CreepyStory

Я выцепила паузу за столом и успешно втекла в неё, словно мятный ручеёк. Ласково журча, я тихо начала свой продуманный рассказ (и все прислушались, причём муж сразу стал стучать вилкой по тарелке), а потом выкрутила тумблер. В конце я говорила громко, но почти по слогам, как радио "Маяк". Меня напряжённо слушал весь зал, официанты обратились в гипс и замерли с подносами, муж уже давно гнул чужие вилки..

— Триггеры, которые запускают общие мании, это вроде любовь с первого взгляда. Ими можно заразиться, как неврозом домочадца, коллеги или пациента, на уровне восприятия и объяснения реальности, — стартанула я, переворачивая уснувшую на отсутствии доказательств дискуссию о том, что и сегодня существует "всепоглощающая любовь-порыв".

Продолжаю не менее эпично:
— Вот у меня был случай недавно. Он и она, абсолютные психопаты, встретились в морге. Он всегда мечтал рисовать не вазы с цветами, а другую "мёртвую природу" и с натуры, если прям конкретно уточнять. Она тоже считала, что это прекрасно, только рисовать не умела. И что потом??? (Муж в приступе гнева хряснул пополам случайную вилку, а у женщины напротив в бокал упали накладные ресницы с одного глаза. Пара несчастных старичков, ужинавших с нами, резко слиняла в туалет.)
— А что потом?! — вперившись в меня, как крольчонок в удава, спросила побелевшая женщина напротив, продолжая терять ресницы и приближаясь к аффекту.
— Им не хватило натуры. Они стали добывать её самостоятельно. Но вместе и навсегда. Сошлись, считай поженились. Сейчас лечатся вместе, на дому. Живут тут рядом, кстати, — эффектно закончила я.

От десерта отказались. Весь зальчик на тройку небольших столов расходился, не нарушая почти библиотечной тишины. Муж оплачивал испорченные приборы, женщина напротив (его любовница, кстати) так и ушла без ресниц. Страшная наконец-то, как моя чёрная мстительная душонка.

С утолённой злостью, независимая и сытая по уши, я покинула этот мёртвый ресторан с его прайсом Х2 за неуловимые порции и глупомордым интерьером. Какие-то львы со сплошной гривой, такое серое, как чёрствый пряник, барокко, срисованное с "Каникул Бонифация".. И пошла по самым тёмным, вилками гнутым подворотням, как очень люблю и совершенно не боюсь.

Ожидаемо встретила у подъезда своих карманных психонавтов-шизофреников. Отменила прежнюю установку и разблокировала их... Вернула им таблетки. Парочка, вся на изжоге без препаратов, собралась в лес. Пешком. Поснимать первоцветы... Я посмотрела им вслед. Как они почти летят, не размыкая объятий, свободные от моего задания и блока после гипноза. Молодожёны, весна, любовь.

От них, психически глубоко больных людей, опасных для остальных по одному щелчку, уходящих ночью в лес, который за пятнадцать километров, струился нарратив искренних чувств. Живых и непобедимых.

А мы, такие нормальные, остаёмся тут. Чтобы дальше торчать расколотой вазой в этом стрёмном и каком-то слишком школярском натюрморте.

Начало цикла: Скитальцы (история первая: "Иоланта")

Это перевод истории с Reddit

Я живу в Индии, на северо-востоке страны, среди холмов и извилистых дорог. Здесь красиво, правда — туман цепляется за верхушки деревьев, а после заката тишина ложится плотным одеялом.

Это случилось всего неделю назад.

Я средний ребёнок в семье. Я живу с мамой, папой, младшей сестрой — назовём её М — и старшим братом. Это был финальный рывок моего последнего семестра, так что я утонул в учебниках и почти не выходил из комнаты. М только что закончила школу и набрала отличные баллы. Её класс устроил прощальный ужин с классным руководителем. Старший брат подвёз её к ресторану и вернулся домой.

Я погрузился в учёбу и не особо следил за тем, что происходит за дверью. Я лишь знал, что М ушла на ужин.

Около 21:40 она вдруг позвонила мне. Я решил, что ей нужен водитель: брат был в церкви — он поёт в хоре. Я попросил скинуть локацию. Как только адрес пришёл, я схватил ключи, сел на байк и поехал.

Вот тут всё и начало становиться… странным.

Я никогда раньше не был в том районе. Совсем. Но я доверился Google Maps и следовал маршруту. Когда я въехал в окрестность, кругом царил кромешный мрак — ни фонарей, ни признаков жизни. Дома виднелись, но казались заброшенными: ни огонька, ни звука. Я решил, что это, наверное, аварийное отключение. Поехал дальше.

Наконец я добрался до точки. Это была дорожная остановка на обочине. М стояла там в темноте. Она села за мной, не произнеся ни слова. Уже странно — обычно она болтает без умолку, рассказывая о своём дне.

Попытавшись нарушить молчание, я спросил: «Как прошёл ужин?»

Ответа не последовало. Может, устала. Может, что-то расстроило. Я не стал давить.

По пути домой, примерно за километр до нашего дома — на более яркой, знакомой улице — я заметил приятеля у обочины. Я остановился поболтать на минутку. Он спросил, откуда я еду, и я сказал, что только что забрал сестру. Он посмотрел странно, потом засмеялся, когда я шутливо крикнул: «Учись усердно, а то завалишь экзамены!» — и покатил дальше.

Когда мы подъехали, я сказал М слезть, пока я ставлю байк в отдельном гараже. Было тихо. Слишком тихо. Я позвал ещё раз — тишина. Обернулся… и никого на сиденье.

Я застыл.

Её не было. Просто… не было. Я не слышал, чтобы она спрыгнула. Не видел, чтобы ушла. Я обыскал гараж, подъезд — пусто.

Я вбежал в дом. Брат уже вернулся. Я спросил: «М уже пришла?»

Он озадаченно поднял брови: «Нет, её ещё нет. Отец её подружки только что звонил: говорит, сейчас привезёт её.»

Что?

И тут М вошла — вместе с подругой, которая забежала воспользоваться туалетом.

Я ошеломлённо взглянул на неё: «Зачем ты звонила мне?»

Она моргнула: «Я не звонила. Я потеряла телефон по дороге. Кто-то, видимо, нашёл и набрал тебя.»

Что?

Я увёл брата в свою комнату и выложил всё. Он посмеялся, не поверил. Но я был серьёзен. Я показал журнал вызовов. Звонок был. Показал точку на карте, куда ездил. Лицо брата побледнело.

«Это не в городе, — сказал он. — Это далеко за пределами.»

И тут до меня дошло — почему я не понял, что выехал из города? Я прожил здесь всю жизнь. Дорога, дома — я никогда там не бывал. Я решил вернуться туда днём, чтобы увидеть всё при свете.

Но когда я проехал тем же маршрутом, всё оказалось другим. Никаких домов. Никакой остановки. Только деревья и пустырь.

А место, где я «подобрал» М? Это было кладбище.

Если этого было мало, позже той же ночью я снял куртку и почувствовал тяжесть в кармане. Засунул руку.

Это был телефон М.

Она спросила, как он ко мне попал. Я ответил, что кто-то позвонил мне, и я забрал трубку — и всё. Потом спросил, как она могла уронить телефон за пределами города. Она сказала, что класс обедал в загородном курортном комплексе. Мог выпасть там.

По-прежнему озадаченный, я позвонил приятелю, которого встретил вечером.

«Слушай, ты помнишь, что видел меня с М?» — спросил я.

Он ответил: «Да, я видел тебя, болтали. Но… сестры с тобой не было, чувак. Я удивился, когда ты сказал, что забрал её. Ты был один.»

Так кого же я видел?

Кого я подвёз?

И кто… или что… звонило мне той ночью?

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Я психотерапевт. Не тот стереотипный, с диваном и трубкой, а современный. Работаю в когнитивно-поведенческом ключе, разбираюсь в травмах, у меня есть лицензия, и всё проходит дистанционно. Сейчас всё дистанционно. Пандемия заставила, и я так и не вернулся к очным сессиям.

Три недели назад ко мне пришла новая клиентка. Направление пришло из подросткового кризисного центра. Девушка, семнадцать лет. Её отправили после нападения на дом, в котором погибли оба родителя. Она сказала, что видела всё своими глазами. Её звали Лидия.

Сеанс 1 начался вполне обычно. Невыразительное лицо. Ровный, глухой голос. Ни малейших эмоций, даже когда я спросил о происшествии. Я решил, что это диссоциация, травматическая реакция, и отметил это. Но к Сеансу 2 что-то стало… не так. Я заметил, что её изображение отстаёт. Не глючит — именно отстаёт. Между её движениями и звуком был едва уловимый зазор. Картинка и аудио не расходились; казалось, тело догоняет собственные слова. В какой-то момент она говорила, а фраза продолжалась после того, как её губы уже остановились. Я списал на задержку, плохой Wi-Fi. Бывает. Но потом она моргнула. И я понял: за весь час она не моргнула ни разу.

На Сеанс 3 я зашёл за несколько минут до назначенного времени. Лидия уже сидела на связи, неподвижная, уставившись в экран. Глаза широко раскрыты, будто она никогда не училась держать взгляд непринуждённо. Я спросил, всё ли у неё в порядке. Она ответила: «Тебе когда-нибудь снится, что у тебя выпадают зубы?» Я ничего не спрашивал, не затевал светской беседы — просто эта фраза. «Нет, — сказал я. — Почему?» Она не ответила. Когда я позже прослушал запись — я всегда делаю это для заметок — вопроса там не было. Лидия беззвучно смотрела двадцать секунд. В расшифровке сессии: [Клиент неактивен — звук не обнаружен].

К Сеансу 4 я уже нервничал. Лидия надела худи, тень закрывала половину её лица, а за спиной стояло, по-видимому, зеркало, накрытое простынёй. Одна и та же комната каждый раз. Один и тот же свет. Никаких изменений. В середине сеанса случилось нечто. Я спросил о её режиме сна. Она не ответила. Вместо этого её рот раскрылся слишком широко и оставался так около девяти секунд. Тишина. Потом она сказала: «Мне нравятся твои часы». У меня нет часов. Она имела в виду те, что за мной. Только… за мною нет часов. Я проверил запись. В её окне, за моей спиной, висели часы — круглый циферблат, чёрные стрелки, медленно тикают. Но цифры были неправильные, лишь символы. Ни римские, ни арабские. Никакие. Я обернулся вживую — за спиной белая стена, та самая. Метка записи: [Клиент улыбается. Взгляд направлен вне кадра.] С того момента я стал плохо спать.

Сеанса 5 не было. Вместо этого в моём почтовом ящике оказался видеофайл. Без отправителя, без названия. Просто .mp4, датированный точной минутой начала нашего сеанса. Открыл — и увидел себя. Я сижу за столом, в оконце связи, глаза смотрят прямо, а губы… шевелятся. Я шепчу что-то снова и снова. Звук был тихий, но когда я выкрутил громкость, разобрал отрывки: «Пусти меня… пусти меня… пустименяпустименяпустименя». Я захлопнул ноутбук.

Я позвонил в IT. Они сказали, что в то время не было никаких записей входа. Я связался с кризисным центром — там не нашли никакой Лидии. Ни направления, ни данных о том, что мне поручали это дело. В моих заметках её профиль всё ещё был, но фотография превратилась в чёрный квадрат. Без имени. Без возраста. Без истории файла.

Прошлой ночью загорелся индикатор моей веб-камеры. Я не был в звонке. Я вышел из комнаты, убеждая себя, что это мелочь. Когда вернулся… на рабочем столе был открыт файл — Therapy_Session_6_Started.mp4. Я нажал play. Лидия смотрела на меня. То же худи, те же серые глаза. Она подняла руку, будто помахала. И прошептала: «Теперь я умею говорить, как ты. Следующий сеанс твой». Видео оборвалось.

С тех пор я не открывал ноутбук. Пишу это с чужой машины. Простыня за её спиной — та, что скрывала зеркало? Кажется, я понял, зачем она была нужна. Думаю, теперь она в моём. И каждый раз, когда моё отражение начинает отставать… я думаю, кто из нас ещё настоящий.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Я хочу рассказать вам историю. Мне всё равно, поверите вы мне или нет. Знаю, то, что я собираюсь сказать, может показаться пугающим, но, прошу, не пугайтесь. Со мной произошло нечто чудесное, и, если вы читаете это, думаю, чудо может случиться и с вами. Позвольте рассказать о нём:

Примерно месяц назад мой дедушка умер — осложнения после инсульта, который случился у него в конце прошлого года. Мы с ним были очень близки, и после инсульта я заботился о нём и бабушке как мог, продолжая при этом учиться в университете. В день похорон лил страшный дождь. Земля на крохотном кладбище на углу Элк и Монро превратилась в кашу, и несколько несчастных испачкали траурные костюмы грязью. Прощание далось мне ужасно тяжело, и, потому что я с трудом могу плакать при близких, я решил задержаться и дать себе пару минут, чтобы по-настоящему попрощаться. Тогда я его и увидел.

Смотритель кладбища стоял под проливным дождём, одетый совсем не по погоде и промокший до нитки. Он держался на почтительном расстоянии от службы, явно не желая привлекать внимание, но я заметил, что он дрожит, и подошёл к нему с чёрным зонтом, чтобы ему было хоть чуть-чуть легче.

Когда я оказался ближе, первым делом я понял, что он молод. Под густой русой бородой ему было от силы на год-два больше меня. Вторым был запах — тяжёлый и прохладный. Он не был неприятным; скорее, он отдавал мокрой чёрной землёй (даже сильнее, чем всё вокруг в этот дождь) и какой-то корично-пряной нотой, которую я не мог уловить.

— Вы очень добры, сэр, — сказал он неожиданно мягким голосом.

— Просто… вам, кажется, холодно, — пробормотал я, слегка смущённый возрастом, запахом и теперь ещё голосом. Смотритель кивнул в сторону чёрных зонтов и скорбных лиц.

— Кем он вам был? — спросил он тихо, почти осторожно.

— Моим дедушкой… я очень его любил, — ответил я, и вторая половина фразы прозвучала фальшиво даже для меня самого.

— Вы и все эти люди, — он длинными ногтями указал на родных и друзей. — Я ухаживаю за этим участком давно; видел всяких, кого предавали земле. Всегда заметно, когда покойного действительно любили. Это отражается в лицах скорбящих… словами не объяснить, но это там, — он подбирал каждое слово, как художник кисть. Пока он говорил, я уловил запах его дыхания, и аромат вокруг него ударил сильнее — теперь с тяжелой сладкой гнильцой.

— Как давно вы здесь работаете? — спросил я, желая сменить тему, пока эмоции не вышли из-под контроля.

— Долго уж, не считаю. Работа благодарная, а место хорошее. Тихое, спокойное… — на лице промелькнула тень прежней неспокойной жизни. Но я не мог не согласиться: несмотря на дождь, а может, благодаря ему, кладбище казалось эфирно-спокойным, и, глядя на чистые надгробья, я понял, как это место может стать чьим-то пристанищем, пусть и не моим. Мы вели мягкую беседу, которая постепенно сошла на нет. Потом просто стояли, слушая, как дождь стучит по ткани зонта, и наблюдали службу издалека. Лишь когда мне пора было возвращаться к погребению, он снова заговорил.

— Думаю, мало кто поделился бы своим зонтом, — заметил он, не отрывая взгляда от процессии и перехватывая мой.

— Почему? — я вздрогнул, оторвавшись от мыслей.

— Людям неловко рядом с такими, как я, с теми, кто близок к смерти и тлению. Спасибо, что вы другой. И спасибо за разговор. Вам пора к дедушке, они уже опускают гроб. — Он протянул одну из своих длинноногтевых рук. Я пожал её, лишь чуть помедлив. Захват был крепким, почти болезненным. Сжимая мою ладонь, он наклонился, и из его рта пахнуло могилой: — Добрые дела вознаграждаются, друг мой, ступайте. — Сильная хватка исчезла так же внезапно, как возникла. Лишь позже я заметил, что его ногти прокололи мясо моей правой ладони в двух местах, оставив неглубокий V-образный порез.

После похорон устроили небольшие поминки в доме бабушки с дедушкой. Мы рассказывали истории о дедушке, некоторые я услышал впервые. Казалось, что после всех ритуалов — прощания, службы, погребения — дедушка вновь стал живым человеком, если можно так сказать. Я чувствовал себя ближе к нему там, чем, когда нёс гроб. Дом будто хранил его присутствие так, как не могло холодное тело. Я и не ожидал, что на поминках будет так много еды, но аппетита у меня не было.

Наконец я сослался на усталость: завтра ведь учёба. Когда уходил, бабушка настояла, чтобы я забрал дедушкиного бренди. Сказала, сама пить не будет, а бренди укрепляет здоровье. На мой вопрос, зачем мне это, ответила просто: «Ты бледный какой-то».

Ночью мне снилось кладбище на углу Элк и Монро. Безмолвные камни в темноте, освещённые лишь уличным фонарём за высокой стеной. Снилось, что я опоздал на похороны, что я в трауре, и мои туфли увязают в всасывающей грязи, а когда, запыхавшись, добираюсь до могилы — там давно никого. В руках у меня маленькая серебряная вилочка, которую я хотел положить дедушке, и я начинаю разрывать руками свежую насыпь, чтобы отдать ему эту последнюю вещицу, а взамен получить то, чего желал я. Земля сыровата, запах могилы бьёт в ноздри, живот сводит. Я копаю глубже, вилка зажата зубами, ногти скребут крышку гроба… Вдруг на меня падает резкий свет фонаря и…

Я проснулся, объятый лихорадочным потом, с мерзким привкусом во рту. Ломило кости, и я сразу понял: в университет сегодня не попаду. Лежал в липких простынях, сон всё ещё стоял перед глазами. Алогичность сновидения сбивала с толку. Лишь отлепившись мыслями от пустого, пропитанного водой кладбища на Элк и Монро, я осознал, как голоден.

За вчерашними событиями я совсем забыл поесть. На поминках аппетита не было, дома я был слишком погружён в горе и сборы. Теперь, хоть и в жару, я изнывал от голода.

Я осторожно выбрался из постели и прошёл по квартире. Налил воды, залпом выпил — голове не полегчало. Открыл холодильник — и меня с ног сбил шквал вони. Я захлопнул дверь, пока не стошнило. Что-то испортилось? Но даже этот смрад ненадолго отнял аппетит. Я схватил кусок хлеба, откусил, но текстура показалась отвратительной; не успев прожевать, я бросился к раковине и вырвал. Согнувшись, дрожа, я понял: лучше снова лечь.

Отослав пару писем преподавателям, что болен, я решил смыть липкий пот под душем. Тянусь за мылом — и вижу странное на ладони. Сначала подумал, чернильное пятно, но V-образный след от ногтей смотрителя почернел и покрылся коркой.

Я испугался инфекции, но воспаления не было; при нажатии болело не сильнее обычной царапины. После душа я намазал рану мазью и вернулся в кровать.

Заснуть мешали жар и спазмы голода, но когда удалось, сны опять были странные. Семейные ужины и кладбище. Смотритель с лопатой. Он то заполнял могилы, то опустошал их. Я слышал звон лопаты, ударяющейся о крышку гроба, как пират, нашедший клад. Чувствовал запах сырой земли и корицы, и, когда проснулся поздно вечером, лихорадка усилилась, а слюна текла ручьём.

Мне становилось хуже. Я был бледен, трясся, не мог удержать ни кусочка. Глоток дедушкиного бренди чуть не выплюнул — алкоголь жёг меньше, чем какая-то тухлая горечь. Решил пить одну воду, пока не пройдёт этот грипп или что это. Вечер провёл на диване, пытаясь отвлечься от вязкой смеси недомогания и голода. Дремал урывками, но каждый раз резко просыпался от снов, полных могильной земли.

Через сорок восемь часов после похорон я решил ехать в приёмный покой. Жар был ужасный, голод ещё хуже. Я сомневался, смогу ли вести, но решил: если заразно, лучше никого не подвергать риску.

Пока дошёл до машины, сердце колотилось, голова плыла. Посидел минут восемь, прежде чем завести. Даже двигаясь, я боялся: внимание рассеивалось, секунды пропадали, и я то проезжал жёлтый, то пропускал поворот. Глаза цеплялись за яркие вывески фастфуда, но я знал: получив пакет, не смогу сделать и укуса. Опустил стекло, чтобы холодный воздух освежил, и тогда понял, где нахожусь.

Запах накрыл, и живот заурчал безумно. Потребовалось мгновение, чтобы распознать: густой, прохладный, одновременно влажный и сухой, травянистый, с землёй и лёгкой фруктовой нотой. Я видел сладкие прохладные плоды, извлечённые из сырой, богатой почвы. Мой фокус тонул в манящем аромате, пока…

Гудок за спиной вывел из транса. Светофор на Элк и Зименс уже горел зелёным; неизвестно, сколько я простоял. Я нажал на газ, ищя источник божественного запаха, и увидел его. Следующий перекрёсток — Элк и Монро. Ворота кладбища распахнуты, их сторожат каменные ангелы. Пока подъезжал, запах и голод чуть не лишили рассудка, а внутри поднялся ужас. Как такое возможно? Что может так… благоухать? Там ведь только надгробья, земля и, глубоко под ней, медленно разлагающиеся трупы с бледной плотью…

Я отдёрнул мысль, будто чёрного паука с подушки. Это лихорадка, бредит мозг, убеждал себя. Немедленно свернул с дороги к кладбищу и в полудрёме проехал полпути домой, прежде чем вспомнил о больнице. Я слишком хотел уйти от ворот и этого чудовищно-прекрасного запаха, чтобы вернуться. Усталость накатывала, и если бы не зверский страх, я заснул бы за рулём.

Вернувшись в квартиру, я припарковался криво и едва добрёл до лифта, прижимая горячий лоб к холодной стальной раме. Если не полегчает, вызову 911 завтра, уговаривал себя. Внутри жар сменился ознобом; под одеялом я трясся, разум метался. Даже лёжа, ужас смешивался с желанием, образуя первобытный коктейль. Красно-чёрные фантазии ползли к краям сознания и поглощали.

Во снах я был фермером на поле тёмной почвы и бледных камней. Ловко работал мотыгой и лопатой, сажал и выкапывал глубоко из земли. Я вытаскивал странный прекрасный урожай и ел его под звёздами. Мне было хорошо. Я упивался ночным ветром, вдыхал запах земли и лежащего под ней урожая, и чувствовал мир. Но это был лишь сон. Я проснулся.

Жар прошёл; голод усилился. Открыв глаза в чёрной комнате, я знал, где моё лекарство. Мир сжался до точки дикого желания, и я поднялся из холодных простыней с пустой решимостью. Время пропало — я в машине. Синий циферблат показывал 2:55. Фонари плыли за окнами, я опустил стёкла. Вдохнул ночной воздух — уловил слабый намёк аромата. Время пропало — машина остановилась. Я встал на парковке. Позади светофоры окрашивали всё в бледный зелёный. Запах был густ, как мёд. Каменные ангелы будто манили. Ворота распахнуты, пусть табличка гласит, что кладбище закрыто. Я сделал шаг по гравию. Время пропало — я на коленях перед безымянным камнем. Со стороны, наверное, казался ночным скорбящим, но имени не прочёл. Глядел на землю: дёрн уже содран, плодородная почва обнажена. Была ли во мне крупица сомнения? Нет, не думаю. Я чувствовал её аромат там, в шести футах под землёй, и он заполнял нос, как мёд. Я стал рыть руками, судорожно сгребая землю. Доставал комья чёрной грязи, она забивалась под ногти, камни резали ладони. Мне было плевать. Я заплакал, поняв, что без лопаты не справлюсь. Тогда свет залил меня, и сердце застыло.

Это был он. Смотритель стоял с древним штормовым фонарём; свет отбрасывал резкие тени на его лицо. В этом освещении он выглядел куда старше. Я застыл, с землёй в руках. Открыл рот сказать… что-то, но потекли только густые слюни. Ум метался: запах толкал рыть, мозг велел бежать. Я почти решил оглушить смотрителя и рвануть прочь, когда он заговорил тем мягким голосом:

— Бедный мальчик, ты, должно быть, умираешь с голоду, — глаза его были серьёзны. Сочувствие?

— Я… я могу объяснить… — начал я, сам не зная, что сказать, полностью разбитый.

— Не нужно. Идём. Приведём тебя в порядок, — сказал он. На лице мелькнула едва заметная улыбка, может, игра света. Я выпустил землю из почерневших рук и поднялся из колена, стоя по щиколотку в яме.

— Что со мной? — спросил я. Стыд снова нахлынул, я захлюпал, слёзы, слюни, сопли.

— Тихо, тихо, мальчик. — Смотритель обнял меня, а потом серьёзно взглянул. — С тобой происходит нечто чудесное, обещаю. Ты почувствуешь себя как новый, только пройди со мной. Ты проделал долгий путь, осталось несколько шагов. — Он мягко повёл меня по дорожке. Гравий скрипел — единственный звук в тишине кладбища. Мы шли к его мастерской — маленькому белому домику, почти миниатюрной церкви. Внутри мерцал неровный свет свечей.

Мы вошли — пахло машинным маслом и опилками, а над всем — райский аромат гниющего мёртвого. В задней комнате стол уже был накрыт. Тонкий фарфор, маленькие серебряные вилки и острые ножи, сервировка на двоих. В центре стола — длинный дубовый гроб, наполовину истлевший. По углам стояли свечи; смотритель предложил мне сесть. Достал с связки ключ, выбрал один и вставил в замок. Услышав щелчок, я едва не вскочил, запах тлена удвоился. Он произнёс слова — часть понял, часть нет. Это было благословение, благодарение.

— Благословен падаль, и благословен тот, кто вкушает плод кладбища. Благодарим землю за дары её. Благодарим звёзды за покров. Благодарим пустой сосуд, что помнит жизнь и передаёт её нам. Благословлены мы тёмной землёй и чёрными небесами, ибо пировать нам сегодня, — шептал он ритмично. Затем в его руках мелькнул маленький серебряный нож, и он начал резать. Я смотрел, как он ловко отделяет сгнившую плоть женщины. Мясо было то сухим, то влажным, пятнистым бледными пурпурами и красными. Он начал с щеки. Пару движений — и бледная челюсть с зубами открылась. Он положил кусок на мою тарелку. — Бери. Ешь. Живи. — Три слова тем же ритуальным тоном, и я ринулся на мясо с отчаянием утопающего.

Это было не похоже ни на что. Чёрное, жирное, мучнистое, и всё же слаще медовой дыни. Опьяняло сильнее вина. Оно утоляло неописуемую потребность, опутавшую всё моё тело. Чистое облегчение. Смотритель выкладывал на мою тарелку ломоть за ломтем, и мой кричащий голод был наконец удовлетворён. Насытившись, я видел, как он положил себе пару кусков, затем закрыл и запер крышку. В тёплом тумане сытости он нарушил молчание.

Той долгой, глубокой ночью он говорил о многом. Большую часть я вам не перескажу. Он говорил о тёмной земле, старых странах и древних законах. Рассказал о своей длинной, сладкой жизни, как работал на подобных участках с тех пор, когда был учеником у мастера куда старше, чем он сейчас. В ту ночь он показал мне величие того, чем я стал, красоту и утешение. Он предложил мне работу. Он предложил жизнь. На вопрос, почему выбрал меня, ответ был прост.

— Когда мы встретились, я сказал, что добрые поступки должны вознаграждаться, правда? У меня нет большего дара, чем этот, — он указал на посуду и догорающие свечи. — К тому же мне нужен ученик. Я выбрал тебя, потому что за долгие годы под этим занятием никто не делил со мной зонт, мало кто говорил больше пары слов. Я чищу камни, выпалываю сорняки. Моя работа приносит утешение и закрытие, а меня сторонятся. Я никогда не вредил живым, не забирал того, что не отдано земле добровольно. Я жил грациозно, но одиноко с тех пор, как приехал в эту страну, и хочу поделиться её добром. Правильно показалось, что это будешь ты. — И это действительно казалось правильным.

Уже три месяца я работаю на кладбище на углу Элк и Монро. Я бросил университет — слишком занят. График отличный, компания тоже. Шесть дней в неделю в тени кладбища, где воздух сладок и прохладен.

Оглядываясь назад, не понимаю, чего я боялся. Болезнь уже в далёком прошлом, награда превзошла всё. Что до аппетитов — Смотритель прав: мы не берём того, что не отдано нашему кладбищу. Мы служим в момент скорби и получаем плату под покровом ночного неба. Смотритель очень доволен моей работой. Даже вдвоём мы едва успеваем; не представляю, как он справлялся один. Мёртвые всё прибывают, несомые на плечах любящих, и мы сажаем их глубоко в почву, чтобы они созрели. Думаю, скоро он снова наймёт помощника, нужно лишь найти подходящего. Заглядывайте, если будете поблизости. Мы на углу Элк и Монро, будем рады поздороваться и пожать вам руку.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Мы и не думали их отыскать — ту семью, что пропала. Все тропы уже полторы недели прочёсывали спасатели. Да и мы с братом Эйсом были туристами так себе: никогда по-настоящему не жили в лесу и почти не сходили с размеченных маршрутов. Во всяком случае, сознательно — точно нет.

Где-то среди сосен официальные отметки тропы исчезли. Телефон совсем потерял сигнал, а узенькая дорожка, по которой мы шли, тянулась вверх по пологому склону и вскоре вовсе пропала.

Мы как раз собирались повернуть назад, когда заметили впереди ровную прогалину с обложенным камнями кострищем и брошенными консервными банками. Эйс проворчал и пошёл собирать банки — и тут же позвал меня, найдя ярко-розовый рюкзачок. Внутри лежали блокнот, скомканный бумажный пакет из-под ланча и плюшевая ленивца.

— Нашёл тебе перекус, — бросил мне пакет Эйс.

— Фу, гадость! — Поймав пакет, я ощутил запах гнили: остатки бутерброда зацвели пушистым мехом, а яблоко превратилось в кашу. Я вытащил кашеобразное яблоко и швырнул им в старшего брата, тот выругался и увернулся. Потом мы вдвоём принялись изучать рюкзачок.

Наверное, нас обоих одновременно посетила мысль: что, если рюкзак принадлежит пропавшей семье? Мы ведь ушли с тропы. А вдруг они шли именно здесь, заблудились и не смогли вернуться?

Согласно новостям, семья — родители Патти и Джоэл, их дочь Эмили и брат Патти, Майк — отправились в однодневный поход с ночёвкой и пропали. Свидетели видели, как они припарковали машину у начала маршрута и ушли по пересекающимся, хорошо протоптанным тропам в сосновом бору.

Это случилось больше недели назад.

Я сжал плюшевого ленивца, его шерсть свалялась от долгих объятий — неужели он принадлежал дочке? Эйс пролистал блокнот и показал мне рисунок длинноволосого человечка-палочки с подписью «вонючий дядя Майк». Мы усмехнулись, но улыбки исчезли, когда на форзаце увидели нацарапанное имя: «Emily B».

— Эмили и её дядя Майк. Те самые имена, да? — произнёс я, похолодев.

— Чёрт… да, — Эйс обвёл взглядом лес. — Надо сообщить спасателям.

Полуденный свет ложился косыми полосами. Следов семьи на стоянке больше не было. Они явно собрали лагерь и пошли дальше — но в каком направлении? Я огляделся и отошёл чуть в сторону. Вдалеке колыхалось что-то розовое.

— Роуэн! Не потеряйся! — крикнул Эйс.

Я пролез сквозь кусты, поднялся по склону и сорвал с поваленного ствола кусок розовой ткани. — Это девичий свитер! — крикнул я. Неподалёку вверх вела тропинка.

Фигура Эйса замерла внизу. Затем он порылся в рюкзаке и примотал синюю изоленту к ветке возле стоянки. Потом скрылся ниже — наверно, чтобы отметить место, где исчезла старая тропа. Наконец поднялся ко мне. Я нетерпеливо размахивал свитером.

— Не бегай вперёд… — начал он.

— Смотри! — Я вывернул воротник и показал ярлык, на котором маркером было написано: Emily B. — Похоже, тропа ведёт вверх, — сказал я, указывая по склону.

— Но мы пришли не оттуда. — Эйс прищурился. — Мы ушли слишком далеко… — Он оторвал ещё кусок изоленты и приклеил к ближайшей ветке.

— Надо найти их…

— Мы можем заблудиться не хуже их.

— Эйс! Нельзя бросать…

— Роуэн. — Брови Эйса сошлись. — Надо вызвать помощь. Если уйдём глубже, можем сами попасть в списки пропавших.

Мы спорили туда-сюда. Я — горячий и упрямый. Эйс — рассудительный и такой же упрямый. С детства я мечтатель, готовый сорваться в приключение. На запястье у меня браслет: «Все блуждающие не потеряны». А старший брат ходит только по проверенным картам, верит лишь фактам, никогда — воздушным возможностям. Сегодня, едва он понял, что мы отклонились, то стал отмечать ветки синей изолентой и складывать каменные кучки вдоль пути. Если Эйс принимает решение, оно крепко, как гранит — гору сдвинешь раньше, чем его.

Но и меня не остановишь, словно скорый поезд, и я зарычал: — Подумай об Эмили. — Я указал в глушь. — Она там, ей нужен её ленивец. И если мы уйдём и потеряем след маленькой девочки НАВСЕГДА, я тебе этого не прощу.

Колебание мелькнуло на лице Эйса. Солнце уже клонилось, оранжевые лучи превращали его каштановые волосы в сияющий нимб, но лицо темнело в тени. Если мы хотели найти семью до темноты, надо было идти сейчас.

Эйс рявкнул от досады, выхватил рулон изоленты и сунул мне в руку. — Это самое ДУРАЦКОЕ, что ты затеял. Но ладно. Делай, что решил, а я позвоню спасателям и вернусь за тобой. Я пойду по твоим меткам. Если заблудишься, сдохнешь здесь с голоду — никогда не прощу. Отмечай каждое, блин, дерево, Роуэн!

— Обещаю.

Брат крепко обнял меня, повернулся и пошёл. — И вообще! — крикнул он. — Ты полный идиот!

Я показал ему средний палец. Не оглянувшись, Эйс поднял руку и ответил тем же. Я повернулся к склону: вот она, протоптанная дорожка вверх. Отметил её лентой и пошёл.

Чем выше я поднимался, тем холоднее становился воздух, словно разреженный и сырой. Но сама тропа была широкой и чистой, солнечные пятна плясали на опавшей хвое. Шлось легко, почти забывал отмечать деревья: ленточка кленящейся изоленты здесь казалась лишней. Но я держал слово: каждая голубая лента виднелась из-под предыдущей.

Минут через сорок подъём выровнялся, и впереди, на небольшой поляне среди деревьев, я увидел хижину.

На ступеньках стоял розовый термос.

Я подскочил, схватил его: поверхность была облеплена аниме-наклейками. Эмили? Но в голову ударил вопрос: почему хижины нет на карте?

Я знал, что её нет: Эйс проверял карту, когда понял, что мы ушли с тропы. Может, карта старая, хижина частная, или мы забрались в другой район.

Но ни одно из объяснений не говорит, почему пропавшая семья нашла эту хижину, вошла… и до сих пор не вернулась.

Значит, они всё ещё внутри.

От этой мысли во мне разросся страх. Что я увижу, если открою дверь?

Мне вдруг очень захотелось, чтобы рядом был брат. Я всегда суеверен, боюсь ходить ночью через кладбища. Эйс не страшится мерцания лампочек или призраков: для него есть лишь плохая проводка или гнилой грунт. Его тревоги практичны: неоплаченные счета, насилие, диктатура. Никогда — призраки, проклятия или…

…или то, что ждало в той хижине.

Я глянул на плюшевого ленивца и на приоткрытую дверь. Стёкла в окнах были мутными, в щелях копилась грязь. Ступени заскрипели, когда я взялся за ручку, и в нос ударил ужасный запах помойки, канализации и протухшего мяса.

Лёд пронизал руку, когда я повернул ручку, и я распахнул дверь.

На удивление, внутри было ярко освещено, и несколько лиц обернулись ко мне. Худой уставший мужчина приложил палец к губам.

— Вы… Джоэл? — спросил я.

Мужчина снова приложил палец к губам, отчаяннее. Женщина напротив свирепо покачала головой; её губы были перечёркнуты странными отметинами — будто она нарисовала швы. Девочка рядом посмотрела на меня тревожно, глаза расширились, заметив плюшевого ленивца.

Четвёртый, длинноволосый мужчина рядом с уставшим, не повернулся, и я видел только затылок.

Все четверо держались за руки на столе, только палец Джоэла был поднят к губам. Он указал мне на стул слева.

Это было странно, вопросов тьма. Я подошёл, протянул ленивца девочке. — Ты Эмили? Люди уже…

— Ш-ш-ш. — Снова палец к губам, и дверь захлопнулась.

Я вскрикнул: рука стиснула мою — Джоэл рванул меня ближе, указал на себя, на глаза и резко их закрыл. Я поглядел: жена и дочь зажмурились. Больше предупреждений не было: послышались шаги, и я начал оборачиваться —

Пальцы впились в мою руку.

Я зажмурился.

Кто-то вошёл. Глухие удары сапог по полу. Хихиканье.

Голос казался смутно знакомым. На кончике языка, как имя, что никак не вспомнить.

Шаги и тихий смех приблизились. С ними тянулся смрад гнили и пота. Шёпот хрипнул у моего левого уха, холодное тухлое дыхание. Кажется, оно произнесло моё имя.

Пальцы сильнее сжали мою руку.

Шёпот переместился к правому уху. Шаги обошли стол. Я едва не открыл глаза — но инстинкт удержал.

Круг сделан, шаги удалились, дверь щёлкнула.

Сжим пальцев ослаб, я открыл глаза. Три лица смотрели тревожно: Джоэл, его жена Патти со стянутыми губами, маленькая Эмили. Четвёртое лицо — я ахнул. Джоэл снова сжал мою руку, напоминая не говорить.

Рядом с Джоэлом сидел дядя Майк в джинсовке, тот самый с рисунка. Там, где должны быть глаза, зияли кровавые дыры, а рот был зашит чёрной нитью.

Джоэл ткнул пальцем в центр стола.

Только теперь я увидел вырезанные слова:

ГОВОРНЕШЬ — УМОЛКНЕШЬ.

СМОТРИШЬ — ОСЛЕПНЕШЬ.

УЙДЁШЬ — БУДЕШЬ СКОВАН.

КОГДА ПОСЛЕДНИЙ СТУЛ ЗАЙМУТ — ТЫ БУДЕШЬ СВОБОДЕН.

Я снова поднял глаза на Майка, затем на остальных. Рванулся встать, но Джоэл перехватил, отчаянно мотая головой. Он ткнул пальцем в Эмили. Сначала я подумал, что он не даст бросить дочь. Но увидел её руки. Она не взяла ленивца. Её ладонь держала мамину. Другая лежала на столе.

Они не держались за руки.

Их кисти были прибиты гвоздями.

Джоэл сжал моё предплечье и одними губами произнёс: УЙДЁШЬ — БУДЕШЬ СКОВАН.

Воздух вышел из лёгких. Я рухнул на стул. Мозг заел: невозможно, невозможно. Кто держит их? Зачем? И почему голос кажется знакомым? Джоэл отпустил мою руку и подтолкнул ленивца дочке. Девочка уронила голову на мягкую игрушку. «Спасибо», беззвучно сказала она.

Я кивнул. Говорить нельзя, поэтому высвободил руку и запечатал вопрос: Камеры? Он за вами следит?

Джоэл не понял. Я повторил беззвучно, потом начал выводить буквы пальцем на столе. Он кивнул, и мы медленно обменивались сообщениями.

Я: Кто он?

Джоэл: Не знаем.

Я: Долго вы здесь?

Пожимают плечами; Эмили плачет.

Я: Он всегда знает, если вы пытаетесь уйти?

Снова беспомощный жест. Джоэл объяснил: Эмили и Майк заметили тропку и нашли хижину. Она выглядела ветхой, но им послышалось, будто внутри кто-то зовёт. Вошли, увидели надпись на столе. Пытались понять, когда оно вошло. Майк посмотрел — оно вырвало ему глаза. Он закричал другим бежать. Патти и Эмили побежали, Джоэл в другую сторону, надеясь увести существо. Он заблудился. Жена с дочкой заблудились и вернулись в хижину, преследуемые им. Прятались, но оно выломало дверь. Когда Джоэл вернулся, нашёл их прибитыми, а жене рот зашит.

Теперь он вывел: Я не могу их оставить.

Я показал на себя: Тебе не надо. Я выберусь и приведу помощь.

Джоэл: Нужно отвлечь его, иначе не уйдёшь.

Я: Сможешь задержать его?

Боль на лице Джоэла. Страх за семью.

Я: Я вернусь с людьми! Так спасём Эмили!

Патти, не в силах говорить, топнула ногой, глядя на мужа. Она яростно кивнула. Эмили смотрела на меня умоляюще. «Спасибо за ленивца. Спаси нас», беззвучно сказала она.

Джоэл закрыл лицо ладонями. Долго сидел, потом вскочил и действительно крикнул: — БЕГИ!!

Я подпрыгнул. За спиной распахнулась дверь. — Не смотри! — рявкнул Джоэл, заслонив меня. Не знаю, были ли его глаза открыты. Он закричал, Эмили всхлипнула, а я нащупывал стену, продвигаясь к выходу, пока мерзкое хихиканье скользило у самого уха. Глухой удар — Джоэла швырнули на стул. Забили молоток.

И я выбежал! Захлопнул дверь и ринулся в лес.

Небо стало фиолетовым, хватало света видеть. Сколько часов прошло? Я бежал вниз по склону — лишь бы ВОН, пока ноги и лёгкие не горели.

И застыл: передо мной стояла хижина.

Изнутри слышался смех. Дверь приоткрылась.

Я развернулся и рванул прочь. Теперь бежал вверх.

Продираясь сквозь бурелом, я услышал, что хихиканье, только что позади, возникло впереди. Куда бы я ни сворачивал, знакомый до безумия голос возвращался, зовя по имени: «Роу-ааа-эн…»

И снова я у хижины, без дыхания. Шёпот позади.

НЕТ!

Я метнулся внутрь и захлопнул дверь.

Руки Джоэла были прибиты. Глаза его сжаты. Патти и Эмили отчаянно смотрели на меня.

Я поспешно сел. Дверь распахнулась.

Тяжёлые шаги грохнули за мной, смрадное дыхание ткнулось в ухо, пальцы впились в плечо.

Я задергался, ударил кулаком в плоть и кость, но существо лишь хохотало. — НЕТ!! — сорвалось с горла.

ROWAAN, прорычал знакомый, но нечеловеческий голос. Словно колыбельная без слов, родная с рождения.

— ОТСТАВЬ! — я выл, дерясь. Когтистая хватка тащила меня со стула.

— РОУЭН! РОУЭН, ОСТАНОВИСЬ! ЭТО Я, ЭЙС!

Вдруг остался только человеческий голос, повторявший моё имя. Меня тащили вниз по ступеням, по земле. Высокая фигура Эйса склонилась, лицо взмокло, дыхание оборванное.

— Эйс? — прохрипел я.

— Да… чёрт возьми! — Эйс рухнул рядом. — Кажется, ты мне нос сломал…

— Что случилось?

— Что случилось? Я б знать! Почему ты сидел за столом, держась за руки с разлагающимися трупами?

Трупами?

Я резко обернулся к хижине. Мы лежали у ступеней. Дверь распахнута. Изнутри пахло так, что подступала тошнота. Эйс дёрнул меня к лесу. — Валим…

— Но Эмили, — пролепетал я, в замешательстве оглянувшись. Хижина казалась ещё более гнилой, окна выбиты, крыша прогнута. В тёмном проёме стояли неясные силуэты вокруг стола…

И Эйс увёл меня в чащу. Я спросил, почему не по тропе, и брат буркнул: — Никакой тропы нет. Я еле нашёл твои ленты.

Я был будто между сном и явью, пока Эйс светил телефоном, ища голубые ленточки, каменные кучки, обрывки одежды — он добавил к моим меткам свои носки, повязку, что нашёл. Сумерки сгущались. Мы добрались до прежней стоянки, когда стало совсем темно.

— Полиция едет? — спросил я.

— Нет, — Эйс всё ещё держал меня за руку, будто боялся отпустить. — Я недалеко ушёл и понял: лучше рискнуть с тобой, чем потерять тебя.

— Понятно.

Значит, спасателей не ждали.

Мы развели крохотный огонь и жались друг к другу до рассвета, пока Эйс, запинаясь, рассказывал, что видел.

Он дошёл до хижины и нашёл меня за столом с зажмуренными глазами. Я не реагировал. Семья, казалось, умерла, держась за руки. И я держал их. Это напугало Эйса. Потом он увидел, что у одного нет глаз, а в свободной руке тот держит глазное яблоко: мужчина вырвал их сам. От вони разложения брата стошнило. Когда его перестало рвать, он вернулся внутрь, чтобы вытащить меня, но я выскочил, бегал кругами, потом снова сидел за столом. Тогда он схватил меня, и я ударил его в нос.

— Понятно, — прошептал я. Потом, с ужасом: — Ты… видел что-нибудь на столе?

Долгое молчание, потом глухое: — Да… Что-то про «когда последний стул будет занят». Жутко до дрожи, потому что все стулья были заняты, кроме последнего. — Он нервно хохотнул. — Представь, у меня даже мелькнула мысль сесть. Дурь какая.

Слава богу, что не сел. Отсутствие воображения спасло нас.

Мы ждали, пока не посерело небо, затем кое-как нашли оленью тропу, выбрались к людям и заявили о находке.

…Но семья всё ещё числится пропавшей. Спасатели дошли лишь до стоянки и не смогли увидеть наших меток. Они все там, их души прикованы в той хижине. Прибиты навеки, пока им суждено ждать. Ждать, когда я приведу помощь. Я уверен, мог бы найти дорогу, но… я слишком боюсь. Не знаю, что случится, когда последний стул займут. Знаю лишь, что тогда изменится всё, и эта мысль наполняет меня ужасом.

Если я скажу, где искать, пойдёшь ли ты спасать Эмили?

Думаю, навсегда ты там не застрянешь.

КОГДА ПОСЛЕДНИЙ СТУЛ ЗАЙМУТ, ТЫ БУДЕШЬ СВОБОДЕН

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Я никогда раньше не рассказывал эту историю публично. Не потому, что боюсь, что мне не поверят — я и так знаю, что большинство не поверит. А потому, что с годами воспоминание выцвело. Часть его теперь будто оборванные, наполовину стёртые клочки. А те куски, которые всё-таки сохранились? Они всё ещё до смерти меня пугают.

Но одно я не забыл — ни на секунду. Две фигуры у двери с красно светящимися глазами.

Мне тогда было пятнадцать или шестнадцать. Отец работал ночными сменами, поэтому по вечерам дома оставались только мы с мамой. В тот вечер всё было как обычно. Мы сидели в гостиной и играли в видеоигру. Шторы задвинуты. Свет приглушён. Помню, как экран освещал комнату — только мы, игра и тихое, уютное гудение.

И вдруг — тук-тук-тук.

Не агрессивно. Просто чёткий, уверенный стук. Я приостановил игру, встал и подошёл к двери.

Заглянул в глазок.

Никого. Пусто.

Постоял несколько секунд, подождал, потом решил, что кто-то перепутал дверь или стук был у соседей и просто показалось через стену. Я вернулся к игре.

Мама тем временем вышла на кухню — кажется, проверить ужин или что-нибудь прибрать. И снова — тук-тук-тук.

Тот же ритм, но громче. А затем голос, чёткий и настойчивый:

— Полиция. Откройте дверь.

Я застыл.

Встал снова, на этот раз медленнее. Что-то было не так, но я не понимал что. Снова смотрю в глазок.

И вот тогда я их увидел.

Две фигуры стояли на нашем крыльце. Но это были не обычные офицеры. Вообще они не выглядели людьми.

Их тела были абсолютно чёрными — не одежда, не тень, а именно чёрная пустота. Свет на крыльце должен был осветить их лица, но света не было. Ни черт. Ни глаз. Ни рта. Ни значков. Никаких очертаний. Ничего.

Кроме светящихся красных глаз.

Две пары, смотрящие прямо вперёд. Прожигающие глазок, будто они знали, что я здесь.

У меня скрутило живот. Паника. Я пятился от двери и пошёл к маме.

— Там полиция, — сказал я. — Но… что-то не так.

Она подошла к двери и спросила:

— Алло? Кто там?

И снова — тук-тук-тук.

— Полиция.

Тот же голос. Тот же ровный, неестественный тембр. Будто запись. Никаких эмоций. Никаких оттенков.

Мама заглянула в глазок.

Её лицо моментально побледнело. Глаза расширились так, как я никогда раньше не видел. Она повернулась ко мне и прошептала:

— Ложись. Сейчас.

Я рухнул на пол.

— Чего вы хотите? — крикнула она громче. Голос был ровный, но я слышал напряжение.

Тук. Тук. Тук.

— Полиция. Откройте дверь.

Она прижалась к двери плечом и, стараясь не шуметь, повернула задвижку и щёлкнула нижний замок. Потом отступила, схватила телефон и начала набирать номер.

А я? Не удержался. Снова подсмотрел.

Они были ближе.

Их красные глаза казались ещё ярче, будто питались чем-то. Свет на крыльце исчез — не сломался, а просто исчез. Его место заняла кромешная тьма. Казалось, они прямо тут, в паре сантиметров.

Я закричал.

Мама ворвалась обратно, с ножом в руке, с паникой в глазах.

— Спрячься за диваном, — сказала она.

У неё на телефоне уже был отец: она пыталась объяснить. Он не верил — думал, что она паникует, может, спит. Но сказал, что выезжает.

Потом она набрала настоящую полицию.

И вот тогда стук стал яростным.

БАХ. БАХ. БАХ.

— Полиция. Откройте дверь.

Она закричала:

— Уходите! У меня пистолет!

Его не было. Только нож. А я? Я тоже схватил нож, думая, что это смело. Она заметила и оттолкнула его, велела мне сидеть тихо.

Дальше всё расплывается. Помню, как она снова смотрела в глазок. Как я пытался не расплакаться. А потом… пустота.

Их не стало.

Просто так. Больше никакого стука. Никаких красных глаз. Никаких голосов. Только тишина.

Через несколько минут приехал отец. Осмотрел улицу. Никого. Ни следов. Ни машины. Одна тьма.

Позже приехала настоящая полиция. Мы рассказали им, что случилось. Они сказали, что к нашему адресу никто не выезжал. Никаких данных. Ни вызовов. Никакой активности возле нашей улицы вовсе.

До сих пор мы не знаем, кто — или что — были те фигуры.

Знаю одно: их глаза я не забуду никогда. И мама тоже.

Мы больше об этом не говорим. Не потому, что не верим, что это было — а потому, что верим.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6