Таверна "На краю вселенной"

На горизонте, где холмы сливались с тьмой, что-то двигалось — не тень, не зверь, а дым, что не хотел умирать. Он поднимался, как призрак, что ищет свой дом, и в его движении была песня, не такая громкая, как у огня, но глубокая, как вздох земли. Алексей шагнул вперёд, и пепел под его ногами шептал, как будто рассказывал истории о тех, кто горел до него, о тех, кто стал прахом, но не забыл, как сиять. Тварь, что жила в его венах, теперь молчала, её глаза тлели слабо, как угли, что ждут последнего ветра, чтобы угаснуть.

— Что дальше? — спросил Алексей, и его голос был хриплым, как будто пепел осел в его горле, но в нём была сила, как в корнях, что пробиваются сквозь камень.

Иван остановился, его рука легла на плечо Алексея, тяжёлая, как земля, что держит пепел, как мать, что не отпускает сына. Он посмотрел на небо, где звёзды были теперь ярче, как будто пепел очистил воздух, дал свету путь.

— Пепел не конец, — сказал он, и в его словах была тишина, что приходит после бури, но хранит её память. — Он — начало. То, что горит, становится прахом, но прах становится землёй, а земля — жизнью.

Алексей смотрел на дым, что танцевал на горизонте, и видел в нём не только тени, но и свет — слабый, как первый луч рассвета, что пробивается сквозь тучи. Он чувствовал, как тварь в нём шевельнулась, не с рыком, а с шёпотом, как будто она тоже знала, что пепел — не смерть, а обещание. Его сердце билось медленнее, но глубже, как барабан, что звучит в ночи, не для битвы, а для памяти.

Перед ними раскинулась долина, где пепел смешался с травой, где земля дышала, как зверь, что спит после охоты. В центре долины стояло дерево — не то, что пело с ветром, и не то, что отражалось в реке, но другое, с корой, чёрной от сажи, и ветвями, что тянулись к небу, как руки, что помнят огонь. Его листья были редкими, но живыми, и в их шорохе был голос, не громкий, как у пламени, а тихий, как пепел, что оседает на воду.

— Оно видело огонь, — сказал Иван, и его голос был теперь как треск ветки, что ломается под тяжестью снега. — И оно помнит.

Алексей подошёл к дереву, и его пальцы коснулись коры, тёплой, как будто в ней всё ещё жил жар. Пепел осыпался с его рук, как звёзды, что падают в траву, и в этом касании была связь — не с огнём, не с ветром, не с рекой, а с чем-то большим, что держит их всех, как мать держит детей. Он чувствовал, как тварь смотрит из глубины, но её взгляд был теперь не голодным, а усталым, как зверь, что нашёл покой.

— Я не пепел, — сказал Алексей, и его голос был как ветер, что поднимает прах, как река, что несёт его к морю. — Но я ношу его с собой.

Дерево шевельнулось, хотя ветра не было, и его листья запели — не песню огня, не гимн ветра, не шёпот реки, а что-то своё, что было старше их всех. В этой песне было его имя, но теперь оно звучало не как искра, а как корень, что уходит в землю, как ветвь, что тянется к звёздам. Алексей чувствовал, как пепел становится частью его дыхания, как жар в его груди становится светом, не тем, что пожирает, а тем, что ведёт.

Иван стоял рядом, его тень теперь была не углём, а землёй, что принимает пепел, что даёт ему жизнь. Он не говорил, но его глаза смотрели на Алексея, как на сына, что нашёл свой путь, как на пламя, что стало звездой.

— Идём, — сказал Алексей, и его голос был как шорох листьев, как треск коры, как пепел, что падает на землю, но помнит небо.

Они пошли через долину, и пепел оседал за ними, как след, что не исчезнет, как память, что живёт в мире. Дерево смотрело им вслед, и его ветви качались, как будто прощались, но не навсегда. Тварь молчала, её глаза угасали, как угли, что больше не ждут ветра. Алексей шёл, и пепел пел под его ногами — песню о том, что горит, о том, что умирает, о том, что рождается вновь.

Драго фыркнул, выпуская искры, которые заставили Лену отшатнуться и прикрыть кружку рукой.

— Король Лабиринта? — прорычал он, его голос гремел, как гром перед бурей. — Я низвергал тиранов, чьи имена заставляли звёзды дрожать! Я сжёг леса, что скрывали демонов! И ты думаешь, что какой-то... паук заставит меня отступить? Этот склад станет моим трофеем, а паук — лишь пеплом под моими когтями!

— Ого, — Лена подняла бровь, — поэтично. Но Сергей сказал, что тебе нужно не только выжить, но и разобрать кабели. К обеду. И без огня, Драго. Один пожар — и ты будешь не только объяснительные писать, но и новый склад строить. На свои.

Драго смерил дверь взглядом, полным огненного презрения. Он толкнул её когтем, и та со скрипом, достойным древнего склепа, распахнулась. Внутри царил хаос: мотки кабелей, словно змеи, переплетались в бесконечном лабиринте, старые роутеры громоздились, как руины забытой цивилизации, а пыль танцевала в воздухе, подсвеченная слабым светом фонарика. Где-то в глубине склада раздался шорох, и Драго почувствовал, как его чешуя чуть напряглась. Он шагнул вперёд, бормоча клятву, что этот день станет легендой.

— Я, Драгомир Огнегривый, клянусь своим пламенем и чешуёй, что этот лабиринт падёт, а его король склонится передо мной! — провозгласил он, вонзая когти в первый моток кабелей. Провода сопротивлялись, цепляясь за всё подряд, словно живые, но Драго был неумолим. Он рвал узлы, распутывал петли, его когти мелькали, как клинки в битве. Пыль поднималась тучами, и Лена, стоя в дверях, уже снимала видео, комментируя: "Дракон против кабелей: эпос или цирк? #ОгненнаяУборка".

Но затем шорох стал громче. Из тени, между коробок с древними модемами, показались глаза — восемь алых точек, горящих, как угли в ночи. Паук, размером с тарелку, нет, с целую сковороду, выступил вперёд. Его лапы, покрытые чёрной щетиной, двигались с пугающей грацией, а паутина, сплетённая из старых Ethernet-кабелей, дрожала, словно готовая поймать добычу. Драго замер, его глаза вспыхнули, как два вулкана.

— Ты смеешь бросать мне вызов, тварь? — прорычал он, поднимая фонарик, как факел. Паук ответил шипением, которое эхом разнеслось по складу. Лена, не отрываясь от телефона, выложила новый пост: "Босс-битва началась! Дракон против Паучьего Короля. #КтоКого".

Драго шагнул вперёд, но паук был быстрее. Он прыгнул, раскинув лапы, и Драго едва успел увернуться, сбив коробку с роутерами. Паутина прилипла к его чешуе, но он рванул её когтями, выпуская дым. Огонь рвался наружу, но клятва Сергею держала его, как цепи. Вместо пламени Драго схватил моток кабелей и швырнул его в паука, словно сеть гладиатора. Паук увернулся, но Драго уже наступал, его рык сотрясал склад.

Битва длилась минуты, но казалась вечностью. Драго распутывал кабели, одновременно отбиваясь от паука, который атаковал с ловкостью ассасина. Наконец, Владыка Пепла загнал тварь в угол, где паутина была гуще всего. Одним ударом когтя он оборвал кабель, державший сеть, и паук, запутавшись в собственных тенетах, рухнул, беспомощно шевеля лапами.

— Победа моя, — прорычал Драго, поднимая фонарик, как трофей. Склад был в порядке: кабели аккуратно свернуты, пыль осела, а паук, связанный обрывками своей же паутины, выглядел скорее жалко, чем угрожающе.

Дверь склада скрипнула, и вошёл Сергей. Его кружка — всё та же, с надписью "Я — босс" — казалась единственным неизменным артефактом в этом хаосе. Он окинул взглядом склад, паука, Драго и, наконец, кивнул.

— Неплохо, Огнегривый, — буркнул он, потягивая кофе. — Склад в порядке, паук... ну, скажем, нейтрализован. Но не расслабляйся. Завтра жду отчёт по "МегаСкорости" и презентацию для клиентов. И если я увижу хоть одну паутину в офисе, ты будешь не только кабели сортировать, но и пауков приручать.

Драго выпрямился, его чешуя звенела, как доспехи триумфатора. Он победил Лабиринт и его короля, но в глубине души знал: офисные битвы бесконечны. Лена, уже стуча по телефону, выложила финальный пост: "Дракон 2:0 Паук. Следующий уровень — тарифы или что похуже? #ОфисныеСаги".

А где-то в углу склада, в тени забытого роутера, маленький паучонок шевельнул лапкой, словно клянясь отомстить за своего короля...

В одном из помещений нашёл терминал, старый, но рабочий. Вставил чип — экран загорелся, высветив карту "Лабиринта" и список имён. Моё — опять в списке, с той же пометкой: "носитель активирован". Рядом — данные об "Прототипе-17": формула, графики, слова вроде "нейронная синхронизация" и "контроль". Половину не понял, но одно ясно: это не просто химия, а что-то, что ломает людей изнутри. Медальон в кармане снова нагрелся, и на миг показалось, что терминал мигнул в ответ, как будто они связаны.

Не успел дочитать — за спиной хрустнул бетон. Резко обернулся, но успел лишь увидеть тень, мелькнувшую в коридоре. Кто-то быстрый, в лёгкой броне, с ножом вместо автомата. Тень? Или ещё один охотник? Бросился за ним, но коридор разветвлялся, и след потерялся. Только на полу — свежая метка, круг с крестом, а рядом — обрывок бинта, пропитанный чем-то красным. Сердце колотилось, жар от раны бил в голову, но я двинул дальше, к центру "Лабиринта".

Там, в огромном зале с разбитыми стёклами, нашёл алтарь. Да, алтарь — другого слова не подберёшь. В центре — ящик, как тот на мосту, окружённый свечами и обрывками бумаг с формулами. На ящике — надпись: "Дым указывает путь, огонь судит, носитель платит". Открыл его: внутри — ещё одна ампула "Прототипа", шприц и записка: "Волк, сделай выбор. Время истекает". Плечо дёрнулось от боли, будто рана знала, что я читаю.

Снаружи послышались голоса. Наёмники. Те же, с моста, или новые — неважно. Их было трое, судя по шагам, и они не скрывались. Один крикнул: "Он здесь, чип у него!" Я схватил ампулу, сунул папку в рюкзак и рванул к чёрному ходу, который заметил на карте терминала. Выстрелы гремели за спиной, пули рикошетили от стен, но я успел нырнуть в узкий туннель. Бежал, пока лёгкие не начали гореть, а рана не превратилась в сплошной крик.

Теперь сижу в какой-то заброшенной сторожке на краю промзоны. Два патрона всё ещё при мне, но я знаю: "Лабиринт" не отпустит. Тень близко, и она не просто хочет чип или ампулы. Она хочет меня. Или то, что я несу в себе. Рана пульсирует, медальон жжёт кожу, а в голове крутится фраза из записки: "Время истекает". Завтра вернусь в "Лабиринт". Надо понять, что за "носитель" и почему Тарков так хочет меня сломать. Если доживу.

— Что за посылка? — спросил Гриббл, теребя скрепку в кармане. Его гоблинская натура уже прикидывала, не блестит ли что-то внутри коробки.

Чертик закатил глаза и прислонился к косяку, будто собирался рассказывать эпическую сагу.

— Слушай, гоблин, я не в настроении. В Аду я таскал угли в котлы, а тут таскаю ваши дурацкие коробки. Вчера вёз посылку через пробки, а она, зараза, самовоспламенилась! В Аду хоть огнетушители были под рукой, а тут что? Пшикалка от комаров? — он фыркнул и ткнул вилами в сторону коробки. — Это от Драго. Сказал, чтобы ты не открывал до вечера. И ещё сказал, что если увижу кетчуп на твоём галстуке, то могу ткнуть тебя вилами. Бесплатно.

Гриббл невольно поправил галстук, пряча пятно, и с опаской покосился на коробку. Драго? Посылка? Это пахло либо ловушкой, либо чем-то блестящим. Он быстро подписал квитанцию, стараясь не встречаться взглядом с Чертиком, чьи глаза обещали неприятности похуже, чем гнев Сергея.

— Слушай, Чертик, — начал Гриббл, решив подкатить к новенькому, — ты ж в Аду был, да? Там, небось, сокровища в котлах варили? Блестяшки всякие? Может, поделишься парочкой историй, а я… э-э… угощу энергетиком?

Чертик прищурился, его хвост нервно дёрнулся, задев дверной звонок. Раздался противный дребезг.

— Блестяшки? — он хмыкнул, будто Гриббл предложил ему тарелку тухлой рыбы. — В Аду блестяшки только у босса были, а он их охранял, как Драго свои виски. Один раз я попытался стащить золотой рог с его трона — думал, продам на чёрном рынке. Знаешь, что было? Неделю чистил котлы языком! Языком, гоблин! А ты про энергетики. Лучше скажи, что за дела у вас с Сергеем? Весь город гудит, что он тебя на швабру насадит.

Гриббл поёжился, вспоминая холодную улыбку Сергея на созвоне. Он уже собирался выдать очередную байку про "несчастный случай с кружкой", но Чертик вдруг насторожился, принюхался и ткнул вилами в сторону коробки.

— Слышь, гоблин, от этой штуки пахнет драконьей чешуёй. И, кажется, чем-то ещё. Если там бомба, я не виноват. В Аду я хоть знал, где мины лежат, а тут? Сплошной бардак! — он махнул рукой и побрёл к лестнице, бормоча: — Всё, я пошёл. Если что, зови, но только не в офис. Ваш уборщик — псих, в Аду таких в котёл бы засунули.

Гриббл проводил Чертика взглядом, пока тот не скрылся за углом, и вернулся к коробке. Она выглядела подозрительно обычной, но гоблин знал: Драго не шлёт просто так. Он осторожно потряс её — внутри что-то звякнуло, и сердце Гриббла забилось быстрее. Блестяшки? Ключи от офиса? Или, упаси болотные духи, ловушка от Сергея?

Вечер наступил быстрее, чем Гриббл успел придумать, как спрятать кружку. Он схватил коробку, нацепил свой мятый пиджак и помчался в офис. Улицы города гудели, как рой ос, а гоблин то и дело оглядывался, ожидая увидеть уборщика с его шваброй-возмездием. Когда он добрался до офиса, Драго уже ждал у входа. Его чешуйчатая туша возвышалась над урной, а глаза светились в темноте, как два фонаря.

— Гриббл, — прогундосил Драго, выдыхая дымок, — ты принёс коробку? И кружку? Или мне сразу звонить Сергею?

Гриббл нервно сглотнул и протянул коробку, пряча за спиной рюкзак, где лежала его драгоценная добыча.

— Всё тут, — соврал он, стараясь не смотреть на драконьи когти, которые постукивали по асфальту. — А что в коробке? Блестяшки? Я же знаю, ты любишь сюрпризы!

Драго фыркнул, и из его ноздрей вылетело облачко искр.

— Открывай, — коротко приказал он. — И молись, чтобы Сергей не узнал, что ты опять врёшь.

Гриббл дрожащими лапами развязал ленту. Внутри коробки лежала… пара старых наушников, степлер и записка, написанная почерком Сергея: "Гриббл, это твой последний шанс. Верни всё. И не трогай камеры." Гоблин почувствовал, как его уши снова прижались к голове. Ловушка. Это была ловушка!

— Драго, — пискнул он, — ты же не сдашь меня, правда? Мы ж друзья! Помнишь, как я чинил твой роутер?

Драго закатил глаза и ткнул когтем в сторону офиса.

— Двигай внутрь, гоблин. И молись, чтобы уборщик сегодня был в хорошем настроении. А то его швабра уже точит на тебя зубы.

Гриббл поплёлся к двери, сжимая коробку, как спасательный круг. Его гоблинская натура вопила: "Бери кружку и беги!" Но где-то в глубине души он знал, что следующий шаг будет решающим. Особенно если Чертик решит вернуться с вилами. Или, что ещё хуже, если Сергей устроит свою "проверку". Гоблин вздохнул и толкнул дверь офиса. Впереди ждала ночь полная блестяшек, обмана и, возможно, пары новых шрамов от швабры.

Я шагнул к ней, но она была не одна. Тысячи её отражений кружились, как звёзды в вальсе, их книги пели, их перья писали, их улыбки ломали небо. Я написал: «звезда». И один из фонарей на улице загорелся ярче, его свет стал нитью, что связала мои пальцы с её глазами. Она посмотрела на меня — или на своё отражение, — и её взгляд был вопросом, что не ждал ответа. Я написал: «вопрос». И город треснул, его стены стали пеплом, его улицы — реками, его фонари — глазами, что смотрели на меня из каждого зеркала.

— Кто пишет? — шептала книга, её голос был эхом, что рождалось в моих костях и умирало в её улыбке. Я поднял перо, но оно было уже не пером, а осколком звезды, чей свет был моим именем. Я написал: «я». И зеркала запели, их хор был городом, их мелодия — Софией, их ритм — моим сердцем. Улицы под моими ногами извивались, как змеи, фонари мигали, как мысли, а двери — бесконечные, сотканные из пепла и света — открывались, но не вперёд, а внутрь, туда, где я был одновременно Лукасом и Софией, пером и книгой, городом и зеркалом.

Я шагнул через одну из дверей, но за ней была не пустота, а ещё один город. Его улицы были моими венами, его дома — моими страхами, его небо — моими снами. София стояла в центре, держа книгу, чьи страницы были зеркалами, а зеркала — звёздами. Она улыбнулась, и её улыбка была трещиной, из которой лился свет. Я написал: «свет». И город задрожал, его стены стали нотами, его реки — мелодиями, его фонари — созвездиями, что пели моё имя.

— Кто танцует? — спросила она снова, и её голос был ветром, что ломает зеркала и сплетает их заново. Я посмотрел на книгу, и её страницы стали моими глазами. В них я видел отражения: Лукасы, пишущие звёзды, Софии, открывающие двери, города, что пели о бесконечности. Я написал: «песнь». И мир раскололся, его осколки стали нотами, его улицы — струнами, его звёзды — хором, что пел о трещинах в небе.

Дверь передо мной раскрылась, но за ней была не пустота, а ещё одна книга. Её страницы были реками, её слова — фонарями, её голос — моим. Я шагнул вперёд, и перо в моей руке стало зеркалом. Я писал, и каждое слово было городом. Я писал, и каждый город был звездой. Я писал, и каждая звезда была мной.

Но за зеркалом была ещё одна София. Она держала книгу и танцевала, и её танец был вопросом.

— Кто пишет? — спросила она.

Я не ответил. Я поднял перо.

P.S. от автора:

Лукас, ты думал, что танец — это ответ, но что, если он — лишь ещё одна трещина? Каждый город — твой ритм, каждая София — твой шаг, каждое зеркало — твой взгляд. Кто держит перо — ты или звезда? Напишешь ли ты конец, или конец станцует тебя? И если созвездия бесконечны, кто решает, что они поют?

Алексей не ответил. Он чувствовал, как огонь смотрит на него, не глазами, а теплом, что пробиралось под кожу, как будто искал его суть, его кости, его кровь. В этом жаре была сила, не лёгкая, как у ветра, и не глубокая, как у реки, а живая, как пульс, что бьётся в груди зверя. Огонь не говорил, как ветер, и не смотрел, как река, — он пел, но его песня была не мелодией, а ритмом, что заставлял сердце биться быстрее, как барабан, что зовёт на бой или на танец.

На вершине холма пламя собралось в фигуру. Не ту, что была в реке, и не ту, что танцевала в ветре, но другую — её тело было как раскалённый уголь, что держит жар внутри, её волосы были как языки пламени, что тянутся к небу, а глаза — как угли, что горят в ночи, не мигая. Она не стояла, но и не двигалась — огонь жил в ней, как дыхание, как кровь, как сама жизнь, что не знает покоя. Вокруг неё земля дымилась, но не горела, а воздух дрожал, как будто мир боялся или поклонялся её присутствию.

— Кто она? — спросил Алексей, и его голос был хриплым, как будто жар уже высушил его горло.

— Она — это огонь, — ответил Иван, и в его словах была тяжесть, как будто он нёс пепел всех костров, что когда-либо горели. — Она — та, что очищает. Та, что создаёт. Та, что пожирает.

Алексей шагнул вперёд, и жар обнял его, не как враг, а как брат, что слишком силён, чтобы быть нежным. Трава под ногами хрустела, как сухие кости, и в её треске был голос ветра, голос реки, голос твари, что всё ещё жила в его венах, но теперь она была тише, словно боялась огня. Фигура на холме не приближалась, но её тепло становилось ближе, как солнце, что встаёт над горизонтом. Её глаза смотрели на него, и в них была не угроза, а зов — не суд, а выбор.

— Алексей, — её голос был как гул пламени, что пожирает лес, как шёпот угля, что тлеет в ночи. — Ты идёшь, но готов ли ты гореть?

Он хотел ответить, но слова таяли, как воск под солнцем. Он чувствовал, как его сердце бьётся в такт огню, как смола в его венах становится тоньше, как будто она больше не была крылом, а стала искрой. Он видел себя — мальчика, что смотрел на костёр в ночи, и мужчину, что стоял перед рекой, перед ветром, перед тварью, что жила в нём. Они все были здесь, в этом жаре, в этом свете, в этих глазах, что смотрели на него, как на сына, как на пламя, как на часть солнца.

— Я не твой, — сказал он, и его голос был как треск поленьев, что ломаются под жаром. — Я — это я.

Огонь взревел, и фигура улыбнулась, но в её улыбке была не насмешка, а знание, как будто она видела, как звёзды горят и гаснут в небе. Она протянула руку, и её пальцы были как языки пламени, что танцуют над костром. Алексей почувствовал, как его дыхание становится жарче, как будто огонь вошёл в его грудь, наполнил её не болью, а светом — светом, что горит, как факел в ночи.

— Ты уже мой, — сказала она, и её голос был теперь не гулом, а песней, что живёт в сердце пожара. — Но ты можешь выбрать, кем быть в моём свете.

Иван стоял рядом, его рука всё ещё лежала на плече Алексея, и в этом прикосновении была земля, что держит пепел, что не даёт сгореть дотла. Алексей посмотрел на фигуру, на холмы, на небо, где тени двигались, как дым, что поднимается к звёздам. Он чувствовал тварь — она была там, в глубине огня, в его жаре, в его песне, что никогда не умолкнет. Но он чувствовал и себя — своё имя, свою память, свой жар. И он знал, что огонь не отпустит его, но он мог выбрать, как гореть с ним.

Он сделал шаг вперёд, и огонь подхватил его, как крылья, что рождаются из искр. Фигура смотрела на него, и её глаза были теперь не только углями, но и звёздами, что сияют в ночи. Иван шёл рядом, и его шаги были тяжёлыми, как камни, что хранят тепло огня в своей глубине.

— Я выберу, — сказал Алексей, и его голос был как рёв пламени, что пожирает тьму, как свет, что рождается в ночи. — Я выберу себя.

Огонь ответил — не словами, а песней, что была старше звёзд, старше пепла, старше света. В этой песне было его имя, но теперь оно звучало не как цепь, а как искра, что летит к небу. Тварь всё ещё смотрела из глубины, её глаза тлели, как угли, что ждут ветра, но их свет был слабым, как тень, что уходит с рассветом.

Алексей шёл, и огонь горел с ним.

— Паук? — прорычал он, его глаза вспыхнули, как угли в горниле. — Я сжигал крепости, низвергал титанов, разрывал небеса! И ты думаешь, что я убоюсь какого-то... паука? Или этой жалкой машины, которая варит пойло хуже зелий гоблинов?

— О, герой, — Лена закатила глаза, — твои подвиги в прошлом, а сейчас ты на испытательном сроке. Так что либо чисти, либо готовься к эпопее с кабелями. И, кстати, не вздумай опять поджечь что-нибудь. Сергей уже заказал огнетушитель с твоим именем.

Драго смерил кофемашину взглядом, полным презрения. Он ткнул когтем в кнопку "Очистить", и машина издала звук, похожий на стон умирающего демона. Из её недр вырвался пар, а на дисплее загорелась надпись: "Ошибка 404: Кофе не найден". Драго зарычал, чувствуя, как пламя в его груди рвётся наружу. Но он сдержался — клятва, данная Сергею, всё ещё звенела в его ушах, как набат перед битвой.

— Я, Драгомир Огнегривый, клянусь своим огнём и чешуёй, что этот артефакт падёт передо мной! — провозгласил он, вонзая губку в недра машины, словно копьё в сердце дракона. Кофейная накипь сопротивлялась, липкая и коварная, но Драго был непреклонен. Его когти скрежетали по металлу, моющее средство шипело, как яд василиска, а пар поднимался к потолку, образуя маленькие облака, которые Лена тут же сфотографировала для нового поста: "Дракон вызывает бурю в офисе. #ЭпичнаяУборка".

Через час, когда кофемашина начала сиять, как доспехи паладина, дверь кабинета снова распахнулась. Сергей, с всё той же кружкой и взглядом, способным заморозить вулкан, вошёл, оглядывая поле битвы. Его брови приподнялись, когда он заметил, что машина не только цела, но и блестит, как трофей в сокровищнице.

— Хм, — буркнул он, проводя пальцем по корпусу кофемашины. — Неплохо, Огнегривый. Похоже, ты всё-таки можешь не только дымить. Но не расслабляйся. Завтра жду от тебя план продаж по тарифу "МегаСкорость". И если я увижу хоть одну искру, ты будешь не только кабели перебирать, но и объяснительные писать до конца года.

Драго гордо выпрямился, его чешуя звенела, как доспехи перед триумфом. Он победил кофемашину, но в глубине души знал: склад кабелей и паук, о котором шептались сотрудники, всё ещё ждут своего часа. А Лена, уже стуча по телефону, выложила новый пост: "Дракон 1:0 Кофемашина. Следующий уровень — паук или тарифы? #ОфисныеСаги".

И где-то в углу офиса, в тени коробок со старыми роутерами, паук размером с тарелку шевельнул лапой, словно предчувствуя грядущую битву...