Теология

Слова, системы падежей и грамматические структуры обязывают нас думать мир определенным образом. Не зря мы шутим, что у эскимосов есть куча слов для обозначения снега. Не знаю, увидел ли человек вещь перед тем, как придумать для неё название, но сегодня мы видим вещи благодаря тому, что у них есть названия. И тут мы разворачиваем тезис.

Язык - это аппарат для фильтрации и интерпретации фактов. Мы с лёгкостью отличим голубой от синего, когда иностранцу потребуются усилие увидитесь разницу между темным blue и светлым. Доказано, что австралийцы лучше ориентируются в пространстве, потому что они вместо привычного «право-лево» используют стороны света. Носители языка Пархан не умеют считать, так как в их языке нет числительных.

Джанни Ваттимо, католик-постмодернист, в своей книге «После христианства» пишет:

«Философы и лингвисты давно уже отвергли представление о том, что сперва мы вещи воспринимаем, и лишь затем присваиваем им имена; на самом деле, мы встречаемся с миром, уже располагая формами, словами, грамматическими структурами, на основе которых мы его упорядочиваем, иначе он предстал бы перед нами как без–видность, нерасчлененный хаос»

Если раньше мы думали, что мир является набором объектов, который мы можем все одинаково понять, то сегодня мы пришли к утверждению, что человек влияет на восприятие объектов своим языком.

Поэтому мы не можем быть уверены в том, что мир, познанный нами — это реальность в последней инстанции. Более того, постмодернисты говорят, что нам этого и не надо. Противопоставление достоверного и недостоверного - явление новое и чуждое для людей библейского периода.

Лютеранский пастор Антон Тихомиров (тоже постмодернист), упрощая идею для широкого круга читателей, пишет:

«Если мы с вами слышим какую-то историю, то нашим первым вопросом о ней, как правило, становится: «А было ли это на самом деле?». Человеку древности такой вопрос даже не пришел бы в голову, он показался бы бессмысленным: ведь важна не фактическая достоверность той или иной истории, а ее смысл, ее яркость, поучительность, воздействие на слушателей»

Поэтому утверждение об одержимости ничем не хуже утверждения об эпислепсии. Но можно возразить - одержимость подразумевает существование злых духов, а в наш век такие соображения нелепы. Но вы должны помнить, не факт, что современное понятие о существовании соответствует тому, о котором говорит Библия.

Поэтому постмодернисты и не верят в Бога как в существующую субстанцию, как в реальную сущность, существующую по ту сторону времени и пространства. Подобное представление о Боге они клеймят средневековыми байками или устаревшим наследием схоластики. Бог для них - это метафора, как и всё остальное.

Язык по своей сути метафоричен, «каждый человек произвольно связывает объект с тем или иным психическим образом или звуком; лишь только после того, как возникают общество и каста эксплуататоров, возникает также обязанность «лгать в соответствии с установленным правилом», то есть использовать в качестве единственного «соответствующего» языка метафоры господ». (Ваттимо)

Сегодня, в век мультикультур и плюрализма, когда нет единого центра, диктующего нам, какие слова мы должны использовать для обозначения реальности, исключается сама возможность какого-либо теоретического различия между языком метафорическим и языком неметафорическим.

Именно поэтому, считают постмодернисты, сегодня говорить о Боге и верить в Него вновь стало возможным.

мой тг-канал https://t.me/na_mutnon_nebe_abdula о богословии (там есть мемы)

Авторы Библии формулировали христианское послание с учетом слушания. Христиане в основном слушали Библию, а не читали ее. И слушание Библии это не просто подкаст, под который можно мыть посуду, слушание Библии -  это участие в богослужении. Был один человек, который читал письмо апостола, и была община малограмотных людей, которая слушала письмо. "Блажен читающий и слушающие..." Откр 1:3. Заметим, что слушающие во множественном числе. И в этой среде, читающего и слушающих, рождалось богословие. Именно в этой среде, а не в душном кабинете Чарльза Рассела,  осмыслялись библейские тексты. Люди собирались вместе, слушали Слово Божие и вместе приходили к пониманию. Понимание текста совершалась из опыта общения святых. И это общинное прочтение вносит необходимое измерение для понимания христианского провозвестия.

Культура самостоятельного чтения - вещь новая. Она предполагает, что ты, именно ты, ты сам способен охватить весь смысл библейского текста, не скатившись ни в какую ересь. Ульф Экман справедливо говорил о феномене хронологического нарциссизма - это наивное предположение, что только в этот период истории мы наконец-таки поняли, как правильно понимать Библию, а наши предшественники ничего в ней не мыслили. Такая позиция вызвана ошибочным пониманием принципа "только Писание", как полного отвержения христианской традиции. И именно такое чтение вредит духовному здоровью. Авторы Библии не знали, что их тексты будут читать сквозь  современные линзы индивидуализма -  без учета другого, без общинного опыта, без совместного слушания. Библия - книга  для совместного чтения, и истинное понимание этой книги принадлежит не самопровозглашенным пророкам, а христианской общине, которая собравшись вместе осмысливает Слово Божие

Мир был бы чуточку лучше, а ересей меньше, если б протестанты помнили об этом.

больше в моем тг-канале https://t.me/na_mutnon_nebe_abdula, протестантские мемы, до невыносимости выпендрежно-умные посты. Подпишись, душу это не спасет, но иногда смешняво

В Карфагене он познакомился с манихеями, учение которых ему показалось логичным. Эта секта называлась так по имени персидского мудреца Мани. Манихеи утверждали, что в мире существуют два противоборствующих начала – доброе и злое. Добро в мире – от доброго начала, возглавляемого благим богом, владыкой света, а зло – от злого начала, от сил мрака; эти два начала постоянно борются друг с другом, потому и в мире добро и зло все время в борьбе. Это Августину представилось разумным, и он на несколько лет стал активным членом манихейской секты. Но однажды Августин задался вопросом: «А в чем смысл этой борьбы?» Ведь согласимся, что любая борьба имеет смысл только тогда, когда одна из сторон надеется победить. Но в чем смысл борьбы сил мрака с благим богом, если он бессмертен и вечен? И зачем благому богу вступать в борьбу с силами мрака? И тогда Августин задал своим друзьям-манихеям вопрос: «А что сделают силы мрака доброму богу, если добрый бог откажется от борьбы?» Ведь причинить боль ему нельзя: бог бесстрастен; убить тем более… Так зачем бороться? Манихеи не смогут ответить на этот вопрос. И Августин постепенно отходит от манихейства и возвращается к философии Цицерона, который, как известно, был скептиком. И придет к скептическому ответу на свой вопрос о причинах зла в мире. Какому же? Что ответа на этот вопрос нет.

В Карфагене Августину тесно, он хочет быть первым в Риме, как и Цицерон. И он отправляется в Рим, но через несколько месяцев переезжает в Медиолан (нынешний Милан): там находилась резиденция Римского императора.

В Медиолане он слышит о проповедях епископа Амвросия Медиоланского. Разумеется, Августин не может не прийти их послушать. Они ему, как знатоку риторики, очень нравятся, но его удивляет иной, непривычный для него подход к христианству. Оказывается, события, описываемые в Библии, в которой Августин видит так много глупостей и противоречий, можно воспринимать несколько иначе, не столь буквально. Постепенно Августин сходится со святителем Амвросием и наконец задает ему мучивший его вопрос: «Откуда в мире зло, если Бог есть?» И святитель Амвросий ему отвечает: «Зло не от Бога, зло от свободной воли человека». Однако Августина этот ответ не устраивает. Как от свободной воли человека? Человека же сотворил Бог, Бог знал, как человек распорядится этой волей, Он фактически дал человеку страшное оружие, которым человек будет злоупотреблять.

И в это время, как рассказывает Августин в своей «Исповеди», ему попались труды Плотина. Вот как он сам об этом пишет: «Ты, – обращается Августин к Богу, он понимает: это Промысл, это не случайно, – доставил мне через одного человека… некоторую книгу платоника, переведенную с греческого на латинский. Я прочитал там, не в тех же, правда, словах, но то же самое со множеством разнообразных доказательств, убеждающих в том же самом, а именно: “В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог” (далее идет длинная цитата из Евангелия от Иоанна)… Также прочел я там, что Слово, Бог, родилось “не от крови, не от хотения мужа, не от хотения плоти”, а от Бога… Я выискал, что в этих книгах на всякие лады и по-разному сказано, что Сын, обладая свойствами Отца, не полагал Себя самозванцем, считая Себя равным Богу, Он ведь по природе Своей и есть Бог». Вот удивительно: Августин читает Плотина, но читает фактически, как он сам признается, Евангелие от Иоанна. Ему начинает приоткрываться истинный смысл христианства...

Что же за ответ дает Плотин? Как известно, Плотин был неоплатоником и весь умопостигаемый космос философ представляет как иерархию ипостасей – уровней бытия. На вершине прямо как по Платону, абсолютное благо, которое Плотин называет словом «единое». Этим «единым» порождено всё в мире, поэтому всё в мире – благо, но благо в меньшей степени. Зла нет, зло онтологически в принципе невозможно: зло – это небытие. То, что существует, и есть благо, но это благо в меньшей степени, поэтому мы можем назвать его злом – не злом абсолютным, а злом как благом в некоторой меньшей степени.

Августин, прочитав эти рассуждения, находит и для себя ответ, как совместить существование всемогущего благого Бога и зла в мире. «Мне стало ясно, – пишет Августин, – что только доброе может стать хуже. Если бы это было абсолютное добро или вовсе бы не было добром, то оно не могло бы стать хуже». И понятно, что Бог не может стать хуже; и то, чего нет, тоже не может стать хуже. «Ухудшение наносит вред; если бы оно не уменьшало доброго, оно бы вреда не наносило», – вот ответ Августина.

Зло онтологически невозможно. Как зло мы воспринимаем умаление добра

Зло онтологически невозможно. Всё, что есть, – благо, только в разной степени. А злом мы называем умаление добра.

После такого замечательного объяснения Августина эта мысль стала излагаться при помощи разных примеров. Например: существует ли тьма? – Конечно же, нет! Существует только свет – более яркий или менее яркий. И есть носители света – электромагнитные волны, фотоны, кванты. А носителей тьмы нет. Мы же не говорим: «Включи тьму» – мы говорим: «Выключи свет». Есть ли смерть? Смерти нет – есть только жизнь. Болезнь – это умаление жизни, а смерть – это отсутствие и жизни, и болезни.

Иными словами, благо ничем не обусловлено само по себе, без всякого первоначального зла. В то время как само зло не может существовать само по себе, без первоначального блага. Зло может как существовать, так и не существовать. Однако в чистом виде зла не существует: чтобы быть, оно должно "паразитировать" на благе. Короче говоря, зла онтологически нет, есть лишь только недостаток блага.

Этот принцип, кстати говоря, вошёл во Вселенную Толкина в знаменитой фразе:
The Shadow that bred them can only mock, it cannot make: not real new things of its own. Тень, расплодившая их, может лишь подражать; ничего по-настоящему нового она создавать не в силах.

"Триумф Августина", 17 век

В конце жизни Аврелий Августин стал утверждать, что всё благое, что только может иметь человек происходит благодаря схождению на него божественной благодати. Соответственно чем ближе человек находится к Богу, тем больше он становится свободен от всякого вида зла.

Этот тезис - то, что связывало неоплатонизм и христианство (а возможно и связывает до сих пор) друг с другом с той лишь разницей, что для неоплатоника для спасения собственной души в первую очередь важна философия, важен собственный разум и развитие добродетели, тогда как для христианина - вера в Иисуса Христа и подражание его образу жизни.

Аврелий Августин признан святым философом и богословом и на текущий момент почитаем в католической и православной церкви.

По материалам Виктора Леги

Напротив, "секты" для Трёльча – это относительно небольшие группы, объединяющие людей с религиозным энтузиазмом, которые вступают в них по личному выбору, ведут активную релозную жизнь. Секта является протестом против формализма церкви и способом поиска  той активной духовной жизни, которая из церкви была вымыта. Секта понимается своими членами как сообщество избранных потому, что вступление в неё подразумевает личный выбор и соответствие определённым требованиям. И, поскольку Трёльч пишет конкретно о христианских церквях и сектах, не распространяя свой подход за пределы отношения между течениями христианства, ещё одной из характеристик секты для него является стремление следовать оригинальным евангельским образцам.

Кстати, у Трёльча есть ещё и иная категория, "мистицизм". Под которым он подразумевает индивидуальную, неинстуционализированную религию, выстраивающуюся вокруг личного опыта. Это похоже на современное понятие "духовности без религии". Важно отметить, что к "сектам" в трёльчевском смысле она не относится.

Как я уже сказал, работы Вебера и Трёльча описывали социальные реалии своего времени. В ХХ веке произошли значительные изменения в религиозной сфере, связанные с процессами глобализации, которая породила принципиально новую ситуацию религиозного плюрализма. В современном мире сложно говорить о том, что вот европейцы – они обязательно христиане, а вот, скажем, азиаты – обязательно буддисты (в Южной Корее, например, протестантизм более распространён, чем буддизм).

Религии сосуществуют друг с другом в принципиально новых условиях по сравнению с тем, что мы наблюдали в Европе между IV и XIX вв. н.э. Государственные церкви, определяющие национальную идентичность, – это, простите, анахронизм, как бы о его возвращении ни мечтали некоторые религиозные деятели. А если нет церкви и церковников, то нет сект и сектантов.

В соответствии с Конституцией Российской Федерации, наша страна является светским государством и …никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или общеобязательной. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом. (статья 14)