Фэнтези истории

Холод. Пронизывающий, чуждый. Последнее, что помню – кабинет, трубка, приступ… А сейчас? Вокруг – огни, машины, какие-то светящиеся доски с мелькающими картинками. Что за чертовщина? Где я?

– Чтоб вас всех… – прохрипел я, пытаясь сориентироваться. Город незнакомый, но что-то в архитектуре… Москва? Не может быть. Москва, но какая-то… другая.

Я шел, как слепой котенок, тыкаясь в спины прохожих. Никто не замечал. Словно призрак. Призрак… Да быть не может! Но что еще объяснит эту невидимость?

В голове роились мысли, одна безумнее другой. Но одно я знал точно: мне нужно в Кремль. В мой Кремль.

Дорога показалась бесконечной. Но вот они, знакомые башни, куранты… Только какие-то они… прилизанные, что ли. И флаг… не красный. Триколор какой-то. Что за…

Прошел сквозь стену, как сквозь дым. Вот он, мой кабинет. Мой стол. Моя трубка… Но за столом сидит… кто это? Молодой еще, но взгляд… цепкий.

– Кто ты такой? – рявкнул я, не в силах сдержаться.

Мужчина вздрогнул, огляделся.

– Кто здесь? – спросил он, нахмурившись.

– Я здесь! – заорал я, стукнув кулаком по столу. – Кто ты такой и что делаешь в моем кабинете?!

Он смотрел сквозь меня, словно я – пустое место.

– Я… я вижу вас, товарищ Сталин, – прошептал он, бледнея. – Но… никто другой не видит.

– Сталин? – переспросил я, ошарашенный. – Ты знаешь меня? И видишь?

– Я… Владимир Владимирович Путин, – представился он. – Президент Российской Федерации.

Российской… Федерации? Что за бред? Где Советский Союз? Где моя империя?

– Где СССР?! – взревел я, чувствуя, как внутри поднимается ярость.

Он рассказал. О перестройке, о предательстве, о развале Союза. Слушал я, сжимая кулаки до побелевших костяшек. Предали! Все предали!

– И что же ты делаешь? – спросил я, когда он закончил. – Сидишь и смотришь, как страну добивают?

– Я… пытаюсь, – ответил он, потупив взгляд. – Но… сложно.

– Сложно? – усмехнулся я. – Сложно – это когда немцы под Москвой стоят! А это – бардак и разгильдяйство!

Так и началось. Я, призрак из прошлого, стал его советником. Никто не видел, никто не слышал, но он слушал. Я подсказывал, как действовать, как давить, как добиваться своего. Жестко, бескомпромиссно. Как я умел.

И он делал. Медленно, но верно, Россия начала подниматься с колен. А потом… потом началась эта… спецоперация.

– Нельзя отступать! – кричал я, когда он сомневался. – Нужно идти до конца! Иначе нас сомнут!

Он слушал. И победил. Победа была тяжелой, кровавой, но она была. Россия выстояла.

Но потом… потом я заговорил о главном.

– Нужно восстановить Союз, – сказал я, глядя ему прямо в

глаза. – Вернуть все, что было потеряно.

Он молчал.

– Ты понимаешь, что это единственный путь? – настаивал я. – Иначе нас снова разорвут на части!

– Нельзя, Иосиф Виссарионович, – наконец ответил он. – Нельзя вернуть прошлое. Люди не поймут. Мир не поймет.

– Мир? – презрительно фыркнул я. – Мир поймет только силу! А люди… люди будут благодарны за стабильность и порядок!

– Нет, – твердо сказал он. – Я не могу. Я не буду.

Ярость захлестнула меня. Предатель! Как и все они!

– Ты… – прорычал я. – Ты не хочешь спасти родину!

– Я пытаюсь ее спасти, – ответил он, не поднимая глаз. – Но не ценой новой войны и крови.

– Война неизбежна! – заорал я. – Если мы не будем сильными, нас уничтожат!

Он молчал. Я понял, что все кончено. Он не слушает.

– Что ж, – сказал я, с трудом сдерживая гнев. – Делай, как знаешь. Но помни: история тебя рассудит.

Я развернулся и ушел. Ушел из Кремля, из Москвы, из его жизни. Обида жгла, как раскаленное железо. Я отдал ему все, что мог, а он… он предал меня. Предал мою мечту.

Снова холод. Снова пустота. Куда теперь?

Случайно услышал обрывок разговора туристов. О каком-то городе… Санкт-Петербург. Что за чушь? А потом дошло. Ленинград. Мой Ленинград.

Полетел туда. Сквозь стены, сквозь время. И вот он, город моей юности. Красивый, величественный, но… чужой.

Зашел в школу. Урок истории. Рассказывают обо мне.

– Иосиф Виссарионович Сталин, – говорит учительница. – Гениальный руководитель, выдающийся стратег… Но… и жестокий тиран. Виновен в гибели миллионов людей.

Сотни миллионов? Я? Тиран? Да, я был жестким. Да, я не церемонился с врагами. Но все это – ради страны! Ради победы!

Слушал, как они говорят обо мне. О моих ошибках, о моих преступлениях. И чувствовал, как внутри все переворачивается. Неужели я… неужели я действительно был таким чудовищем?

Вышел из школы, оглушенный. Мир вокруг казался враждебным и чужим.

– Что я наделал? – прошептал я, глядя на Неву. – Что я наделал…

Вернулся обратно. В эту… загробную реальность.

– За что? – крикнул я в пустоту. – За что вы так со мной? Я ведь хотел как лучше! Я хотел сделать мир лучше!

Тишина. Только холодный ветер гуляет по коридорам моей памяти.

– Я… я был не прав? – прошептал я, чувствуя, как по щекам текут слезы. – Неужели я все испортил?

Ответа не было. И, наверное, уже никогда не будет. Я остался один. Навсегда. С грузом своих ошибок, своих преступлений и своей несбывшейся мечты. И это – самое страшное наказание.

.👣..В Эдеме сад, грех первый прозвучал и яблоко познания упало.Аквинский правду в тайнах отыскал,о том, что ангелам немало дано власти.Свет обращает в зверей, в тени, в туман,а тьма плетет из душ вуаль кошмара.И человек, как марионетка, рьян, в руках незримых, ждущих лишь угара.Природный камень, древний ручеек, подвластны чуду, знакам, заклинаньям.Молитва льется к Господу как ток,а черт нашептывает хулу сквозь расстоянья.Борьба добра и зла в сердцах кипит, за каждую заблудшую частицу. И выбор сделан, путь уже открыт,Куда пойти: во тьму иль к свету обратиться?И в этой драме вечной, непростой, где ангелы и демоны летают, мы ищем смысл, утраченный покой, надеясь, что однажды все узнаем. Когда-то, в зимней дымке лет, после танцев, где кружил корсет, собрались мы вчетвером опять, Рождественский вечер вспоминать.Партнеров шепот, блеск кудрей,Все это было так милей.Ночь разгоралась, искры в камине, и тайны выползли из тени.От танцев к видениям скользнули, о первородном зле шепнули.Как будто древний страх поднялся, и в каждом сердце отозвался.Чей дом нас принял в эту ночь, запомнил шепот тихий точь-в-точь. Три девы юных, и одна, ведущая беседу до темна.О тайнах мира, о судьбе, о том, что скрыто в темноте.И страх, и трепет, интерес, смешались в этот звездный час.Та ночь прошла, оставив след, Воспоминаний яркий цвет.И шепот звезд, и лунный свет, В ту ночь нам дали свой обет. В сумерках комнаты, тихий наш круг, где смех и сомненья сплетались вокруг.О призраках речь заходила несмело, всерьез не верили, лишь коротали умело.Беседы тянулись, как нить в полумгле, и тени плясали на старой стене.Истории старые всплыли из мглы,Как вздохи забвенья, печально тихи.И вдруг – тишину словно ветер разбил,В дверь постучалась сестра, дождь о стекла бил.Старше нас всех, с мудростью в строгом лице,Внесла она холод в теплое здесь.И взгляд ее долгий, пронзил словно сталь,Как будто узрела таинственную вуаль.О чем она думала в этот момент,Что видела там, за пределами стен?И в комнате сразу все стихло вокруг,Оставив лишь страх, словно замкнутый круг.Привидений нет, говорили мы смело, Но рассказ ее внезапный разрушил все дело. Двадцать лет минуло, как сон,Две подруги друг, звон свадебных колонн.Потом дороги разошлись вдали,Но память дружбы не сожгли.И вот письмо, печали полный тон,Жена больна, при родах и друг совсем сражён.Просил приехать, руку протянуть,В болезни тяжкой света луч вернуть.Оставив все, я отпросилась в срок,Чтоб разделить с друзьями горький ток.Взяла отпуск, чтоб рядом быть, помочь,и отогнать от дома смерти ночь.Приехала, увидела их дом,В котором поселился тихий стон.В глазах подруги боль и пустота,И друга – тень, немая немота.Я ухаживала, дни и ночи жгла,Надежду в сердце хрупкую несла.Лечила словом, лаской и теплом,Чтобы болезнь покинула их дом.И хоть не просто было, нелегко,Я знала, что приехала не зря.Друзьям нужна была моя рука,В беде глубокой, у огня костра.друг, поблагодарил за визит,Лицо его бледное, скорбью изрыто.Подруга же, напротив, свежа и бодра,В чем тайна сокрыта, какая игра? "Дом этот странный," - шепнул он мне в страхе,"Что-то крадется, как тень во мраке.Шорохи, вздохи, ночная тревога,Словно кто вынюхивает у порога."Быть может, то дом старый, с длинной историей,И призраки прошлого бродят по комнатам,Ища, что забыто, что не дожито,И душу жильцов терзают открыто.Иль в чувствах их трещина, разлад,И дом отражает их жизненный ад?Один увядает, в печали томим,Другой, словно роза, цветёт и любим.Но в доме чужом нам не ведать секрета,Лишь чувствуем отблеск чужого рассвета.И тайна, что бродит средь стен и углов,Останется тайной для всех чужаков. Тень усталости легла на чело,"Переутомился," - я тихо шепнула.Предложила сменить нам жилище, село,Чтоб жизнь по-новому в сердце плеснула.Но подруга сказала упрямо "Нет",И ночь опустилась, тревоги полна.С другом наедине – лишь страха куплет,И речь об опасностях все одна.Во мне тоже вдруг ужас проснулся злой,Закрался под кожу, как зимняя стужа.И поняла я, что нет ему поры одной,Что днем он терзает, и ночью он кружит.Не только в потемках кошмар этот жив,Не только луна его к нам призывает.Он в солнечный полдень, свой яд пролив,Надежды последние вмиг убивает.В ночи крадущейся тиши,за мной плелась зловещей тенью, дыша.Лишь обернусь - исчезнет вмиг, В моей же тени прячется шалиг.На кухню вышла, свет луны так тих,Глотнуть парного молока, чтоб стих. В душе тревоги странный зуд.Но в коридоре вижу - что-то тут!Из шкафа выпал старый хлам, и силуэт приник к потертым половицам там.Он серым был, как пепел зимний,Потом чернел, как уголь дымный.И сердце екнуло в груди,Что ждет меня еще в ночи впереди. Крадется тень, молчит в ответ,Зловещий, темный силуэт. В коридоре тень по полу потекла,Как будто чернила, темна и горька.Поползла, слилась с полуночной мглой,И страх поселился в душе молодой.Подруге поведала я в час рассветный,О видении жутком, совсем не приветном.И с этого дня, словно ужас пророс,Боялись мы обе, средь мрачных берез.Тварь ночью являлась, шептала во тьме,Потом распоясалась, полезла ко мне.Не только под покровом ночным, но и днем,Являлась, пугала своим колдовством.И в комнате светлой, и в сумраке тихом,Она возникала, с дыханием лихим.И ужас сковал, и надежды погасли,В объятьях кошмара навеки мы вязли. В доме тихом бродил вздох,Словно призрак, незваный гость.Мы болтали, чтоб страх заглох,Прочь гоняли печаль и злость.Две недели прошли в трудах, И подруга родила дитя.Ослабела в мучительных днях,Но светилась, как будто заря.Кто-то крался за нами в тень,Шепот тихий преследовал нас.И в тот день, когда меркнул день,В комнату к ней вошёл тотчас.Я зашла, заглянула несмело,Вздох за спиной пронёсся вдруг.Что-то было здесь, не улетело,Нагнетая тревогу вокруг.Тайна в воздухе, в каждом углу, Неизвестность пугает сердца.В тишине я молиться начну,Чтоб ушли все печали с конца. Подруга спит, не видит больше снов,Ушла туда, где нет ни зла, ни слов.В гробу лежит, как ангел, не дыша,И белых роз печаль на ней свежа.Цветами жуткими ее я убрала,Как будто в кокон смерти облекла.И свечи плачут тихим огоньком,В ночи безмолвной, сумрачной, глухой.Мы с другом здесь, вдвоем, у гроба стоя,И боль утраты сердце наше ноет.Она ушла, оставив в душах след,Невосполнимый, тяжкий, словно плеть.Воспоминания, как тени, тут и там,О днях счастливых, радостных, светлых днях.Но время вспять, увы, не повернуть,И остается только тишина и грусть.Подруга спит, и вечный ей покой,А нам здесь жить с зияющей дырой.И свечи догорят в ночной тиши,Оставив лишь печаль в измученной душе. В тени ночной, где скорбь клубится,У гроба друга, сердце мчится. Нежданно тварь предстала взору,То серой тенью, то как ворон чёрный.Она вздыхала, словно в муке,И растворилась в гроба тьме. Исчез друг мой, пропал из виду,С тех пор лишь страх в душе обиду.Не знаю, жив ли он, где бродит,И почему судьба так злобно сводит. Но тень та в памяти жива,И страх мой будит ото сна.Порой мне кажется, она крадется,За мною следом, не уймется.Во мраке улиц, в тишине ночной,Я чувствую дыхание за спиной. Как будто призрак, или демон злой,Преследует меня, лишая свой покой.И в этой тьме, где страх царит,Лишь память друга сердце мне хранит.

Глава 1 | Глава 2 | Глава 3 | Глава 4 | Глава 5 | Глава 6 | Интерлюдия 1

Воскресенье прошло на удивление спокойно. Субботнее столкновение с упырём напомнило Егору, что и его работа, и сама его жизнь в последние годы сопряжена с серьёзной опасностью. Это натолкнуло на мысль о том, что в последние дни он совсем забыл об отдыхе. И у него Doom новый до сих пор не пройден. Исправлением этого своего промаха он и занялся.

Пять часов спустя, проголодавшись, он выключил игру и пошёл готовить обед. Пока варилась гречка в пакетике, Егор задумался, получится ли из эфирной пули сделать дробовик? Для симуляции эффекта, нужно сформировать сразу несколько пуль. Штук семь хотя бы. И одновременно пустить в одну сторону. Задача выглядит не простой, но выполнимой. Дома экспериментировать не стоит, но в тренировочном зале в офисе нужно будет попробовать.

В понедельник, стоило ему войти в кабинет, как Андрей Викторович подозвал Егора к себе. Рядом стояла невысокая, подтянутая рыжеволосая женщина в округлых очках в тонкой оправе.

— Егор, это Нина Огарева. Колдунья. Она будет твоим напарником и наставником. Нина три года работала переговорщиком как непробуждённая, в статусе посвящённой. Показала себя ценным и ответственным сотрудником и два года назад ей предложили пройти пробуждение. У нас в отделе она работает уже пять лет. У неё очень богатый опыт, — после Андрей Викторович обратился к Нине: — Ну, тебе я о Егоре рассказывал. Он на выходных в передрягу с Ильёй ввязался. Показал, что драться умеет. И подкрепление вызвать ума хватило.

— Чем эта история закончилась? Мальчишку нашли? — спросил Егор.

— Ещё не докладывали, — ответил Андрей Викторович, — но тебя это больше волновать не должно. С нечистью вы разобрались, а остальное работа маголовов. Дело им передали. А у нас своя работа. Вот ваше задание на сегодня. Контакт уровня 1Н. Котельники. Дай Егору почитать, пока едете, — он протянул Нине полиэтиленовый файлик с документами.

Нина кивнула и забрала бумаги.

— Тогда вперёд. Нечего рассиживаться, — поторопил их начальник.

— Чем характеризуется контакт первого класса? — спросила Нина у Егора, когда они спускались в лифте.

— До двух пострадавших, — ответил Егор.

— А если есть погибшие?

— Тоже до двух человек.

— А свидетели?

— С ними мнемористы работают.

Лифт открылся и они вышли в коридор первого этажа.

— Это понятно, что мнемористы. Сколько максимально может быть свидетелей у происшествия первого уровня?

— Семь, кажется.

— Восемь, — поправила Нина, проходя через турникет. — Идём к машине.

— Садись, — сказала она, подойдя к голубому Opel Astra, стоявшему на парковке, и села на место водителя.

Егор занял переднее пассажирское, и они поехали на первое задание. Нина передала ему бумаги, чтобы он ознакомился с делом. Оказалось, что в районе Люберецкого карьера было нападение на непосвящённого. Предположительно нечисть. Егор обратил внимание, что о ликвидации ничего не говорится. Необходимо было установить обстоятельства происшествия и действовать по-ситуации. Пострадавший в данный момент находился в больнице.

— Действовать по-ситуации? — спросил Егор Нину, дочитав документы. — Как-то не очень понятно.

— Привыкай. Информации часто не хватает и приходится ориентироваться по ходу дела. Такая работа.

Нина завернула на парковку рядом со шлагбаумом.

— Приехали. Вылезай. — она вышла из машины, дождалась, когда Егор сделает то же самое и сказала: — Будем опрашивать пострадавшего. Он сейчас в травмотологии, но пострадал не сильно. Документы внимательно прочитал? Какие повреждения?

— Ушибы, ссадины, перелом ребра, — ответил Егор.

— Какого?

— Не помню. А какая разница?

— Шестого. Важной может оказаться любая мелочь! — Нина поставила машину на сигнализацию и махнула рукой: — идём.

— Чего ж его держат тут с одним только переломом? — удивился Егор, догнав её.

— Не знаю. Наверно убедиться, что не будет осложнений, – пожала она плечами.

В больнице Нина подозвала первую же попавшуюся на глаза санитарку, показала ей красную книжицу, на которой было написано «Удостоверение сотрудника МВД», и потребовала позвать заведующего отделением. Санитарка тут же умчалась. Время шло. Как и всегда в больницах, пришлось ждать. Пять минут. Десять. Вот, спустя почти двадцать минут, вышел мужчина лет пятидесяти в белом халате. Чисто выбритый, с выбеленными сединой висками и кустистыми, чёрными бровями. Выражение лица у него было собранное и серьёзное, а походка — твёрдая.

— Чем могу? — спросил он, подойдя.

«Ерофеев Алексей Леонидович. Заведующий отделением», — прочитал Егор на металлическом бейдже, прикрепленном к груди халата.

— Нам нужно встретиться с Александром Вовочкиным. Мне доложили, что его доставили в ваше отделение.

— Может и доставили, — ответил Алексей Леонидович. — А он вам зачем потребовался?

— Он проходит пострадавшим по делу о хулиганстве.

— Можно ещё раз взглянуть на ваше удостоверение?

Нина снова достала красную книжицу и раскрыла перед глазами Алексея Леонидовича. С минуту он изучал содержимое, после чего кивнул и сказал:

— Прошу за мной.

Следом за Алексеем Леонидовичем Егор и Нина пошли по больничным коридорам.

— А чего не в форме? — спросил он.

— С выходного выдернули, — ответила Нина. — Недокомплектация персонала.

— Понимаю, — вздохнул Алексей Леонидович и остановился у двери с надписью «Кабинет старшей медсестры». Заглянул внутрь и сказал:

— Людмила, подскажите, поступал ли к нам недавно Александр Вовочкин.

— Да, — послышался ответ секунд двадцать спустя.

— Проводите, пожалуйста, полицейских к нему в палату. Спасибо.

Алексей Леонидович ушёл, а Людмила, невысокая, полноватая, но бойкая женщина с бордовыми волосами провела нас в палату.

Вовочкин оказался образцово не выделяющимся человеком. Сероволосый, неопрятный, с недельной щетиной. Это, пожалуй, всё, что о нём можно бы было сказать. Он сидел на одной из четырёх коек в палате и решал кроссворд.

— Кем были и Кейси, и Дамер и Чикатило? — задумчиво пробормотал он, не отрываясь от журнала.

— Маньяками, — ответил Егор раньше, чем подумал.

— Подходит. Спасибо, — просиял Вовочкин, вписывая буквы в ячейки. —  Пятый подряд разгадываю. Видимо, выдохся, — он отложил кроссворд и посмотрел на вошедших.

Помимо пострадавшего, в палате были ещё двое: один с аппаратом Илизарова, а второй — с плотно прибинтованной к груди рукой, укатанной в гипс от кисти до плеча.

Нина продемонстрировала пострадавшему удостоверение и попросила пройти для разговора.

— Вы по поводу нападения? — спросил Вовочкин.

— Верно. Тут можно где-нибудь поговорить приватно? — спросила Нина, обращаясь к Людмиле.

Старшая медсестра привела их в небольшую комнатку. Судя по холодильнику, микроволновке и чайнику, тут была импровизированная столовая. У окна стоял небольшой стол. Егор занял место с одной его стороны, пострадавший — с противоположного. Нина села рядом с напарником, включила диктофон на телефоне и положила его на середину стола.

— Допрос пострадавшего Вовочкина Александра Евгеньевича. Двадцать второе июня две тысячи двадцатого года, десять часов тридцать одна минута. Александр Евгеньевич, расскажите, что с вами произошло вчера вечером в районе восточной оконечности Большого Люберецкого карьера?

Потерпевший глубоко вздохнул и ответил:

— Вечером я гулял в леске у карьера. Часто там бываю. Нравится мне там. Лес, вода, птички поют. Решил подойти поближе к берегу. У воды посидеть. Спокойно так на душе было, хорошо. Закат ещё такой красивый был. Собирался домой пойти, как… Вы только за безумца меня не держите. Я сам тому, что помню, с трудом верю. Но, клянусь, из воды женщина вышла. Голая. Волосы чёрные, длинные, по пояс. И вода с них течёт. Мне что-то жуть как страшно стало, и я бежать бросился. Так она меня в пару секунд догнала, да так приложила, что я на самый верх берега вылетел и о дерево врезался. Не помню, как ноги оттуда унёс. Она за мной не побежала как будто бы. Я только как до Лесной добрался, позволил себе остановиться и передохнуть. Только тогда и заметил, что рёбра болят. В больнице, вот, сказали, что перелом.

— Можете подробнее описать нападавшую?

— Ну, лица не разглядел.Про волосы уже сказал. Длинные, чёрные. Кожа светлая, даже белая. И когти у неё были во! Длиннее пальцев. Как у этих фиф современных.

— Это всё?

— Да. Мне не до того было, что б её разглядывать. Ноги едва унёс.

— Благодарю вас, Александр Евгеньевич. Допрос окончен.

Нина остановила запись, убрала телефон и поднялась из-за стола.

— Ещё раз спасибо за содействие, — сказала она потерпевшему и добавила, взглянув на Егора: — идём.

По пути к выходу Нина поймала Людмилу и спросила:

— Вы его долго ещё держать будете?

— Выпишем в течении пары часов.

— Спасибо.

Отпустив старшую медсестру, Нина достала телефон и кому-то позвонила.

— Да, привет, — сказала она в трубку, — можешь кое-что раздобыть? Ага. Дзержинский, Котельники, Люберцы пропажа людей. Да. В первую очередь Дзержинский. Как можно быстрее. В идеале сегодня. Понимаю, буду должна. Спасибо.

Нина закончила как раз у входной двери. Покинув больницу, она спросила Егора:

— Ну, что скажешь?

— На него мавка напала. Злобная тварь. Нужно как можно скорее с ней разобраться, пока никто больше не пострадал. Странно, кстати, что она не убила ещё никого.

— Кажется у тебя с ними что-то личное, — заметила Нина.

— Первая нечисть, с которой мне довелось столкнуться. Я тогда шаманом ещё не был. Она… — на несколько мгновений Егор замолчал, собираясь силами, а потом закончил: — убила мальчишку десятилетнего. Я всё видел и ничего не смог сделать. Рядом с деревней, где я рос, река была и заводь, в которой рыба всегда водилась. Все деревенские там рыбачили. Ну а в тот день Колька пошёл порыбачить. Мне в днём раньше бабушка — она знахарка деревенская — сказала, что в заводи нечисть поселилась, и чтобы я проверил, что туда не пойдёт никто. Я серьёзно не отнёсся, поздно из дома вышел. А Колька тогда встал совсем рано. Я когда к заводи пришёл, как раз увидел, как мавка его в воду потянула. На помощь бросился. Но поздно уже было. Да и что простой человек макве сделает? Вода — её стихия. Кольку она утащила, и меня едва не забрала. Вот, что она мне на память оставила, — Егор повернулся левой стороной и продемонстрировал Нине бугристый белый шрам, что тянулся от уха и уходил под воротник. — Чудом сонную артерию не задела.

Он замолчал, глядя куда-то за горизонт, и закончил:

— Я не хочу, чтобы кто-то снова погиб. По крайней мере если я могу это предотвратить.

Пока Егор рассказывал, они вышли за территорию больницы и дошли до машины.

— Я понимаю тебя, — сказала Нина, — но не делай скоропостижных выводов.

Она села в машину и завела двигатель. Егор тоже сел и спросил:

— Почему? Будем медлить, умрёт ещё кто-нибудь.

— Мне кажется, тут что-то не так.

— Да что тут может быть не так?

— Не знаю, но я привыкла верить интуиции. Поехали пока что взглянем на место нападения.

Двадцать минут на машине, ещё десять пешком, и они были на месте. Мавки видно нигде не было, но на берегу остались следы разрытой земли. По большей части обувью, но Егор заметил и четыре глубокие борозды от когтей. Хорошо, что ночью не было дождя, и следы не смыло.

Нина подошла к самому краю берега, коснулась рукой воды, и Егор заметил, как по воде пробежал едва заметный круг силы.

— Что ты сделала?

— Позвала её, — ответила Нина.

— Как?

— Отправила по воде импульс маны. Для многих духов это как приглашение. Теперь нужно немного подождать.

Мавка появилась примерно через десять минут. Сначала на поверхности воды появились слабые волны, будто плывёт большая рыба, потом вода у берега поднялась бугром и, опав, явила духа. Её чёрные волосы спускались немногим ниже локтя, она была бледной, худой и выглядела как подросток лет пятнадцати. Смотрела настороженно исподлобья.

— Мы без дурных намерений. Ты умеешь говорить?

Мавка не двигалась, ничем не показывая, понимает она человеческую ркчь или нет.

— Ты можешь рассказать, что произошло тут вчера?

Мавка подняла голову, пристально посмотрев на Нину, мотнула головой и нырнула обратно в карьер без единого брызга. На мгновение Егору показалось, что вода потянулась навстречу духу.

— И ради чего с ней было разговаривать?

— Мы должны быть непредвзяты и обязаны выслушать обе стороны, — терпеливо пояснила Нина. — Мы не можем просто взять и убить духа без доказательств виновности. Четырнадцатую статью Пакта помнишь?

— Убийство духа чародеем карается терзаниями сроком от одного до шестнадцати месяцев, либо опечатыванием души.

В учебке рассказывали, что многие просят опечатывание. Лучше лишиться дара, чем рассудка. А второе вполне возможно даже при одном месяце терзаний, не говоря уже о шестнадцати! Ужасная пытка. А безумцу всё равно опечатают душу, потому что с силой он слишком опасен и для себя, и для окружающих.

— Поэтому не торопись с выводами, — подвели итог Нина и посмотрела на часы. — Как раз должны бы выписать нашего пострадавшего. Проследи, чтобы с ним всё в порядке было. Есть вероятность, что на него нападал другой дух, и что он может напасть снова. Пригляди. В случае опасности помоги. Постарайся без жертв. В том числе среди духов.

— А ты?

— А я займусь сбором информации.

Нина подбросила Егора к дому, в котором зарегистрирован потерпевший, ещё раз велела его ждать и уехала.

Вовочкин явился примерно через два часа. Он вошёл в подъезд, и Егор, решив, что в ближайшее время его цель никуда не выйдет, подумал, что сейчас лучшее время для обеда. Живот урчал уже час, но отойти было нельзя. Как назло, поблизости поесть было негде, либо всё было слишком дорого. Аванс должен быть на следующей неделе, а на руках у Егора было ещё четыре с половиной тысячи. Будет ещё премия за лихо, но Егор не представлял её размер, поэтому старался на неё сильно не рассчитывать. Найдя некий баланс между ценой и временем, он пошёл в Макдональдс. Путь занял чуть больше пятнадцати минут. Чтобы не терять время, еду взял на вынос и вскоре уже вновь наблюдал за подъездом, в котором живёт потерпевший. Тот больше так никуда и не выходил.

Когда стемнело, Егору позвонила Нина:

— Как наблюдение?

— Всё спокойно. Вовочкин зашёл в подъезд и больше не выходил.

— Хорошо. Иди домой. Завтра утром я тебя заберу и поедем сюда.

Егор стоял на берегу карьера. Он отправился сюда вместо того, чтобы поехать домой. Оставлять мавку в живых нельзя. К тому же в таком густонаселённом месте. Однажды она наверняка кого-нибудь убьёт.

Он расчистил на земле небольшую площадку и грубо начертил печать клети. Коряво, но мавку на несколько секунд удержит. Егору хватит, чтобы атаковать.

Подготовившись, он подошёл к карьеру, наклонился, коснулся рукой воды, пустил слабый импульс силы, отошёл за печать и стал ждать. Текли минуты, в груди от волнения то пылало, то холодело, ладони покрылись потом.

Вскоре на глади воды появилась рябь, затем бугор, и через несколько секунд на берегу оказалась обнажённая девушка. Она шагнула вперёд и тут же попала в подготовленную ловушку печати. Руны слабо засветились. Мавка вскрикнула, и в ужасе сжалась.

— Больше ты никому не навредишь, — сказал Егор.

Руки его охватил сизый призрачный огонь — пламя души — он поднял ладонь, чтобы сжечь духа…

— Стой! — услышал он сзади окрик Хутхи и замер. Старый ворон прибегнул к контракту души, чтобы отдать шаману приказ, которого невозможно ослушаться.

Благие знамения
– Ты уверен, что я не слишком тебя стесню? – Азирафель остановился на пороге квартиры.
– Конечно, нет, иначе я бы не пригласил, – солгал Кроули. Последние полчаса дороги домой он усиленно воображал свою квартиру в её обычном виде, безо всяких следов вторжения адских сил и расправы над Лигуром святой водой. Результат был налицо, но после целого дня предотвращения Апокалипсиса это было крайне утомительно.
– Выпьёшь что-нибудь? – пока Азирафель осматривался к гостиной, Кроули подошёл к бару. – Вот нормальной еды тут, боюсь, сейчас нет…
– Виски был бы кстати. Красивая квартира. И роскошные цветы, – это прозвучало скорее вежливо, чем искренне, но Кроули и не думал, что Азирафель оценит подобный стиль.
– Не говори им! Им полагается бояться, а не радоваться, – ответил он и предостерегающе прошипел в сторону кадок: – Я посмотрю на вас завтра!
– Завтра, – лицо Азирафеля было грустным. – Что ты думаешь о нашем завтра?
Нашем. Это короткое слово и грело, и жалило.
– Скорее всего они попытаются нас уничтожить, – признал Кроули. Он отдал ангелу стакан и налил другой себе.
– Простое заключение в каких-нибудь жутких местах выглядит маловероятным, – кивнул Азирафель и посмотрел на демона. Что было в этих глазах? Кроули поспешил отвести взгляд, чтобы не утонуть. Забота. И тревога. Не за себя, а за него, демона, недостаточно ловкого, чтобы отвести эту беду.
– Мы что-нибудь придумаем до утра, – сказал он с уверенностью, которой не чувствовал. – Всё будет в порядке. Надо только передохнуть немного. Это был ад.. апокалиптичненький денёк..
Азирафель слегка улыбнулся неуклюжей шутке. Он выглядел измученным.
– Может, приляжешь? – предложил демон. – Я знаю, ты не большой любитель спать, но порой это правда помогает. Спальня вон там.
– Спасибо. Но где ляжешь ты? Ты-то ведь любишь спать и устал не меньше моего.
– Ты правда думаешь, что у меня всего одна спальня? – фыркнул Кроули и бережно подтолкнул Азирафеля к двери. – Иди отдохни, ангел. И зови меня, если что-то понадобится.
– Ты крайне гостеприимен, – Азирафель улыбнулся. – В твоей спальне чисто случайно не найдётся чего-нибудь почитать?
– Как ни странно, парочка книг. Ты их наверняка наизусть знаешь.
– О, это не важно, – Азирафель улыбнулся ещё раз. Он хотел сказать что-то ещё, но опустил глаза, смолчал и только неестественно бодро закончил: – Доброй ночи!
Это была ложь, конечно, про спальни. Теперь, когда за ангелом закрылась дверь, Кроули позволил себе почувствовать, насколько он сам был опустошён этим днём. Если бы у него был выбор, он бы не отпустил Азирафеля сейчас. Обнял бы его и твердил, что любит, пока... Демон провёл руками по лицу и усмехнулся. Пара тысяч лет – слишком быстро даже для того, чтобы признать их дружбу, что толку говорить о любви. Он вздохнул. Иногда ему казалось, что он любил Азирафеля всегда, с самого первого дня на стене Эдема. Просто понял это потом.
После Месопотамии, Палестины, Рима, где-то в Средние века, которые были бы абсолютно невыносимы, если бы не бесконечная доброта, храбрость и стойкость этого... врага, захватившего его сердце. Которому у демона вообще-то не полагалось в принципе испытывать таких чувств. Злость и раздражение от бессмысленности всего этого были куда уместнее…
Кроули прошёл в кабинет и опустился в своё любимое кресло. Спать долго не придётся, он должен придумать, как спасти Азирафеля. Но на минутку закрыть глаза…
Он проснулся от ощущения, что на него кто-то смотрит – дурная новость для жителя Ада, слишком легко могущая означать, что ты уже почти мёртв. Но с этим взглядом было что-то не так. Кроули открыл глаза.
На краю стола рядом с ним сидел Азирафель. Сидел и смотрел на него – тихо, задумчиво и нежно, будто на что-то чудесное и ценное. Кроули сморгнул и неловко пошевелился в кресле.
– Долго ты тут сидишь? – спросил он чуть резче, чем намеревался.
– Не очень. Я же говорил, что спальня нужнее тебе самому, – мягко ответил ангел.
– О, просто скажи честно, что хочешь прибрать себе мой кабинет со всеми книгами, – хмыкнул Кроули.

– Вообще-то, я бы сказал, что хотел бы провести эту ночь ближе к тебе. Если ты не предпочитаешь побыть один, конечно, – очень серьёзно сказал Азирафель.
– Я? – Кроули от неожиданности выпрямился. – Конечно, нет. Но почему? – он вопросительно вскинул брови.
– Это может быть наша последняя ночь на Земле. Наша последняя ночь вообще, – просто сказал Азирафель. – И я хочу провести это недолгое время с тем, кто мне дороже всего в этом мире. С тобой.
Он произнёс это почти спокойно, лишь чуть запнувшись в середине, и прямо посмотрел Кроули в глаза.
– О, – только и смог вымолвить демон. В этом взгляде было столько нежности, что он почувствовал себя… было ли когда-то так тепло и светло на Небе?..
– У меня есть план для нас. Как пережить завтра. Пока ещё расплывчатый и, конечно, опасный… – вздохнул Азирафель. – Но я расскажу его тебе потом, - он глубоко вдохнул, как перед броском в воду. – А сейчас мне нужно сделать кое-что другое. Только, пожалуйста, не смейся, Кроули.
Он соскользнул со стола и взял лицо демона в свои ладони.
– Я люблю тебя, Кроули. И так долго этого хотел, – Азирафель наклонился вперёд и поцеловал демона в губы – нежно и горячо. – Прости, что я ждал так долго, – прошептал он, прислонившись лбом к его лбу.
– Не извиняйся, – ответил демон неожиданно дрогнувшим голосом. Он положил ладонь поверх пальцев ангела, гладивших его подбородок. – Ты точно не пожалеешь об этом завтра? Когда мы останемся живы и перед тобой снова будет вся вечность?
– Тогда я буду хотеть провести с тобой её тоже, – улыбнулся Азирафель, потом посерьёзнел. – Я буду проклят за это. Но я буду проклят вместе с тобой.
Горячая нежность заполнила всё внутри Кроули. Он запустил пальцы в кудри ангела, лаская и ближе притягивая его к себе.
– Это правда не так уж плохо, – зная, как идиотски это звучит, сказал он. –– Иначе я не позволил бы тебе так рисковать.
– О, Кроули, – Азирафель снова припал к его губам, и демон никогда не ожидал от его поцелуя такой страсти, такой требовательности и жадности. Когда наконец они оторвались друг от друга, Кроули сказал:
– Я люблю тебя, ангел.
Он чувствовал себя дураком. Просто идиотом. Но готов был чувствовать себя так вечно, если Азирафель будет вечно так улыбаться и прижиматься к нему.
– Идём в спальню. Их вообще-то именно для таких случаев и придумали, – Азирафель шагнул назад, и потянул демона за собой.
Кроули встал и с лукавой усмешкой обнял ангела за талию:
– Никогда не ожидал от тебя такой смелости в этом деле, ангел, – промурлыкал он ему в ухо.
Азирафель чуть покраснел и прижался лицом к его плечу:
– О, это так просто. Я говорю правду и поступаю по правде, что может быть естественнее и проще?
"I'm sorry" мне тут своей двусмысленностью нравится, конечно, куда больше, чем "Прости"...)

Тропа пахла железом и порохом. Я шёл, стискивая зубы — даже здесь, на поверхности, доносился скрежет машин из подземных глубин. Люди не останавливались. Они рыли шахты у самых истоков Жилы, слепые к дрожи земли. Мью, притихший на плече, вдруг зашипел:
— Слышишь?
Гул. Не природный рокот пластов, а мерзкий визг стали, вгрызающейся в живое. Я прижал ладонь к земле.
— Они ближе, чем думал дракон.

* * *
Спуск в шахту нашелся достаточно быстро — вокруг него стоял лагерь, без охраны. Я подобрал попавшуюся по пути каску и фонарь. Из шахты слышались шум оборудования, ругань шахтеров и стоны гор и Жилы.
— Глупые люди. Они сами выпускают яд и гнев Нидхёгга. — Заворчал Мью, нервно топча моё плечо.
— Они не знают этого.
— Сильно это незнание поможет им от гнева теней… - хмыкнул йок.

Я замер у входа, впитывая детали лагеря. Палатки, порванные ветром, болтались на расшатанных кольях. У потухшего костра валялись консервные банки с обгоревшими краями — шахтёры ели второпях, не тратя время на разогрев. Воздух пропитался кисловатым запахом пота и машинного масла. Где-то вдалеке, за грудой ржавых рельсов, скрипела лебёдка, поднимая породу на поверхность. Каждый звук бил по нервам, как молоток по наковальне.
— Там, — Мью ткнул лапой в затемнённый проход. Шахта зияла, как пасть спящего змея.
Я натянул каску, чувствуя, как её края натирают виски. Первые шаги вглубь сопровождал гулкий стук сапог по решёткам. Свет фонаря выхватывал из мрака трещины в стенах — тонкие, словно паутина, но глубокие. Чем дальше мы шли, тем сильнее дрожала земля. Камни под ногами крошились, словно печенье.
— Смотри, — Мью прыгнул на выступ, указывая на чёрные потёки на стене. — Это не вода.
Я провёл пальцем по смоляной капле. Она тянулась, как мёд, оставляя на коже липкий след.
— Слёзы гор.
— Слёзы ярости, — поправил йок. — Они плачут, потому что не могут кричать.

* * *
В глубине горы шахта разветвлялась на несколько ходов. Я пошел по тому тоннелю, в который его тянули печати.
Чем дальше я шел, тем темнее становилось. Тьма сгущалась. Окутывала. Шептала.
Тоннель сузился, заставив меня пригнуться. Воздух стал густым, как сироп, каждый вдох обжигал лёгкие серой. Мью, обычно болтливый, притих, вцепившись в воротник. Его шерсть стояла дыбом.
— Тут что-то не так, — пробормотал йок. — Темнота… она смотрит.
Я ощутил это кожей — невидимые щупальца тьмы скользили по рукам, пытаясь вырвать Печати. Я прижал их к груди, чувствуя, как обсидиановый диск пульсирует в такт сердцу. Внезапно фонарь погас.
— Не двигайся, — прошипел Мью.
Но было поздно. Пол под ногами дрогнул, и мы рухнули вниз, в зияющую пустоту. Падение длилось миг — или вечность. Когда свет вернулся, мы стояли в пещере.
Стены здесь были покрыты зеркалами, но вместо отражений в них копошились тени. Одна показала мою маму, разбивающую кувшин у колодца. Другая — Кайли, рисующую на заборе дракона углём.
— Не смотри, — Мью закрыл ему глаза лапками, но образы проникали сквозь веки.
В центре зала, у перекрученного корня Жилы, ждал Нидхёгг.

* * *
Пещера оказалась ловушкой Нидхёгга.
Нидхёгг стоял и пожирал корень Жилы. Его тело, сотканное из черного тумана и пепла, пульсировало в такт ударам кирок сверху.
— Ты вовремя, Йинсул, — прорычал дракон, жуя корень. — Теперь тебя никто не защитит.
Я достал все три Печати. Обсидиановый диск дрожал, чувствуя близость людей.
— Не они главное, — прошептал я. Но в груди что-то сжалось. Страх накатывал волной.

* * *
Битва началась с обмана. Нидхёгг метнул тень, принявшую облик папы — с ножом в руках, глазами пустыми, как шахтные стволы.
— Ты предал нас, — сказал двойник. — Ради драконов.
Я замер. Голос звучал слишком правдиво. Мью вцепился в зеркальную Печать:
— Он копает в тебе, как они в Жиле! Держись!

Из трещин в полу вырвались люди-тени с кирками. Их удары оставляли на камнях кровавые царапины. Я уворачивался, чувствуя, как Печати тянут его в две стороны: к Нидхёггу и к шахтёрам.
— Выбирай, — рычал Нидхёгг, разрывая корни. — Спасти Жилу или их?

Внезапно Печати слились в руну словно ртуть перетекли но руке к ножу, что Я получил от отца. Взяв клинок, юноша увидел, как луч света с кончика лезвия пронзил потолок. Сверху хлынул поток щебня — и живых голосов.
— Обвал! Бежим! — крикнул кто-то наверху.
Я увидел их лица — измождённые, испуганные. Один из шахтёров, парень лет шестнадцати, упал, прижав к груди камень с жилкой золота.
— Не… не хотел… — простонал он.

Сердце сжалось. Я вспомнил слова отца: «Горцы — это дети гор.»
— Прочь отсюда! — закричал я, направляя свет Печатей в свод.
Камни рухнули, запечатав проход к Жиле. Нидхёгг взвыл от ярости:
— Ты защитил их?!
— Я защитил нас, — Я вонзил нож Печей в землю. — И тебя тоже.

Пещера содрогнулась. Своды трещали, осыпаясь градом искр. Нидхёгг, перестав рвать корень, взмыл вверх, его крылья из осколков разрезали воздух с визгом.
— Ты слаб! — его голос слился с грохотом обвала. — Ты веришь, что они изменятся? Посмотри!

Зеркала на стенах вспыхнули. В них замелькали образы: шахтёры, вернувшиеся с динамитом; мама, рвущая на себе одежду у заваленного входа; Кайли, бьющая кулаками в скалу, где исчез брат. Я стиснул нож, чувствуя, как их свет жжёт ладони.
— Они не враги! — крикнул я, но Нидхёгг уже обрушился на меня.

Когти из теней впились в плечо. Боль пронзила тело, смешавшись с рёвом дракона и песней Жилы. Мью, превратившийся в огненный шар, нырнул в лицо чудовищу, выжигая глазницы.
— Беги к корню! — завизжал йок. — Пока он связан!

Я пополз к трещине, из которой сочился свет Жилы. Каждый шаг давался как удар молота по рёбрам. В ушах звенели голоса:
«Ты убил нас…» — шептали тени шахтёров.
«Ты спас их…» — пела Жила.

Нидхёгг, отшвырнув Мью, настиг меня. Его лапа сдавила горло, прижимая меня к полу.
— Ты как они, — прошипел он. — Берёшь, не понимая цены.
— А ты… — Я выдохнул, хватая воздух, — как те, кто… забыл… что защищал…

Внезапно из трещины в полу вырвался росток. Тонкий, хрупкий, он впился в запястье Нидхёгга. Чудовище вздрогнуло, и в его глазах — впервые — мелькнул страх и что-то ещё...
— Это… невозможно… — прошелестел он, отступая.

Я вскочил, прижимая окровавленный нож к груди.
— Она все ещё любит тебя! —мой голос загремел, как камнепад, отражаясь от стен. — Помнишь, как ты защищал ее, сделав долг основой жизни?

Свет Жилы взорвался, заполнив пещеру. Нидхёгг закричал, его тело начало рассыпаться на чёрный песок, смешиваясь с золотыми искрами. Шахтёры наверху замолчали, поражённые сиянием, бьющим из-под земли.
— Что… что это? — прошептал Армин, парень с камнем.
— Жила, — ответил я, хотя меня не слышали. — Она жива.

* * *
Люди бежали, унося раненых. Нидхёгг, опутанный корнями, смотрел на меня пустыми глазами.
— Зачем? — прошипел он. — Они вернутся.
— Тогда я научу их снова слышать камни, — Я коснулся маски на лице чудовища. Она рассыпалась, открывая лицо юноши — первого Стража, что когда-то сажал дубы. — Как ты когда-то делал это.

Я прижал отделившиеся от ножа и ставшие прежними Печати к груди. Земляная — тепло очага, уют дома, надежность гор. Зеркальная — смех сестер, одобрительное ворчание отца, ласковые советы мамы, смех Мью. Лесная — шепот леса, журчание ручьев, шелест Дуба. Свет заполнил пещеру, и Нидхёгг закричал, но не от боли — от памяти.
— Я... тоже любил... — прохрипел он, уменьшаясь в размерах и прячась в глубины тьмы. — Нет! Ты не победишь меня! Я помню, как меня предали те, кого я любил…

Тьма сжалась в чёрный кристалл. Я поднял его, чувствуя тяжесть тысячелетий, но кристалл растаял туманом, ушедшим в самое тёмное логово Нидхёгга.
— Ещё увидимся, Нидхёгг. Может быть, однажды, ты вспомнишь свое истинное имя.

Мью же тем временем поднял золотой камень, брошенный шахтёром:
— Эй, это же слеза Жилы! Они… добывали её боль.
Я взял камень. В глубине мерцало имя — «Армин». Имя парня, что упал в завале.
— Он вернётся, — сказал Я, убирая печати за пазуху. — И мы будем готовы.

* * *
Когда мы выбрались на поверхность, ветер принёс запах гари. В долине, у подножья гор, полыхали огни — не печей, а факелов. Толпа окружила шахту. Среди криков различалось:
— Чудовище! Оно нас чуть не убило!
Мью оскалился:
— Ох уж эти люди…
Я сжал камень с именем. Жила в груди забилась тревожно. Где-то в толпе стоял Армин. И я знал — теперь врагом станет не только тьма, но и те, кого я пришел спасать.