Фэнтези истории

Они жили на той воздушной улице, на которой будут сражаться, жили на работе, в мастерских, дыханием магии, оживляющим кристаллы, жили в многоквартирных башнях, в кельях, где спали и мечтали, глядя на звезды через окна. Но волшебный город Мерхон парил в небесах, и они хотели жить не в этом городе, а в небесах, они думали в те мгновения, что небо станет их всеобщим прибежищем, которое они найдут.

А легионеры первого полка, что сидели в трибе легатов, также жили на улицах, но на своих, среди горящих вечерами жаровней, меж строгих серых башен. И кто-то среди них мог бы понять мечтающих магов, если бы пересеклись они не здесь, а где-то в летающем парке или кофейне.

Выстрел.

Раcпылились последние мысли.

Луч ударил из кристалла, что загорелся на вершине безликой башни комитета, и улица развалилась, что соединяла трибу магов и трибу легатов. Огромные камни, украшенные балюстрадой полетели вниз. Среди низких облаков виднелись золотистые пшеничные поля. 

И когда последние обломки ещё не долетели до земли, из белокаменной трибы торговцев по другой магической улице пошли в атаку восставшие.

Они бежали толпой напролом, пуская лучи во все башни, что видели. Голубые нити прорезали пространство. Стреляли и в ответ, и падали копейщики с синими повязками с края воздушной улицы, ловя свою окончательную смерть где-то в полете. Но восставшие дошли до трибы и ворвались в первую же башню, где им пришлось толпой закалывать легионеров, стоявших там насмерть.

Копейщики быстро зачищали башню, этаж за этажом. Внутри располагались бараки, где легионеры пытались строить укрытия из кроватей, блокировать ими двери, но лучи в конце концов прожигали древесину. Заняв верхние уровни, маги стали бить кристаллической энергией из всех окон.

Неся потери, копейщики ринулись по виадукам к следующим башням. Они разрубали волшебным пламенем двери, а потом бежали вперёд, падали мертвыми, но добегали до входа, где их расстреливали из глубины помещения, но вслед за павшими бежали уже новые копейщики. Видя это, и видя, что восставшие в большом числе продолжают прибывать по воздушной улице от трибы торговцев, легионеры решили все же отойти к башне-дворцу легата Дитриха.

Шум, дым, взрывы, камни, пыль и крики порванных людей, у которых не было руки или ноги.

Йенс сидел за полуразрушенной колонной на верхнем этаже, купола над которым уже наполовину не было, кругом лежали груды разорванных кирпичей.

Он так и не успел узнать этих ребят. Ему дали другой отряд, не тот, в котором он служил. Эти легионеры были идеальными. Фигуры без души, но с дерзким и цельным умом, которые великолепно понимали команды и превосходно их исполняли. В этом отряде служили ветераны до двадцати четырех лет, ещё очень молодые и бодрые, но при этом уже видевшие множество стычек.

Но восставших было слишком много. Йенс знал, что все было плохо, но не мог не смотреть на синее насыщенное небо, не любоваться им. Все воинские люди того дня смотрели на небо несмотря на то, что в этот день они сражались на смерть и могли быть развеяны по ветрам планеты после смерти, они также знали, что бои будут идти лишь в этот день, а завтра все они будут друзьями, потому что бились они с идеями.  

Припорошил город каменной крошкой поля свои. Сражение яростное было.

Легионеры бегали от бойницы к бойнице и стреляли из каждой, в ответ же их подавляли лучами из множества окон захваченных казарм. И вскоре все окна были расширены, а на полу везде валялось множество осколков. 

Сами легионеры стали испытывать мрачное веселье от всеобщего разрушения, словно не замечали гибели своих товарищей, взрывов, а только стремились ударить врага, выстрелить в сторону противника, разрушить что-то своими руками.

Слетела серость трибы, развеялась строгость кирпичной крошкой. Синие лучи озаряли комнаты, улицы опутаны стали паутиной магических лучей.

Восставшие сбавляли свой темп, но продолжали упорно наступать, захватывая этаж за этажом, башню за башней, улицу за улицей. Они хватали столы, поднимали трофейные щиты легионеров, прикрывались ими, когда преодолевали виадуки.

Сражение огибало башню легата. 

Вскоре вернулся Дитрих.

Он поднялся по лестнице не запыхавшись, дыхание его оставалось ровным, чем Йенс слегка восхитился внутренне, потому что Дитрих уже давно был лишен той телесной молодости, кокой требовало военное дело.

— Что здесь происходит, Йенс?

— Ваша башня не устоит, легат Дитрих.

— Идем отсюда.

— Но как же башня?

— Ты сказал, она не устоит.

— Разве это значит, что нужно отступить? — с бравирующей улыбкой заявил Йенс.  

— Молодец, Йенс! — похвалил его Дитрих, без веселья в голосе, — Но нам сейчас легионеры дороже башен.

Они отступали. Целые стены осыпались в залах, там легионеры ползали между куч осколков, пытались строить баррикады, но те прожигались лучами, поэтому везде горели сваленные вместе столы, стулья и комоды. Апартаменты рушились. Покидали их в спешке.

Другие башни поблизости уже были захвачены, а потому из их окон били смертоносные лучи. Легионеры падали с виадука, но оставшиеся бежали быстро, как могли, и достигали соседней башни, что ещё находилась под контролем легионером.

Собрав всех, кто был в ней, соединенный отряд двинулся по воздушным улицам к правительственной трибе, которую уже брали в окружение силы восставших.

Когда же легионеры достигли её, то Дитрих собрал командиров отрядов первого полка, чтобы те отчитались о численности людей в строю.

— Двадцать два.

— Тридцать один.

— Двадцать восемь.

— Семь… — сказал вдруг один сильно уставший командир, и все увидели тогда, как был мрачен, хотя почти полное уничтожение отряда и не сломило его.

— Сорок.

— Пятьдесят два.

— Тридцать четыре.

— Двадцать шесть.

— Двадцать три.

— Тридцать, — сказал Йенс.

Дитрих задумался. Численность едва подступалась к трем сотням, что составляло половину полка. Сражение было ужасающим, уже скоро первый полк легиона не сможет вести бой.

Внутренним взглядом он охватил сражение. Восставшие продвигались со всех сторон, занимая башни, но неизвестно, насколько тесно друг к другу шли волны. Ближайший мост вел в трибу ремесленников, и это была самая крупная по площади триба в городе, где полку легче будет маневрировать между толпами синих повязок. Там было много рабов, но угрозу для обученных легионеров представляли только вооруженные враги в большом количестве. Но не потому он судорожно думал о рабах, что хотел отступить, а потому, что хотел растворить полк в городе. Но весь город кипел восстанием, поэтому не могло быть лучшего пути.

— Прорыв. Мы пойдем на прорыв, — особо твердо произнес Дитрих.

Командиры отрядов переглянулись, потом стали кивать, их взгляд загорелся суровым пониманием.

Подбежал воин из охраны комитета:

— Легат Дитрих, вас вызывает Городской комитет.

— Иду, а вы готовьте людей.

Поднявшись в спешке в кабинет городского комитета ближе к верхушке башни, Дитрих с недовольным видом вошел, распахнув дверь.

Внутри сгущалась ядовитая, разъедающая тревога. Из членов комитета здесь были псионики. Всех девятерых легатов полков, кроме Дитриха, направили защищать владения города от Нарума.

— Комитет хотел меня видеть?

— Дитрих, надо что-то делать, они вот здесь уже, — говорил Продром, пытаясь скрыть панику под строгостью несвойственной ему.

— Мы идем на прорыв.

— Прорыв? Их, понимаешь ли, тысячи! Эти синие черти все заполонили!

— Ты знал, что это случится! — крикнул Дитрих, но тут же принял более спокойный вид, — Однако, ты идешь со мной или как?

— Куда я уйду то? Куда ты собрался прорываться?

— Послушай, Продром, единственный выход сейчас это вырваться в город и раствориться в нем. Мерхон большой, мы затеряемся. Другого выхода нет. К этой башне ведет только один виадук.

— Но это безумно, нас же всех просто перестреляют, пока мы уходить будем, Дитрих, это… это… — он начал запинаться, — понимаешь ли…

— Я ухожу. 

— Ты оставишь нас здесь вот так?! — он почти заорал, глаза его были выпучены, но в них было больше страха, чем гнева.  

— Да.

Ответ дался Дитриху столь легко, потому что он не услышал ни единой нотки власти в речи псионика, личность его испепелилась, остался только трепыхающийся ужас.

Возможно, Продром что-то ещё кричал вслед, но Дитрих уже не придавал этому значения. Когда он прибыл на первый этаж, то у дверей уже толпились все оставшиеся люди. Башня была большой, и половина полка вполне помещалась на нижнем уровне.

— Все готовы?

— Только прикажите, — ответил один из командиров.

— Превосходно. Идем, все вместе, раненных в середину колонны, — он повысил голос, обращаясь ко всем, — Охрана комитета нас не поддержит. Мы прорываемся своими силами. Я верю, здесь собрались все те, кому дороги устои империи. Мы прорываемся не просто чтобы сохранить жизни, но чтобы сохранить империю. Мы, это мы есть империя, потому что мы помним её порядки. Выживет кто-то из нас, выживет и сама империя. Выступаем!

Лица легионеров выражали понимание и отчаянное веселье.

Раздались крики командиров.

Двери раскрылись.  

И легионеры, что были ближе сгрудились вокруг входа и ударили из копий по окнам тех башен, что были отсюда видны. Затем легионеры сзади положили копья на плечи впереди стоящим и тоже выстрелили, затем последовал ещё один залп.

И тогда только полк ринулся вперед узкой колонной, закрывшись щитами и продолжая бить лучами во все стороны. Из башен следовали ответные выстрелы. Кто-то падал, у кого-то щит не выдерживал множества лучей и загорался, приходилось бросать щит и уходить в глубину построения, на место ушедшего вставал другой.  

Но колонна шла неумолимо. И они вошли в ближайшую башню. Сопротивление в которой было подавлено, потому что маги не ожидали ответной атаки. Подкрепления не поспели за ними. И полк, зачистив башню, ринулся в почти пустую трибу легатов.

Проходя от строения к строению, по воздушным переходам, полк быстро разбивал в дребезги любое сопротивление.

Но им ещё предстоял мост между трибой легатов и трибой ремесленников…

Теперь она также проснулась в своей комнате и никого не обнаружила на подоконнике. Но до неё донесся шум ликующей толпы, провожавшей легион в бой с войском Нарума. Поднявшись, она пошире распахнула ставни и стала наблюдать за тем, как ровные ряды маршируют по воздушным улицам к платформам, как свет дня не только падает на город, но насыщает толпу, и та словно сама освещается радостью.

"А ведь это я сделала. Какая я молодец," — подумала Гликерия, чтобы хоть как-то ответить себе на те странные ощущения, что переливались в ней при виде того, как происходит событие, которому она стала причиной, событие, которое было многократно больше неё самой, которое она не хотела до конца понимать, и над которым ещё много будет размышлять, если останется в живых.

Одевшись и умывшись в дикой спешке, она бросилась будить мать и брата, их нужно было отвести на окраину города, занятую магами. В городе нигде не было бы безопасно, но если её родные будут в той части города, то Гликерия будет более спокойна за них, сможет утешать себя. Мать особо не говорила, только беспрекословно делала, что дочь ей говорит, потому что её вид и настрой внушал ей страх. Повзрослевшая за короткое время девушка была серьёзнее и жестче, чем её немногие родственники, и быстро стала в семье главной.

— Все будет хорошо? — спросила мать.

— Да, если поторопишься, — ответила Гликерия.

Обе старались сохранять спокойствие. И пока мать одевала младшего брата, ещё не до конца проснувшегося, Гликерия стала быстро собирать разные пожитки и еду, какую можно было взять с собой, вроде сыра и сухарей, которыми она на этот случай запаслась.

Гликерия была авантюрной по своей натуре. Ей нравились путешествия, риск, спокойствие отдаленных земель. Она на мгновение закрыла глаза, что увидеть белёсые туманы далеких горных лесов…

— Глерия, Глерия… — младший брат взял её за руку и стал лениво дергать, — куда мы идем?

— Тихо, — сказала строго Гликерия, но с такими злобными нотками в голосе, что брат мгновенно пришел в себя.

Вскоре она уже вела их виадуками и воздушными улицами, от одной неприметной башни к другой. Где-то люди пили и веселились, где-то бегали дети, а где-то и пробегали стаи молодых людей с синими повязками, но они не узнавали Гликерию. И они чувствовала лишь смутную близость с этими её соратниками, которые из-за природы её службы ещё не скоро узнают про неё.  

Вскоре она отвела мать и брата в трибу магов, где в подвале большой и укрепленной башни также ютились родственники магов или сторонников заговора, которые проживали в небезопасных местах города или слишком далеко. Это была крупнейшая магическая мастерская, где производили кристаллы, здесь трудились и общались между собой самые влиятельные маги, а само здание обладало толстыми стенами и крепкими перекрытиями.

Несмотря на укрепленность места, оно выглядело мрачным и полным отчаяния. Другие простые люди ютились здесь, и пусть многие из них, будучи родственниками магов, пытались выдерживать эти неудобства с неким достоинством, общественный страх перед неизведанным витал в этих залах.

Вырываясь из объятий, Гликерия вдруг почувствовала, как рука её матери крепко сжала её запястье, стало больно, она повернулась, чтобы увидеть на лице матери реальный страх.

— Все ведь будет хорошо?

— Да. 

Но в тот момент Гликерии сложно было словами ответить на такие переживания, и она просто убежала, не став никого особо долго успокаивать.

Накануне Гликерия случайно пересеклась в трибе магов с одним из членов комитета. Это был старый псионик непримечательной внешности. Он лишь коснулся её рукой и легкая печаль одухотворила его лицо. На вопрос Гликерии, он ответил, что та бесплодна. И сперва девушка ужаснулась. Но позже, пропустив дома несколько кубков сладкого вина, она занялась своим любимым, сразу после чтения свитков, делом, наблюдением за небом из окна своей комнаты. И довольно быстро юркая мысль доползла до её сознания. Печаль ушла, а пастельная легкость рисующейся жизненной перспективы затуманила все конкретные образы, позже растворив их. Какое-то время у Гликерии были сомнения в выбранном ею пути. Она думала, что их дружба с Йенсом, тянущаяся из детства, могла перерасти в что-то крепкое, она думала, что это в её власти, так она привыкла побеждать. Семья, которая считалась уделом женщины, тяготила её сознание, хотя внутренне она и не признавала за женщинами какого-либо долга. Теперь же дилемма была разрешена, разрублена парой слов случайного псионика, которого ей посчастливилось встретить на виадуке.

Если раньше, Гликерия думала о том, должна ли она создать семью или же отдать всю себя службе, то теперь в её жизни могла быть только служба. Это давало ей легкость сознания, какой у неё не было никогда. Выбор исчез, остался только путь, который за неё выбрала сама судьба.

Но Йенса нигде не было. Сперва она побежала к кофейне. В городе начался бардак, и потому она бежала по воздушным улицам между разломанных лавок, среди всякого мусора. На виадуках бродили рабы с синими повязками, несколько раз мимо пробегал патруль из легионеров и внутренней охраны псиоников.

Когда Гликерия, наконец, влетела в кофейню, то там уже было пусто. Столы перевернуты, стулья поломаны, а за стойкой никого не было. Только все тот же приятный запах кофе ещё чувствовался, а может был только в сознании девушки.

На выходе из кофейни Гликерии встретился Диодор. Они столкнулись неожиданно. Скорее всего, он пришел туда также, чтобы найти кого-то из друзей.

— Гликерия?

Он быстро схватил её за руку, но она не вырывалась, только растерянно смотрела по сторонам.

— Где Йенс? — спрашивала она, будто ни к кому не обращаясь.

— Пошли в трибу магов, Гликерия, быстрее, здесь не безопасно.

— Где…

Диодор потянул её за руку, и она пошла с ним.

Смятение в ней очень быстро заполнило всё, словно серые шелковые полотна обернули её внутренности и стали пульсировать, сдавливая и тревожа. В таком состоянии ей стремительно не хотелось думать, и она просто пошла за первым магом, который её встретил на этих пустынных переходах.  

В другой башне, второй по высоте в трибе магов, сидели в ожидании грядущего многие молодые маги и их сторонники, все с синими повязками на руках и копьях с кристаллическими наконечниками, которыми они поголовно были вооружены. Доспехов у них не было, но их было много, и среди них были бывшие легионеры, маги, когда-то служившие в легионе и уже ощутившие однажды вкус боя, страх смерти и радость победы.

Все эти маги выглядели счастливыми и напуганными. Они хотели сделать нечто великое и боялись того, что хотели сделать. Все окна были закрыты на ставни, лишь горели свечи. Лица в полумраке выглядели более зрелыми и значительными.

Где-то среди всех сидели Пахомий, Матиас и Тобиас.

— Никто ещё не сомневается в том, что мы делаем? — спросил Матиас.

— Ты чего, друг мой, поздно ведь уже, — Тобиас положил копье рядом и растянулся на полу.

— А ты, Пахомий? Что думаешь?

— Я не думаю, — буркнул тот угрюмо, глядя при этом куда-то далеко, сквозь пол, башню и небо.

— Ты и не думаешь? Удивительно, — сказал Матиас, но как-то блекло.

Страх обесцвечивал все прочие эмоции. 

В зале было тихо, в других местах тоже кто-то переговаривался между собой, но еле слышно. Все были скованы предстоящим. Радость теплилась под коркой отчаяния.

— Скажи мне, Тобиас, — снова заговорил Матиас, но более серьезно, — что ты будешь делать, когда получишь свободу?

— Свободу? — Тобиас улыбнулся, глаза его были закрыты и не хватало лишь длинной соломинки во рту для более пасторального вида, который он создавал одной своей природной внешностью, — я улечу на поля.

— К гоблинам?

— К земле, дурень.

— Зачем?

— Я хочу землю... Хочу сам пахать и сеять. Матиас, мне не нужен этот вот город, да и восстание тоже не нужно. Не надо мне ничего. Только землю, жирную такую, плодородную, чтобы хлеб на ней рос. И всё…

— Приятно бывает послушать твои мечты, веет от них чем-то расслабляющим.

— Я как чувствую, так тебе и говорю.

— Хватит у тебя денег на землю?

— Так я прибьюсь к поселенцам. Есть на севере самом такие поселения, там бывшие рабы живут и землю возделывают. Иного места нету на материке, где я хотел бы быть.

— Знаешь… — Матиас сделал паузу, — я надеюсь, что у тебя получится.

— Я тоже надеюсь, Матиас.

Матиас также лег и попытался представить чего он хочет сам. Он стал рыться в своих мыслях, рассматривать видения о своей мастерской, где он делает новую лодку, чтобы её продать. Потом возникла целая мануфактура, где множество рабочих крепят доски к шпангоутам, а маги инкрустируют кристаллы в киль, все они вместе создают новый воздушный корабль, который управлялся бы командой воздушных матросов и мог бы перевозить грузы между городами без участия магов. Отважные люди могли бы покорять небо сообща, с помощью множества кристаллических рулей.

Когда корабль развеялся, Матиас увидел себя богатым и влиятельным. Но ничего особенного в самом себе он не увидел, кроме разве что свежей туники, выкрашенной в пурпур.

Но позже его желания вытекли из этих мечтаний и стекли в кофейню, где он сидел с друзьями и пил сладкий напиток с медом и сливками, пил столько, сколько ему хотелось, и болтал с друзьями, а солнце вечно светило где-то на улице, не скрываясь за планетой или горизонтом.

Мысли прервались с шумом раскрывшихся дверей.

Вошел Леандр в синей тунике и позолоченном венке.

Все маги встали и столпились перед ним.

— Пришел момент. — Он начал свою короткую речь, — Мы все хотим нового порядка, все хотим, чтобы у города было здоровое и смелое правительство, все хотим, чтобы город наш расширялся. Но самое главное, мы хотим, чтобы именно маги в этом городе были главным сословием. Потому что все держится на магии. Не купцы с их торговлей, не легионеры и не рабы создали этот город. Его создали маги, — и тут его речь стала жестче, злоба чуть сковала его лицо, — Мерхон создали маги, и Мерхон должен принадлежать магам, а не кому-то другому. Хватит бояться этого. Мы здесь будем хозяевами.

У магов слегка загорелись глаза, но сами они не шевелились.

Повисла некая пауза. Леандр всматривался в лица, а потом сказал:

— Идите к правительственной трибе и возьмите её.

И маги пошли. 

Хлебные поля красиво горели. На фоне красных пожарищ бежали гоблины, покинувшие свое безнадежное рабство. От зрелища Тонгу и самому становилось жарко, неприятной теплотой обдавало лицо. Добротный ветер помогал огню распространиться. Поджог удался. 

— Мой лорд! — крикнул подбежавший к камню воин, встав на одно колено.

— Докладывай… — нижняя губа Тонга отвисла, глаза сощурились от яркого солнца, которое уже скоро зайдет за Дом.

— Легионеры, охранявшие эти поля, отступили, как только увидели нас! Мы не потеряли ни одного мечника!

— Отлично, эй, — повернулся он к одному из воителей подле, — труби отход, мы возвращаемся в лес.

Местность огласил роковой бас, звучавший как само воплощение тревоги. Недвижимые прежде, словно скульптуры, воители Нарума двинулись.

Сегодня они уйдут вверх, где леса густеют, прежде чем склон становится более крутым и все более бедным на растительность. И в этой хвойной полосе они разобьют лагерь. Коричневатый день будет тревожным, а вечер весёлым, потому как Тонг Нарума ценит в своих воителях настрой, и он вскроет бочонки с рисовым вином, какое любят во владениях города Эр.

И пока мечники будут пить, легкая пехота быстро разведет в предгорьях множество костров. Сторожевые посты будут широкой цепью обрамлять холм.

— Нельзя выпускать все силы в этот поход. Нам нужно набрать ещё людей, — Дитрих старался быть неторопливым и спокойным, — нужно посмотреть, что будет делать Нарума дальше, не нужно сейчас бросаться в атаку.

— А если он начнет жечь новые поля… — Продром был на удивление спокоен.  

В небольшом зале за длинным столом собрались все псионики и легаты легиона, вместе они являли собой импровизированный орган, называемый Городским комитетом, и который должен был решить все проблемы. Говорили между собой только Дитрих и Продром. Все остальные только слушали, потому что иных точек зрения не было.

— Мы уже направили туда два полка. Это больше тысячи легионеров. Они будут сопровождать отряды островитян, парируя их атаки. Мы уже сковываем Нарума.

— Дитрих, я понимаю, что ты действуешь аккуратно, но затем мы, псионики, и выдали тебе войска, снабдили их всем необходимым и продолжаем снабжать, тратя на это много денег, чтобы ты действовал смелее.

Дитрих подумал о том, как это неприятно и даже попросту некрасиво, так уныло указывать ему на его место, потому что разговор был серьёзным, и он не просто так занимал свой пост, и сейчас его пригласили в этот новый объединенный комитет не как знатного вельможу, а как знатока своего дела. Городу не нужны распри в кабинетах, городу нужны решения.

— Мерхону нужно взвешенное решение. Ты знаешь, Продром, я всегда поддерживал тебя и комитет, потому что вы взвешенные управленцы и…

— Я понимаю, — перебил его Продром, и стал говорить в какой-то весёлой манере, — понимаю, что ты хочешь сделать все правильно, уберечь людей своих хочешь. Но, понимаешь ли, ты, а не я, ты из нас двоих воин, и это ты должен быть смелым, ты рваться в бой, понимаешь ли, должен. Мы тебе все дали, действуй смело. Вот она опасность. У тебя целый легион, так защити нас.

— Это самый странный разговор, который мне доводилось вести здесь, — голос Дитриха стал грубее и наглее, — эта бравада сейчас ни к чему… Мы должны ждать. 

— Нет, Дитрих, мы ждать не будем. Нет, не будем, я тебе говорю, — Продром начинал терять терпение, он позволял с собой спорить, но только спорить, а не оказываться правым в споре, — я тебе не для того передал ответственность за оборону города, чтобы ты в нужный момент сидел вот так, понимаешь ли, сложа руки! Ты мне тут не устраивай волюнтаризм!

— Я Дитрих, сын Эммериха, легат легиона, — встал из стола Дитрих во весь свой рост и, возвышаясь над всеми, громко продолжил, — командую этим легионом. Два десятка лет я охранял город. Этот легион создал я сам, я выковал его в боях, он состоит из ветеранов многих битв, каждого легионера в нем я считаю своим соратником. И я не буду бездумно кидать их в бой, чтобы потешить твоё самолюбие или, — и он презрительно снизил голос, — что гораздо гаже, потакать твоему страху.

— Вон! — мгновенно взорвался Продром, он встал и заорал, — прочь отсюда! Я… я снимаю тебя с этого поста! Ты больше не командуешь легионом, и вообще ничем не командуешь! Вообще воином ты больше не будешь! Страху, понимаешь ли, потакать… да это… Да таких как ты… — он стал запинаться от злобы и перестал говорить.

Дитрих шел по залу к двери, а псионики успокаивали Продрома. И постепенно он пришел в себя, ему дали стакан воды. Обсуждение продолжилось, уже более обстоятельно и в более спокойной обстановке. Коллеги сказали Продрому, что это несерьёзно, он извинился перед всеми.

У псиоников был свой настрой и манера общения между собой, не похожая на взаимоотношения обычных людей, они держались между собой скорее как художники, чем руководители. 

Тонкая магия быстро изнашивала души и разум тех людей, что плохо с ней справлялись. А в псионики шли далеко не только талантливые и проницательные маги, и умные граждане всерьез считали это одной из причин распада империи.

Конечно, Дитриха не изгнали из легиона, но приняли решение временно снять с должности легата легиона и оставить его в городе с одним полком, чтобы совсем не оставлять город без прикрытия.

Легкие пехотинцы Тонга Нарума не зря весь вечер разводили костры. Когда ближе к темноте два полка легионеров прибыли из города на платформах, они увидели в темноте огромное количество огней, а разведчики донесли о плотном кольце вокруг холма. Нельзя было точно сказать, но в город донесли о том, что Нарума пришли в большом числе, возможно это было несколько тысяч только отборных мечников, не считая всех остальных. 

Городской комитет принял решение направить девять полков легиона навстречу Тонгу Нарума. Дитриху оставалось только безмолвно наблюдать за этим событием, которое он считал верхом идиотизма.

Бывший начальник всего войска, он стоял теперь в толпе людей, наблюдая как легионеры плотным строем идут по воздушным улицам и заполняют платформы, которые тут же спускаются вниз, исчезая в белых облаках. Солнце ярко светило, только выходя из-за края газовой планеты.

Люди ликовали. На какое-то время все забыли о беспорядках. Мрачность граждан рассеялась. Восторг пульсировал в толпе от вида шагающего одновременно почти всего легиона, их пластинчатые нагрудники блестели на солнце, шлемы были гладкими и ровными, лица торжественными, а синие кристаллические наконечники коротких копий слегка светились. Горожане наблюдали с соседних улиц, в том числе жены и дети тех самых легионеров, ветеранов и новичков.

Это была радость, а не страх, потому что люди были уверены в победе легиона, который крайне редко терпел поражения от островитян или гоблинов. Подавляющее превосходство в вооружениях сулило победу, и потому каждое сражение лишь укрепляло влияние и власть города на всем материке.

И только бывший легат легиона в этой толпе был мрачен.

Дитрих уже сказал Йенсу, что город находится в опасности. Уход из города легиона не мог означать ничего хорошего для комитета, который оставил себя без защиты в этот трудный момент. Дитрих сказал Йенсу, что Продром знал о заговоре магов, просто был слишком слабым и уставшим, чтобы придавать этому значение, чтобы открыто верить в это. Когда-то псионики хранили бдительность, выслеживали магов, чьи мысли могли быть опасными, но в последние годы, они все больше пользовались тонким искусством лишь для чтения несложных чувств ближайшего хиреющего окружения и создания иллюзий в свое удовольствие.

И теперь, когда общество было охвачено радостью, дух Йенса был смят страхом за своих друзей. Поэтому он бежал по улице в очередное место, где могли находиться его товарищи. До этого он уже обежал всю толпу, провожавшую легион, высматривал Матиаса или Тобиаса в разных местах, но так и не смог их обнаружить среди многих радостных лиц.  

Он так мало общался с ними из-за своей службы. Всегда был так занят.

Сперва Йенс посетил мастерскую Матиаса. Но никого из друзей там не было. Немногие оставшиеся обитатели подсказали, что в мастерской уже второй день, как никто не бывал. Это дополнительно встревожило Йенса. Он все равно постучал в дверь, стучал сильно и долго, ждал, потом снова стучал, надеясь, что кто-то внутри все же отворит, ответит. Но пришлось идти дальше. С тяжестью на душе, Йенс быстро сбежал вниз по ступенькам, перепрыгивая через многие ступени ближе к концу, он вылетел из той башни и помчался по виадуку.

Триба ремесленников была враждебно затихшей. Ровные стены домов с незрячими окнами, закрытыми на ставни, словно ровная поверхность воды перед бурей на море. Тишина, отвергающая приветливый легкий шум, не доверяющая прохожему тишь кварталов. Где-то перебегали люди с синими повязками, и пару раз Йенс ловил на себе их презрительный взгляд, быть может они признали в нем легионера. Это могли быть маги, а маги не любили легион. 

После мастерской Йенс направился в кофейню.

Оставлять свой путь легионера он не мог. В этом был весь он. И он сопереживал комитету, считал его более адекватным правительством, хотел чтобы город развивался стабильно, хотел гордиться тем, что принадлежит к той части общества, которая воплощает порядок. Менять это на праздную жизнь горожанина, он не мог, хоть изредка он и мог подумать об этом, сидя за чашкой кофе.

Когда он пришел в кофейню, она была полна людей с синими повязками. Множество взглядов впились в него. Легионер. Воин. Не маг. Йенс в смущении вышел оттуда, не увидев дружественных взглядов среди этих чужих очей. Аромат напитка никогда ещё не был таким злобным, этот запах стал чужим в тот момент.

Ни Матиаса, ни Тобиаса, ни Диодора он не встретил среди башен, на воздушных улицах, на виадуках, в кварталах, где жили маги или ремесленники.

Друзья… друзей своих он любил. Йенс подлинно дорожил ими, пусть они не уважали его идеалы, у них были общие вкусы, интересы, жизни переплетались, общая память делала их приятными друг для друга, и после любых событий в их отношениях, Йенс все равно мог увидеть улыбку, которую вызывало его появление на лицах старых приятелей. Для него они воплощали тот самый образ обычной жизни, ради сохранения которой он и бился с гоблинами или островитянами, терпел лишения в походах, преодолевал трудности.

И Йенс успел только подумать о Гликерии, когда его окликнул другой легионер.

— Командир Йенс!

— Да?

— Вас вызывают в казармы. Легат Дитрих.

Однажды утром рабы просто вышли из них, и вместо того, чтобы подняться к своим ткацким станкам, они просто пошли по виадукам под окнами достопочтенных магов и богатых купцов. А те уводили подошедших к ним жен и детей и в глубине покоев обнимали, прижимали к себе в утренней полутьме, будто так их можно уберечь от социального шторма.

Все те люди, что вышли в тот день, повязали себе на руки сокровенные синие повязки. Среди них оказались и немногие маги, их синие повязки были шелковыми.

Это были синие ленты протеста.

В Казармах ещё не знали об этом.

Йенс любил гулять по ночам. Дитрих встретил его, когда тот возвращался в свою башню из увольнения.

— Приветствую вас, легат Дитрих, — бодро сказал Йенс.

— Здравствуй, Йенс.

И тогда Йенс, который не был лишен проницательности, уловил едва заметное волнение. Кроме того, конечно, что сам легат встретил его на виадуке при первых лучах солнца.

Облака внизу были золотистыми. Птицы пели, оседая на карнизах башен. Людей не было, кроме патрульных на других переходах.

— Что-то случилось, легат Дитрих?

— Да, случилось, Йенс. Ты командуешь отрядом.

"Командуешь… отрядом, командуешь…" — легионер повторял про себя услышанное.

Но почему-то эта новость не радовала его. Он лишь ощутил, словно радость была здесь когда-то, но теперь была только мысль о том, что случившееся является чем-то очень хорошим. Привкус без вкуса, послевкусие без удовольствия. Но все же он отчеканил с формальной бравадой:

— Большая честь для меня, легат Дитрих!

— Только время скажет, заслужил ли истинно ты эту должность, — с предостережением сказал Дитрих, а затем снизив голос продолжил, — идем в башню, мне нужно тебя предупредить.

Они прошли в казарму, легионеры внутри приветствовали легата, а знакомые сослуживцы встретили Йенса одобрительными взглядами. На самом верху башни они зашли в пустой зал, где проходили общие сборы. Сейчас там было пусто.

— Легат Дитрих, — заговорил Йенс, как только закрылась дверь, — если нужно сделать что-то не слишком благородное…

Дитрих сверкнул неодобрительным взглядом, и Йенс осекся.

— От тебя не требуется ничего такого, Йенс. Ты легионер, а не шпион. Мне только нужно тебя предупредить, что в городе скоро будут волнения. Возможно уже начались.

— Но в чем дело? — Йенсу стала передаваться тревога Дитриха.

— Маги.

— Заговор магов, о котором все говорят? — Йенс сам удивился, как мягко это произнес.  

— Да, комитет знал. Все давно все знали. И все равно никто ничего не сделал.

— Легат Дитрих, — Йенс пытался говорить ровно, — я уверен, если комитет знает о том, что заговорщики переходят к действию, то будут приняты меры.

— Нет.

— Почему… почему нет?

— Комитет не желает враждовать с магами. Я был у Продрома.

В зале становилось светлее. День подступался. А с ним и ощущение грядущей суеты, теперь омраченное ожиданием удара судьбы.

— Продром не верит в заговор?

— Он знает про заговор. Он все знает и все понимает, Продром патологически бездарен и слаб. Но это не наше дело, — Дитрих будто блуждал в мыслях, а теперь собрался, — слушай, Йенс, твое дело сейчас твердо стоять за власть комитета. Враги нанесут свой удар, и мы должны отбиться. Это наш город, и нам некуда отступать в нем. Легион издревле защищал и поддерживал власть псиоников. И теперь это возможно наша главная битва за всю короткую историю Мерхона. И возможно… — и тогда Дитрих выдержал паузу, — враги победят, и нам придется продолжить сражение уже после восстания. Ты понял меня?

— Я понял вас, легат Дитрих.

— Отлично, парень. Я рассчитываю на тебя.

— Да, легат.

— Ты командуешь первым отрядом первого полка, вот мой приказ, — и он протянул ему свиток, перевязанный алой лентой и скрепленный бордовой печатью легиона, — ты был хорош в походе на Бингор, — и тогда настрой Дитриха стало теплым и располагающим, — восстание грядет, будь готов, соратник.

"Соратник," — отметил про себя Йенс, подобное обращение со стороны полководца считалось предельно ласковым.

Легат легиона ушел, оставив свежего командира отряда наедине со своим чувствами от нового назначения и новости о битве, в которой предстоит участвовать.

И Йенс задумался о том, почему легат сказал ему это здесь, а не объявил об этом перед всеми войсками, чтобы дать всему легиону нужный заряд и втянуть их в своей упреждающий замысел.

"Он так спешил? Или во всем легионе не наберется и целого отряда из тех, на кого он может положиться?" — размышлял легионер. 

Синяя ткань отнюдь не была дешёвой. Леандр знал об этом, и все равно приказал своим подручным закупить именно этот цвет. Символика была важнее денег. Синий был цветом мысли, а мысль была прерогативой магов, мышление было миссией их сословия. А потому ленты для участников восстания, действующих и поддерживающих, были именно синими.

Город медленно закипал.

Рабов, которые ещё вчера направились к правительственной трибе разогнали легионеры второго полка, опытные каратели, прошедшие через множественные подавления рабских восстаний в континентальных владениях Мерхона. Как гоблинов, они гнали людей. Продром написал приказ о том, чтобы рабы были разогнаны без кровопролития, поэтому их просто сильно били, калечили, ломая ноги и проламывая головы, выбивая зубы и глаза, но не убивали.

Большая часть граждан либо плевались от этой новости, либо начинали испытывать гнетущий страх, который медленно нарастал. Люди знали о магах и все чаще говорили между собой о заговоре.

Рабские волнения продолжились в других местах города. Рабы отказывались трудиться, в некоторых мануфактурах даже начали крушить станки. Торговля в городе приостановилась, горожане старались не выходить на улицу. Патрули легионеров наводнили виадуки, их отряды сновали в отдаленные башни, где располагались мастерские, чтобы подавлять рабов.

Для той небольшой части граждан, которые обладали внутренним огоньком, наступило время для дыхания. Эти люди и вязали себе на руки синие ленты, которые заговорщики раздавали всем желающим.

В обществе начал расшатываться порядок, и эти граждане ощутили жизнь, ведь там, где действие расходилось с порядком, возникало природной движение. Голубое небо в их глазах стало особенно голубым, насыщенным новыми надеждами, а лучи солнца стали искрящимися.

Молодые маги и взрослые дети купеческих семей, они выходили на улицу даже в эти опасные дни, и чувствовали, как их обдувает свободой, а все вокруг видится им иным. Они гуляли по воздушным улицам и распевали песни, пока не встречали патрули.

Легионеры не трогали этих граждан, но смотрели на них с недоверием, как и сами граждане на легионеров. Злоба в воздухе чувствовалась ярче с каждым днем. 

Волнения рабов стали стихать. Торговля на разнос возобновилась, хотя рынки воздушных улиц ещё пустовали. И тогда грянула следующая новость. Война.

На Мерхон напали. В континентальные владения города вторгся один из вассалов города Эр.

Когда она коснулась меня, показалось - вернулась в прошлое. Где всë ещë было красиво, мирно, чисто.

Сложно быть игрушкой после конца света...

Она захотела спрятать меня в мешок, но одумалась в какой-то последний миг. Не решилась.

Прижала к груди. Это она зря: в самый неподходящий момент не успеет высвободить руку, дать достойный отпор.

Не хочу быть причиной смерти - ещë раз.

Она выбралась из под завалов: мягко и легко, едва касаясь ногами скрипучих полов. Спрыгнула вниз с небольшого навеса, легко спружинили ноги. А я смотрела наверх: небо больше не синее. Его затянуло зеленоватое, отвратительное марево токсичных облаков; и я всë равно рада была его видеть.

Разрушенный город, царство природы. Последняя насмешливо возвращала себе то, что люди столетиями отнимали пластиком и бетоном. А теперь место цветастого сайдинга заняли густые побеги плюща, и лежащий слоями мох.

Красные цветы расцветали большими, яркими бутонами. Хотелось предупредить новую хозяйку - к ним нельзя подходить! Яд, отрава в цветастой обëртке.

Гниющие трупики крыс и ворох костей служили доказательством опасности: и всë одно это не останавливало тех, кто не усрел понять - новый мир не прощает наивных.

Девчонка умнее прочих: даже не смотрит в их сторону. Хочу еë похвалить, да голосовой модуль вышел из строя, наверно, вечность назад.

Ушей коснулся отчаянный, надсадный стрëкот арзиновых двигателей. Малышка растерянно остановилась: всего на мгновение. Выживать умела - нашла пузатый остов жестяного фургона прежде, чем я обратила на него внимание. Скрежет ржавого металла: закостеневшие петли дверей не желали поддаваться слабым детским ручонкам.

Стрëкот нарастал, обращаясь в рëв: будь у меня сердце, стучало бы молотом.

Я выпала лишним грузом на землю. Что ж, мне не стоило питать лишних надежд с самого начала. Я не видела, но слышала, как девочка смогла распахнуть дверцы, прячась в насквозь дырявом чреве фургона.

Мотоциклы. Я насчитала пятерых. С оружием, гораздо старше моей новой хозяйки. Мертвяки. В глубине глаз - признаки смерти. "Гибель", как чума распространившаяся после катаклизма, щекотала жизнь тех, кому не посчастливилось умереть сразу же.

И медленно выедала душу у тех, до кого сумела дотянуться лапами.

Вооруженные пульсарами, спрышгули наземь: изредка, их собратья забредали в ту комнатушку, где я покоилась прежде. Иногда находили забавным приподнять моë тельце, и швырнуть куда-нибудь ещë: быстро осознавали, что сломана и выручить за меня уже ничего не получится.

- Чуете, каа? Жизнью, жизнëхонькой пахнет! - они пробовали ноздрями воздух на вкус. - Поищем, ага?

Многоголосое, азартное согласие.

Я видела, как мою старую владелицу поймали им подобные. Крики, плач, мольбы о помощи: я пыталась ей помочь, правда! Но когда в тебе едва ли локоть роста, тебе нечего противопоставить чудищам в людских обличьях.

На животе до сих пор вмятина от подкованного сапога: пинок не выбил из меня духа, лишь переломал связующие системы. А мне оставалось лишь гнить и надеяться, что батарея сядет раньше срока и я смогу упокоиться навеки.

- Гыр. Идешь?

- Вам охота, вы и ищите. Лениво. Нет здесь никого, кроме крыс!

Один из мертвяков решил остаться, доверив поиск остальным. Казалось, слышу, как замерло сердце в груди девчонки. Остов фургона лишь чудом не дребезжал от колотившей еë дрожи.

Решила, что когда найдут, я зажмурюсь. Не хочу ещë раз видеть, как утаскивают человека. Когда-то давно спорили, что разум, основанный на нейросети никогда не станет равен человеческому - потому что не способен осознать что такое страх.

Кажется, учëные были не правы.

Когда мертвяки находили человека, непоражëнного "гибелью" - выглядело так, словно сама смерть тащит его на аркане в преисподнюю.

Четверо утопали: шли по ложному следу девчонки. Либо при ней фиал, либо сейчас пойдут еë шагами до моего прежнего лежбища.

Второе.

Не останься этот самый Гыр здесь, сказала бы - девчонке повезло. Сейчас его собратья вернутся с пустыми руками, и вот тогда уж ей не сдобровать.

Мертвяк шмыгнул носом, оставшись в одиночестве и вдруг признал правоту собратьев. Живая здесь, живая рядом.

В поражëнном "гибелью" мире не осталось ничего ценней тех, в ком плескались остатки незамутнëнной, самой настоящей жизни.

Снял с плеча пульсар: взведëнное орудие отозвалось едва слышным гудением компенсаторов.

- Кис-кис-кис! Выходи. Не обижу.

Мëртвый голос не обещал ничего хорошего. Мертвяк шагал мягко, бесшумно, почти на кошачьих лапах. Обошëл фургон посолонь: уже догадался, что жертва внутри.

Я надеялась, что в нëм взыграет жадность: не позовëт остальных, решит присвоить жизнь девчонки себе. Мертвяки от макушки до пят состояли из махрового эгоизма.

Так и вышло.

За десятилетия бездействия успела привыкнуть к отчаянью. Когда крохотное желание помочь закрывается исполином осознания своей беспомощности.

Если только не...

Открытый порт.

Один из мотоциклов не простой. DIAMOND, спортбайк с мощным двигателем, нейросетевым круиз-контролем и навигатором.

С удалëнной активацией. База данных гласила, что их не больше тысячи во всем мире: если не считать подделок, не привязанных к хозяевам, доступным к взлому.

Как же сразу не обратила внимание?

Нейросеть мотоцикла была бессловесна: проще моей, не такая мудрëная. Отвечала короткими сигналами: обменялись с ней данными.

- Ну-ка, пр-роверим! - мертвяк дëрнул дверцу фургона на себя: жестянка легко поддалась его напору, распахивая чрево. Я послала мотоциклу запрос: стальной конь, подчиняясь моей воле, взревел двигателем. Мертвяк вздрогнул и оглянулся - слишком малый шанс, что девочка воспользуется моментом, оттолкнëт мерзавца и сможет бежать.

Шанс малый, но больше мне ей предложить нечего

А потом случилось то, чего не ожидала сама.

Девчонка врезалась мертвяка: ударила ногами с короткого разбега. Этого хватило, чтобы он, нелеповскинув руки, повалился наземь. Я видела не всë: лишь как тучу пыли поднял рухнувший на землю пульсар. Сквозь него ребячий, очерченныйстранной вспышкой силуэт и полный озлобленности оскал.

Она давно разменяла ребячью наивность на взрослую жестокость. Помню, один из мертвяков говорил - посреди великой Пустоши нет детей.

Только взрослые.

Выходит, был прав.

Кол вспыхнул огнëм: как давно я не видела подобного пламени. С размаху, не давая противнику встать, онавсадило его в распластанное на земле тело.

Мертвяк, успев лишь выдохнуть, выгнулся, но не издал ни звука. Заколотился в предсмертных конвульсиях.

Девчонка, недолго думая, подхватила меня: неужели решила спасаться со мной? Я ждала, что вот-вот застрекочат пулсары дружков мертвяка. Что малышка споткнëтся, рухнет как подкошенная.

Но удача сегодня была на нашей стороне...