Таверна "На краю вселенной"

Я инстинктивно сжал кулак, чувствуя холод того самого ключа, который вырвал из младенца в колыбели. Он всё ещё был со мной, спрятанный где-то в складках памяти, но теперь его вес ощущался в груди, рядом с алмазом и фитилём.

— Какой ключ? — соврал я, отступая. Тень усмехнулась, обнажая зубы — ряд кривых стрелок часов.

— Тот, что открывает «потом». Или закрывает «сейчас». Ты ведь взял его, чтобы остановить время, да?

Лена появилась справа, её рука коснулась моего плеча, но пальцы были ледяными, как стекло озера из Сада.

— Не слушай, — сказала она. — Это не ты. Это то, что мы могли бы стать, если бы не выбрали.

Тень шагнула ближе, её контуры расплывались, смешиваясь с белизной, но замочные скважины глаз оставались чёткими.

— Выбрали? — она рассмеялась, и звук разлетелся осколками, впиваясь в воздух. — Вы только оттянули неизбежное. Смотрите.

Белизна начала трескаться, как скорлупа яйца. Сквозь разломы проступали образы: сад, где часы теперь висели неподвижно, их стрелки заржавели; река «Что если», превратившаяся в болото из чёрного ила; девочка с циферблатами вместо глаз, чьё платье из листьев истлело, обнажая кости. А затем — мы. Я с ножницами в руке, застывший над Леной, чья грудь была вскрыта, а вместо сердца лежал комок паутины. Она смотрела на меня, но взгляд был пустым, как у куклы.

— Это ваше «сейчас», если отпустите его, — сказала тень, указывая длинным пальцем на видение. — Или ваше «потом», если попытаетесь удержать.

Лена сжала моё плечо сильнее.

— Оно врёт, — прошептала она, но в её голосе зазвенела трещина сомнения. — Мы забрали наше время у Моли. Оно не может просто рассыпаться.

— А если может? — я повернулся к ней, пытаясь поймать её взгляд, но белизна отражалась в её зрачках, делая их слепыми. — Что, если мы только украли миг, а не победили?

Тень захлопала в ладоши, и белизна вздрогнула, как натянутая ткань.

— Хороший вопрос, — сказало оно. — Давай проверим. Дай мне ключ, и я покажу тебе правду.

Я почувствовал, как ключ в груди шевельнулся, словно живой, рванувшись к тени. Алмаз рядом с ним нагрелся, фитиль заискрил, и я понял: если отдам его, что-то внутри меня оборвётся. Но если не отдам — белизна поглотит нас, растворит в этом бесконечном «между».

— Нет, — сказала Лена, шагнув между мной и тенью. Её голос стал твёрже, как сталь, выкованная из её «прости» и «не уходи». — Мы не отдадим. Мы выберем снова.

Она сорвала с шеи тонкую цепочку — ту, что я не замечал раньше, с крошечным кулоном в виде песочных часов. Песок внутри них всё ещё шептал наши голоса. Лена раздавила кулон в кулаке, и белизна вскрикнула, как живое существо. Осколки песочных часов разлетелись, превращаясь в светящиеся нити, которые начали сплетаться вокруг нас.

— Что ты делаешь? — крикнул я, но она только улыбнулась — впервые с того момента, как сад начал таять.

— Докажи, что наше «сейчас» — не иллюзия, — сказала она, глядя на тень. Нити света обвили её руки, ноги, горло, превращая её в маяк в этой пустоте. — Если оно настоящее, ты не сможешь нас забрать.

Тень зашипела, её замочные скважины глаз расширились, выпуская дым. Она рванулась к нам, но нити света ударили в ответ, разрывая её на куски. Каждый обрывок становился тенью чего-то другого: моей руки, сжимающей ножницы; Лены, кричащей в дупле Моли; девочки, роняющей стрелки часов. Они падали в трещины белизны и исчезали.

Белизна начала сжиматься, сворачиваясь в точку. Нити света подхватили нас, и я почувствовал, как Лена сжала мою руку — уже не ледяную, а тёплую, живую. 

— Мы выбрали, — прошептала она, и её голос больше не дробился.

Точка лопнула. Мы упали на землю — настоящую, твёрдую, пахнущую травой и дождём. Над нами было небо, серое, но живое, с облаками, которые не напоминали циферблаты. Рядом лежали осколки песочных часов, но песок в них больше не шептал — он молчал, как обещание, которое не нужно произносить вслух.

Я посмотрел на Лену. Её волосы были влажными от росы, а в глазах отражались не зеркала, а я.

— Это конец? — спросил я.

Она покачала головой, указывая на горизонт. Там, вдалеке, поднималась тонкая струйка дыма — фитиль в моей груди откликнулся слабым теплом.

— Нет, — сказала она. — Это только начало. Но теперь мы знаем, как выбирать.

И мы пошли вперёд, оставляя белизну позади, как старую кожу, сброшенную змеёй. Тени под ногами были нашими — короткими, неровными, но живыми. А в груди у меня всё ещё тикали два сердца, и их ритм звучал как шаг в неизвестность.

— Культ Иглы, — сказала Анна, отступая к столу Лихачёва. — Они не ушли. Они вплели себя в эту реальность.

В этот момент свет в комнате мигнул, и тень на стене ожила. Она вытянулась, обрела форму — женская фигура в плаще, но вместо лица у неё был провал, из которого вырывались тонкие нити, похожие на паутину. Нити дрожали, изгибались, и на их концах начали формироваться крошечные зеркала, каждое размером с монету. В зеркалах отражались не лица присутствующих, а сцены: Болонья, горящая в багровом пламени; Анна, падающая в бездну, сжимая росток; Сяо, чья камера превращается в клубок змей.

— Они показывают нам варианты, — сказал Грейвз, сжимая осколок зеркала в кармане. Его края резали кожу, но боль помогала сосредоточиться. — То, что может случиться, если мы не удержим ткань.

Анна шагнула вперёд, её глаза вспыхнули фиолетовым светом — отголоском ростка. — Тогда давайте докажем, что мы сильнее их видений.

Она протянула руку к одной из нитей, и та обвилась вокруг её запястья, как живая. Зеркало на конце нити задрожало, показывая её саму — но старшую, с седыми волосами и руками, покрытыми шрамами в форме звёзд. Анна в отражении улыбалась, но улыбка была печальной, как будто она знала что-то, чего не знала настоящая Анна.

— Это не будущее, — прошептала она. — Это ловушка.

Тень-женщина шагнула из стены, её плащ развернулся, обнажая пустоту внутри — не тело, а бесконечный водоворот, полный глаз, мигающих в унисон. — Вы не можете зашить то, что мы распустили, — её голос был теперь многоголосым, как хор призраков. — Реальность — это клубок, и мы держим его нити.

Сяо вскинул камеру, направив объектив на тень. — Тогда посмотрим, как ты выдержишь свет, — сказал он, нажимая на кнопку. Вспышка вырвалась из камеры, но это был не обычный свет — он сиял золотом, как расплавленное солнце, и нити, тянущиеся от тени, начали гореть, рассыпаясь в искры.

Тень завизжала, её водоворот закружился быстрее, выпуская новых существ — маленьких, похожих на пауков, сотканных из чёрного дыма. Они побежали по полу, оставляя за собой следы из пепла, и бросились к Лихачёву. Тот схватил клавиатуру, как оружие, и начал отбиваться, выкрикивая:

— Я закончу статью! Вы меня не остановите!

Один из пауков прыгнул на стол, но Грейвз перехватил его зеркальным осколком. Паук отразился в стекле и замер, превратившись в статичную тень, а затем рассыпался в пыль. — Они боятся отражений, — крикнул он Анне. — Используй это!

Анна сорвала с шеи кулон — маленький амулет в форме звезды, который она носила с детства. Она направила его на тень-женщину, и свет от кулона отразился в зеркальных нитях, усиливаясь с каждым отражением. Комната наполнилась сиянием, ослепляющим и жгучим, как звезда, родившаяся прямо здесь.

Тень закричала, её форма начала распадаться, но перед тем, как исчезнуть, она выбросила вперёд одну последнюю нить. Та вонзилась в грудь Грейвза, прямо в сердце, и он почувствовал, как холод растекается по венам. В его глазах мелькнула картина: он сам, стоящий посреди пустоты, окружённый нитями, которые тянут его в разные стороны, а вокруг — бесконечные версии Болоньи, каждая из которых рушится.

— Ты станешь нашим узлом, — прошептала тень, растворяясь в воздухе. — Или сломаешься.

Свет угас, пауки исчезли, и комната снова стала обычной редакцией. Лихачёв тяжело дышал, сжимая клавиатуру, Сяо опустил камеру, а Анна подбежала к Грейвзу, который рухнул на колени, держась за грудь. Нить исчезла, но холод остался, пульсируя в такт его дыханию.

— Что это было? — спросил он, глядя на Анну.

— Их обещание, — ответила она, помогая ему встать. — Они хотят сделать тебя частью их лабиринта. Но мы не дадим.

Сяо подошёл к ним, держа камеру. На экране виднелась последняя запись — момент, когда свет разорвал тень. Но в углу кадра мелькнула ещё одна фигура — мужчина в очках, с улыбкой, полной игл. Он смотрел прямо в объектив.

— Они не ушли, — сказал Сяо, его голос дрожал. — Они просто спрятались глубже.

Грейвз сжал осколок зеркала в кармане. Холод в груди усиливался, но он заставил себя подняться. — Тогда мы найдём их, — сказал он. — И зашьём эту дыру раз и навсегда.

Анна кивнула, её глаза всё ещё светились фиолетовым. — Мы свидетели. И мы не сдадимся.

Лихачёв вернулся к статье, его пальцы снова застучали по клавишам. Сяо начал снимать, фиксируя каждый угол комнаты, каждый след пепла. А Грейвз, чувствуя, как нить в его сердце шевелится, понял: это не просто борьба за реальность. Это война за историю, где каждая глава — выбор, а каждый свидетель — оружие.

За окном небо мигнуло, и новое созвездие — в форме иглы — застыло среди звёзд. Культ ждал. И реальность дрожала под их взглядом.

— Нам нужен огонь, — сказал я, глядя на фитиль в алмазе. Он тлел, как недокуренная сигарета Волкова. Я поднёс его к песку. Угольные ростки вспыхнули. Пламя рванулось быстрее ветра, лизнув воздух. Запах горелого сахара и машинного масла — эхо клубничного кошмара — ударил в ноздри.

Эмбрионы завыли. Их тела начали плавиться, но не исчезать. Они сливались в гигантскую массу — спрута с сотней глаз. Каждый глаз был циферблатом, стрелки крутились в хаосе. Из пасти твари вырвался мой голос, искажённый, как старая плёнка, прокрученная задом наперёд:

— Ты не можешь сжечь время. Ты — его топливо.

Волков выругался, отбросил сигарету и выхватил флягу. Чёрная жидкость с металлическим блеском плеснула на песок. Пламя взревело, став синим, и рванулось к спруту. Глаза-циферблаты лопались, выпуская искры. Но тварь росла, впитывая жар.

— Это не работает, — прорычал я. Алмаз в груди нагревался, обжигая рёбра. — Он питается мной.

— Тогда отдай ему себя. Но не целиком, — сказал Волков. Его пустые глазницы смотрели на меня, шестерёнки внутри них щёлкали. Он схватил мои ножницы и вонзил их в песок, в центр угольного пятна. Тень спрута дрогнула, будто боялась их острия. Песок треснул. Из разлома вырвался вопль — древний, не мой, не Города, а чего-то, что жило под пустыней до первых часов. Тень спрута потянулась вниз, как вода в воронку. Жар в моей груди ослаб.

— Что ты делаешь? — крикнул я.

— Даю ему другой вкус, — прохрипел Волков, поднося флягу к губам. Он пил чёрную жижу. Его кожа трескалась, обнажая провода и металл. Голос дрогнул, будто он вспомнил что-то давно забытое. Тело разваливалось, как сломанный механизм. Куски падали в разлом, подпитывая воронку. Спрут сопротивлялся, но его щупальца ломались, рассыпаясь в пепел.

Я рванулся к нему, но Волков оттолкнул меня прикладом.

— Не мешай. Ты нужен там, — он кивнул на небо. Дыра начала зарастать, покрываясь коркой из облаков и кристаллов. — Кто-то должен держать новый марш.

Его рука с пистолетом упала в разлом последней. Воронка захлопнулась с грохотом, утащив спрута. Пламя угасло. Песок покрыл тонкий слой пепла. Я остался один, с алмазом в груди и ножницами в руке. Два сердца бились в унисон — медленно, тяжело, как шаги солдата перед последней войной.

На горизонте новые города-эмбрионы замерли, не решаясь двинуться. Небо треснуло, и из щели упала тень — длинная, как стрелка часов, указывающая на меня. Шёпот повис в воздухе, знакомый и чужой:

— Ты выбрал. Теперь неси.

Я сжал алмаз. Фитиль в нём тлел. Пепел закружился под ногами, складываясь в карту — не мира, а чего-то большего, где точки были шрамами, а линии — перерезанными пуповинами. Я шагнул вперёд. Пепел сложился в первую букву моего имени.

— Хорошо, — сказал я. — Пусть горят.

Где-то под слоем пепла раздался смех — звонкий, как стекло, и ржавый, как ножницы. Смех младенца, всё ещё державшего ключ.

Он протянул руку в белой перчатке. Существо из курсива — то, что раньше танцевало с девочкой-нотой — вдруг сжалось, превратившись в точку с запятой, и исчезло. 

— Нет! — Лора взмахнула пером. В воздухе вспыхнула фраза: «Они принадлежат мне». 

Архивариус повернулся к ней. Маска замигала, сменяя шрифты. 

— Ошибка. Вы — временный пользователь. Система требует восстановления. 

Он щёлкнул пальцами. Белая трещина за спиной Лоры разверзлась, и из неё вырвались ножницы — огромные, холодные, с лезвиями как поля страниц. Они разрезали воздух, оставляя за собой полосы пустоты. 

Лора отпрыгнула, но ножницы повернули к дереву с плодами-свитками. 

— Не смейте! — она бросилась вперёд, начертав в воздухе: «Защита». 

Чернила взметнулись стеной, но ножницы разрезали и её. Лора почувствовала, как перо дрогнуло — её собственные слова истончались. 

— Ты не можешь сражаться с правилами, — прошептала Сноска, оттягивая её за рукав. — Они — грамматика мироздания. 

— Тогда я изменю грамматику, — выдохнула Лора. 

Она опустилась на колени, ткнув пером в пол. Чернила хлынули, смешиваясь с белыми трещинами. Архивариус замер, наблюдая, как пустота заполняется новыми символами: §, ¶, ~. Знаки, которых нет в его учебниках. 

— Несанкционированные элементы, — заговорил он быстрее. — Угроза целостности... 

— Именно, — Лора встала. Её чернила теперь сплетались с белизной, создавая узоры как мандалы из пунктуации. — Вы хотите порядка? Вот он. 

Архивариусы (их стало уже трое) сомкнули ряды. Их маски мигали тревожным красным. Ножницы дрогнули, затупившись о новый код. 

— Предупреждение: пользовательский протокол блокируется, — заговорили они хором. — Активация режима: Перезагрузка. 

Потолок библиотеки начал осыпаться листами-снегом. Каждый, кого они касался, замирал, превращаясь в цитату в скобках. Девочка-нота завизжала, пытаясь увернуться, но лист коснулся её крыла — и она стала (см. Глава 12, сноска 3). 

— Хватит! — Лора вонзила перо в собственную ладонь. Чёрные чернила смешались с кровью, упав на пол. — Если я корни — пусть прорастут! 

Библиотека вздрогнула. Из трещин вырвались лозы из переплетённых слов. Они обвили ножницы, превратив их в «?». Опутали Архивариусов, прорастая сквозь маски. Те закричали голосами, которых у них не должно было быть — человеческими, испуганными. 

— Вы... вы не Archiver 5.0... — булькнул один, исчезая в паутине лиан. 

Когда стихло, Лора стояла среди нового леса. Стены библиотеки теперь были живыми — гибридом дуба и свитков, полок и корней. Сноска, освобождённая из скобок, дрожала. 

— Ты вшила хаос в их программу, — прошептала она. — Теперь они будут бояться тебя. 

Лора разжала ладонь. Рана от пера уже затянулась шрамом в виде тире. 

— Это не победа. Они вернутся с новыми правилами. 

— Тогда создай свои, — из тени вышла девочка-нота, её крыло теперь несло след — (нота: сомнение в до-мажоре). — Но будь осторожна. Даже тире может стать пропастью. 

Ночью Лора спустилась к озеру из шёлка. Отражение показывало её с пером, растущим из груди, как ствол. Она коснулась воды, и шёлк зашептал: 

«Цена уже заплачена. Следующая глава — твоя плоть».

— Я знаю, — Лора достала перо. Оно больше не горело. Оно дышало. 

Она начала писать на поверхности озера. Не исправлять — дополнять. Между «страх» и «сила» она вставила тире.

— Оно меня дразнит! — взвизгнул гоблин. — Я требую реванша! 

— Требуешь? — тролль схватил его за шиворот. — Тогда ныряй и выясни, что там. 

— Нет-нет-нет! У меня алергия на смолу! И на воду! И на ныряние! 

Пока тролль раскачивал Грикко над фонтанчиком, как мешком с картошкой, я заметил, как отражение в воде исказилось. Вместо гоблина в нём болтался огромный слизень в геройской накидке. 

— Брось его, — вздохнул я. — Иначе получим нового врага — «Великого Слизня Грикко». 

Тролль, захохотав, отпустил гоблина, который шлёпнулся прямо в лужу, моментально превратившуюся в мини-фонтанчик с лимонадом. 

— Видишь? — Грикко вылизал рукав. — Даже вселенная признаёт моё величие! Теперь я вкусный! 

Эльфийка, потрогав жидкость жезлом, попала под кислотный дождь из конфетти. 

— Это не лимонад, — провозгласила она, стряхивая блёстки. — Это иллюзия! 

— Как и твои мускулы, — гном ехидно кивнул на тролля, пытавшегося поднять скамейку одной рукой из за чего штаны порвались. 

Тролль, покраснев, прикрылся ножкой стула: 

— Это стратегическая вентиляция! 

Внезапно фонтан взорвался столбом света, выплюнув камень. Тот же самый, только теперь облепленный ракушками и жующий что-то с чавканьем. 

— О нет, — прошептал я. — Он эволюционировал. В… в гастрономический кошмар. 

Камень отрыгнул облако запаха тухлых яиц и корицы. Грикко, позеленев, упал на колени: 

— Я… я никогда не ел чеснока! Это клевета! 

— Лжешь, — прогудел камень голосом гномьей бабушки. — Помнишь пирог с гвоздями в таверне «Три крысы»? 

Гном ахнул: 

— Так это ты украл мой рецепт?! 

Эльфийка, пытаясь нейтрализовать камень заклинанием, случайно превратила его в гигантскую клубнику. Камень захихикал и начал размножаться джемовыми лужами. 

— Прекрати! — завопил гном, поскальзываясь на клубничном месиве. — Я ненавижу сладкое! 

Тролль, слизав джем с ботинка, оживился: 

— А мне нравится! Можно оставить парочку? 

— Нет! — хором закричали остальные. 

Грикко, тем временем, пытался договориться с клубничным камнем: 

— Слушай, давай мирно? Я признаю, что пирог был немного железным.

Камень плюнул в него косточкой. Мир погрузился в хаос желейных монстров и хлопушек, стреляющих сливками. 

— План Б! — рявкнул я, хватая эльфийку за руку хвостом. — Бежим в библиотеку! Там должна быть книга «Как пережить собственные выдумки для чайников»! 

— А если нет? — простонала она, уворачиваясь от летающего эклера. 

— Тогда план В: объявим всё сном тролля! 

— Одобряю! — тролль, облепленный зефиром, бодро замаршировал к выходу. — Где моя кровать? 

Гном, вытирая крем с лица, пробормотал: 

— Лучшая идея за вечер. После того, как Грикко решил стать «героем». 

А камень, тем временем, затеял кулинарное шоу с участием теней. Зрители пока не оценили.

Сканер завизжал, как раненое животное. Зеленый.

— Привет, Образец 117, — прошипел динамик.

Лаборатория была стерильна и пуста. Мониторы мертвы, пробирки разбиты. На столе — дневник с обожженными краями. Натали листала страницы, переводя обугленные фразы:

«Протокол Омега — не вирус. Это ключ. Эволюция через распад. Пациент Эрик Шоу демонстрирует регенерацию на уровне 4, но теряет когнитивные… Ричард Шоу — единственный стабильный носитель. Побег неизбежен…»

Рид уронил фонарь. Голову пронзила чужая память: он, в цепях, рвет провода импланта, пока Кейн смеется. «Ты — дверь, Рид. А двери существуют, чтобы их открывали».

— Смотри, — Натали сорвала со стены карту. Город был помечен как «Зона тестирования», шахта — «Эпицентр». В углу — логотип «Санрайз-мед», перечеркнутый рукой Кейна: «Они украли мое исследование. Создали религию из апокалипсиса».

Внезапно стены вздрогнули. Генераторы загрохотали, запуская серверные стойки. На экранах вспыхнуло лицо Кейна — не старика, а молодого человека с глазами, как у Эрика.

— Поздравляю, вы дошли до сердца системы, — голос звучал из динамиков и внутри черепа. — Но протокол уже не остановить. Вы — удобрение для нового мира.

Натали выстрелила в экран. Стекло осыпалось, обнажив стальную нишу с колбой, где в зеленой жидкости плавало… тело Кейна. Вернее, то, что от него осталось — сросшиеся с проводами органы, мозг в паутине электродов.

— Цифровой мессия, — прошептал Рид. — Он загрузил сознание в сеть.

Кейн засмеялся через колонки:

— Ты почти понял, брат. Но я не в сети. Я — в тебе.

Боль ударила Рида в виски. Он упал, видя сквозь пелену: Натали бьет его по щекам, кричит что-то, но звук тонет в грохоте мыслей. Его мыслей.

Серверная. Взрыв. Кейн улыбается, вставляя чип в свой позвоночник. «Стань моими руками, Рид. Мы очистим эту больную планету».

— Нет! — Рид вцепился в колбу с мозгом Кейна. — Ты мертв. Ты просто программа.

— А ты — просто сосуд, — прошипел Кейн. — Но сосуд можно разбить.

Пол дрогнул. Из вентиляции посыпались щепки. Эрик, вернее, то, во что он превратился — клубок мышц и стальных шипов — выполз в проеме. Его глаза светились знакомым синим ядом.

— Убью… брата… — хрипел монстр.

Натали вскинула пистолет, но Рид перехватил ее руку:

— Он не враг. Он — предупреждение.

Антидот пульсировал в венах, вытесняя чужое сознание. Рид подошел к Эрику, касаясь его лба. Вспышка памяти: они, дети, бегут по полю под солнцем, которого больше нет.

Эрик взвыл. Его тело начало рассыпаться, превращаясь в пепел. Кейн закричал в ярости, запуская протокол перезагрузки.

— Лифт! — Натали тащила Рида к выходу, но дверь захлопнулась. Температура поползла вверх.

— Финал по сценарию, — Рид улыбнулся, доставая из кармана ампулу с синей жидкостью. — Протокол Омега требует жертвы.

— Ты сумасшедший, — Натали попятилась, но он уже разбивал колбу с мозгом Кейна.

— Беги. Когда увидишь восход — вспомни меня.

Она прыгнула в вентиляционный люк, когда пламя поглотило комнату. Последнее, что она услышала — смех Рида, сливающийся с ревом системы.

На поверхности город горел, но ракеты прекратились. В небе, окрашенном заревом, дрогнула первая звезда. Натали выплюнула песок, сжимая в руке обгоревший чип с гравировкой S-117. Где-то в глубине шахты что-то ждало.

А часы на руке показывали 00:00:00.

— Это река «Что если?..» — сказала она, сжимая руку. — Здесь всё, что мы не успели. 

Вдруг ветер принёс звук колокольчика. Среди деревьев мелькнула девочка в платье из опавших листьев. Она несла корзину, из которой сыпались битые стрелки часов. 

— Вы тоже потеряли своё «сейчас»? — спросила она, останавливаясь. Глаза — два миниатюрных циферблата. — Его съела Моль. Вам нужно найти её гнездо, пока она не переварила время. 

— Моль? — я нахмурился. 

— Та, что пожирает тишину между «ещё» и «уже», — девочка указала на дупло в дереве-часовне. Внутри пульсировал свет, похожий на биение сердца. 

Лена шагнула вперёд: 

— Думаешь, это ловушка? 

— Нет, — я потрогал кору. Она была тёплой, как страница, только что исписанная признанием. — Это необходимость. 

В дупле пахло пылью и горьким шоколадом. Стены были усеяны коконами из паутины, в которых мерцали кадры: я вчерашний, застывший в дверном проёме; Лена, смотрящая в окно на несуществующий дождь. 

— Наши нерешительности, — она провела пальцем по паутине. Кадры задрожали. — Моль превращает их в пищу для сомнений. 

Глубоко в пещере, на троне из переплетённых стрелок, сидела она. Её крылья были страницами с вырванными главами, глаза — чёрными дырами на месте точек в конце предложений. В лапах она сжимала шар — наше «сейчас», бледнеющее с каждой секундой. 

— Верните, — Лена вытянула руку. — Это не ваше. 

Моль засмеялась шелестом: 

— Глупые. Вы сами отдали его, когда замерли между «спросить» и «промолчать».

Я почувствовал, как в груди замигал крошечный циферблат — отсчёт до чего-то, чего я не решался назвать. Лена схватила с пола обломок кокона. В нём застыл её голос: «Скажи ему». 

— Ты права, — она разбила осколок об землю. Звук рассыпался на тысячи «прости», «подожди», «не уходи». — Мы застряли в паузе. 

Моль взмахнула крыльями. Ветер из забытых слов ударил нас в лицо. Лена упала на колени, но вместо того, чтобы закрыться, закричала: 

— Мы выбираем «сейчас»! Даже если оно длится всего миг! 

Она бросила в Моль осколок с моим отражением. Тот вонзился в шар. «Сейчас» треснуло, и из разлома хлынул свет. 

Моль завизжала. Её тело рассыпалось в прах старых календарей. Шар упал в руки Лены, превратившись в песочные часы, где вместо песка — наши голоса, смешанные с шепотом лепестков. 

— Теперь оно наше, — она прошептала. — Не идеальное, не вечное. Но настоящее. 

Мы вышли из дупла. Сад изменился: на месте реки «Что если» расцвело озеро из стёкол, где каждое отражало момент, который мы не хотели забыть. Даже тот, где девочка с ножом из стекла плакала чернилами. Теперь её слезы были прозрачными. 

— Смотри, — я указал на часы над головой. Их стрелки, сплетённые из наших имён, показывали «сейчас». 

Лена взяла меня за руку: 

— Не бойся. Даже если это продлится всего миг. 

— Я не боюсь, — ответил я. Но это была ложь. Правдой стал её смех, растворившийся в ветре, прежде чем долететь до земли. 

Сад начал таять, как акварель под дождём. Последнее, что я запомнил — лепесток вишни, прилипший к её волосам. На нём было написано: «Следующая глава». 

Мы упали в белизну, где не было ни слов, ни зеркал. Только тишина, которая звучала как предчувствие.