Счастливый билет
Поздним вечером двести сорок шестого дня осады Хосса в дверь моего дома негромко постучали. Я встрепенулся и выронил перо, которым переписывал старые тексты из городской библиотеки. За этим занятием меня и сморила дрема. На столе лежали толстенные тома, расползающиеся от старости, погрызенные насекомыми и мышами. Их переписыванием я занимался последние несколько месяцев – на эту работу меня отрядили после того, как поняли, что от однорукого старика мало пользы на крепостной стене.
Стук в дверь повторился, и я похолодел: гостей я не ждал, а добрые вести стали редкостью в наши дни. Разве что где-нибудь в городе нашли забытый тайник с провизией, и теперь еду стали раздавать голодающим горожанам по вечерам? Оптимисты с таким подходом не дожили до наших дней. Была еще одна причина, по которой кто-то мог прийти этим вечером в мой дом, но я готов был отдать все то немного, что у меня осталось, лишь бы дело не имело к ней отношения.
Осада Хосса стала для нас полной неожиданностью: все горожане были уверены, что силы королевства Валлонд отправятся разорять богатые южные земли, и поэтому запасов провизии в городе почти не было. Почти сразу же распределение пищи взял на себя городской совет, но уже через два месяца еды перестало хватать, и объем выдачи продовольствия начал постепенно снижаться. В последнюю очередь сокращению подверглись и солдатские пайки: только героизм защитников города не позволил взять Хосс штурмом в первые недели. Погреба стремительно худели, а осада и не думала прекращаться.
Сначала мы съели собак и кошек, чуть позже лошадей – когда поняли, что кавалерийских вылазок больше не будет. Когда количество опилок в баланде, которую скромно называли «супом», стало больше, чем хотя бы мало-мальски съедобных продуктов, кто-то на собрании города и выдвинул страшное предложение. Каннибализм. Тогда все в ужасе отшатнулись, не поверив, что в нашем образованном городе, культурном центре запада Империи, такое могло хоть кому-то прийти в голову. Однако время шло – через четыре месяца осады вопрос о каннибализме подняли вновь.
Сначала было решено съедать погибших во время штурмов и умерших от боевых ран – казалось, что так мертвая плоть защитников города в последний раз послужит ему. Однако солдатам на стенах тоже надо было чем-то питаться, а выдаваемый им рацион с начала осады к тому моменту снизился втрое. Следом страшный выбор пал на заключенных. Среди них остались лишь самые закоренелые преступники: все мелкие мошенники, вороватые торговцы и уличные дебоширы спустя пару месяцев осады Хосса согласились обменять скудный тюремный рацион на более-менее сносный солдатский паек и теперь умирали на стенах вместе с городским гарнизоном. Убийц, насильников и мятежников большинству горожан не было жалко. Город Хосс одним из первых отказался от смертной казни, и теперь жители восприняли забой преступников как возвращение этой высшей меры наказания. Заключенных хватило еще на несколько недель. Голодная смерть опять вплотную приблизилась к горожанам.
В самом начале осады большинство было уверено, что уж голодать жители Хосса не будут: Имперская армия в считанные дни сметет осаждающих и освободит город, стоит ей только добраться до его стен. Или же лучший во всем известном мире флот доставит продовольствие морем через бухту Изобилия. Однако дни сменялись днями, осадные линии вокруг Хосса становились все плотнее, а к городской пристани не прибыло ни одного корабля. В городе ходили самые невероятные слухи о разгроме нашего флота и морской блокаде всего побережья. Десятки истощенных людей каждый день собирались на пристани в надежде, что хоть какая-нибудь утлая лодчонка с провизией прорвется в бухту. Но море долгие месяцы было тихим и пустынным.
Я медлил, надеясь, что нежданный гость постучит и уйдет вместе со страшной вестью, которую он мог нести. Но он снова и снова наносил слабые удары дверным молотком в полотно двери. На моем лбу выступила испарина, рука лихорадочно пыталась справиться с завязками на одежде. Наконец, я взял себя в руки, накинул непослушную одежду и открыл входную дверь.
Там стоял мальчик лет девяти-десяти, тощий и чумазый. Все дети старше десятилетнего возраста сейчас были на стенах: подносили солдатам стрелы и воду, ухаживали за ранеными и тушили пожары. Я надеялся, что он начнет просить у меня еды: по детям голод бил страшнее, чем по взрослым. Но он посмотрел на меня не по-детски серьезным тяжелым взглядом и протянул небольшой бумажный конверт. Я принял его дрожащей рукой. Как только конверт оказался у меня, мальчик-посыльный развернулся и припустил вверх по улице. Через несколько секунд звонкий звук его шагов по мостовой пропал, и тишину улицы нарушали лишь отзвуки битвы: видимо, осаждающие решились на очередной штурм. Я захлопнул дверь и вернулся в комнату, где без сил опустился на стул. Переданный конверт швырнул на захламленный стол, открывать его и читать письмо не было смысла – я и без того знал его содержимое почти наизусть, потому что когда-то помогал составлять его текст.
В черный час города мы, жители Хосса, приняли самое тяжелое решение в нашей жизни. Если бы кто-нибудь год назад рассказал, на что добропорядочные горожане пойдут в своем стремлении уцелеть, то этого безумца подняли бы на смех. Теперь всем стало не до шуток. Мы съели своих животных и преступников, стали регулярно поедать убитых в битве, но и этого перестало хватать. И тогда мы пришли к тому, что теперь настала наша очередь.
Горожане Хосса всегда гордились уровнем культуры и образованности своего города. Эти качества не оставили нас и во время тяжелой осады, а потому до варварской охоты на людей на улицах не дошло. Нет, мы все остались цивилизованными, а потому организовали лотерею. Каждый день случайным образом несколько горожан выбирались в жертву ради будущего города. Их умерщвляли, а потом превращали в пищу. Для равенства всех жителей группы горожан, бросавших жребий, каждый день менялись. Совсем кстати пришлась перепись городского населения, которая закончилась за полгода до начала войны. Защитников города из этой страшной жеребьевки исключили: с их убийством справлялись осаждающие Хосс враги. Тем, кому выпадала участь быть убитым и съеденным, отправлялось письмо с приглашением на казнь, подписанное десятью случайными жителями города. Так мы попытались распределить между всеми ответственность за подписание этих своеобразных приговоров.
Почти все горожане поддержали это дикое нововведение: моралисты с оптимистами в городе закончились довольно давно. Небольшая вооруженная кучка недовольных, объявившая, что в своем желании выжить мы переступили черту, была перебита. Мы не держали на них зла: их моральные принципы оказались выше наших, но моралью невозможно накормить умирающий от голода город. Смерть этих мятежников и приготовление из них пищи стало началом новой эпохи в жизни Хосса. С тех пор каждый день «избранные» забиваются ради выживания. Их имена записываются в отдельную книгу: так наши потомки смогут воздать хвалу павшим ради высшей цели. Это жертвоприношение стало ключом к нашему выживанию, а быть избранным стало очень почетно. Тем не менее, почти все горожане с ужасом ждали результатов этой лотереи, в которой каждый день шансы остаться в живых снижались. И вот сегодня и мне достался «счастливый билет».
Я поспешил сесть за прерванную работу: нельзя было позволить страху завладеть мной. Мне осталось переписать несколько страниц последнего тома истории старого Хосса, а я сомневался, что в городе остался хоть кто-то, у кого будет время (и желание) копаться в старых книгах и переносить знания на свежий пергамент после того, как меня… В общем, следовало поспешить. Работа спорилась и отгоняла мрачные мысли о завтрашнем дне. Я засиделся почти до полуночи, в последний раз обмакнул перо в чернильницу, вывел на последнем листе сегодняшнюю дату и свои инициалы и устало откинулся на спинку стула. Несколько месяцев моей напряженной работы сейчас были передо мной: десять толстых томов с историями давних дней родного города лежали на полу и столе. На обложку первого тома я положил две записки: на одной были описание моего труда и инструкции, как за книгами нужно ухаживать, а на второй – мое нехитрое завещание и прощание с остальными горожанами. Я бы очень хотел оставить потомкам и свои собственные записи, даже название придумал звучное: Хроники осады Хосса, но теперь времени привести их в порядок не осталось. Существует совсем уж призрачная надежда, что мои путанные записи попадутся однажды кому-то грамотному, и он найдет их достаточно интересными, чтобы собрать в единый труд. Жаль, что я этого не увижу.
Лечь спать пришлось голодным: скудный паек, выдаваемый по утрам, невозможно было растянуть до вечера. Я «поужинал» уже ставшим привычным способом: нагрел в очаге округлый камень, завернул в тряпицу и положил рядом с собой на кровать. Тепло от нагретого камня слегка отгоняло голод, но не тяжелые мысли: завтра мне предстояло добровольно пойти на место своей смерти и дать убить себя жителям моего родного города. Да, эта жертва не будет напрасной, она позволит городу продержаться еще чуть-чуть. Логичные рассуждения никак не спасали от липкого страха смерти, который медленно начал прорастать во мне, стоило лишь услышать негромкий стук в дверь. Теперь же этот страх проник в каждую крошечную часть моего тела и разума. И только что-то в дальнем углу моего сознания не дало мне окончательно сойти с ума от ужаса и броситься прочь из дома, из города, из этого безумного мира. Хочу верить, что это была неколебимая вера в наш город, нашу общность и будущее Хосса. Вера, которая вела отчаянных защитников городских стен на очередную вылазку. Вера, которая не позволила нам сдать город и толкнула нас к преступлению против самой жизни ради выживания.
Главное – чтобы Хосс жил. Наш город сохранит свою культуру, если даже ужасный грех каннибализма мы упорядочили и цивилизовали. Надеюсь, Императорская армия вскоре освободит наш несчастный город. Останется лишь, чтобы кто-то спас наши грешные души.
