«Показалось, — убеждал он себя. — Эхо собственных шагов по битому стеклу и щебню».
Но звук не уходил. Он стал постоянным саундтреком его движения, преследующим, навязчивым. Иногда Андрею казалось, что он слышит в этом хрусте нечто знакомое, с чем он сталкивался раньше, но мозг отказывался проводить ужасающие параллели.
Он почти добежал до своей цели — знаменитого дома с номером по Фрунзе, где когда-то жил с родителями. Его квартира на четвертом этаже была его штаб-квартирой, местом, где он всегда ночевал, оставлял припасы, читал найденные дневники. Вид на площадь оттуда был лучшим в городе.
Дверь в подъезд была распахнута настежь, хотя он всегда закрывал ее изнутри, заклинивая кирпичом. Внутри пахло не сыростью и пылью, а чем-то кислым, звериным. Андрей, сжимая в руке монтировку, стал подниматься по лестнице. На ступенях валялись обрывки обоев, ошметки чего-то темного, и тот самый, уже знакомый хруст раздавался под его ногами. Он посветил фонарем под ноги — и сердце его упало.
Это были не щебень и не стекло. Это были мелкие, раздробленные кости. Птиц, грызунов, а некоторые обломки были слишком крупными, слишком похожими на фаланги пальцев.
Он вломился в свою квартиру. Дверь была выломана. То, что он увидел внутри, заставило его рухнуть на колени. Все было уничтожено. Мебель — разломана в щепки, матрас — вспорот, перья разбросаны по всей комнате. Его тайник с консервами вскрыт и опустошен. Но не съедено — содержимое банок было выплеснуто на стены, густые, засохшие потеки свисали с потолка. На стенах кровавыми полосами (и он с ужасом понял, что это действительно была кровь) были нарисованы какие-то первобытные символы, кривые круги и палки.
Это был не просто погром. Это было ритуальное осквернение. Мести здесь не пахло. Пахло безумием.
И в этот момент, оглушительно громко, прямо в подъезде, раздался тот самый звук. Не тихий и отдаленный, а громкий, влажный, смачный ХРУСТ, будто ломали толстую сучковатую палку. И за ним — человеческий вопль. Но не крик боли или страха. Это был вопль торжествующей, ненасытной ярости. Звук, который мог издать только тот, кто порвал все связи с человечеством. Вопль людоеда.
Лестничная клетка превратилась в каменный мешок. Путь вниз был отрезан. Там кто-то был. Андрей, не дыша, отступил в квартиру, завалил выломанную дверь обломком шкафа. Его руки тряслись. Он услышал тяжелые, шаркающие шаги на лестнице. Они поднимались. Медленно, не спеша. Хруст-хруст-хруст под ногами чудовища теперь сливался с его тяжелым дыханием.
Шаги замолкли прямо за дверью. Андрей прижался к стене, зажимая рот ладонью, чтобы не выдать себя стуком сердца. В щель между дверью и косяком проник сноп тусклого света от его фонаря, валявшегося на полу.
В щели на мгновение мелькнул глаз. Не человеческий. Безумный, налитый кровью, с узким, как у кошки, вертикальным зрачком.
Потом дверь, которую он так неуклюже загородил, содрогнулась от мощного удара. Посыпались щепки. Второй удар — и массивный обломок шкафа отлетел в сторону, как щепка.
В проеме стояло ОНО. Существо, еще сохранявшее подобие человека, но лишь как жуткую пародию. Одетое в лохмотья старой советской формы, измазанные грязью и бурыми пятнами. Его кожа была землисто-серой, покрытой струпьями и язвами. А рот... Рот был растянут до ушей в постоянной, голодной ухмылке. В его мощных челюстях он зажал обломок человеческой кости, с наслаждением перемалывая его. Хруст. Это был тот самый звук.
— Моя... столовая... — просипело чудовище, и его голос скрипел, как ржавая дверь. Изо рта брызнула слюна, смешанная с костной крошкой.
Андрей отчаянно оглянулся. Спастись можно только через окно. Четвертый этаж. Под окном — старый чугунный карниз, может быть, козырьк подъезда... Это был смертельный риск, но это был единственный шанс.
Он рванулся к окну, отшвырнувая раму. В тот же миг тварь ринулась вперед. Ее рука, длинная и костлявая, с грязными когтями вместо ногтей, впилась ему в плечо. Боль была адской, будто клещи раскалили докрасна и впились в плоть.
Андрей с криком вырвался, чувствуя, как когти рвут его кожу и мышцы. Он кубарем полетел вниз, ударяясь о карниз, сдирая кожу о ржавую арматуру, и с глухим стуком приземлился на клумбу, заросшую бурьяном. Воздух вырвался из легких.
Он не чувствовал ног. С трудом перекатившись на бок, он увидел, как в разбитом окне четвертого этажа возник тот силуэт. Людоед спокойно смотрел на него, все так же пережевывая кость. Он сделал свое дело. Он выгнал его из своего логова. Загнал в ловушку похуже.
Андрей попытался подняться, но его тело не слушалось. Он услышал другой звук. Тихий, на первый взгляд безобидный. Скрип ржавых петель. Одно за другим, на первых этажах, начали открываться двери и окна. В темных проемах замерли другие силуэты. Тени, такие же высохшие и сгорбленные. Они молча смотрели на него. Десятки пар голодных глаз.
Они не были призраками радиации. Они были ее порождением. Те, кто остался и выжил, заплатив за это разумом и человечностью. Они стали новыми хозяевами города. И у них были свои охотничьи угодья.
Хруст костей, который он слышал, — это был звук их постоянной трапезы. А его квартира... его уютная квартира... была для них накрытым столом. Столовой. Куда он сам, добровольно, пришел как главное блюдо.
Сверху, из окна, донесся тот самый вопль. Он не был обращен к Андрею. Это был сигнал. Призыв к началу пира.
Силуэты в дверях зашевелились и начали медленно, не спеша, выходить наружу. Они приближались к нему со всех сторон, окружая его, перекрывая все пути к отступлению. Их тихие, голодные похрюкивания сливались в один жуткий хор.
Андрей отполз к стене дома, прижавшись к холодному бетону. Он смотрел на приближающихся тварей, на их пустые, голодные глаза и наконец понял истинное правило Зоны: самые страшные мутации происходят не с плотью, а с душой. И для них он был не сталкером. Он был просто едой, которая сама пришла в руки.
Последнее, что он увидел, прежде чем на него набросилась первая волна когтистых рук, — это довольную ухмылку людоеда в окне, наблюдающего за трапезой.
Кирилл был зеленым салагой. Для него поход в Зону был способом доказать себе и другим, что он не маменькин сынок, каким его все считали. Рюкзак с тушенкой, дешевый дозиметр, купленный с рук, и дрожь в коленях, которую он тщательно скрывал за напускной бравадой. Его «опытный» проводник, бородатый мужик по кличке Борщ, оставил его «на подхвате» у старой гостиницы «Полесье», строго наказав не соваться никуда и ждать.
И Кирилл ждал. Минуту, пять, десять. Тишина давила на уши. Он услышал крик.
Он был далеким, обреченным, пронзительным. Не крик ужаса, а какой-то животный, последний вопль, в котором было все: боль, страх и осознание конца. А за ним — тот самый звук, который уже преследовал его с самого входа в город. Тот самый навязчивый хруст, только теперь громкий, массовый, будто целая стая чего-то большого грызла сухари.
Любопытство пересилило страх. Осторожно, крадучись от угла к углу, он пополз на звук. Сердце колотилось где-то в горле. Он заглянул из-за ржавого гаража и замер.
То, что он увидел, навсегда отпечаталось у него в мозгу кислотным ожогом. На площади, среди бурьяна, копошились фигуры. Десятки их. Сгорбленные, серые, одетые в гнилые лохмотья. Они окружили что-то на земле. Нет, кого-то. Кирилл увидел разорванную куртку сталкера и окровавленную руку, беспомощно лежащую на асфальте. Твари рвали плоть, с жадностью впивались зубами, их плечи и спины судорожно дергались. Воздух дрожал от низкого, похожего на мурлыканье урчания — звука абсолютного, первобытного насыщения. И непрекращающийся, ужасающий хруст ломаемых костей.
Кирилла затрясло. Из горла вырвался тихий стон, который он еда сдержал, прикусив губу до крови. Он отпрянул за угол, и его тут же вывернуло наизнанку. Он блевал, судорожно цепляясь за холодный кирпич стены, пока перед глазами плясали кровавые пятна.
Сознание кричало одно: «Беги!».
Он побежал. Слепо, не разбирая дороги, спотыкаясь о бурелом и развалены. Он не оглядывался, но ему казалось, что горячее, голодное дыхание преследователя уже чувствуется у него за спиной. Его ноги сами понесли его к первому же укрытию — полуразрушенному дому с зияющим, как черная пасть, провалом в подвал.
Сорвавшись с края, он кубарем скатился вниз, больно ударившись о бетонный пол. Темнота была абсолютной. Пахло сыростью, плесенью и чем-то еще, сладковатым и неприятным. Он лежал, вслушиваясь в стук собственного сердца, пытаясь отдышаться. Снаружи не было слышно шагов. Казалось, он оторвался.
Адреналин начал отступать, и его сменила слабость. Он проголодался. Дико, до спазм в желудке. Страх сжег все его силы. Руки дрожали.
«Надо поесть, — тупо подумал он. — Надо подкрепиться, чтобы бежать дальше».
Он сдернул рюкзак, лихорадочно расстегнул его. В свете включенного фонаря (его руки тряслись так, что луч прыгал по стенам) он начал шарить внутри. Консервы! Вот они. Его пальцы наткнулись на холодную, гладкую жесть банки. Он вытащил ее.
Это была не тушенка. Этикетка была старой, советской, с кривым шрифтом. Но не это было главным. Сквозь полустертые буквы и слои пыли на банке явно проступали темные, засохшие, липкие пятна. Пятна, точь-в-точь как те, что он видел на стенах в квартире, откуда доносился крик. Пятна крови.
Он чуть не выронил банку, но голод был сильнее отвращения. «Наверное, Борщ где-то нашел, старый запасливый черт», — попытался убедить себя Кирилл. Он с трудом вставил консервный нож, начал вскрывать.
Крышка отошла с тихим щелчком. И запах...
Это был не запах тушенки. Это был тяжелый, густой, тошнотворно-сладкий аромат испорченного, протухшего мяса, смешанный с каким-то химическим привкусом формалина. Кирилл снова почувствовал рвотные позывы, но его пальцы уже сами, против его воли, полезли внутрь.
Он вытащил кусок. Он был странным на вид — темно-бурым, с резиновой, склизкой текстурой, с прожилками жира и чем-то белесым, похожим на хрящ. Голод затуманил разум. Он зажмурился и сунул кусок в рот.
Вкус был невыразимо отвратительным. Соленым, горьким и кислым одновременно. Он жевал эту резиновую, вязкую массу, чувствуя, как по его подбородку течет жир, и пытаясь не думать ни о чем. Он проглотил. Потом второй кусок. Третий. Желудок, сначала сопротивляясь, теперь с жадностью принимал пищу, требуя еще.
Он доел банку, облизывая пальцы, чувствуя, как по телу разливается странная, согревающая тяжесть. Страх отступил, сменившись апатичной усталостью. Он прислонился к холодной стене, и его начало клонить в сон.
И тут в темноте подвала раздался тихий, скрипучий голос. Не снаружи. Изнутри. Прямо у него над ухом.
Кирилл вздрогнул и резко повернулся, тыча фонарем в темноту. Луч выхватил из мрака фигуру. Это был высокий, исхудавший до скелета человек в обрывках противогаза и робы. Его лицо было испещрено язвами, а глаза горели лихорадочным блеском. Он стоял вплотную к Кириллу, явно наблюдая за ним все это время.
— Я... я... — не смог вымолвить Кирилл.
— Ничего, — скрипуче прошелебел незнакомец, и его губы растянулись в беззубой ухмылке. — Все сначала боятся. Потом привыкают. Потом им начинает нравиться. Особый вкус, да? Ни с чем не спутать.
Кирилл с ужасом смотрел на пустую банку из-под тушенки, валявшуюся у его ног. Потом на свои жирные, липкие пальцы. Память подсказала ему обрывки лекций по выживанию, которые он пролистывал в интернете. О радиации, о мутациях, о цезие и стронции... и о том, что они накапливаются в мышечных тканях. В мясе.
Он понял, что это была не тушенка. Его проводник, Борщ, не просто так оставил его. Он не искал артефакты. Он был поставщиком. Поставщиком «свежего» товара для местных обитателей. А банка в его рюкзаке была не едой. Это была плата. Или приманка.
— Что... что я съел? — выдохнул Кирилл, и его голос был чужим.
— То, что все здесь едят, сынок, — проскрипел старик. — Добро пожаловать в клуб. Аппетит теперь будет всегда. Только к одной консерве не привыкнешь.
Снаружи послышалось шарканье многих ног. В проеме подвала один за другим стали появляться силуэты. Те самые. Их глаза уже смотрели на него не с голодной злобой, а с любопытством и... пониманием? Они молча стояли, наблюдая.
Кирилл попытался вскочить, но его тело не слушалось. Ноги были ватными, в голове гудел тяжелый, наркотический туман. Он снова почувствовал голод. Но теперь это был другой голод — острый, извращенный, зовущий повторить тот странный, отвратительный вкус. Он посмотрел на свою руку и с ужасом осознал, что облизывает губы.
Старик положил ему на плечо костлявую руку.
— Успокойся. Теперь ты свой. Теперь ты дома. Скоро твой проводник вернется. С новой едой. С новыми консервами. — Он кивнул на приближающихся тварей. — А пока иди к своим. Поделись с ними. Они тоже голодны.
Кирилл не сопротивлялся, когда его подхватили и повели вглубь подвала, в непроглядную тьму. Он уже почти не помнил вкус обычной тушенки. Он помнил только один вкус. И его желудок снова требовал его. Он был больше не жертвой. Он был новым членом их стаи. И впервые за этот долгий день он чувствовал себя по-настоящему сытым и понятым. Скоро он сам пойдет на охоту.
Егор был не из тех, кого легко напугать. Он ходил в Зону десять лет, и у него было лишь одно правило: доверять только своему оружию и инстинктам. Его рейды в Припять были рутиной, почти паломничеством. Но этот визит с самого начала пахнал смертью.
Воздух был не просто тихим, а натянутым, как струна перед разрывом. И запах... знакомый запах пыли и тлена дополнился новым, тошнотворно-сладким — запахом старой крови и чего-то протухшего.
Он шел своим обычным маршрутом, но на подъезде к дому на улице Лесной его нога наткнулась на что-то твердое. Он посветил фонарем под ноги. Это была человеческая лопатка, обглоданная дочиста, белая и неестественная на фоне темного асфальта. Чуть дальше — темное, почти черное пятно засохшей крови, растекшееся по земле веером.
Его рука сама потянулась к кобуре на поясе. Он достал дедовский ТТ. Холодная, тяжелая сталь пистолета, прошедшего всю войну, всегда успокаивала его. Сегодня он чувствовал ее вес как никогда.
Он не побежал, но его шаги стали быстрее и тише. Он не просто шел — он сканировал пространство: черные дыры подъездов, зияющие окна, груды мусора. Везде следы. Следы борьбы, волочения, а главное — те самые мелкие, раздробленные кости, которые хрустели под сапогами.
Его квартира на третьем этаже была его крепостью. Дверь, укрепленная им же много лет назад, все еще держалась. Он вставил ключ, резко повернул и ввалился внутрь, сразу же захлопнув ее за собой. Сердце отчаянно стучало. Он щелкнул внутренним прочным засовом, который сам же и приварил — массивная железная скоба легла на место с глухим, обнадеживающим стуком.
Только теперь он позволил себе выдохнуть. Он прислонился к двери, прислушиваясь. Тишина. Та самая, гнетущая тишина, что была хуже любого шума.
«Спокойно, Егор, — сказал он себе мысленно. — Ты дома».
Он бросил рюкзак на пол, поставил ТТ на стол рядом с диваном, стволом к двери, и начал раскладывать снаряжение. Организм требовал калорий, топлива. Он достал маленькую газовую горелку, поставил на нее котелок с водой, собираясь разогреть свою стандартную тушенку. Механические, привычные действия успокаивали нервы.
Вода только начала закипать, когда с улицы донесся звук.
Сначала это был просто шум. Потом он оформился в крики. Не крики ужаса, а какие-то дикие, нечленораздельные вопли, полные то ли ярости, то ли отчаяния. И другой звук — глухой, мощный топот и тот самый, уже знакомый по сегодняшней прогулке, кошмарный хруст.
Егор резко подошел к окну, стараясь не попадать в проем, и осторожно отодвинул грязную тюлевую занавеску.
Площадь перед домом была освещена луной. И на ней было движение.
Он увидел их. Тех самых уродцев. Они сновали, как тени, их сгорбленные фигуры метались туда-сюда. Они что-то преследовали. Или кого-то.
И он увидел этого «кого-то». Это был парень. Одетый в относительно чистую, новую куртку сталкера. Он бежал, отмахиваясь руками, его лицо было искажено чистым, немыслимым страхом. Он кричал что-то, но слова было невозможно разобрать.
«Новичок, — мгновенно оценил Егор. — Заблудился. Или его бросили». Сердце Егора сжалось. Он видел в этом парне себя много лет назад — зеленого, напуганного, верящего в романтику Зоны.
Парень споткнулся о торчащую из земли арматуру и упал. Стая уродцев мгновенно окружила его, сомкнув круг. Егор сжал кулаки. Он ненавидел это. Его пальцы потянулись к ТТ на столе. Он мог сделать несколько выстрелов, отогнать их, дать парню шанс... Но это означало выдать себя. Это была верная смерть для них обоих.
Но прежде чем он успел принять мучительное решение, произошло нечто, от чего кровь застыла в его жилах.
Из-за угла соседнего дома вышел еще один человек. Он шел спокойно, почти небрежно. Он был одет так же, как тот парень — в нормальную, добротную сталкерскую экипировку. Его лицо было чистым, без язв и шрамов. Он выглядел... опытным. Своим.
«Напарник!» — мелькнула у Егора безумная надежда. Этот человек явно знал, что делал. Он не бежал сломя голову, его движения были точными и выверенными. Егор уже мысленно представил, как они вдвоем отобьются от тварей.
Но уродцы не набросились на нового человека. Они даже не обернулись на него. Они расступились перед ним, как стая шакалов перед вожаком, дав ему пройти к центру круга. Человек подошел к лежащему на земле новичку, который забился в истерике, и... наклонился над ним.
Егор увидел, как человек что-то говорит новичку. Его лицо было спокойным, даже успокаивающим. Искаженное ужасом лицо новичка на мгновение выразило недоумение, потом слабую, безумную надежду на спасение. Он даже перестал дергаться, затих, глядя на своего «спасителя».
И в этот момент человек-сталкер двинулся с пугающей, змеиной быстротой. Его рука с зажатым в ней ножом взметнулась и опустилась. Вопль новичка был коротким и обрывистым. И тогда «спаситель» отступил на шаг и кивнул уродцам.
Те с радостным, тихим повизгиванием набросились на добычу, начав свой пир. А человек в сталкерской одежде отошел в сторонку, прислонился к стене и... достал из кармана пачку сигарет. Он закурил, спокойно наблюдая за пиршеством, как зритель наблюдает за спектаклем. Дым сигареты серой струйкой уплывал в лунное небо.
Луна ярко осветила его лицо. Это был молодой парень, лет двадцати пяти. Кирилл. Но для Егора он был просто Незнакомцем. Его глаза были абсолютно пустыми, холодными и спокойными. В них не было ни злобы, ни жажды крови, ни сожаления. Была только рутина. Выполненная работа.
Егор медленно отпустил занавеску и отшатнулся от окна. Его вырвало прямо на пол. Он понял все. Это была не просто стая мутантов. Это была охота. Система. И самый страшный хищник здесь был не тот, кто выглядел как чудовище. А тот, кто выглядел как человек. Свой, который подходил к тебе в самый страшный момент и говорил то, что ты хочешь услышать.
Выстрел из ТТ сейчас был бы самоубийством. Он бы выдал его местоположение. И тогда на его дверь пришел бы не просто безумный скот. Пришел бы спокойный, расчетливый охотник в сталкерской куртке, который знает все о укрепленных дверях и человеческой психологии.
Егор потушил горелку. Есть он уже не мог. Он взял ТТ, отнес его к двери и сел на пол, прижавшись спиной к холодной стене. Он смотрел на массивную железную защелку.
Она вдруг показалась ему смехотворно хрупкой и ненадежной.
Он сидел в полной темноте, не шевелясь, и слушал. Снаружи стихли крики. Стихло и похрюкивание. Послышались неспешные, уверенные шаги. Они приблизились к его подъезду и замерли у входа.
Кто-то сделал глубокую затяжку. Пахнувший дымок дешевой сигареты медленно просочился в щели под дверью, смешиваясь с запахом крови и смерти.
Затем шаги раздались снова. Они поднимались по лестнице. Медленно, с остановками на каждом лестничном пролете, как будто кто-то проверял квартиры. Они добрались до его этажа и замерли прямо напротив его двери.
Тишина длилась вечность. Егор не дышал, сжимая в потной ладони рукоятку ТТ. Он целился в центр двери, туда, где должна быть грудь человека.
Потом с другой стороны двери раздался спокойный, ровный голос. Тот самый голос, что он слышал с улицы, обращенный к новичку. Голос, полный ложного спокойствия и смертельной угрозы.
— Эй, там кто-то есть? Я видел свет. Выходи, не бойся. Я свой. Могу помочь. У меня есть еда.
Егор прикрыл глаза. Он понял, что его крепость стала его склепом. А снаружи ждал не монстр. Незнакомец, который когда-то, возможно, тоже был как он. И от этого осознания было в тысячу раз страшнее.
Он медленно взвел курок ТТ. Звук щелчка был оглушительно громким в тишине квартиры.
Снаружи наступила пауза. Потом Егор услышал тихий, почти неслышмый смешок.
Шаги удалились от его двери и начали спускаться вниз. Охотник понял, что здесь добыча не клюнет на приманку. Здесь придется охотиться по-другому.
Егор остался сидеть в темноте, с пистолетом на коленях, прислушиваясь к каждому шороху снаружи. Он знал, что это ненадолго. Незнакомец теперь знал о нем. И он вернется. Не один.
Консервы в его рюкзаке внезапно показались ему отравленными. А железная защелка на двери — просто нарисованной линией на песке, которую вот-вот смоет прилив.
