Таверна "На краю вселенной"

— Ты не спрячешься, — сказала тень, и её голос был как треск льда под ногами. — Город видит всё.

Я остановился. Улица передо мной раздваивалась, как язык змеи. Один путь вёл к площади, где в центре стоял фонтан, чья вода была чёрной, как нефть. Другой — в узкий переулок, где тьма была такой густой, что казалась живой. Книга в моих руках шевельнулась, и я услышал шорох страниц. Она открылась сама, и чернила на странице сложились в карту — не города, а чего-то другого. Линии текли, как реки, и в их изгибах я видел лица. София. Люди из зеркал. И моё собственное лицо, но с глазами, которые не были моими.

— Ты помнишь, — сказала тень, и теперь она стояла ближе, её пальцы, длинные и костлявые, почти касались моего плеча. — Ты всегда помнишь.

Я хотел спросить, что она такое, но слова застряли в горле, как кость. Вместо этого я шагнул к площади. Фонтан был ближе, чем я думал, и его вода не просто текла — она шептала. Голоса, десятки, сотни, сливались в хор, и все они знали моё имя. Я наклонился над водой, и в ней отразилось не моё лицо, а город — тот же, но другой, с горящими домами и криками, что рвали ночь. Я видел себя там, в плаще, с ножом в руке, и кровь на лезвии была свежей. Это было не воспоминание — это было сейчас.

— Ты не можешь уйти, — сказала тень, и её маска треснула снова, открывая пустоту. Но в этой пустоте я увидел не себя, а Софию. Её улыбка была острой, как стекло, и её глаза были зеркалами, в которых отражался я — Лукас, которого я боялся. Лукас, который знал правду.

Книга задрожала, и страницы начали гореть, но не пламенем, а холодным светом, как тот, что взорвал зеркала в пещере. Чернила текли, формируя слова, которые я не хотел читать: Ты — ключ. Ты — замок. Ты — дверь. Я бросил книгу в фонтан, но вода не приняла её. Она всплыла, раскрытая, и страницы закружились, как вороньё над падалью. Каждое слово было ножом, и каждый нож был направлен в меня.

— Что ты хочешь? — крикнул я, и мой голос утонул в шуме города. Дома зашатались, их стены трещали, как кости, и из трещин сочилась та же тьма, что я видел в пещере. Она текла по мостовой, собираясь в лужи, и в каждой луже было моё отражение — но не одно. Десятки Лукасов, каждый с другой датой, каждый с другой болью. Они смотрели на меня, и их губы шевелились: Ты обещал.

Я побежал. Не к переулку, не к площади — просто прочь. Но город не отпускал. Улицы сворачивались, как спираль, и каждый поворот приводил меня обратно к фонтану. Тень ждала там, её маска теперь была моей, и её руки держали книгу. Она протянула её мне, и я знал, что если возьму, то уже не отпущу. Никогда.

— Ты обещал, — сказала тень, и её голос был моим. — Ты обещал открыть дверь.

Я посмотрел в фонтан. Вода больше не была чёрной — она была красной, как кровь, и в ней плавали лица. София. Люди из зеркал. И я сам, с глазами, которые видели слишком много. Я шагнул к воде, и она потянулась ко мне, как руки. Холодные, жадные, знакомые.

— Лукас, — прошептала тень, и город эхом повторил моё имя. — Ты уже дома.

Я закрыл глаза, и мир исчез. Но книга осталась. Её тепло горело в моих руках, и я знал, что следующая дверь уже близко. Я чувствовал её — тяжёлую, старую, с замком, который ждал моего ключа. И я знал, что открою её. Потому что я всегда открывал.

P.S. от автора: 

Город не спит, Лукас. Его улицы — это петли, а ты — нить, что их стягивает. Книга знает твои секреты, и тени помнят твои обещания. Дверь уже скрипит, готовясь открыться. Но помни: за ней не спасение. За ней — ты сам.

Тропа привела их к реке. Её вода была чёрной, как чернила, и неподвижной, словно зеркало, в котором не хотелось видеть своё отражение. На другом берегу торчала скала, поросшая мхом, похожим на бороду утопленника. В её основании зияла пещера — тёмная пасть, из которой тянуло холодом и чем-то ещё, сладковатым, как запах гниющих цветов. Алексей замер, его взгляд приковала река. В воде что-то двигалось — не рыба, не течение, а тени, скользившие под поверхностью, как руки, ищущие, за что уцепиться.

— Не смотри, — сказал Иван, его голос был резким, как удар хлыста. Он уже шагнул к реке, но остановился, заметив, как вода дрогнула, будто кто-то дёрнул её за невидимую нить. — И не прикасайся.

Алексей кивнул, но его глаза всё равно цеплялись за реку. В глубине мелькнуло лицо — не его, не Ивана, а чьё-то ещё. Ленка? Егорыч? Или отец, с пустыми глазницами, из которых текли черви? Он отвернулся, но образ остался, выжженный на внутренней стороне век.

Они обошли реку по краю, держась подальше от воды, которая, казалось, шептала их имена. Пещера встретила их тишиной, но не пустой — она была живой, как дыхание спящего зверя. Иван зажёг факел, его пламя задрожало, будто боялось того, что увидит. Стены пещеры были покрыты корнями — не мёртвыми, а пульсирующими, как вены, переплетёнными так плотно, что казалось, они держат скалу, не давая ей рухнуть. На полу лежали кости — мелкие, птичьи, и крупные, слишком похожие на человеческие. Алексей заметил череп, расколотый пополам, с вырезанными на нём символами. Те же, что в избе. Те же, что в часовне.

— Это его логово, — прошептал Алексей, его голос утонул в гуле пещеры, будто она проглотила его слова. — Оно здесь.

Иван не ответил. Он шагнул глубже, его факел выхватывал из тьмы странные очертания: то ли корни, то ли фигуры, застывшие в стенах, как мухи в янтаре. Их лица — если это были лица — были искажены, рты открыты в беззвучном крике. Алексей почувствовал, как его кожа покрывается мурашками, но не от холода. Что-то смотрело на него. Не из пещеры, а изнутри него самого.

— Оно не здесь, — сказал Иван, его голос был низким, почти звериным. Он остановился у алтаря — грубого камня, покрытого чёрной коркой, словно запёкшейся кровью. На нём лежала книга, старая, с обложкой из кожи, которая казалась слишком мягкой, слишком живой. Иван протянул руку, но замер. Корни вокруг алтаря шевельнулись, как змеи, почуявшие добычу.

— Не трогай, — выдохнул Алексей, но было поздно. Корни рванулись, обвивая запястье Ивана, их шипы вонзились в его кожу, и кровь закапала на камень. Алтарь дрогнул, и пещера ответила — стены задрожали, из щелей поползли тени, их глаза горели, как угли. Алексей услышал шёпот, тот же, что в часовне, но теперь он был громче, ближе, и в нём было его имя, повторяемое снова и снова, как заклинание.

— Читай! — рявкнул Иван, вырывая руку из корней. Кровь текла по его пальцам, но он уже рубил ножом, отсекая чёрные плети, которые тянулись к нему, как щупальца. Алексей упал на колени, его руки дрожали, но он начал выкрикивать слова отца — старые, ржавые, как гвозди, вбитые в гроб. Слова жгли горло, но тени отступали, корни скукоживались, а книга на алтаре начала дымиться, будто её страницы горели изнутри.

Но тварь не ушла. Она вышла из стен, из корней, из воздуха — высокая, с маской из коры, с глазами, в которых тонул свет факела. Её тело было соткано из теней и листьев, но движения были быстрыми, как у зверя. Она не говорила — она пела, и её голос был как вой ветра в заброшенной деревне, как скрип деревьев перед бурей.

— Ты не уйдёшь, — прошипела она, её когти царапнули воздух у лица Алексея. — Лес тебя помнит. Лес тебя знает.

Иван бросился на тварь, его нож вонзился в её бок, но вместо крови хлынул сок, чёрный и густой, как смола. Тварь рассмеялась, её смех был как треск ломающихся костей. Корни рванулись из пола, обвивая ноги Ивана, тяня его вниз, к алтарю, который теперь пульсировал, как живое сердце. Алексей продолжал читать, его голос срывался, но он не останавливался. Он видел, как тени на стенах корчились, как книга на алтаре начала гореть, и как глаза твари потухли, но лишь на миг.

— Огонь! — крикнул Иван, вырываясь из корней. Он схватил факел и швырнул его на алтарь. Пламя взметнулось, пожирая книгу, корни, тени. Тварь взвыла, её тело начало распадаться, но она всё ещё тянулась к Алексею, её когти впились в его плечо, и он почувствовал, как что-то холодное, как лёд, вливается в его вены.

Они выбежали из пещеры, пламя гналось за ними, как зверь, пожирая всё на своём пути. Река зашипела, когда огонь коснулся её, и тени в воде закричали, растворяясь в дыму. Лес дрожал, его ветви бились, как в агонии, но он не умирал. Он смотрел. Он ждал.

Алексей упал на снег, его плечо горело, но не от боли — от холода, который растекался по телу, как яд. Иван стоял над ним, его лицо было серым, как пепел, а нож в его руке дрожал.

— Оно в тебе, — сказал он, его голос был пустым, как выгоревший дом. — Я вижу его.

Алексей хотел возразить, но слова застряли. Он чувствовал, как что-то шевелится под его кожей, как корни, что ищут путь наружу. Лес смотрел на него. Лес звал его. И где-то в глубине, за воем ветра, он услышал голос отца: «Ты не сын его. Ты его ошибка».

Где-то в чаще хрустнула ветка. Лес не спал. Лес рос.

— Джек, сколько у нас времени? — спросил Алекс, вытирая мокрые руки о куртку.

Джек, весь в масле и морской воде, выглянул из трюма. — Если будем качать воду и держать пробоину под контролем — часа два, может, три. Но двигатель на последнем издыхании. Ещё один рывок, как с той тварью, и он заглохнет.

Сора, не отрываясь от штурвала, крикнула: — Курс? Если двинемся к ближайшему узлу, шхуна может не выдержать. А если уйдём в сторону, можем нарваться на их периметр.

Алекс стиснул зубы. Выбор был мучительным: рисковать всем, чтобы ударить по новому узлу, или отступить, надеясь найти безопасное место и перегруппироваться. Он посмотрел на команду — усталые, измученные, но всё ещё готовые сражаться. Их глаза, полные решимости, дали ему ответ.

— Мы не отступаем, — сказал он твёрдо. — Если Сеть формирует периметр, значит, там, в центре, что-то важное. Лин, можешь определить координаты главного сигнала?

Лин кивнула, её пальцы снова забегали по экрану. — Да, но это далеко. Около ста миль к северу. Глубина там ещё больше — почти километр. Это не просто узел, Алекс. Это может быть ядро всей Сети.

— Километр? — Кейн фыркнул, но в его голосе не было прежнего сарказма. — У нас нет ни оборудования, ни времени. Мы едва держимся.

— Тогда мы найдём способ, — отрезала Эмма, помогая Джеку затянуть верёвки вокруг импровизированной заплаты. — Мы всегда находили.

Алекс кивнул, его мысли работали на пределе. — Сора, курс на север. Джек, выжми из двигателя всё, что можешь. Лин, продолжай отслеживать сигналы. Если Сеть нас окружает, мы должны прорваться до того, как они замкнут кольцо.

Шхуна, скрипя и дрожа, развернулась, направляясь к далёкой цели. Волны били в борт, а пробоина всё ещё пропускала воду, но команда работала слаженно, как единый организм. Джек и Тан чередовались у насосов, откачивая воду, Эмма помогала Лин анализировать данные, а Кейн следил за горизонтом, готовый открыть огонь при малейшем движении в воде.

Через несколько часов море стало ещё темнее, а воздух — холоднее. Туман сгустился, и шхуна словно плыла в пустоте, окружённая серой дымкой. Лин подняла голову от планшета, её лицо было напряжённым. — Мы близко. Сигнал усиливается. Но… — Она замялась. — Я вижу помехи. Что-то блокирует мой доступ. Сеть знает, что мы идём.

— Знает? — Сора нахмурилась, не отрываясь от штурвала. — Это что, она нас ждёт?

— Возможно, — ответила Лин. — Или это ловушка.

— Ловушка или нет, мы уже здесь, — сказал Алекс, сжимая мачете. — Лин, можешь снова усилить гидролокатор? Если ядро под нами, нам нужно хоть что-то, чтобы его достать.

Лин покачала головой. — Батарея всё ещё пуста. Но — Она посмотрела на Джека. — Если мы перенаправим всю оставшуюся мощность с двигателя, я смогу запустить один импульс. Но это отключит шхуну полностью. Мы станем мишенью.

— Делай, — сказал Алекс без колебаний. — Если это ядро, мы должны ударить сейчас, пока есть шанс.

Джек и Лин снова принялись за работу, соединяя провода и перенаправляя энергию. Остальные готовились к худшему: Кейн и Тан заняли позиции у бортов, Эмма проверяла последние боеприпасы, а Сора готовилась удерживать шхуну на месте, пока двигатель не заглохнет.

Когда всё было готово, Лин посмотрела на Алекса. — Это наш последний шанс. Если импульс не сработает, мы окажемся без защиты посреди их периметра.

— Запускай, — ответил он.

Лин нажала кнопку. Шхуна вздрогнула, двигатель заглох, и низкий гул гидролокатора разнёсся над водой. Импульс ушёл вглубь, и море снова затихло. Команда ждала, затаив дыхание. Затем из глубин донёсся новый звук — не гул, а резкий, почти механический визг, от которого кровь стыла в жилах.

— Оно живое, — прошептала Эмма, её глаза расширились от ужаса.

Внезапно море взорвалось. Огромная тень, ещё больше предыдущей, поднялась из глубин. Это была не просто машина — гигантская структура, покрытая мигающими узлами и шевелящимися механизмами, словно живое существо, созданное из металла и энергии. Её щупальца, каждое толщиной с мачту, поднялись над водой, окружая шхуну.

— Огонь! — крикнул Кейн, открывая стрельбу. Тан бросил последнюю гранату, но она лишь слегка повредила одно из щупалец. Машина не остановилась.

— Лин, что это?! — крикнул Алекс, уклоняясь от удара щупальца.

— Это ядро! — ответила Лин, её голос дрожал. — Оно… оно управляет всей Сетью! Если мы его не остановим, оно поглотит всё!

Шхуна трещала под напором волн и ударов. Алекс посмотрел на команду, понимая, что у них нет ни оружия, ни времени, чтобы уничтожить эту махину. Но в его голове начал формироваться план — отчаянный, почти безумный.

— Джек, сможешь подорвать двигатель? — спросил он.

Джек замер, его глаза расширились. — Это взорвёт всю шхуну. Нас разнесёт в клочья.

— Не если мы успеем уйти, — сказал Алекс. — Лин, сколько времени у нас, если мы направим шхуну прямо в центр этой штуки?

Лин посмотрела на него, её лицо побледнело. — Минуты может, меньше.

— Тогда готовьтесь, — сказал Алекс. — Сора, полный вперёд, прямо в него. Все, к шлюпке!

Команда бросилась к единственной уцелевшей шлюпке, пока Сора направляла шхуну к гигантской машине. Джек возился с двигателем, готовя его к перегрузке. Щупальца били по воде, но шхуна, подгоняемая последними силами, мчалась прямо в центр ядра.

— Прыгайте! — крикнул Алекс, когда шхуна врезалась в машину. Команда успела спрыгнуть в шлюпку, а через секунду раздался оглушительный взрыв. Шхуна и ядро исчезли в огненном шаре, осколки и волны разлетелись во все стороны.

Шлюпка качалась на волнах, команда, промокшая и измученная, смотрела на горящие обломки. Лин, дрожа, подняла планшет. Экран был пуст.

— Сигнал пропал, — прошептала она. — Ядро уничтожено.

Но в глубине, едва заметные, начали мигать новые огоньки. Сеть была ранена, но не мертва. А команда, оставшаяся в хрупкой шлюпке посреди бескрайнего моря, знала, что их бой ещё не окончен.

Грогнар, временно став антикварной лампой из-за неудачного спора с отражением, бурчал из абажура:

— Лира, если ты пригласишь Судьбу, я стану скрепкой. Навсегда. Клянусь.

И, словно по сигналу, воздух развернулся в узор, похожий на карту метро, где каждая станция была выбором, не сделанным вовремя. Из центра выпорхнула фигура — Судьба. Её плащ был сшит из квитанций, писем, писем-сожалений и заметок на холодильнике. Лицо Судьбы скрывалось за маской, которая постоянно менялась, отражая взгляды тех, кто на неё смотрел.

— Лира, — сказала Судьба, и каждое слово отзывалось эхом в том, чего ты так и не сделал, — я пришла за булочкой. И... возможно, за новым сценарием Вселенной. Этот уже запачкан крошками.

Лира, не моргнув, достала круассан, в котором время внутри закручивалось в спираль, а снаружи — таяло с нотками тоски по будущему, которое не наступит.

— Вот. "Круассан Вечного Момента". Один укус — и ты застрянешь в идеальном сейчас. Ни сожалений. Ни ожиданий. Только булочка. Только ты.

Судьба откусила. На мгновение всё исчезло. Всё. Даже рассказы о том, что было. Осталась только тёплая булочка и ощущение, что всё в порядке, хотя ты не можешь объяснить почему.

Когда реальность вернулась, стены пекарни стали пульсировать, как сердцебиение необъяснимого. На потолке появились рецепты с названиями вроде "Маффин Экзистенциального Переосмысления" и "Шарлотка, которая вспомнила, что была яблоком".

Судьба улыбнулась — или, может, это сделала её маска — и сказала:

— Лира, мне нужен контракт. Ты пекарь невозможного. Давай устроим "Завтрак Реальностей". Победитель получит право написать следующее правило бытия. Ну, или скидку на выпечку.

Лира, уже обнимающая новый миксер, собранный из фрагментов снов и двигателей вероятности, только кивнула.

— Только если будет кофе из параллельной утренности и рогалики, которые сами выбирают начинку.

Грогнар вздохнул. Мира взвизгнула от восторга. Зонтик выпустил салют из метафор.

А в углу пекарни, на доске, мелом, который сам писал, появилась надпись:

"Следующая глава: Чизкейк Неопровержимого Предназначения, или как Боб стал Поваром Реальности."

Продолжение... снова? Или уже было? Кто знает. Главное — не забыть съесть сейчас.

Миральда улыбнулась уголком губ.

— Договорились.

Тарин, сидящий в задней части глайдера, молчал, его пальцы нервно теребили медальон. Свет, исходящий от него, стал тусклее, но всё ещё пульсировал в такт его дыханию. Он смотрел в иллюминатор, словно видел что-то за пределами Пустошей — тени миров, о которых говорил Разлом. Его голос, когда он наконец заговорил, был тихим, но твёрдым:

— Я видел их снова. Миры. Они ближе, чем раньше. Я чувствую… что-то движется к нам. Не угроза, но… что-то огромное.

Громыхало, развалившийся на сиденье с гаечным ключом в руках, хмыкнул:

— Огромное, говоришь? Ну, если это ещё один кратер с поющими камнями, я пас. Мне и одного Разлома хватило на всю жизнь.

Тик-Так, чьи сенсоры теперь работали стабильно, повернул голову к Тарину. Его механический голос был ровным, но в нём чувствовалась нотка любопытства:

— Вероятность контакта с другими реальностями увеличилась на 37% после активации алтаря. Миральда, ваш Ритм теперь — маяк. Вы притягиваете их. Или они притягивают вас.

Вельветто, парящий над приборной панелью, закружился быстрее, его поверхность отражала золотистый свет, лившийся с неба.

— Песнь изменилась, — сказал он. — Она больше не принадлежит только Разлому. Она теперь часть тебя, Миральда. И часть нас всех.

Миральда нахмурилась, её пальцы сжали штурвал сильнее. Она чувствовала правду в словах Вельветто, но это пугало её. Она не хотела быть маяком, притягивающим неизвестное. Но в то же время в её груди горела искра — надежда, что миры, которые она видела в видениях, могут быть не только угрозой, но и спасением для Пустошей.

Глайдер внезапно затрясло, и Тик-Так выдал предупреждение:

— Аномалия в энергетическом поле! Источник — впереди, 3 километра. Рекомендую снизить скорость.

Миральда бросила взгляд на сенсоры. На экране мигала точка, пульсирующая в такт её собственному Ритму. Она почувствовала, как мелодия в её груди усилилась, словно откликалась на что-то.

— Это не просто аномалия, — сказала она. — Это зов.

Кайра вскочила, её кинжал уже был в руке.

— Если это ловушка, я готова.

Громыхало лениво поднялся, похлопывая гаечным ключом по ладони.

— Ловушка, не ловушка — мне уже любопытно. Давай, Миральда, веди нас к этому «зову».

Глайдер снизился, и впереди, среди бесконечного пепла, показалась странная структура. Это был не кратер и не алтарь, а что-то похожее на арку, сотканную из света и металла. Её края дрожали, словно были сделаны из жидкого обсидиана, а внутри виднелось нечто, напоминающее звёздное небо, но с незнакомыми созвездиями. Ритм Миральды запел громче, и она почувствовала, как её сознание тянется к арке, словно к старому другу.

— Это портал, — прошептал Тарин, его медальон теперь светился ярче. — Один из путей, о которых говорил Разлом.

Вельветто подлетел ближе к арке, его сенсоры искрили.

— Энергетическая сигнатура совпадает с Разломом, но она другая. Более стабильная. Это мост, Миральда. Тот, что ты выбрала.

Миральда остановила глайдер в нескольких метрах от арки. Она вышла наружу, чувствуя, как песок под её ногами дрожит в такт её Ритму. Команда последовала за ней, каждый держался наготове. Кайра сжимала кинжал, Громыхало небрежно вертел гаечный ключ, Тарин держал медальон, а Тик-Так сканировал арку, выдавая поток данных.

— Вероятность стабильности портала — 62%, — сказал он. — Но его назначение неизвестно. Возможные исходы: контакт с другой реальностью, уничтожение, трансформация или… ничего.

Миральда подошла ближе к арке. Свет внутри неё закружился, формируя образы: цветущие поля, города из стекла и металла, существа с крыльями из света. Но среди них мелькали и тени — фигуры, подобные Тени, с глазами, горящими алым. Она почувствовала, как Ритм в её груди дрогнул, словно предостерегая.

— Мы можем войти, — сказала она, её голос был твёрд, но в нём сквозила неуверенность. — Или можем уйти. Но если мы уйдём, этот мост найдёт нас снова. Разлом сказал, что пути уже строятся.

Кайра шагнула вперёд, её взгляд был полон решимости.

— Тогда идём. Но если там, по ту сторону, нас ждёт ещё одна Тень, я разберу её на части.

Громыхало ухмыльнулся.

— А я помогу. Давно не ломал ничего интересного.

Тарин кивнул, его медальон теперь пылал, как звезда.

— Мы должны узнать, что там. Если миры идут к нам, мы должны встретить их на своих условиях.

Тик-Так повернулся к Миральде, его сенсоры мигали.

— Ваш выбор определит всё, Миральда. Вероятность успеха неизвестна. Но я доверяю вашему Ритму.

Вельветто закружился, его голос был мягким, но полным силы:

— Песнь зовёт, Миральда. И ты — её голос.

Миральда посмотрела на команду, затем на арку. Ритм в её груди пел, и она знала, что пути назад нет. Она сделала шаг вперёд, её рука коснулась края портала, и свет окутал её. Команда последовала за ней, один за другим, растворяясь в сиянии.

Когда глайдер остался позади, пустым и молчаливым, арка вспыхнула ярче, а затем начала медленно угасать, растворяясь в пепле. Пустоши затихли, но где-то на горизонте, под золотистым небом, эхо новой Песни начало звучать.

Туннель, в котором стояла тень, начал сужаться. Стены сжимались, как челюсти зверя, и я услышал скрежет — не камня, а костей, трущихся друг о друга. Тень шагнула вперёд, и её маска треснула, открывая пустоту, где должно было быть лицо. Но в этой пустоте я увидел себя. Не отражение, а что-то глубже — меня, но другого, с глазами, которые видели слишком много, и руками, которые сделали слишком много.

— Ты не можешь уйти, — сказала тень, и её голос был как скрип ржавых петель. — Ты никогда не уходил.

Я повернулся, ища выход, но пещера изменилась снова. Стены теперь были зеркалами, бесконечными, уходящими вглубь, и в каждом отражении был я. Но не один. В каждом зеркале стояла тень, и каждая тень была мной — Лукасом из 1327, Лукасом из 1564, Лукасом из 1798. Их лица были моими, но их глаза были чужими, и в каждом из них горела та же пустота, что я видел в маске.

— Что ты такое? — спросил я, но вопрос утонул в эхе, которое отразилось от зеркал, возвращаясь ко мне десятками голосов. Они смеялись, шептались, кричали, и все они говорили моё имя.

Книга в моих руках задрожала, и страницы начали рваться, словно кто-то невидимый листал их с яростью. Чернила текли быстрее, формируя не слова, а лица — лица людей, которых я не знал, но чувствовал, что должен помнить. Мужчины и женщины, молодые и старые, с глазами, полными ужаса и надежды. Они смотрели на меня, и их губы шевелились, повторяя одно и то же: «Ты — ключ».

Я бросил книгу, но она не упала. Она повисла в воздухе, раскрытая, и чернила вытекли из страниц, собираясь в лужу у моих ног. Лужа росла, превращаясь в зеркало, и в нём я увидел не пещеру, не тень, а город. Старый, с кривыми улочками, где фонари горели тусклым, мертвенным светом. Я знал этот город. Я был в нём. Не сейчас, не в этой жизни, но я ходил по его улицам, и кровь на моих руках была свежей.

— Ты помнишь, — сказала тень, и её голос был ближе, теперь прямо в моём ухе. Я обернулся, но она исчезла. Остались только зеркала, и в каждом из них я видел, как тень с моим лицом приближается. Её пальцы, длинные и острые, как ножи, тянулись ко мне, и я знал, что если они коснутся, я перестану быть собой.

Я ударил по ближайшему зеркалу, и оно треснуло, но вместо осколков из трещин полилась кровь. Она была тёплой и пахла железом, и я знал, что это моя кровь. Зеркала начали трещать одно за другим, и в каждом я видел, как тень становится ближе, как её маска ломается, открывая моё лицо, но искажённое, сшитое из осколков костей и теней.

— Ты не можешь бежать, — сказали зеркала, и их голоса слились в хор, который заглушал стук моего сердца. — Ты — замок. Ты — ключ.

Я упал на колени, и пол подо мной задрожал, как живое существо. Книга лежала передо мной, открытая на странице, где моё имя было написано тысячу раз, и под каждым — дата, а под датами — лица. Лица тех, кого я потерял. Лица тех, кого я убил. И лицо Софии, с пустыми глазами и улыбкой, которая была не её.

— Лукас, — прошептала она, но это был не её голос. Это был голос тени, голос книги, голос города, который я видел в зеркале. — Ты уже дома.

И тогда зеркала взорвались. Не стеклом, а светом — холодным, белым, как кости. Он ослепил меня, и я почувствовал, как падаю — не вниз, а внутрь, в самого себя, в воспоминания, которых не должно было быть. Я видел огонь, слышал крики, чувствовал вкус крови на губах. И в этом хаосе я услышал шаги. Не тени, не Софии — свои собственные. Я шёл к двери, которой не видел, но знал, что она там. Дверь, которую я всегда открывал.

Когда свет погас, я стоял на улице того самого города. Фонари горели, но их свет не разгонял тьму. Книга была у меня в руках, и её обложка пульсировала, как сердце. Я знал, что должен идти. Знал, что тень ждёт. Знал, что правда, которую я искал, была ближе, чем я хотел.

Но в этом городе, под этим небом, где звёзды были не звёздами, а глазами, я понял одно: тени не лгут. Они — часть меня. И следующая дверь уже открыта.

P.S. от автора:

Ты думал, что можешь спрятаться, Лукас? Город знает твоё имя. Его улицы — это вены, а ты — кровь, что по ним течёт. Книга не отпустит, и тени не простят. Шагай осторожно. Правда не спасает — она ломает.

— Здесь, — сказал Иван, толкнув дверь плечом. Доски треснули, и тьма внутри выдохнула им в лица — сырая, с привкусом плесени и железа. Алексей зажёг фонарь, его луч выхватил из мрака остатки алтаря: потрескавшийся камень, покрытый мхом, и икону, чьё лицо было стёрто временем или чьими-то когтями. На полу — следы. Не человеческие. Слишком длинные, слишком глубокие, с отпечатками когтей, которые будто царапали не только дерево, но и сам воздух.

Иван присел, изучая следы. Его пальцы, всё ещё в крови, замерли над одним из них. Он не сказал ничего, но Алексей видел, как напряглась его челюсть. Это был не просто след. Это была подпись. Лес оставил её, как метку на жертве.

— Оно знает, что мы здесь, — прошептал Алексей, его голос утонул в тишине часовни. Он шагнул к алтарю, чувствуя, как холод пробирается под кожу, будто кто-то дышит ему в затылок. На камне, под слоем мха, проступали символы — те же, что в избе, но старше, грубее, вырезанные с такой силой, что казалось, будто они кровоточат.

Иван встал, его глаза сузились. Он достал спички, но остановился, будто почувствовал что-то. Ветер снаружи стих, и лес затаил дыхание. Алексей обернулся к двери, ожидая увидеть тень, когти, глаза — но там была только тьма. И всё же она двигалась. Неуловимо, как дым, она текла внутрь, заполняя углы, оседая на коже, как пепел.

— Оно не ушло, — сказал Иван, его голос был почти спокоен, но в нём звенела сталь. — Оно ждёт.

Алексей сжал арбалет, но его пальцы дрожали. Он вспомнил слова твари: "Лес не горит. Лес растёт." И теперь он чувствовал это — корни под полом, невидимые, но живые, шевелящиеся, как змеи. Они были повсюду, в стенах, в алтаре, в их собственных тенях. Он хотел сказать что-то, но слова застряли, как кости в горле. Вместо этого он шагнул к иконе, его рука потянулась к стёртому лицу, будто там был ответ. Но вместо ответа он услышал шёпот — не изнутри, а снаружи, из леса. Слова были нечеловеческими, но они знали его имя.

— Алексей, — прошипел голос, и фонарь мигнул, будто кто-то дунул на него. Тени на стенах задрожали, принимая форму — не одну, а десятки, сотни, как стая, что кружит над падалью. Иван бросился к двери, но она захлопнулась с треском, будто лес сам запер их внутри. Пол под ногами задрожал, и из щелей начали проступать корни — тонкие, чёрные, с запахом крови и гнили.

— Читай, — рявкнул Иван, выхватывая нож. Он полоснул по корню, но тот лишь извернулся, как живой, и потянулся к его ногам. Алексей упал на колени перед алтарём, его руки тряслись, но он начал выкрикивать слова — не из блокнота, а из памяти, те, что отец вбивал в него годами. Слова жгли, как кислота, но корни отпрянули, а тени на стенах закричали, их голоса были как треск горящего дерева.

Иван рубил корни, его нож сверкал в свете фонаря, но их становилось больше. Они лезли из пола, из стен, из алтаря, будто часовня была их сердцем. Алексей продолжал читать, его голос срывался, но он не останавливался. Тени отступали, но одна из них — та, что была выше, с маской из коры — шагнула вперёд. Её глаза горели, как болотные огни, и в них Алексей увидел отца — не живого, не мёртвого, а что-то среднее, пойманное в ловушке.

— Ты не сын его, — прошипела тварь. — Ты его ошибка.

Алексей задохнулся, слова заговора замерли. Иван рванулся к твари, но она рассыпалась в листья, и корни сомкнулись вокруг его ног, потянув вниз. Кровь Ивана капала на пол, и корни пили её, как вино. Алексей закричал, его голос смешался с воем ветра, который ворвался в часовню, разбивая окна. Стёкла посыпались, и в их осколках мелькнули лица — Егорыч, Ленка, Витька, отец, — все они смотрели, все они ждали.

— Жги! — крикнул Иван, вырываясь из корней. Он бросил спичку на алтарь, и пламя вспыхнуло, пожирая мох и символы. Тварь взвыла, её тело начало распадаться, но она всё ещё тянулась к Алексею, её когти царапали воздух у его лица. Он читал, не останавливаясь, пока его голос не стал хрипом, пока пламя не охватило часовню, а тени не растворились в дыму.

Они выбежали наружу, снег шипел под ногами, как раскалённый металл. Часовня горела, её крест падал в пламя, как падающая звезда. Лес смотрел, его ветви дрожали, но не от ветра. Иван сжал нож, его кровь смешалась со снегом, оставляя алый след. Алексей упал на колени, задыхаясь, его глаза были прикованы к огню.

— Оно не умерло, — прошептал он.

Иван кивнул, его лицо было серым, как пепел.

— Тогда мы найдём его корни. И вырвем их с мясом.

Где-то в глубине леса хрустнула ветка. Лес слушал. Лес ждал.