Таверна "На краю вселенной"

Страницы на полу зашелестели, поднимаясь в вихре. Из них вылезали существа с телами из курсивов и ртами-скобками. Они шипели, как непроизнесённые мысли.

— Это твои отражения, — сказала Сноска. — Каждое стёртое слово.

Лора отступала, натыкаясь на стол. Перо в её руке замерло, будто испугавшись. Существа ползли ближе, шёпотом повторяя: «Сотри нас снова, стань Редактором».

— Нет, — прошептала Лора. Она вспомнила тень в очках, его исчезающую улыбку. «Последнее слово должно быть твоим».

Она бросилась к треснутым очкам, валявшимся среди обломков. Надев их, она увидела — в линзах мелькают отрывки: море, лес-шрифты, город с пустыми лицами. И везде — щели, как незашитые раны.

— Ты можешь закрыть их, — сказала Сноска, гладя существо с головой-восклицательным знаком. — Но для этого придётся отдать чернила. Все.

— Мои чернила?

— Твою историю.

Лора посмотрела на перо — оно поблёкло, словно кровь, превращающаяся в воду. Она поняла: чтобы залатать миры, нужно стереть себя. Стать пустой страницей.

Существа окружили её, протягивая когти-дефисы. Лора закрыла глаза, вспоминая слово «Живи», вписанное в её грудь невидимыми чернилами.

— Нет, — сказала она твёрдо. — Я не буду стирать. Я добавлю.

Она воткнула перо в пол, как когда-то, но теперь чернила текли не из стержня, а из неё самой — слёзы, пот, дыхание. Они растекались по трещинам, смешиваясь с фиолетовым морем, с зелёным лесом, с серым городом. Существа завыли, рассыпаясь на буквы, которые прилипали к чернильным рекам, как благодарность.

— Что ты делаешь?! — закричала Сноска, превращаясь в вихрь газетных обрывков. — Ты соединяешь несоединимое!

— Да, — улыбнулась Лора, чувствуя, как библиотека меняется. Полки вырастали из пола, сплетаясь с кораллами, ветвями шрифтов, небоскрёбами-параграфами. Это было нелепо. Прекрасно.

Сноска исчезла, прокричав напоследок: «Они не простят!».

«Они» пришли к рассвету. Лора сидела на новом полу — узорчатом, как стихотворение, — когда стены задрожали. Из теней вышли Они: существа в плащах из пожелтевших страниц, с лицами, закрытыми книжными переплётами.

— Архивариусы, — догадалась Лора. Голоса, хранящие порядок.

— Ты нарушила баланс, — прогремело со всех сторон. — Миры должны быть разделены.

— Они должны дышать, — возразила Лора, вставая. Перо в её руке уже не дрожало.

Один из Архивариусов поднял руку, и Лору сдавило невидимыми скобками.

— Ты станешь примечанием, — приговорили Они.

Лора засмеялась. Это звучало как падающая звезда — ярко, неудержимо.

— Проверьте сноски, — сказала она.

Архивариусы замерли. На их плащах проступили новые строки, проросшие из чернил Лоры: стихи о море, загадки леса, признания в любви из города. Плащи начали рваться, не выдерживая чужой жизни.

— Ты... ты заразила нас, — прошипел Архивариус, отступая.

— Нет, — Лора шагнула вперёд. — Я напоила.

Они исчезли, оставив после себя лишь шелест. Не угрозу. Признание.

На рассвете Лора вышла на крыльцо перерождённой библиотеки. Ветер играл её волосами, словно пытаясь заплести в стих. Где-то вдалеке, в фиолетовом море, смеялась Сноска. В лесу-шрифте пели птицы-буквы. А в городе пустые лица начинали заполняться историями.

Она вернулась к столу. На чистом листе уже ждала новая «Ы» — не дрожащая, а танцующая.

— Начнём сначала, — прошептала Лора, и перо коснулось бумаги.

В очках, в трещинах линз, мерцали тысячи миров. Теперь её собственных.

— И ты зажёг факел? — спросила эльфийка, забыв про скепсис.

— Факел? — Грикко закатил глаза. — Там воздух был гуще дыма от зелья! Одна искра — и бах! Мы все в небо!

— Мы? — я поднял бровь.

Он замер, осознав оплошность.

— Я... имел в виду себя! Великого Грикко, который...

— Который привязал к поясу светляков? — я указал хвостом на зелёные пятна на его плаще.

Грикко покраснел (точнее, позеленел с оттенком баклажана).

— Это... тактическая подсветка! — выпалил он. — А потом пришли они.

Тишина повисла гуще подземного тумана. Даже тролль перестал жевать.

— Троглодиты, — прошептал Грикко, обводя взглядом толпу. — Стая. Слепые, но с ноздрями, как пещеры. Чуяли мою кровь за милю.

Эльфийка прикрыла рот. Я заметил, как её пальцы сжали амулет на шее.

— Я прижался к стене, — Грикко изобразил позу статуи, но тут же чихнул от пыли. — Они прошли в сантиметре! Их рычание... — Он издал горловой звук, напоминающий лопнувший мех.

Тролль фыркнул:

— Моя бабка так отрыжку подавляла!

Грикко проигнорировал его, продолжая с нарастающим драматизмом:

— Я зарычал в ответ! Громче! Страшнее! — Его попытка рычания закончилась хрипом. — И… они приняли меня за своего!

Таверна взорвалась смехом. Грикко, однако, не смутился:

— Я шёл среди них! Дышал в такт! Даже... — он понизил голос, — даже коснулся вожака!

Эльфийка ахнула. Я представил, как дрожащая рука гоблина тыкает в чешую троглодита, и едва сдержал ухмылку.

— И привёл их к пропасти! — Грикко вскочил, размахивая руками. — Один толчок — и ууух! Падение в бездну!

— А ты? — спросил гном.

— Я? — Грикко выпрямился, гордо выставив грудь. — Прыгнул на уступ! Как пушинка!

— Как пушинка с переломанными рёбрами, — пробормотал я, вспоминая, как он неделю назад хромал после падения с лестницы.

Но толпа уже гудела. Грикко, окрылённый вниманием, рисовал новые подробности: скользкие стены, шепчущие иероглифы, зал, где тени танцевали под звуки невидимых барабанов. Его камень на стойке начал вибрировать, будто в такт словам.

— А потом... — он замолчал, загипнотизировав аудиторию. — Зал зеркал.

Эльфийка замерла. Даже тролль отложил таракана.

— Каждое зеркало — врата в иной мир! — Грикко обвёл их взглядом, как шаман перед ритуалом. — И в одном... я увидел себя.

— Красивого? — я не удержался.

— Ужасного! — прошипел гоблин. — Он вышел из стекла! Меч в руке, глаза — угли! Бросился на меня!

Кулак Грикко ударил по стойке, опрокинув кубок. Эль растекался, как кровь по камню.

— Мы сражались! — он дрался с невидимым противником, едва не свалившись на тролля. — Удар! Парирование! Прыжок!

— И победа? — эльфийка почти не дышала.

— Я разбил зеркало! — Грикко схватил камень, изображая удар. — Он рассыпался в прах! А из осколков... — он замер, дрожа. — ...послышался смех.

В таверне стало холоднее. Светляки в фонарях померкли. Грикко медленно опустил камень, на котором теперь виднелась трещина, мерцающая синим.

— Дальше, — пробормотал тролль, забыв про насмешки.

Но Грикко уже сползал со стула, судорожно хватая мешок.

— Устал, — пробормотал он. — Истории высасывают душу...

Он швырнул на стойку пару медяков и поплёлся к выходу, оставляя за собой шлейф недосказанности. Камень в его руке пульсировал, словто сердце спящего великана.

Когда дверь захлопнулась, эльфийка вздохнула:

— Выдумки...

— Возможно, — я поднял кубок, который Грикко ронял. На дне осталась капля эля. Она искрилась.

P.S. Подземелья не прощают любопытных. Но ещё меньше они прощают тех, кто выносит их секреты. Грикко этого не знал. Пока.

Сейф в отделении на 5-й авеню хранил папку с фотографиями: мэр в маске биобезопасности входил в здание с вывеской «Центр реабилитации». На обороте — координаты и дата: завтра, 03:00.

— Ловушка, — провела пальцем по снимку Натали.

— Единственный путь вперед, — Рид сунул в кобуру пистолет киллера — FN Five-seveN. Та самая модель под патрон 5.7×28 мм.

Ночь они провели в заброшенном ангаре, где Натали обработала рану серебряной присыпкой из аптечки с надписью «Сьерра». Рид, изучая карту, заметил паттерн: все лаборатории образовывали кольцо вокруг старой шахты. Туда, согласно файлам Торреса, свозили тела «неудачных экспериментов».

В 02:45 они подошли к «Центру реабилитации». Здание кишело охраной с карабинами HK416, но задняя дверь была открыта. Лифт с ободранными кнопками сам поехал вниз, остановившись на уровне -7.

Трубы на стенах пульсировали, как вены. В конце коридора мерцал синий свет. За стеклянной перегородкой, в облаках пара, стояли десятки капсул с людьми. На мониторе над ними мигало: «Стадия инкубации: 97%».

— Бомба замедленного действия, — Натали приложила ладонь к стеклу. — Они создали армию переносчиков.

Шаги за спиной заставили их обернуться. В дверном проеме, подсвеченный аварийной лампой, стоял Эрик. Его лицо было бледным, на шее — шрам от иглы, как у Диего.

— Не подходите, — голос звучал механически, будто синтезированный. — Протокол активирован.

Рид сделал шаг вперед, но Эрик резко дёрнул головой. Из вентиляции посыпались споры, образуя облако. Натали потянула Рида к выходу, когда капсулы начали открываться одна за другой.

— Он не Эрик, — крикнула она, спотыкаясь о труп в халате с нашивкой «Доктор В. Кейн». — Это приманка!

Лифт захлопнулся, оставив их в подземелье с пробуждающимися зараженными. Глаза существ светились фосфоресцирующим желтым, пальцы скрипели, цепляясь за стены. Рид заметил люк в полу — канализационный тоннель.

— Вниз! — он выстрелил в ближайшего инфицированного. Пуля разорвала ткань халата, обнажив кожу, покрытую хитиновыми наростами.

Они бежали по тоннелю, слыша за спиной шелестящее дыхание стаи. На развилке Натали выбрала левый путь, ведущий к едва заметному свету. Люк вывел их к реке, где ждал катер с заведенным мотором.

— Приветственный подарок, — Рид заметил на руле ту же гравировку — S-117.

Когда берег скрылся в тумане, Натали достала из кармана ампулу с синей жидкостью, найденную у Кейна. Этикетка гласила: «Протокол Омега. Только для образца №117».

— Мы часть их плана, — она повертела ампулу на свету. — Ты — следующий курьер, Рид.

Он потрогал шею, где под кожей едва прощупывался крошечный шрам. Воспоминания хлынули обрывками: темная комната, голос Эрика «Прости...», укол в вену.

Катер взял курс на огни города, где в мэрии уже горели окна кабинета. Кто-то ждал их возвращения, готовый к финальному акту.

Зеркало втянуло нас, как дыхание.

Мы упали в зал без стен. Пол — стекло, под ним плыли тени с нашими лицами. Над головой — купол из спрессованного времени: детские крики, хлопки захлопывающихся книг, скрип двери в ту ночь.

— Добро пожаловать в Эхо, — раздался голос.

Ашра сидела на троне из спутанных нитей. Её платье было сшито из наших «завтра», а в руках она держала ножницы с лезвиями в форме молчания.

— Вы разрушили Покров, — она улыбнулась, и в улыбке было больше горя, чем гнева. — Но здесь вы связаны крепче. Каждое ваше слово станет петлёй. Каждый вздох — узлом.

Лена шагнула вперёд. Её босые ступни звенели по стеклу, будто били в колокола.

— Ты ошиблась, — она подняла руку, и между пальцами засветились парашютики одуванчика. — Мы не прячемся больше в узорах.

Ашра взмахнула ножницами. Воздух затрещал, лопнув швом. Из разрыва выпал Ловец — теперь просто человек, с лицом, как выгоревшая фотография.

— Они твои, — кивнула ему Ашра. — Докажи, что твоя тоска острее их надежды.

Ловец достал из кармана маску. Но вместо дерева она была из песка.

— Помнишь? — он посмотрел на меня. — Ты мог стать мной.

Маска рассыпалась. Песок превратился в рой ос, жужжащих голосами нашего страха:

"Ты бросишь её"

"Она предаст первой"

"Любовь — это яд, который пьют вдвоём, а умирают в одиночку"

Лена засмеялась.

Звук её смеха расколол рой. Осы упали на стеклянный пол, превратившись в чернильные кляксы.

— Усталые трюки, — она взяла мою руку. — Мы слышали это в тысячах зеркал.

Ловец вздрогнул. Его пальцы начали рассыпаться в пыль.

— Как...?

— Ты питался нашими сомнениями, — сказал я, чувствуя, как в груди пульсирует та звезда-сердце. — Но мы теперь кормимся иным.

Ашра вскрикнула, когда её трон затрещал. Нити распадались, обнажая под собой пустые катушки.

— Нет! — её платье начало гореть краями. — Вы не можете просто...

— Можем, — перебила Лена. — Потому что мы больше не ткём. Мы — песня, которую не запишешь в нотах.

Мы повернулись к выходу, которого не было.

— Ждите! — закричала Ашра, уже наполовину ставшая пеплом. — За каждым зеркалом вас ждёт новое Эхо!

— Пусть ждёт, — я потянул Лену за собой. — Научим их танцевать.

Мы шагнули в стеклянную стену. Она прогнулась, стала жидкостью, потом паром.

Новое место пахло грозой и мокрыми книгами. Комната с бесконечными полками, на которых вместо книг стояли сердца в стеклянных банках. Каждое билось в ритме чьей-то невысказанной фразы.

Лена подошла к ближайшей банке. Сердце внутри было покрыто шрамами в форме букв.

— Мамино, — я узнал почерк. Письмо, которое так и не открыл.

Лена взяла банку. Прижала к уху.

— Оно хочет, чтобы его разбили, — сказала она.

— Тогда разбей.

Удар о пол рванул комнату молчания. Сердце рассыпалось в ртутные капли, а из трещины в полу полезли корни. Они обвили наши лодыжки, тянулись вверх, к горлу, но...

— Спасибо, — прошептало что-то. И корни зацвели.

Мы вышли под дождь. Капли стучали по крыше из рёбер. Где-то вдали, за шторой воды, мерцало следующее зеркало.

— Устал? — Лена поймала каплю. В ней отражалась вся наша бывшая вечность.

— Нет. Только... теперь я знаю, почему Пустота пела.

— Почему?

— Она пыталась повторить наш смех. Но у неё не получалось.

Мы зашагали к новому отражению, оставляя за собой следы, которые море тут же стирало. И где-то в промежутках между шагами, я наконец прочитал то письмо.

Оно состояло из одного слова, повторённого бесконечно:

"Живи"

"Живи"

"Живи"

Грейвз провел рукой по двери. Металл был теплым, словно живым.

— Это не дверь. Это пробка. И кто-то выдернул ее до нас.

Тени на стенах.

Ночью Сяо остался  дежурить. Камеры фиксировали движение в темноте — силуэты в плащах с капюшонами. Тайное общество. Они рисовали на стенах церкви кровью (козьей? человеческой?) спирали, шепча на мертвом языке.

— Они не пытаются остановить нас, — сказал Сяо утром, показывая запись. — Они готовят сцену.

Прямая трансляция.

Сергей включил камеру. На фоне церкви его лицо казалось изможденным.

— Если вы видите это, мы уже исчезли. Анна была права. Мир — это ткань, и кто-то рвет ее шов.

Он вставил ключ в первую скважину. Грейвз — куклу во вторую. Сяо — семя в третью. Дверь открылась с звуком лопнувшей струны.

По ту сторону.

Комната была пуста, кроме зеркала на полу. В отражении — редакция «Рассвета», целая и невредимая. Лихачёв за столом, Анна у окна. Но когда Сергей шагнул внутрь, зеркало треснуло. Из щели хлынул черный песок, увлекая за собой Сяо.

— Выбор! — крикнул Грейвз, хватая его за руку. — Помните, что сказало отражение!

Но Сяо отпустил пальцы.

— Кто-то должен остаться, чтобы рассказать.

Вирусный ад.

Запись Сергея набрала миллионы просмотров за час. В Болонью стянулись блогеры, ученые, фанатики. Церковь оцепили, но трещина над ней росла, поглощая дроны и смельчаков. Власти объявили все монтажом, но на стримах люди замечали странное: у тех, кто смотрел видео дольше 13 минут, исчезала тень.

Финал. Или начало?

Грейвз сидел в опустевшей лаборатории. На столе — камень, зеркальный осколок и последний файл с острова: голос Анны в белом шуме.

— "Шов всегда рвется изнутри. Вы — игла. Не дайте им превратить вас в нить".

Ученый достал семя, пророщенное в фиолетовый росток, и ткнул им в зеркало. Поверхность задрожала, открывая путь в редакцию-отражение.

В чате @Keeper_113 появился новый пост: фото Грейвза, входящего в зеркало. Подпись:

«Глава 8: Иголка и нить».

P.S. Она ждет.

А в углу кадра, среди теней, стояла женщина в потрепанном плаще. Следы ее ботинок вели обратно в реальность.

Внезапно зеркала остановились, выстроившись в коридор. В конце его стоял он — создатель. Нет, тень сотканная из пепла сгоревших книг. Его лицо постоянно менялось: то юное, с моими глазами, то древнее, с кожей, покрытой циферблатами. В руках он держал ножницы, склеенные из пружин.

— Ты опоздал, — сказал он голосом матери. — Лекарство испортилось.

Ножницы щёлкнули, и зеркала взорвались осколками. Каждый осколок впился в тело, показывая воспоминания, которых у меня не было.

Создатель, вкалывающий чернила в вены младенца. Волков, вытаскивающий из груди работающий мотор вместо сердца. Старуха с лотком костей, зашивающая мне в мозг страницы энциклопедий…

— Ложь! — я попытался стряхнуть осколки, но они врастали глубже, переписывая память.

Создатель приблизился. В его зрачках отражался город-лабиринт — идеальный, где каждое сердце бьётся в такт главным часам.

— Ты хотел остановить боль, — прошелестел он, проводя ножницами по моему шраму. — Поэтому создал меня. Но твоё лекарство… — лезвие впилось в шею, — превратило мир в симфонию безумия.

Густая кровь как машинное масло, хлынула на пол. На её поверхности заклубились видения: я сидящий в лаборатории с грудой разобранных часов, вшиваю ключ в шею мёртвого ребёнка. Своей копии.

— Ты — первый эксперимент, — создатель повертел осколок зеркала перед моим лицом. В нём я увидел его истинное лицо — своё. — Я — твоя попытка спастись. Но ты испугался собственного ритма.

Боль перешла в вибрацию. Тиканье в груди начало глушить его слова, нарастая до рёва двигателя. Осколки памяти вытолкнуло из тела, собрав в чёрный кристалл у моих ног.

— Не учи меня ритму, — я раздавил кристалл каблуком. — Ты — всего лишь плохая мелодия, которую я забыл вырезать.

Лабиринт рухнул, зеркала превратившись в жидкость. Создатель закричал, растворяясь в серебристой луже, но его смех остался висеть в воздухе:

— Ты убьёшь себя. Убьёшь всех. Лекарство — яд…

Пространство сжалось, выплюнув меня на берег реки. Вода снова текла вверх, унося обломки зеркал. Волков стоял по колено в потоке, куря три сигареты сразу.

— Ну что, понял, от кого убегал? — спросил он, плюнув в воду золой.

Я посмотрел на своё отражение. Шрам на шее теперь светился бирюзовым, как трещины в камнях. Тиканье в груди больше не звучало — оно звучало.

— Он был прав, — сказал я, поднимая с земли осколок. В нём отражался город из света и стали. — Лекарство — яд. Но иногда...

Я швырнул осколок в реку. Он разрезал воду, и та на миг потекла вниз, смывая с неба пепел.

— Иногда нужно перестать лечиться. И начать гореть.

Волков усмехнулся. За его спиной, в тумане, завыли сирены. Где-то вдали, в сердце руин, забился новый ритм. Готовый к тому, чтобы его сломали.

— Помоги! — крикнула она в очки, но тень лишь указала пером на её карман. Там лежало то самое перо — его кончик всё ещё сочился чернилами, густыми как кровь.

Лора вонзила перо в пол. Чернила брызнули, превращаясь в строки:

«Стены крепки. Полки целы. Буквы послушны».

Библиотека взвыла, перестраиваясь под приказ. Но шипы уже впились в потолок. Один из них, слово СМЕРТЬ, пронзил ластик, разломив его пополам.

— Нет! — Лора отпрянула, натыкаясь на стол. Чистый лист дрожал, «Ы» металась, как загнанный зверёк.

Тень в очках вдруг стала чёткой. Она взяла перо — нет, это её рука двинулась сама, ведомая чужим импульсом. Чернила легли на бумагу:

«Глава 14. Последнее слово: прощание — это точка, за которой следует пробел».

Воздух рвануло. Летящие буквы застыли. Лора обернулась: из трещины в небе выползала фигура. Ножницы. Огромные, ржавые, с лезвиями из пожелтевших газетных полос. Они щёлкнули, и пространство между ними рассыпалось в клочья.

— Редактор... — прошептала Лора. Но нет, это был не он. Ножницы двигались сами, как механизм СОРОКа, оставшийся без хозяина. Безумный инструмент, жаждущий резать.

Перо в её руке рванулось вперёд, выводя строки, которые оборачивались щитами, мечами, ключами. Но ножницы перерезали каждую линию. Лора отступала, чувствуя, как чужая воля в её пальцах слабеет.

— Ты же должен быть здесь! — закричала она в пустоту.

В очках тень покачала головой. На миг Лора увидела его лицо — не сшитое точками и тире, а настоящее. Улыбку.

«Последнее слово должно быть твоим»,— проступило на стене исчезающими чернилами.

Ножницы сомкнулись над её головой.

Лора вскинула руку с пером.

— Нет!

Звук разорвал тишину. Не буква, не слово — чистый крик, вырвавшийся из межстрочья. Ножницы затрепетали, покрываясь трещинами. Лора упала на колени, вдавливая перо в лист с дрожащей «Ы».

— Я не дам тебе стать примечанием!

Она проткнула бумагу. Чернила брызнули вверх, смешиваясь с её слезами. «Ы» расплылась, превратившись в воронку, затягивающую всё: ножницы, шипы, саму библиотеку.

— Прощай, — прошептала Лора, глядя, как тень в очках растворяется, подхваченная потоком.

Тишина сомкнулась.

Она очнулась на полу среди обломков книг. Настоящих. Без пульсации и шёпота. Очки лежали рядом, линзы треснутые, но в них больше не было теней.

На столе — последний лист. На нём одно слово, выведенное дрожащей рукой:

«Живи».

Лора прижала бумагу к груди. Снаружи, сквозь разбитое окно, дул ветер. Он нёс запах типографской краски и чего-то ещё — свежего, не связанного с чернилами.

В углу, на полке, притаилась крошечная «Ы». Но когда Лора протянула руку, буква рассыпалась в пыль.

— Спасибо, — сказала она пустоте.

Тишина ответила ей шелестом страниц. Не угрозой. Обещанием.

Лора взяла перо. На чистой странице вывела:

«Эпилог».

И начала писать.