Тени над Русью
Прошлая глава:Тени над Русью
Глава 7: Тени под кожей
Снег падал, как пепел с неба, что давно забыло, как быть синим. Лес молчал, но тишина его была липкой, как кровь, застывшая на морозе. Алексей чувствовал её — эту тишину, что обволакивала, словно паутина, цепляясь за горло, за мысли. Его плечо ныло, холод в нём пульсировал, как второе сердце, и каждый удар отдавался в висках. Иван шёл впереди, его спина была прямой, как у человека, который уже выбрал, кого убить. Нож в его руке покачивался, словно маятник, отсчитывающий последние секунды.
Они не говорили. Слова были роскошью, которую лес не прощал. Алексей смотрел на свои сапоги, утопающие в снегу, на чёрные пятна, что проступали на запястьях, как чернила, вытекающие из разбитой бутылки. Он знал, что это не просто грязь. Это было оно — то, что шевелилось под кожей, шептало в костях, пело в венах. Лес не отпустил его. Лес никогда не отпускал.
Тропа виляла, как змея, уводя их глубже в чащу, где сосны стояли так плотно, что казались стенами тюрьмы, выстроенной природой. Луна, бледная, как лицо утопленника, едва пробивалась сквозь ветви, и её свет падал на снег рваными лоскутами. Алексей остановился, чтобы перевести дух, но воздух был тяжёлым, как сырой мох, и каждый вдох царапал лёгкие. Он посмотрел на Ивана, который замер, прислушиваясь, его глаза блестели, как лезвие.
— Слышишь? — Иван не повернулся, но его голос был острым, как нож, который он сжимал. — Оно идёт.
Алексей не слышал ничего, кроме гула в собственной голове, но он знал, что Иван прав. Лес не спал. Он дышал, двигался, подкрадывался. Где-то за деревьями хрустнула ветка, и звук этот был как щелчок затвора в пустой комнате. Алексей сжал кулаки, ногти впились в ладони, но боль не помогла. Холод в плече растекался, как яд, и он чувствовал, как что-то внутри него отвечает лесу — тихо, но настойчиво, как шёпот любовника в темноте.
— Надо двигаться, — сказал Иван, и в его голосе не было ни страха, ни сомнения. Только холодная, как сталь, решимость. Он шагнул вперёд, но Алексей не двинулся. Его ноги словно вросли в снег, а глаза приковало к деревьям, где тени шевелились, как живые. Они не были просто тенями. Они имели форму — длинные пальцы, скрюченные спины, глаза, что горели, как болотные огни. Они смотрели на него. Они знали его имя.
— Алексей, — голос Ивана резанул, как хлыст. — Шевелись, или я сам тебя прикончу.
Алексей заставил себя шагнуть, но каждый шаг был как падение в пропасть. Лес следил. Лес ждал. Он чувствовал, как что-то тянет его назад, к той избе, к той твари с глазами-угольками. Её голос всё ещё звенел в ушах, как эхо колокола в заброшенной церкви: *Ты его ключ*. Он не знал, что это значит, но слова эти вгрызались в мозг, как черви в гнилое дерево.
Они вышли к реке — узкой, чёрной, как жила, вскрытая ножом. Лёд покрывал её тонкой коркой, но под ней вода текла, живая, шепчущая. На другом берегу, в тени сосен, стояла фигура. Не человек. Слишком высокая, слишком худая, с руками, что свисали до колен, как ветви ивы. Её лицо было скрыто, но Алексей знал, что она смотрит на него. Он чувствовал её взгляд, как иглу, вонзающуюся в затылок.
— Не смотри, — буркнул Иван, но его голос дрогнул, впервые за всё время. Он сжал нож так, что костяшки побелели. — Идём.
Но Алексей не мог отвести глаз. Фигура не двигалась, но лес вокруг неё оживал — ветви качались, хотя ветра не было, снег кружился, как рой мух, а из-под льда доносился звук, похожий на стон. Он знал этот звук. Он слышал его в пещере, в избе, в своих снах. Это был голос леса, и он звал его по имени.
— Она знает, — прошептал Алексей, и его голос был чужим, как будто кто-то другой говорил его ртом. Иван резко обернулся, его глаза сузились.
— Заткнись, — рявкнул он, но в его голосе был страх, тонкий, как трещина во льду. — Ты это, да? Ты с ней.
— Нет, — Алексей покачал головой, но сомнение вгрызлось в него, как ржавчина. Он посмотрел на свои руки — чёрные пятна на запястьях расползались, как плесень, и под кожей что-то двигалось, медленно, но неотвратимо. Он чувствовал, как оно растёт, как корни, что ищут воду. Лес был в нём. Лес был им.
Фигура на другом берегу шевельнулась. Она не шагнула — она скользнула, как тень, и лёд под ней затрещал, но не сломался. Её руки поднялись, и Алексей увидел, что это не руки, а ветви, сплетённые в подобие пальцев, с когтями, что блестели, как обсидиан. Она не говорила, но её голос был везде — в шелесте снега, в скрипе деревьев, в стоне реки.
— Ты принёс его, — сказала она, и слова эти были как нож, вонзённый в грудь. — Ты открыл дверь.
Иван рванулся вперёд, его нож блеснул, но фигура исчезла, растворившись в тенях, как дым. Лёд под ногами Ивана треснул, и он провалился по колено, хрипя от холода. Алексей бросился к нему, но что-то остановило его — не рука, не тень, а чувство, что если он сделает ещё шаг, то уже не вернётся. Лес смотрел. Лес ждал.
Иван выбрался на берег, его лицо было белым, как снег, а губы посинели. Он смотрел на Алексея, и в его глазах не было ничего, кроме ненависти.
— Ты её позвал, — прохрипел он, поднимая нож. — Ты их всех позвал.
— Нет, — Алексей отступил, его руки дрожали, а холод в плече рванулся к горлу, как зверь, почуявший свободу. — Это не я. Это оно.
Но Иван не слушал. Он шагнул ближе, и лезвие в его руке было как продолжение леса — холодное, безжалостное, голодное. Алексей хотел бежать, но ноги не слушались. Он чувствовал, как что-то внутри него смеётся — не он, а то, что поселилось под кожей, то, что знало лес лучше, чем он сам.
Где-то за рекой завыл ветер, но это был не ветер. Это был лес, и он пел свою песнь — старую, как кости земли, и такую же безжалостную. Алексей закрыл глаза, и в темноте за веками он увидел её — тварь с глазами-угольками, тварь с руками-ветвями, тварь, которая была лесом. Она улыбалась.
И лес улыбался вместе с ней.