Баржа Историй

Представьте себе: Кремль, доклад. Кто-то, с папкой под мышкой, докладывает Владимиру Владимировичу:
— Товарищ президент, вот WeChat! Делаем так же!

Сидят эти «эксперты», хмурятся, поглаживают подбородки, как будто думают: «Ну, сейчас мы выдадим директиву — и миллионы пользователей появятся сами!» А ещё верят, что в Китае реально коммунизм. Ха-ха!

Факт: WeChat никто китайским национальным мессенджером не назначал. Он выжил среди сотен конкурентов сам. Голосовые сообщения — сами придумали. «Моменты» — сами. WeChat Pay, красные конверты, мини-приложения — всё своим умом и трудом. И только через годы стал «порталом госуслуг». Конкуренция, ага!

А у нас что? Назначили МАХ национальным мессенджером. Пользователи могли бы сказать: «А нам-то зачем?» — да их никто и не спрашивал. Главное — блокировка звонков, бюджетные дотации, перекупка блогеров. Классическая «плановая экономика» в стиле ИТ: «Сначала приказ, потом разберёмся, зачем он нужен».

И вот сидят эти эксперты, смотрят на экран: звонки заблокированы, блогеры куплены, отчёты на столе. Радуются, как будто в колхозе картошку собрали. А простые люди сидят и думают: «Может, нам вообще без мессенджеров обойтись?»

Вывод прост: хотите реальный WeChat — забудьте про директивы и ФНБ. Хотите МАХ — готовьтесь к весёлой блокировке звонков, блогерам по указке сверху и отчётам, где цифры растут сами по себе.

И самое смешное: WeChat даже после победы над всеми конкурентами не стал монополией. Китайские «коммунисты» любят конкуренцию больше, чем мы любим «нацмессенджеры».

Представьте: Кипр. Пятый век до н. э. (примерно, но это не точно — у историков всегда «примерно»). Живет себе Пигмалион — скульптор, холостяк, мизогин и, судя по всему, интроверт до мозга костей. Женщин он терпеть не может, зато очень любит тишину, мрамор и чтобы в мастерской никто не трогал его инструменты.

И вот как-то раз Пигмалион берёт кусок слоновой кости, строгает-строгает и вытачивает статую девушки такой красоты, что даже соседи перестали звать его «чудак с молотком», а стали шептаться: «Походу, у него там кто-то есть». Статуя получилась как живая: тонкая талия, правильные черты, и главное — никогда не спорит, не задает вопросов и не интересуется, где он пропадал три дня.

Пигмалион влюбился. Начал дарить статуе серьги, браслеты, платья (да, это тот неловкий момент, когда у неживой женщины больше гардероб, чем у живой). Сидит, шепчет ей:
— Эх, если бы ты могла ответить…

Но статуя упорно молчит. Видимо, ждёт вай-фай.

Тут как раз праздник Афродиты. Все идут веселиться, а Пигмалион идёт просить богиню о личном счастье. Но просит хитро: не оживить статую (чтобы не показаться чокнутым), а просто «жену такой же красоты». Афродита, конечно, всё поняла, но сделала вид, что верит. Пламя на жертвеннике вспыхнуло — значит, будет тебе счастье, странный человек.

Приходит он домой — и вот чудо! Статуя теплая, дышит, глаза блестят, сердце бьётся. Афродита, можно сказать, вручила Пигмалиону идеальную жену: красивая, молчаливая и не спрашивает, зачем у него в мастерской три одинаковых молотка.

С тех пор они жили душа в душу. Хотя… говорят, через год она научилась говорить, и Пигмалион снова начал пропадать в мастерской. На всякий случай.

Весной и летом на склонах Геликона у них там — корпоратив на природе. Аполлон, как всегда, пришёл с кифарой. Потому что без него музыка не начнётся, а с ним — никто её уже не выключит.
В лавровом венке, серьёзный, будто у него ипотека на Парнас. Впереди шагает — он же руководитель хора. За ним девять муз, каждая со своей спецухой:
Каллиопа — пишет эпосы так, что «Война и мир» — это просто пост в телеге.
Эвтерпа — лирика, всё в рифму, даже счёт за коммуналку.
Эрато — любовные песни, поёт, как будто у неё в личке по пять Орфеев в минуту.
Мельпомена — трагедия, с таким лицом, будто только что узнала тарифы ЖКХ.
Талия — комедия, у неё все шутки с подколами Зевса.
Терпсихора — танцы, причём такие, что даже Посейдон в воде пританцовывает.
Клио — история, вечно с блокнотом, «для архива».
Урания — астрономия, смотрит в небо и уверена, что там нет чужих, просто счёт за свет пришёл от Юпитера.
Полигимния — священные гимны, серьёзная, как очередь в налоговую.

На Олимпе, когда Аполлон берёт в руки кифару, всё замирает: Арес перестаёт драку устраивать, Зевс убирает молнию, орёл — крылья. Даже Гера перестаёт пилить мужа… на минуту.
А потом Аполлон бьёт по струнам, начинается хоровод: музы, хариты, Афродита, Арес с Гермесом — все кружатся, как на свадьбе у Диониса, только без разбитой посуды.
Впереди — Артемида, строгая, как тёща, но пляшет так, что Фебус уже третий век не может на неё налюбоваться.

И всё это залито золотым светом, так что выглядит дорого-богато, как реклама греческого туризма.

Нюкта, богиня Ночи, ехала по небу в своей колеснице, запряжённой чёрными конями. Лошадей опять не кормила — экономит. Всё закутала в темноту, как бабушка, которая решила, что «пора шторы закрыть». Звёзды, её дети, как обычно, толпились вокруг, щебетали и мигали, пытаясь привлечь внимание, но у Нюкты было настроение «не разговариваю».

На востоке робко замаячила Луна — Селена. Её колесницу тащили круторогие быки, которые выглядели так, будто их только что выдернули из постели. Селена ехала медленно, величественно, в белом платье, но с лицом «ну хоть кто-то оценит мой выход сегодня?». Целый оборот по небу сделала — и в грот к своему Эндимиону. Лежит он там в вечной дремоте. Селена ему шепчет, гладит… а он — ноль реакции. Видно, настолько любит, что даже не просыпается.

Тем временем на востоке зашевелилась Заря — Эос. Вылетела в розовом, как будто собралась на фотосессию, и начала поливать землю росой. Зачем? Никто не знает. Но красиво. Всё заблестело, запахло цветами, и деревья такие: «О, новый день!».

И тут — главный выход. Солнце-Гелиос. Золотая колесница, крылатые кони, венец на голове — типичный парень, который не может просто выйти из дома, ему надо «с пафосом». Звёзды при виде него быстренько сворачиваются, как посетители бара, когда включили свет. Гелиос катится по небу, раздаёт свет и тепло, но уже поглядывает на часы: когда там в Океан к золотому челну, чтобы до утра отлежаться?

На небе всё как всегда: ночная смена передала утренней, утренняя — дневной, а дневная уже думает, как бы смыться.

Глубоко под землёй живёт Аид — такой себе старший брат Зевса, но без солнечного курорта, зато с подвалом размером с полмира. Солнце туда не заглядывает никогда, а если бы и заглянуло, то получило бы депрессию и уехало обратно.

Дороги туда — как в старые дворы: тёмные, с пропастями, и без указателей. Речки там мрачные, каждая со своим характером. Стикс — священная, и боги ей клянутся (наверное, потому что Wi-Fi в подземке не ловит). Коцит и Ахеронт — это как два вечно плачущих соседа: первый жалуется на жизнь, второй на тарифы.

Есть ещё Лета — вода, от которой всё забываешь. Местные пьют её, чтоб не вспоминать, что у них теперь вечный all inclusive без солнца. Пейзаж так себе: поля с бледными цветами асфодела, и бестелесные тени, которые тихо ноют. Звучит это примерно как шуршание пакетика с чипсами в кино — вроде тихо, но на нервы действует.

На выходе (которого нет) сидит трёхглавый Кербер. Он, как строгий консьерж: назад не выпустит, а на шее у него — змеи. Для антуража.

Харон — местный перевозчик. По легенде, назад он никого не возит. По факту — просто очень принципиальный таксист, которому не заплатили.

Аид с женой Персефоной сидят на золотом троне. У него — эринии, богини мщения: ходят с бичами и змеями, как ЖЭК с проверкой счётчиков. Судьи Минос и Радамант — те самые, что выносят вердикт: «А ты зачем вообще сюда пришёл?»

Там же тусуется Танат, бог смерти. В чёрном плаще, с мечом и гигантскими чёрными крыльями. Он как курьер, только забирать приходит. Рядом Керы — такие, что летают над полем битвы и радуются, когда кто-то падает.

Но есть и Гипнос, бог сна. Милый парень: прилетает с маковыми головками и жезлом, смыкает глаза, и ты в отпуске. Зевс, говорят, от него тоже спит без будильника.

Дальше — отдел сновидений. Там есть хорошие сны, есть страшные, есть такие, после которых гуглишь «что значит лететь без штанов». Есть ещё лживые сны — как новостные паблики.

По коридорам бродит Эмпуса с ослиными ногами и Ламия, которая крадёт детей. И Геката — начальница всей нечисти, с тремя телами и тремя головами, которая гуляет безлунными ночами с собаками и, судя по всему, терпеть не может, когда люди счастливы.

В общем, если Олимп — это Греция all inclusive, то царство Аида — это хостел без окон и с очень активным комендантом.

Высоко-высоко, где ни дождя, ни снега, а лето круглогодично и без комаров, сидит себе Зевс — главный начальник всего. Сидит не один: вокруг вся божественная команда. Тут и жена его Гера (с тем самым взглядом, от которого у любовниц сразу портится настроение), и Аполлон с Артемидой, и Афродита, и Афина… полный набор, короче.

На входе — три оры. Это такие древнегреческие консьержки: открывают врата Олимпа, когда боги решают «спуститься на землю» — обычно, чтобы кого-нибудь полюбить, наказать или и то, и другое.

Атмосфера на Олимпе — как на курорте «для своих»: всегда светло, тепло и никто не думает про отопительный сезон. Внизу, на земле, зима сменяет лето, люди то радуются, то плачут, но это уже их проблемы. Тут, наверху, если и бывают грусти, то они длятся максимум до следующего бокала нектара.

Чертоги у богов золотые, построил всё Гефест — бог-строитель, который, видимо, был ещё и архитектором, и электриком. В центре зала — трон Зевса. Высокий, блестящий, а сам Зевс сидит на нём с таким видом, как будто он и молнии придумывает, и планёрки ведёт. Рядом у него богиня мира Эйрена (похоже, она тут для фотоотчётов) и крылатая Ника — богиня победы, вечно готовая вылететь куда-то с поздравлениями.

Заходит Гера — в платье, что называется «да, я жена главного». Боги встают, кланяются, а она садится рядом с Зевсом. Рядом с ней Ирида — богиня радуги, но по сути личный курьер: в любой момент готова слетать хоть на край земли с поручением.

В это время Геба (дочь Зевса) и Ганимед (мальчик, которому Зевс подарил бессмертие, заодно должность официанта) разносят нектар и амброзию. Хариты и музы — что-то вроде диджеев и аниматоров, танцуют, поют, крутятся в хороводах. Вроде бы пир, но на самом деле тут и важные вопросы решают: кому счастье, кому — гроза, а кому и молния в огород.

У Зевса два больших сосуда: один с добром, другой с злом. Если день у тебя пошёл наперекосяк — значит, тебе досталось из второго. А если ещё и гроза нагрянула — всё, считай, кто-то сверху брови сдвинул.

Рядом с троном — Фемида, хранительница законов, и Дикэ — защитница правды. Они как бухгалтерия и юрист в одном лице: следят, чтобы никто не мухлевал, и докладывают, если кто-то нарушил правила.

Но, как ни странно, даже Зевс не всемогущ: над ним стоят мойры — три сестры, которые прядут, измеряют и записывают судьбу каждого. Если они уже вписали в свиток, что завтра ты поскользнёшься на апельсиновой корке, — даже боги это не отменят.

Есть и Тюхе — богиня удачи. Иногда идёт по жизни, сыплет из рога изобилия подарки: кому-то успех в делах, кому-то выигрыш в лотерею. Но если отвернулась — жди весёлых времён в стиле «сломалась машина и сосед делает ремонт перфоратором».

Так и живут на Олимпе: пьют нектар, танцуют, раздают счастье и несчастье, решают, кто виноват, и периодически напоминают, что все мы живём по расписанию, которое писали явно не мы.

Когда-то на Земле не было богов с их понтами и молниями, и жили титаны. Большие такие, серьёзные, без всяких там гроз с доставкой до дома. Последними из них остались Форкий и Кето — в древнегреческом ЗАГСе они значились как «супруги, претензий друг к другу не имеют». Родили шесть детей. Трое — сразу стариками, чтобы не морочиться с подростковыми кризисами. Трое — девушки с такой красотой, что даже если бы они выложили селфи без фильтра, Инстаграм придумал бы фильтр «Горгона».

Все они бессмертные. Все, кроме младшенькой Медузы. Видимо, родители так и сказали: «Одного ребёнка можно и без гарантии».

Медуза была красавица. Волосы — золото, глаза — как у кота, когда он смотрит на курицу из духовки. Мужчины влюблялись пачками, женщины завидовали партиями. И тут на горизонте появился Посейдон — брутальный моряк, любящий всё завоевывать. Он решил, что Медуза — это порт, и его туда надо срочно пришвартовать.

Медуза вежливо, но твёрдо говорила: «Нет». Посейдон вежливо, но настойчиво отвечал: «Сейчас посмотрим». В итоге она убежала в храм Афины, рассчитывая, что там хотя бы морских штурманов с раздвоенным копытцем не бывает.

Ага. Щас. Посейдон превратился в птицу, залетел в храм и сделал то, что в приличном обществе описывают словами «инцидент на корпоративе с участием бухгалтерии».

Афина, вместо того чтобы разобраться, решила, что виновата Медуза. Ну как в офисе: когда начальник орёт на подчинённого за то, что клиент псих, потому что так проще. Взяла и превратила девушку в монстра: волосы — змеи (без шампуня, кстати), кожа — в чешую, зубы — чтобы кусать мебель, взгляд — в камень. И всё это без предупреждения о побочных эффектах.

Сёстры Медузы сказали: «Ну и ладно, будем тоже страшные, зато вместе». Переехали на дальний остров, как в наш дачный посёлок: от города далеко, автобус раз в неделю, зато никто не трогает. Но слухи о них дошли до людей. Слухи, как обычно, оказались сильнее фактов. Через пару веков все уже были уверены, что они реально монстры.

Тем временем на другой стороне мифа Даная сидела в темнице, потому что её папа боялся пророчества. Зевс превратился в золотой дождь (подозрительно похоже на фокус из стриптиз-бара), проник внутрь, и вот вам Персей.

Царь Полидект влюбился в Данаю, но рядом Персей — мешает. Тогда он решил отправить парня по классике: «Сходи-ка в соседний магазин за головой Медузы».

Афина и Гермес выдали Персею набор «Охота на чудовище для чайников»: крылатые сандалии, шапку-невидимку, блестящий щит и клинок, который мог бы резать даже старые кабели в подъезде. Персей нашёл Грай, старух с одним глазом на троих, украл глаз, получил адрес Медузы и прилетел на место как курьер Яндекс.Еды — тихо и вовремя.

Медуза спала, Персей в шапке-невидимке аккуратно отрубил ей голову и убрал в мешок. Голова продолжала каменеть всех подряд, и он пользовался ею по дороге домой. Видимо, как сегодня пользуются парковочными конусами.

Афина приделала голову к щиту, чтобы врагов пугать и показывать: «Могу так с каждым». Из крови Медузы родился Пегас (лошадь с крыльями, а не пылесос), и какой-то великан. Мораль всей истории проста: в древнегреческих мифах жертву всегда обвиняют, а победителем считается тот, у кого был более дорогой шлем.

С тех пор голову Медузы стали изображать на амулетах и монетах, потому что если уж даже чудовище может быть оберегом, значит, есть надежда, что и сосед сверху когда-нибудь станет приличным человеком.