Таверна "На краю вселенной"

— Он идёт по следу пепла, — сказала она, указывая корявым пальцем на север. — Там где падают птицы.

Птицы падали за кварталом от площади. Воробьи, голуби, даже воронья — они шлёпались на мостовую, как перезревшие плоды, и лежали бездыханные, с открытыми клювами. Их перья покрывал тонкий слой песка, того самого, что осыпался со стен комнаты-гроба. Над этим местом воздух дрожал, словно марево, и сквозь него проступали контуры башни. Нет, не башни — гигантского Древа, ствол которого был сплетён из обугленных часовых стрелок.

— Петрова? — позвал я, но ответил только скрип.

На ступенях полуразрушенного собора сидел создатель. Вернее то что от него осталось. Его восковая маска оплыла, сливаясь с шеей, а вместо рук торчали обломки перьев, застывших в попытке что-то написать. Он чертил по камню тенью, и там, где падал его «палец», трескалась плитка, обнажая нижний слой реальности — белую пустоту, усеянную тенётами книжных строк.

— Ты вернулся, чтобы стать чернилами, — зашипел он. — Хорошо. Мне не хватило страниц, чтобы описать ваш страх.

Шрам на моей шее вдруг стал влажным. Когда я дотронулся, пальцы окрасились чёрной жидкостью — как из его чернильниц. Но это была не кровь, а время. Капли падали на землю, и там, где они растекались, песок оживал, складываясь в миниатюрные города и тут же рассыпаясь.

Ключ — это ты.

Я шагнул вперёд, и создатель поднял голову. Его стеклянные глаза отражали не меня, а цепочку моментов: Волков стреляющий в Древо; Петрова рвущая нити разлома; я стоящий над телом матери с мятым платком в руках. Все версии меня, все ветки, которые он не успел сжечь.

— Нет! — он взмахнул пером-обрубком, и из трещин поползли тени-копии. Они двигались точь-в-точь как я, но с опозданием, как в той комнате. Одна схватила меня за плечо, и вдруг…

Боль. Разрыв.

Мир перевернулся. Я видел себя со стороны: человек с чёрными потёками на шее бьётся в кольце теней, а создатель лепит из его страха новую главу. Но я видел и другое — нити, связывающие нас. Они шли от моего шрама к его перу, от его пустоты — к моим воспоминаниям.

Петрова говорила держаться за настоящее. Но настоящее было везде — в яблоке, в песке, в каждой капле времени, сочащейся из меня.

Я разжал пальцы. Плод с песочными часами упал на землю и разбился.

Песок взметнулся вихрем, смешался с чёрными каплями, и пространство вздрогнуло. Тени зависли. Создатель вскрикнул, когда вихрь ударил ему в лицо, сдирая восковой слой. Под ним оказалась кожа. Человеческая. Молодая.

— Стой! — закричал он уже другим голосом — моим.

Но я уже поднял осколок яблока. Узор песочных часов теперь горел у меня на ладони, врезаясь в линии судьбы.

— Страницы рвутся, — сказал я и вонзил осколок в нить, ведущую от его пера к моему шраму.

Вселенная замолчала.

А потом начался дождь. Пепельный, тяжёлый. Он смывал тени, превращая их в мокрую пыль. Создатель, теперь уже похожий на меня самого лет на десять старше, полз по ступеням, бормоча:

— Нельзя... остановить... лекарство...

Его тело рассыпалось на глазах, превращаясь в строки, которые ветер уносил к Древу. Ствол трещал, ломался, и вместе с ним рушилась башня-иллюзия.

Когда стихло, на площади остались только я, лужи с чёрной водой да тень Волкова, курящая в стороне.

— Ключ нашёл? — спросил его силуэт, и сигарета вспыхнула голубым огнём.

Я дотронулся до шрама. Под кожей что-то щёлкнуло.

— Да, — ответил я, чувствуя, как в груди начинает тикать иначе. Не обратный отсчёт.

Такт.

Ритм.

Время — уже не петля, не клетка. Просто музыка.

Тень кивнула и исчезла. А я пошёл по мокрой мостовой, не зная, куда. Но теперь счётчик в висках бился в унисон с шагами.

Впереди пахло мятой.

— Смотри! — она указала на потолок, превратившийся в звёздное небо. Созвездия двигались, складываясь в фразу: «Ищи того, кто пишет тишину».

Внезапно земля ушла из-под ног. Мы падали сквозь слои реальности, пока не приземлились в зале, где время струилось по стенам реками жёлтого пергамента. В центре возвышался трон из печатных плит, а на нём — фигура в плаще, сшитом из запрещённых глав. Лицо её было скрыто маской, слепленной из цензурных штампов.

— Хранительница, — выдохнула Лора, поднимая пистолет.

Маска треснула, обнажив под ней пустоту. Не тьму, а именно пустоту — белую и бездонную. Из неё полились голоса, тысячи их, сплетаясь в приказ:

—  СОРОК утверждает финал. Сопротивление бессмысленно.

Стену за троном разорвали солдаты с лицами, сложенными из газетных заголовков. Их руки были перфораторами, штампующими «УДАЛЕНО» на всём, чего касались. Лора отшвырнула меня в сторону, крикнув:

— Беги к зеркалу! Я задержу их!

Но я видел, как её пальцы дрожали. В её глазах, тех самых, что отражались в очках на другом конце реальности, горело нечто большее, чем страх. Предназначение.

Я рванул к зеркалу, избегая солдатских лезвий-штампов. Зеркальный туман сгустился в дверь. За ней слышался скрежет шестерёнок — механизм СОРОКА, перемалывающий судьбы в прах протоколов.

— Лора! — закричал я, но её уже окружили. Солдаты превращали её тело в черновик: рука стала полупрозрачной, в груди зияла дыра с надписью «Вставить трагическую гибель».

Она улыбнулась. Последний раз.

— Пиши, — прошептали её губы, и ветер времени унёс звук в прошлое.

Я прыгнул в зеркало.

Тишина. Холод. Я стоял в бесконечном зале, где вместо пола и потолка были страницы. На них — миллионы вариантов нас: я убиваю Хранительницу, Лора становится диктатором, мы теряемся в лабиринтах вечности. А в центре, на пьедестале из кошачьих глаз, лежала книга без названия.

— «Канон Невозможного», — раздался голос за спиной. Кот-старик вышел из тени, его шерсть теперь была покрыта не буквами, а трещинами. — Здесь собраны все концы, которые не смогли начаться. Выбери.

Я открыл книгу. Страницы резали пальцы, как лезвия.

Глава 34: Лора принимает власть СОРОКА.

Глава 71: Он стирает себя из истории.

Глава 99: Они бегут, но мир уже закрыт.

— Где наш вариант? — спросил я, но кот лишь прищурился:

— Ты ещё не дописал его.

За спиной заскрипели шестерни. СОРОК прорвался сквозь зеркало — теперь это был гигантский механизм с лицом из экранов, где мелькали наши страхи. Его руки-манипуляторы потянулись ко мне.

Я вырвал страницу из книги. Чистую. Прижал к груди, где чернильные строки пульсировали в такт забытым обещаниям.

— Не финал, — прошептал я. — Продолжение.

Кот засмеялся. Книга вспыхнула, и мы рухнули в белую бездну.

Я проснулся в библиотеке. На столе — очки Лоры. В их линзах отражалась она, стоящая у окна в мире, где СОРОК ещё не родился. Наша история мерцала, как свеча на ветру.

На чистой странице передо мной выступили слова:

Глава 13: Хранитель Тишины.

Снаружи завыл ветер, принося запах гари и надежды. Где-то там Лора сражалась. Где-то там мы ещё могли изменить последнюю строчку.

Я взял перо. Чернила болели, как открытая рана.

— Пиши, — повторил я её слова, и буквы поползли по бумаге, сплетаясь в новые созвездия.

— Ты носишь его в себе, — прошипел двойник, уже голосом Хора. — Кольцо из пепла — это петля. Твоя кровь, её шрам. Вы — сосуды. Но кто из вас сильнее?

Стены сомкнулись, превратив комнату в зеркальный колодец. Со дна поднялись фигуры: тень отца Константина с пустыми глазницами, мать Кати с обугленными пальцами. Они тянулись к ним, шепча обрывки проклятий.

— Не дай им коснуться! — Катя взмахнула клинком, рассекая ближайшую тень. Но на месте разреза возникали две новые, с ещё более искажёнными лицами.

Константин схватил сгоревшую фотографию с пола. Капля крови ожила, превратившись в алый клинок, похожий на язычок пламени.

— Ты права, — сказал он, прижимаясь спиной к её спине. — Мы уже мертвы. Поэтому нам нечего терять.

Он вонзил клинок в зеркальный пол. Трещина побежала к центру комнаты, поглощая пепельное кольцо. Стены завизжали, фигуры рассыпались в прах, а двойник, обретая плоть, рухнул на колени.

— Ты не можешь — булькало существо, его лицо трескалось, как пережжённая плёнка. — Без сосуда мы все.

— Мы не сосуды, — перебила Катя. Она прижала ладонь к шраму на груди, который теперь горел как раскалённое железо. — Мы — искра.

Константин вырвал клинок из пола и всадил его в грудь двойника. Тот застыл, превращаясь в стеклянную статую, а потом взорвался миллионом осколков. Каждый осколок стал кадром: Катя смеющаяся на крыше вагона; Константин разбивающий медальон в детской; Страж роняющий ключ в темноту.

Комната исчезла. Они стояли в бесконечном коридоре с зеркалами, где их отражения шагали навстречу, сливаясь с тенями. Вдалеке мерцал выход — арка, сплетённая из корней и колючей проволоки.

— Это ещё не конец, — Катя коснулась шрама, который теперь напоминал кольцо из рубцовой ткани. — Хор он в нас. В наших страхах. В памяти.

Константин взглянул на её руку, всё ещё сжатую вокруг его пальцев.

— Тогда мы пройдём до конца, — он выпустил её ладонь и достал из кармана обгоревший ключ — тот самый, что уронил Страж. — Чтобы превратить тени в пепел.

Они шагнули к арке. Зеркала взорвались следом, осыпая спины осколками-воспоминаниями. Но за порогом их ждал не свет, а новый коридор — бесконечный, как плёнка, склеенная из чужих жизней. На стене алела надпись, выведенная чем-то похожим на кровь:

«Добро пожаловать в проекционную будку. Вы — следующие операторы».

Катя нервно усмехнулась:

— Похоже, кинотеатр для сумасшедших только начинается.

Константин сжал ключ, на лезвии которого затанцевали отсветы невидимого огня. Где-то в глубине коридора заскрипела плёнка, запуская старый проектор. На стене возникла тень — двое бегут по краю крыши, а за ними плывёт гигантское зеркало поглощающее город.

— Эта цепочка была единственным наследием моей матери, — продолжила Натали, голос её был ровным, но в нём слышалась скрытая боль. — Я искала ответы годами. И когда узнала, что Грей использовал свою страховую компанию для прикрытия незаконных перевозок, я поняла что эта личная история переплетается с делом над которым вы работаете.

Рид внимательно изучал документы. Вместо эмоциональной вспышки он методично фиксировал новые факты: записи о транзакциях, странные перемещения средств, упоминания о закрытых операциях. Всё складывалось в логичную, хотя и мрачную картину где каждое звено цепи подтверждало связь между личными трагедиями и криминальными махинациями.

— Наши данные начинают сходиться, — тихо заметил Рид, проводя пальцем по строкам отчётов. — Здесь присутствуют элементы, которые ранее казались случайными. Но теперь становится понятно, что за этим стоит хорошо организованная схема.

Натали кивнула, её взгляд не отрывался от документов, словно она пыталась прочесть между строк.

— Я нашла свидетельства, которые связывают ряд закрытых транзакций с перевозкой опасных материалов. Эти данные хранятся в архивных записях Грея, — сказала она, и её голос, лишённый лишних эмоций, лишь подчёркивал серьёзность сказанного.

После краткого обмена взгляда, в котором Рид почувствовал как личную боль, так и решимость, он предложил:

— Давайте сверим наши данные и определим, куда двигаться дальше. Если моя информация о маршрутах грузов верна, то рядом с заброшенным складом на окраине порта могут находиться дополнительные улики.

Без лишних разговоров они оба вышли из офиса. На улицах Майами утро только начинало оживать, и прохлада плавно уступала место более ясной атмосфере, в которой не было ни излишней кинематографичности, ни театрального пафоса. Рид и Натали шли бок о бок, оба погружённые в размышления о том, как личные потери и корпоративная жадность переплетаются в этой сложной сети.

В пути Рид не мог не отметить, что теперь присутствие Натали добавляло расследованию новый измерение: её холодный расчет и личная мотивация казались естественным продолжением логической цепи улик. Ее опыт, наполненный собственными потерями, усиливал его уверенность в том, что истина находится не в преувеличенной драматичности, а в скрупулёзном анализе фактов.

Подъехав к старому складу, они остановились на парковке, где время явно оставило свои следы. Рид аккуратно прикрепил трекер к автомобилю согласно полученной ранее информации, и через несколько минут они уже наблюдали за неприметной группой людей, разгружавших ящики. Вместо привычных штампов «криминальной активности» здесь всё выглядело сдержанно и почти профессионально организованным.

— Здесь что-то не так, — прошептала Натали, заметив нестыковку в документированных маршрутах.

Рид кивнул, фиксируя на своем планшете координаты и детали перемещений. Он знал: каждый новый фрагмент улики приближает их к разгадке, но требует такой же осторожности, как и любой след, оставленный в темном мире преступлений.

Пока они собирали необходимые данные, Рид вновь вспомнил короткое сообщение, полученное утром. В нем не было лишних слов — лишь призыв к осторожности. Теперь это послание звучало как тихий, но уверенный сигнал, что за ними наблюдают. Рид оглянулся, но на пустынном участке парковки видел лишь спокойствие раннего Майами.

В этот момент Натали тихо добавила:

— Моя мать всегда говорила, что истина скрыта в деталях, которые большинство считает незначительными. Мы должны обратить внимание на каждый нюанс.

Рид почувствовал, как её слова резонируют с его собственными убеждениями, и понял, что в этом деле нет места случайностям.

Оставив склад и собранные улики, пара направилась к соседнему кафе, где, по секретной информации, хранились архивные данные о финансовых операциях Грея. За чашкой крепкого кофе они обсуждали каждый найденный факт, не прибегая к излишней экспозиции, а лишь обмениваясь сжатой, но содержательной информацией. Каждый собранный документ добавлял ясности, а каждая новая деталь давала надежду, что вскоре раскроется истинная схема преступлений.

Джейкоб Рид и Натали, действуя с холодной рациональностью и глубоким пониманием человеческих слабостей, понимали: путь к истине тернист, но именно в этом и заключается их работа. И хотя их личные истории переплетались с трагедиями и потерями, именно эти мотивы давали им силы двигаться вперёд, распутывая узел предательства без излишней пафосности и клише.

Так продолжалась их тихая, но уверенная борьба за правду — борьба, где каждое действие, каждое слово и каждая мелочь имели значение. Майами, в своём утреннем спокойствии, не подозревал, что за его фасадами разыгрывается игра, от которой зависит жизнь многих. И Рид с Натали знали: время — самый ценный союзник, а каждое новое открытие приближает их к окончательной разгадке.

— Ты же видел, чем это кончится, — прошипел он моим голосом. — Отпусти. Она уже часть Ткани.

Лена внезапно перестала сопротивляться. Её улыбка была спокойной, как у тех, кто нашёл ответ в середине лабиринта.

— Помни, что я сказала у реки? — Она прижала мою ладонь к одуванчику. — «Свидетель». Ты должен увидеть.

Корни рванули её вниз. Я рухнул на колени, а мир вокруг начал сворачиваться, как прожжённая страница. Чернильный водопад втянул меня в воронку воспоминаний, которые не принадлежали мне.

… Лена, семилетняя, рисует на асфальте мелом дверь. «Это выход», — шепчет она, стирая ладонью границы между тротуаром и звёздами...

... Киара, тогда ещё без имени, плетёт из своих слёз нить. «Они назовут меня ошибкой», — говорит она пустоте, и пустота соглашается...

... Ашра, с косой из одуванчиков, режет воздух — и в разрезах возникают миры...

Я очнулся в комнате без стен. Пол был мозаикой из осколков, каждый показывал Лену, связанную нитями со станком Киары. Её иероглифы теперь покрывали всё тело, складываясь в стихотворение о жертвах.

— Ты мог бы стать великим рассказчиком, — раздался голос за спиной. Киара сидела на троне из зеркал, но теперь она выглядела старше — трещины на её крыльях напоминали руны. — Лена дала тебе дар. Видеть связи.

Она щёлкнула пальцами, и осколки пола взлетели, сложившись в панораму Ткани. Я увидел: каждое наше решение рождало новые вселенные. Наш побег создал ветвь, где Ловцы победили. Наша жертва — ветвь, где Киара истлела в пепле.

— Зачем ты показываешь мне это? — Я попытался отвести взгляд, но зеркала впивались в сознание.

— Чтобы ты выбрал. — Киара встала, и её крылья отбрасывали тени-сценарии. — Верни мне имя — и я сотру ветвь с твоей смертью. Или стань Певцом и спой новую Ткань. Но тогда Лена навсегда останется чернильной куклой.

В её руке возник свиток — контракт, написанный звуками. Я протянул руку, но вдруг услышал шёпот. Семя одуванчика, упавшее за воротник, жгло кожу: «Она лжёт. Имена — это ключи. Твоё настоящее имя — Ветвь».

Лена говорила, что я свидетель. Но что, если свидетели тоже могут судить?

Я схватил свиток и разорвал его. Звуки взвыли, разрезая реальность.

— Ты назвал меня! — закричала я. — Я — Ветвь! И я выбираю третий путь!

Зеркала треснули. Я прыгнул в трещину, туда, где в станке Киары билась Лена. Её нити впились в мои ладони, выжигая истину: мы были одним целым, разорванным между двумя реальностями.

— Сплети нас заново! — закричал я Киаре, которая уже обретала форму чудовища из чернил и сожжённых страниц. — Не как жертву и палача. Как гармонию!

Лена открыла глаза. Её иероглифы поползли ко мне, а мои крылья из нитей обернулись вокруг неё. Мы стали центром вихря, где сталкивались зеркальные вселенные.

Киара зарычала, бросая на нас Ловцов, но их тени сливались с нашим светом, рождая нечто новое — существа с лицами из музыки и крыльями из вопросов.

Когда всё стихло, мы стояли в пустоте. Лена держала одуванчик, теперь проросший сквозь оба наших сердца.

— Ты… переписал нас, — прошептала она, касаясь моих крыльев. Они больше не были опутаны нитями.

Вдалеке, в кольце погасших звёзд, металась Киара. Её станок рассыпался в песок, а вместо Ткани теперь висел лабиринт из наших с Леной выборов.

— Это не конец, — сказал я, чувствуя, как в жилах течёт чернильная музыка. — Мы — история, которая сама себя пишет.

Мы шагнули в лабиринт, оставляя за собой следы из одуванчиков. Где-то в глубине смеялась Ашра, а на стенах прорастали новые зеркала — с отражениями, которых ещё не было.

— Готовь камеру, — кивнула она Марку. — Что бы ни случилось, всё должно быть записано.

Грейвз зажег благовония, дым которых скручивался в спирали, будто рисуя в воздухе символ из трёх колец. Внезапно земля дрогнула. Из ямы потянулись чёрные корни, обвивая куклу и ключ.

— Стойте! — Марк отшатнулся, когда его камера начала перегреваться. — Температура падает! Минус десять!

Анна не слышала его. Гул в её ушах нарастал, превращаясь в голоса. «Ты думала, это ты веде́шь расследование?» — шептали они. «Ты всего лишь курьер. Принеси ключ. Принеси жертву».

Они здесь.

Скрип дверей заставил всех обернуться. В проеме стояли трое в черных мантиях с капюшонами. Средний высокий мужчина, сдвинул ткань, открывая лицо — доктор Чжан, его кожа была покрыта фиолетовыми прожилками, как у растения из Шэньчжэня.

— Вы опоздали, — прошипел он. — Дверь уже выбрала новую стражу.

Марк бросился к выходу, но корни словно змеи, схватили его за ноги. Камера упала, продолжая снимать, как тело оператора медленно погружается в яму, словно болото.

— Нет! — Анна рванулась к нему, но Грейвз удержал её.

— Бегите! — крикнул он, швырнув в лицо Чжану горсть соли из ритуального мешочка. — Я задержу их!

Побег. Или ловушка?

Анна мчалась сквозь лес, спотыкаясь о корни, которые цеплялись за её лодыжки. В кармане жгло — проросшее семя впивалось в ладонь, будто пытаясь срастись с кожей. За спиной раздался взрыв. Она обернулась: церковь пылала, а в небе над ней висел зелёный огненный шар, разрывая тучи.

В отеле её ждало письмо. Конверт из грубой бумаги, внутри — фотография Сяо, стоящей у Врат — гигантской каменной арки, покрытой теми же символами, что и семена. На обороте: «Они взяли меня, чтобы ты завершила начатое. Дверь не между мирами — она внутри тебя. Разрушь ключ».

Утром Анна вышла в эфир крупнейшего новостного портала. За её спиной виднелось озеро.

— Я не могу предоставить «железных доказательств», — сказала она, глядя в камеру. — Но посмотрите на свои окна. На растения во дворах. Они уже здесь.

Кадры с фабрики, аудиозапись голосов из церкви, последнее фото Марка — материал взорвал сеть. Но через час трансляцию прервали. На экране всплыло сообщение: «Ошибка 404. Страница не найдена».

Записи Анны нашли в заброшенном маяке близ озера. Последняя страница была исписана одним предложением: «Ложь — это не семена. Ложь — это мы, показывающие миру лишь то, что он готов увидеть».

Рядом лежали три предмета: ключ, расплавленный в черную массу, кукла с пустыми глазницами и горсть пепла. Экспертиза показала — пепел принадлежит человеку. Возраст: около 100 лет.

А в Тихом океане, на необитаемом острове, спутник зафиксировал каменную арку, поросшую фиолетовыми цветами. Рядом с ней — след ботинка, совпадающий с размером Анны.

Но это конечно всего лишь совпадение.

Петрова шагнула вперёд, сжимая в руке окурок Волкова:

— Ты создал Древо. Ты знаешь, как его остановить.

Существо, напоминающее создателя, наконец подняло взгляд. Его пальцы сомкнулись вокруг тени Петровой, и та замерла, будто попав в ловушку.

— Остановить? — оно рассмеялось, и книги на стенах захлопали страницами, как испуганные птицы. — Древо — это не болезнь, а лекарство. Оно пожирает время, чтобы спасти вас от безумия вечности. Ваш Волков он просто ускорил неизбежное.

Шрам на моей шее снова заболел, но теперь боль была иной — острой, пронзающей. Я схватился за горло и ощутил под пальцами не кожу, а шелестящую бумагу. Петрова, заметив это, резко дёрнула меня за руку:

— Не трогай! Ты растворяешься, как страницы в его книгах. Держись за настоящее.

— Какое настоящее? — создатель махнул рукой, и воздух заполнили голоса. Наши голоса. Они спорили, шептали, смеялись, повторяя каждое слово, сказанное нами с момента встречи у реки. — Вы — персонажи в книге, которую я пишу, чтобы удержать реальность от распада. И сейчас последняя глава подходит к концу.

Петрова внезапно улыбнулась. Горько, безрадостно.

— Ты ошибся, — она разжала ладонь, и окурок Волкова упал на стол. Голубой огонь мгновенно перекинулся на чернильницу, и страницы книг вспыхнули, как сухой трут. — Мы не персонажи. Мы — те, кто рвёт страницы.

Создатель вскрикнул — звук, похожий на скрип пера по стеклу. Его маска начала трескаться, обнажая пустоту под ней. Комната дрожала, песок с пола поднялся в вихре, смешиваясь с пеплом.

— Бегите! — закричала Петрова, толкая меня к стене, где нити разлома снова замерцали. — Пока огонь не…

Но её слова заглушил рёв. Я успел увидеть, как создатель, словно паук вцепился в её плечи, а её руки превращались в прозрачные нити, сплетаясь с его тенями. Последнее, что я услышал перед тем, как прыгнуть в разлом — её голос, тихий и спокойный:

— Помни про ключ.

Я очнулся на рыночной площади. Город вокруг был прежним — тревожным, дышащим, но тени теперь вели себя иначе. Они скользили ко мне, принимая знакомые очертания: силуэт Волкова с сигаретой, стройная фигура Петровой, плетущей узлы из воздуха. Шрам на шее больше не болел — он стал холодным, как металлическая пластина.

Старуха с яблоками, сидевшая на том же месте, протянула мне плод. На этот раз узор на нём напоминал песочные часы.

— Бесплатно, — повторила она. — Ты уже познал вкус.

Я взял яблоко и откусил. Вкус был горьким, как пепел, и сладким, как детство. А где-то вдали, в такт моему сердцу, тикал счётчик. Теперь он отсчитывал что-то новое.