Таверна "На краю вселенной"

— Ты мог бы быть одним из нас, — заговорили хором тени. — Без боли. Без выбора.

Константин выхватил клинок, но Катя опередила его. Она рванулась вперёд, разрывая пальцами песчаные лики.

— Вы — трусы! — крикнула она, и серебристый шрам на её груди вспыхнул, как раскалённая проволока. — Он выбрал меня. А вы — пыль!

Песчаные фигуры рассыпались, но на их месте возникла женщина — высокая, с лицом, скрытым вуалью. В её руках мерцал кинжал, повторяющий изгибы клинка Кати.

— Мать… — Катя отшатнулась, ударившись спиной о Константина.

— Ты носишь мою печать, — голос женщины прорезал воздух, как лезвие. — Но не мою силу. Отдай её, и я верну тебе то, что ты сожгла.

Катя замерла. В её глазах мелькнуло что-то детское, хрупкое — девочка, стоящая на пепелище. Но Константин вложил ей в руку клинок, обхватив её пальцы своими:

— Ты не сожгла. Ты освободила.

Женщина взвыла, вуаль вспыхнула, обнажив лицо, изъеденное огнём. Катя вонзила клинок в её грудь, и та рассыпалась в пепел, смешавшийся с песком.

— Спасибо, — прошептала Катя, не отпуская его руку. — Но это только начало.

Они двинулись дальше, к центру города, где небо сходилось в воронку, затягивая в себя обломки зданий. На площади возвышался трон из зеркал, и на нём сидел Хор — вернее, его подобие. Тело состояло из тысяч осколков, склеенных чёрной смолой. Его лицо менялось с каждым вздохом: то отец Константина, то безымянный Страж, то сама Катя.

— Вы упорны, — голос Хора звучал как скрежет стекла. — Но ваши шрамы — мои двери.

Он поднял руку, и земля разверзлась. Из трещин поползли зеркальные змеи, отражающие не их лица, а их страхи: Константин, топчущий дневник отца; Катя, стреляющая в спину напарнику.

— Не смотри! — крикнул Константин, но Катя уже смотрела в одно из отражений.

— Я видела это, — её голос дрогнул. — В коридоре. Это правда?

Змеи обвили её ноги, впиваясь осколками в кожу. Константин рухнул на колени, хватая змею за шею. Клеймо на его груди вспыхнуло, и свет прожиг тварь насквозь.

— Правда, — выдохнул он. — Но мы не обязаны ей подчиняться.

Он схватил Катю за талию, вырвав её из кольца змей, и рванул к трону. Хор встал, и его тело затрещало, как ломающееся стекло.

— Вы думаете, что победили? — засмеялся он. — Я — ваша тень. Вы умрёте, и я стану вами.

Катя вырвалась из объятий Константина и подняла клинок. Её шрам светился теперь не серебром, а кровавым алым.

— Мы уже мертвы, — сказала она. — Но ты — всего лишь эхо.

Клинок вонзился в трон. Зеркала взорвались, осыпая их осколками. Хор закричал, его форма распадалась, но перед тем, как исчезнуть, он прошептал:

— Спросите его о кольце...

Город задрожал. Здания рушились, небо рвалось в клочья, и они бежали, не разбирая пути, пока не рухнули в пустоту.

Константин очнулся на холодном полу. Перед ним лежала сгоревшая фотография — кольцо пепла, а в центре его дрожала капля крови. Катины пальцы вцепились в его плечо.

— Что он имел в виду? — спросила она. — О каком кольце?

Он посмотрел на её шрам-кольцо, затем на пепельный след. Где-то в глубине памяти шевельнулся ответ, но дверь в коридоре скрипнула. На пороге стоял человек в чёрном — с лицом Константина, но глазами Хора.

— Пришло время выбрать, — сказал двойник. — Кого вы оставите в зеркале?

Продолжение следует.

Вскоре поступило сообщение от «Голубя»: Expedition числился на подставную фирму «Sunset Logistics», арендован через прокси-сервер в Омане, а внутри находились трое, вооружённых FN Five-seveN. Понимая, что за ним могут вести наблюдение, Рид незаметно закрепил трекер Vyncs и выехал на своём Impala, оставляя позади лишь эхо недобрых предчувствий.

Прибыв в доки, Рид припарковался за старой горой контейнеров, где воздух пропитан запахом рыбы и мазута. С помощью тепловизора он следил за группой людей у причала №12. Виктор Мальдонадо, неторопливо курящий сигару, указывал на ящики с маркировкой «Медицинское оборудование», пока двое других аккуратно загружали кейсы в лодку. Рид тихо прошептал:

— Под брезентом…

При увеличении изображения он обнаружил ствол снайперской винтовки McMillan TAC-50. Осознавая, что дело принимает скверный оборот, Рид запустил дрона с миниатюрным спектрометром. На экране мелькнул состав содержимого кейсов – флаконы с пометкой «Variola major». Это была настоящая оспа.

Неожиданно связь с дроном оборвалась – система РЭБ создала помехи. Из темноты выскользнула фигура в маске Skorpion, прицелившая FN Five-seveN с глушителем прямо на Рида. Искажённый голос киллера холодно произнёс:

— Марк звал тебя братом.

Без колебаний Рид кинулся в сторону, когда пуля 5.7×28 мм с оглушительным звуком пробила металлический контейнер.

Бой начался стремительно. Рид схватил Taser Pulse, готовясь к контакту, когда киллер, как тень, взобрался на металлическую балку. Внезапный выстрел в канистру с бензином превратил доки в вспышку огня. Рид, едва успев среагировать, нырнул в холодную воду, чтобы избежать ожогов. Под водой он быстро обезвредил шланг сжиженного газа , и вынырнув повернулся к Виктору, чьи глаза выражали смесь страха и решимости:

— Где лаборатория?

Мальдонадо, задыхаясь, лишь смог тихо сказать:

— В старом отеле «Коралловый риф»…

Но его слова были оборваны очередным выстрелом, оставив после себя горький привкус предательства.

В 23:40 Рид пробирался в заброшенный отель, где прошлое и настоящее сливались в тенях коридоров. Освещённый лишь тусклым светом фонарика Streamlight, он обнаружил огромный бальный зал, где на старых мониторах мелькали карты распространения оспы – Нигерия, Йемен, Бангладеш.

— Страховые выплаты при эпидемиях — тихо заметил Рид, фотографируя данные на свою камеру-ручку. Он ясно понимал: Грей наживается на смертях, а мэр прикрывает эту темную игру.

Внезапно свет замигал, и на балконе появился мэр Сальваторе, держа в руке Desert Eagle. Его голос, холодный и презрительный, разнёсся по залу:

— Ты как Марк, слишком любопытен. Проблемы в гетто решаются кровью.

Рид, незаметно активировав кнопку тревоги в кармане, притворился без сознания. Несколько секунд спустя, когда схватка переросла в яростное столкновение, на экране биореактора замигало тревожное сообщение: «Утечка. 10 секунд до деактивации».

— Ты убьёшь миллионы! — крикнул Рид, и мощный удар с локтем лишил мэра сознания.

Сирены ФБР уже разносились в ночи, когда Рид выбежал из здания, крепко сжимая жёсткий диск с неоспоримыми доказательствами. Вдалеке поднимающийся чёрный дым говорил о завершении одной главы и начале новой.

Неделю спустя, в полумраке бара «Зелёный попугай», Рид сидел в одиночестве, изучая конверт от ФБР. Внутри – пуля 5.7×28 мм и короткое сообщение: «Следующая — серебряная». По телевизору мелькал арест Сальваторе, но лаборатория оставалась в тени, списанной на террористов-одиночек.

На столе рядом с бокалом виски лежал чек с кровавым отпечатком и загадочной буквой S. Рид взглянул в зеркало за стойкой, где отражался человек в кепке Yankees, и тихо произнёс:

— Это только начало.

Медальон «Сьерра-117» в кармане напоминал ему, что настоящая игра только начинается.

Иероглиф на её коже вдруг сдвинулся, пополз вверх по руке, складываясь в предложение: «Ты — моя дверь теперь». Из реки вынырнули тени — Ловцы, как их назвала девочка. Они были похожи на живые чернильные кляксы, с лицами, мимика которых повторяла наши выражения. Один из них коснулся Лены, и её нить вспыхнула, выжигая на воздухе карту «Расплата».

Мы побежали. Зеркала под ногами трескались, выпуская призраков: мальчик с ключом вместо сердца, женщина, плачущая стеклянными слезами. Их голоса сливались в хор: «Закрой дверь! Закрой, пока не стало поздно!»

Лена вдруг остановилась, вцепившись в горящий иероглиф.

— Она здесь, — выдохнула она. — Дочь Пробудившейся. Она ведёт нас.

На её ладони проступил силуэт — девушка с цветами вместо трещин махала нам из глубины зеркального тоннеля. Мы нырнули в ближайший осколок, и мир перевернулся.

Здесь всё было вывернуто наизнанку: деревья росли корнями вверх, дома плавали крышами в озере из чернил. На площади стоял фонтан, где вместо воды лились песни. А посреди — гигантский станок, сплетающий новые нити Ткани. У станка сидела девочка с иероглифами, но теперь её тело было прозрачным, как дым.

— Вы дали мне имя, — сказала она, не оборачиваясь. Её голос звучал из станка, из фонтана, из наших собственных глоток. — «Киара». Это значит «та, что плачет без слёз». Но Ловцы украли его. Верните.

Лена шагнула к ней, но станок взревел. Нити вдруг ожили, обвили её ноги, потянули к вращающимся шестерням.

— Она хочет, чтобы ты стала новой Пробудившейся! — закричал я, хватая Лену за руку. Иероглиф на её запястье теперь горел синим пламенем, выжигая в воздухе символы: «Жертва», «Возрождение».

Киара обернулась. Вместо лица у неё был вход в зеркало, и там в глубине, металась Ашра — маленькая с косой из одуванчиков, которую Ловцы гнали к краю обрыва.

— Выбор, — сказала Киара. — Отдай им своё имя, и я спасу её. Или беги, и твоя подруга станет нитью в моём станке.

Лена взглянула на меня. В её глазах отражался колокол с телом ребёнка, всё ближе, всё громче.

— Нет, — прошептала я. — Я знаю, что делать.

Она разбила ладонью зеркало на станке. Осколки впились в Киару, и та завизжала.

— Ты не имеешь права! Я — память! Я — боль!

— А я — свобода, — сказала Лена и вонзила осколок с отражением Ашры себе в грудь.

Мир взорвался светом.

Когда я открыл глаза, мы стояли в пустыне из пепла. Над головой плыли облака, сложенные из нот. Лена лежала рядом, её иероглиф потух, но на груди цвёл одуванчик, проросший сквозь кожу.

— Что ты сделала? — спросил я, но она лишь улыбнулась, срывая цветок.

— Отдала ей своё место в Ткани. Теперь Ловцы будут охотиться за мной. Но Ашра… — Она дунула на одуванчик, и семена разлетелись, превращаясь в крошечные зеркальца. В каждом мелькало лицо девочки-мотылька, Киары, Ашры. — Она свободна.

Вдалеке завыл ветер. Сквозь пепельную бурю проступали тени Ловцов, а за ними — гигантские часы, стрелки которых были сделаны из наших с Леной волос.

— Бежим, — сказала она, вставая. Одуванчик в её груди пульсировал, указывая направление. — Они близко.

Но я знал — бежать бесполезно. Зеркала уже показывали наш конец. Лена с чёрным кристаллом в груди. Я — с крыльями, обёрнутыми в нити.

И где-то в Ткани, за всеми отражениями, смеялась Киара, плетя новую легенду.

В дверном проёме появился доктор Чжан, держа в руке нож. Его взгляд, полупьяный от решимости и безумия, заставил сердце Анны учащенно забиться.

— Они обещали, что вы придёте. Вы — носитель ключа, — прошептал он.

Сжав рюкзак, Анна ощутила холодное металлическое присутствие газового баллончика. Её голос дрожал, но решимость взяла верх:

— Какие «они»? Кто рассылает семена?

Чжан лишь усмехнулся и мягко указал на колбы с необычным содержимым:

— Это не просто семена. Это символы, знаки через которые природа учится. И когда настанет время, Дверь откроется.

В этот момент сирена разрезала тишину. Чжан, потеряв равновесие, споткнулся о провода, и Анна не колеблясь, использовала баллончик, отбросив пустой баллончик  в сторону, и бросилась в коридор.

Хранилище B-12.

Перед Анной распахнулась дверь, ведущая в просторное помещение, где в центре стоял стеклянный цилиндр. Внутри него росло нечто странное — растение, обвивающее статую женщины с тремя лицами. У её ног лежали ящики с этикетками, одна из которых гласила: «Лора Бэнкс. Южная Каролина. 2015».

Анна быстро сфотографировала статую. В тот же миг растение зашевелилось, ударив по стеклу, оставляя по стенам сеть трещин.

— Сюда! — крикнула незнакомка, вырывая Анну из оцепеневшего состояния и толкая её в грузовой лифт.

Тесная кабинка лифта  мчалась вниз. Незнакомка сняла маску, и её лицо, отмеченное глубоким шрамом на шее, передавало одновременно боль и решимость.

— Меня зовут Сяо, — тихо сказала она. — Я работала здесь до того, как узнала правду. Семена прорастают там, где пролита кровь. Они — посланцы погибших, чтобы удержать Дверь закрытой.

Анна, пытаясь понять происходящее, спросила:

— Чьи жертвы?

На стене кабины замигала карта с несколькими отмеченными точками: озеро в Южной Каролине, дом в Блэкторне.

— Те кого принесли в жертву, — ответила Сяо, — чтобы скрыть правду. Ваша Лора Бэнкс — одна из них.

Туннель.

Сяо повела Анну по узкому подземному ходу, где вдоль стен располагались урны с пеплом, на каждой из которых был выгравирован тот самый символ — три кольца.

— Ритуал требует трех элементов: ключ (ваш сейф), оберег (эта кукла из Блэкторна) и ложь (семена, скрывающие истину о смерти). Вы собрали их все. Но задайтесь вопросом: кто на самом деле ими управляет?

Анна вынула из кармана куклу-оберег, в которой скрывалось маленькое семя, и тихо спросила:

— Что будет, когда Дверь откроется?

Сяо вздрогнула. Из глубины туннеля донёсся приглушенный лай собак.

— Бегите! — крикнула она. — Выход находится в конце туннеля.

Анна обернулась:

— А вы?

Сяо улыбнулась горько:

— Меня уже не вернуть. Они забрали меня месяц назад.

Её слова прозвучали как тихое прощание, словно сгинувшая жизнь растворялась в темноте.

Побег.

Анна выбралась через люк в полу, а фабрика уже пылала огнем, и в небе кружились дроны. Сердце билось учащенно, но мысль о правде подгоняла её вперед.

В кармане зазвонил телефон. На экране высветилось сообщение редактора:

— Где доказательства? Ты вообще жива?

Анна ответила, не теряя ни секунды:

— Выложи всё, что я прислала. Пусть мир узнает правду, даже если она звучит невероятно.

На следующее утро её материал, наполненный кадрами пылающей фабрики, фотографиями статуи и расшифрованными записями древнего ритуала, потряс интернет. Особенно поразило видео, где доктор Чжан, обращаясь к пустому стулу, произносил: «Они довольны. Она принесла ключ».

Аудиозапись в дневнике, записанная поздней ночью, Анна тихо призналась:

«Сяо говорила, что я следующая. Но если ритуал завершен, почему Дверь до сих пор не открылась? Возможно, я неправильно поняла один из элементов. А может ложь — это и мои статьи, принудившие мир поверить в иллюзию? Редактор требует продолжения, и завтра я отправлюсь туда, где всё началось — к озеру. Но ощущение ловушки не покидает меня. Они хотят, чтобы я сама открыла дверь или заперла её навсегда.»

На фоне тихо звучали отдаленные шумы, словно прорастающие семена, а запись оборвалась на пронзительном крике.

Река текла вверх, унося с собой отголоски прошлого — детский велосипед Волкова, очки моей матери, платок Петровой, окровавленный в какой-то незримой борьбе.

— Дом, — ответила Петрова, указывая на старый район за мостом. Её дом — скромная квартира с множеством замков на двери и окнами, прикрытыми пожелтевшими газетами о давно забытых катастрофах. Но как только мы вошли, нас встретил тихий запах пыли и мятного чая, а на столе стояли три ещё тёплых кружки.

Неожиданно Волков выхватил нож:

— Кто здесь? — спросил он, напряжённо оглядываясь.

На стене зашевелились тени, постепенно принимая очертания женщины — Ткачихи. Её голос, ровный и уверенный, разнесся по комнате:

— Вы видели корень. Чтобы уничтожить древо, нужно отравить почву.

Петрова подняла нож ближе к силуэту:

— Где он? Тот человек… создатель. Его разум заточён в Щели. Он может знать, как нам остановить это.

Ткачиха перебила:

— Он знает, но его время прошло. Теперь вы — новые часы. Ваш ход.

На стене появились образы: я наносил удар по своей тени, Волков растворялся в тёмной реке, а Петрова плела из нитей крепкий узел.

Волков попытался усмехнуться:

— Выбор? — но его смех прервался.

— Это приговор, — продолжил он.

Ткачиха наклонилась, и на её лице отразилась старая, и в тоже время мудрая грусть, будто она видела нас во многих жизнях.

— Семя можно сжечь, но огонь требует жертвы, — сказала она, внимательно глядя сначала на меня, затем на Петрову и Волкова. — Либо одна жертва, либо все.

Часы, скрытые в моём шраме, забили быстрее. Петрова опустила нож.

— Как определить, кто должен заплатить цену? — её голос дрожал от неуверенности.

Волков, разворачивая ладонь с синим узором — следом от корней Дерева, произнёс:

— Решать не нужно. Я уже отравлен. Час назад в обсерватории я почувствовал, как что-то начало гложить меня изнутри. Выбор сделан.

Петрова с отчаянием схватила его за плечо:

— Почему ты молчал? Мы могли помочь…

Он лишь тихо усмехнулся, вспоминая первые дни нашей встречи, когда мы были объединены шрамами и болью.

— Мы не можем продлить агонию. Пусть всё закончится красиво.

Вытащив сигарету, он аккуратно поцарапал запястье ножом. Вместо крови появился голубой пламень, и он прикурил, взглянув на Петрову:

— Ты ведёшь меня к вратам?

Петрова кивнула, закрыв глаза. Волков повернулся ко мне:

— Ключ не в ноже, а в том что остаётся после наших поступков. Запомни это.

Мы вышли на крышу. Город внизу закручивался, а улицы напоминали песочные часы, показывающие, что время неумолимо. Волков встал на край крыши, раскинув руки, и его тень, отделившись, обняла его с неожиданной нежностью.

— Не смотри, — тихо сказал он. — Это не для ваших глаз.

Петрова взяла меня за руку и отвела в сторону. Когда я обернулся, яркая вспышка на мгновение ослепила меня, и воцарилась глубокая тишина — без привычного гула и шёпота.

На асфальте перед нами образовалась воронка, вокруг которой расползалась пепельная спираль, а неподалёку лежала нетронутая сигарета. Волкова уже не было — его тень поднялась к небу и растворилась в мягком зелёном сиянии.

Петрова подняла окурок, на котором остались следы крови:

— Теперь корни горят. Но огонь будет распространяться дальше.

В моей руке клочок плаща медленно превращался в песок, а шрам на шее перестал пульсировать.

— Что дальше? — спросил я, хотя ответ уже был мне ясен.

— Дом, — ответила она, указывая на трещину в небе, откуда исходили едва различимые нити. — Там ждёт создатель. Там завершится всё.

Мы шагнули в разлом. И последнее, что я услышал — тихое, неизбежное тиканье счетчика, напоминая, что время пришло к концу.

— Элиас. — голос из всех зеркал сразу. Настоящий. Лорин.

Она стояла в центре лабиринта, за решеткой из светящихся символов, но её глаза... В них не было чернильных бликов. Только усталость.

— Разбей зеркала, — прошептала она, прижимая ладонь к прутьям. — Они подменяют твои выборы эхом.

Книга в моих руках застонала. Страницы сами раскрылись на главе «Жертва».

— Как я узнаю, что это ты? — спросил я, сжимая очки.

— В морге ты обещал найти моего кота, — она усмехнулась грубо, по-мужски. — Я тогда сказала, что у меня аллергия.

Сердце ёкнуло. Настоящая Лора. Я рванулся к клетке, но зеркала ожили. Из них вышли они  — версии меня самого. Один с пустыми глазницами, заполненными пеплом. Другой — в мундире СОРОКА. Третий — с лицом, стертым в чернильное пятно.

— Каждый путь — предательство, — сказал СОРОК-Торн, наводя пистолет. — Сдайся.

— Каждый выбор — смерть, — прошипел Пепельный, протягивая руку с ножом из страниц.

Книга Отголосков вспыхнула. Я натянул очки Лоры — трещина на стекле разрезала мир пополам. За иллюзией зеркал открылась сеть нитей, связывающих клетку Лоры с башней Хранительницы. Пустошь — это паутина.

— Держись! — я вцепился в две страницы сразу и рванул на себя.

Зеркальный коридор треснул. Осколки впились в двойников, превращая их в чернильные брызги. Клетка Лоры дрогнула, но решетка лишь сжалась, обжигая её током забытых слов.

— Беги! — крикнула она, сжимаясь в комок боли. — Она ведет тебя к...

Грохот перекрыл голос. Потолок рухнул, погребая Лору под обломками букв. Над нами парила Хранительница, её вуаль сплеталась теперь с моими собственными венами.

— Сюжеты цикли́чны, — она щелкнула пальцами, и моя Книга взвыла. — Ты лишь повторил путь всех Повествователей.

Страницы стали вырываться из переплета, обнажая кодовые строки СОРОКА: «Протокол 12: Стирание угрозы через ассимиляцию в нарратив». Я понял слишком поздно — Книга Отголосков была их ловушкой. Каждое написанное слово приближало СОРОК к контролю над Пустошью.

Но на последней странице, под слоем чужого текста, проглядывали мои каракули. Те что я писал в детстве, прячась от отца-алкоголика. Истории о кошках, спасающих детей из зеркал.

Хранительница замерла. В её глазах мелькнул страх.

— Ты... Как ты пронес это через фильтры?

— Потому что это не Отголоски, — я вырвал детскую страницу, и Книга агонизировала. — Это я.

Пишущая машинка 1940-х из видео СОРОКА материализовалась в воздухе. Старые клавиши нажались сами, впечатывая мой текст в реальность:

"Кот с глазами из ночных светлячков перегрыз нити паутины."

Пустошь взревела. Из чернильных рек выскочили создания с клыками-перьями и когтями-цитатами. Они рванули к башне, разрывая нити Хранительницы.

— Нет! — она попыталась схватить свитки, но один уже горел синим пламенем.

Я бросился к тому месту, где была Лора. Среди обломков нашёл её часы — треснувший циферблат показывал время, которое мы встретились. Время лжи.

— Перепиши его, — Лора возникла рядом как призрак, её голос терялся в рёве рушащегося мира. — Но помни — ты станешь воспоминанием.

Пальцы коснулись стрелок. Книга Отголосков, теперь почти пустая, зашептала последние строки моего дневника. Того, что вёл после её исчезновения.

— Всё ещё ненавижу котов, — выдавила я улыбку, переводя стрелки.

Время щёлкнуло. Башня рухнула. Хранительница вскрикнула, рассыпаясь на архивные фотографии.

Я проснулся за пишущей машинкой. В своей квартире. На запястье — следы от чернильных ожогов. В кармане — треснутые очки. На полу — папка с грифом «Хранительница», полная пустых листов.

Экран телевизора взорвался новостями: «Тайное подразделение СОРОК расформировано после утечки данных». Среди фотографий мелькнуло лицо Лоры... В форме капитана.

Дверь в квартиру скрипнула. На пороге стояла она. С пистолетом в руке и шрамом в форме трещины на шее.

— Ты стёр себя из истории, — её голос дрогнул. — Но они всё ещё боятся. Потому что...

— Потому что пустошь теперь везде, — я поднял последнюю страницу. Чистую. — И я всё ещё помню.

Выстрел грянул. Но пуля замерла в сантиметре от лба, расплющившись в слово «КОНЕЦ?».

Лора улыбнулась впервые за годы.

— Начнём новую книгу?

За окном, в тени фонаря, шевелилась папка СОРОКА. Пустая, но уже не совсем.

Фрагмент видео с камеры наблюдения (восстановлено)

Трещина открывается вновь. На полу библиотеки: очки с целыми линзами. Голос Лоры (фоново): «Он научился писать между строк...»

Звук печатающей машинки. Смех. Начало.

Он не договорил. Фотография на столе задрожала, и размытое лицо на ней начало двигаться. Из белых пятен проступили глаза — Катины, но полные слёз.

— Нет, — прошептала Катя, отступая. — Это не он. Не может быть...

Комната сжалась. Стены поползли к ним, вытесняя воздух. Константин рванул Катю за собой, но пол под ногами превратился в вязкую массу, как жидкий гипс.

— Смотри! — Катя указала на дневник. Текст на его страницах теперь горел алым, и из огня выползали тени — крошечные, с руками-крючьями. Они тянулись к Константину, шепча голосом отца:

— Ты сжёг меня. Но я всё знаю. Всё помню.

Он зажмурился, вцепляясь в клеймо. Шрам ответил тупой болью, но свет не вспыхнул. Якорь молчал, будто стыдясь.

— Работает только правда, — Катя схватила его за плечо. Её голос дрожал, но в нём пробивалась сталь. — Твоя или моя. Выбирай.

Тени обвили их лодыжки, таща вниз, к белому полу, который теперь напоминал пасть. Катя вырвала из кармана клинок — тот самый, что рассыпался в пещере, но здесь, в игре Хора, он снова был цел.

— Нет, — Константин выхватил нож и провёл лезвием по ладони. Кровь капнула на дневник. Страницы взвыли, и комната вздрогнула. — Он питается нашими сомнениями. Покажем ему то, что не смог забрать.

Катя замерла, затем резко разорвала ворот рубахи. Шрам-кольцо на её груди пульсировал, как живое существо. Она прижала окровавленный клинок к коже, прочертив линию через серебристый след.

— Я не жалею, — выдохнула она. — Ни одного убийства. Ни одной жертвы.

Клинок рассыпался, но теперь не в пыль, а в дождь алых лепестков. Они прилипли к стенам, и белизна стала трескаться, открывая за ней коридор из зеркал. В каждом — они, но иные: Константин с отцом, пьющий вместе; Катя, целующая человека без лица.

— Вперёд, — прошептал Константин, но Катя не двигалась. Она смотрела на зеркало, где её двойник снимала с шеи серебристую нить и бросала в огонь.

— Я могла бы, — сказала Катя. — Если бы не боялась пустоты.

— Мы все боимся, — он взял её за руку, оттаскивая от отражения. — Идём.

Зеркальный коридор сужался, а отражения менялись, показывая не альтернативы, а моменты, которые они ненавидели вспоминать: Константин, прячущий дневник под половицей; Катя, оставляющая раненого напарника истекать кровью.

— Это не мы, — Катя ломала зеркала локтями, но они множились. — Это он!

— Нет, — Константин остановил её, заставив встретиться глазами. — Это мы. И это единственное, что у нас есть.

Рёв Хора прогремел за спиной. Зеркала треснули, и из щелей выползли гибриды — стеклянные пауки с глазами-осколками. Они шипели голосами Стражей:

— Вы выбрали боль. Отдайтесь, и она станет тишиной.

Константин рванул Катю вперёд. Они бежали, режу босые ноги о стекло, пока коридор не упёрся в стену. На ней висел портрет — их лица, сросшиеся в одно.

— Вместе, — Катя прижала ладонь к шраму. — Или никак.

Она вонзила клинок в центр портрета. Стекло брызнуло осколками, открыв дверь в чёрную бездну. За ней светился город — их город, но с перекошенными улицами и небом, затянутым плёнкой старых кинолент.

— Домой? — усмехнулась Катя.

— Нет, — Константин шагнул в бездну. — В самое пекло.

Они упали в хаос, где Хор правил, как бог, но теперь его песнь звучала надтреснуто. Они забрали у него часть силы — свои страхи.

А в белой комнате, оставшейся позади, фотография с размытым лицом медленно обугливалась, оставляя на столе след в форме кольца.