Пространство треснуло, как экран старого телевизора. Волков падал сквозь слои времени, его тело рассыпалось на атомы, но сознание цеплялось за обрывки реальности. Шрам на руке пылал, оставляя в темноте светящийся след — спираль, повторяющую узор из вагона-призрака. Где-то внизу звенели рельсы, смешиваясь с детским смехом.
— Ты не песчинка, — голос мальчика шел со всех сторон, — ты песок внутри часов.
Волков приземлился на четвереньки, ладони увязли не в земле, а в чем-то холодном и тягучем. Он поднял руку — пальцы были облеплены крошечными зеркальцами. Каждое отражало его лицо в разные годы: семилетний мальчик с игрушечным паровозиком, офицер НКВД с дымящимся пистолетом, старик с глазами как черные дыры.
— Выбери форму, — сказал мальчик, возникая из ниоткуда. Его паровозик теперь был покрыт зеркальной чешуей, в отражениях мелькали пассажиры 23-х. — Или я выберу за тебя.
Волков вскочил, пытаясь отряхнуть зеркала, но они врастали в кожу, превращая руки в мерцающую мозаику.
— В Щели. Там, где ОНО прячет концы, — ребенок пнул паровозик, и тот взревел, выдувая из трубы звездную пыль. — Ты разбил петлю, но не разорвал ткань. Смотри.
Зеркала на руках Волкова ожили. В одном — Сорокин 1956 года, запертый в камере с стенами из движущихся шестерен. В другом — Петрова 2023-го, стреляющая в собственное отражение в лифте «Лубянки-2». Третье показывало его самого: он стоял на краю станционной платформы, а за спиной росла тень с щупальцами из проволоки.
— Они все части тебя, — мальчик поднес к глазам горсть песка. — ОНО не убить. Но можно пересоздать.
Комната (если это была комната) дрогнула. Стены, состоящие из миллионов висящих часов, зазвенели маятниками. Волков почувствовал, как зеркала под кожей начинают вращаться, вырезая плоть.
Мальчик исчез, а вместо него из песка возникли три фигуры: ребенок в рваном пальто, Сорокин с пустым взглядом, Петрова с шестернями вместо глаза. Они хором произнесли:
— Ты должен стать мостом.
Волков отступил, натыкаясь на что-то твердое. Огромное зеркало в раме из костей. Его отражение было не цельным — словно коллаж из осколков.
— Нет, — прошептал он, но тени уже тянули к нему руки.
Прикосновение ребенка обожгло памятью: детдом, 1992 год, он вырезает ножиком спираль на стене, не понимая, откуда знает этот символ. Рука Сорокина впилась в плечо, и Волков увидел лабораторию 1942-го — себя на столе, с проволокой, выползающей из горла. Петрова тронула его висок, и...
Он сидит среди пассажиров, грызя ногти. Шрам на руке чешется. Женщина с коляской улыбается ему, а внутри, вместо ребенка, шевелится черная нить. Он достает револьвер.
— Нет! — Волков вырвался, разбивая зеркало локтем. Осколки зависли в воздухе, показывая разные варианты будущего: в одном он стреляет в пассажиров, в другом — в себя, в третьем — зеркало поглощает его, превращая в механического монстра.
— Выбор, Алеша, — засмеялись тени.
Внезапно один из осколков брызнул светом. Там, в отражении, стояла настоящая Петрова — без шестерен, с пистолетом в дрожащей руке. Ее губы шевелились:
«Найди песочные часы под «Лубянкой». Переверни их!»
Осколок потух. Волков рванулся к месту, где он был, но пол ушел из-под ног. Он летел сквозь временные слои, зеркала под кожей жгли как угли, пока и вот удар. Он оказался в тоннеле, которого не было ни в одном году. Стены здесь были из спрессованного песка, в котором светились скелеты в форме Мосметростроя. Впереди, на пьедестале из рельс, стояли гигантские песочные часы. Верхняя колба была заполнена черным песком, нижняя — стеклянно-пустой.
— Не трогай их! — Крикнула Петрова, выбегая из бокового хода. Настоящая, живая, с кровоточащим порезом на щеке. — Это ловушка Сорокина!
— Где мы? — Волков шагнул к ней, но она навела пистолет.
— Проверка. Какой был первый поезд, который ты водил?
— 2023-й, состав «Ока», — он замедлился, видя, как ее палец ослабляет нажатие на курок.
— Слава богу. Я два часа стреляла в свои копии. Здесь время течет боком.
Она указала на часы. Верхняя колба теперь была наполовину пуста, а черный песок внизу складывался в цифры: 23.
— Это обратный отсчет, — Волков подошел ближе. В стекле колбы мелькнуло отражение мальчика — тот подносил палец к губам. — Сорокин говорил, что ОНО вплетено в время. Что если...
Он толкнул часы. Ничего. Петрова прислонилась к стене, случайно задев песок. Камень рассыпался, открывая нишу с телом Сорокина — точнее, с его мумией, обмотанной колючей проволокой. Во рту у него был зажат ключ в форме спирали.
— Не надо, — Петрова схватила его за рукав, но Волков уже вырвал ключ.
Мумия рассыпалась. Часы дрогнули. Черный песок завихрился, образуя воронку, и вдруг — Воспоминание, не его: 1956 год. Сорокин стоит перед часами. «Я не дам тебе новых жертв», — шепчет он, ломая ключ. Песок останавливается.
— Надо перевернуть их, пока песок не кончился, — Волков вставил ключ в основание часов. Механизм взревел, проволока выползла из стен, обвивая их ноги.
— Ты уверен? — Петрова перезарядила пистолет, стреляя в щупальца. — Это может стереть нас!
— Или их, — он повернул ключ.
Вселенная вздохнула. Песок хлынул обратно в верхнюю колбу, увлекая за собой проволоку, тени, зеркальную пыль. Волков схватил Петрову за руку, чувствуя, как его тело распадается на молекулы.
Но она уже становилась прозрачной. Стены тоннеля рушились, открывая бесконечность со спиральными галактиками вместо светильников. Где-то вдалеке засвистел паровозик.
— Он идет за нами, — Петрова выпустила его руку. — Беги!
Она толкнула его в спираль света, а сама осталась, стреляя в мальчика, который теперь был ростом с вагон.
— Найди меня в песке! — крикнула она, прежде чем тьма поглотила ее.
Волков очнулся на полу станции «Лубянка-2», но не 1956 или 2023, а пустые табло, обои с советскими гербами, но новые турникеты с биометрией. На стене — календарь: 2035 год.
— Очередное исчезновение поезда на Кольцевой линии. Власти отрицают связь с аномалиями.
Он поднялся, замечая, что шрам на руке исчез. Но в кармане лежал осколок зеркала. В нем отражалась Петрова — в песчаной ловушке, но живая.
— Я найду, — прошептал он, направляясь к служебному тоннелю. Где-то в глубине засмеялся ребенок.
Песок в его ботинках звенел, как звездная пыль.
