Книжная лига

Вопреки разным досужим репликам на тему того, что советские читатели были якобы отрезаны от мировой литературы, в реальности СССР регулярно издавал огромное количество иностранных книг.

Детских книжек это тоже касалось. Особенно в нашей стране любили скандинавскую детскую литературу. Иногда даже складывается ощущение, что советские дети ее читали в куда больших количествах и с куда большим азартом, чем их шведские, норвежские и датские сверстники.

В этой статье хотим вам рассказать о тех скандинавских сказочных повестях, которыми у нас зачитывались лет сорок или пятьдесят назад. Многие из них (а может быть, даже все) вы наверняка тоже читали. Будет здорово, если в комментариях вы поделитесь своими воспоминаниями.

Итак, поехали.

“Малыш и Карлсон”. Астрид Линдгрен

На крыше совершенно обычного дома в Стокгольме живет человечек с пропеллером. Однажды он знакомится с мальчиком, живущим в том же доме. Так начинается их дружба.

Понятия не имеем, зачем мы вам пересказываем сюжет. Это одно из тех произведений. которые вообще не нуждаются в представлении. Разве кто-то у нас не знает Карлсона? Да нет таких вообще!

“Пеппи Длинныйчулок”. Астрид Линдгрен

Книжка шведской сказочницы про сумасбродную рыжеволосую девочку, наделенную фантастической силой, была чуть менее популярной, чем книжка про Карлсона. Но только чуть. Ее тоже расхватывали в библиотеках.

Кстати, в самой Швеции, по слухам, ни Карлсон, ни Пеппи особой любовью не пользовались. А у нас – шли на ура. В 1984 году в СССР даже экранизировали повесть про Пеппи.

“Муми-тролль и комета”. Туве Янссон

Туве Янссон была финской писательницей, а Финляндия к скандинавским странам не относится. Но повести про муми-троллей в оригинале написаны на шведском языке, а на финский и все остальные были переведены. Так что все-таки их можно отнести к скандинавской литературе.

Так вот, книжки про Муми-тролля, Сниффа, Снусмумрика, Фрекен Снорк и прочих забавных и милых обитателей Муми-дола были всегда нарасхват. Их целый цикл, но самой известной повестью была именно “Муми-тролль и комета”.

“Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями”. Сельма Лагерлёф

Мальчик Нильс проказничал, за это гном наказал его – уменьшил в размере. Миниатюрный Нильс вынужден отправиться в путешествие вместе с домашним гусем Мартином, который решает присоединиться к стае диких сородичей.

Эту книгу Сельма Лагерлёф писала как учебник по географии Швеции. В нашей стране популярностью пользовался ее очень сокращенный перевод. Можно даже сказать – пересказ.

“Людвиг Четырнадцатый и Тутта Карлссон”. Ян Улоф Экхольм

Лисенок из нормального лисьего семейства ведет себя совершенно ненормально. Он отказывается разорять курятник и даже заводит дружбу с курицей Туттой Карлссон. Все в шоке – и лисы, и куры. Но потом они все-таки найдут общий язык.

Эту добрую и смешную книжку написал в 1965 году шведский писатель Ян Улоф Экхольм. В СССР повесть издавалась несколько раз. И, кстати, тоже была экранизирована. По ее мотивам снято как минимум два мультфильма и один фильм – лента “Рыжий, честный, влюбленный” режиссера Леонида Нечаева.

“Волшебный мелок”. Синкен Хопп

Сенкен Хопп – норвежская писательница, издавшая в 1948 году сказочную повесть про Юна и Софуса. Юн находит мелок и рисует им человечка на заборе. Человечек оживает, поскольку мелок оказывается волшебным. Ожившего человечка зовут Софус. С этого начинаются их удивительные приключения.

У книги есть еще продолжение, это дилогия. В СССР она вроде бы впервые была издана в восьмидесятые годы в сборнике “Сказочные повести скандинавских писателей”, но сразу пришлась по вкусу советским детям.

“Разбойники из Кардамона”. Турбьёр Эгнер

И еще одна сказка родом из Норвегии. Написал ее Турбьёр Эгнер. Очень милая, веселая и трогательная повесть о трех братьях-разбойниках – Каспере, Еспере и Юнатане. Разбойничают они в городе Кардамон, по соседству с которым живут. И постоянно попадают в разные нелепые ситуации.

У нас эту книгу перевели и издали еще в 1957 году, спустя всего лишь год после ее выхода в Норвегии. А потом переиздали в восьмидесятые.

Ну что ж, на этом остановимся. Хотя список, конечно, неполный. У одной только Астрид Линдгрен можно назвать еще немало повестей, популярных в СССР. И “Рони, дочь разбойника”, и “Мио, мой Мио”, и “Эмиль из Леннеберги”. А что вы вспомните еще?

Источник: Литинтерес (канал в ТГ, группа в ВК)

Из блога Less Wrong. Средняя длина предложений в английском языке сокращается. У Джефри Чосера (умер в 1400 г) в одном предложении в среднем было 49 слов, у Джейн Остин (умерла в 1817 г) — 42 слова, у Чарльза Диккенса (умер в 1870 г) — 20 слов, у Джона Стейнбека (умер в 1968 г) — 18 слов. Дж. К. Роулинг в среднем использовала 12 слов в одном предложении, когда писала книги о Гарри Поттере 25 лет назад.

Средняя длина предложения в газетах сократилась с 35 до 20 слов между 1700 и 2000 годами. Президентское обращение о положении страны сократилось с 40 до менее 20 слов, инаугурационные речи показывают аналогичный спад. Возможно, что длина предложений перестанет уменьшаться тогда, когда мы достигнем физического предела того, насколько короткими могут быть предложения. Самый продаваемый роман в американском жанре "крутого детектива" Джеймса Кейна «Почтальон всегда звонит дважды» (1934) имеет в среднем 11 слов в одном предложении, в романе Майкла Крайтона «Парк Юрского периода» (1990) в предложении всего 9 слов.

С чем это может быть связано? Есть несколько объяснений разной степени убедительности. Например:

1. Писатели воспитывались на классических латинских произведениях с их очень длинными предложениями
2. Люди просто поглупели и предпочитают более короткие и простые предложения.
3. Длинные предложения больше подходят для чтения вслух, а короткие — для чтения про себя.
4. Более короткие предложения просто лучше, так как они способствуют более быстрому чтению и лучшему пониманию.

Другая теория заключается в том, что журналисты вдохновили писателей на более лаконичный стиль. Многие великие американские писатели, такие как Твен, Уитмен, Хемингуэй и Стейнбек, были журналистами и находились под влиянием газетного стиля.

Когда человек берёт в руки фэнтезийный роман, он подсознательно готовится к чудесам: летающим замкам, говорящим зверям, волшебникам, вызывающим бурю одним жестом. Магия — это, пожалуй, самое узнаваемое и соблазнительное украшение жанра. Но парадоксально: чем свободнее и безграничнее кажется волшебство, тем скучнее оно может стать. Почему? Потому что настоящая магия в фэнтези зреет не из её свободы, а из её ограничений.

Представим мага, способного щелчком пальцев уничтожить армию, воскресить мёртвого или превратить врага в пыль. Первый раз — впечатляет. Второй — вызывает уважение. Но на третьем щелчке пальцев становится ясно: перед нами не герой, а сценарный костыль. Без ограничений магия превращается из инструмента в волшебную кнопку "решить всё". А где нет конфликта — там нет и истории.

Ограничения, наоборот, добавляют магии цену. Пусть маг тратит свою жизненную силу, колдуя. Пусть нуждается в редких компонентах, времени или знании древних языков. Пусть не всякий заклинатель способен контролировать то, что вызывает. Тогда каждый акт магии становится выбором, а каждый выбор — поводом для драмы. И чем больше ставка, тем выше напряжение, тем острее сцена.

Ограничения ещё и придают волшебству правдоподобие. Мы любим фэнтези не только за чудеса, но и за их обоснованность внутри вымышленного мира. Если заклинания следуют правилам, пусть даже выдуманным, то магия становится частью реальности, логичной в своей фантастичности. Мы начинаем верить в неё — и в тех, кто ею владеет.

А главное — ограничения в магии делают важным не только силу, но и разум. Герой побеждает не потому, что сильнее всех, а потому, что мудрее, хитрее, готов идти на жертвы. И тогда история становится не о всесильных колдунах, а о людях — даже если у них в руках пылает молния.

В "Земноморье" Урсулы ле Гуин ключевое ограничение: любое действие нарушает баланс мира. Если, скажем, ты повелел ветру дуть — где-то он может утихнуть. Если оживил — возможно, нарушил естественный ход смерти. Главный маг Земноморья должен учиться не просто колдовать, а понимать, стоит ли это делать. Подобный подход делает магию почти философской.

Один из самых ярких примеров — это система магии в мире "Mistborn" Брендона Сандерсона (русское название — «Рожденный туманом»). Он мастер ограничения магии — настолько, что фанаты даже прозвали его подход "сандерсоновскими законами магии".

В Mistborn магия строится на использовании металлов. Люди, обладающие способностью к "алломантии", могут "сжигать" определённые металлы, проглоченные заранее, чтобы получить особые силы. Например, один металл усиливает физическую силу, другой позволяет тянуться к металлическим предметам, третий усиливает эмоции окружающих.

Но — внимание! — у каждого металла своя чёткая функция. Нельзя использовать силу без металла. Металлы заканчиваются. Некоторые комбинации несовместимы. Более того, большинство людей могут использовать только один металл из всех. А ещё есть негативные последствия, если проглотить не тот металл или переборщить. Магия не только могущественна, но и опасна.

Что это даёт? Огромное пространство для тактики, нестандартных решений и напряжённых сцен. Ты не просто ждёшь, что герой "завалит всех магией", ты держишь переживаешь: хватит ли у него олова? Осталось ли в кармане железо? Успеет ли он "воспламенить" металл до того, как его прижмут?

Так магия становится частью сюжета, а не его разрушителем. Подробнее о системе магии в моём романе я расскажу следующим постом.