Таверна "На краю вселенной"

Картины:

Поле, усыпанное часами вместо цветов. Человек в плаще, лицо скрыто, режет ножом небо. Кровь — чёрная, тягучая — капает на землю, прорастая трещинами. Голос, знакомый до боли: «Найди меня, пока они не съели время».

— Кто это? — выдохнул я, отшатываясь.

Петрова молчала. Волков подошёл к дыре, достал зажигалку. Синее пламя лизало края, но дыра не закрывалась. Вместо этого из неё вырвался смех — детский, колокольный, от которого застыла кровь.

— Уходим, — прошипела Петрова. — Это ловушка.

Но мы не успели. Дыра резко расширилась, поглотив чердак.

Мы упали в лес, которого не должно существовать. Деревья здесь были из стекла, их ветви звенели на ветру. В небе плыли облака, похожие на куски мрамора, а под ногами шевелилась трава-змеи.

— Где…— начал Волков, но замолк, увидев следы.

Человеческие, но с когтями вместо пальцев, вели к руинам замка. Стены его были покрыты письменами, напоминавшими наши шрамы.

— Приветствуем, — раздался голос сверху. На обломке башни сидела девушка. Её кожа мерцала, как перламутр, а в глазах плавали звёзды. — Вы опоздали.

Петрова выдохнула имя, которого я не расслышал. Девушка улыбнулась, показывая острые клыки.

— Ткань рвётся, и вы, залатавшие одну дыру, не остановите войну. — Она спрыгнула, и земля под ней вздыбилась волной. — Но мне нравятся упрямые. Давайте сыграем?

Волков шагнул вперёд, сжимая кулаки:

— Правила?

— Просто догоните меня, — она махнула рукой, и лес взорвался белым огнём.

Мы бежали сквозь зеркальные деревья, отражающие чужие жизни. Вспышки: детство Волкова, тюремная камера; Петрова режущая руку ритуальным ножом; я падающий в Щель. Девушка смеялась, мелькая вдали.

— Она ведёт к источнику! — крикнула Петрова. — Не смотри в отражения!

Но я уже видел. В одном из зеркал человек в плаще — тот самый из видения — стоял за моей спиной. Его нож касался моего шрама.

— Ты ключ, — прошептал он. — Не дай им сломать тебя.

Резкий толчок — Волков стащил меня в сторону. Девушка исчезла, оставив на камне кровавую заплатку. Мы стояли у озера, вода в котором была густой, как ртуть.

— Игра окончена, — эхо донеслось из ниоткуда. — Но вы интересные. Возвращайтесь — научу, как вырвать корни.

Мир сжался, вытолкнув нас обратно на чердак. Дыра захлопнулась, оставив в воздухе запах серы.

Петрова дрожала. Волков выругался сквозь зубы. Я смотрел на свои руки — шрам на шее горел, словно метка.

— Кто она? — спросил я.

— Та, кто выжила, — Петрова упала на ящики, закрыв лицо руками. — Они называли её Ткачихой. Она создавала Щели.

Волков засмеялся горько:

— Значит, война уже здесь.

Мы молча спустились на улицу. Рассветное солнце било по глазам, но не грело. Где-то там, за гранью, Ткачиха ждала. А в кармане я нашёл смятый клочок — рисунок спирали и координаты.

— Завтра, — сказал Волков.

— Завтра, — кивнула Петрова.

Но завтра стало страшным словом. Я сжал бумажку, думая о человеке в плаще. Ключ. Возможно он знал, как перестать быть оружием. Или как стать острым.

Пока мы шли домой, тени следовали за нами вприпрыжку. Они тоже ждали завтра.

— Нет. Мы должны закончить это здесь. Смотри! — она указала на символы, которые теперь светились ядовито-зеленым. — Это не замок. Это мост. Он соединяет миры...

Отрывок из аудиозаписи: ЦРУ, 28.10.2024, 00:13

Я услышал неразборчивый шепот, переходящий в визг. Звук ломающегося дерева. Голос оперативника (паника в голосе): «Они... Они в коридоре. Стены плавятся. Боже, это не...»

Тени начали сплетаться в клубок, образуя в центре библиотеки вихрь. Из него появилась высокая фигура с лицом, закрытым вуалью из паутины. Её длинные, как клинки, пальцы сжимали свиток с мерцающими рунами.

— Хранительница, — Лора отступила, но книга в её руках дрожала. — Она из Пустоши.

— Отдайте книгу, — голос Хранительницы звучал как скрежет перьев по стеклу. — Вы не понимаете, какие двери открываете.

Я ощутил, как реальность вокруг меня начала истончаться. Полки библиотеки просвечивали, за ними виднелся другой пейзаж — выжженная равнина, где вместо деревьев росли книги. Пустошь жаждала вторжения.

— Теперь! — Лора раскрыла книгу на последней странице, где вместо символов зияла дыра. — Вспомни свою историю, Элиас! Вспомни меня настоящую!

Воспоминания хлынули в моё сознание: Лора смеётся, поправляя очки; её рука, выпускающая руль в ту роковую секунду перед аварией; тишина морга, где я шептал ей обещания, которые так и не сдержал...

— Ты не настоящая, — выдохнул я, и библиотека взорвалась светом.

Фрагмент видео с камеры наблюдения (обработано алгоритмом ИИ)

Объект Торн стоит неподвижно, глаза закрыты. Объект 2 (ЛОРА) начинает терять четкость контуров. Чернильная субстанция из книги обволакивает обоих, формируя барьер. На фоне — аномалии в виде геометрических фигур, нарушающих законы физики.

Лора рассыпалась в мерцающие частицы, но книга осталась висеть в воздухе. Её страницы начали листаться сами собой, а из дыры на последней странице хлынул поток света. Тени завизжали, отступая к вихрю. Хранительница замерла, её вуаль вспыхнула.

— Ты выбрал Пустошь, — прошипела она, исчезая. — Но она уже выбрала тебя.

Вихрь схлопнулся, оставив после себя узкую трещину в стене, из которой сочился черный дым. Я упал на колени, подхватывая книгу. На месте, где стояла Лора, лежали её очки с треснувшей линзой.

Сообщение оперативника СОРОКА, 00:27

«Аномалия частично нейтрализована. Объект 2 исчез. Объект Торн в сознании, проявляет признаки крайнего истощения. Трещина испускает радиацию неизвестного типа. Рекомендую срочный вывоз объекта для допроса.

P.S. Очки Объекта 2 материальны. Беру на анализ.»

Я прижал очки к груди, глядя на трещину. Сквозь неё доносился шепот, уже знакомый мне, но чужой. Шепот Пустоши, ждущей своего повествователя.

— Я найду тебя, — пообещал я пустоте, ощущая, как Книга Отголосков пульсирует в такт моему сердцу. — Мы закончим эту историю.

Снаружи, за границами искаженной библиотеки, завыли сирены. Прибывал спецназ.

— Здесь раны настоящие, — прошептала она, касаясь пальцами кожи. — И лгут они тоже по-настоящему.

Из треснувших зеркал по краям моста начали выползать двойники — не точные копии, а версии того, кем они могли бы стать. Константин с пустыми глазницами и руками, испачканными в пепле. Катя с лицом, покрытым шрамами-рунами, которые она когда-то поклялась никогда не использовать.

— Мы не они, — прорычал Константин, но мост задрожал, и стекло впилось в подошвы. Боль пронзила его тело, ясная, как удар ножом.

— Мы — это ты, — засмеялась шрамированная Катя. — Каждый раз, когда ты выбирал трусость. Каждый раз, когда жалел, что связался с ней.

Катя выхватила клинок из обсидиана — тот самый, который когда-то сломался в её руке после того, как она отказалась добить раненого врага. Но её двойник только ухмыльнулся:

— Ты знаешь правила, сестра. Здесь оружие работает только против того, что ты признаёшь частью себя.

Константин рванулся вперёд, но из бездны вырвалась рука и схватила его за лодыжку. Лицо в осколках под ногами исказилось в знакомой ухмылке. Это был его отец, пьяный и злой, каким он был в ту ночь.

— Ты так и не извинился, — прошипел отец. — А я ждал.

— Это не он, — вырвалось у Константина, когда он пытался освободиться. — Он умер, так и не простив.

Катя взмахнула клинком, и рука отца рассыпалась в пыль. Но на её собственном запястье теперь виднелся синяк — отпечаток пальцев, которых не было.

В конце моста, где стекло сливалось с тьмой, стояла фигура. Это был Страж — не человек, а существо, сотканное из спутанных теней, его лицо постоянно менялось, как песок под ветром. В его руках пульсировал шар, внутри которого мелькали знакомые кадры:

Константин, 15 лет. Он прячет окровавленный нож, пока полиция уводит отца.

Катя, впервые убивающая не по приказу. Её руки дрожат, а в глазах — облегчение.

— Выбери одно, — произнёс Страж, и его голос звучал, как голос отца, Кати, всех, кого они потеряли. — Выбери память, которая станет твоим якорем. Остальное заберёт Хор.

— Что будет, если мы ошибёмся? — спросил Константин, хотя уже знал ответ.

Страж повернул шар, и в нём возникло их будущее: Катя, растворяющаяся в зеркалах, её кожа становится стеклом, глаза — пустыми осколками; Константин, превращающийся в тень, вечно шепчущую чужие грехи.

— Нет возврата, — прошептала Катя. — Только вперёд.

— Ты боишься, что она снова предаст, как в Новосибирске? — двойник Константина подошёл ближе.

— Заткнись! — Катя взмахнула клинком, но лезвие прошло сквозь тень, а на её груди расцвёл кровавый цветок.

— Остановись! — Константин поймал её, чувствуя, как её тело становится легче. — Это ловушка. Они питаются нашей болью.

Он посмотрел в шар. Там был тот момент. Ночь, когда он сжёг дневник отца, уничтожив последние доказательства его невиновности. Не потому, что верил в его вину, а потому что боялся оказаться слабым.

— Я выбираю это, — сказал он, и шар треснул, выпустив поток света.

Катя закричала. Её двойники вцепились в неё, вытягивая из груди серебристую нить — память о человеке, которого она любила до того, как стала оружием.

— Не отдам! — она вонзила клинок себе в ладонь, и чёрное пламя охватило лезвие. — Это моё!

Мост рухнул.

Они падали сквозь вихрь осколков, каждый из которых хотел стать их новой кожей. Константин прижал Катю к себе, закрывая её голову руками. Единственное, что он чувствовал — жар выбранной памяти, прожигающий грудь, как клеймо.

А Хор пел. Но теперь это был не шёпот — это был рёв.

Они оба знали, что «назад» больше не существует. Старая реальность рассыпалась в тот момент, когда они приняли свою силу. Теперь в их руках была не нить, а целая вселенная — хрупкая и бесконечно прекрасная.

— Дом — это не место, — Лена повернулась к нему, и в её глазах зажглись искры, похожие на звёзды. — Это то, что мы создаём.

Сергей улыбнулся впервые без тени сомнения. В его ладони возник росток — хрупкий, пробивающийся сквозь трещины в камне.

— Тогда начнём с этого.

Они шагнули вперёд вместе, и земля ожила под их ногами. Трава зашелестела, воздух наполнился ароматом дождя, где-то вдали зазвучал смех, чистый, как весенний ветер. Мир больше не был картиной — он стал песней, которую они пели дуэтом.

Вихрь успокоился, оставив за собой равнину, простирающуюся до горизонта. На ней стояло дерево — символ их выбора. Его корни уходили вглубь времён, а ветви тянулись к новым созвездиям. Каждый лист светился историей, которую ещё не рассказали.

Лена прикоснулась к стволу, и дерево затрепетало, рассыпая искры в воздухе.

— Мы не вернёмся, — сказала она без сожаления.

— Потому что нам некуда возвращаться, — Сергей положил руку ей на плечо. — Мы всё носим в себе.

Они стояли под кроной дерева, наблюдая, как на горизонте поднимаются два солнца — золотое и серебряное. Их лучи сплетались в узор, повторяя путь нити, что привела их сюда.

И тогда они поняли: граница между созданием и разрушением — лишь иллюзия. Каждый миг, каждый выбор — это новая вселенная. Их вселенная.

А где-то в толще времён, в городе, которого больше не было, ветер донёс обрывки их смеха. Но это уже не имело значения.

— Это не варианты, — прошептал я. — Это последствия.

Лена схватила мою руку. Наши кристаллы слились, и вспышка ослепила нас. Когда свет погас, мы оказались в городе Эхо.

Здесь не было воздуха — только густая тишина, прерываемая шёпотом стен.

— «Не плыви к Чёрным Холмам!» — прошелестел камень под моей ладонью голосом рыбака.

— «Сломай кристалл — освободишь нас», — застонала арка, сложенная из обломков Башни.

Статуя Пробудившейся возвышалась на площади. Её тело было сплетено из нитей, которые тянулись к каждому осколку в сети рыбака. Лена подошла ближе:

— Смотри, — указала она на нить, идущую от запястья статуи к её собственному. — Она вплела себя в Ткань, чтобы соединить разрывы. Но теперь её судьба зависит от нас.

Тени за её спиной зашевелились. Стражи сошли с постамента, но их плащи были не алыми, а серыми, как пепел. Один сдвинул капюшон, и под ним оказалось моё лицо, но с пустотой вместо левого глаза.

— Разбей зеркало — и этот страх исчезнет, — протянул он мне осколок, где я падал в пропасть, отпустив руку Лены. — Или стань им. Мы — те, кого вы отвергли.

Ашра встала между нами. Её карты, разбросанные на земле, засветились: «Правда», «Жертва», «Долг».

— Ты права, — посмотрела она на статую. — Я должна была предупредить их.

Карта «Жертва» вонзилась ей в грудь. Шрамы-иероглифы ожили, поползли по коже, складываясь в фразу: «Долг оплачен».

— Нет! — Лена бросилась к ней, но Ашра уже рассыпалась в пыль, смешавшуюся с нитями Ткани.

Город затрещал. Здания распадались на звуки, статуя Пробудившейся — на светящиеся капли. Стражи кричали, их зеркала лопались, превращаясь в стаю воронов.

— Бежим! — Лена потянула меня к сети рыбака.

Мы прыгнули в мерцающий осколок. Падая на камни родной долины, я услышал хруст: шрамы-вопросики на ладонях треснули, становясь похожими на ветви.

На месте разлома вырос кристаллический гриб. Его шляпка переливалась, как опал, а споры светились, словно микроскопические зеркала. У подножия лежала карта «Правда». На обороте — рисунок: Ашра и Пробудившаяся, плетущие сеть из волос и теней.

Лена сорвала спору. Та рассыпалась, оставив на ладони запах полыни — травы, что росла у её дома в детстве.

— Она выиграла нам время, — показала она на запястье. Нить света сплеталась в узоры-карты. — Но теперь мы часть Ткани.

Вдали, у Чёрных Холмов, зазвонил колокол. Его эхо донеслось до нас, смешиваясь со звоном стёкол в сети рыбака. Он стоял на краю обрыва, и в его глазах отражалось бурное, но целое море.

— Что дальше? — спросил я.

Лена разжала ладонь. В ней лежал осколок с изображением Ашры, кормящей воронов у колодца.

— Идём искать ответы, — улыбнулась она впервые за много дней. — Пока Ткань позволяет.

Над долиной пролетела птица, оставляя за собой след из мерцающих спор.

— Горы, что дышали паром. Реки, певшие на языке ветра. Дети, бегущие по улицам городов, чьи имена стёрлись.

Тени замерли. Их клинки опустились.

— Это мы? — одна из них, с лицом, напоминающим треснутую маску, протянула руку к голограмме ребёнка. Образ рассыпался, коснувшись её пальцев.

— Это то, что вы спрятали в кристалле, — сказал Гештальт. — Чтобы не слышать крики умирающих миров. Но вы похоронили и их смех.

Отец схватил его за плечо.

— Ты раскалываешь кристалл! Он не выдержит!

— А ты выдержал? — Гештальт повернулся к отцу, и в его глазах тот увидел себя — человека, который столетиями боялся теней вместо того, чтобы их понять. — Ты прятал правду, чтобы защитить меня. Но это сделало нас слабее.

Руны на руке отца вспыхнули яростным оранжевым светом, но тут же погасли. Он отступил, сжав кулаки.

— Я не хотел, чтобы ты стал как они.

— А я не хочу стать как ты.

Кристалл треснул сильнее. Осколки, словно горячие угли, падали в разлом, и из трещин тянулись световые корни. Они оплетали тени, не сжигая их, а впитываясь в их форму. Тень-маска закричала, но не от боли, а от ярости.

— Зачем ты показываешь нам это?

— Потому что вы должны выбрать, — голос Гештальта дрожал. — Вернуть сердце и продолжить цикл страданий или принять память и начать всё заново.

Пепел начал оседать. Тени, опутанные корнями света, метались, но их движения замедлялись. Одна из них внезапно замерла.

— Я помню — её голос стал мягче, как шёпот пепла под ветром. — Мы строили башни из звёздной пыли. Потом они рухнули. И мы... мы украли сердце, чтобы заглушить крики.

Кристалл в груди Гештальта рассыпался. Осколки, словно семена, упали в разломы. Отец бросился вперёд, подхватывая сына, но тот уже не чувствовал боли.

— Ты... умрёшь, — прошептал отец. Его руны дрожали.

— Нет, — Гештальт слабо улыбнулся. — Я стану мостом.

Световые корни взметнулись выше, сплетая из камней арки, башни и лестницы. Тени, теперь полупрозрачные, подхватывали осколки кристалла и вплетали их в новую структуру. Мир дрожал, но не рушился — он перестраивался.

Мир не стал раем.

Реки расплавленного серебра разъедали берега, а чёрные ростки, пробиваясь из костей мёртвых, пытались задушить свет. Тени строили башни, но иногда их клинки вновь поднимались в ярости — старые привычки умирают медленно.

Гештальт сидел у родника, где когда-то родился свет. Его кристалл теперь был грудой потухших углей, и каждый день один из них рассыпался в пыль.

— Ты почти исчез, — отец стоял рядом. Его руны светились зелёным — цветом новых ростков.

— Зато ты всё ещё здесь, — Гештальт тронул камень, и тот запел голосом матери.

Когда последний уголь погас, отец поднял книгу. На странице «Будущее» цвёл узор из корней. Он добавил своё слово — «Прощение» — и положил книгу у родника.

А где-то в глубине разломов тень-маска, держа осколок кристалла, учила других теней лепить из пепла цветы. Они получались кривыми, но живыми.

Последние строки:

«Солнца больше не было. Но свет, который остался, умел расти».