались знакомые корни.
— Ты кто? Откуда? — голос старика дрожал, но в нем была сила.
Андрей открыл рот, но что сказать? "Я врач из Москвы, умер от рака и очнулся тут"? Он покачал головой, показывая на себя.
— Потерялся, — выдавил он, надеясь, что жесты помогут.
Старик нахмурился, оглядывая его с ног до головы. Потом махнул рукой, подзывая ближе.
— Иди. Еда есть. Говорить будем.
Андрей кивнул, чувствуя, как ноги подкашиваются от усталости. Он вошел в деревню, ощущая на себе взгляды. Люди шептались, кто-то крестился — или делал что-то похожее, касаясь лба и груди. Его провели в дом, где пахло дымом, хлебом и кислым молоком. Старик усадил его у очага, сунул в руки деревянную миску с кашей. Андрей ел жадно, почти не чувствуя вкуса. Мысли путались. Он был жив. Но где? И кем он стал?
Старик смотрел на него, словно читая что-то в его лице. Потом заговорил снова, медленно, будто пробуя слова.
— Ты не наш. Духи привели тебя. Или боги.
Андрей замер, ложка застыла в руке. Духи? Боги? Он хотел рассмеяться, но вместо этого кивнул. Пусть думают что угодно. Главное — выжить. А там он разберется. Может, это все еще сон. Или смерть. Или что-то совсем другое.
Дым в избе стоял густой, как туман. Андрей сидел у очага, сжимая пустую миску, пока старик — его звали, кажется, Велеслав — что-то бормотал, глядя в огонь. Слова текли медленно, с тягучими гласными и резкими согласными, и Андрей ловил лишь обрывки. "Духи… лес… пришел…" Он напрягал слух, пытаясь уловить знакомые корни, но язык был слишком далек от современного русского. Это был не сон — слишком реальны были запахи, холодный пол под ногами, шершавая ткань рубахи на теле. Он умер. А теперь он здесь. Но где "здесь"?
Велеслав вдруг замолчал и повернулся к нему. Его глаза, мутные от возраста, но цепкие, впились в Андрея, словно искали что-то под кожей.
— Имя, — сказал старик, ткнув пальцем в его грудь. — Как звать?
Андрей замешкался. Назови он себя "Андреем Сергеевичем Ковалевым", это ничего не даст. Он кашлянул, прочищая горло, и выдавил первое, что пришло в голову.
— Андрей, — голос звучал хрипло, чуждо. Он показал на себя. — Андрей.
Велеслав кивнул, будто это что-то объясняло, и повторил имя, смягчая "р" и растягивая гласные: "Андрэй". Потом он встал, опираясь на посох, и вышел из избы, бросив что-то через плечо. Андрей не понял, но тон был приказной. Он остался сидеть, глядя на огонь. В голове крутился хаос мыслей. Он врач, привыкший к логике, к диагнозам и решениям. Но как диагностировать это? Перенос сознания? Реинкарнация? Бред умирающего мозга? Он сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Надо было действовать, а не думать.
Дверь скрипнула, и в избу вошли двое — мужчина с топором, которого он видел у очага, и женщина с миской раньше. Мужчина был широк в плечах, с густой бородой и шрамом через бровь. Женщина — худощавая, с усталым лицом и руками, загрубевшими от работы. Они смотрели на Андрея с настороженностью, почти страхом. Мужчина заговорил первым, голос его был низким, как рокот грома.
— Ты откуда? Из-за реки? Вятичи? Или чужак?
Андрей покачал головой, не понимая половины слов. Он показал на лес за стеной избы.
Мужчина нахмурился, переглянулся с женщиной. Она что-то сказала — тихо, но резко. Андрей уловил только "дух" и "боги". Они явно обсуждали его, и ему это не нравилось. Он встал, стараясь выглядеть увереннее, чем чувствовал.
— Я не враг, — сказал он медленно, надеясь, что интонация поможет. — Нужна помощь.
Мужчина шагнул ближе, сжимая топор. Андрей напрягся, но тот лишь ткнул его в плечо — не сильно, а будто проверяя, настоящий ли он. Потом хмыкнул и отступил. Женщина подошла, поставила перед Андреем миску с водой и куском хлеба. Её взгляд был тяжелым, но в нем мелькнула жалость.
— Ешь, — сказала она, и это слово он понял.
Он кивнул, благодарно принимая еду. Хлеб был грубый, с привкусом золы, но голод заставил проглотить его почти не жуя. Вода пахла рекой, но была холодной и чистой. Пока он ел, мужчина и женщина шептались у входа. Андрей чувствовал себя экспонатом в музее — чужим, непонятным, подозрительным.
Когда Велеслав вернулся, с ним пришли еще люди — трое мужчин и старуха с клюкой. Они окружили Андрея, разглядывая его, как редкого зверя. Старик заговорил, показывая на него посохом.
— Этот пришел из леса. Без оружия, без рода. Говорит мало. Духи его привели. Или беда.
Один из мужчин, тот, что был с копьем у реки, шагнул вперед.
— Если чужак, убить надо. Нельзя верить.
Андрей напрягся, уловив угрозу в тоне. Он поднял руки, показывая ладони.
— Не враг, — повторил он, стараясь говорить громче. — Помогите. Я… останусь. Работать буду.
Слова были простыми, но он надеялся, что жесты и взгляд передадут смысл. Велеслав прищурился, потом кивнул.
— Пусть живет. Боги решат.
Толпа загудела, но никто не возразил. Андрей выдохнул. Его не убили. Пока. Но он чувствовал, что это лишь отсрочка.
Следующие дни слились в странный ритм. Ему дали угол в избе Велеслава — кучу соломы у стены, где он спал, свернувшись от холода. Деревня жила своей жизнью: мужчины уходили на охоту или рубили лес, женщины ткали, готовили, следили за детьми. Андрей пытался помогать, но его неуклюжесть вызывала смех или раздражение. Он не умел держать топор, не знал, как развести огонь без спичек, путался в веревках, когда помогал чинить сети. Его руки, привыкшие к скальпелю и клавиатуре, были бесполезны здесь.
Его звали "Андрэй Лесной" — прозвище, прилипшее после слов Велеслава. Кто-то считал его благословением богов, кто-то — проклятием. Особенно настороженно к нему относился копейщик, которого звали Радомир. Высокий, с рыжей бородой и взглядом, полным подозрения, он следил за Андреем, будто ждал повода ударить.
Однажды утром Радомир поймал его у реки, где Андрей пытался умыться. Он привык к чистоте, к горячей воде из крана, и эта привычка выдавала его. Радомир ткнул его копьем в грудь — не до крови, но ощутимо.
— Зачем воду мутишь? Боги гневаются, — прорычал он.
Андрей отступил, поднимая руки.
— Я… чистота. Нужна чистота, — он показал на свои ладони, надеясь объяснить.
— Чужак. Не трогай реку. Или пожалеешь.
Он ушел, оставив Андрея в смятении. Чистота? Это что, теперь преступление? Он вспомнил, как в больнице мыл руки перед каждой операцией, как учил пациентов гигиене. А здесь его чуть не проткнули за это копьем.
Но настоящий конфликт вспыхнул позже. Вечером деревня собралась у капища — грубого деревянного идола с вырезанным лицом, окруженного камнями. Велеслав, как жрец, разжег костер и начал что-то петь, размахивая веткой. Андрей стоял в стороне, наблюдая. Люди бросали в огонь куски хлеба, рыбу, даже кровь из зарезанной курицы. Жертвоприношение. Он знал это из книг, но видеть наяву было… дико.
Когда Велеслав подозвал его, протянув нож и живую птицу, Андрей замер. Он понял, чего от него ждут. Убить. Принести жертву. Его желудок сжался.
— Нет, — сказал он тихо, качая головой. — Не могу.
Толпа зашумела. Велеслав нахмурился.
— Боги хотят. Докажи, что наш.
Андрей отступил, чувствуя, как взгляды становятся тяжелее.
— Я не… не верю в это, — он говорил по-русски, зная, что его не поймут, но надеясь на интонацию. — Не буду убивать.
Радомир шагнул вперед, сжимая кулаки.
— Он плюет на богов! Гнать его! Или убить!
Кто-то поддержал, кто-то закричал. Велеслав поднял посох, призывая к тишине.
— Он чужой. Но боги привели его. Пусть докажет.
Андрей смотрел на них, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Доказать? Как? Он не охотник, не воин. Он врач. Но здесь это ничего не значило.
Ночью он лежал на соломе, слушая храп Велеслава. В голове крутились мысли. Он не мог жить их жизнью — убивать, молиться деревянным истуканам, бояться каждого шороха. Но и сбежать некуда. Лес убьет его быстрее, чем Радомир. Надо было найти способ. Использовать свои знания. Что-то, что даст ему место среди них.
На следующий день он решился. У реки он заметил, как дети пьют воду прямо из потока. Один мальчик кашлял — хрипло, с жаром. Болезнь. Андрей подошел, игнорируя настороженные взгляды.
— Вода плохая, — сказал он, показывая на реку. — Надо… чистить.
Он взял глиняный горшок, насыпал песка и угля из очага, пропустил воду через него. Люди смотрели, не понимая. Он протянул горшок матери мальчика.
— Пейте так. Лучше будет.
Она взяла, но с недоверием. Радомир хмыкнул.
— Колдун, — бросил он, уходя.
Андрей стиснул зубы. Колдун? Пусть. Лишь бы поверили. Это был его шанс. Не боги, а знания. Если они сработают, он выживет.
Дни в деревне тянулись медленно, как река за околицей. Андрей привыкал к ритму: подъем на рассвете, работа до заката, сон на соломе под гудение ветра в щелях избы. Он учился — неохотно, но упорно. Держать топор, чтобы не поранить себя, плести корзины из ивовых прутьев, разводить огонь кремнем. Его руки, тонкие и неуклюжие в этом теле, постепенно грубели, покрывались мозолями. Но внутри он оставался чужим. Каждый взгляд Радомира, каждый шепот за спиной напоминали: он здесь на испытании.
Его идея с фильтром для воды не сразу дала плоды. Мать больного мальчика, которую звали Милана, сначала боялась пить "колдовскую воду", но через пару дней, когда кашель сына стал тише, она начала смотреть на Андрея иначе. Не с доверием, но с любопытством. Другие тоже заметили. Велеслав, сидя у очага, однажды буркнул:
— Ты странный, Андрэй. Знаешь, чего не знаем. Откуда?
Андрей пожал плечами, показывая на лес.
— Оттуда, — сказал он, уже привыкнув к коротким ответам. Объяснять было бесполезно.
Старик хмыкнул, но не стал допытываться. Андрей чувствовал, что Велеслав видит в нем что-то большее, чем просто чужака. Может, надежду. Может, угрозу. Но пока жрец молчал, и это давало Андрею время.
Он начал замечать детали мира вокруг. Деревня — десяток изб, окруженных частоколом из заостренных бревен — жила в постоянном напряжении. Мужчины часто уходили с копьями и луками, возвращаясь с дичью или пустыми руками. Женщины сушили травы, рыбу, шили одежду из шкур. Дети, босые и грязные, играли с деревянными фигурками, похожими на тех идолов у капища. Язык становился понятнее — не полностью, но отдельные слова складывались в смысл. "Огонь", "еда", "опасно". Он повторял их про себя, как студент перед экзаменом.
Однажды вечером Милана принесла ему миску с похлебкой — густой, с кусками рыбы и кореньями. Это был первый раз, когда кто-то угостил его без приказа Велеслава. Она села рядом, глядя, как он ест.
— Ты не как мы, — сказала она тихо. — Но помог моему сыну. Спасибо.
Андрей кивнул, чувствуя тепло в груди. Не от похлебки, а от её слов. Впервые он ощутил, что может быть не просто чужаком. Он показал на миску.
— Вода чистая. Лучше для всех.
Она улыбнулась — слабо, но искренне. Это было начало. Маленькое, хрупкое, но начало.
Но мир в деревне длился недолго. На седьмой день после его "колдовства" с водой Радомир вернулся с охоты мрачный, с кровью на руках. За ним шли двое мужчин, неся третьего — молодого парня с рваной раной на бедре. Кровь текла ручьем, и Андрей сразу понял: артерия. Без помощи он умрет через час.
Люди заголосили, окружив раненого. Велеслав вышел из избы, опираясь на посох, и начал что-то бормотать, размахивая веткой над парнем. Жертва богам. Андрей смотрел, как старик капает кровью курицы на землю, и не выдержал.
— Стойте, — сказал он громко, шагнув вперед. — Это не поможет. Надо лечить.
Толпа замерла. Радомир повернулся, глаза его горели злобой.
— Не против, — Андрей старался говорить спокойно. — Но он умрет. Я могу помочь.
Велеслав посмотрел на него, потом на раненого. Парень уже бледнел, дыхание становилось поверхностным. Старик кивнул.
Андрей не медлил. Он попросил принести горячую воду, чистую ткань — хоть что-то похожее на бинты — и нож. Пока женщины бегали, он осмотрел рану. Когти зверя, скорее всего медведя, разорвали мышцу и задели сосуд. Кровь пульсировала, но не так сильно, как при разрыве крупной артерии. Шанс был.
Он вспомнил годы в операционной: стерильность, швы, адреналин. Здесь не было ничего — только грязь, крики и его руки. Когда принесли кипяток, он обжег нож в огне, остудил и начал. Люди смотрели молча, некоторые отворачивались. Андрей пережал сосуд пальцами, чувствуя, как кровь липнет к коже, и зашил рану ниткой из конского волоса, которую нашел в избе. Это было грубо, далеко от идеала, но кровотечение остановилось.
Парень выжил. К утру он дышал ровнее, и цвет вернулся к его лицу. Деревня загудела. Кто-то шептался о чуде, кто-то о колдовстве. Велеслав подозвал Андрея к капищу.
— Ты не воин, — сказал старик. — Но знаешь тайны. Боги дали тебе силу?
Велеслав прищурился, но промолчал. Радомир, стоявший рядом, сплюнул.
— Колдун, — бросил он. — Принесет беду.
Но теперь его голос звучал тише. Андрей понял: он выиграл время. И, может, уважение.
