Читатели VIKENT.RU

Данная статья относится к Категории: Творческое развитие юношей и девушек

«Станиславский - режиссёр для кино, а не для театра.

Работа с актёром Станиславского или, точнее, «система» его работа с актёром больше годится не для театра, а для кино.

На репетициях он иногда доводит актёра до высокого творческого состояния, а потом, оказывается, повторить этого актёр никогда не может - это вдохновение актёра было в единственный, неповторимый раз. Т.е., совсем как для съёмки кино: довести актёра до того, чтобы он сыграл великолепно - снять - а больше от него исполнения этой сцены не понадобиться. А в театре всё наоборот: играть надо не на репетиции, а на спектакле, да не одном, а, может быть, на десятках или даже сотнях.

Чего же не хватает в его системе работы с актёром (да, по-видимому, и во всей «системе»)? Развития творческой свободы как качества. Как качества, без которого актёр уже не может быть на сцене.

Для этого не над отдельной (данной) сценой надо работать, и этим ограничиться, а прежде всего, - развивать своё качество. Только тогда спектакль и будет расти: иначе неминуемо будет расшатываться и падать. […]

У меня написано, что Станиславский хотел создать крупного актёра. Это совершенно неверно. Он ставил спектакль, видя при этом, что актёр делает глупости, - он его выправлял, налаживал, и получалось правдоподобно (а иногда, у «Москвиных» - и правда). Словом, он верен себе: был постановщиком спектакля. Постановщиком скрупулёзным.

И только, по мере работы над актёром, он увлекался больше и больше поисками правды и наскакивал на подходящие приёмы. Основной его приём (никем не опознанный) РАСКАЧИВАНИЕ. Затем всякие «элементы», и, в конце концов, «физическое действие».

В процессе их применения при раскачивании актёра (по Мичурину), он достигал у актёров взлётов, но к ним не относился серьёзно, а как к единичному вдохновению, которого больше не будет. Короче говоря, он был всё-таки ПРОФЕССИОНАЛОМ СВОЕГО ДЕЛА (дела постановки спектакля, а не воспитателем или создателем крупного актёра).

Немирович - актёр, а Станиславский гораздо меньше актёр, больше режиссёр. Вот почему Станиславский «системщик» и системщик мелкий - ему нужна помощь в элементарном. Не в истоках - к истокам склонность может быть только у актёра, ведь у актёра элементы делаются сами собой... Станиславский многое хорошо играет, и играл так смолоду - это не противоречие. В какой-то степени он актёр; но главное - режиссёр. Это, во-первых, во-вторых же, только в некоторых ролях чувствует он себя актёром, остальное ему приходится создавать насильно. Слеплять чуть ли не механически и, во всяком случае, мозаично, а не органично. Больше же всего это видно из разницы их режиссёрских приёмов. Когда на сцене затор, Немирович обычно говорит: «Дайте-ка я сам попробую - в чём тут дело... почему не выходит?» Идёт на сцену и ищет - куда его потянет.

А Станиславский - начинает искать типичность. Или какую-нибудь задачу, главным образом, физическую. Или предлагает: ну а как ещё он может это делать? - ищите. Ну, а ещё? И т.д. И он как будто бы даже больше любит работать не с актёрами по инстинктам, а с такими же режиссёрами, как он сам. Встречаясь с явлением настоящего актёрства он, конечно, радуется и наслаждается (он же художник), но немножко и теряется - не знает, что ему делать и, пытаясь что-то прибавить, часто портит.

Конечно, не только один я почувствовал всю тягость и вредоносность «системы» задач и анализа. Например, Сушкевич тоже, по-видимому, не очень большой приверженец своей прежней воспитательницы («системы»). Но ведь это мало - увидеть непригодность и вредоносность - надо выход найти. У меня всё и началось-то с выхода. И когда он был найден, то этим самым он вытеснил и прежнее. Выход этот - выработка качеств. Качеств свободы и непроизвольности. Когда они есть, эти качества, то делают понятными путь «без задач и «без анализа».

Сначала воспитать непроизвольность процесса и свободу. А затем, частично вмешиваясь и подсказывая (отпускание или неперестройку), культивировать эту свободу при публике, с чужими словами. А дальше присоединить новые приёмы (дыхат/ельная/ техника и проч.). Но всё это на основе воспитанной раньше свободы.

Из сложного и неделимого процесса выделить поддающееся наблюдению.

Что на него влияет?

Что его поддерживает?

Чем портит?

Наша возможность вмешательства. Как мы вмешиваемся - портим.

Станиславский попытался вскрыть творческий процесс актёра и уловить его законы. Материалом для исследования у него были актёры в репетициях над спектаклем. И он волей-неволей должен был вести свои исследования и свои занятия с уклоном создания роли и пьесы. Т.е., создания сложного художественного произведения. При этой сложной задаче не могли быть уловлены и прослежены главные исходные (основные) законы творчества актёра, так как исходное (коренное) заслонялось сложностью работы над всем художественным произведением в целом. И выделенные им «элементы» творчества не являются исходными, причинными.

Произошло это ещё и потому, что Станиславский воспитанием актёра как такового (т. е. школой) НИКОГДА НЕ ЗАНИМАЛСЯ. Он готовил актёра только как исполнителя данной роли, т. е. работал с ним и над ним только применительно к роли. Это не затрагивало главных творческих качеств актёра, того, что и создает актёра, - его силу, его способность к совершенному художественному перевоплощению, т. е., короче говоря, качества, которые взятые вместе, создают талант (дарование) актёра...».

Демидов Н.В., Вопросы «системой» не разрешённые, в книге: Фильштинский В.М., Открытая педагогика, СПб, «Балтийские сезоны», 2006 г., с. 352 и 353-355.

Комментарий И.Л. Викентьева:
Методическая ошибка: в своих текстах Н.В. Демидов постоянно «застревает на критике» подхода своего учителя – К.С. Станиславского, в гораздо меньшей степени уделяя внимание собственным конструктивным предложениям.

Источник — портал VIKENT.RU

+ Ваши дополнительные возможности:

Воскресным вечером 6 марта 2022 в 19:59 (мск) на видеоканале VIKENT.RU — онлайн-лекция № 277: ТРИЗ: РАЗРЕШЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИЙ

Также идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям творческой деятельности – на онлайн-консультацию № 279 20 марта 2022 года (Воскресенье) в 19:59 (мск).

Это принципиально бесплатный формат. Задать вопросы Вы свободно можете здесь: https://vikent.ru/w0/

Изображения в статье

Никола́й Васи́льевич Деми́дов — русский театральный режиссёр и преподаватель. В 1934 году К.С. Станиславский пригласил Н.В. Демидова как редактора для работы над рукописью своей книги: «Работа актёра над собой» / Добросовестное использование

& Изображение Krzysiek с сайта Pixabay

Изображение Holger Langmaier с сайта Pixabay

Изображение Michelle Koebke с сайта Pixabay

Внимательно еженедельно изучая материалы нашего канала + рекомендованные ссылки, Вы можете пройти спецкурс по Теории творчества, который НЕ читается ни в одном университете мира.

Данная статья относится к Категории: Приёмы, инварианты, эвристики

В 1920 году Н.И. Вавилов излагает основные идеи Закона гомологических рядов в докладе на III-м Всероссийском селекционном съезде в Саратове. Главная идея: родственные виды растений имеют схожие спектры изменчивости (часто это фиксированное число строго определённых вариаций).

«И Вавилов проделал такую штуку. Он у наилучше изученных, как я уже сказал, растений из числа культурных злаков собрал все известные наследственные признаки, расположил их в определённом порядке в таблицах и сравнил все известные в то время ему подвиды, формы и сорта. Таблиц было составлено много, конечно, материал огромный был. Он тогда же, ещё в Саратове, пристегнул к злакам и бобовые - различные горохи, вики, бобы, фасоли и т.д. - и ещё какие-то культурные растения. И оказалась в очень многих случаях параллельность у очень многих видов. Конечно, у каждого семейства, рода, вида растений все признаки имели свои особенности, свою форму, свой способ выражения. Например, цвет семян от почти белого до почти чёрного варьировал почти у всех культурных растений. Значит, ежели у лучше изученных злаков с огромным количеством уже известных, изученных сортов и форм описано несколько сот различных признаков, а у других, менее изученных или диких родственников культурных видов многих признаков нет, то их можно, так сказать, предсказать. Они будут-таки найдены на соответствующем большом материале.

Вавилов показал, что в общем и целом наследственная изменчивость всех растений в очень сильной степени варьирует параллельно. Он назвал это гомологическими рядами изменчивости растений. И указал, что чем ближе виды друг к другу, тем больше эта гомология рядов изменчивости признаков. Целый ряд разных общих закономерностей был выявлен на этих гомологических рядах наследственной изменчивости растений. И это обстоятельство было взято Вавиловым в качестве одной из важнейших основ дальнейшей селекции и поисков хозяйственно полезных признаков у вводимых в культуру растений. Изучение гомологических рядов наследственной изменчивости прежде всего у культурных растений, затем у домашних животных является теперь уже само собой разумеющимся, одной из основ дальнейшей селекции нужных человеку сортов тех или иных видов изучаемых растений. Это было, может быть, одно из первых крупных достижений Вавилова мирового масштаба, которое очень быстро и создало ему мировое имя. Имя ежели не первого и лучшего, то одного из первых и лучших прикладных ботаников в мире.

Параллельно с этим Вавилов совершил по всему миру - по всей Европе, большей части Азии, по значительной части Африки, по Северной, Центральной и Южной Америке - большое количество экспедиций со сбором огромного материала, в основном по культурным растениям. В 20-м году, по-моему, Вавилов был сделан директором Бюро по прикладной ботанике и новым культурам. Это Бюро было несколько изменено и превращено в Институт по прикладной ботанике и новым культурам, потом в Институт прикладной ботаники, генетики и селекции растений. А к концу 30-х годов он стал уже Всесоюзным институтом растениеводства. Это название и до сих пор сохранилось, хотя мировой удельный вес его после гибели Вавилова, конечно, сильно упал. Но всё-таки многие вавиловские традиции и до сих пор поддерживаются, и часть огромной мировой живой коллекции сортов, подвидов и форм культурных растений буквально из всех групп культивируемых на земном шаре растений сохраняется в Пушкине, бывшем Детском Селе, бывшем Царском Селе. Это живой музей, каждый год пересевающийся заново, созданный Вавиловым. То же и на бесчисленных опытных станциях, разбросанных по всему Советскому Союзу.

Во время своих многочисленных поездок Вавилов опять-таки умудрился не потонуть в огромном материале, в данном случае уже географическом многообразии форм различных видов культурных растений. Он наносил всё на карты большого масштаба разноцветными карандашами, сперва играя, как малые дети, в географические карты, а потом все это переводя в сравнительно простые небольшие карты с чёрными значками различного типа для разных форм культурных растений. Так он обнаружил в мире, на земном шаре, в биосфере нашей планеты, несколько центров многообразия культурных растений. И показал, просто на картах, расползание, распространение на Земле не только отдельных видов, но определённых групп видов, окультуренных, по-видимому, впервые в определенном месте, ну, скажем, в Северном или Среднем Китае или в горной части Северной Африки, или, скажем, в районе Перу, в Южной Америке, в горах, в Андах. Оттуда обыкновенно не один вид каких-нибудь культурных растений, а группа хозяйственно друг с другом связанных видов, возникших как культурные растения и прижившихся как культурные растения в определённом месте, расползались по Земле. Некоторые недалеко, на небольшое расстояние, а другие завоевали полмира, как говорится, вроде той же пшеницы или гороха.

Вавилов, таким образом, установил центры многообразия и происхождения различных форм культурных растений в разных местах земного шара. И создал целую теорию происхождения культурных растений в различные эпохи древнейшего и древнего мира. Это было вторым большим достижением Вавилова, опять-таки мировым. Сейчас невозможно дальнейшее развитие истории мирового земледелия и истории очагов происхождения культурных растений без созданного Вавиловым фундамента. Существуют попытки, так сказать, некоторой реформы и видоизменения вавиловских воззрений, но можно сказать, что это частности по сравнению с общей мировой картиной, созданной Вавиловым.

Значит, я перечислил уже три огромных достижения: иммунитет растений, закон гомологических рядов и теория центров земледелия и возникновения различных форм культурных растений. Пожалуй, последнее, что хочется назвать из общих достижений Вавилова, это большое количество его работ и усилий, главным образом усилий, уже в смысле пропаганды на различных конгрессах, международных и всесоюзных, написание статей научно-популярных по проблеме продвижения земледелия на север в первую очередь и в области, занятые пустынями и пустошами, соединенное с охраной природы в совершенно современном и даже предназначенном для ближайшего будущего смысле: продвижение культуры вместе с разумным отношением к сообществам живых организмов биосферы. Вот в этих направлениях Вавилов является совершенно исключительным, я бы сказал, исключительно крупным ученым в мировом масштабе».

Тимофеев-Ресовский Н.В., Воспоминания, М., «Вагриус», 2008 г., с. 304-306.

Эта работа Н.И. Вавилова была посвящена Альфонсу Декандолю.

Источник — портал VIKENT.RU

+ Ваши дополнительные возможности:

Воскресным вечером 6 марта 2022 в 19:59 (мск) на видеоканале VIKENT.RU — онлайн-лекция № 277: ТРИЗ: РАЗРЕШЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИЙ

Также идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям творческой деятельности – на онлайн-консультацию № 279 20 марта 2022 года (Воскресенье) в 19:59 (мск).

Это принципиально бесплатный формат. Задать вопросы Вы свободно можете здесь: https://vikent.ru/w0/

Изображения в статье

Николай Иванович Вавилов — русский ботаник, растениевод, генетик, географ и организатор науки / Public Domain

& Изображение Karl Egger с сайта Pixabay

Изображение Björn Schrempp с сайта Pixabay

Изображение Quang Nguyen vinh с сайта Pixabay

Данная статья относится к Категории: Творческое развитие юношей и девушек

«…начались мои занятия во Дворце пионеров. Проходили они два раза в неделю - по средам и пятницам. Один день - «теория литературы», другой - практические занятия. Теория состояла в знакомстве с элементами стихосложения, рифмами, ритмами и так далее, а также с историей русской и мировой поэзии, которую нам, старшеклассникам, как я понял гораздо позднее, Эткинд читал на вузовском уровне. Говорил он так интересно и увлечённо, что мы и понятия не имели, что это за программа. Зато своим первооткрытием звучащей сокровищницы российской поэзии - от «Слова», Кантемира и Державина до Блока и запретной тогда Цветаевой, открытием трагических судеб Данте и Петрарки и не искажённых переводами стихов Джона Донна, Шекспира и Франсуа Вийона - я обязан именно ему.

«Практика», которую сначала я проходил у Хаустова, а потом у Семёнова, заключалась в чтении и разборе стихов. Процесс этот имел строгий, раз навсегда заведённый порядок. За неделю до обсуждения стихи передавались автором двум специально назначенным «оппонентам», которые внимательно читали их дома и готовили подробный критический разбор. На занятии сначала читал стихи автор. (При этом строжайшим образом соблюдалась полная тишина. Категорически запрещалось разговаривать, перешёптываться или шумно перемещаться. Это строгое правило оцениваешь вполне, когда сам читаешь стихи). После этого с подробными «докладами» выступали оппоненты. Затем слово предоставлялось всем желающим. Мнения можно было высказывать любые, но их обязательно полагалось аргументировать. «Нравится? Почему? Объясни, пожалуйста.». «Не нравится? Опять же, почему?» Резюме обычно подводил руководитель. Обсуждаемому часто приходилось туго, так как мнения высказывались самые резкие, но все люди были пишущие, каждый знал, что наступит и его черёд, и обстановка в общем была доброжелательная. Много лет спустя, когда мне самому довелось вести литературные объединения, я всегда использовал эту старую, полюбившуюся мне во Дворце пионеров схему. «Практика», однако, не ограничивалась только разбором собственных стихов. Регулярно устраивались литературные игры: буриме, акростих, стихи заданным размером на заданную тему и так далее.

Глеб Сергеевич сказал тогда одну запомнившуюся мне на долгие годы фразу: «Я, конечно, не могу научить вас писать стихи - это только Господь Бог может. Но если я сумею научить вас отличать плохие стихи от хороших, буду считать, что мы с вами не зря тратили время.»

С тех пор прошло более сорока лет, но эти слова я запомнил отлично. Действительно, сколько порой одарённых поэтов страдают отсутствием вкуса - опасной болезнью, становящейся с возрастом неизлечимой, как и другие детские болезни, угрожающие взрослым! А ведь если научиться отличать плохие стихи от хороших, то сможешь и своим стихам, которые каждому автору кажутся замечательными, дать трезвую и правильную оценку, пусть даже самую горькую!

И Глеб Семёнович как мог воспитывал в нас вкус. А мог он многое. Человек с прекрасной памятью, родом из старой ленинградской интеллигентской семьи (мать, Елена Георгиевна, была когда-то актрисой, а отец - известный писатель Сергей Семёнов), он обладал тонким и безошибочным литературным вкусом. Прежде всего он читал нам наизусть множество стихов авторов, о которых мы, тогдашние жертвы полуобразованщины и усечённых школьных программ сталинской эпохи соцреализма, попросту ничего не знали. Только спустя много лет я понял, как рисковал Семёнов, называя нам многие запретные тогда имена и читая стихи, в ту пору не печатавшиеся. Ведь на дворе был 1947 год. Помню, как-то он прочёл нам на занятии строчки неизвестного (так он сказал) автора, которые я запомнил с первого раза наизусть:

В глубокой выработке, в шахте,
Горю с остатками угля.
Здесь смертный дух, здесь смертью пахнет,
И осыпается земля.
Последние истлеют крепи,
И рухнет небо мертвеца,
И превращаясь в пыль и пепел,
Я домечтаю до конца.
Я лишь на миг тебя моложе, -
Пока ещё могу дышать:
Моя шагреневая кожа,
Моя усталая душа.

«Чьи это стихи?» - спросил кто-то из нас. Глеб Сергеевич по своей привычке многозначительно поднял брови и ничего не ответил. Только год назад, прочтя подборку в одном из толстых журналов, я узнал, что автор этих «безымянных» полюбившихся мне стихов был Варлам Шаламов, сидевший в то время в колымских лагерях. Как стихи эти добрались до Глеба Сергеевича в то время? Понимал ли он, что играет с огнём - ведь вход на занятия был практически открытый? Видимо, понимал, но миссионерский свой долг понимал ещё лучше.

Могу сказать без преувеличений, что в восьмом и девятом классах, на занятиях литературной студии, именно Глеб Сергеевич Семёнов сформировал мое (и не только моё) поэтическое мировоззрение. От него и от Эткинда услышали мы впервые имена и стихи, сложившие основы стройного и огромного здания Мировой поэзии - от Тредиаковского до обериутов, от терцины «Божественной Комедии» и песен вагантов до мужественной «Мэри Глостер» и «Баллады о четырёх котиколовах». Это было подлинным открытием, переполнявшим и тяготившим наши нищие до того мальчишеские сердца своим неожиданным величием.

После занятий мы упорно не хотели расходиться, обычно долго бродили по вечернему шумному Невскому или по тихой и безлюдной Фонтанке, беспрестанно читая стихи или разговаривая о них. Жизнь наша, до того бессмысленная, обрела главный смысл. И дело было, конечно, не в скромных наших способностях и не в уровне злополучных стихов. Мы все обрели истинную веру, причастились великого таинства мира звуков и их единственной гармонии, и не могли уже жить, как прежде.

Давид Самойлов сказал как-то, что графоман отличается от истинного поэта только тем, что его вдохновение не дает результатов на бумаге. Возможно, мы и были такими графоманами. Дело, однако, не в результатах, а в том странном состоянии постоянного праздника посреди скудной нашей жизни. Может быть, именно тогда в наши незрелые души, уже изрядно потравленные «воспитанием под барабан» в пионерии и комсомолии, лег первый камень альтернативной основы существования, появилось первое сомнение в безусловной правоте примитивного нашего атеизма. У братьев Стругацких в фантастической повести «Попытка к бегству» на обитаемой планете, куда попадает космический корабль, господствует авторитарный режим, и людей приговаривают к смерти за следующий состав преступления: «Хотят странного». Стараясь научить нас «отличать плохие стихи от хороших», Глеб Сергеевич впервые привил нам это желание - «хотеть странного». Французская пословица утверждает, что человека отличает от животного «стремление ко лжи и к искусству». Не знаю, как по части лжи, а уж по части искусства Глеб Семёнов, возможно и сам не сознавая ответственности своего деяния, выступил почти в роли Господа Бога, отделив нас от животного мира. И в этом его огромная заслуга не только передо мной, но и перед многими другими юношами, которых он обратил в поэтическую религию. Не все они, безусловно, стали литераторами - многие бросили потом писать. Но прочные основы нравственного и эстетического воспитания были заложены в них так же, как и в тех, кто связал свою судьбу с литературой. Они уже навсегда вырвались из мира обывательских материальных «ценностей»...

Городницкий А.М., «И вблизи и вдали», М., «Полигран», 1991 г., с. 26-28.

Источник — портал VIKENT.RU

+ Ваши дополнительные возможности:

Воскресным вечером 6 марта 2022 в 19:59 (мск) на видеоканале VIKENT.RU — онлайн-лекция № 277: ТРИЗ: РАЗРЕШЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИЙ

Также идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям творческой деятельности – на онлайн-консультацию № 279 20 марта 2022 года (Воскресенье) в 19:59 (мск).

Это принципиально бесплатный формат. Задать вопросы Вы свободно можете здесь: https://vikent.ru/w0/

Изображения в статье

Глеб Сергеевич Семёнов — русский поэт и переводчик; руководитель ряда ленинградских литературных объединений и кружков молодых поэтов / Добросовестное использование

& Изображение Nile с сайта Pixabay

Изображение Pexels с сайта Pixabay

Изображение Anja с сайта Pixabay

Данная статья относится к Категории: Приёмы, инварианты, эвристики

Основной труд Фердинанда де Соссюра - Курс общей лингвистики / Cours de linguistique generale был опубликован посмертно в 1916 году его бывшими студентами Шарлем Балли и Альбером Сеше по материалам университетских конспектов лекций.

В своей теории знака Соссюр использовал идею двух видов стоимости экономистов Адама Смита (кстати, начинавшего научную деятельность как лингвист) и Давида Рикардо. Как известно, товар может иметь два вида стоимости – в зависимости от того, с чем его сопоставлять:

- конкретную потребительскую, определяемую через его полезность, употребление человеком;

- меновую стоимость, определяемую отношением данного товара к другим товарам на рынке.

По аналогии с этим, Ф. Соссюр открыл в языковом знаке два значения:

- конкретное значение, определяемое неповторимыми качествами данного знака как отдельного явления, скажем, таковы значения слов, зафиксированные в толковых словарях;

- значение знака, определяемое относительно, то есть, отношением данного слова ко всем другим словам языка.

Необходимо сказать, что идея, что значение слова зависит от контекста – в других выражениях – неоднократно высказывалось разными исследователями задолго до Ф. Соссюра. Но оценить эту мысль можно, понимая, например, что в традиционной логике Аристотеля понятия в рассуждении рассматривались как неизменные…

Источник — портал VIKENT.RU

Дополнительные материалы

«Языковые игры» с разными контекстами по Людвигу Витгенштейну

Вероятностная теория смыслов по В.В. Налимову

+ Ваши дополнительные возможности:

Воскресным вечером 6 марта 2022 в 19:59 (мск) на видеоканале VIKENT.RU — онлайн-лекция № 277: ТРИЗ: РАЗРЕШЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИЙ

Также идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям творческой деятельности – на онлайн-консультацию № 279 20 марта 2022 года (Воскресенье) в 19:59 (мск).

Это принципиально бесплатный формат. Задать вопросы Вы свободно можете здесь: https://vikent.ru/w0/

Изображения в статье

Фердинанд Соссюр — швейцарский лингвист; основоположник семиологии / semiology - дисциплины определённый им как «наука, изучающая жизнь знаков в рамках жизни общества» / CC BY-SA 4.0

& Изображение Willi Heidelbach с сайта Pixabay

Данная статья относится к Категории: Творческое развитие юношей и девушек

«Учиться в Литературный институт я пошёл совсем не потому, что ожидал: вот, мол, из меня сделают писателя. Я прекрасно понимал, что писать можно и без института, бывали подобные случаи. Но, думал я, раз есть такой странный институт, то там я узнаю что-то такое, что надо знать писателю. Институт нужен был мне как кнут, заставляющий меня получить полное высшее специальное образование. Когда я, совсем юношей, работал в костромском ТЮЗе и даже играл главные роли - и Фигаро, и Скапена, - я тоже твёрдо решил: получу высшее актёрское образование в Москве. И уехал. И от Фигаро, и от Скапена. И это образование получил. Вообще считал и считаю: если взялся за какое-нибудь дело, знай его хорошо, в полном объёме, досконально.

Итак, я зачислен в Литинститут имени Горького на заочное отделение. Очно я не мог: надо кормиться, возраст не тот - уже двадцать девять! Разумеется, и о возрасте я тогда не думал. Казалось, что совершенно молодой.

К институту отнесся с благоговением. Ещё бы! Какие преподаватели! Сельвинский, Асеев, Паустовский, Федин, Осип Брик... Все эти имена я, конечно, знал, но так, издали. Смотрел на них, задрав голову и разинув рот, как на высоченные башни, как на вершины гор. […]

Хотя я поступил учиться на отделение драматургии, но старался посещать все семинары, слушать и поэтов, и прозаиков. Каждый говорил что-то новое, неведомое мне дотоле. Асеев поражал знанием теории стихосложения, упивался структурой языка. Видно было, как он глубоко любил, а главное, чувствовал его стихию.

К преподавателям я относился с почтением. Иначе и не мыслилось. Требовательность к поэтам была строжайшая. Запомнил я, как на одном из занятий рассерженный поэт выговаривал студенту за его работу: «Стихи ваши вялые, примитивные, такие только в газетах печатают». И прозаики были не менее строги. Но уж самую строгость проявляли, конечно, друг к другу студенты. Со всем юношеским максимализмом! В те времена из-за холода в помещении занимались в пальто и студенты, и преподаватели. Знаменитый профессор Шамбинаго, читавший фольклор и древнерусскую литературу, всегда появлялся в пальто с бобровым воротником, в такой же бобровой шапке. Клал эту шапку и толстую суковатую палку, с которой ходил, на стол, усаживался на стул и каждую лекцию начинал с одной фразы: «Ну-с, многоуважаемые!..» - и поглядывал на нас, довольно обтрёпанных и истощённых, с некоторой скорбью в глазах. Ох, не были мы по виду «многоуважаемыми». Но глаза горели. У всех! […]

Учение моё в институте было двухступенчатым. Проучившись два с половиной курса, я уехал в Алма-Ату помогать Наталье Сац в открытии Театра для детей и юношества Казахстана и так как с упоением увлёкся работой, совсем забыл об институте. Вернувшись в Москву, пожалел о том, что бросил занятия, но учиться не стал: шла элементарная битва за жизнь. И только позднее, когда пошла моя первая пьеса и я избавился от нужды, попросил разрешения вернуться на третий курс и закончил институт только в 1953 году.

Два эти периода были разительно не похожи по духу. Военное время вспоминается как время раскованности и человеческого тепла. Не забуду, например, даже такого случая в один из первых дней посещения института в 1942 году. Преподаватель истории партии Слава Владимировна Ширина, поинтересовавшись, есть ли у меня продовольственные карточки и где я питаюсь (о, в то время это был самый первостепенный вопрос!), и узнав о моей неустроенности, тут же достала из служебного шкафа белый батон и отрезала половину. Вряд ли кто сейчас поймёт, особенно из молодых, какой это был поступок, какая щедрость, какая широта души. И хотя по истории партии я учился неважно, Слава Владимировна очень мне нравилась своей энергией, жизнерадостностью и приветливостью. Просто легче живётся, когда рядом такие душевные люди! И общая атмосфера тех лет - а ведь шла война! - в институте была счастливая, я бы даже сказал - вольная. В каждой аудитории после занятий до глубокой ночи - щебет и гам. Читали стихи и прозу, спорили об искусстве. Очень много читал своих стихов Юра Борев. Он был студентом одновременно двух институтов - Авиационного и нашего, Литературного, но не стал ни авиаконструктором, ни поэтом и выработался в очень известного и уважаемого искусствоведа, специалиста по эстетике, выпустившего несколько солидных книг по теории драмы и читающего лекции и у нас, и за рубежом.

Поскольку я был уже достаточно взрослый, то и отношение ко мне преподавателей было в какой-то степени «на равных». Часто, прогуливаясь по Тверскому бульвару с Осипом Максимовичем Бриком, мы вели беседы, не относящиеся непосредственно к ученичеству, а размышляли о событиях мира, судьбах страны, общем развитии нашей литературы. То, что для меня было историей, для Брика - его жизнью. А рассказы очевидца всегда придают особый оттенок правдоподобия тому, о чём ты знал из учебников.

С отдельной и особой охотой я слушал курс лекций по истории. До этого времени ни в школе-десятилетке, ни в театральном училище историю ещё не преподавали. Здесь же братья Радциг читали курс истории в широком объёме: старший - древнюю историю, младший - средние века. Оба они настолько жили в тех временах, о которых рассказывали, что создавалось впечатление, будто они и приходят на лекции оттуда, из тех времен. Когда после звонка, закончив занятие, они уходили из того мира, превращаясь в современных людей, это казалось чем-то неправдоподобным. Особенно старший Радциг умел уносить нас в иные миры. Даже слова «ахейцы», «дорийцы» он произносил так, будто рассказывал о своей молодости, будто сам участвовал в битвах за Карфаген и сражался в Фермопильском ущелье. Ей-ей, не менее убедительно, чем Брик - о футуристах, имажинистах и лично о Маяковском. Изучая историю, я понимал, сколько пробелов в моих знаниях.

Второй период покрывала тень событий, которые переживала страна. В конце сороковых годов разразилась борьба с космополитизмом. […] Конечно, и в это время институт жил своей учебной и творческой жизнью, но лекции читались с какой-то бережной осторожностью. Видно было, что каждое слово преподаватель старался тщательно просеивать через соображения. Было скучно. И настороженно. Только беседы о драматургии - творческий семинар, который вел Александр Александрович Крон, человек редкой принципиальности, нравственной чистоты и твёрдости, - шли так, будто в мире ничего не происходит и торжествуют одни вечные истины.

Сама форма моего обучения была довольно отчаянная. Так как я жил крайне бедно и работал, то времени на учение не хватало. Честно признаюсь, целое полугодие не брал учебники в руки. Но зато когда получал отпуск на экзаменационную сессию, а она длилась целый месяц, моя комнатка-келья напоминала склад книг, в котором идет учет и переучет. Я сидел посреди кровати, со всех сторон обнесенный книгами. За месяц я прочитывал всё, что надо было знать за полгода. Находился в какой-то отключке от всего мира. Когда ел, что ел и ел ли вообще - не помню. Дело доходило до курьёзов. Однажды утром приходит соседка из противоположного коридора и зовет меня к телефону - телефон был далеко, но любезные соседи, когда нужно, кричали мне издали или звали к нему. Звонят из института и сообщают: сегодня до двух часов дня последний срок сдачи экзамена по логике. […]

Вспоминая преподавателей, не могу не вспомнить и такого факта, - впрочем, я и не забывал его никогда и даже однажды к случаю упомянул в газетной статье. К сожалению, память не сохранила фамилию этого преподавателя (прошу не судить меня строго, так как за столь длительное и рваное время, которое я учился в институте, стационарных учителей у меня было мало). Я сдавал русскую литературу. Мне был задан вопрос: «Расскажите о романе Толстого "Анна Каренина"». Я спросил: «Вам рассказать, что написано по этому поводу или что я сам думаю?» - «Что написано, я читал, - ответил преподаватель. - мне интересно, что думаете вы».

С полной ответственностью не могу сейчас написать, что я ответил тогда, только помню: внутреннее, субъективное моё отношение, в частности к Анне, расходилось с общепризнанным. Никакой жертвой общества я её не считал, как и Каренина не считал «злой машиной». Мне казалось, что Анна хотя и несчастная женщина, но глупая и даже пустая. Так, одержимая страстишкой, балованная бабёнка. А Каренин - вполне порядочный и нормальный человек. Вронский - такими пруд пруди и в наше время. Левин же - выдуман, бесплотен. Одна Китти хороша. Нечто подобное я лепетал в ту пору (да и сейчас не отрекаюсь). Экзаменатор выслушал мою довольно длинную тираду, произнёс «интересно» и поставил в зачётку... «пять». Ах как драгоценно такое отношение к чужим мнениям, суждениям и взглядам!

Не вдалбливать в голову установившиеся или свои понятия, а развивать склонность к самостоятельному суждению.

Если первый период моего пребывания в стенах института был вольный, то в годы 1948-1950-е царил дух начётничества и догматизма. Конечно, и в те годы я получил какие-то знания, но это были скорее сведения, чем знания в широком смысле слова».

Розов В.С., Удивление перед жизнью, М., «Вагриус», 2000 г., с. 179-183.

Источник — портал VIKENT.RU

+ Ваши дополнительные возможности:

Идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям творческой деятельности – на онлайн-консультацию № 279 20 марта 2022 года (Воскресенье) в 19:59 (мск).

Это принципиально бесплатный формат. Задать вопросы Вы свободно можете здесь: https://vikent.ru/w0/

Плейлист из 9-ти видео: ТЕХНОЛОГИИ БУДУЩЕГО

Изображения в статье

Виктор Сергеевич Розов — русский драматург, автор около 20 остроконфликтных пьес / Рамтограф

& Литературный институт имени А. М. Горького / CC BY-SA 4.0

Изображение Irenna86 с сайта Pixabay

Изображение PublicDomainPictures с сайта Pixabay

Изображение Stefan Kuhn с сайта Pixabay