████████████████████████████.
████████████████████████████.
Чрезвычайный риск каскадного срыва.
Инициирован особый протокол.
Всё началось именно в тот день. Жаркий, пахнущий нагретой листвой, наполненный ленивым ожиданием каникул.
День, когда привычная жизнь Никиты дала трещину.
День, когда в класс привели Тольку.
До этого всё шло как обычно. Да и что может случиться в июне, когда привычная школьная жизнь замирает, а учителя нередко начинают «болеть»?
Математика, география, латынь… Годовая программа позади, экзамены тоже. Остались лишь скучные повторения да беседы ни о чём.
Тоскливо вздыхая, Никита глядел в распахнутое настежь окно, где знойно дрожал прогретый солнцем воздух. Тёплый ветерок занёс в класс тополиную пушинку, смешно плясавшую под потолком. Где-то в парке гавкнул пёс, в ответ с улицы Гаранина басовито гуднул грузовик.
Прозвенел звонок, но Никита не шелохнулся. А что прикажете делать — шататься в полупустом школьном дворе? Повезло им, конечно, с ответственной Мартой Алексеевной. Ребята из других классов уже плещутся в Сиротке, а ты сиди за партой и плавься, словно кубик льда в горячем чае.
Вспомнив речку, он мысленно застонал и уронил голову на скрещённые руки. Слава богу, оставался последний урок, а затем — сразу домой. Принять душ, схватить томик Жюля Верна (или ещё раз перечитать «Властелин Темноморья»?), дождаться вечера и — на пустырь, к Маруське и ребятам. А после, вернувшись, прошмыгнуть мимо окон папиного кабинета к старому клёну, где среди веток сколочен любимый шалаш с купленным прошлым летом телескопом.
Новый звонок прервал мысли, в класс начали возвращаться ребята. Маринка, Серёжка, Луций Гордеев по кличке «Лучик». Подойдя к соседней парте, плюхнулся на стул добродушный Вася Пономарёв, прозванный за округлость «Шариком». Рядом с Никитой никто не сидел: соседка по парте Сабина ещё месяц назад укатила в унийский Регий.
И Никита снова тягостно вздохнул.
Новая классная руководительница Марта Алексеевна, привычно собранная и строгая, опустилась за стол. Зачёсанные в пучок волосы и юбка-карандаш резко контрастировали с модными очками и выразительными голубыми глазами, где читались доброта и лёгкая тревога за всё на свете.
За показную строгость её прозвали просто: «Классручка». И хотя чрезмерная добросовестность Марты Алексеевны бесила, весь класс помнил, как часто она навещала Лучика в больнице, куда он загремел весной с воспалением лёгких.
Отметив что-то в журнале, Марта Алексеевна побарабанила по столу.
— Итак, начинаем урок «Патриотических бесед». На прошлом занятии мы обсуждали новейшую историю нашей страны, дома я просила повторить. Наумов, к доске.
Услышав свою фамилию, Никита вздрогнул. Да чтоб вас!
Неохотно поднявшись, он потащился к доске, зацепив ногой портфель. Не готовился? Не готовился. Вот и получай заслуженный трояк, да ещё перед самыми каникулами!
Тоска зелёная — эти беседы. Выученные, вызубренные, ничего не значащие слова. Одни — в учебнике, другие — в телевизоре.
А лето проходит! Потому и занимался Никита вместо скучной нудятины настоящими вещами:
Запускать у реки змея — раз.
Играть на пустыре в экспедицию капитана Деверо — два.
Резаться онлайн в “Рыцари света” — три.
А можно остаться дома, включить музыку и рисовать, вдохновляясь красивым постером “Последнего Хранителя Звёзд”.
— Наумов, ну что ты плетёшься? — нетерпеливо вопросила Марта Алексеевна. — Живее!
Подойдя к доске, Никита уныло повернулся к классу. На него почти и не смотрели: Лучик рисовал в тетрадке, “Шарик” Вася прилаживал к ручке линейку на манер самолёта. Даже Марта Алексеевна, казалось, еле сдерживалась, чтобы не зевнуть.
– Рубежье… – протянул он, разглядывая потрескавшуюся на потолке штукатурку. – Рубежье возникло после распада Рабочих Республик…
Кажется, так? Вроде да. К северу теперь Пролив, за ним – Готландия, а к западу от Тихореченска проходит граница с Республикой Дальний Край. Впрочем, это ерунда. География сейчас не поможет.
— Та-ак. — Марта Алексеевна насмешливо прищурилась. — Начал хорошо, продолжай.
— Рубежье… — тоскливо затянул Никита. — Рубежье…
Треснувшая штукатурка. Стёртый мел на доске. Духота и скука.
Вот Ме’эдрас, столица тёмных эльфов – это да. Высокие обсидиановые башни, таинственные, залитые фиолетовым светом залы.
Или кардинал Спада и остров Монте-Кристо. Голые скалы, шум прибоя. Тёмные гроты, доверху наполненные сокровищами…
Пыльные страницы учебника, заезженные цитаты Генерального Министра… и, похоже, двойка.
Покачав головой, Марта Алексеевна безжалостно занесла над журналом ручку. Никита пал духом. Достанется сегодня от папы…
— Марта Алексеевна, разрешите?
В класс вошла строгая, прямая как палка директор Лидия Сергеевна. Следом, вместе с психологом Гердой Альбертовной шёл насупившийся, вечно хмурый Толька Рыжов. Забыв об отметке, Марта Алексеевна вскочила. Никита внутренне торжествовал.
— Проходи, Толя, не стесняйся, — с деланной заботой сказала директор. — Марта Алексеевна, голубушка, у меня к вам просьба.
— Да, да? — Классручка была само внимание.
— Толя хотел бы поделиться с ребятами своей историей, — Лидия Сергеевна сухо улыбнулась. — Мне кажется, это будет небезынтересно.
— Конечно, если он хочет… — Классручка растерялась. Впрочем, как и весь класс.
С чего это Толька решил излить душу? Может, потому, что с ним никто не общается? После того как он по приезду двух девятиклассников в драке уложил?
— Ты точно не против? — осторожно уточнила Марта Алексеевна.
Мрачно икнув, Толька нервно затеребил край футболки. Его соломенные волосы и веснушчатое лицо резко контрастировали с озлобленными, затравленными глазами.
— Я попросила Толю об одолжении, и он великодушно согласился, — ответила за него Лидия Сергеевна. — Дело в том, что обстановка… Вы же понимаете.
Вспомнились последние выпуски новостей. Что-то про захватившую Пролив Готландию, стягивающую войска к границе с Рубежьем.
Никите стало противно. Толька из Пролива, вот его и притащили. Словно он экспонат, а не живой человек.
— В общем, голубушка, я вас покидаю, — прервала молчание директор. — Герда Альбертовна, будьте любезны присутствовать.
Царственно кивнув, Лидия Сергеевна удалилась. Выбежав в коридор, Марта Алексеевна тут же вернулась, протягивая Тольке запотевший пластиковый стаканчик из кулера:
Жадно осушив стаканчик, Толька с хрустом смял его в кулаке. Задумчиво постоял, словно решаясь. Потом молча швырнул комок в мусорное ведро.
— Что захочешь, — решительно ответила Классручка. — Сам.
Толька замялся, словно борясь с собой. Почесал затылок, облизнул пересохшие губы. Провёл ладонью по лицу.
Его взгляд блуждал по классу, но нигде не задерживался. А потом он заметил порхающую вокруг потолочного вентилятора пушинку.
Секунду смотрел на невесомый клочок, словно что-то вспоминая.
И вдруг его глаза предательски заблестели.
Толька заговорил — глухо, отстранённо. Словно газетную статью зачитывал:
— Я из Пролива, из Зеленоморска. Там порт. Большой. Был…
Он запнулся, собираясь с мыслями. Пальцы нервно теребили край футболки.
— А дальше… — Толька замолчал, будто решая, стоит ли продолжать. Глубоко вздохнув, заговорил быстрее, словно хотел поскорее закончить:
— Я в тот день школу прогулял, чтобы искупаться. Волнорезы, красиво. Порт недалеко, мама с папой там. Думал, обсохну и сразу домой, чтобы не спалили.
Толька ненадолго прервался. Переведя дыхание, продолжил, уже чуть громче:
— Купаюсь, смотрю — с неба яркое летит. Потом рвануло, оглушило, я упал, хорошо, что в воду. Поднимаюсь, а там…
Замолчав, он посмотрел в окно. Его глаза едва заметно блестели.
— Порт… Дым, огонь. Всё разнесло. Я туда, не соображал. Меня мужик схватил, в куртке. Нельзя, говорит. Я вырываюсь, да куда там — он сильный. Потом скорая, спасатели, стража городская. Он меня им сдал, а сам пропал.
Никита затаил дыхание. Бедный Толька. Так вот он почему такой…
— Потом — сирены, — продолжал Толька. — Готландия северную границу перешла. Меня из участка — в эвакуацию, даже вещи забрать не дали. Думал, наши отобьются, вернусь. А они не отбились.
Кто-то из девочек всхлипнул. Классручка тяжело вздохнула.
— Год почти болтался. — Толька сглотнул. — Наши на юг отступали, мы следом. Школы какие-то, приюты, потом вообще — в палатках или чистом поле. Ни помыться толком, ни поспать, жрать… есть нечего было. Кругом бардак, пацаны пропадали, девчата. Самого один раз чуть не увели. Садись, говорят, в машину, тут недалеко. Покормят. Я голодный был, повёлся. Едем, а там солдаты останавливают. Готландцы. Ну, думаю, всё. А у них командир — пожилой, усатый такой. В машину — зырк, меня увидел. И всё понял. Этих уродов вытащили, отпинали. А меня он обратно к своим отвёз. Пайков оставил, тушёнки. Мы неделю потом объедались.
Замолчав, он резко тряхнул головой:
Никита оглядел класс. Все молчали сопереживая. Даже смешливый Лучик слушал серьёзно и по-взрослому.
— Под конец нас в Медвежий согнали, город такой на границе, — закончил рассказ Толька. — Там автовокзал. Старый, вонючий. Сказали ждать автобусов — мол, увезут. А не было никаких автобусов! Мэр на них с семьёй и барахлом сбежал, а нас бросил. Вот и сидели там, слушали, как всё ближе грохает. Потом дядя Петя меня нашёл и в Рубежье на машине забрал. А с теми, кто остался, не знаю…
— Толя, это ужасно, — покачала головой Марта Алексеевна. — Мы все тебе очень сочувствуем. Наверное, продолжать не стоит…
— Всё нормально! — Толька обвёл класс тяжёлым взглядом. — Пусть знают… Сегодня мы, завтра вы.
Подбежав, Герда Альбертовна приобняла его за плечи. Заговорила тихонько.
— Что вы сюсюкаете! — раздражённо отстранился Толька. — Надо рассказать — рассказал. И на вопросы отвечу. Лидия Сергеевна же просила.
— Хорошо, Толя, хорошо! — засуетилась Марта Алексеевна. — Дети, задавайте вопросы. Только быстро и по существу.
Класс безмолвствовал — общаться с первым драчуном желающих не нашлось. А Никита… он кожей чувствовал Толькину ненависть — глухую, саднящую, словно плохо зажившая рана. И понимал, что молчать нельзя. Что если промолчишь, то бросишь Тольку в большой и страшной беде.
Нельзя всех ненавидеть. Неправильно это, не по-людски. Толька должен понять, пока не поздно. Пока не утонул окончательно в злобе на весь мир.
— Толь. — Решившись, он встал. Сердце колотилось. Класс настороженно застыл.
— Но ведь не могут же все там быть плохими.
Вздрогнув, Толька невидяще уставился на Никиту.
Сжав кулаки так, что побелели костяшки, Толька шагнул к Никите.
— Что ты сказал? — спросил он приближаясь. — Что сказал, повтори?
Выскочив в проход, Никита отступал, пока не упёрся лопатками в стенку.
— Толя, не надо! — вскочила Классручка. — Герда Альбертовна, позовите кого-нибудь! Мы не справимся!
Резко сократив дистанцию, Толька сшиб Никиту на пол и уселся сверху. Его лицо шло пунцовыми пятнами, руки мелко дрожали.
Скрипнув зубами, он отвесил Никите увесистую затрещину. В голове зазвенело, класс поплыл.
Извиваясь ужом, Никита пытался вывернуться, но Толька держал крепко. Рванув Никиту за грудки, он приблизил к нему перекошенное лицо.
— Они… они… — задыхаясь, выкрикнул Толька. — Там песок плавился! Мама… папа… Как же так?
Из его глаз хлынули слёзы. Заскрежетав зубами, он больно ударил Никиту в плечо. Дверь распахнулась, в класс ворвался Денис Кротов, глава школьной ячейки «Заставы». Увидев происходящее, он застыл, его глаза округлились.
— Денис, помоги! — отчаянно крикнула Марта Алексеевна.
— Как?! — огрызнулся Денис. — Он же псих!
Снова удар, на этот раз в грудь. Толька уже не кричал — хрипел, словно его душили.
Никиту он больше не видел — его остекленевший взгляд блуждал где-то далеко. Там, где рушились краны и стонал, чернея, горящий металл.
Где застывал уродливыми каплями песок, а накренившиеся корабли тяжело и страшно уходили на дно фарватера.
Где пылала, обугливаясь и крича, беззаботная Толькина юность.
Он занёс кулак, целясь прямо в лицо. Никита зажмурился. Сейчас, вот сейчас… Но тут кто-то легко, словно пушинку, рванул Тольку в сторону. Послышались крики и звуки отчаянной борьбы. Открыв глаза, Никита увидел физрука Виктора Егоровича Северова, оттащившего Тольку в угол и плотно вдавившего его в стену.
— Толя, Толя, — ловя дикий, блуждающий взгляд, монотонно повторял физрук. — Где ты находишься? Где находишься?
Достав телефон, он направил фонарик Тольке в глаза. Дрожащий, взмокший Толька не реагировал. Увидев Никиту, он снова яростно рванулся.
— Тихо! — Виктор Егорович встряхнул Тольку так, что клацнули зубы. — На меня смотреть. Ну!
Он сильно ткнул Тольку пальцем в лоб, оставив на пунцовой коже белое пятнышко.
— Дыши! Дыши, я сказал. Ч-чёрт…
Левой рукой он похлопал себя по карманам. Скривившись, рявкнул на Дениса:
— Что стоишь, чучело? Зажигалку дай.
Кивнув, Денис торопливо протянул зажигалку. Намертво сжав Толькино запястье, Северов чиркнул колёсиком.
— Виктор Егорович… — ахнула Герда Альбертовна.
Не обращая внимания, физрук поднёс к толькиной ладони зажигалку и быстро провёл по коже огоньком. Дёрнувшись, Толька обалдело сфокусировал взгляд и вдруг обмяк, словно проколотая надувная игрушка.
В классе повисла тишина. Утерев пот, Виктор Егорович медленно поднялся.
— Ну вы, ребята, даёте… А ты что рот разинул? — повернулся он к Денису. — Ты «Застава» или хвост собачий?
— А чего делать-то? — набычился Денис. — Он же контуженый!
— «Контуженый», — едко передразнил физрук. — У парня ПТСР, а ты… Защитники, патриоты. Я зачем с вами, балбесами, после школы вожусь?
Покрасневший Денис не ответил. Медленно выдохнув, Виктор Егорович повернулся к Никите.
— Ты как? — участливо спросил он. – Живой?
Пощупав красное от удара ухо, Никита кивнул. Ушибленная грудь болела. На плече наливался синяк.
— Вы в своём уме? — тихо осведомился у Классручки физрук. — Парня перед классом расковырять, чтобы у него башню сорвало?
Губы Классручки задрожали. Всхлипнув, несчастная Марта Алексеевна выбежала из класса.
— Она ни при чём, — выдавила Герда Альбертовна. — Директива сверху… Лидия Сергеевна… Я была против…
— Вот и не надо было допускать! — взорвался Северов. — Заставь дурака богу молиться… Всё для галочки!
Он раздражённо покачал головой.
— Значит, так. Наумова в медпункт, Рыжова я провожу домой. С Лидией Сергеевной завтра пообщаемся. И если ещё раз…
Герда Альбертовна нервно кивнула. А Никита… Никита смотрел на скорчившегося в углу несчастного Тольку. И показалось вдруг, что Тольке стыдно.
Да так, что отбитое плечо по сравнению с этим — сущая ерунда.
