Глава 1. Клуб «Секс за 30» открыт.
Катя открыла дверь с тем же выражением, с каким она обычно подписывала постановление об аресте: твёрдо, без иллюзий и с ноткой усталой победы. Щелчок замка был почти торжественным, цепочка лязгнула, как эхом старых решений, и лишь потом на её лице проявилась настоящая улыбка — не для клиентов, не для соседей, а только для этих трёх.
— Проходите, гражданки. Алименты ещё не пересчитала, но вино на столе, свечи зажжены, право на личное мнение восстановлено. Вечер официально признан терапевтическим.
Сзади послышалось осторожное постукивание каблуков — это Юля, в своей светлой рубашке, джинсах и с неизменной холщовой сумкой, в которой прятались авокадо, киноа и банка, гордо помеченная этикеткой: «веганское умами — вкус, способный исцелить тоску».
— Я принесла киноа, безглютеновые чипсы, греческий йогурт, немного микрозелени и вот это, — она потрясла банку. — Оно даже разбитое сердце делает сочным. Проверено: три клиента, один бывший — все сказали «ммм».
— Надеюсь, бывший не подавился, — буркнула Катя, захлопывая дверь. — А то опять звонки из морга. И объясняй потом: это не душевное убийство, а просто спецприправа.
Юля закатила глаза, но слегка улыбнулась. Её глаза, уставшие, но добрые, изучили квартиру: как всегда — безупречный порядок, свечи расставлены по фэншую, бокалы выстроены по парам, как будто вино будет пить сама пара — страсть и трезвость.
В следующую секунду дверь затряслась от грохота. Вошла Ольга. Вернее, ввалилась — с рюкзаком за плечами, ботинками, будто она только что вышла из экспедиции по пересечению мужского инфантилизма.
— Если это не сало и не водка, я разворачиваюсь, — заявила она вместо приветствия, громко шмякнув ключи на комод. — Катя, микроволновка жива? Или ты до сих пор греешься теплом своей юридической правоты?
— Всё работает, кроме демократии и веры в мужчин, — отрезала Катя. — Плечо болит, голос осип, но дух боевой. Как обычно.
Ольга уселась, не снимая куртки. Её лицо выражало смесь усталости, иронии и абсолютного равнодушия к формальностям. Она была той, кто сначала режет, а потом спрашивает — не только на работе, но и в жизни.
Последней появилась Ася. В пальто с запахом, в берете цвета «вино на закате», с серьгами в форме театральных масок и глазами, полными недосказанного сценария.
— Ну что, дамы? Кто на этой неделе познал плоть, утратил достоинство или хотя бы перестал есть по плану? Я допускаю даже банку сгущёнки в одиночестве и плач под видео с котами. Главное — быть честной.
— Я не написала бывшему. Ни разу. — Юля торжественно поставила бутылку на стол. — Неделя чистоты. Я готова к вручению ордена Зрелости.
— Ты написала его собаке, — вставила Катя. — «Передай папе, что он мудак». Это как минимум эмоциональное насилие.
Ольга расстегнула куртку, достала банку пива, шумно открыла. Булькнуло, как что-то в душе.
— Всё. Клуб «Секс за 30» официально открыт. Устав, печать, кодовое слово — «лубрикант». Кто за?
— Я бы повесила табличку: «Без шуток о биологии не входить», — кивнула Катя.
— А зря! — оживилась Ольга. — Сегодня на приёме девочка: «Доктор, у меня сухо…» — «Сколько лет?» — «Восемнадцать» — «Ты просто не любишь его, милая».
Юля покраснела, смешавшись между эмпатией и недовольством:
— У неё драмкружок вместо секса, — хмыкнула Ольга. — А у нас — терапевтический круг и вино.
Ася села на подоконник, закурив воображаемую сигарету.
— У меня всё пересохло, когда парень явился в носках с пальмами. В сланцах. И с авоськой. Даже вагина сказала: «Сдаюсь».
— Обсохло, — небрежно поправила Катя.
— Спасибо, граммар-наци, — улыбнулась Ольга. — Новый диагноз: эмоциональная сушня.
Юля открыла бутылку, налила всем. Её руки дрожали чуть-чуть — от кофеина, тревоги и лёгкой веры, что сегодняшний вечер — снова спасёт.
— За нас, — сказала она. — За то, что мы не притворяемся. Ни в браке. Ни в одиночестве. Ни на этих встречах.
— За то, что мы друг у друга, — добавила Ася.
— И за право вслух говорить слова «лубрикант» и «я устала быть сильной», — вставила Ольга.
— За женщин, которые уже не ждут спасения. Они — сами себе спасение. Но всё равно мечтают, чтобы кто-то поднёс чай.
Катя встала. Не как хозяйка. Как судья.
— Только не снова курьер…
На пороге стоял парень. Молодой. Щёки как помидоры. В руках коробка.
— «Дары природы». На имя «Клуб Секс за 30»?
Катя посмотрела на коробку, как на улики. Руки не дрожали, но подбородок выдал: усталость прятать слабость. Она взяла посылку, хмыкнула и повернулась к подругам, не говоря ни слова — просто подняла коробку, как бы говоря: «ну, держитесь».
— Вино, сыр с трюфелем, шоколад с морской солью... — начала Ася, заглядывая в коробку, — и... да! Та-даам! Две упаковки клубничного лубриканта!
— У нас вино и смазка — как у нормальных людей соль и хлеб, — заметила Ольга, откупоривая пиво.
— Я заказала, — невозмутимо призналась она. — Штаб должен быть укомплектован. Стратегия требует дисциплины.
— Ты хотя бы читаешь аннотации? — хихикнула Юля, уже разливая вторую порцию вина. — Вдруг там «создано для бурного секса, желательно вне института брака и на балконе»?
— Юль, я врач. Меня ничем не удивишь. Вчера одна пришла с запросом: «У меня зуд и тоска». Я прописала ей пробиотики и секс с уважением. Облегчение началось ещё до аптеки.
Ася вздохнула, села ближе к полу — её любимое место. По её мнению, "женщины за тридцать должны уметь сидеть где угодно: в ресторане, в углу, в одиночестве и в себе".
— Мне иногда кажется, что секс стал как подписка на стриминг. Надо продлевать, обновлять, следить за качеством. А ты хочешь просто лечь — и чтобы тебя тронуло.
— Или не тронуло, — вставила Катя. — Удовольствие — это когда тебе ничего не должны. Ни ты, ни он.
Юля вздохнула и посмотрела в вино как в портал.
— А у меня сегодня клиентка плакала, потому что муж перестал трогать её после родов. Она сказала: «Я как табуретка в коридоре. Стою. Молчу. На мне никто не сидит».
Повисла тишина. Даже Ольга не пошутила.
— Может, она просто табуретка в чужой квартире, — тихо произнесла Ася.
— Или в своей. Только ключ давно не её, — ответила Катя. — Это же и есть взрослость, девочки. Понимать, что не каждый, кто тебя гладит, тебя любит. И не каждый, кто уходит, тебя теряет.
Ольга кивнула, и это было редкое: её «кивки» дороже слов.
Она тостов не говорила. Она пила. А когда допила — поставила стакан так, будто подписала приказ: «Жить».
— Катя, а ты кого-нибудь любила после развода? — вдруг спросила Юля. Тихо. Но в комнате это прозвучало громче, чем звонок.
Катя не сразу ответила. Она аккуратно села, поправила рукав пиджака, будто ей нужно было выровнять себя.
— Я? Нет. Я... использовала. И позволяла использовать. Мы были взрослые, воспитанные, согласные. Секс — как аренда квартиры. Без переплаты и с условиями. Любовь — это когда хочешь остаться, даже если там нет мебели.
— Ася, ты чего молчишь? — спросила Ольга. — У тебя ж актёр. Или уже экс?
Ася закатила глаза, как будто там был целый сериал.
— Он пришёл ко мне в ролевом костюме. Без шуток. Полицейский. С игрушечными наручниками. Я... не смогла. Я ржала минут десять. А потом сказала: «Задержите мою самооценку, она ушла без штанов».
Юля прыснула в бокал. Катя усмехнулась. Ольга хлопнула себя по коленке.
— Надо составить список вещей, которые официально больше не возбуждают, — предложила Ася. Носки с пальмами. Тигровый принт. Фразы «я другой», «я ещё не готов», «давай просто поживём вместе».
— Добавьте: «Ты слишком сильная женщина», — сказала Катя. — Как будто это диагноз. Или проклятье.
— Я как-то спросила одного: «Что ты чувствуешь, когда я молчу?», — вспоминала Юля. — Он сказал: «Что ты задумала». Всё. Я вышла в халате. И пошла в магазин. Без денег. Просто подышать.
— Юль, ты звучишь как диагноз «шепчущий невроз», — съязвила Ольга.
— Я просто живу. И жду, когда вселенная мне подмигнёт. Хотя бы в образе кассира «Перекрёстка», — парировала Юля.
Они снова пили. На этот раз тише. Без тостов. Потому что иногда пить — это просто глотать, чтобы не проглотить себя.
Ася достала блокнот. Он был весь исписан — почерком нервным, живым, как сердце в истерике.
— Я начала писать. Пьесу. Про нас. Ну… вдохновлённую. Там есть сцена, где четыре женщины пьют на кухне. Одна говорит: «Я не одинока. Я просто живу без свидетелей». А вторая: «А я — как драма. Хочется сыграть, но не хочется повторять».
— Это кто из нас? — спросила Катя.
Юля потянулась к телефону. Экран загорелся — шесть сообщений от бывшего. Все с эмодзи. Все без смысла. Она нажала «удалить». Не читая.
— Я сегодня впервые поняла, что можно быть собой — и этого хватит. Не для кого-то. А просто. Себе.
— Вот бы это понимание приходило утром. А не под вино. И не в сорок.
— Лучше позже, чем с ним, — резюмировала Ольга.
За окном шёл мокрый снег. На балконе гудел ветер. На плите закипал чайник, но никто не вставал. Потому что в этой комнате никто не требовал тепла. Они его делили.
— Катя, а мы когда-нибудь расскажем детям, как всё было на самом деле? — спросила Ася.
— Только если будем пьяны и в тапках. И с запасом вина, — ответила Катя.
Юля закуталась в плед, обняла подушку.
— А вдруг всё, что мы сейчас говорим — они когда-то прочитают? И скажут: «Мама была неидеальна. Но живая».
— А ещё — живая вино, живая лубрикант и живая Юля, — хмыкнула Ольга.
«Женщины не разбиваются. Они просто пересобираются из новых деталей».
И добавила — про себя: И это — начало. Даже если кажется концом.
— Я вот думаю, — сказала вдруг Катя, разглядывая крошки от сыра на салфетке, — сколько из нас выбрали своих мужчин по любви. Не по привычке, не от страха, не по схеме «он хороший», а просто — потому что сердце ёкнуло.
— Сердце? — фыркнула Ольга. — Я своих выбирала по принципу «умеет ли выносить мусор и не орёт ли на официантов».
— Мда. — Ася потянулась к бутылке. — Мой первый вообще носил очки без стёкол и читал Камю вслух в маршрутке. Я была уверена, что это и есть «интеллектуальная любовь».
Юля прикрыла глаза, словно проверяя себя на прочность.
— А я... я выходила замуж, потому что была уверена — если не выйду сейчас, то никогда. Мне было 28. Он был… нормальный. Стабильный. Тихий. А потом стал тише, чем мои мысли. И я ушла. Потому что не слышала даже себя рядом с ним.
— Ну вот. — Катя откинулась на спинку дивана. — Мы сами себя предали — в разное время, по разным причинам. И теперь приходим сюда… не чтобы вспомнить, как было хорошо. А чтобы простить, что было как было.
— И чтобы пожрать, — вставила Ольга. — Катя, где твои легендарные маслины?
Катя, вздохнув, поднялась и направилась к кухне. На ходу пробормотала:
— В холодильнике. Справа от «пиццы из одиночества» и слева от «сыра, который всё понимает».
Когда она скрылась, Юля подошла к книжному шкафу. Там — целая армия юриспруденции, стильно обложенных и будто не тронутых рукой.
— Знаешь, что самое ироничное? — произнесла она, глядя на одну из книг. — Катя защищает женщин, которые через это проходят. Но сама даже не позволяет себе разозлиться на своего бывшего. Она его не обсуждает. Никогда.
Ася встала, подошла к Юле и тихо добавила:
— Потому что если она начнёт, то не остановится. А она у нас сильная. «Урон не принят».
Катя вернулась с миской и бокалом — налитым по край. Видимо, её тоже слегка задело.
— Что, шепчетесь? Думаете, я из тех, кто заплакал на «Титанике»? Девочки… Я рыдала на «Матрице», когда Нео выбрал таблетку. Потому что я бы выбрала вторую. Всегда вторую. Не синий, не красный. А третью — ту, которую сама придумала.
Ольга одобрительно кивнула.
— Вот почему ты в суде — как терминатор. Холодная, точная и с фразой «возражаю» вместо «доброе утро».
Катя села, уже с улыбкой.
— А ты — как пиво. Горькая, освежающая и внезапно оказываешься под кроватью не одна.
— Ты? — Катя задумалась. — Ты как сломанный айфон. Всегда на грани разрядки, но когда работает — освещаешь всё вокруг.
Юля рассмеялась. Слёзы брызнули от смеха — или не только от него.
— Ты — как курс по саморазвитию. Все знают, что нужен, но боятся начать, потому что вдруг что-то изменится.
Они смеялись долго. И этот смех был не из лёгкости — из узнавания. Они впервые описали друг друга не как героинь, а как себя. Без брони, без шуточек. Почти нежно.
Катя допила вино, посмотрела в пустой бокал.
— Знаете, мне иногда снится, что я снова двадцать. И снова в этом городе. И я иду на свидание. И думаю: «А вдруг?» И просыпаюсь — и думаю: «Слава богу, нет».
— Мне снится, что я замужем, — призналась Юля. — Снова. За ним. Но в этот раз — я знаю, как уйти. Быстро. Без крика. Просто встать и уйти. Во сне я умею.
Ася провела пальцем по краю стакана.
— А мне снится, что я беременна. От него. И он говорит: «Ну, решай сама». И я кричу: «Я уже решила — быть собой. И без тебя». И просыпаюсь. И ничего не беременна. Только этой пьесой, что внутри растёт.
— А мне не снятся мужчины. Мне снятся органы. Почки, матки, простаты. Работа, блин. А иногда — женское тело. Как карта. И я всё ищу в нём место, где у женщины спрятана её сила.
— Нашли? — спросила Катя.
— Пока только печень. Но думаю, что где-то рядом.
Они выпили ещё. Было уже тепло. И безопасно. Всё ещё грустно — но по-доброму.
— За то, что у каждой из нас был момент — когда казалось, что всё. И мы выбрали: жить. Не «как раньше». Не «как надо». А просто — заново.
И выпили. И снова помолчали.
А потом вдруг загудел домофон. Опять.
Катя вскинулась. Подошла, нажала кнопку.
— Это к вам доставка ещё одна. На имя «Штаб любви»? Записка внутри. И… игрушечный мегафон.
— Что?! — обернулась Катя.
— Это я. Написала в «сексуальный бутик» через сайт. Сказала, что «женщинам нужен голос». Попросила мегафон. Пригодится. Для постели. Или для митинга.
Катя закрыла глаза, не зная — плакать или хохотать.
— Ладно. Клуб «Секс за 30» — вооружается. С любовью. С иронией. С лубрикантом. И теперь — с мегафоном.
Ася достала блокнот. Записала:
«Мы не теряли голос. Просто слишком долго шептали».
Когда дверь закрылась за курьером, Катя осторожно поставила коробку на стол. Все смотрели на неё как на реликвию.
— Ну что, достаём голос? — усмехнулась Ольга и первой схватила мегафон.
Она нажала на кнопку. Он завизжал, как капризный ребёнок.
— Проверка связи! Женщины, которым надоело объяснять, что «нет» — это полное предложение!
— Внимание! — подхватила Ася. — Если вы ищете свою ценность во мнении бывшего — выключите Wi-Fi и сходите на маникюр. Спасибо за внимание.
Катя взяла мегафон, посмотрела на него и выключила.
— А у меня нет желания кричать. У меня есть желание, чтобы кто-то просто подошёл, сел рядом и молчал. Без объяснений. Без выводов.
— Катя… — начала Юля, но та подняла руку.
— Всё нормально. Правда. Просто не всё всегда надо вслух. Иногда самое важное — в тишине.
Ольга закатила глаза, но не грубо. Скорее с нежностью, как бывает с самыми близкими.
— Так, всё. Хватит душевного стриптиза. У кого-нибудь есть что-то более возбуждающее, чем воспоминания о несбывшемся?
— У меня, — сказала Ася, вставая. — Я принесла подарок. Не курьерский. Личный.
Она открыла свою сумку и достала... пачку писем. Настоящих. Написанных от руки.
— Это что? — удивилась Юля.
— Нет. От другого. Первого. Я их хранила. И сейчас перечитывала. И поняла — он никогда не любил меня. Он любил меня, когда я молчала. Когда я смеялась. Когда я слушала. А когда я начала говорить — он исчез.
— Почему ты их держишь? — спросила Катя.
— Потому что я тогда ещё была другой. И эти письма — как открытки из той жизни. Где я всё ещё надеялась, что кто-то меня поймёт. Не примет. Не спасёт. А просто поймёт.
Юля взяла одно письмо, не открывая. Долго держала в руках.
— Я однажды сожгла всё, что было связано с моим бывшим. И фото. И письма. Даже билеты в театр. Но запах остался. В памяти. В теле. В снах.
— Мы же не машины. — Ольга села ближе. — Нельзя стереть. Можно только научиться жить рядом с этой памятью. Как с соседкой. Слегка сумасшедшей. Но неопасной.
Ася кивнула. Она выглядела хрупко. И в то же время — как будто только что пережила бурю.
— Время за полночь. Официально пора спрашивать глупости.
— Например? — оживилась Юля.
— Например… вы верите в любовь после тридцати?
— Я верю. Но не в «бабочек». А в любовь-работу. Где двое сидят, разбирают завалы прошлого и не пугаются обломков.
— Я верю в партнёрство, — сказала Ольга. — Где секс — не обязанность. Где молчание — не наказание. Где можно пердеть под одеялом. Извините.
— Не извиняйся, — хмыкнула Ася. — Это и есть свобода.
Катя встала. Прошла по комнате. Замерла у окна.
— А я... иногда думаю, что любовь — это как метро. Кто-то заходит, кто-то выходит. А ты — просто едешь. И главное — чтобы не потерять сумку и не промахнуться с пересадкой.
— И не садиться рядом с тем, кто орёт по телефону, — вставила Ольга.
Ася рассмеялась, но слёзы блестели в глазах.
— А я… я пока не верю. Но хочу. Это уже что-то, да?
— Это — всё. Иногда «хочу» сильнее, чем «верю».
Они выпили. Опять. Уже не весело. Но как ритуал. Как признание.
— Ты же психолог. У тебя по должности, — сказала Катя.
— Мне иногда страшно, что мы всегда будем только друг у друга. Что никто так и не появится. Что все мужчины — это просто эпизоды. А финальный титр — это мы, сидящие на кухне, с бокалом и историей.
— А что в этом страшного? — спросила Ольга. — Это ли не хэппи-энд?
— Не знаю. Может, потому что внутри я всё ещё та девочка, которая хотела, чтобы её выбрали. Не потому что удобно. А потому что «ты — это ты».
Ася подошла, обняла её сзади.
— Ты уже выбрана. Вот. Мы. Мы выбрали тебя. Каждый раз. Даже когда ты психуешь, влюбляешься в токсиков и цитируешь Фрейда.
— Ага. Даже когда ты гладишь чакры, а не бельё, — добавила Катя.
— Даже когда у тебя ПМС и ты хочешь убить, — кивнула Ольга.
Юля засмеялась и заплакала. Сразу.
Ася села обратно, достала блокнот.
— Надо будет включить это в пьесу. Сцену, где героиня впервые понимает: не все дыры в сердце затыкаются мужчиной.
— Некоторые — вином, — добавила Ольга.
— Некоторые — подругами, — сказала Юля.
— А некоторые — остаются. И это нормально.
Юля уже дремала, завернувшись в плед, когда Катя вдруг встала и сказала:
— Я кое-что сделала. Сегодня. До вашей встречи. Не для обсуждения — просто… мне нужно сказать.
Все посмотрели на неё. Даже Ася отложила блокнот.
Катя прошлась по комнате, как по залу суда. Но на этот раз — без защиты.
— Я сегодня позвонила ему. Своему бывшему. Бывшему мужу.
Повисла пауза. Ольга тихо выдохнула:
— Зачем?
— Просто… захотелось услышать. Его. Его голос. Не для скандала. Не чтобы что-то выяснить. Просто чтобы напомнить себе — почему я больше не с ним.
Юля приподнялась, глядя настороженно.
— «О, привет. Ты где?» — будто мы вчера расстались. Как будто ничего не было. Ни измен, ни судов, ни этих трёх лет.
Катя уселась. Не прямо, не гордо. Просто — как женщина, уставшая быть каменной.
— Он стал… мягким. Или сделал вид. И я вдруг поняла, что я больше не злюсь. Совсем. И это страшно.
— Почему страшно? — спросила Ася.
— Потому что злость держала меня в форме. А без неё… я просто женщина. Не сильная. Не независимая. А та, что когда-то поверила и потеряла.
Ольга потёрла лицо руками.
— Ну, класс. У нас тут вечер откровений. Катя, ты знаешь, что всё, что ты делаешь — правильно. Даже если больно. Ты не обязана быть стальной.
— Ты сама всегда стальная! — вскинулась Катя. — Мы тут все срываемся, признаём слабости, рассказываем сны. А ты? Ты будто вообще не человек, а диагноз «гормональный иммунитет».
Тишина. Напряжение. Ольга медленно встала. Улыбнулась. Но не глазами.
— Знаешь что, Катя? Я тоже человек. Просто я выбираю не ныть. Потому что если начну — не остановлюсь. У меня тоже было «серьёзно», и тоже всё развалилось. Только я тогда не села с вином, а пошла дежурить двое суток подряд, чтобы не сойти с ума.
Ася быстро встала между ними, словно рефери:
— Девочки, стоп. Мы не враги. Мы — главные союзницы друг друга. Просто… у каждой свой щит. И свои слабые места.
Юля подошла к Кате. Села рядом. Обняла.
— Катя. Ты имеешь право на чувства. Даже если это звонок бывшему. Даже если это страх. Даже если тебе уже не двадцать. Мы не тут, чтобы судить. Мы — чтобы держать.
Катя прикрыла глаза. Вино, слёзы, голос — всё спуталось.
— Я просто так устала быть сильной, девочки. Эта фраза звучит, как штамп. А я её чувствую физически. В плечах. В позвоночнике. В подбородке, который я держу выше, чем хочется.
Ольга села снова. Потянулась за бутылкой.
— Мы все устали. Просто по-разному это называем.
— Я называю это «тишина после аплодисментов». Когда спектакль окончен, а ты ещё в костюме. И не знаешь, ты ещё роль или уже снова человек.
Катя кивнула. И впервые за вечер её глаза были мокрые.
Ольга чокнулась с ней бокалом.
— Клуб «Секс за 30» — это не про секс. Это про то, как остаться собой, даже когда хочется исчезнуть.
Юля достала из сумки шоколад. Разломила. Раздала по кусочку. Церемония. Коммунион.
— Давайте. За то, что мы дожили до момента, когда можем быть честными. Даже если больно. Даже если страшно.
Они ели молча. И было вкусно. И по-настоящему.
А потом Ася, глядя в окно, сказала:
— У меня завтра премьера. Первая читка моей пьесы. А я не знаю, хочу ли вообще, чтобы она вышла.
— Почему? — удивилась Юля.
— Потому что там мы. И я боюсь, что если актрисы сыграют нас плохо — это будет как будто жизнь моя сыграна плохо. А если сыграют хорошо — это значит, она уже не моя.
Катя положила руку ей на плечо.
— Неважно, кто сыграет. Мы — и есть оригинал. Мы — подлинник. Без реплик.
— А пьеса? Пусть живёт. Пусть кто-то увидит, каково это — быть живой, уставшей, смешной и честной женщиной.
— А ведь мы реально — клуб. Неофициальный. Без стен и устава. Но с вином, болью, любовью и пунктом «просто можно быть».
Они снова выпили. Без тостов. Просто — чтобы это не кончалось.
И в эту ночь, впервые за долгое время, никто не ушёл домой. Все остались. Спали где придётся. Подруги — как пьяные истины: может, неудобно, но больше нигде ты не такой, какой ты есть.
