Диалоги с Великими. Глеб Дибернин. Глава 2
Глава 2: Сократ — свобода вместо жизни
Сцена оформлена как древнегреческая агора. Каменные колонны на экране. В центре стоят два стула: простой деревянный и кресло с золотыми подлокотниками. Мягкий, рассеивающий свет освещает сцену. В зал выходит Ведущий. Его одежда выполнена в стиле модерн-классик: пиджак, будто вырезанный из философского трактата.
— Мудрец. Судимый. Улыбающийся у яда. Он не просто философ. Он вопрос. Веками его имя звучит как диагноз честности. Он не писал трактатов, не основывал школ, не молился богам власти. Он просто задавал вопросы. И за это был убит. Дамы и господа… Сократ.
На сцену вышел Сократ одетый в простой хитон. Спокойное лицо, ухоженная борода, живой взгляд. Сократ не делал реверансов. Он сел в кресло и стал прямо смотреть на Ведущего.
— Приветствую. Вы не задали ещё мне ни одного вопроса, а уже хотите знать ответы. Признаюсь это любопытно.
— Осторожно, философ. На этой сцене привычно, что ответы не прячутся за вопросами. Они рубят. Как ваша смерть, ударом правды по горлу демократии. Скажите… Почему вы не спасли себя?
— Потому что я не считал, что надо спасаться от истины.
— А разве истина стоит жизни?
— Разве ложь стоит бессмертия?
— Позвольте, вас судили за «развращение молодёжи» и «неуважение к богам». И если бы вы сегодня вели YouTube-канал, вас бы забанили. Cancel culture — из Афин, какого а? Вам не кажется, что в любое время люди боятся тех, кто не боится мыслить?
— Мысль это вирус. Она заразна. Она не слушается. Она разрывает иллюзии, как ветер ткань. Люди хотят тепла, а не сквозняков.
— Но вы могли убежать или покаяться. Или… говорить мягче.
— Я не говорил жёстко. Я говорил честно. А это часто воспринимается как грубость. Особенно властью. Власть не любит правду.
— Вы говорили ученикам: «Я знаю, что ничего не знаю». Сегодня это бы звучало как модный слоган скептика. Но вы ведь знали. Вы ведь понимали, что ставите себя под удар. Вы провоцировали. Значит, вы хотели умереть?
— Нет. Я хотел жить честно. Если за это полагается смерть, пусть так.
— Вам не казалось, что истина это тоже оружие? Что вы, ставя людей перед зеркалом, ломали их?
— Если зеркало ломает лицо, проблема не в стекле.
На сцене повисла пауза. На экране за ними появился Афинский суд. Возникли силуэты: жрецы, ученики, народ.
— Сегодня вам бы поставили диагноз. «Оппозиционер». «Агрессор идеи». «Разрушитель традиций». Вам было наплевать на богов Афин?
— Я просто задавал вопросы. Если боги не выдерживают вопроса, значит, они не боги.
— Прекрасно. Тогда вот вам главный вопрос: Жизнь с ложью или смерть с правдой?
— Я выбрал вопрос, потому что иногда сам путь важнее ответа.
Свет меняется. Сцена замирает. Ведущий смотрит на Сократа, и в его взгляде уважение, страх и зависть одновременно. На экране появляется древнегреческий амфитеатр. Каменные ступени уходят в небо. Сцена вновь освещена. В центре только Сократ и Ведущий.
Ведущий ходит по сцене жестикулируя, будто философ, читающий обвинение.
— Вас осудили голосами толпы. Не тирана. Не одного правителя. А толпы. Демократии. Скажите, Сократ, разве народ не прав, когда защищается от мыслителя?
— Народ защищается не от мыслителя. Народ защищается от зеркала. Потому что истина не льстит, она обнажает всё.
— А кто вы в данном случае зеркало или молот?
— Я лишь вопрос. Вопрос, который не хочет ответа. Он хочет правды.
— Вы были неудобны. И это понятно, но вы унижали людей. Вмешивались в их убеждения. Вы делали из учеников оружие против старого порядка.
— Я учил мыслить. Если мысль — оружие… Значит, ложь, ткань вашего мира.
— Значит, вы бы повторили это и сегодня? В эпоху выборов, пропаганды, троллей, цензуры, молниеносного суда в соцсетях? Вы бы встали против демократии?
— Я бы встал за разум. Демократия без мышления это толпа. Толпа без мышления это стая, а стая ищет не правду, а врага.
На экране появляются замедленные кадры протестов, парламентов, твитов, фейковых новостей. В зале тишина.
— А если бы я, был вами? Если бы я, Ведущий, стал вопросом, а не утверждением? Если бы я ставил под сомнение всё и был бы готов умереть?
— Тогда я бы судил вас с любовью. Потому что суд это не гнев. Это зеркало, в которое не каждый осмелится заглянуть.
— И что бы вы увидели?
— Человека, который слишком умён, чтобы бояться, и слишком красив, чтобы молчать. Опасная комбинация.
В зале послышались лёгкие смешки. Ведущий делает шаг назад, будто согласился с чем-то.
— Почему свобода мысли пугает? Почему идея страшнее меча?
— Потому что меч можно сломать, а идею нет. Она переживёт тебя. Она заразит другого. Она бессмертна.
— Но ведь это значит, что мыслитель всегда преступник?
— Мыслитель всегда изгнанник. Пока кто-то не захочет его слова возвысить как знамя. Тогда он станет героем.
— А вы хотели стать героем?
— Нет. Я просто хотел, чтобы люди думали. Хотя бы один раз в жизни искренне задумались.
На экране появляется метафора в форме песочных часов. Греческие колонны осыпаются, превращаясь в цифры. Время уходит. Песок медленно стекает вниз. Свет становится более холодным, зрачки Сократа сверкают как сталь. Ведущий стоит, скрестив руки, будто защищаясь.
— И так время. Вы сидели в камере и ждали яда. Не писали прошений, не звали защитников, не кричали. Вы просто ждали.
— Я наблюдал.
— Вы наблюдали, как вас убивает порядок, который вы якобы защищали?
— Я наблюдал, как истина проигрывает страху. И в этом нет трагедии. Это просто… закономерность.
— Вы говорите, будто отстранённо. Но ведь вы умерли. Вас отравили. Вас… уничтожили. И за что? За то, что вы задавали вопросы?
— Нет, не за вопросы. За то, что мои вопросы не позволяли больше жить во лжи. И большинство… предпочло её.
— Значит, вы обвиняете народ?
— Нет. Я жалею его.
— Почему истина не нужна большинству?
— Потому что она некомфортна. Истина не делает тебя счастливым. Она делает тебя честным. А честность требует перестроек. Потерь. Сомнений. Большинство хочет покоя. А не движения.
На экране возникает лицо в маске, превращающееся в толпу. Толпа превращается сначала в рукоплескания, потом в огонь.
— Тогда мыслитель несёт ответственность за разрушения, которые он вызывает?
— Мыслитель несёт ответственность не за разрушения… А за правду, которая их вызывает. Если дом построен на песке, виноват не тот, кто указал на трещину.
— Вам не кажется, что вы выбрали смерть слишком гордо? Что вы сделали из неё спектакль?
— Смерть не нуждается в режиссёре. Она всегда финал. Я просто… не стал менять пьесу в последнем акте.
— Вы хотели умереть?
— Я хотел остаться собой. Если бы это требовало смерти пусть так.
— Не боитесь, что вы оставили своих учеников без света? Что ваша стойкость в результате стала их болью?
— Моя смерть стала вопросом. Если кто-то из них хотя бы раз спросил себя: «А зачем я живу?» Значит я не зря ушёл.
— А вы боялись?
На сцене повисло молчание. Песочные часы за спиной почти опустели. Сократ встаёт. Смотрит Ведущему в глаза.
— Да, я боялся, но я не позволил страху выбирать за меня.
На экране появляется изображение чаши с цикутой. Зал затихает.
— Знаете, Сократ… В школьных учебниках написано: «Сократа осудил афинский народ». Но вы говорите: «Толпа — не субъект». Кто же вас тогда убил?
— Те, кто испугался. Нет, они испугались не богов, не слов. Они испугались меня, как идеи. Страх это судья, у которого нет лица, но есть власть.
— Значит, вы не верите в суд?
— Суд это форма. Справедливость это содержание. И они редко совпадают.
На экране появляется изображение древнегреческого зала суда, быстро мутирующее в современные залы суда, затем в студии ток-шоу.
— Вы ведь понимали, что правду редко любят. Зачем же вы всё равно шли к ней?
— Потому что, правда, это не цель. Это состояние. Ты либо в ней живёшь, либо нет. А жить вне правды это не жизнь, это пародия на жизнь, это тень от жизни.
— Но ведь, правда, это одиночество. Вы потеряли всё: друзей, безопасность, доверие. Вы были один, когда подносили чашу с ядом. Стоило оно того?
— Одиночество это не наказание. Это побочный эффект ясности. Когда ты видишь дальше, не все хотят смотреть с тобой.
— Хорошо. А если бы вы жили сейчас? В 21 веке. Вы бы были профессором философии? YouTube-деятелем? Узником совести? Инфлюенсером?
— Я бы делал то же. Задавал вопросы. Ставил людей перед зеркалом. И, возможно, снова сел бы на скамью подсудимых.
— А может… Может, вы просто были слишком горды? Не хотели признать, что общество не готово? Что вы не жертва, а провокатор?
— Гордыня это желание власти, — ответил Сократ, немного подумав, — Я не хотел властвовать. Я хотел разбудить. А если для кого-то пробуждение это оскорбление… Значит, он ещё спит.
На экране появился кадр: человек стоит в толпе, но смотрит в противоположную сторону.
— Тогда ответьте мне. Может ли свобода быть комфортной?
— Никогда. Свобода это всегда рана. Это ответственность, которая не оставляет места для иллюзий, но именно в этой боли и есть достоинство.
— То есть вы говорите, чтобы быть по-настоящему свободным нужно быть готовым к изгнанию?
— Нет, готовым нужно быть к смерти. Свобода, ради которой не страшно умереть, единственная настоящая.
Свет медленно тускнеет. Песочные часы за спиной замирают. Атмосфера становится тише, глубже, почти интимной.
— Что оставляет после себя философ? Книги? Цитаты? Учеников?
— Нет. Он оставляет только беспокойство. Если ты читаешь мыслителя и тебе спокойно, значит, ты не понял.
— Вы оставили после себя не школу… а болезнь. Заразу сомнения. И всё же вы остались в веках. Значит, правда делает бессмертным?
— Правда не делает тебя бессмертным. Она просто отказывается умирать. А человек, который жил в ней, становится её частью.
На экране появляются имена: Галилей, Джордано Бруно, Мандела, Анна Политковская, Навальни. Список тихо мерцает.
— Но истина…, — Сократ посмотрел в сторону с болью, — Часто холодна. Резка. Иногда жестока. А может ли она быть доброй?
— Добрая нет, но исцеляющая да. Правда, она как хирургия. Она режет. Но если не вырезать гниль, ты умрёшь.
— Знаете, я думал…, — ведущий отошел от Сократа на несколько шагов, — Что мудрость это покой. Гармония. А вы доказательство, что это… шрам. Что она приходит только после боли. Или вместе с ней.
— Мудрость это рана, — сказал Сократ вставая, — Которая не заживает. Она не даёт уснуть. Не даёт согнуться. Не даёт спрятаться, но в этом её дар. Потому что человек, который не может больше спать, начинает смотреть.
— А что с теми, кто не хочет смотреть?
— Пусть спят. Каждый просыпается… когда его касается что-то сильнее страха.
На экране появляются кадры: глаза ребёнка, окно с ветром, рукопись с вычеркнутыми словами.
— А вас касалось?
— Меня касалась мысль о том, что я умру, так и не узнав, кто я. И я начал спрашивать. У всех. Без исключения.
— Вы знали, что большинство не ответит, — сказал ведущий с грустью.
— Но я надеялся, что кто-то спросит себя.
В воздухе повисло молчание. Зал будто слышал дыхание мыслей. Ведущий подошел ближе.
— Значит, вы верите в смысл? Что через боль можно прийти к свету?
— Не к свету. К ясности. А свет…Он для тех, кто уже ослеп.
Видеопроекция за спиной — лист бумаги, на котором одна за другой появляются фразы, как будто кто-то их диктует вслух. Атмосфера становится глубоко личной. Сократ стоит. Ведущий напротив неподвижен.
— Если бы вам дали второй шанс… Если бы я, прямо сейчас, сказал: «Ты можешь вернуться в Афины. Жить. Учить. Не умирать». Что бы вы сделали?
— Я бы задал первый вопрос. Кто я, если больше не спрашиваю?
— А если вы спросили бы, но иначе? Мягче. Обходя. Не для того чтобы солгать, а чтобы выжить.
— Тогда я был бы кем-то другим. А я уже был Сократом. Изменить роль, значит разрушить смысл.
На экране появляются имена его учеников: Платон, Ксенофонт. Их образы сменяются силуэтами молодых людей в современных университетах, улицах, с книгами в руках.
— Ваша смерть изменила учеников. Они стали новыми философами, законодателями, политиками. Вы как вирус: вас убили, но зараза осталась.
— Я был не вирус. Я был всего лишь повод. Они уже горели. Я просто дал искру, чтобы это стало светом, а не пеплом.
— Но это значит… Вы думаете, мир нельзя изменить без мучеников?
— Мир меняется не через страдания. А через тех, кто готов стать примером. Боль это не цель. Но если ты не готов платить тебе никогда не поверят.
— Так вы сознательно пошли на жертву?
— Я просто не сбежал. Иногда этого достаточно, чтобы начать легенду.
— А теперь…, — голос ведущего задрожал, — Вы жалеете?
Сократ сел в кресло и долго смотрел вперёд. Кажется, он впервые не спешил с ответом. В зале почти слышен вздох, как в театре перед развязкой.
— Я жалею…что не проживу, чтобы задать следующий вопрос.
— Только это?
— Только. Потому что я уже знал, ответы устаревают, а хорошие вопросы вечны.
Свет сталя мягким. Пространство размывается. Оба сидят молча. На экране появляется одна фраза: «Он выбрал не путь героя, а путь честности».
— Я часто думаю, — промолвил ведущий, — Все эти разговоры, все эти программы, интервью, сцены, рейтинги.…А что, если я тоже — не ищу правду, а только её тень? Скажи, Сократ… Я просто говорящий? Или… спрашивающий?
— Если ты спрашиваешь, значит, ты уже больше, чем большинство. Но не забывай главное, кого ты спрашиваешь.
— Себя.
— Только там это не только настоящая боль, но и настоящая свобода.
— Скажи…Если бы ты жил сейчас в этом мире лайков, хештегов, мемов и одиночества…Ты бы выжил?
— Нет, но я бы был услышан. Потому что даже в мире, где правда стала контентом, есть те, кто всё ещё ищет смысл. И если ты говоришь ради них, ты не умрёшь.
— Значит, ты веришь, что мы ещё способны выбирать?
— Каждый день. Каждым словом. Даже молчанием. Особенно молчанием.
Свет усилился. Сократ встал, взял со сцены простой факел. Не настоящий, а символический Сделанный из бумаги и фонаря. Сократ протянул его Ведущему.
— Ты ведь тоже умираешь. Каждый вечер. Каждую съёмку. Каждый эфир. Но ты можешь умереть за что-то.
Ведущий принял факел.
— Я боюсь. Боюсь, что моё слово пусто. Что публика хлопает, не слыша.
— Это не страшно, — улыбнувшись, сказал Сократ, — Страшно когда ты перестаёшь слышать себя.
Ведущий и Сократ стоят рядом. Нет финального аккорда. Нет ответа. Только взгляд. Человеческий. Оголённый.
— Последний вопрос.
— Последнего не существует.
— Ты не хочешь эпитафии?
— Нет. Пусть вместо надписи, будет выбор. Выбор каждого, кто услышал меня.
На экране появился белый фон. Пустой. Без титров. Тишина. Затем на экране медленно появилась фраза: «Задал вопрос и ушёл».
