Чума

В одном из старинных районов Москвы есть небольшой переулок, носящий название Еропкинский.

Посещавшие Московию иностранцы в течение XIV-XVII веков отмечали в своих мемуарах, что страна эта не знала эпидемий. Наблюдатели объясняли это низкой плотностью населения на обширной территории, большим количеством доступных водоемов и пристрастием людей к водным процедурам. Еще можно добавить и немногочисленность международных контактов. Однако, времена менялись.

В 1771 году в Москву пришла чума. Предполагается, она пробралась на север с товарами, поступавшими из Османской империи. Городские власти прозевали начало эпидемии, никаких мер не принималось поначалу. А позже и вовсе все главные московские чины во главе с генерал-губернатором Салтыковым, и другие не бедные люди, из города сбежали. Военные начальники вывели войска в летние лагеря, чтобы сохранить личный состав. В городе остались лишь бедные слои населения и небольшая часть полицейских – нижние чины.

Главным московским попом в то время был Амвросий. Человек, явно, ученый и неглупый. Он ограничил церковные службы, раздавал служителям церкви правильные наставления как вести себя в условиях эпидемии. Но, увы, именно в среде священников случилась безобразная провокация.

Какие-то предприимчивые попы пустили слух, что от чумы спасает икона, что размещалась на Варварских воротах Китай-города (ныне – у въезда на ул. Варварка). Ворота в прошлые годы имели названия по имени ближайших к ним церковных приходов. И на каждых воротах размещался образ какого-нибудь святого.

«Предприниматели» приставили к иконе лестницу, а под лестницей поставили сундук для денежек. Спасавшиеся от заражения залезали на лестницу и целовали образ. Заболевшие и желавшие излечиться забирались на ту же лестницу и целовали тот же образ. 

Амвросий, узнав об этом бизнесе, послал полицейских  прекратить действо. Однако, подстрекаемые попами, люди избили полицейских. С этого начался «чумной бунт». В отсутствие городского управления и достаточных сил противодействия, в условиях, когда богатые дома стояли пустыми, в городе началось мародерство.  Более того, мстительные попы довели толпу до такого состояния, что бунтовщики нашли Амвросия и убили его.  На второй день беспорядки приняли такой размах, что мародеры уже действовали в Кремле.

В городе оставался чиновник, ведавший городским соляным приказом. Это был отставной генерал-поручик с веселой фамилией Еропкин. Почему еще молодой  (46 лет) и успешный в военной карьере человек числился в отставке - не знаю. После Указа Петра III, отменившего обязательную службу дворян в войсках, многие офицеры покинули армию. Ведь не всем нравится военное дело.

Вот и Еропкин сменил армию на гражданскую службу. Отставной генерал, узнав о бесчинствах бунтовщиков, помчался с Остоженки, где он жил, за город, где за селом Дорогомилово стоял лагерем полк одного из его бывших сослуживцев.  Командир полка согласился дать Еропкину роту солдат  и несколько пушек. С этим контингентом он поспешил в Кремль и первым делом выгнал оттуда мародеров. Однако, большая толпа перед стенами Кремля  не уменьшилась, а лишь росла.

Пушки поставили перед Спасскими воротами. Еропкин выслал к толпе переговорщика, но того забросали камнями.

Тогда Еропкин отдал приказ стрелять поверх голов. Пушки громыхнули. Бунтовщики попадали на землю. Но, вскоре, заметив, что пострадавших нет, зачинщики стали кричать, что Богородица бережет от картечи! И толпа двинулась на солдат.

Второй залп был сделан вдоль площади. Свидетели писали, что вся Ильинка была засыпана трупами. Официально считается, что пострадали примерно 4-5 сотен человек.

Остальные войска полка также вошли в Москву и занялись разгоном и задержанием мародеров в других районах. Злые зачинщики еще попытались найти и расправиться с Еропкиным, но не застали его дома. Бунт через день рассеялся. 

Вскоре из Петербурга примчался Григорий Орлов с товарищами. Они разместились в Немецкой слободе, которая не пострадала от эпидемии благодаря вовремя принятым мерам изоляции. Приехавшие занялись введением правильных эпидемиологических мер и постепенно беда отступила.

Пётр Дмитриевич Еропкин послал императрице Екатерине рапорт о своих действиях, повинился в вынужденной жестокости и попросил отставку от должности. Императрица прислала ему в ответ приказ об увольнении – без даты. И большую денежную премию. А от пожалованных ему четырех тысячах крепостных он отказался.

Через год с чем-то Еропкин пустил тот приказ в дело. Но через пятнадцать лет отставной генерал вновь понадобился и был назначен московским главнокомандующим. От этого человека осталась большая усадьба по адресу Остоженка д. 38. Над усадьбой потрудились Казаков и позже Жилярди. С XIX века строение служит по учебной части. Выпускники Института Иностранных Языков, а ныне – Лингвистического университета, его хорошо знают

В библиотеке одного старого монастыря хранится запись: «вино по уставу — пять кружек в день, и ни граммом больше». Внизу приписка от руки: «если в жару — можно шесть». Всё бы ничего, но эта запись датировалась XIII веком, а монастырь был бенедиктинским, то есть вполне уважаемым и набожным заведением. И вот тут я впервые задумался: а что вообще пили монахи в Средневековье?

Как оказалось — всё. Вино, пиво, эль, сидр, медовуху, а если повезёт — и грушевый кальвадос задолго до его официального рождения. Но главное — пили не по праздникам, а как мы сегодня чай или воду. Потому что вода тогда была, мягко скажем, сомнительного качества. А вот слабоалкогольные напитки, благодаря процессу брожения, были безопаснее — алкоголь убивал часть микробов. Поэтому пить вино или пиво значило выживать.

Но вот интересное наблюдение: больше всех пили именно монахи. Не рыцари, не крестьяне, не трубадуры с менестрелями, а монахи. Почему? Во-первых, монастыри были чуть ли не главными виноделами и пивоварами своего времени. Земли, виноградники, скотина — всё своё. А где производство — там и контроль качества. Какой нормальный бенедиктинец отдаст лучшее вино мирянам, если можно выпить самому?

Во-вторых, алкоголь в монастырях был не просто напитком. Это был символ. Символ радости в Боге, символ очищения, символ Евангелия, где Христос притчами о винограде и вине говорит чаще, чем о хлебе. Не удивительно, что в некоторых монастырях, вроде тех, что в Бургундии или на севере Италии, суточный паёк вина доходил до пяти литров. И это было не исключением, а нормой.

Иногда доходило до абсурда. В Венеции существовал винный фонтан, из которого работники Арсенала могли пить сколько угодно. Конечно, вино было разбавленное, но кто будет считать градусы, если ты только что вернулся с порта и впереди ночная смена? В хрониках того времени встречаются жалобы, что работники, не дожидаясь обеда, «отплывали на тот свет» — прямо в доках, в обнимку с кружкой.

А ещё были убеждённые теологи, уверявшие, что пьянство спасает от чумы. И в каком-то смысле они были правы: при вспышке чёрной смерти алкоголь действительно убивал бактерии в воде. Вот только спасал не всех. Ирония в том, что от алкогольного отравления умерло гораздо больше людей, чем от самой чумы.

Но вершиной пьяного мракобесия была история с младенцами. Нет, их не поили элями. Но молоко разбавляли с вином, чтобы оно не скисало. И пока один хроникёр пишет о «благотворном влиянии святого вина на детское пищеварение», другой описывает детей с печенью хуже, чем у пожилого менестреля.

Вот такое оно, Средневековье — когда чаша с вином была и молитвой, и пайком, и лекарством, и билетом в один конец. А монастырь — не только цитадель духа, но и вполне уважаемый паб с усталом: «не более семи кружек на брата — в особые дни».

В 1770 году в стране разразилась нежданная напасть – чума.
С нападениями неприятелей Россия справлялась, на это хватало пушек, солдат и умения воевать.
Но как было совладать с этим ужасным злом?
Число жертв было огромным, согласно сохранившимся данным, ежедневно умирало до 1000 человек.
Именно в это время Россия вела очередную войну с Турцией, и, скорее всего, эту болезнь на своих штыках принесли наши солдаты – участники той войны.
Началось все в Малороссии, дальше эпидемия пронеслась по брянским и тверским краям, после чего зараза добралась и до Москвы.

Первые признаки болезни были выявлены в Москве в госпитале на Введенских горах 17 декабря 1770 года.
До властей дошла информация, что в госпитале скончалось 14 человек и еще несколько имеют все признаки заражения. Попытки остановить болезнь не увенчались успехом, а в марте 1771 года она разразилась особенно сильно.
Москву объявили зоной карантина, досматривали всех въезжающих, выехать можно было только с разрешения градоначальника.
Войска были приведены в состояние боеготовности на случай бунта.

Из Петербурга прибыл сенатор Петр Еропкин, который принял командование, а градоначальник граф Петр Салтыков попросту сбежал в деревню.
В Москве и Петербурге царили ужас и хаос.
К сентябрю 1771 года началось то, чего боялись больше всего, – бунт.
Народ начал грабить монастыри, на улицах вспыхивали драки.
Очевидцы рассказывали, что Москву буквально растаскивали по кирпичику.
По бунтующим был открыт огонь, погибли сотни человек, но и это не останавливало их.
Критический момент наступил, когда начали ломать Спасские ворота Кремля.

К 17 сентября 1771 года в Москве не осталось никакой власти.
Только нижние чины армии и полиции пытались сохранить видимость порядка.
Отчаяние охватило весь город.
В первопрестольную со специальной миссией был отправлен Григорий Орлов.
Именно он стал полновластным хозяином города.
На тот момент имелось уже 3000 домов, где умерли все жильцы.
Москвичам нужна была жесточайшая дисциплина, чтобы справиться с болезнью.
Григорий Орлов ее обеспечил.

В городе были открыты новые карантины, созданы изолированные инфекционные больницы, обеспечен учет больных.
В Москве приступили к наведению порядка для улучшения санитарно-эпидемиологической обстановки: улицы очищали от мусора и бродячих животных, были открыты новые бани, жилища дезинфицировали.

Одно из первых его распоряжений касалось обеспечения всех оставшихся ремесленников работой и домом.
Был издан указ «О мерах к прекращению эпидемий и устройству кладбищ».
В город было направлено необходимое количество уксуса для дезинфекции.
Подняли зарплату могильщикам, которые работали круглосуточно.
Родственники не имели права сопровождать усопших на кладбища.

Был решен вопрос с мародерами.
Всех, у кого находили чужое имущество, казнили на месте.
Врачам, участвовавшим в ликвидации эпидемии, назначили двойное жалование.
Если врач умирал, семьям полагалась пенсия.
Для детей, оставшихся без родителей, были организованы специальные приюты.

Еще одним из важных распоряжений Орлова стало обеспечение горожан работой.
Он считал, что надо ограничить движение по городу, чтобы не разносить заразу.
Григорий Орлов добился, что к зиме 1771 года болезнь пошла на спад.
Возвращение Орлова в Петербург было обставлено пышно и с почетом.
Специально была выбита памятная медаль и установлена триумфальная арка с надписью «Орловым от беды избавлена Москва».