Позже Алёнка нюхала макушку пухлого Вани – сладкий, тёплый запах младенца был самым лучшим ароматом в мире. Она пела ему колыбельные, качала на руках, чувствуя, как его крошечное сердечко бьётся в унисон с её собственным.
Над умывальником висело небольшое, овальное зеркальце в пластмассовой рамочке – подарок от папы маме на 8 марта. Оно ловило солнечные зайчики, отражало их улыбки. Девочка любила смотреться в него, представляя себя принцессой из Диснеевского мультфильма.
В сундучке под кроватью лежала их единственная семейная фотография: папа смеется, обнимая маму, она прижимает к себе пятилетнюю Алёнку, а на животе у неё – бугорок Вани. Папина улыбка была живой, счастливой. Алёна иногда тайком доставала фотографию, гладила его лицо, шепча: "Папочка..." Это было ее сокровище.
Через два года папа просто исчез. Сначала в больницу с резкой болью в животе. Потом – под холодный камень с датами, которые ничего не говорили Алёнке, кроме того, что он больше не вернётся. Мир съёжился до размеров промозглого барака на окраине, куда их выселили за долги. Мамин смех умер вместе с ним. Вместо него появился тихий плач по ночам, который сменился пустотой. А потом пришел Он. Сергей. Сначала – с дешёвыми конфетами и громкими обещаниями. Потом – с бутылкой дешёвого портвейна. И мама потянулась к ней, как утопающий к соломинке, ища спасения, не замечая, как идёт ко дну.
После пахло кислым перегаром, мочой в углу, плесенью, въевшейся в стены, и вечным страхом. Краски мира выцвели. Теперь он стал серым, колючим, как битое стекло под босыми ногами. Ване было три года, когда Сергей окончательно переехал. Его детский смешок, такой звонкий раньше, теперь чаще затихал, сменяясь испуганным всхлипом при каждом громком звуке. Зеркальце переехало с ними. Оно висело криво, в пыльном углу над ведром для помоев. Теперь в нём отражались лишь тусклые тени, мелькающие по бараку, да сама Алёнка – все более худая и бледная, с большими, темными провалами глаз. А фотография... Сергей нашел её, когда рылся в их скудных пожитках.
- На кой хрен это старье? – фыркнул он.
Девочка кинулась вырывать из его рук свою драгоценность, но он легко отшвырнул её.
- Памятка о мудаке? – он держал фотографию над печкой.
- Нет! – закричала Алёнка.
Сергей усмехнулся и бросил карточку в огонь. Пламя мгновенно охватило папину улыбку, мамины глаза, её саму. Она смотрела, как чернеет и скручивается ее "До", чувствуя, как что-то важное внутри тоже обугливается и умирает, оставляя после себя один лишь запах гари с горсткой пепла.
- Это ты мудак. - Сквозь зубы процедила девочка, глядя на равнодушное пламя.
Отчим не церемонился, мгновенно перейдя к воспитательному процессу. Он бил Алёну ногами по животу, по голове, до тех пор, пока та не прекратила свои попытки подняться. Не потому, что боится, а потому что больше не было сил. Их осталось лишь на тихие всхлипывания, в такт подвываниям Ванечки.
Сергей склонился над её лицом, дыхнув свежим перегаром, осматривая мутным взглядом, после чего плюнул на неё и ушёл.
- Ещё раз, сучка мелкая, я услышу от тебя нечто подобное, руки переломаю! - бросил он из-за спины, удаляясь за стол, продолжать пьянство.
Школа теперь стала недостижимой роскошью.
- А кто будет за Ваней смотреть? – рявкнула Мать как-то утром, когда Аленка попыталась натянуть старую куртку. - Да и что ты там выучишь? Башка всё равно пустая, нечего тебе в школе делать.
С тех пор школа, вместе с подружками, остались лишь смутным воспоминанием. Её миром теперь был ветхий барак, Ванечка и вечная борьба за выживание.
Каждый раз, когда взрослые уходили на работу, что случалось не часто, Алёна брала с собой Ваню и они отправлялись на улицы пыльного города. В этот промозглый день холодный осенний ветер рвал тонкую ветошь на девочке, пронизывая до костей. Братик, завернутый в ее старый свитер, дрожал у нее за спиной, спрятав личико. Они стояли у входа в подземный переход – место, где иногда удавалось выпросить хоть копейку. Люди шли потоком, уткнувшись в землю или в экраны телефонов.
- Помогите... Пожалуйста... Братик голодный... - говорила Алёнка тихо, едва слышно, протягивая худую ладошку.
Молодая женщина в дорогой шубе брезгливо отшатнулась, будто от прокаженного, ускорив шаг.
Высокий мужчина остановился, покопался в кармане. Девочка замерла, надежда толкнула сердце в горло. Он достал мелочь... и бросил монетку прямо на грязный тротуар перед ней. И пошел дальше, не оглядываясь.
- Лёна... мне холодно... - проскулил из-за спины Ванечка
Алёнка подняла монетку, грязную, липкую. Десять рублей. Хватит ли хотя бы на пирожок с капустой? Или хотя бы на стакан горячего чая? Вряд ли. Она сунула её в карман, сжав кулачок. Надо просить дальше. Но Ваня замёрз и надо было что-то делать.
Они пошли в пекарню, в надежде, что там удастся хотя бы немного заглушить чувство голода и согреться. Запах горячего хлеба ударил в ноздри, закружил голову.
- Тётя... можно кусочек хлеба? Братик маленький... есть очень хочет... - с мольбой в глазах обратилась Алёнка к продавщице, смахивая предательскую слезу.
Продавщица даже не повернулась в её сторону, презрительно фыркнув.
- Пошли отсюда! Нечего здесь попрошайничать!
Алёна отпрянула, утащив за руку Ваню. За столиком сидел пожилой мужчина, доедавший пирожок. Он посмотрел на детей сочувствующим, даже понимающим, взглядом, на их впалые щеки, на огромные глаза Вани. Вздохнул, отломил кусок от своего пирожка.
Ваня потянулся, но тут же вцепился в Аленку, испуганно глядя на продавщицу.
- Не надо кормить их тут! Привыкнут! Пошли отсюда, я сказала!
- Успокойтесь, женщина, - мягким тоном ответил ей мужчина, - это моя еда, с кем хочу, с тем и делюсь.
- На улице иди делись! Мне бездомные здесь не нужны! Заразу только всякую разносят!
Алёнка схватила Ваню на руки и, поблагодарив дядю за угощение, бросилась к выходу.
- Вот, возьми... - она почувствовала, как её схватили за руку.
Мужчина протянул ей вторую половинку тёплой выпечки, судя по выражению лица, будто от сердца отрывая. Но она отказалась.
- Вы, наверное, тоже голодны. - С явной грустью сказала девочка, осмотрев неряшливо одетого мужчину.
Ей показалось, что он не многим отличается от них. Такой же брошенный, такой же несчастный, такой же голодный, как они.
- Кушай, солнышко, кушай... – приговаривала Алёна, поглаживая Ваню по спине. Голос её дрожал.
Пожилая женщина с добрыми глазами и сумкой-тележкой остановилась рядом
- Ой, деточки, что же вы так? Замерзли совсем! - Она порылась в тележке, достала два яблока с булочкой в целлофане. - На, поешьте. Господи, дети мои, за что ж вас так жизнь то побила? Ой...
Она сунула еду в руки Алёнке и быстро засеменила дальше, оглядываясь и причитая. Алёнка, ошеломленная, сжала неожиданный дар. Ванечка перестал дрожать от холода, уставившись на булочку. Сегодня у них будет настоящий пир.
Голод. Это была постоянная, сводящая живот судорога. Слабость, от которой темнело в глазах. Они доедали объедки, которые швырял пьяный Сергей прямо на пол.
- Жрите, падаль! - гнусаво говорил он, с ухмылкой наблюдая, как они жадно доедают подачки с "царского" стола.
Частенько Алёна искала корки хлеба на помойке за гаражом. Девочка отдавала Ване всё мало-мальски съедобное, что удавалось раздобыть, сама довольствуясь жалкими крохами и жгучим соком в пустом желудке.
Однажды Алёнка стащила из сумки пьяной Тёти Любы целых два копчёных окорочка, которые она, судя по всему, принесла в гости на закуску, но забыла достать. Запах ароматного мяса был просто опьяняющим. Они с Ваней спрятались за печкой и, задыхаясь от жадности, разорвали их, как свирепый хищник добычу, смакуя каждый кусок, боясь, что вот-вот отнимут. Мать нашла их по громкому чавканью, избила обоих – Алёнку за воровство, Ваню за то, что "жрёт украденное". Но в тот миг, когда сочное мясо просто таяло во рту, они были почти счастливы. Конечно, сестре досталось куда больше. Родная мама махала ремнём с такой яростью, что девочка потом с трудом поднималась с кровати, борясь с нестерпимой болью несколько дней. Но она ни на мгновение не пожалела о своём поступке.
Она привыкла. Алёна постоянно была объектом для вымещения злости. Её били за вездесущую грязь, что липким слоем покрывала практически всё вокруг, за заплесневелую посуду в раковине, из которой она даже не ела. Пол был покрыт одеялом из окурков, осколков стекла, рвоты и ещё каких-то неведомых пятен.
Мать в этот день проснулась с особо плохим настроением. Голова раскалывалась. Глаза налились кровью. Она споткнулась о пустую бутылку, валявшуюся у порога их угла за печкой. Взгляд упал на пол – вечно серый, въевшаяся грязь сливалась с самой доской.
- Какая грязища! Алёнка! Тварь безмозглая! Я ж тебе вчера сказала – отмыть всё, чтоб блестело!
- Мам... но он... он уже не отмывается... Я терла... - робко сказала девочка, прижимая к себе испуганного Ваню.
Удар по лицу. Звонкий, смачный. Алёнка не удержалась, упала на колени, прикусив губу до крови. Соленый привкус заполнил рот. Ваня заплакал.
- Ты мне еще хамить будешь?! Говорю – мыть! Сейчас же! На коленях! Тряпкой! Чтоб до дыр! Или Сергей тебе объяснит?! Он тебя научит уважению! - орала мать с перекошенным от злобы и похмелья лицом, тряся кулаком над её головой.
И Алёнка мыла. Слезы текли ручьями, смешиваясь с грязной водой из железного ржавого таза. Она терла до боли в содранных пальцах, до кровавых ссадин на коленях. Пол не блестел. Он никогда не будет блестеть. Въевшаяся грязь стала его сутью. Как и злоба – сутью Матери. Как и страх – сутью ее собственного существования.
Страх. Особенно – взгляда Сергея. Липкого, медленного, скользящего по ее худенькому телу. Этот взгляд заставлял ее сжиматься внутри, желать стать невидимой. Она бежала к колонке, даже в мороз, лила на себя ледяную воду, терла кожу до красноты. Но чувство его взгляда, его жирных пальцев, вцепившихся в нее однажды ночью, когда мать храпела пьяным сном, а он прижал ее к стене за печкой, зажав рот ладонью, вонючей от табака и водки... Это было под кожей. Как та грязь на полу – въелось. Не отмоешь. Но она пыталась. После этого она еще больше ненавидела свое тело, это грязное место, эту никчёмную жизнь. Ванечка спросил её про синяк на руке. Она ответила, что упала.
Ваня был ей не просто братом. Он был ее дыханием. Ее щитом от полного безумия. Ее причиной вставать по утрам. Ее смыслом терпеть, смыслом жить дальше.
Она помнила, как он впервые назвал её по имени – "Лёна". Помнила, как он неуверенно пошёл, цепляясь за её палец. Как смеялся, когда она дула ему на пузико. Теперь она была для него всем: мамой, папой, нянькой, защитницей. Она находила крохи еды прежде всего для него. Укрывала его своим телом во время пьяных драк. Прижимала к себе в их углу за печкой, когда в дом врывался холод или крики становились невыносимыми, и шептала сказки. Не про Карлсона – тот мир казался слишком нереальным. Она придумывала "Страну Теплых Рук" и "Полных Тарелок". Где всегда светло и пахнет хлебом. Где не нужно терпеть голод и унижения. Где все друг друга любят и ценят. Где мама целует в лоб и обнимает перед сном. Ваня верил. Его большие, доверчивые глаза, как два прозрачных озера, ловили каждое её слово. В них отражалась и её собственная, почти угасшая надежда.
Их сокровища: облезлая кукла-тряпица "Мася", сшитая Алёнкой из лоскутов маминой старой юбки, за которую она потом получила бляшкой от солдатского ремня, и три гладких камушка, подобранных у реки – белый, серый и с рыжими прожилками, похожий на кусочек пряника.
Ваня спал, прижавшись к сестре. Его теплое дыхание на её шее было единственной молитвой, в которую она еще верила. Его маленькая рука, доверчиво лежащая в её руке – единственным доказательством, что она еще человек, а не пустое место. Жизнь Алёнки была привязана к Ваниной тоненькой ниточке. Оборвись она – и для неё всё закончится.
Иногда, в редкие минуты, когда взрослые были слишком пьяны или уходили, им удавалось улизнуть к Бабе Вале. Старушка жила в таком же покосившемся бараке через двор. Там всегда пахло лекарствами, сушеными травами и старостью. Там всегда было тепло и Баба Валя, молча кивала, впуская их. Молча ставила на стол эмалированную кружку сладкого чая и заветные сушки. Эти минуты были глотком чистого воздуха перед новым погружением в топкое болото. Здесь не били. Здесь не орали. Здесь можно было просто пить вкусный чай, заедая сушками и слушать истории старушки о её весёлой молодости.
Она и подарила Алёнке набор для вышивания, когда та сказала, что хочет сшить куклу для Ванечки, да и в принципе ей нравится шить. Сергей нашёл этот набор, когда рылся в их углу, выискивая спрятанную там бутылку.
- Шлюха рукодельная! - заорал он, не забыв отвесить звонкую пощёчину. - Ещё и ворует!
Отчим швырнул небольшой мешочек в печь, немного посмотрел на то, как пламя жадно пожирает его, а затем избил девочку за "воровство", не посчитав нужным слушать её оправдания.
На следующий день пришел к Бабе Вале. Старушка, попытавшаяся заступиться, сказать, что ткань и нитки – её, получила сильный, подлый толчок в грудь. Она упала, ударившись виском о косяк двери. Раздался глухой стук. Старушка распласталась на полу без чувств. Кровь медленно растекалась по седым волосам из раны на виске. Сергей стоял над ней, красный от злобы и беспробудного пьянства.
- Сама виновата, карга старая! – сказал он хрипло, тихо и быстро ушел, не оглядываясь.
Алёнка наблюдала из-за угла соседнего барака. Она не видела падение, не видела кровь, но видела, как ушел Сергей. Страх сковал её. Подойти? Помочь? Что там случилось? А если Сергей вернется? Она стояла, как вкопанная, несколько мучительно долгих минут и, всё-таки, решилась сбегать проверить, всё ли в порядке со старушкой. Баба Валя зашевелилась, попыталась приподняться, но снова упала. Алёнка не выдержала, подбежала.
- Бабушка! Бабушка Валя! - шёпотом, испуганно озираясь по сторонам, восклицала девочка.
Она открыла один глаз, залитый кровью, губы едва заметно дрогнули.
- Прости... – она захрипела, изо рта пошла пена с кровью. Её тело задёргалось и... замерло. Глаза остекленели, уставившись в серый потолок.
Алёнка в ужасе отпрянула. Последнее убежище, их крошечный островок человечности, был не просто уничтожен – убит. Навсегда. И никто не пришёл. Никто не услышал. Окна соседних бараков оставались темными и равнодушными.
Девочка, не зная, что делать, побежала домой, в их ад. Ваня, поняв, что случилось что-то страшное, забился в истерике. Алёнка схватила его на руки, пытаясь успокоить. Она боялась, что этот монстр может прийти в любой момент и убить их обоих. Теперь они были одни. Совсем одни.
Через несколько недель из барака Бабы Вали стало невыносимо вонять. Соседи долго ругались, потом кто-то вызвал милицию. Приехали, открыли дверь... Репортаж об одинокой старушке, умершей и забытой всеми, мелькнул в местных новостях. Никаких подозрений. Старость, одиночество. Сергей лишь опрокинул очередной стакан водки, услышав эту новость от собутыльников.
- Помянем! - пробубнил он и выпил до дна.
Злая зима пришла рано. Ванечка заболел. Горячий лоб, хриплый мокрый кашель. Алёнка металась. Ни лекарств, ни теплой одежды. Она снова пошла просить. На рынке, у аптеки, у церкви. Большинство отмахивались. Одна женщина, выглядевшая доброй, выслушала: "Бедные детки... Подожди тут, я схожу за деньгами". Алёнка ждала час. Два. Женщина не вернулась. Ваня бредил. Отчаянье грызло Алёнку. Она решилась стащить лекарство.
Девочка робко попросила лекарства у фармацевта в аптеке, даже не зная, что ей нужно.
- А что вас беспокоит? - вежливо поинтересовалась женщина, мелькая за витриной.
Алёнка быстро озвучила все симптомы, продавщица, через несколько мгновений, полошила несколько упаковок различных лекарств на стойку. Она уже приготовилась просто схватить и побежать без оглядки, но не смогла под пристальным взглядом женщины.
- Только у меня денег нет. - Девочка расплакалась так, что постоянно всхлипывала и не могла остановиться. - Братик маленький болеет сильно, а я помочь ему не могу. Сначала попрошайничала, ни кто и монетки не подаст, потом украсть хотела, тоже не получается. Помогите, пожалуйста, тётенька. Я жить без него не смогу.
Женщина убрала товар с кассы и оценивающе посмотрела на плачущего перед ней ребёнка. Она быстро поняла, в чём дело, протянула маленький пакетик с заветными лекарствами, но отдала не сразу.
- Успокойся, милая. - С теплом в голосе сказала фармацевт и это немного помогло. Девочка приготовилась слушать. - Давай так. Ты скажешь мне, где живёшь, а я отдам тебе этот пакетик. В нём есть всё, что тебе нужно.
Алёнка часто закивала, утирая слёзы. Она быстро сказала адрес, а женщина наскоро его записала, после чего отдала пакетик.
- Только не приходите, пожалуйста. И... спасибо вам, огромное. - прошептала девочка, сжав в руках драгоценный дар и скрылась за дверью.
Сердце колотилось, как бешеное, но теперь – от ликования. Она бежала. Не спотыкаясь, не падая, летела по скользким тротуарам, сжимая в кулачке пакетик – маленький, тёплый, пахнущий спасением. Лёд под ногами хрустел весело, снег крупными хлопьями бил в лицо, превращаясь в холодные капли, но ей было всё равно. "Ванюш!" – мысленно кричала она, пробегая мимо почерневших стен старых бараков. – "Держись! Я уже бегу!"
Она представляла, как осторожно развернёт пакетик, прочитает инструкции, как натрёт ему спинку согревающей мазью, напоит сладким сиропом от кашля. Как он сладко вздохнёт, перестанет хрипеть, его щёчки снова порозовеют. Как он улыбнётся ей своей редкой, такой драгоценной улыбкой и скажет хрипло: "Лёна... спасибо..." Завтра он встанет. Завтра они снова гулять и слепят большущего снеговика. Завтра... Оно существовало! Оно было возможно! Эта мысль гнала её вперёд, придавая сил, которых не было минуту назад. Женщина – ангел! Добрая тётя! Мир не совсем прогнил! В нём ещё теплится свет, и этот свет – сейчас у неё в руке, стучит в висках, жжёт лёгкие прохладным воздухом надежды. Она добежала до их барака, распахнула дверь, влетела в прокуренную, вонючую мглу, сияя от распирающей радости.
- Ванюш! Я тут! Смотри! Я лекарства доста...!
... Её голос оборвался, наткнувшись на тишину. Не ту, что бывает, когда все спят. А тяжелую, гулкую, зловещую. Привычный пьяный гвалт на кухне – всё это было где-то рядом, фоном. Но в их углу, за печкой, царила мертвая тишина.
Ванечка лежал на грязном матрасе, неестественно прямо и неподвижно. Его кукла "Мася" валялась в ногах Сергея, затоптанная сапогом. Личико Вани было восковым, почти синим. Рот полуоткрыт в беззвучном крике. Глаза – огромные, остекленевшие – смотрели в закопчённый потолок, застывшие в диком, немом ужасе. Того ужаса, что она видела в них при жизни, но помноженного на тысячу. На хрупкой шее виднелись посиневшие отпечатки чьих-то рук.
- Ванечка? – выдохнула Алёнка, шагнув к нему, как босиком по битому стеклу. Сердце, только что ликовавшее, сжалось в ледяной ком. Ещё шаг. Она рухнула на колени рядом. Рука дрогнула, коснулась щеки. Холодный. Как камень. Как лёд реки. - Ванюшка? Солнышко? Не... не шути... – голос сорвался в шепот, предательски дрожа.
Она тряхнула его за плечо – легонько, потом сильнее. Тело качнулось, безжизненно тяжелое, как мешок с песком. "Нет..." – вырвалось хрипло. Она прижалась ухом к его маленькой, хрупкой груди, там, где раньше стучало крошечное сердечко. Тишина. Абсолютная, звенящая, всепоглощающая пустота. Ни ударов. Ни хрипов. Только ледяная тишина могилы. "Нет..." – повторила она, и это уже был стон.
Она впилась в него, схватила, прижала к себе с безумной силой, тряся, пытаясь вдохнуть в холодные губы своё дыхание, влить в остывающее тело всё своё тепло, всю жизнь.
- Проснись! Проснись! Я пришла! Смотри! Лекарства! Ванюша, просыпайся! – она тыкала ему в лицо пакетиком, молила, умоляла, целовала ледяной лоб, щёки, руки. Но тельце было чужим, тяжелым, безответным. Его щека холодно прилипла к ее мокрому, горячему от слёз и бега лицу. Его любимые ресницы, всегда такие тёмные и длинные, не дрогнули. Ничто не дрогнуло. Только её собственное тело сотрясали конвульсии рыданий, рвущихся наружу рвотных спазмов отчаяния. Мир рухнул. Надежда, только что такая яркая и горячая, лопнула, как мыльный пузырь, оставив лишь черную, липкую пустоту, выжигающую душу. Ванечка. Солнышко. Мой смысл. Мой воздух. Погас. Навсегда.
Она медленно подняла голову. Сквозь пелену слёз увидела мать. Та смотрела – не с ужасом, не с горем. С каким-то раздражением.
- Сначала этот кашлял, верещал, тебя звал. - Хриплым, прокуренным, ненавистным голосом сказала мать заплетающимся языком, едва держа себя на ногах. - Теперь ты будешь горланить здесь?
Сергей крякнул, откашлялся, отпил из бутылки. Глубоко вдохнул.
- Скажи ей, чтоб мусор выбросила. - Он громко икнул, снова вдохнул, - а то начнёт вонять здесь ещё.
Слово "мусор" ударило в мозг, как молот. Мусор. Он теперь мусор. Как я. Как и все здесь. Как эта проклятая жизнь.
Сергей брезгливо пихнул ногой тело Вани, чтобы оно не мешало ему пройти к столу за новой бутылкой. Как отодвигают дохлую крысу. Его ручка дернулась от толчка и безвольно упала на грязный пол.
- Да, вынеси ты его, шваль. Мешается же, на дороге валяется. Только не задерживайся.
В Алёнке что-то окончательно и бесповоротно сломалось. Не просто оборвалась ниточка – рухнула вся вселенная, погребя под обломками последние искры света. Боль, страх, стыд, отчаяние – все слилось в одну ослепительную вспышку леденящего душу осознания: Он не мусор. Я не мусор. Это они здесь все – мусор. И место мусору – на свалке. Этот дом давно в неё превратился. Но его... его я не оставлю здесь. Никогда.
Девочка медленно поднялась. Механически. Ее глаза были сухими и пустыми, как у Вани. Она наклонилась и с невероятной лёгкостью подняла холодное тельце брата. Прижала его к себе, обхватив руками, как делала тысячи раз, но теперь – навсегда. Его голова безвольно упала ей на плечо.
Она повернулась. Прошла мимо матери, ищущей тряпку. Мимо Сергея, наливающего себе очередную порцию водки. Мимо "Дяди Коли". Ни кто даже не взглянул на них. Всем было на них наплевать. Лишь мелкие крупицы тепла в этом жестоком мире изредка согревали её измученную детскую душу. Этого, как оказалось, было совсем мало. Недостаточно для того, чтобы хоть немного согреться.
Её взгляд упал на криво висящее зеркальце. Она подошла, одной рукой крепче прижимая Ваню. Сняла зеркальце со стены. Пластмассовая рамка была треснута. Она сжала его в свободной руке. Глухой хруст. Осколки впились в ладонь. Она не почувствовала боли. Вышла. Сжав в окровавленной руке осколки зеркала. Неся на руках свое самое ценное сокровище.
Крупный, холодный снег колол лицо. Она шла по знакомой дороге, мимо темных окон, мимо помойки. Цель была одна – река. Широкая, темная, холодная и бурная. Она никогда здесь не замерзала. Объятия, которые не предадут. Конец, который не будет циничным пинком бездыханного тела ребёнка. Их место не на свалке. А чистые воды отмоют их от въевшейся грязи.
На краю обрыва, под старым, кривым деревом, никого не было. Только ветер выл в голых ветвях. Пустота. Полная, окончательная. Никто не придет, чтобы попрощаться.
Алёна медленно опустила Ванино тельце на мягкий снег у самого края. Аккуратно поправила его рваную одежонку, закрыла ему глаза ладонью.
- Спи, солнышко. Скоро мы будем вместе...
Потом сняла стоптанные ботинки, поставила их рядом. Положила осколки зеркала в рамке рядом с Ваней. Потом легла рядом с ним, обняла его в последний раз, прижалась щекой к его холодной щеке. И заорала. Заорала так, что вороны слетели с высоких крон деревьев где-то вдалеке, вложив в этот крик всю свою боль, горе и скорбь. Она кричала до боли в горле, до тех пор, пока этот крик не превратился в жалостливый хрип.
Затем она поцеловала Ваню в лоб и перекатилась. Вместе с ним. Бесшумно. Без всплеска. Как тени, растворившиеся в холодной, безразличной пустоте.
Ветер гнул ветви старого дерева. Где-то вдали лаяла собака. Окна бараков оставались темными и глухими. Мир не услышал последнего вздоха маленьких теней в разбитом зеркале. Он давно перестал их видеть.
Телевизионный репортаж, где ведущая на фоне мрачных бараков серьёзным голосом освещала случившуюся трагедию.
- ...шокирующая история, всколыхнувшая наш город. Трагедия, которая могла быть предотвращена. Тела девочки-подростка Алёны и её пятилетнего брата Вани были обнаружены рыбаками в реке в прошлую субботу. Расследование привело сотрудников Следственного комитета в барак на задворках города, где дети жили с матерью и её сожителем Сергеем. В помещении, больше напоминающем свалку, среди гор мусора и пустых бутылок, следствие выявило картину чудовищных условий жизни и насилия. По заключению судмедэкспертов, мальчик умер от асфиксии вечером того же дня, когда погибла его сестра. Его задушил отчим. Девочка ушла из жизни, не вынеся горя. На берегу были найдены пара ботинок Алёны, а так же разбитое зеркало. Сергей, задержан. Ему предъявлено обвинение в умышленном убийстве малолетнего Вани, доведении до самоубийства несовершеннолетней Алёны, а также в убийстве пожилой соседки, чье тело было обнаружено в ее квартире неделей ранее. Мать детей также находится под следствием по статьям о халатности и жестоком обращении. Но главный вопрос: как такое стало возможным? Почему сигналы о неблагополучии в семье игнорировались? Мы получили доступ к документам. Оказывается, школа неоднократно сообщала в органы опеки о непосещении Алёной занятий, о её истощённом виде. Опека "проводила беседу" с матерью год назад. Соседка Валя писала заявление в полицию на Сергея – участковый "провел профилактическую беседу". Соседи отмахивались. Собутыльники Сергея, которых опросили, лишь разводили руками: "Ну пили... Ну ругались... Дети? А кто их знает?.." Последний сигнал – вызов из аптеки вечером в день трагедии – пришел слишком поздно, но даже тогда сотрудники полиции ни как не отреагировали.
Начальник УВД: ...проводится служебная проверка. Действия участкового уполномоченного, инспектора ПДН, сотрудников опеки будут тщательно изучены. Виновные понесут заслуженное наказание. Трагедия стала следствием чудовищного стечения обстоятельств и... э-э... личной безответственности конкретных граждан и упущений системы...
Ведущая: Две маленькие жизни, оборванные в один вечер. Две тени, навсегда исчезнувшие в разбитом зеркале равнодушия. Кто ответит за то, что их крик о помощи, который так и не был услышан вовремя? Время покажет, станет ли эта история лишь поводом для отчета о "принятых мерах", или же она заставит систему наконец увидеть тех, кто живет на самом ее дне. Пока же на окраине города стоит черный от копоти барак, а на холодном берегу реки лежат детские ботинки и осколки зеркала – немые свидетели последнего шага Алёны и маленького Вани в вечность
